2
Обрести одиночество - праздник!
И удвоен ты: смертный и Бог,
И един, словно лошадь и всадник,
Словно выдох короткий и вдох.
И постигнуты вещи! Как рифмы,
На ладони - плоды и дела,
Апельсины, что жёлтые нимфы,
И поступки - цветная юла.
Ни печаль, ни тоска не смертельны,
Не страшна и апрельская хворь.
Можно даже, как крестик нательный,
Отстранить и рассматривать боль.
( В. Иванов, из поэмы "Ода одиночеству")
Перевоплощался Иванов не так как, скажем, драматический актер перевоплощается в изображаемый персонаж. Играет, - при этом оставаясь собой, - чужую мимику, манеру речи и движений, характер и темперамент. Ведет себя так, как его персонаж вел бы себя в предлагаемых сюжетом обстоятельствах.
В отличие от актера Иванов вживую "влезал" в исследуемого. Как бы переливался в тело объекта частью собственной сущности: тела, духа, энергии, сознания. Сливался с объектом. Ехал в нем, как едут во взятом напрокат автомобиле. Смотрел наружу через бойницы-глаза объекта с тем настроением и отношением к действительности, какие были присущи именно этому индивидууму.
«Вселение» в ничего не подозревающего человека было, мягко говоря, аморально, и смущало Иванова. Поэтому он сначала мысленно попросил у приятеля прощения, потом отпустил «стоп кадр»... Окунев на «экране» задвигался... Иванов, вглядываясь в ораторствующего журналиста, сконцентрировался и приступил к постепенному перемещению в «объект» своей, Иванова, духовно¬энергетической, умственной и части материальной сущности... Мгновение, и он уже не Володя Иванов, лежащий в своей комнате на диване, а женственный Эдуард Окунев. Ласкающе смотрит на молоденьких слушательниц, и говорит, говорит, помогая себе плавными взмахами нежных рук... Из-за этой чрезмерной для мужчины женственности «вселение» в приятеля для сильного мужского начала Владимира оказалось делом не слишком приятным, и он поспешил вернуться в себя... Впрочем, этих нескольких мгновений пребывания в теле Окунева оказалось достаточно, чтобы получить представление об умственном и морально-этическом содержании характера приятеля.
В Эдике всего было по чуть-чуть: и возвышенности души, и доброты, и подленького карьеризма, смелости и трусости...
По сравнению с Окуневым Марк Косидовский и Гришка Виртин были лучше и — как бы это выразиться — чище, что ли, хотя их Владимир, как дорогих его сердцу людей, никогда не исследовал таким бесцеремонным способом, как «вселение»... Хороши или не слишком хороши, тем не менее, эти трое его друзей все равно, - как ни крути, - земные... Да, все они добьются блестящего (по человеческим меркам) положения в обществе (из них один Марк — по праву). И дай-то им бог преуспеть в этом!
Почему тогда я, Иванов, не завидую блестящим перспективам своих не бедных и теперь, а впредь - богатым друзьям, достойным в общем-то и сейчас людям? Почему ни за что не променяю свой, с туманным будущим путь на их накатанный путь?
Что же такое есть во мне, чего нет в этих - во многом: в культуре, в воспитании - лучше меня мужиках?.. Что? Во мне есть пред¬расположенность к жертвенности во имя абстрактной идеи, вплоть до отрицания собственной жизни, и еще — это мое волшебно¬прекрасное космическое мировосприятие, которых, я знаю, у моих приятелей нет... Их устремления, мечты, поступки нацелены на самих себя, на земное и не выходят за пределы установок, культуры, общих для всех людей. Они — люди. Незаурядные, но — люди.
Д-да! А я?... Я — какой-то не такой... Особенно в последнее время. Со мной происходит что-то странное... Внутри меня растут неприятие, презрение не к людям, как таковым, а — к их быту, обрядам, законам, страстям... Подобное отношение к действительности даже пугает меня, наводит на мрачные мысли... И эти мои буйные фантазии!.. Странные, слепяще яркие, отдающие мистикой сны ... Захватывающие до замирания сердца полеты мысли и воображения... Эти, идущие то ли изнутри, то ли извне (?), звуки и голоса... Эти пронзительные вспышки понимания сути сразу и одномоментно каждой по отдельности единицы, а так же всех их вместе, миллиардов людей... Все это наводит меня на какой-то запредельный, невероятный своим леденящим душу смыслом вывод: я, Иванов, не человек... Ну, или не совсем человек...
"Договорился! Приехали!" - покачал он головой.
Хорошо, хорошо, пусть - человек. Однако, - и это уж точно, - псих, моральный урод... Квазимодо. О, вот это ко мне подходит — Квазимодо! Не внешне, внутренне.
И как у героя Виктора Гюго у меня есть свой "собор"... Горбун-звонарь чувствовал себя дома, а также счастливым и свободным, не среди издевающихся над ним людей, а под сводами просторного как город Собора Парижской Богоматери... Мой собор, величественный и огромный, - одиночество... Эх, укрыться бы в нем навсегда! И наружу не выходить...
- "Псих", "моральный урод", ха-ха. Прикладывая к себе эти будто бы ругательные эпитеты, ты на самом деле бахвалишься, при¬даёшь себе весу, чтобы хоть таким образом выделиться, подчеркнуть собственную исключительность, - прозвучал изнутри Иванова насмешливый голос одного из его двойников - Ироника, нагло вмешавшегося в размышления своего хозяина. - Не человек он, ну и сказанул! А твои любовные слюни по отношению к Неле, что это, как не банальнейшее чувство обычного человека, двуногого самца?
Напоминание о Неле подействовало как ушат холодной воды. Возразить было нечего. Та история в самом деле перечеркивала некоторые из его сегодняшних убеждений, говорила о его слабости. До сих пор не мог он простить себе владевшей им полтора года назад страсти. Сам факт, что он поддался тогда примитивному жи-вотному чувству - любви, сбрасывал его с пьедестала вниз, к подножию. Туда, где все - как все. Предатель мозг, вместо того чтобы защитить хозяина, уберечь от ненужных эмоций, не выпуская образ девушки из своих хранилищ наружу, вывел на засветившийся под черепной коробкой дисплей картинку с изображением Нели...
- Что такого-то, дурачок (и как ты только узнал?), - ничуть не смущенная обвинением, лениво оправдывалась девушка.
Неля полулежала на антикварном с гнутой спинкой диванчике в платье до пят. Актриса и по профессии, и в жизни, она и позу приняла нарочито театральную. Неправдоподобно большие, удлиненной формы глаза мерцали загадочно, наигранно капризно.
- Ну переспала с шестидесятилетней рухлядью... Да с таким древним, дурачок ревнивый, это вообще... Ну не считается как бы, понимаешь?.. Не переспала бы - роли не получила бы, а я не могу без искусства, - томно доворковала она и протянула к Владимиру руки: - Ну иди ко мне, глупенький!
Призыв девушки остался без ответа. Владимир встал и ушел. Молча, без сцен. Навсегда. Проболел душой целый год, только чудом не погибнув от черной депрессии. Лишь по прошествии года удалось выкорчевать из сердца все связанное с Нелей, все кроме этой последней их встречи. Эта картинка не желала уходить из памяти, напоминала о девушке, тревожила, мучила...
-Не искусство ты любишь, а зарплату в искусстве, - сжав зубы, процедил Владимир, в который уже раз напрягаясь в попытке выкинуть из головы причиняющую боль картинку.
Борьба с мучающим воспоминанием закончилась поражением: чем больше он делал усилий выкинуть его из памяти, тем картинка становилась ярче.
Как же совладать с этим?..
Его изощренный ум принялся искать решение на поставленный вопрос...
«Наша память - не что иное, как лента с заносящимися на нее сведениями и картинами пережитого, - думал Иванов. - Будь эта лента реальной, наподобие ленты магнитофонной, ненужную нам часть можно было бы стереть... Так и "сотри" кусок ленты с этими кадрами, сотри силой своего воображения, - пришла откуда-то изнутри подсказка. Владимир хмыкнул: - Хм, а что? Оригинально. Ну- ка, попробуем... Но - не стереть, а, скажем, «закрасить».
Он злорадно взглянул на девушку на экране в голове и, посмеиваясь, приступил к задуманному. Сначала представил себе ведро, до краёв наполненное черной-черной краской, затем - пушистую малярную кисть. После чего, "поставив" ведро перед картинкой на экране, обмакнул кисть в краску...
"Прощай, красотка!" - не удержался он от ехидного, про себя, возгласа, наотмашь ляпая кистью по изображению бывшей возлюбленной.
Мгновение, и место на внутреннем экране, на котором находилась девушка, скрылось под жирным, поблескивающим влагой черным пятном.
Торжество выдумщика длилось, увы, недолго: краска стала бледнеть и бледнела до тех пор, пока из-под неё, деталь за деталью, не проступило все то же изображение.
"Живучая какая! - зарычал Владимир от досады. - Ничего, придумаем на тебя управу!".
Посоображав с минуту, он издал радостное восклицание:
-Есть !!! - И рядом с актрисой на экране в голове возникли блестящие, острые (острые обязательно) ножницы...
Он, воображением, заставил ножницы приподняться и пощёлкать. Затем, насвистывая в предвкушении победы, деловито "выстриг" из памяти кусочек "ленты" с вконец доставшим его изображением изменницы. Ну а для того чтобы закрепить успех, он в уме смоделировал костёр и, не откладывая дело в долгий ящик, бросил вырезанный кусочек ленты в огонь...
Тот с шипением вспыхнул, и тогда Владимир выкинул костёр из воображения...
На экране в голове теперь зияла дыра. Не совсем ещё веря в победу, он осторожно позвал:
-Неля, эй?
Произнесённое вслух имя никаких ассоциаций не вызвало. На всякий случай он окликнул девушку ещё раз... Ничего. "Экран" был пуст.
-Получилось! Надо же - придумать такое. Ты гений, Иванов. - Он хохотнул: - А я и не сомневался.
Настроение искрилось, как горящий бенгальский огонь. Хотелось выкинуть ещё что-нибудь забавное. Радость шла не оттого, что удалось избавиться от будоражившего воспоминания, а от способности ума на изощрённую изобретательность.
Всё ещё улыбаясь, Владимир скинул ноги с дивана и сел, нащупав ступнями тапочки.
Солнце за окном уже поднялось в зенит. Поток его света падал на дом прямо. Неплотно задёрнутые шторы пропустили в комнату плоский и острый, как самурайский меч, жёлтый луч, который разрезал помещение почти точно напополам. В светлой вертикаль¬ной полоске плавали, посверкивая, бесчисленные пылинки. При-зрачная перегородка, протянувшаяся от окна до противоположной стены, проходила в десяти сантиметрах от коленей Иванова. Некоторое время он разглядывал едва заметно колышущуюся световую перегородку... Потом смеха ради проткнул её пальцем, но тут же, посмеиваясь, отдёрнул руку: ну как отрежет?!
Сдерживая рвущееся наружу веселье, Владимир хихикнул: жалко пальца! Ну а если уж резать что-нибудь, то - голову... Глядишь - и заботы с плеч. - Эта игра слов развеселила ещё больше: - Попробуем?.. - Он наклонился вперед и сунул голову в "перегородку", представив, что световой луч - топор палача...
-Гильотинирован солнцем, - залился он смехом. А воображение, совершив сумасшедший скачок, выкинуло новый фортель, на этот раз навеянный глаголом "гильотинировать": "раздался" глухой стук, и по ту сторону солнечной перегородки упала на пол столь дорогая её хозяину часть тела...
Отрубленная голова катнулась и утвердилась на паркете вертикально. Голова шевелила губами и смотрела на хозяина с немой укоризной.
Вид собственной головы, стоявшей на полу на срезе шеи, был настолько реальным, что Владимир на миг переполошился, поверив в невозможное, и, торопясь, проверил, осталось ли хоть что-то на плечах...
-Уф, напугала! — облегченно выдохнул он, убедившись, что настоящая голова в целости и на месте, и следовательно, можно продолжать дурачиться.
-Представляешь, - обратился он к голове на полу, - я таки подумал: ну всё, потерял голову! А вас, оказывается, две штуки. Шутка!.. Хотя, недурно бы было, чтобы голов имелось две... Дала маху одна — валишь со здоровой на больную...
Голова на полу, слушая речи хозяина, яростно вращала глазами...
-Сказать, вижу, хочешь что-то? - ехидно спросил Владимир.
Голова ответила отрицательной гримасой.
- А-а, понимаю, говорить не желаешь. Ну а жестом ответишь?
Голова кивнула.
- Добро, иду тебе навстречу, хотя догадываюсь, что ты хочешь показать... Сейчас. Ага, знаю, что тебе нужно. Рука?.. Какая, правая или левая? Что ж, получай, - с этими словами он, смеясь, сунул в луч правую руку.
Руку, как и следовало ожидать, "отрезало". "Отрубленная" кисть упала рядом с головой на полу, и она, — способом телекинеза, что ли, — завладела требуемой конечностью, поднесла ее к своему правому виску и покрутила около него указательным пальцем отрубленной конечности.
- Чокнутый, говоришь? - захохотал Иванов, больше не сдерживая себя. -Кто бы спорил?!.. Ну, ладно, потрепались и будет. Подберу уж тебя, глубокоуважаемая: умные головы, знаешь ли, на земле не валяются. Идем-ка на место.
Он потянулся вперед, аккуратно приподнял возражающую против его действий мимикой лица голову, примерился и совместил её с двойняшкой на своих плечах.
- Не изжил ты ещё в себе ребяческого мальчишества, детскости, - проворчал внутри Иванова его двойник Трудоголик. - Кончай дурачиться, делом займись!
Детскость, умение иногда подурачиться, сохранившиеся у взрослого уже человека - это хороший знак: свидетельствует о молодости его души, — вмешавшись в монолог Трудоголика, возразил двойник Философ.
- Да, это правильно, - одобряя мнение Философа, вклинился в разговор третий, Прагматик, - но при условии, что дурачливость находит редко. И, что важно, не является следствием инфантилизма. Я...
-Эй вы, болтуны, хватит! - прикрикнул на своих двойников Иванов. -Марш по местам и помалкивайте там! Набилось вас в меня - житья от вас нет подчас. А делом и впрямь пора заняться. Так... чтение на сегодня отменяется. Поработаю-ка над стихотворением "Ни дня без строчки": недели две уже его концовка не даётся.
Папка "Незаконченные стихотворения" отыскалась под грудой книг на диване. Иванов выудил её, раскрыл и, порывшись в кипе исписанных листов, извлёк на свет искомое стихотворение. Пробежал глазами.
"Ни дня без строчки"/Ю. Олеша/
Сказал какой-то умник:
Ни дня без строчки!
И вот сижу до сумерек,
И я дойду до точки.
Сижу, хожу, мотаюсь,
Толкаюсь по углам,
А в голове (покаюсь) —
Мечтательный бедлам:
В Испанию! И шпагу!
Зудит вампир-мечта,
(А тут ... сжигай бумагу
Живого ни черта...).
А там!.. И гранду
Наставил бы рога,
И иезуиту-гаду-
Под зад полсапога,
А из окна синьора ...
За подвиг - мне платок:
"Мой муж уедет скоро!.."
Не женщина - цветок!
А схватка с мужем
Металлом о металл?!..
"Две, три строфы не хватает, пожалуй", - задумался он о неоконченной вещи.
Он ещё раз пробежал глазами написанное. Не шедевр, прямо скажем...Хотя, дописать хочется. Не три, строфы полторы добавить и хватит... "Схватка с мужем, Металлом о металл ... Та-та та-та та. Та-та та-та та-та... Та-та та-та та. Та-та та-та та..., - отбивал он ритм недостающих строчек. А дальше?.. Он закрыл глаза, чтобы поискать в сосредоточении и темноте нужные слова... Слова не приходили, и он, чтобы попробовать взять стихи слёту, заново перечитал стихотворение, на этот раз отбивая рифму кулаком о колено....
-Чтоб ты сдохла, зараза! - ворвался в мелодику стихотворения вопль, донесшийся из коридора.
-Ты первая сдохнешь, уродина, - вторила за стеной Наталья Евграфовна скандалистке Сусанне.
Хлопнула дверь в прихожую... Потом, рывком, распахнулась дверь его комнаты, и внутрь, без стука, без разрешения ворвалась кипящая гневом мать.
-Хулиганка! - адресуясь стене, крикнула Наталья Евграфовна. На этот ее возглас ответа соседки не последовало, и она перевела взгляд на сына, лежавшего на тахте с авторучкой в руке: - А этому хоть бы что, лежит себе полёживает.
В руках Наталья Евграфовна держала только что выстиранную рубашку Владимира. Подколов сына, она, ещё не отойдя от коммунальной склоки, ворча натянула от гвоздя за телевизором до стойки книжного стеллажа бельевую верёвку и повесила на нее мокрую вещь.
-Это не ты унитаз обкакал? - спросила она между делом. - Сусанина, стерва, на тебя указывает.
-Мама! - Владимир в сердцах швырнул авторучку на листок со стихотворением.
-Да знаю, знаю, что не ты. Придраться всё хочет эта сволочь. Рубашку вот тебе постирала... Жена этим должна заниматься, а не мать, бедная ...
-Спасибо, но я сам бы постирал, как время бы выдалось... А вообще, мама, сколько раз я тебя просил не входить, когда я занимаюсь?..
-Занимается он! Ага, валянием на диване с утра до ночи, - направившись к себе, бросила мать уже из прихожей.
Грубая ругань, шум, оскорбительные замечания матери... Можно ли после этого предаваться Поэзии? Исключено.
Руки Иванова дрожали. Прикурить удалось с трудом. Как только папироса разгорелась, он встал с тахты-дивана.
Подошёл к окну и некоторое время мрачно смотрел в щель между стеной и шторой... Дневной свет ослеплял... Город за окном шумел. Крыши автомобилей, несущихся по улице внизу, бликовали от падающих на них солнечных лучей...
Покой в душе понемногу восстанавливался... Он отошел от окна, прошёлся по комнате. Взгляд случайно упал на диван. Лежащий на диване листок со злополучным «Ни дня без строчки» был в трёх местах испачкан чернильными кляксами - это из с силой брошенной и прокатившейся по бумаге авторучки выплеснулось немного чернил... «Вот тебе и «Схватка с мужем, Металлом о ме¬талл»..., несчастный я Тантал, - ухмыльнулся он и, подумав, добавил к неожиданной рифме «Тантал»: - «Ужас»: «кляксы» ... И — «строчка» - цепочка(?)»... Стоп! - Он присел на диван, схватил авторучку и приписал к "Ни дня без строчки" недостающие в нём шесть строк:
...Упала ручка...Ужас,
Ритмический Тантал:
На белом клякс цепочка...
Ура, от радости вскочил:
Дождался, вот и строчка!
Чернильный я Ахилл.
Листок с готовым стихотворением полетел к пишущей машинке на письменном столе - перепечатать можно и завтра. Он встал. Потянулся. Законченная, даже незначительная по содержанию и объему работа каждый раз наполняла восторженным удивлением, гордостью и чуть-чуть грустью.
Последней по плану на сегодня оставалась гитара. Как раз под настроение. Бережно сняв инструмент со стены, он присел на край стула... "Пока земля ещё вертится, Пока ещё ярок свет, Господи, дай же ты каждому, Чего у него нет...", - задумчиво, вполголоса, не столько пел, сколько проговаривал Владимир слова своей любимой "Молитвы" Булата Окуджавы.
В дверь постучали. Ругнувшись себе под нос, он приглушил струны ладонью...
-Да?
Стучавший вошёл, прошаркал по прихожей... И... сквозь портьеры в комнату просунулась голова Антонины.
- Можно к тебе, Володя?
На мужеподобном, с ранними морщинами и кирпичным цветом кожи лице соседки расплывалась имитация вежливо- "интеллигентной" улыбки. В сочетании с лицом, с угловатыми движениями и квадратным торсом девушки улыбка смотрелась крайне комично. Комичность не скрашивали, а ещё больше усиливали, неровно сидящие на хрящеватом носу очки в тонкой проволочной оправе.
"Что это она заявилась? - удивился он. Гостить друг у друга между ним и Антониной было не принято. - Да посмотри-ка, какая она вежливая! (В коммунальных скандалах Антонина являла нрав грубый, похабный и нахальный). А-а, ясно: мы в подпитии...".
-Заходи, - отложил он гитару, скрывая неудовольствие.
-Не помешаю? - сделав "застенчивые глазки", топталась девушка у двери. К животу она прижимала большой лист ватмана.
-Нет... Присаживайся.
Приглашение сесть соседка проигнорировала. Нетвердо шагнула вперед и, по-куриному нагнув голову, посмотрела на соседа поверх очков "умным" взглядом.
-Я тебе говорила, что рисую?
-Хм, что-то такое имело место... - Однажды, когда он мыл на кухне посуду, Антонина действительно напрашивалась излить ему душу. Работала соседка то ли оформителем, то ли чертёжницей в каком-то НИИ.
-Вот, - потрясла девушка куском ватмана, который все время их разговора прижимала к животу, - принесла. Хочешь взглянуть?
-Ну-у, конечно... - изобразил он лицом заинтересованность.
Работа соседки оказалась акварелью. Размытые цветные пятна
на бумаге изображали что-то похожее на куст сирени в цвету. Рассматривая рисунок, он краем глаза следил за художницей... Антонина исподтишка, жадно, обегала глазами интерьер его комнаты. Он выждал, когда девушка обратит взор обратно, и вернул примитивную, скучную акварельную картинку.
-В изобразительном искусстве я не спец, - осторожно сказал он. - Тебя мое мнение интересует?
-Да, да! - с ничем не оправданным жаром воскликнула девушка.
-Не знаю, с чего начать?.. В общем, история живописи входит в круг моих интересов... - не желая обижать художницу, про¬должал осторожничать Иванов. - Слежу я и за ее современными течениями, посещаю выставки ... И приятелей художников у меня много ... Вон, мои портреты, нарисованные моими друзьями, видишь? - кивнул он на развешанные по стенам комнаты карандашные наброски с его изображениями: на одних он узнавался, на других - не очень. - Как видишь: манеры письма всех рисовальщиков разные - кубистские, реалистические, сюрреалистические, какие-то ещё, какие назвать не берусь. Кто-то громоздит линию на линию, кто-то - хаос цветовых пятен, кто-то видит меня фотографически. В ком-то из художников проглядывает талант, в ком-то - не слишком... Они не одинаковы по мастерству. Однако все они хорошие рисовальщики. А быть хорошим рисовальщиком, как мне кажется, для художника особенно важно... У тебя же, извини, "руки" нет, нет умения рисунка. По одной работе, впрочем, судить трудно... Есть у тебя ещё?
-Ой, полно... Я покажу, я сейчас... - Антонина, к его досаде, сорвалась с места и убежала. А через минуту вернулась с целой кипой рисунков.
-Ты, Володечка, так и говори, если тебе что-то не нравится, - восклицала, и рдела лицом соседка, следя, как Владимир просматривает и один за другим откладывает листы на диван. - Я сама не слишком придаю значение своей мазне.
-Вот как? - покосился он на гостью, источающую винные запахи. - Ну, если считаешь свои работы, мм, пустяком, то честно скажу, как я отношусь к любой женщине художнику, в каком бы виде искусства она ни подвизалась... Женщина обладает острым зрением, великолепной памятью, подмечает все нюансы и детали ре-ального мира, а поведения людей - особенно. И зачастую женщина умеет прекрасно передать форму, видимую сторону вещи и человека. Но глубоко проникнуть в суть вещей и человека она не в со¬стоянии. Поэтому художественные произведения женщины поверхностны, а главное - они вторичны, потому что подражают про-изведениям мужчин художников. Женщина художник - имитатор, и такой иногда великолепный, что распознать подделку практически нельзя. (В оправдание женщины можно, правда, сказать, что имитаторов полно и среди мужчин художников). Вообще, творчество - это, прежде всего, максимальная честность и искренность художника. На что, кстати, женщина не способна по своей женской природе, так как, для того чтобы явить себя миру без прикрас, обнажить до дна свою душу, свой характер, требуется изрядная смелость. А женщина... Она сызмала хитрит. Ложь ее основное оружие и защита, и женщина вынуждена всегда притворяться. Для того чтобы нравиться, она гримирует себя, скрывает себя истинную с помощью так называемых "женских хитростей". Скрывает не только телесно, она "гримирует" речь, манеры, поведение. .. Хитрит, так сказать, стратегически, И хитрость становится второй натурой женщины. Так что, чтобы ни держала она в руках, - перо, кисть, смычок, - правды о себе она не скажет ни за что.
"Уф... Разговорился, фу ты ну ты, - заметив горящий взгляд девушки и замолчав, фыркнул он про себя. - Нашёл, тоже мне, слушателя распинаться".
Антонина, пока он ораторствовал, успела тихой сапой сесть на стул и придвинуться к собеседнику вплотную... Халатик на девушке как бы нечаянно распахнулся и обнажил крепкие мускулистые ляжки...
"Телом и фигурой природа её не обделила", - мелькнуло у Владимира в голове, и он, стараясь сделать это незаметно, отодвинулся.
-Ты так красиво говоришь!.. Знаешь, я с тобой во всем согласна... Ты такой умный... такой.., - поедая его глазами, лепетала Антонина. - Давай выпьем, Володя, а? Я прихватила с собой... - Девушка хихикнула и извлекла из кармана халата початую бутылку водки. То-то он удивлялся, почему она держит левую руку в кармане.
-В нашей квартире - одни хамы. Поговорить, кроме тебя, не с кем, - перешла Антонина на страстный шёпот. Её колени, едва прикрытые коротеньким халатом, разошлись в стороны. Полы халата задрались до бёдер. (Под халатом, кажется, ничего не было). В глубине между ляжек мелькнул тёмный треугольничек...
Он сделал титаническое усилие не смотреть; глаза не слушались...
-Давай? — захлёбывалась лепетом девушка. Она поставила, вернее, швырнула бутылку на пол.
Его героиней Антонина ни при каком раскладе стать не могла. Тем не менее, мужское взыграло, как он ни противился...
-Ты... это... извини, у меня дела,.. - услышал он откуда-то издалека собственный голос.
-Так мы быстро... быстро. Выпьем, и ... Давай? - Антонина подалась вперед и с каким-то утробным рыком вдруг вцепилась в его бедра.
Прикосновение девушки вызвало в нем отвращение, и помутнение в голове прошло...
-Прими ручонки, Тоня, - стряхнул он с себя соседку. - Ну, очнулась?.. Давай разбегаться, и не обижайся, если что не так.
-Тоже мне - недотрога, такую м-ть, - зло бубнила Антонина. Она подхватила с пола бутылку, но, уходя, все же пробурчала что- то похожее на "прости".
Будильник показывал шесть. Рабочий день подошёл к концу. Пора поесть, напомнил о себе пустой желудок. Плотно Иванов позволял себе поесть лишь по завершении своих интеллектуальных игр. На обед сегодня ничего не куплено, придётся бежать в магазин...
"Что там у нас в наличности? - сунулся он в свой кошелёк... - Хм, девяноста три копейки. Немало: два килограмма картошки - двадцать копеек, буханка хлеба - десять, пачка папирос - двадцать... Ещё и на котлеты хватит. Постное масло, чай, сахар дома есть. Живём!".
Пять минут ушло на одевание. Собравшись, он оглядел себя в зеркале на дверце шкафа в прихожей. Не новый, но элегантный, облегающий фигуру плащ, белая рубашка, чёрная аэрофлотовская спортивная сумка, через плечо, - вид вполне приличный. Одежда была его слабостью. Равнодушный к роскоши, непритязательный в еде, одеваться он любил хорошо. Ограниченному в средствах, ему, чтобы приодеться, приходилось выкручиваться. Месяцами наведывался он в ближайшие комиссионные магазины, в которых, случалось, можно было достать поношенную, недорогую и в то же время изящную вещь.
В коридоре квартиры было пусто.
По пути к выходу, проходя мимо комнаты Антонины, он невольно заглянул в раскрытую настежь дверь.
Художница сидела за столом спиной к дверям. Поникшая, она замерла устремив взгляд на теперь уже пустую водочную бутылку.
На улице было прохладно, и Владимир поднял воротник плаща. С солнечной погода переменилась на пасмурную. Сильный, порывами, ветер гнал по небу косматые, похожие на диковинных животных тёмные тучи. Под их тенью город выглядел сумеречным.
В булочной Иванов затарился хлебом, в овощном - картошкой. Затем зашёл в кулинарию, магазин полуфабрикатов. Войдя в зал, поморщился: пахло не слишком аппетитно. На витрине под стеклом выстроились в ряд подносы с горками сырых "азу, "гуляшей", антрекотов по два рубля за килограмм (не по карману ему по цене). К его удовлетворению, с витриной натуральных и потому дорогих продуктов соседствовала витрина с дешевыми рублеными: мясной фарш, котлеты и по тринадцать, и по двенадцать, и по девять копеек за штуку.
Отлично, на оставшиеся у него сорок копеек - целых четыре котлеты по девять копеек (это же на четыре обеда!).
-Четыре котлеты, - подойдя к кассе, положил он монеты перед скучающей без дела кассиршей, сверкающей серьгами, кольцами и браслетами.
-Что же так мало берёте? - зазывно улыбнулась женщина.
-Потолстеть боюсь, - отшутился он.
Кухней их коммунальная квартира обладала роскошной: светлой, просторной. Высокие потолки, окно во всю стену. Кафельные квадратики пола сияли чистотой. Колонка-водогрей, столики соседей вдоль стен, три газовых плиты оставляли посередине помещения много свободного места. Столик Ивановых жался к стене у ок-на.
Картофель доваривался - нож входил в белые кругляши в бурлящей воде мягко. Котлеты шкворчили на сковородке на соседней конфорке. В шум варящегося, жарящегося вплетались голоса болтающих соседок.
-Он такой вежливый, культурный!.. Не то что наши русские хамы, - сидя у своего столика на табуретке с широко, по-мужски, расставленными ногами, вещала Сусанна Семеновна. Ей внимали Зоя Николаевна, помешивающая ложкой содержимое кастрюли на огне, и Анна Фоминична, которая в своём углу крошила ножом сырую морковь.
-По-русски хочь твой кубинец говорит? - полуобернулась к рассказчице Анна Фоминична.
-Куда там! Слов двадцать, и те коверкает - обхохочешься.
-Как же вы с ним объясняетесь?
-Я испанский учу, - жеманно потупилась Сусанна. - Трудно, да что поделаешь, надо: он мужчина положительный, интеллигентный - стараюсь соответствовать... У меня на работе тоже все люди образованные, интеллигентные, и даже заграничные делегации бывают. Видите, какие люди меня окружают! Приходится хорошо выглядеть, улыбаться. Чтобы это получалось, покой дома нужен, а тут... - метнула она сердитый взгляд в спину Иванова, — народ чужой шляется к соседям, шум... За гостей, между прочим, дополнительную очередь по уборке положено держать!.. Ох, а ты-та чиво сюда припёрлась? - накинулась Сусанна на старуху мать, с охами приковылявшую на кухню. - Иди, иди отсюдова! Навязалась тоже на мою голову.
Сгорбленная, подслеповатая старушка съежилась под окриками дочери, развернулась и поплелась обратно.
-Сдохнешь ведь скоро, а всё ползаешь и ползаешь! - вопила ей вслед Сусанна с места.
-Не позорь ты себя грубостью, деточка, - плача, ответила издали старушка.
-Что-о?! - вскочила и ринулась за матерью Сусанна. - Ах ты, старая пердунья! Это ты меня перед молодыми людьми позоришь...
-Ох-хо, детки! - притворно вздохнула Зоя Николавевна. - Ну и хамка эта Сусанна.
-Правда что, - оторвалась от своей моркови Анна Фоминична. - Наслушаешься - горько делается. Давеча я в рынок ходила; иду обратно, а сердце-то у самой туда-сюда, туда-сюда. Думаю: ну как, Минька мой такой же вырастет!.. Пришла домой, и переживаю, переживаю...
-А ты не принимай к сердцу, - размахивая ложкой, посоветовала Зоя Николаевна. - Поешь чего-нибудь. Поешь, и - все. Главное - наесться Я вот наемся, и всё. Уж как иногда некоторые соседи раздражают, а наемся, прилягу и - всё. Какая она, нынешняя молодежь?.. Нас вот учили: общественное - прежде всего... И живем так.
-Правда-что, - поддакнула Анна Фоминична; потом вдруг всплеснула руками: - Ой и-и, а Палыч-то, половина моя, где?.. Нет его и нет, ох, не напился бы опять, - она засуетилась и убежала.
-Слышали, Владимир Никитич, Сусанка наша иностранца себе завела? -заговорщическим шёпотом спросила Зоя Николаевна. - Мужик-то мужик - от земли два вершка, заморыш! Только что - импортный... А что я вам скажу!..
-Как-нибудь в следующий раз, Зоя Николаевна, - стараясь быть мягким, оборвал сплетницу Владимир. - Мне некогда, извини¬те... - Он перекинул готовые котлеты со сковородки в кастрюлю со слитой картошкой, подхватил кастрюлю и отправился к себе.
-Вам некогда, а Сусанка подбивает соседей в милицию на вас написать, - язвила ему вслед соседка.
К чаю после обеда имелась большая подсохшая со вчерашнего дня горбушка от батона булки. Чересчур крутой кипяток обжигал. Чтобы дать воде остыть, и заполнить паузу, он, жуя, встал и включил старенький "Рекорд", стоявший на тумбочке у двери.
-... наши достижения, - мычал аудитории какого-то очередного пленума компартии СССР докладчик Леонид Ильич Брежнев.
Владимир щёлкнул тумблером... На втором канале - те же кустистые брови, окаменелое лицо, тяжелая с трудом ворочающаяся челюсть:
-... нашими достижениями.
Иванов хрюкнул коротким смешком, отключил на секунду звук, опять включил...
-... о наших достижениях...
-Забавно, - засмеялся хозяин комнаты уже в открытую. - "Достижения" -как по таблице склонений, во всех падежах. - Он было потянулся выключить телевизор, но вдруг заинтересовался показываемым. Камера спанорамировала с фигуры Первого Секретаря на Президиум пленума, а затем - в зал.
"Боже мой, лиц с признаками ума в глазах, как в Президиуме, так и у сидящих в зале, - раз два и обчёлся... Немудрено, что у них ничего не получается в экономике". - Он щелкнул тумблером, и экран погас.
После чая он прилёг выкурить папиросу, намереваясь затем отправиться на прогулку.
Не успел он сделать и двух затяжек, как в дверь постучали...
-Володя, ты дома? - крикнула из коридора никак не ожидаемая им сегодня Инна Жук. Не дожидаясь ответа, она миновала прихожую и появилась на пороге.
-Привет!.. Извини, что без звонка, просто дверь на лестницу была открыта. Лежи, не вставай, я буквально на секунду, - тарахтела, не давая вставить хоть слово, Инна.
Жук, давнишняя его знакомая, девушка средней привлекательности, запорхала по комнате.
-Вот, возвращаю твоего "Достоевского и Толстого", - положила она на секретер знаменитую книгу В. Мережковского. - Ты-то как?.. Ну да, дома всё сидишь... А тут - столько дел, столько дел!... Хвосты по зачётам сдаю, так ещё -то одно, то другое... Сегодня, представляешь, всю ночь перепечатывала с Вашингтонского издания стихи Осипа Мандельштама, ну, того, запрещённого... - Инна деланно испуганно оглянулась. - Мне книгу на два дня дали.
-Хороший поэт, - сказал Владимир. - У Василия Аксёнова есть статья-эссе "Как умирал поэт". Мандельштам умер в лагере, сошёл с ума от страха умереть с голоду и умер на своих пайках хлеба, которые не съедал, а прятал под подушку...
-Да? - мельком удивилась Инна. - Хм. Ой, ещё мне на днях обещают "Лолиту" этого, как его?..
-Набокова, - подсказал он. И подумал: сколько таких вот распространительниц бегают по городу, достают самиздатовские или тайком ввозимые в страну книги, переписывают, почти не вникая в их смысл!.. И вроде как - при деле и придаёт им значительности. Впрочем, хорошо, что эти распространительницы существуют.
-Ага, Набокова, - кивнула гостья. - Ох уж эти писатели, художники, поэты, непризнанные, несчастные все такие! И почему им не встретились достойные женщины?
-Они поторопились умереть, им следовало дождаться тебя.
-А что? - не заметив иронии, запальчиво воскликнула Инна. - Если бы мне попался такой человек!!.. Так как ты, чем занимаешься? - Девушка присела на диван.
-Мыслю! - так и не успев принять вертикальное положение, отшутился он.
-Да-а, - не то насмешливо, не то серьёзно сказала Инна, пощупав мускулы на руке лежащего, - с такими мышцами только мыслить и остаётся.
Последнее замечание гостьи развеселило Иванова, и он покусился "под шумок" на ближайшее к нему колено девушки, а потом попытался притянуть к себе всю её.
-Нет-нет-нет! - вспорхнула Инна с дивана. - Не тяни ручки - протянешь ножки. До свадьбы я ни-ни.
-Вон оно как!
-Да, - подтвердила девушка. - Я достанусь мужу девственницей. Рожу ребёнка, муж у меня будет красивый, умный, богатый... Потом заведу кучу любовников. Они у меня будут разные, тоже - красивые, умные ...
-Счастливчик! - вставил Владимир.
-Кто?
-Муж, разумеется.
-А-а?! Да, - не заметив иронии и на этот раз, махнула Инна рукой. - Ладно, Иванов, мысли, а я побежала.
Иванов проводил уже порядком наскучившую ему гостью до лифта.
Возвращаясь к себе, он задержался у телефона в коридоре. На подставку под телефонным аппаратом складывалась ежедневная почта квартиры. В кипе доставленной утром корреспонденции выделялся большой конверт со штампом известного литературного журнала. Три месяца назад он отправил в этот журнал два десятка своих стихотворений.
Он вскрыл конверт дома, усевшись в кресло.
Фирменный бланк редакции, вложенный в письмо, содержал в себе стандартную формулировку отказа: "В настоящий момент опубликовать Ваши произведения не представляется возможным...".
В комнату вошла Наталья Евграфовна. Оценила цепким взглядом удручённый вид сына и конверт, брошенный на секретер.
-Опять отфутболили?! - утвердительно-торжествующе спросила она. -Ведь твержу тебе, твержу: брось эту свою беллетристику. И себя мучаешь, и меня. Устройся наконец на нормальную работу и живи как все нормальные люди.
Он промолчал. Тяжело поднялся с кресла. Достал специальную папку, в которую складывал отказы из журналов и издательств. Закурил и задумчиво посмотрел на мать.
-Мама, - сказал он напряжённым голосом, - предположим, устроюсь я на, на твой взгляд, нормальную работу - будет у меня тогда время, чтобы подолгу смотреть на звёзды?
- А чего на них смотреть? Проку-то.
- Да, тут ты права: насчёт "прока" я как-то не подумал.
Сегодняшняя его прогулка продлилась до глубокой ночи.
Домой он вернулся, когда квартира уже спала. Паркет коридора под ногами скрипел предательски громко. Он, стараясь не звенеть, вставлял ключ в замочную скважину своей двери, когда за спиной рявкнули:
- Явился, кобель?!
Иванов вздрогнул и обернулся.
В дверях своей комнаты, одной ногой внутри, второй - в коридоре, стояла, покачиваясь и придерживаясь за косяк, Антонина.
- ****ун! - выругалась соседка пьяно, но как только их глаза встретились, отпрянула вглубь комнаты и с силой захлопнула дверь.
"Напилась таки, бедолага!" - покачал головой Владимир."
«... и тут пожил немного, - только осемь недель, дьявол научил попов, и мужиков, и баб, - пришли к патриархову приказу, где я дела духовные делал, и вытаща мене... - человек с тысящу... - среди улицы били (меня) батожьем и топтали... Грех ради моих, замертва убили и бросили под избной угол... Наипаче ж попы и бабы, которых унимал от блудни, вопят: "убить вора, ****ина сына, да и тело собакам в ров кинем..." - читал Иванов страницы "Жития", на кото рых Аввакум описывает, как его едва не забил до смерти народ города Юрьевца-Повольского, куда царь поставил протопопа главой местной церковной епархии.
Иванов закрыл книгу. Мягкий свет торшера, тишина в квартире и на ночной улице за окном располагали к свободному неспешному размышлению. Историки, как было известно Владимиру, затруднялись назвать причину, почему Аввакума изгнали жители Юрьевца. Иванову эта причина казалась очевидной: Аввакум - ещё мальчишка, сжигаемый огнём юношеского максимализма и идеализма. Страстно желающий проявить себя, он приезжает из провинциального Нижнего Новгорода в столицу и оказывается приближённым к царю. Религиозно настроенного главу Российского Государства в те годы окружали многочисленные священнослужители, некоторые из которых были родом из Нижнего Новгорода и, в той или иной степени, принимали участие в судьбе и учении юного Аввакума. Они представили царю подающего надежды, полного религиозным рвением молодого священника. Начитан-ность, искренность, обаяние, смелость юноши располагали к себе, и Государь производит его в протопопы. Назначает на богатый церковный приход в Юрьевец-Повольский. Экзальтированный молодой человек, несомненно, воспринимает назначение, как знак Свыше. Поэтому из кожи лезет, чтобы оправдать доверие не благодетеля царя, а тех самых Сил Свыше. С неистовым фанатизмом кидается он наставлять своих прихожан на путь истинный, каким этот путь видится ему самому. Конечно же, на уме у него одно: быстренько сделать окружающих высоконравственными, трудолюбивыми, честными, добрыми... Ему по молодости и неопытности невдомёк, что не всякий может, или хочет, превратиться в идеального человека. Нетрудно представить, как носился, должно быть, молоденький протопоп по ввереному ему городку. Поучал, назидал, осуждал за блуд. Стращал анафемой и крестьянина, и попа (своего подчинённого), и купца, и дворянина, и воеводу: не по заповедям Христовым, мол, живёте и поступаете... И достал-таки, видно, горожан.
Научило ли Аввакума избиение и изгнание из прихода быть впредь осмотрительнее? Не слишком. Неистовым, прямолинейным, он останется до конца своих дней. Вера в себя, в своё предназначение, дерзость и в то же время христианское смирение, доходящее порой до самоунижения, у Аввакума от твердого убеждения, что его ведёт и поддерживает Божественная Сила. Что ему суждено быть Учителем, а самому — мучеником, и терпеть любые муки: угодно, дескать, Богу.
Сегодня ночью, дочитав "Житие", Иванов просмотрел неко¬торые из особенно понравившихся ему отрывков жизнеописания протопопа, а также другие его произведения из сборника. И там, и там автор постоянно намекает, что он, Аввакум, избранный. И даром целительства он, де, облечен, и ангелы с ним беседуют. ..
Например, когда за непослушание патриарху Всея Руси Никону Аввакума бросили в темницу Андроньего монастыря, где он три дня без пигци, без воды, гнил заживо от ран, нанесённых пле¬тью палача, и даже стражники его не навещали, к нему - пишет Аввакум - явился Некто. Накормил и ушел. "Как такое могло быть, ко¬гда дверь темницы, запертая, не открывалась?" - в экзальтированном восторге вопрошает спасшийся от неминуемой смерти протопоп, и намекает, что этим чудом он обязан ангелу.
Какая вера в свою исключительность! - думал Владимир. - А ведь и впрямь, исцелиться от ран, пережить голод человеку может помочь именно такая, неистребимая вера в себя... Похожи мы, Аввакум и я. У меня тоже есть эта вера в себя. Есть вера и в Высшие Силы. В отличие от протопопа, правда, он, Владимир не связывает Высшие Силы с Иисусом Христом, под которым Аввакум как раз и подразумевает эту Силу... И еще: в противоположность протопопу Владимир начал к настоящему времени сильно сомневаться в возможности (и, главное, в необходимости) исправить людей.
Спать он лёг в шесть утра. Подъем в десять, так что на сон оставалось четыре часа. Достаточно. Выключив свет, он закурил последнюю перед сном папиросу... Двадцать штук сегодня выкурено, многовато... "Помни о смерти! Береги лёгкие! Будь сдержан!" - укорил он себя девизом, который придумал для себя когда-то давно.
День сегодня можно считать успешным, сделано много, и последней мыслью, перед тем как он провалился в сон, была: "Какой я счастливый человек!".