Пролог

      

        Две женщины жили в сердце асгардского принца Локи Лафейсона. Две любви.

        Сигюн. Юная и прекрасная, похожая на хрустальное утро ранней осени. Девушка с пламенными волосами и пронзительно синими глазами цвета моря и неба Ванахейма, ради которой Локи готов был стоять на краю Бездны, лишь бы ещё раз увидеть её рядом с собой. Сигюн была для него всем – его светом, жизнью, радостью. С ней он мог чувствовать себя настоящим, живым, а не ледяным изваянием, не монстром с синей кожей и выжженным сердцем. В ней он был уверен больше, чем в самом себе. Он всегда знал, что Сигюн никогда его не предаст, не потупит взора, не испугается, в каком бы обличье он ни пребывал. Не отвернется, не опустит руку, на которую он может всегда опереться. И именно поэтому он отпустил её, чтобы защитить от себя, считая, что она достойна лучшего, что он недостоин её, ведь он – монстр...

        Ангрбода. Колдунья, предводительница волков и хозяйка Железного леса, с лёгкостью меняющая облик от пленительной девы до безжалостного монстра. Прекрасная и ужасная одновременно. Мастерица плетения чар и создания зелий, приносящая любовь и боль. Она видела его насквозь. Локи любил её и ненавидел. Он сам не понимал, в чём тут дело, но его неумолимо влекло к этой женщине. То был даже не инстинкт. Это было чувство, неподвластное описанию. Так зверь чувствует смесь первобытного трепета перед неизвестной опасностью и любопытство. Так волка манит и пугает яркий свет костра, тревожит холодное и прекрасное сияние луны в ночном небосводе. Их любовь, отравленная чужими пророчествами, была больше похожа на звериную драку.

        Он не мог выбрать одну из них. Они были неразделимы, как добро и зло, как свет и тьма. А возможно, они были просто одной женщиной.


        И когда он вконец уставал от чужих тревог,
        от бесцветных слов и бессмысленных обязательств –
        он скидывал мир, как плащ, и входил в уютный простой мирок,
        распахнув окно, где дрожали звёзды в небесной смальте.

        Когда он вконец уставал от мирской возни –
        он запирал свою дверь, открывал сервант, где стояли вина,
        и вспоминал двух женщин, которые были с ним,
        двух женщин,
        каждая из которых была ему половиной.

        У одной были тёплые руки и ласковые глаза,
        что вечно случались рядом, если от беды он на волосок.
        А другая – стройная, как лоза, и гибкая, как гюрза, –
        ускользала меж пальцев, как тонкий морской песок.

        С первой – целую ночь пил чай, говорил взапой,
        не касаясь, – люди чем-то же отличаются от зверей:
        А другую сразу кидал на лопатки и накрывал собой,
        чтобы хоть на час, не навек, – но сделать её своей.

        И одна была вся – его боль, его детский страх,
        он бы мог убить её, если бы был смелей;
        но являлась другая – верная, любящая сестра, –
        и он снова дышал, и они подолгу гуляли навеселе.

        На одну тратил жизнь и кровь, и столько душевных сил –
        только другая и знала, как он после бывает слаб.
        Ни одну, ни вторую он ни о чём не просил, –
        но одна его погубила, а другая его спасла.

        Где-то там, вдали от чужих людей, на краю весны,
        перед часом Быка, под сверкающей ранней луной,
        он вспоминал двух женщин, которые были с ним, –
        двух женщин,
        которые на самом деле были одной…

        Ракель Напрочь.