СТЕКЛЯШКИ на ВИТРАЖ (отрывок из повести)
Жизнь – мозаика. Сразу не угадаешь, что принесут очередное событие, встреча, пейзаж, музыкальная фраза, промелькнувшая идея. Какой объёмной картинке ещё только, может быть, предстоит сложиться из фрагментов, деталей, частиц прожитого. Скажем, сегодняшнее настроение идеально «монтируется» с музыкой для скрипочки и флейты, услышанной в прошлогоднем феврале, с эпиграфом из дня пятнадцатилетней давности, с ароматами осени 2001 года на улице вечернего Будапешта, где официант ночного клуба выставил столик под открытым небом для меня, размышляющего на эту тему за чашечкой кофе. Я бы не удивился, если смысл жизни заключался бы в том, чтобы набрать ярких событий, точных образов, острых ощущений для конструирования такого рода коллажей. Пример: ищу я грибы в голицынском лесу, а в двух шагах, за сосновыми посадками, – и это можно реально проверить, – шумит Енисей. И, пройдя правым берегом через незнакомую деревню, как раз входишь узенькими улицами в пригород Лондона. Здесь, при желании, я способен ощутить событийный ряд (ситуацию в целом) с точки зрения сорванного гриба, уложенного в лукошко, пережить происходящее как река, или облако, от имени мостовой города, на которую ступает башмак, в рамках логики и характера прохожего, что встретил меня на улицах Лондона. Собственно, как Божья искра в движении. Как сознание, изучающее материю разного рода и уровня метафорически: уподобляя и противопоставляя, сближая, сравнивая и так далее.
Написать бы…
…про то, как Д. поставил на крылатого коня. И промахнулся. Рванувшись от линии старта, крылатый легко обошел соперников на добрую сотню локтей, мчался как ветер, но неожиданно сошел с дорожки. Стоял в траве, не обращая внимания на вопль негодования и восторга, взлетевший над трибунами. Сложив крылья, щипал траву и помахивал хвостом. Потом… Д. поправил монокль – конь нахохлился, разглядывая жёлтый цветок. Подогнув задние ноги, не по-лошадиному присел и задумался. Проигравшийся Д. шёл возле опустевших трибун, чтобы сказать крылатому несколько заслуженных слов.
– Травяной мешок! – бормотал он, готовясь к разговору. Но, оказавшись рядом с крылатым, несколько оробел. – Не могу ли я отвлечь вас, сэр? – шаркнув ножкой, обратился он к прекрасному коню с рыжей чёлкой и голубыми глазами.
Можно было предположить, что крылатый не услышит. Глаза его были распахнуты. Ноздри дрожали. Он улыбался широкой лошадиной улыбкой и, надо думать, подбирал очередную рифму.
Что ещё? Заезд состоялся смешанный: амбициозный господин в авто, две самоходных ходули, дева на метле, сэр с кнутом на колеснице, отрок на трехколёсном вело и самокат без седока. Сани в этот раз не участвовали. Крылатый – небольшого роста (чуть выше колена), с точёными ногами и стального цвета крыльями. Если у вас в комнатах прохладно, сумеет надышать тепла. Рядом с ним сочиняются истории. Иногда в стихах. Приятно с таким компаньоном путешествовать из страны в страну. Однако привыкайте владеть собой, крылатый рассеян до чрезвычайности! Может быть, поздней осенью он сбрасывает крылья. Которые отрастают ближе к весне.
… что как-то раз, ближе к вечеру, Н., почувствовав невесомость, – взлетел. Через некоторое время пришла уверенность: есть возможность выбора. Возвратиться на землю, или, сохранив воздушность, задержаться под облаками. Там, в небесах, он мог бы найти подобного. Кого-нибудь из летучих, путешествующего внутри облака, чтобы не привлекать внимания, не смущать нас, бескрылых. Далее они могли бы пить дожди. И почему бы им не питаться манной? В конце концов, логично было бы свить гнездо, или устроить нечто сходное. Чтобы со временем уменьшаться в размерах, усыхать, обрастая перьями. Потому, что если хочешь к следующей весне высиживать яйца, приходится чем-нибудь жертвовать, хотя бы размерами. Он назвал себя «птиц» (не путать с птицей!)...
…про то, что если однажды большинство прямоходящего населения встанет на четвереньки, меньшая часть удивится, но из вежливости, слегка.
– Похвальная откровенность! – заметят люди понимающие. – Давно пора.
На самом деле, поражает, как долго сопротивляется человечество назревшей необходимости возвратиться к способу передвижения на своих четырех! И это в местах и на территориях где все против всех! Почему медлят наделённые элементарным разумом, лишённые предрассудков люди? Казалось бы, подвывать умеет каждый продвинутый третий, кусаться и кусать – любой. Прогресс и желание давно позволяют менять окрас и форму.
Когда органы чувств расположены ближе к земле:
легче хватать, лазать, копать, обонять и слышать;
проще добывать себе пищу, бодаться;
всяк меньше заметен на местности, в связи с чем, есть шанс дольше сохраниться;
из стойки на своих четырех существенно легче свернуться в кольцо или «калачиком», чтобы притвориться куском дерьма более крупного хищника.
Сейчас какой-нибудь крупный хищник начнёт морщиться.
– Такое притворство – отвратительно и бесчестно!
– Старая хохма! – осадим хищника. – Ловушка для четвероногой жертвы. Стереотип.
Трудно представить более гармоничную позицию в случаях, когда в недалёком будущем кто-то из сохранившихся прямоходящих раритетов захочет полюбоваться на просвещённого потомка, который замер на своих четырёх в ожидании раздачи у общественного корыта.
Конечно, сегодня доить себя позволяет ещё далеко не каждый из прогрессивного большинства. Да и то, время от времени, раз в сутки. И к строгому ошейнику привычка ещё не выработалась.
Время и массированная реклама поправят положение дела.
…пусть сцена представляет собой часть Атлантического океана в районе Бермудского треугольника. Из бирюзовой дали (от левой кулисы в правую) плывет Х. Он беззаботен. Читает вслух… может быть, из Байрона. Навстречу (от правой кулисы) выплывает мрачный У. Подплывши к Х, некоторое время настороженно наблюдает. Короткий монолог Х. Заканчивается обращением к У.
– Не приставайте, сударь, я занят! – отплёвывается и фыркает У.
– Занят? Чем?
– Берегу силы в ожидании чуда. Разговоры сбивают дыхание.
– Сейчас взойдёт солнце!
– Мне что за дело?
– А пока мы наедине со звёздами. Под нами – бездна!
– Да уж! Что и говорить, к сожалению, – не на Тверской.
– Предлагаю приветствовать восход светила песней!
– Да вы в своём уме, любезный? (рыдает) В конце концов, нас обязаны искать! Местные спасательные службы, они… как вы думаете, существуют поблизости соответствующие службы?
– (пауза) Что тебя занесло в Атлантический океан?
– За хорошие деньги на Луну пешком отправишься!
– Утопить тебя мало!
– Нельзя меня топить. У меня дела в России.
Герои спасаются на самодельном плоту. Его сложили из того случайного, что осталось после катастрофы коммерческого судёнышка. Там собралась немалая компания: Красотка, Силач, Умник, Завхоз, который, собственно, владеет ситуацией. Возможно, у него есть способы вызвать подмогу, но по ряду причин он не делает этого. Может быть, крушение судёнышка – его рук дело. В эту компанию попадают Х и У.
Ницше пишет, что иногда чувствует себя «среди друзей, как среди коров». Согласен. Хотя, разумеется, «среди коров» - всего лишь частный случай. И вариант не из худших.
Шри Ауробиндо: «человек – самолюбивое ничтожество». Увы. И в связи с этим в конце концов устаёшь от собственного ничтожества. Трудно нести, иметь в виду, ощущать, упираясь в это. Если находишь мужество и время задуматься и быть сколь есть силы честным.
Хармс: «человек человеку – бревно». Так. Но, замечу, «бревно» – хоть какая-то ценность. Случается, человек человеку… как нет.
«Ложь хуже воровства»? Скорее, – форма воровства. Часто его начало, иногда – жульничество как таковое. В чистом виде разного рода присвоение: похвальба, преувеличение и прочее. В косвенном – оговоры, сплетни, интриги. Ложь – причина и следствие воровства.
Нахожу в облаках действие, которое чрезвычайно символично. И предполагает участие. Если владеешь языком и палитрой.
А то, можно, к примеру, организовывать пейзаж на холсте (совсем как живой, даже лучше!). Или – записывая в рифму мысли (тайные и всем известные), – складывать стих. А там, глядишь, и мелодию, да! Выращивать что-нибудь непредсказуемое, каждый раз поразительное. Новенькое даже для самого себя.
Шиш – вариант условной денежной единицы. Один шиш, два полновесных шиша. Три государственного банка шиша, подделка преследуется. Конвертируемы. Телесного цвета купюры для расплаты за удовольствия. Шиш со смаком. С «просто таком». С дыркой от бублика.
«Так-сячина», «на-всякий-случина», «не-очень-то-хотенция» а бывает «хотенция», но не очень. Возможный, но не обязательный десерт.
(Не)носибельные башмаки, (не)смотрибельная картина, (не)подойдибельная девушка… неподойдибка, или, наоборот, – подойдибушка!
Время – продукт скоропортящийся. Прошлое? Как не со мной! И что, это печалит? Да ни в коем случае! Что бы я стал делать с тем, что прожито больно и бессмысленно? С бездарным и отвратительным? То-то, брат.
– Да, наступает время. Пора уходить из этого мира. А ведь как я научился в свои сто двадцать стирать воротнички рубашек! И гвозди заколачиваю идеально. Из ста сто. А как выбираю арбузы?! Чутьё. И, без ложной скромности, навык такого уровня – стоил напряженного труда. Обидно. Между прочим, сколько ещё не успел, не освоил, не довёл до ума! Попадаю в бегущую цель, плюнув через левое плечо, увы, единожды из трёх раз. Да и то, если днём и в безветрие. Жаль прощаться.
Сегодня уже можно и нужно честно определить: окружающий мир никогда не представлялся мне собственностью. Напротив, я чувствовал себя неуклюжим и прожорливым двуногим – на территориях нежных и хрупких, полных таинственного смысла. В местах, исполненных идеально, не по человеческим законам, и существующих вполне независимо. Милосердно позволяющих к себе приблизиться, сделаться фрагментом, частью. Какое-то время пользоваться единым местом действия как Даром.
Ну, и в связи с этим для меня человеческое счастье – временно. Оно приходит как будто вполне независимо и, если строго прислушаться к себе, не принадлежит никому. Ты можешь быть носителем этой ничейной доли. Счастливы, собственно, некие сферы пространства, индивид вкушает от всеобщего.
В свою очередь, боль не индивидуальна. Боль – достояние вселенское, нам даётся её частица, фрагмент, который, по возможности, не уничтожит организм.
Оба переживания – суть энергия, которая вдохновляет, воспитывает, умеет очистить, или хмелит, низводит душевно и физически. Но болят и радуются территории, области, пространства вне нас. Живущему позволено приобщиться.
Когда С. заболел, то вдруг почувствовал, как много у него… органов! Оказалось, что естество состоит из желудка, печени, селезёнки и так далее, которые можно воспринимать по отдельности. И каждая часть организма умеет недомогать по-своему, вполне индивидуально. Такое открытие испугало. С. потратил немалое время на изучение оттенков хвори.
– Здоровый человек не замечает составляющих организма! – вспоминал С. – Какое прекрасное неведение!
К счастью, С. выздоровел. Значит, естество стало единым, а сознание вернулось к счастливому неведению.
В одной из записных книжек задержался апрель. Для кого-то (или для меня?) будущего. С холодным солнцем, сочной палитрой облаков, собраньем вздохов и дуновений из поднебесья. С голенькими еще деревьями, прохладой, ожиданиями, надеждами.
Я и август.
Однажды я наконец понял, что август – мой месяц. Что мы любим друг друга давно и преданно. Что очевидно и давно предпочитаю именно такое «продолжение прошлого в настоящем». Жду румяных листьев, дождей, прохлады, а иногда – солнечных, самостоятельных в этой прозрачной освещённости, почти отстраненных дней. В которые более всего пишется, думается, любится, живётся.
Восьмой месяц года. Счастливая для меня цифра выглядит так: два нолика – поболее и меньший соединились. Отпочковывается детёныш? Или «битый небитого везет»? Может быть, больший подставил спину, чтобы меньший с высоты хорошенько разглядел то невероятное, что ожидает впереди? Там, в пространствах долгожданного будущего…
Август – старший товарищ – восемь двенадцатых года … две трети срока, отпущенного на очередную прогулку вокруг солнышка, прожито! Господин в возрасте. Преклонного времени, но не дряхлый… хотя, сегодня мы будто уже и ровесники?
Что-то ещё… Август мудр, и мудрость его от природы наивна (не путать с «простенька»!), он тактично ненавязчив погодой, непременной жарой или обязательным морозом. Нет, в это время ты свободен выбрать легкую рубаху или свитер с косматой шкурой. Ну, и, кажется, никогда ночи не случаются такими бескрайними, со звёздами, набухшими от зрелости и желания… чего? Счастья, радости, прочего человеческого. Наши желания, отражаясь в млечных зеркальных объёмах, накапливаются к восьмому месяцу года. Вызревают, чтобы разродиться в сентябре самостоятельной метафизической жизнью. Незаметной, но вполне ощутимой нами, человеками. Впрочем, явленье нового – с болью и криком, роды – с водами и грязью назначены на сентябрь, а у нас ещё август. Сросшиеся нолики. Беременный организм, две жизни которого до времени едины.
Здесь мои дни, если в мире позволено владеть хоть чем-то неуловимым и летучим. Дни, когда время любит меня, жалуя и предпочитая из окружающих и прочих. Хотя, разумеется, уместна поправка: «жалуя и предпочитая с окружающими и прочими».
Достаточно привычно звучит: «перевод с… английского», с других языков. Ну, а «перевод с языка параллельной реальности»? Вольный пересказ с «над-человеческого»? Выдержки из объема Истины? Не есть ли часть нашего творчества такой перевод? И, как всякое воспроизведение, более или менее качественный и талантливый перевод. Ближе к источнику – дальше от него. Пересказ, подражание, мотивы Истины.
–…А ещё мне нужна буря. В крайнем случае гроза.
– Нет.
– Как же так?
– Гроза – в сейфе. А ключ украли… ключ, пожалуй, я оставил дома.
– Подберите другой ключ. Или взломайте сейф.
– Другого ключа не существует. А взломать хранилище для грозы… такое, извините, даже представить жутко!
– Но мне нужна гроза!
– Сожалею. Ничем не могу помочь.
Ну, а метель, по аналогии, конечно, в холодильнике. Ночь – под одеялом, дожди – в специальных (а, может быть, в самых элементарных и таких знакомых) бутылях или даже пузырьках тёмного стекла… что ещё? Солнце, то есть, огонь, здесь, под сердцем. А далёкие звёзды мы храним в глазах любимых девочек и женщин.
Искусство (если всерьёз) не спасает, не защищает, не… утешает, направляет, баламутит и так далее, но обязывает. Ты должен. В нём. Рядом с ним, с искусством, в поисках его, владея им, – должен. Миру, себе, Господу, который милосерден.
Почему в четырёх строках стихотворения я нахожу часть (крупицу) от объёма осени, реки, поля, прочего, о чём может написать поэт? Более того, вступая в очередную, новенькую осень, я уже проецирую на окружающее известные метафоры, как бы дополняя его. Четверостишье поэта в моем восприятии уже является частью «осени вообще». Удачный образ – часть содержания, то есть «вещи в себе» по Канту, «нумена». Но ощущать стихи – это или Дар, или серьёзный труд, итог воспитания. Отсюда понятно, почему большинство предпочитают дрянную прозу или популярные куплеты. Не хочется напрягаться. Не разработан мускул творчества.
На сцену выходит Вамскажуя (Петрович, к примеру). В той же пьесе – грек по имени Шумадраки.
– Где Шумадраки?
– Нету его. Не случилось. Сбежал.
А ещё персонажи: Обнимал Говорилыч, Плюнь Плюныч. Господин Добудька, запросто исполняющий чепухури прямо из воздуха. Его дочь – шестнадцатилетнее малольгдетище. Девочка Ша. Остальные буквы потерялись. Или где-то гуляют.
– Может быть, Красная Ша?
– Нет, просто Ша.
Когда она найдет себе Ма, эта история закончится.
И массовка: Провожайло, Умывайло, Пейдоднаров.
– Да, я слегка опаздываю. Но прихожу день в день. Какие могут быть обиды!
Допустим, никто иной, как я сам, программировал свою предстоящую (то есть, сегодняшнюю) жизнь. Допустим, это делалось со мной: при участии сознания, которое воспринимает себя, как самостоятельное «я». То есть, заранее были определены возможные цели, намечены варианты обстоятельств. Когда это было? Разумеется, до рождения! В период телесного несуществования. Никто из нас не ощущает этого времени именно (предположим!) для чистоты последующих выборов и действий в многообразии ситуаций. Итак, молоденький организм не имеет информации о прошлом своего сознания. Ряд прожитых лет предоставлен мне, сегодняшнему, как процесс обучения. Как время, за которое нужно решить некоторые практические задачи, сделать выводы (то есть, осмыслить). Приобрести… или, скажем, так: взять положительный опыт этого периода в основу создаваемой индивидуальности. В сердцевину будущей личности. Которая формируется (предположим!) в течение ряда жизней. Планируя таким или иным образом собственную судьбу, я не удержался бы от подсказок. Имеются в виду намёки на правильное решение в «хаосе» вероятностей жизненных потоков. Ясное дело, в хаосе видимом, ложном. Нужно искать такие подсказки, которые, наверное, требуется ещё заслужить! Которые должны раскрываться на определённом этапе развития. Когда ты достаточно подготовлен для диалога с собой прошлым. Где искать? В обстоятельствах. Событийном ряде. Скажем, потенциал здоровья, данный каждому. Возможность немедленного и жёсткого воздействия на личность в случаях неправильных решений, отступлений от программы, ошибок в ней.
Думается, что Зло невозможно победить… в смысле «уничтожить», «сломать», «осилить» «истребить», «погубить» и так далее. Эти и прочие разрушительные действия предполагают борьбу способами, приемами, методами Зла. Оглянуться не успеешь – примеров «тьма» (в прямом и переносном смысле!), как и сам уже бяка изрядная. Предполагаю, что Зло можно всего лишь сдержать, не подпитывая энергией своей жизни, вернуть его во тьму ни с чем. Отправить на территории, где существует логика Зла, из этих мест, где от такой логики сознательно отказались. Где другие смыслы и способы их достижения. Как видится, противопоставление – действенная и, главное, реальная форма существования со Злом, которое неуничтожимо. Увы, или к счастью? Далее – способы такого сопротивления, сказать точней – противостояния. Для Зла не существует правды-справедливости-милосердия. Злу это чуждо и смешно. Пытаться объяснить, а тем более заставить быть добрым, невозможно. Только отодвинуть. Собственно, борьба за тех, и меня в том числе, кто и там, и здесь. Не всегда добрых, местами злых. За тех, кто умеет уходить и возвращаться.
Мальчику дауну подарили на день рождения множество подарков. Он разложил их на кровати. Что-то из одежды. Конфеты и фрукты. Звери, машинки... игрушки заводные и мягкие. Нарядные, новенькие, разные. Какое-то время мальчик растерянно смотрел на всё это богатство, а потом… горько заплакал!
– В чём дело?
– Что случилось?!
– Почему ты плачешь? – изумляются родственники и гости. Пытаясь утешить, как-то исправить ситуацию.
Именинник успокоился нескоро. Плакал до тех пор, пока кто-то не догадался отвести его в сторону от груды нарядных подарков.
– Он… – мальчик ткнул пальцем в грудь (говоря о себе в третьем лице), – он не знает, что он хочет!
Как стало понятно, бедняга не знал, что выбрать из множества замечательного. Оттого и слёзы. Для меня эти слова стали формулой трудности выбора вообще в ситуациях, когда варианты многочисленны и желанны. Тогда-то и я, М.С., в положении «он не знает, что он хочет».
Один рыжий кот решил с завтрашнего дня петь. Говорить-то он всегда умел, но не желал: свои неправильно поймут, а остальным говори – не говори… Да и неуместно солидному коту опускаться до объяснений с прочими. И так сойдет, перебьются! А вот с музыкой как-то слабинка вышла – напевы самые невообразимые одолевали рыжего, темы так и просились на волю, в окружающие пространства. Из-под сердца поднимались созвучия, толпились в горле. И каждая нотка требовала свободы, а что такое свобода, знает и ценит любой хвостатый, тем более рыжий. Пожалуй, наш сразу решил: петь самому себе неинтересно. Нужен знаток, ценитель, который сумел бы разделить удовольствие. Но где найти такое существо? Кому вообще имеет смысл петь в этой жизни? Может быть, ветру или звёздам?
Леша С.:
– Наверное, профессионал отличит один этюд Скрябина от другого. Большинство дилетантов в лучшем случае не перепутает, скажем, его и Шопена. Но сам Скрябин – стиль, манера – неподражаем. И это Музыка. Прочее – мнение о музыке. То, что рядом. Музыка – это улучшенная тишина. Но самое интересное (смысл) – в паузах между нотами.
Я:
– Стало быть, ноты (звуки) вообще – грани тишины. Оправа? Или орнамент? Хранилище. Сосуд для тишины. Иногда бокал, а бывает – мусорный бак.
Когда птичье крыло режет воздух, может и должна возникать мелодия. Иначе говоря, рассекая воздушную плоть, крылатый вполне способен строить мотив, исполняя нечто гармоничное. Он – часть инструмента, аналог «смычка», где воздушные потоки – эквивалент струнного набора. Уплотнённая атмосфера – подходящий источник для извлечения звука на скорости, от смены которой, вероятно, должны зависеть ритм, темп, динамика. В конце концов, в птичьих полётах мы наблюдаем единство и разнообразие ритмов, и какие! К слову, флейтист или трубач организуют ту же субстанцию, которая там, под небесами, завывает и посвистывает, именуясь ветром. Вообще, мир – это музыка, то есть, гармония, дарованная ещё и в звуках. Хотел бы я представить мотив, сотворённый, скажем, раскрывающимся бутоном. Хотел бы конструировать мелодию из элементов, казалось бы, несовместимых. Соединяя стук сердца, звуки капель, плеск волны, шорохи и вздохи, остальное бесконечное. Впрочем, не «конструировать», нет! Скорее, пытаться зафиксировать, повторить то, что в тебе самом. Нужно только прислушаться, если повезёт услышать.
Р. Штайнер «Королевское искусство в новой форме»: «Миссия человеческого рода на Земле – преобразовать земной шар, посредством искусства», «преобразуя минеральное на основе человеческой мудрости... в будущем он (человек, М.С.) овладеет живым». То есть, научится творить из этого материала тоже. Какие (моральные и прочие) ужастики будут вызваны к жизни, начнут вынужденно существовать по вине или прихотью наделённых властью «творцов»? Правда, Штайнер говорит о преобразовании «на основе человеческой мудрости». И это, понятно, главное условие! Хотя, человечество торопится. Позволяет себе преобразования разного рода, оставаясь морально несовершенным.
Если набраться храбрости вспомнить, что всё сегодняшнее имущество цивилизации было сначала задумано, а потом в нелегких трудах исполнено, что огромная, изощрённая культура воплощенного человеком в неживой материи – это множество побед в освоении и подчинении пространства… что рукотворные предметы несут в себе заряд любви, усилий, творчества поколений… если представить себе всё это, – становится понятным, насколько ты богат (в рамках общечеловеческого наследия), как невелик в работе на себе подобных. Где и в чём твоя доля труда, прозрений, реализаций и т.д.? Ты посадил дерево? Написал ряд строк? Изобрел часть велосипеда? Или пользовался всеобщими Дарами, ни разу не задумываясь, что хорошо бы и самому поучаствовать?
Человек милосердно защищён оболочкой, не позволяющей ощутить бесконечность связей. Он окружён конкретными предметами (их множество!), которые отвлекают разум на частное. Видимо, невозможно постоянно иметь в виду даже ту, малую, сегодняшнюю долю знания относительно каждой структуры (предмета). Мир – предусмотрительно конкретен, защищён от Всеобщего, которое, бесспорно, присутствует, не открывая себя. Почему, то есть, зачем так? Чтобы человек, как набор элементарных ощущений, как разум, имеющий право на ряд (наверное, линейный ряд) выборов во времени, изменяясь качественно, сохранил форму. Разумеется, духовную. Вышел на результаты, необходимые… для дальнейшего в бесконечном Всеобщем.
Почему, если начнётся война, и взорвется вообще всё, никого и ничего не останется, – почему она всё-таки может начаться?
Почему два десятка крепких молодцев гоняются на зелёной лужайке за пузырем из синтетического латекса, толкаясь, падая и вставая, пыхтя и мучаясь? Зачем многочисленные наблюдатели, сидящие на скамейках стадиона, свистят, трубят в дудки, орут и сочувствуют изо всех сил? Отчего я тоже не безразличен?
Почему каждый раз нескучно слышать, что ты – добрый, храбрый, умный, богатый, талантливый… замечательный, прочий? От возможно большего количества людей, сообщающих – иногда слово в слово – то, что уже произносилось неоднократно (что, если признаться, не очень-то соответствует истине!)?
Почему, вообще, в этой жизни чего-то не хватает? Здоровья, пищи, любви, знания, солнца, славы, ощущений? С другой стороны, что бы с нами было, если бы перечисленного оказалось в изобилии, без счёта? Боюсь, человечество весьма заскучало бы…
Почему большую часть жизни приходится заниматься тем, чем изо всех сил заниматься не хочется? Что за насилие? Ряды насилия? Обязательные, каждодневные дела. В результате самый счастливый тот, кто научился себя заставить. Тот, кто умеет не сопротивляться каждодневному.
Почему каждый из нас надеется на необыкновенную судьбу, представляет собственные желания оригинальными? Вот – мой дом, со множеством принадлежащего, в том числе здесь исключительно мои счастье и боль. Но судьба, за редким случаем, стандартна вариантами, желания стереотипны. Может быть, каждый – повторимая модель в человеческой серии, которая не бесконечна, но напротив, – не превышает сотни характеров, индивидуальностей, судеб? Да ещё сотня, – чересчур щедро для нас, не обременённых фантазией. Что, если «личное» варьируется всего-то десятком модификаций?
Почему так весело? Потому, что дождиком солнце занавесило. Отчего так хорошо? Оттого, что дождь прошёл! Ты по улицам идёшь, никого не узнаёшь, и крылом просторы режешь, и по-птичьему зовёшь.
Лозунги:
«Если что – давай!», «Найди меня!», «Штормит, как хочется детей!», «Давайте петь за деньги!», «Забудь и в путь!» («Оставь и вплавь!»). «Всем врагам – по рогам!». «Учись настойчиво кусать!»
Темы словесного самовыражения со временем не меняются. Только один пишет: «полковник наш рождён был хватом, слуга царю, отец солдатам», другой, чуть позже: «комбат, ё-комбат», (цитирую по памяти), мол, «ты не прятался за спины ребят». У одного получается: «я вас любил»… «как дай вам Бог любимой быть другим», у другого: «хочешь, ты меня хочешь», «но молчишь». Читатель волен выбирать.
Сочинение Ух! – класса. Рифмы Ого! – уровня. Силой в 300 Э-хе-хе. Величиной в 100 Ну-и-ну. Ничего-себе жанра. В стиле Вот-это-дашенька! Поиски урожая 2003-го года. Коллекция в картинках. Предупреждалочки. Указюли. Напоминалки. Плакалочки.
Н.:
– Мудрёные книги пишут такие, как ты, оторванные от реальной жизни идеалисты. Начитавшись друг друга, вы долго и серьёзно рассуждаете о том, как и зачем надо бы жить. О том, чего не знаете, чего ни разу даже не пробовали по-настоящему. О местах и территориях, где всё наоборот, не по-книжному.
…В переполненном маршрутном такси на сидении за спиной водителя расположилась мама с семилетним мальчиком. Тот без удовольствия грыз огромное яблоко.
– Червяк… – откусив очередной кусок, замер мальчик. – Червяк! – заорал он, отбрасывая яблоко прямо перед собой.
Тяжелый плод попал в глаз не очень трезвому мужику, сидящему напротив.
– Ё-ё-ё! – удивился мужик, заваливаясь в сторону. Плечом на грудь толстушке, справа от себя.
– Ого! – возмутилась дама. – Как вы смеете?! – топнула она модельной туфелькой.
– У у у… – скорчился от боли господин, на местах через проход, в ногу которого именно и впился остренький каблук. – У у у! – мучился он, поскольку, чересчур резко согнувшись, боднул лбом сидящего впереди офицера.
От неожиданности офицер вскочил на ноги, чего, понятно, в низеньких, тесных микроавтобусах делать не следует.
– Бум! – загудела крыша машины (а может быть, громыхнуло под фуражкой военнослужащего).
– Ё-ё-ё! – прикрыв ладонью глаз, стонал мужик.
И оттого, что мальчик всё вопил про червяка, господин корчился, вскрикивая от боли, а дама повизгивала, желая возможно скорее сбросить с колен ушибленного в голову офицера, водитель микроавтобуса, в свою очередь, занервничав, чересчур резко ударил по тормозам. Машина крутанулась на шоссе. Пассажиров бросило сначала на левую стенку микроавтобуса, потом всех вместе шибануло в правую.
И так далее.
Молодая мама везёт коляску. Поздний вечер, на улицах темно, пустынно.
Мама – (тревожно) Как мы будем домой добираться?
Ребенок – Ну, чего ты боишься, я же с тобой!
Несколько месяцев подряд всей семьей учили говорить попугая. Ничего не получалось. Наступило лето и все, кроме попугая, уехали отдыхать к морю. Птицу на время отдали старушке пенсионерке, соседке по лестничной площадке.
Когда лето кончилось, вернулись в город. Старушка принесла клетку с попугаем. Все уселись за стол, пить чай с конфетами. Позвали к столу и птицу, отворив дверцу. Попугай вышел из клетки. Встряхнувшись, произнес хриплым, болезненным голосом:
– Ох, как ноги болят!
И полетел! С тех пор, перед тем, как взлететь, попугай жаловался на больные ноги.
Тоталитарная держава, в которой самый большой государственный секрет – список, где перечисляются разрешённые гражданам действия. То, что допускается, не возбраняется, рекомендуется.
– Как же быть?
– Просить письменного разрешения на каждый отдельный поступок.
– Лицензию?
– Что-то сходное. Иметь соответствующее удостоверение, или хотя бы подпись и печать.
– А как с мыслями и желаниями?
– Мысли держать при себе, фиксируя тезисы на соответствующих бланках. Желания утверждать. Обсуждая на конференциях.
Между прочим, я жил в подобных местах лет тридцать.
В 79-ом году, в один из дней моей работы в качестве режиссера в театре-студии на Саяно-Шушенской ГЭС объявили, что ближе к вечеру гидростроители собираются перекрыть Енисей. Поселок Ч. – место действия – находился перед рекой, за которой полоска суши у подножья крутых холмов. Слышал от местных, что холмы «давят». Угнетают, будто, нагоняя печаль. Пытался ощутить. Нет! У меня другое. Я к ним, к холмам, небезразличен. Они манят. Я, наверное, хочу какое-то время быть холмом (сегодня покрытым щёточкой сосняка). Сделаться холмом – громоздким и независимым. Такая форма «холмопоклонничества». Итак, день начался поздненько – я хорошо выспался – перекусил в рабочей столовой, вышел под солнце и синее небо в сосновый лесок, который начинался прямо в улицах. Вспомнил про Енисей. Прибавив шагу, двинулся к реке – тёмной и быстрой. Холодной, почти ледяной и, помнится, от сильного течения упругой. К живому пространству воды, которое плещет, подаёт голос, дышит в берегах, что ещё? Серебрится на солнце. Выйдя к Енисею… обомлел! От тишины. Глубокой и безжизненной. С тех пор я знаю, что такое, когда тишина стоит «мертвая». И пустота, отсутствие… потеря чего-то главного. Как вытек глаз или обрубили ноги. Как изъяли пол человеческого лица. От реки осталось русло: широкая тропа крупных (с человечью голову) белых гладких камней. Какое-то время я ждал, когда придет ощущение гордости от человеческой силы, совладавшей… и так далее. Дудки! Чувство катастрофы, грандиозного насилия над природой, беды. К счастью, следующим утром река вернулась. Дышать, подавать голос, серебриться на солнце.
В стране, где прошла моя молодость, многого не хватало. Одежды, книг, еды, остального бессчетного. Время от времени для немногих избранных устраивались «распродажи». Происходило это где-нибудь в местах, куда случайный человек попасть не мог. Помню очередь за редкими предметами в фойе Кремлевского Дворца, перед праздничным концертом, в котором каким-то образом участвовал. Нас, артистов, допустили в эту очередь. Позади меня (в стране – равенство!) стоит генерал в парадной форме. Грудь – от подбородка, до штанов с лампасами – в орденах и медалях. Уже перед самым прилавком генерал упёрся мне в спину кругленьким, мягким животом. Пытается через плечо моё оглядеть прилавок. Я слышу, как позвякивают боевые награды: генерал дрожит телом в предвкушении удачной покупки.
М. – длиннющий, узенький в плечах исполнитель комических ролей. Актер, которого выпускают на сцену голым по пояс, если нужно зримо представить на сцене трудную судьбу аскета, политического узника, голодающего бомжа. Он человек яркого таланта, ведущий актер театра, выпивоха и балагур. Среди достоинств – способности разделить последний грош, пить не пьянея, дерзить, драться и насмешничать по поводу и ни с чего. «Гусарить». Если угодно, «актерствовать», М. – старший товарищ, от которого ушла жена. Я был немного знаком с этой женщиной – милой и, кажется, безответной. Шумной, не очень трезвой компанией мы частенько вваливались в гостеприимный дом, где чуть заспанная жена М. спокойно принимала нас далеко за полночь.
– Да! – хвастался М., обнимая её. – С женой мне повезло. Удивительные самоотверженность и понимание специфики творчества! – опустившись на колени, он неспешно и с удовольствием целовал её ладошки.
Мы кричали «ура». Расположившись за столом, провозглашали что-нибудь достойное в её честь, цитируя текущий репертуар или спектакли, которые только готовились к выпуску. К утру жена М. незаметно исчезала, чтобы перед работой вздремнуть хотя бы пару часов. М. не возражал. Наша компания отсыпалась позже и в полной мере. Актёрское ремесло предполагает некоторые излишества.
Итак, в один печальный день, жена нашего друга ушла к другому мужчине. Не суть важно, как это случилось, главное, произошло драматично и стремительно. И, оказалось, безвозвратно.
– Безденежье, дрянной пафос и амбиции! – сказала она на прощанье. – Я бы сбежала от этого рано или поздно.
В общем, нужно было спасать М. В прямом, самом буквальном смысле. Он, и без того худой, сделался плоским, начал загибаться крючком. Выглядел необычно серьёзным… Вот что: увядшим, как сухофрукт! Разумеется, М. должна была спасти другая женщина, новенькая. Хотя, сам он, конечно, мог не захотеть такой помощи. То есть, отказаться от избавления столь банального, элементарного. Но приятного и, главное, надёжного. Впрочем, по порядку.
Играли пьесу Лопе де Вега, спектакль известный москвичам и многочисленным гостям столицы: в то время билеты в наш театр предлагались зрителю в комплекте, как обязательная «нагрузка» к зрелищу более популярному. С унизительным понятием «нагрузка» знакомы соотечественники моего возраста. Счастливый неведением читатель нынешнего времени – смотри словарь! Отыграв первую сцену, я задержался в кулисе, у режиссёрской будки, посмотреть на М. Сегодня персонаж его казался особенно нелепым, что на удивление совпадало с линией роли. М., соответствуя логике спектакля, был несчастен, и зритель, тонко чувствующий сценическую правду, получал немалое удовольствие. Смотреть было смешно. Насколько больно, настолько и смешно. Я отправился в гримёрную и дальше, в закуток телефонной будки.
Для меня, не связанного семьей, это были насыщенные годы. Первый стремительный брак, нелепый, как штаны, из которых вырос, без проблем закончился. Хохотушки, лапушки и насмешницы… с распахнутыми глазами и лукавым прищуром, блондинки, брюнетки, девы разного рода и окраса принадлежали или (что в определенном возрасте почти одно и тоже!), при обоюдном усилии могли принадлежать мне. Неряхи, зануды и жадины, понятно, исключались. В окружающем разнообразии существовала Т. – дама, говоря сегодняшним языком, нетрадиционной сексуальной ориентации. Как мужчина мужчину мы уважали друг друга. К несчастью для Т., почти все её многочисленные подружки не стремились к чувственным изыскам, любили с энтузиазмом, но по старинке.
– Спаси моего друга! – прошу по телефону Т. – Предоставь из вашего девического братства «во временное безвозмездное пользование» кого-нибудь особо неспособного к чувственному авангарду. Барышню непросвещённую и консервативную.
– Ладно, – отвечает. – Записывай адрес. Помогу, но с условием. Не бесплатно, то есть.
– Ого! – говорю. – Какой прогресс на эротическом семинаре! Неужели ты становишься «профи»?
– Девушек две…
– И что же? – не понимаю. – Две? Но мой друг – не богатырь. К тому же, душевно опустошен. Организм не в лучшей форме.
– А ты? – смеётся Т. – Как себя чувствуешь ты? Хватит силёнок, чтобы расплатиться любовью с консервативно настроенной барышней?
– Готов! – говорю. – Для погибающего друга готов расплатиться и такой валютой.
Поздним вечером мы добрались до типового дома на самой окраине города. Позвонили в нужную дверь, которая распахнулась и... В полумраке прихожей нас встретила девушка. Яркий, почти резкий свет освещал её так, что лицо казалось трудно различимым. Отчётливо обозначился силуэт. Я вспомнил линии и формы гибкой фигуры: много раньше, может быть, в возрасте встретившей нас девушки я сделал серию рисунков карандашом. Среди других на листе ватмана была нарисована она, до сегодняшнего дня не знакомая, сошедшая с рисунка десятилетием позже.
В середине девяностых начались перебои с зарплатой на государственных предприятиях. Стали закрываться учреждения, институты. Зато появился частный сектор. Оставалось научиться торговать. Хоть бы и самим собой! Я обзвонил друзей, знакомых и, наконец, малознакомых. Выяснил, что на артистов, о которых никто не слышал, тем более на нечитанных поэтов, спроса нет. На всякий случай звоню С.О., полтора десятка лет тому назад, работая в театре, сидели, помнится, в одной гримёрной. Он, по слухам, удачно режиссировал где-то на эстраде, в модных клубах и ресторанах.
– Нужна работа, С. Нет ли чего подходящего?
– Есть! – прямо-таки восторженно кричит он. – Замечательно, что ты объявился! Я как раз ищу кого-нибудь твоего плана, а главное, опыта!
– Вот как?
– Да! Ты не растолстел? В форме?
– Пожалуй, что в форме.
– Сто баксов за ночь тебя устроит?
– За ночь? Собственно, что ты имеешь ввиду?
– Представь себе необозримый космос!
– Как? Что представить?
– Необозримый космос. Бездну, пустоту, бесконечность. Представил?
– С трудом. Зачем это?
– Тебе в самом деле нужна работа? – интересуется он вполне официально. Даже несколько жёстко.
– В самом деле нужна. Но не любая работа.
– Ладно, не дёргайся раньше времени. И потом, это только для начала, сто баксов за ночь. Гонорар зависит от конкретики.
– Что нужно делать?
– Чудесно, что ты позвонил! Мне нужен актер мхатовской школы, твоего плана, прошедший академический театр. Да ещё и романтик. Стихи-то всё пописываешь? Или бросил?
– Пописываю, черт тебя дери!
– Вот. Разумеется, я не ошибся. Нужен исполнитель темпераментный.
– Ну?! Рассказывай, что за работа. Колись, сукин ты сын!
– Представь себе необозримый космос.
– Чтоб тебя, с необозримым космосом… представил.
– Не верю. Халтуришь, по голосу слышу. А баксы в нашей антрепризе, знаешь ли, на дороге не валяются. Итак…
– Сделано. (Глухо и мрачно) Мы в космосе. Здесь холодно и пустынно. Бездна, пустота, бесконечность. Одиноко и…
– Очень правильно по ощущению. Верю. Одиноко, и? Продолжай!
– И…
– Ну?
– И баксы не валяются. Будет выламываться, С.! Что за антреприза? Говори, или я бросаю трубку.
– Ладно. Из уважения к нашему театральному прошлому… представь, космос… в его тотальной бесконечности, где-нибудь на краю, в самом глухом углу…
– «В глухом углу тотальной бесконечности»? Сильно сказано.
– Это рабочий образ, не придирайся! Обозначение места действия в предлагаемых обстоятельствах. Стало быть, где-то на донышке бездны...
– О! У твоей бездны – донышко?
– Ещё слово, и ты уволен! В смысле, не принят на хорошо оплачиваемую работу.
– Прошу прощения, мэтр, я весь внимание. Если не ошибаюсь, мы остановились «на донышке бездны»?
– На противоположных полюсах бесконечности – две былинки. Ты – одна из них. Задолго до того, как вы увидели друг друга, возникает ощущение некоторой странности, непустоты пространства, присутствия в необъятности подобного.
– Понимаю. Возникает «ощущение присутствия». И что же?
– Даже, скорее всего, появляется всего лишь надежда на то, что такое невероятное чудо может произойти, сложиться. Ещё не решаясь в это поверить, сдерживая себя, былинки устремляются друг другу навстречу. Наконец, через некоторое время становится возможным увидеть себе подобного. Момент встречи – откровение. Потом почти чувственное наслаждение от процесса постижения. Далее, обоюдные попытки сделаться ближе, понятнее, ощутить такого, как ты, только лучшего. Каким образом? С помощью данных пяти чувств. Ладонями, губами, кожицей щеки и бедра. Итогом – попытка единения. Чтобы взять и, одновременно, отдаться до дна.
– До дна бездны?
– Почему бы и нет? Единение и вселенское счастье до дна музыкальной бездны, оформленной светом, голографическими эффектами. Зрелище в постановке модного балетмейстера и не последнего в своем жанре режиссёра.
– Былинки, разумеется, голые?
– А ты можешь себе представить былинку в трусиках? В штанах и при шляпе?
– Порнушка!
– Эротическая пантомима. Ладно, не пыхти в телефонную трубку! Ты будешь в набедренной повязке. Но партнерша работает обнаженной. Что, как помнится, стимулирует обоюдное творчество. Что скажешь?
– Спасибо, но… Воздержусь, пожалуй.
– Зря. Хорошие деньги упускаешь.
– Не в первый раз.
– Помню, что не в первый, в одной гримёрной сидели! Уговаривать не стану, живи нищим виршеплётом. В трусиках и при шляпе. Хотя, если честно, мне нужен актёр твоего плана…
И много чего ещё, с вариантами. Былинкой в набедренной повязке сделаться не случилось.
Надо принять это время, когда, кажется, в воздухе – отчаяние, а общее неверие в завтрашний день материализуется между небом и землёй корочкой, болячкой, которая разрастается, пытаясь перекрыть звёздную бездонность над головой. Надо прожить и такую данность с помощью известных с детства способов: «вопреки», «несмотря ни на что», «хотя, казалось бы». Забавно, если не нервничать и быть внимательным, заметишь, что бессмыслица, перетряхнув себя, демонстрирует не более чем новенькую изнанку. Она выглядит запредельной, отвратительной и фатальной единственно из-за своей непривычности, когда именно то, что представлялось тайным, с удовольствием демонстрирует себя на каждом шагу. Однако качественно ничего не изменилось: мир – тот самый, знакомый, в котором я родился и немало лет живу. По-прежнему существуют жадность и доброта, знание и невежество, прочее, – выбирай! Трудность сегодняшнего дня в том, что бессмыслица стала активной. Времена активной бессмыслицы. Её урожай. Перебор, то есть, критическая масса. Грани и краешек. Но всеобщая грань, где находится твой личный краешек.
В очередной раз представляю себе будущее. Скажем, лет через сто.
Люди – красавцы и красавицы – примерно одного возраста. Результат генной селекции, трансплантаций разного рода, реальной возможности заменить большинство членов и органов человеческого организма. Плоть – набор клеток с многочисленными возможностями регенерации. Личность меняет оболочки, как одёжку. Старости (то есть, ветхости плоти) не существует. Моды сезона на лица, фигуры, характерные черты. Неисчислимы сочинения (исполни сам себя!) в жанрах «стёба», «веселухи», «прикола»: ужастики, жутики, гадёныши, прочее, неприглядное, но забавное с точки зрения исполнителей. Граждане стандартного общества проводят большую часть дня в психофантазиях, объёмных сенсорно активных сериалах, которые транслируются круглосуточно. Сознание отключено, оно действует в очередном приключении (за серьёзные провинности кого-то из нарушителей могут лишить на время психо-стерео иллюзий). Башмаки (разумеется, фирменные) автоматически приводят каждого по собственной пешеходной тропе в нужное место. Таким образом, заранее программируется направление, чтобы во время пути не отвлекать рассудок от сеанса. Так же бессознательно граждане трудятся. Исключение – охранные службы, верхушка (мыслители, промышленники, политики, координаторы). Есть также «сектанты». Те немногие, кто не признает иллюзии психо-стерео. Наверное, это люди, которые сознательно отказались от смены физической оболочки, проще говоря, от преимущества «вечной» молодости. История о том, как «несовершенные» пытаются сохранить род человеческий, его мораль.
Мир без Бога? Какая мясорубка! Где каждый будет стремиться ловчее «срубить» ближнего. Мир, который долго и мучительно пожирает самого себя. Тупиковая форма развития. Рак. И хотя предполагается, что разум научится лечить вместе с прочими и эту болезнь, в идеале своем, жизнь – гармония, соразмерность частей, элементов, а гармония – это Бог.
Жизнь, увы, не мечта. Но путь к мечте через преодоление самого себя. Бескорыстие – серьезная доля, ступень, элемент мечты. Бескорыстие в человеческом смысле – отказ в пользу ближнего. Отсюда: чувство это (такая позиция, логика) должно быть конкретным относительно чего-то или кого-то. Небескорыстен даже мотылек, личинке которого необходима пища. Когда (и если) у человека исчезнет необходимость в еде, одежде, продолжении рода, когда талант и знания станут потоками энергий, от которых позволено вкусить каждому, корысть станет бессмысленной. Здесь начнется нечто качественно иное, трудно представляемое, идеальное с сегодняшней точки зрения. Но каждый из бескорыстных приближает это время. Может быть, копит энергию. Создает предпосылки. Зреет вместе с человечеством, переживая «девять обязательных временных единиц» предродового существования.
Широкие плечи иного поколения. Ухоженное тело. Растрепанные кудри. Щёки, торчащие из-за спины, кажется, пахнут лосьонами, кремом, цветочным мылом. Независимость в манерах. Гортанные голоса, невнятная речь с укороченными словами. Там, где глаза, а не пара двугривенных, не стекляшки и не два плевочка… где синь и тьма бесконечности – там, наконец, что-то знакомое, присущее и моим сверстникам тоже. Собственно, человеческие глаза неизменны от Сотворения.
В каких единицах, объёмах, величинах подаёт нам Судьба? Дарит хорошей погодой? Точными формулировками? Судьба вдруг милосердна на догадки и прозрения? На встречи, яркие неожиданности, чрезвычайные случаи? В какой форме просить у Судьбы благоприятного случая? Здесь, где открываются возможности выбора пути, ощущений с вариантами послаблений или, наоборот, испытаний, я «заказал» бы себе любовь-морковь? Новое корыто? Здоровье, славу, удачу?
Так. Я заказал бы корыто-удачу-любовь-морковь и здоровья. Что ещё? Спросил бы ощущений и точных формулировок. И остального, уж, извините. Всё меню!
Искусство так же бесполезно, как, скажем, бесполезна совесть. Процесс умножения потенциала, пожалуй, растителен: так прорастает зерно, зреет кочан капусты, распускаются тюльпаны. Собственно, можно было бы обойтись в этой жизни без тюльпанов, как можно обойтись без многого. Без Африки, к примеру, мне, европейцу, а там, в Африке, – без меня и этих рассуждений.
Конечно, нужно изумляться и радоваться не тому, что сегодня тебе повезло со строкой, образом, точной мыслью и так далее, но тому, что исполненное может существовать вообще, быть запечатлённым в этом мире, пополнить собой (если чутьё не подвело!) многообразие прочего. Которое может быть нужным кому-то ещё. Как находка, часть личного, утешение. Нечто, вполне самостоятельное. А то, что именно ты был при рождении очередного гармоничного, что ж… Спасибо тому, Кто дал.
Притча о художнике.
Бог знает когда, один художник взмолился о помощи и… вышло как никогда ни у кого. Художник ходил гордый и спросил, раз уж его услышали, помощи ещё. Результат был прекрасен! Художник даже всплакнул. В страхе перед тем, что возникло. Лучше, казалось ему, быть не может. Не смеет быть. Доказывая, что это не так, Тот, кто помогал художнику, сложил кое-что по-своему Великое. Что случилось с художником? Найдя Великое, он забросил работу. И всё ходил вокруг, раздавленный совершенством. С тех пор художникам помогают очень осмотрительно. Малыми и малейшими долями.
«Русский писатель» – звучит… надёжно. Солидно, как «индийский слон» или «китайская стена». Сочно, как «бразильский кофе» и «французская булка». Писатель – род деятельности человека, странным образом не впавшего в групповое безумие. Хранителя, собственно, смыслов или, если быть точным, этих смыслов «многократно заново открывателя и продолжателя». Русский писатель – реликт. Такой же, как «честь офицера» и «любовь к Отчизне». Чуждый времени элемент – черепок глины с поблекшей картинкой, стоптанный детский башмачок без пары, или вообще прошлая одёжка, из которой давно выросли и хранят на случай, так... Чтобы умиляться, возвращая секунды прошлого.