В Ы Ш К А
1. Подготовка.
Вышка. Так мы называли в своё время нашу альма- матер – Высшую Следственную Школу МВД СССР, открытую в 1967 году в городе – герое Волгограде. Моему поступлению туда предшествовали события, не рассказать о которых я просто не могу…
Из всех существующих профессий я, окончивший до армии Смоленский энергетический техникум и распределённый госкомиссией в армянский город Абовян, что в 30 километрах от Еревана, на возведенную там АЭС, и не попавший туда по причине призыва в армию, предпочитал суровую романтику службы капитана дальнего плавания и сотрудника милиции. Тому способствовали читанные и перечитанные мною в юности «Два капитана» А. Каверина, «Бегущая по волнам» А. Грина, а также такие шедевры, отечественного детектива, как « Зелёный фургон» и «Дело пестрых»…
Ещё во время срочной службы в войсках ПВО Ленинградского военного округа, я послал документы для сдачи экзаменов в Высшее мореходное училище имени адмирала Макарова, но получил отказ в связи с опозданием в предоставлении этих бумаг. Поэтому, вернувшись после армии в родной Смоленск и поработав пару лет дежурным электриком завода холодильников и инженером – конструктором НИИ «Техноприбор», я решил поступать в Калининградскую среднюю школу милиции.
Кадровик УВД, майор милиции Павел Михайлович Армеев, дай ему Боже многая лета, ознакомившись с моим досье, сразу же предложил мне должность участкового инспектора.
- Давай, приступай хоть завтра, присвоим лейтенанта и вперёд, ведь техникум у тебя уже есть, - уговаривал он. – А параллельно поступишь в милицейский ВУЗ сразу на третий курс заочного отделения. Через три года получишь диплом и служи хоть до генерала…
Однако, столь заманчивая перспектива меня не прельщала. Перед моим внутренним взором маячила ВСШ с её элитной и загадочной, как мне представлялось, профессией – следователь! Тем более, что все мы тогда балдели от знаменитого телесериала «Следствие ведут Знатоки», где следователь Знаменский, опер Томин и криминалист Кибрит на ура раскрывали самые запутанные преступления.
И я добился своего… Мои документы, включая комсомольскую путёвку, были направлены в приёмную комиссию ВСШ МВД СССР.
В ожидании вызова я занялся усиленной подготовкой к вступительным экзаменам, прерываемой ежедневными встречами с моей обожаемой пассией – Танюшей, которая уже однажды отклонила моё предложение руки и сердца. Надо сказать, что среди Таниных друзей были молодые сотрудники областного УКГБ капитан Анатолий Комиссаров, майор Стас Мацков, лейтенант Юрий Цеберганов … Опережая события скажу, что Анатолий, курирующий перед пенсией гостиничный комплекс «Россия», крепко слдужилс там с бутылкой, и, не дождавшись первой пенсии, помер у себя дома, сидя за журнальным столиком за рюмкой водки. Стас, которому в застенках одной из мусульманских стран отбили почки и печень, тоже спился, был уволен из КГБ и работал грузчиком в магазине «Восток», что на улице Кирова. Он тоже умер во цвете лет. А Юра Цеберганов, всеобщий любимец, балагур и весельчак, стал впоследствии генералом, возглавив управление госбезопасности в одной из центральных областей России.
Юра, сидя за рулём служебного УАЗика, по пути к «Мотелю», который они обслуживали, внушал мне, что экзамены по устному и письменному русскому, литературе, истории – ерунда, главное – знание иностранного языка. Я поверил и взял десять уроков английского у рекомендованной ими в качестве репетитора жены начальника областного УКГБ, работавшей переводчицей. Она брала полтора рубля за урок и за десять уроков сумела вдолбить мне в голову все тексты вступительных экзаменов в гуманитарные ВУЗы, обращая особое внимание на произношение.
Кроме того, Толя снабдил меня письмом к своему однокашнику - майору милиции Ломову, преподававшему в ВСШ конституционное право, прося его посодействовать моему поступлению. Также, забегая вперёд, скажу, что воспользоваться этим посланием мне так и не довелось, по той простой причине, что товарищ Ломов находился в летнем отпуске.
Помимо зазубренных текстов на английском, я вёз на свою Сталинградскую битву распотрошённый и разложенный по экзаменационным вопросам учебник истории СССР, изготовленные мною в виде гармошек шпоры, а также квадратик бумаги 3х3 см., на котором микроскопическими буквами были обозначены карманы моей одежды, в которых эти шпоры лежали. Типа: л. в. к.– ГВ, что означало – левый верхний карман – гражданская война, ну, и так далее…
Через пару - тройку недель пришёл вызов на экзамены, которые вместе с обзорными лекциями должны были пройти с 1 августа по 1 сентября 1971 года.
Ах, да, чуть не забыл… За пару дней до моего отъезда состоялось знаменательное событие – мы с Танюшей поженились.
А было всё так… Мы шли, взявшись за руки, по улице, и вдруг Таня спросила: «А паспорт у тебя с собой?». Я ответил отрицательно. «Жаль,- сказала Таня,- а то бы пошли в ЗАГС…» Я пулей метнулся домой за паспортом и вот мы уже в этом строгом заведении, фиксирующем все счастливые и горестные события в жизни людей.
- Ну, что же, запишем вас на октябрь! – торжественно провозгласила сотрудница ЗАГСа. Мы выпали в осадок, мне ведь через два дня уезжать…
- Несите справку!- посоветовала вышедшая на шум из кабинета заведующая…
Через пару часов мы вновь появились в кабинете заведующей ЗАГСом с вызовом на экзамены, железнодорожным билетом и огромным букетом белых гладиолусов…
- Это вам! – протянул я цветы зардевшейся заведующей.
- Это же мои любимые! – воскликнула она, принимая букет.
Сняв копии с наших доказательств, заведующая сказала:
- Ну, жених и невеста, ждём вас завтра в 10.00 на обряд бракосочетания. И мы помчались покупать свадебные кольца. А на следующий день мы стали мужем и женой. А потом я, скрепя сердце, укатил в Волгоград…
2. Пионерский лагерь. Экзамены.
Нас, разношерстную, многонациональную армию молодых людей в возрасте от 20 до 28 лет, отслуживших в армии и повидавших жизнь, поселили в пионерском лагере где-то на Ахтубе и, объявив распорядок дня, сообщили, что конкурс – три человека на место…
В первую же ночь мы поняли, что покой нам только снится и всем по фигу, кто из нас станет в этой гонке лишним. Бесплатная дорога туда- обратно, бесплатное проживание и питание, общение со сверстниками, спортивные и культурные мероприятия,- чем не приключение, даже если поступить не удастся… В длиннющих «казармах», разбитых на несколько огромных помещений с полусотней койко-мест в каждом, ночь напролёт гремели взрывы весёлого, и далеко не детского, смеха, вызываемые очередным анекдотом, коих привезено было сюда со всех уголков Союза несметное количество. Поэтому в аудиториях на начитке лекций (по пять - шесть дней перед каждым экзаменом) желающих освежить свои знания набиралось не так уж много. Кто досыпал после завтрака, кто занимался индивидуально, разбредясь по территории лагеря. Я лично, будучи железно уверен в своём английском, предпочитал играть в волейбол, ошеломляя сотоварищей своей нереальной прыгучестью – 120 см. от земли при толчке с двух ног… В тяжелоатлетическом зальчике под трибуной Смоленского стадиона «Спартак» только я и входивший в первую десятку мировых тяжей 145- килограммовый Гена Рябоконь могли с места запрыгнуть на выдвинутого в максимальный рост «козла»…
Первый экзамен – сочинение - я на ура сдал на пятёрку! Ещё бы, в школе и техникуме в сочинении на свободную тему мне равных не было. А однажды Ирка Ялова – девчонка с нашего двора - попросила написать ей домашнее сочинение, что я и сделал. Так вот, этот мой опус попал под её авторством на ВДНХ в числе лучших школьных сочинений.
Второй рубеж – русский устный – я также легко преодолел, сдав на четыре балла. Впереди маячило серьёзное препятствие – история СССР, запомнить все эти партийные и депутатские съезды не представлялось никакой возможности. Одна надежда – на шпоры…
Я вошёл в экзаменационный класс, чеканя шаг, как на плацу, и громовым голосом доложил сидящему за столом в форме капитана милиции бледному экзаменатору лет шестидесяти о том, кто я и откуда прибыл… Поморщившись от моего трубного гласа, капитан кивнул на билеты- тяни, мол… И я вытянул именно тот злополучный билет, ключевым вопросом которого были даты съездов Советов и их исторические решения. Пока я шёл к своему, стоящему возле окошка с выбитыми стёклами столу, перед моим мысленным взором промелькнула вся моя прежняя, неплохая, в общем –то, жизнь…
Достать и применить шпоры под сверлящим взором капитана было совершенно не реально и я стал рисовать какие – то узоры на разложенных на столе чистых, проштампованных листах. Но, о чудо, минут через пять наш строгий экзаменатор, ничего нам не сообщив, вскочил со стула и умчался в неизвестном направлении… Я и ещё несколько моих товарищей по несчастью, сидевших порознь, мигом зашевелились, шурша шпаргалками. Тех десяти минут, когда капитан отсутствовал, мне за глаза хватило, чтобы, пользуясь тем самым мизерным поминальничком, в мгновение ока отыскать за пазухой и пробежать глазами нужные страницы учебника, извлечь из бокового внутреннего кармана пиджака одну из шпор - «гармошек» и сфотографировать горячечным оком её содержание, а также, – чтобы со страшным шумом метнуть все эти знания в окно, искренне благодаря пионеров и школьников, которые его разбили, ломясь в спальню к особам противоположного пола. Выкинуть или просто съесть бумажку 3х3 см. с моим шифром я не успел, ибо в помещение, весь какой-то всклокоченный и краснолицый, буквально влетел, едва не сорвав дверь с петель, наш пожилой экзаменатор. Он бросился прямиком ко мне и с торжествующим рычанием извлёк из проштампованных листов с моими загогулинами мой спасительный квадратик бумаги в девять квадратных сантиметров:
- Что это такое?- взревел он в полнейшем негодовании. – Шпаргалками пользуетесь?!
Я, успевший избавиться от шпор, был спокоен, как утренняя птичка.
- Отнюдь, - ответствовал я, глядя на него в упор.- Вы что - нибудь о мнемотехнике слышали?
Капитан онемел, а я, ничтоже сумняшеся, стал вешать ему на уши лапшу про искусство запоминания, которым я, якобы, владею и пользуюсь…
- Вот, к примеру,- говорил я, забирая у него бумажку,- тут написано: КПСС… Эта простая запись включает тот уголок моей памяти, где содержатся мои знания о коммунистической партии Советского Союза…
Капитан слушал, открыв рот. Если бы знал он, сердешный, что фактически эта запись означает: карман пистон, где лежит «гармошка» со сведениями о социалистическом строительстве…Устав меня слушать, капитан выдал убийственное:
- Щас я вам покажу мнемотехнику! – и постучал в стену кулаком.
Через минуту в наш класс вкатился полненький щекастый мужчина лет тридцати пяти в форме майора милиции и наш капитан показал ему мой поминальник, говоря:
- Вот, товарищ хочет меня уверить, что это не шпаргалка, а ключ к его памяти, что он, якобы, пользуется мнемотехникой.
Майор, усевшись на застонавший под ним стул, повертел в руках мою бумажку, хмыкнул, как бы сомневаясь, и заявил:
- А мы вот сейчас проверим вашу память. Ответьте, батенька, когда в СССР проходили съезды народных депутатов и какие ключевые решения они приняли?!
Я, помня, что таковые проходили каждые четыре года и догадываясь, какие в то время могли быть приняты решения, шустро отвечал, а мой новый экзаменатор удовлетворённо кивал головой… А в конце резюмировал:
- Ну, что же, неплохо, совсем не плохо, если не считать, что вы везде ошиблись ровно на один год… Подвела вас, батенька, эта мнемотехника… Но, думаю, - четыре балла вы заслужили.
При этом он отмахнулся пухлой ладошкой от пытавшегося возразить капитана.
- Полно – те, коллега! Не будем спорить по - пустяку…
Уже потом, учась на первом курсе, я узнал. что они – ярые противники и непримиримые соперники в научных спорах… А майор, к тому же, - заместитель заведующего кафедрой истории КПСС и спорить с ним бесполезно…
Ничего себе – пустяк! Четвёрка по истории- это вам не хиханьки – хаханьки… Но впереди главное - экзамен по иностранному языку! До одурения наигравшись в любимый волейбол, ровно через пять дней, я вошёл в класс, где весьма миловидная и фигуристая дама лет тридцати пяти экзаменовала англоязычных абитуриентов. Вам, наверное, трудно в это поверить, но постучавшись в дверь и войдя в класс со словами: «Гуд дэй! Мэй ай кам ин?» я в течение последующих тридцати минут не произнёс ни одного слова по-русски, щебеча на любые, предлагаемые англичанкой темы, на чисто «лундонском» наречии…Поэтому, услыхав в полубреду заветное « файв», и ответив: «Сэнк ю вэри мач! Гуд бай, май тиче!» я, притворив за собою дверь, тут же позабыл всё, чему учила меня генеральская жена…
Когда я, подобно взбесившемуся кенгуру, уже скакал по волейбольной площадке в своих алых атласных труселях, меня кто-то дёрнул с площадки. Посмотрев в сторону, куда он кивнул, я увидел свою недавнюю экзаменаторшу. Когда я подошёл, она что-то залепетала по-английски, рдея при этом щёчками и отчаянно жестикулируя. Я попросил её говорить на местном наречии и она, волнуясь, сообщила мне, что в восторге от моего английского и от чистоты произношения. При этом она спросила: не пою ли я со сцены и не бывал ли в Лондоне. На первый вопрос я ответил положительно: да пел, в том числе – на английском. Она предложила продолжить нашу беседу на английском, но, я, естественно, отказался, поскольку все известные мне слова и выражения после сдачи экзамена напрочь покинули мою многострадальную голову.
Итак, я, со своими восемнадцатью баллами, стал слушателем элитного учебного заведения МВД СССР. Причём, сразу отмечу, что экзамен по иностранному языку, вопреки утверждению Юры Цеберганова, оказался вовсе не профилирующим.
3. Прелюдия к студенческим годам.
Надо сказать, что руководство МВД СССР сполна позаботилось о создании в Волгоградской ВСШ великолепной учебной базы. Для привлечения сюда лучших учёных, специалистов в области права, прямо возле вузовских корпусов на Историческом шоссе построили несколько отличных многоквартирных жилых домов для преподавательского состава, причём. квартиры давали сразу по прибытии к месту службы. Армейским офицерам, решившим поступить на службу в МВД и работать в данном ВУЗе, присваивались специальные звания на ступень выше. Кандидатам и докторам наук, присваивались высшие офицерские звания от майора до полковника. Были также установлены повышенные должностные оклады, созданы все условия для научной деятельности и защиты диссертаций.
Нас, успешно сдавших вступительные экзамены и зачисленных на первых курс, повезли на автобусах поселять в общежитие. Четырёхэтажных общежитейских корпуса в вузовском комплексе на Историческом шоссе было три. Нас разбили на два курса- 1А и 1Б и поселили в третьем корпусе. Здесь, на третьем этаже, где разместился курс «Б», в трёхместной комнате жилого блока с душем, умывальником и туалетом, я и провёл свои студенческие годы.
Старшиной нашего курса был назначен Толя Тесленко, рыжеволосый парень из Липецка, запомнившийся мне тем, что однажды хлопнулся в глубокий обморок на первом же практическом занятии по судебной медицине, проходящем в городском МОРГЕ, где наш преподаватель по судебной медицине майор Балдин, вскрывал труп повесившегося не от хорошей жизни дедули… Сейчас Толи уже нет в живых…
Боевым заместителем Толяна стал Женя Новиков из Казани, ещё в лагере надоевший всем сочными рассказами о своих альковных похождениях. Он был выбран среди прочих по той причине, что, ещё служа в армии, вступил в ряды КПСС, что было среди срочников явлением довольно редким, и дослужился до старшинского звания. Забегая вперёд, скажу, что Евгений, не хватавший звёзд с небес во время учёбы, на службе, попал-таки в нужную полосу, приглянувшись в родной Казани московским проверяющим, и завершил карьеру по линии БХСС в генеральском звании в Москве.
А старшим нашей группы из 30 человек стал 28-летний Автандил Тагиев или просто Авто, старшина милиции из Владикавказа. Также, забегая вперёд, сообщу, что, когда на Кавказе начались горячие тёрки со стрельбой, Авто попросился в альма- матер и его взяли лаборантом на одну из кафедр, где он, видимо, и служил до пенсиона… К слову сказать, неизменной пассией Авто на всё время учёбы стала одна из ведущих местного телевидения. В мою память навсегда впечатался его орлиный профиль, нависший над умывальником, где он, перед свиданием с нею, часами простаивал у зеркала, укладывая каждый волосок на челе и бровях и вырывая волосинки из своего, подобного рухнувшему Казбеку, носа… Заслуга незабвенного Авто в том, что он, сам не входящий в туалет без литровой банки воды, приучил и нас тщательно подмываться после каждой дефекации, что является, как я узнал впоследствии, причиной практического отсутствия рака прямой кишки у мусульман.
Из одногруппников мне запомнились классный борец –вольник Витя Синаев из Новосибирска, сахалинец Виктор Смицкий, имевший на ногах по шесть пальцев, сочинский милиционер Костя Смирнов, казанец Ромка Насыхов, якут Серёга Босхолов, Валера Валов из Вологды, тюменец Лёха Михайлов, Юра Ищенко из Краснодара, бурят Иван Калашников, Коля Тарановский из Майкопа, москвич Володя Мазурский, белорус Владимир Елманов, Боря Чекотин из Латвии, Боря Алексеев из Ленинграда…
Кем стали они, мои однокашники, как сложились их судьбы?! Слыхал, что некоторых из них давно уже нет в живых… Так не стало нашего обаятельного Бориса Алексеева, великолепного бегуна на средние дистанции, умерли пахавшие следователями в Москве Коля Аносов и Толик Гладышко, ушли из жизни псковитянин Валерий Бобров и наш любимец, балагур Юрий Ищенко, работавший в последние годы судьёй в Анапе…
Но хватит о грустном! Жизнь продолжается и хочется рассказать всем о наших студенческих годах – лучших годах жизни. Правда именовались мы не студентами, а слушателями, а фактически были послушниками, поскольку жили, в однополости и строгости, за высоким, охраняемым, двухметровым кирпичным забором, коим был обнесен наш учебный комплекс, включающий в себя три пятиэтажных корпуса общежитий, огромную столовую с кухней, шикарные, амфитеатром раскинувшиеся лекционные залы, учебные аудитории, спортивный зал и административный корпус.
Это уже опосля, когда мы перешли на четвёртый курс, был открыт факультет криминалистики, куда принимали и девчонок. Никто и опомниться не успел, как в стройных слушательских рядах всё чаще стали появляться будущие молодые мамаши с солидными животиками, на которых не сходились форменные кители. Кроме того, на учёбу стали брать представителей дружественных стран – Вьетнама, Монголии, даже свои негры у нас были…
Рассказать обо всех годах учёбы сложно, да и ни к чему, поэтому поведаю только о наиболее запомнившихся людях и событиях.
4. Боцман
Мой однокашник по Волгоградской Высшей следственной школе МВД СССР Юрка Ищенко три года служил в ВМФ, был боцманом на корабле. Не знаю, какой это был корабль, но Юрку в роли боцмана представляю вполне. Вот стоит он на палубе в широченных клешах, в тельняшке, матроске, и безкозырке на голове, с дудкой, болтающейся на тесьме на багровой шее , и орёт, раздувая жилы:
- Что ты тянешься, как мандавошка по мокрой п…е?! В рот тебе фок-брам- фом стеньгу с якорем…
Большинство Юркиных рассказов приходилось на его бытность в Египте, где он участвовал в разминировании Суэцкого канала. Его матросы, в отличии от команд других кораблей, ни в чём нужды не знали. Дело в том, что местные жители, мужская их часть, страсть, как любили, просто обожали носить в качестве повседневной одежды холщёвые матросские портки или льняные кальсоны с обязательными завязками вокруг голени и широкие холщёвые или исподние рубахи белого цвета. Причём особым шиком считалось наличие на исподнем солидных размеров чёрного штампа с надписью «ВМФ СССР». За вожделенные предметы нижней одежды египтяне готовы были отдать всё! Этим и пользовался боцман, меняя подотчётные ему исподки на необходимые продукты и промтовары.
Юрка представлял собою колоритнейшую фигуру, напоминающую одного из запорожцев в известной картине Репина «Запорожцы пишут письмо султану» или Павла Луспекаева в «Белом солнце пустыни». Выше среднего роста, с необъятными плечами и Будённовскими усами над сочными губами, с брызжущими умом и весёлостью серыми, чуть навыкате глазами, он умел держать в напряжении любую аудиторию. Рассказывал всегда ёмко, ярко, живописно и выпукло, так, что надолго запоминалось и не оставляло сомнений в правдивости…а сам при этом ржал как лощадь.
- Представьте,- говорил Юрка,- тихая египетская ночь. Штиль… Лунища,- как прожектор. Стою я в наряде на верхней палубе и вдруг слышу, как по противоположному борту вёсла по воде шлёпают…
При этом Юрка так двигал руками, так менял интонации, громкость и тембр голоса, что мы, его слушатели, будто воочию видели всё происходящее.
- Я – туда!- продолжал Юрка.- Гляжу: местный, в кальсонах, голый по пояс, делает мне вполне понятные знаки, желая обменять бронзовые статуэтки на нижнее бельё. Пока мы торговались, с другого борта по цепи на корабль взобрался ещё один абориген. Вонзив в палубу голую грязную пятку, он быстро вращался вокруг неё против часовой стрелки. А, надо заметить, что всё, что находилось на палубе: люки, металлические листы, крупнокалиберный пулемёт, скорострельная пушка и т.д., было прикручено к ней огромными бронзовыми болтами, имеющими на шляпке разрез под отвёртку. Этой гигантской отвёрткой с двумя металлическими рукоятями матросики иногда откручивали болты, чтобы смазать их, почистить, убрать из-под шляпок накопившуюся там грязь. Так вот, этот болт, который два матросика еле-еле выкручивали отвёрткой , египтянин умудрялся за пару минут выкрутить голой пяткой. Сколько мы тогда бронзы потеряли! А они из наших болтов свои статуэтки делали… Когда я оглянулся и, заорав, метнулся к нему, парень уже выкрутил болт на две трети… Я схватил его за пояс, но ловкий пацан вывалившись из кальсон, прыгнул за борт и был таков…
Юрка сокрушённо потряс своей крупной, коротко остриженной головой с пшеничными завитками волос.
А ещё Юрка, бывая с нами изредка в ресторанах, или просто в компаниях, после некоторых возлияний выпадал из общего веселия и строчил на салфетках или клочках бумаги стихи. Никто, никогда его вирш не читал и мы не можем судить о том, так же ли они были хороши, как его устные байки… Иногда Юрка показывал нам, зелёным, класс пития. Он брал бутылку водки, раскручивал против часовой стрелки, пока не образовывалась бешено крутящаяся воронка, затем подносил горлышко ко рту и опрокидывал бутылку. Одно движение кадыка снизу вверх и обратно, один глоток и… содержимое бутылки исчезало в Юркином чреве. После чего он открывал и, не отрываясь, выпивал литровую бутылку холодного молока… Пьяным мы его никогда не видели!
Юрка был неутомимым выдумщиком и приколистом. Однажды, не достаточно подготовившись к экзамену по Римскому праву, Юрка написал фломастером и прикрепил на двери аудитории, где предстояло сдавать этот экзамен плакат с надписью : Viva, maier, moriture de saluten! Спешащий на экзамен майор Вопленко притормозил у дверей:
- Кто это написал?
-Я!- выступил вперёд Юрка.
- За идею – пять баллов! За ошибку в написании – четыре! Давайте зачётку!
Так Юрка первым из нас сдал Римское право!
Юрка не был полиглотом, но за полгода выучил сербско-хорватский язык, стал покупать и читать югославские журналы. А потом написал Президенту Югославии Иосипу Броз Тито, поздравив его с 80-летием. Тито откликнулся, прислав Юрке своё цветное фото и шикарные наручные часы. Фото в рамке Юрка повесил над своей кроватью, а часы берёг, как зеницу ока, надевал лишь по праздникам и на выход. Его несколько раз вызывали в КГБ. Предлагали сдать часы. Предлагали стучать им на нас. Предлагали свою помощь в трудоустройстве по окончании ВУЗа. Юрка отказался по всем позициям, поведав об этом нам.
По девушкам, в отличие от прочих слушателей, Юрка не ходил. Он был однолюбом и страстно любил свою землячку из Краснодарского края, дав ей клятву верности. Однажды он вернулся с очередных летних каникул с обручальным кольцом на безымянном пальце левой руки. Юрка женился, но… на другой! Не знаю, какая кошка между ним и его любимой пробежала, но они так рассорились, что его девушка тут же вышла замуж за нелюбимого, давно добивавшегося её руки, парня. А Юрка повёл под венец так же не любимую, внучку героя гражданской войны С.М. Будённого. Где уж он её откопал,- не ведаю, девица, судя по фото, была полновата и особым интеллектом не блистала. Зато папаша у неё был главным влачём госпиталя группы Советских войск в Германии, а мамаша там же – главным терапевтом…
Ах, какие вещи они присылали Юрке! У него не переводились дюжины одноразовых цветных рубашек, которые мы изнашивали до дыр. Благо, стирать их не надо было, а это для мужской общаги, - кайф! У него в стенном шкафу шпалерами стояли туфли: замшевые, парусиновые, лакированные, на шнурках и без, которые мы, всем хором, так и не сносили до конца учёбы. Мы впервые в жизни сменили наши сатиновые труселя- паруса на обтягивающие трикотажные чудо- шортики. А за носками, не теряющими, как наши, форму и цвет, к нам приходили даже ребята с параллельного потока! Не реже пары раз в месяц Юрка получал продуктовые посылки, приучившие нас к чёрной икре, сервелату и ветчине в банках, а также горькому шоколаду и хорошему кофе… Поскольку Юрка курил, в посылках были так же не виданные нами доселе «Пелл-мелл», «Винстон», «Кэмел», штучные кубинские сигары. Теперь над койкой у Юрки, рядом с Броз Тито красовался выполненный маслом на холсте портрет Семёна Михайловича Будённого в маршальском облачении со всеми регалиями.
Однажды, среди учебного года, Юрку срочно вызвал к себе в кабинет начальник ВСШ генерал- майор милиции Силуянов. Вернулся Юрка хмурый и тут же стал собирать чемоданчик. На наш вопрос: «Что случилось?» ответил, что скончался Будённый и надо ехать на похороны. Вернулся Юрка дней через десять, повеселевший и помолодевший, будто не на похоронах, а на свадьбе побывавший. Оказалось, что так оно и было: побывав на похоронах и поминках, Юрка встретился и выяснил отношения со своею бывшей пассией. И он, и она, по-быстрому, благо, - детей ни у кого не было, развелись и он зарегистрировал законный брак с девушкой, которую любил всю свою жизнь.
По окончании ВУЗа Юркина судьба складывалась нелегко. По причине личного знакомства и переписки с Президентом Югославии, гебешники зарубили Юрке работу в системе МВД. Думаю, что МВД от этого лишь потеряло, люди такого масштаба на дороге не валяются… Поискав работу, Юрка оказался в коллегии адвокатов и через некоторое время вошёл в элиту краевой адвокатуры. Говорят, во время его выступлений в суде даже суровые судьи то смеялись, то плакали. Юрий Иванович тщательно готовил свои судебные речи в лучших традициях знаменитых Российских юристов Ф.Н. Плевако, А.Ф.Кони, П.А.Александрова и других.
Во время моих тщетных попыток разыскать Юркины координаты кто-то из наших сообщил мне, что он погиб в автокатастрофе. Погоревав и выпив за упокой души товарища, я розыски прекратил. Но вот однажды, другой мой однокашник на мой рассказ о печальной Юркиной судьбе ответил, что тот жив, работает судьёй где то в Краснодарском крае.
Перерыв весь интернет, я обнаружил Указ Президента РФ о назначении Ищенко Юрия Ивановича федеральным судьёй Анапского городского суда. Естественно, я написал туда и ещё в десяток мест, где обнаружил следы моего неуловимого однокашника, мечтая встретиться с ним за рюмкой чаю. Но…, увы и ах, мои надежды не оправдались, ответа я так и не получил!
В аккурат на рождество 2014 года мне сообщили, что 4 января от сердечного приступа скончался федеральный судья Юрий Иванович Ищенко. Встретиться нам в этой жизни больше так и не довелось. Светлая ему память и пухом земля!
5. Балдин
Майор Балдин был когда-то главным патологоанатомом Группы советских войск в Германии и крепко любил выпить. Из-за этой своей страсти попал в какую-то историю, за что его вышибли с должности и уволили без пенсиона.
В поисках лучшей доли оказался он в Волгограде, на кафедре судебной медицины Высшей следственной школы МВД СССР . Большой умница и эстет, непревзойдённый виртуоз своего дела, Балдин быстро стал нашим любимцем. Он пару раз в месяц водил нас, слушателей, в городской МОРГ на вскрытие.
Представьте: жара под сорок, нас – столько же, в подвале МОРГа- никакой вентиляции, ни один спецхолодильник не функционирует. Вдоль стен в коридоре – накрытые простынями, вспухшие и безобразные человеческие тела, руки до которых у патологоанатомов ещё не дошли, в основном – погорельцы и утопленники, которых пока никто не опознал.
Балдин, с лицом Ю.Никулина, сыгравшего Балбеса в известном фильме, выпученными круглыми глазами и откровенным запахом перегара изо рта, подходит к лежащему на столе из нержавейки телу старика:
- Хотите на спор за пятнадцать минут все 207 костей вышелущу и рядом разложу?- обращается к нам майор. Мы тупо смотрим то на него, то на труп. Молчим.
Балдин, в белом халате, без перчаток хватается за жёлтого цвета трубочку-катетер , вставленную в пах дедули, и тянет на себя. В лицо ему летят брызги мочи и гноя. Витиевато и красиво выматерившись и отирая рукавом халата лицо, майор пояснил, что у деда была задержка мочеиспускания и ему вставили катетер. При этом Балдин налил себе полстакана спиртяги и выдул без закуски. Попутно он рассказал нам свою версию изобретения военных брюк - галифе.
- Был такой французский генерал – Галифе, из-за ранения он страдал недержанием мочи. Чтобы привязанной к бедру бутылки не было видно, он изобрёл новую модель военных брюк- галифе.
Вдруг Балдин насторожился и страшным голосом вскричал: «Баба Нюра!». В резекторскую вошла благообразного вида старушенция с ведром в одной руке и шваброй в другой.
- Баба Нюра,- торжественно обратился к ней Балдин,- покажи ребятам, как черепушку вскрывают.
Балдин полез в холодильник, где в банках плавали почки, печенки, сердца и другой ливер, ждущий отправки на экспертизу, и, вынув оттуда бутылку кефира и огромный бутерброд с колбасой, принялся энергично жевать…
Баба Нюра молча поставила на пол свои орудия труда, подошла, по утиному, вперевалку, к столу и… Показала! Скальпелем сделала надрез от виска до виска по дедову затылку, рывком сдёрнула с головы трупа скальп и натянула деду на лицо, седыми волосами вниз. Потянув висящую над головой трупа на гофрированных проводах циркулярную пилу, баба Нюра включила её и в мгновение ока на черепе деда появился кольцевой надпил. Потом в её левой руке оказалось долото, в правой - киянка. Подолбив по надпилу со всех сторон долотом, бабка сковырнула верхнюю часть черепа и на манер миски положила её у изголовья. Запустив обе руки в череп, баба Нюра подцепила мозг и плюхнула его в эту «миску».
- Вот и всё,- констатировала она,- минутное дело!
На соседнем, пустом столе что-то загрохотало. Это упал в обморок старшина курса Толя Тесленко, рыжий, всегда весёлый и бесшабашный, который снимал с высоты стола учебный фильм. Части кинокамеры валялись на кафельном полу. Толю возродили нашатырём и вывели на воздух.
Закончив свою трапезу, Балдин минут за десять вскрыл труп, сделав огромный разрез от гортани до паха. При этом он задержался на лёгких старика, показывая нам, к чему приводит курение. Лёгкие только в нижней трети были розовые и эластичные. В средней части они имели цвет пожухлой травы, а ещё выше пепельно - серые и чёрные, как догоревший уголь, противно хрустящие под нажимом скальпеля, крошащиеся в Балдинских пальцах…
- Товарищ майор, почему вы без перчаток работаете? А как же трупный яд?!-спросил самый любознательный из нас, старшина Ваня Калашников, ставший впоследствии министром внутренних дел Бурятии.
- Ерунда всё это. – ответствовал майор Балдин.- Мне доводилось неоднократно проводить эксгумацию, трупы двух, - трёхлетней давности без перчаток вскрывать. И ничего. Жив, как видите. Главное, чтобы ранок на руках не было… И нейтрализатор наличествовал…
При этих словах майор вновь остограммился спиртом и мы гурьбой вывалили на свет божий. Несмотря на обеденное время, есть никто не хотел.
А ещё Балдин, на одной из лекций по судебной медицине, поведал историю кончины всеми нами горячо любимого актёра и писателя Василия Шукшина, тело которого ему пришлось вскрывать.
Под Волгоградом в то время снимался фильм «Они сражались за Родину». Съёмочная группа жила на теплоходе «Дунай», стоявшем на приколе на Волго-Д онском канале. После очередного съёмочного дня С.Бондарчук, Ю.Никулин, В. Тихонов, Г.Бурков и другие актёры собрались попариться в баньке. Позвали с собою и Василия Шукшина. Но тот отказался, сославшись на недомогание. Когда вернулись, обнаружили В.Шукшина мёртвым.
Майор Балдин участвовал в осмотре и вскрытии тела актёра и утверждает, что смерть наступила в результате последствий недолеченного двухстороннего воспаления лёгких. Впрочем, тайна смерти Василия Шукшина многим до сих пор представляется не раскрытой: кто считает - от водки, кто говорит об убийстве…
6. Хуниванна
Был 1973 год. Я учился в Волгоградской Высшей следственной школе МВД СССР. Со второго курса всем женатикам разрешили жить на квартирах и многие слушатели ( чуть ли не послушники) привезли в Волгоград жён и детей. Детей у нас с Таней не было, и нас приютила некая тётя Люба, проживающая в «двушке» со смежными комнатами в панельной пятиэтажке метрах в трёхстах от нашей милицейской общаги на Историческом шоссе. Жила она там со своим гражданским мужем дядей Петей, заядлым бильярдистом, описанным мною в рассказе «Петя-бильярд».
Вернее, вначале этот самый дядя Петя предоставил мне с женой мизерную каморку в самом центре города-героя, в бараке неподалёку от цирка. В этом бараке помимо людей жило неимоверное количество мышей и крыс. Дядя Петя устраивал прямо на улице, во дворе барака, круглосуточные бильярдные баталии под интерес, освещая по ночам стол огромной лампой накаливания в несколько киловатт. Никто тут ни за что не платил, а потому и мы в своей каморке грелись аналогичной лампой. Спали мы на старом биллиардном столе с до половины отпиленными ножками.
Лето пролетело быстро, а осенью начались холодные дожди и стало ясно, что крыша барака отнюдь не приспособлена для того, чтобы под нею жить. Когда мы устали ловить тазами и кастрюлями низвергающиеся с потолка потоки воды, а моя Танюша подхватила холицестит , я пошёл к дяде Пете и сказал:
- Петруччио! Я знаю, что вам не всегда сладко приходится на этой бренной земле. Но… Поимейте совесть, Петруччио! Вы берёте с нас по полной программе -30 рублей в месяц, за секс на зелёном сукне. Именно столько же вы имеете с проживающего у вас во второй комнатухе слушателя с женой и новорожденной дочуркой. Так, может быть, вы войдёте в наше положение и замените нам это аквариум на нормальные условия жизни?!
Дядя Петя недолго колебался и поселил нас в Любину квартиру, в чуланчик с узкой дверью, односпальной койкой и без окон. Всё за те же тридцать рублей. Я получал стипендию 78 рублей в месяц. Таня в городской архитектуре имела, помнится, оклад в 98 рублей. Так что эти 30 рублей в месяц были не хилой для нас суммой. Ну, да ладно, в тесноте, как говорится, не в обиде…
Вскоре, однако, и эта жизнь кончилась. Мало того, что Люба с Петей оказались закоренелыми алконавтами, так ещё молодая мамашка возомнила себя хозяйкой в квартире и по наглому стала притеснять мою Танюшу, причём, как правило, когда меня не было дома. Она целыми днями занимала газовые конфорки, наглухо занавешивала выход из нашей кладовки пелёнками и подгузниками, часами копошилась в ванной комнате и т.п. Я уж не говорю о круглосуточном оре их малышки, перепутавшей, видимо, день с ночью. Пока не дошло до смертоубийства, мы решили ретироваться и усиленно искали, где бы снять угол.
И нашли-таки! Нашим домом на целых три года оказалась вросшая в землю хатка-мазанка, выбеленная известью и крытая щепой. С земляной завалинкой, подслеповатыми, как её владелица, оконцами и щелястой дверью. Построена она была сразу после освобождения Сталинграда от немецко - фашистских захватчиков.
Хозяйку звали Ксения Ивановна и заломила она за постой… всё те же тридцать рублей, плюс - стоимость угля на зиму. А это, как – никак, полторы тонны на сезон, по цене… тридцать рублей за тонну! Успев хлебнуть горя по чужим углам, мы безропотно согласились с её условиями, тем более, что бабуля любезно предоставила нам жить в зале, спать на роскошной никелированной панцирной полуторке, а сама стала спать на кухоньке, на топчане.
Ксения Ивановна, или как я тут же окрестил её,- Хуниванна, представляла собой небольшого роста, пончикообразную, круглолицую особу, выглядевшую на все свои 79 лет, с круглым, испещрённым морщинами, лицом с мясистым, угреватым носом и вечно поджатыми бантиком губами. На голове её пребывал платочек, аккуратно, как пионерский галстук, завязанный под похожим на печёное яблоко подбородком. В глубоких глазницах, под кустистыми седыми бровями едва улавливались вспышки васильковых глаз. Старушка оказалась на удивление добрым, отзывчивым, всё понимающим человеком, имеющим огромный жизненный опыт и свою житейскую философию, к тому же - довольно смешливым и с неподражаемым юморком…
Показывая нам покосившийся скворечник за домом, она изрекла:
- Гадить будете здесь! В морозы- дома на ведро…
Так и зажили мы втроём. Было начало осени и Хуниванна научила нас заготовить арбузы, показав, что хранить их следует в довольно-таки обширном погребе, оборудованном возле дома. Мы купили 100 кг. полосатых ягод по 3 руб. за кг. и я лихо домчал их домой раза за три в детской коляске, имеющейся у запасливой бабули. Мы ели их аж до нового года!
Иногда, а именно- в день получения пенсии, к Хуниванне заглядывала внучка. Тогда бабуля пекла блины и её похожее на блин лицо таяло от счастья в предвкушении встречи. Внучка лет пятнадцати появлялась не на долго, говорила мало и исчезала, как только бабуля давала ей пару десяток со своей 70- рублёвой пенсии. После её ухода Хуниванна садилась на край своих полатей, смотря в одну точку, пряча от нас глаза и шепча что-то вроде:
«Хорошая девочка. Не избалованная». Обсуждать, а тем более осуждать «хорошую девочку» и её мамашку, которые не могли хотя бы пару раз в неделю навестить старушку, было не положено. А ведь окна их квартиры были видны на восьмом этаже дома, стоящего всего лишь в полукилометре от бабкиной хатки, на холме.
У Хуниванны проживали удивительной красоты голубого окраса кошечка и двортерьер по кличке Фунтик- клок свалявшейся рыже-бурой шерсти, привязанный на цепь, прибитую другим концом к покосившейся будке, стоявшей возле ветхого забора справа от входа в дом. Фунтик был несчастным созданием, вынужденным прозябать в неволе и питающимся четвертухой чёрного хлеба, натёртой салом «для запаха». Тем не менее, его звонкий лай отпугивал сомнительного вида редких прохожих.
В одно и то же время, весной, когда желтеет первоцвет и живительные соки бродят под шёлковой корой берёз, Фунтик, как бы ни был крепко привязан, срывался с цепи и исчезал суток на трое, громоздясь на всё, что движется. Не случайно все собаки в округе подозрительно на него смахивали. Вначале Хуниванна ходила искать Фунтика, звала, манила жёлтым, вековым куском сала. А потом перестала, зная, что рано или поздно пёс вернётся.
И он возвращался! Виновато кося вбок, подставляя отдохнувшую шею под ненавистный ошейник, пытаясь лизнуть руку Хуниванны, и униженно скуля, словно говоря:
- Прости меня, хозяйка. Я вернулся. Ну, не ругайся же…
И жизнь для него продолжала течь в прежнем ключе…
Как-то, присев на прогретую ласковым солнышком завалинку, мы увидели двигающегося в нашу сторону огромного, величиной с пол-ладони, чёрного паука, покрытого воронёной щерстью и издающего противный скрежещущий звук. Мы разом вскочили и с душераздирающими воплями помчались к Хуниванне. Старушка успокоила нас, сказав, что это - тарантул, яд которого опасен для человека только весной. Она дала нам поллитровую банку с керосином, распорядившись поместить тарантула туда. Я, с трудом подцепив сопротивляющегося паука палочками, запихнул его в керосин. Паук шевелился на дне банки минут пятнадцать, выпуская струйки жёлтой жидкости, а потом затих.
-Ну вот,- закрывая банку крышкой, промолвила Хуниванна,- теперь это – противоядие. Как укусит паук, надо этим керосином смазать место укуса…
Мне казалось, что Хуниванну я изучил вдоль и поперёк, знал её сильные и слабые стороны, мог вызвать у неё и смех и слёзы, мог убедить и настоять… Но как-то, в случайно подслушанном мною разговоре, открылась она для меся в новой ипостаси…
Я спал дома после суточного дежурства по школе и, проснувшись около 12 часов пополудни, вышел было на улицу, где припекало летнее солнышко. Но меня задержал неспешный говорок… У порога на табуретках разместились Хуниванна и наша соседка, живущая кровнем выше по склону оврага в добротном кирпичном доме с высоким фундаментом и боярским крыльцом – баба Вера. Её-то торопливый говорок и услыхал я, устремляясь к выходу:
- Да, Ксюша, жизнь-то к концу идёт. Итоги подводить пора. Ну и что ты к концу жизни имеешь? Вот ты в первые дни войны мужа потеряла, пропал без вести. Всю жизнь прождала его, зажав между ног её мохнатую… Ни за муж не вышла, ни погуляла… А толку? Прозябаешь в этой избушке, даже дочке с внучкой не нужна. А я, гляди, гуляла направо и налево, и нашим, и немцам давала, зато домик – на загляденье, гостей полон двор, родственники гужем прут. Пенсия, опять же, не то, что у тебя…
- Нет, Лексевна!- отвечала ей Хениванна,- Неправда твоя! Ты была немецкой подстилкой, когда мы за Победу молились, да мужей с фронта ждали. Моя, вон, Валька, вся ликом в отца… Жаль, без вести пропал, потому я его до сих пор и жду! А если погиб,- могилки не ведаю. Хоть бы съездила, навестила, ждать перестала. Да и после войны ты в конторе отсиживалась, а я, как и все, Сталинград наш поднимала, эту избушку своими руками соорудила. А пенсия - хрен с нею, мне на жизнь хватает, ещё и дочке с внучкой помогаю.
Слушая эти святые слова, ощущал я в душе безмерную гордость за простую эту женщину, хозяйку нашу, Ксению Ивановну и придушить готов был фашистскую подстилку – тётю Веру, живущую в боярских хоромах на холме и считающую, что Хуниванна зря жизнь свою прожила, а она, Вера, не напрасно, с толком и по уму…
С тех пор минуло много лет. Я двадцать восемь из них отслужил в органах внутренних дел, шесть – в налоговой полиции, дослужился до полковника, нажил детей и внуков.
И вот уже сорок два года звучит во мне этот странный диалог, подвигающий меня к пониманию простой истины: на таких, как наша Хуниванна, Россия, стояла, стоит и стоять будет!
7. Татарин и гипноз
Толик Хабибуллин – татарин из Казани и мой одногруппник - был пронизан романтикой до мозга костей. У него наличествовали неизгладимые, глубокие складки на лбу, свидетельствующие о постоянно варящейся в его котелке каше, нос с широкими ноздрями и чуть провалившейся седловиной, сухие поджатые губы и тёмные, вьющиеся волосы на голове. Его карие глаза смотрели на вас пытливо и иронично. Картину дополнял полный рот металлических коронок, делавших его улыбку несколько зловещей. В общем, выглядел он намного старше своих двадцати пяти и был суров и суховат в общении.
Толя бурлил энергией созидания и всевозможными идеями, направленными на улучшение жизни человечества, - от поворота Сибирских рек и оводнения Арала, до освоения Луны и полётов на Марс. Но его коньком и идеей фикс стало овладение гипнозом и ораторским мастерством. Он зачитывался статьями о Вольфе Мессинге, сотворя из него себе кумира и образец для подражания. Он считал также и, возможно, небезосновательно, что даром гипнотического воздействия обладали древнеримский оратор Цицерон, царский фаворит Григорий Распутин, рейхсминистр пропаганды третьего рейха Геббельс, фюрер Германии Адольф Гитлер и блиставший ещё до революции на цирковой арене прапрадед переквалифицировавшегося из сантехника в маги небезызвестного в наши дни Юрия Лонго, показавший перед телекамерой преодоление гравитации и оживление мертвеца.
Причём, считал наш Толя, всему этому можно было научиться. Ведь, как известно, Цицерон, мечтая стать трибуном, страдал невнятным произношением и имел не громкий голос. Местом для тренировок, с целью устранения этих недостатков, он избрал берег моря, где, набив рот галькой, шлифовал произношение и добивался громкого голоса, перекрикивая шум прибоя…
Геббельс всегда выступал перед Гитлером для «разогрева» толпы, доводя экзальтированных слушателей до экстаза. На пике этого действа на сцене появлялся Гитлер и своими пафосными речами приводил толпу в исступление. Есть свидетельства того, что во время таких выступлений некоторые особо впечатлительные дамы испытывали бурный оргазм. Оба высокопоставленных фашиста брали уроки ораторского искусства, включавшего в себя умение держать паузу, расставлять голосовые акценты, артистизм и жестикуляцию, учёт реакции слушателей. А перед выходом на публику они доводили себя до нужной кондиции, тренируясь перед зеркалом. Всё это позволяло им манипулировать толпой, а затем – целой нацией.
А как иначе, если не массовым гипнозом, по мнению Хабибуллина, можно было объяснить то, что проживший 105 лет цирковой артист Лонго демонстрировал на арене невероятные чудеса. Он на глазах изумлённой публики выковыривал из орбит свои глазные яблоки и, когда они повисали на нервах и кровеносных сосудах, разворачивал и читал вслух газету. А затем вправлял свои очи на место.
Потом на арену выносили большой стеклянный террариум, в котором находились макеты шикарного дворца и разбитого подле него в аглицком стиле парка с прудами, фонтанами, гаревыми дорожками, декоративными кустарниками и деревьями.
По свистку Лонго к парадному дворцовому подъезду подкатывали золочёные кареты, запряжёнными тройками прусаков, на козлах которых восседали тараканы в камзолах, а на облучке стояли разнаряженные усачи -форейторы. Слюдяные окна дворца распахивались, из них выглядывали тараканши и их кавалеры, из парадных дверей выходили и садились в кареты расфуфыренные тараканьи парочки и кареты трогались, катая влюблённых усачей по широким аллеям. Другие нарядные парочки рука об руку прогуливались в это время по дорожкам парка, причём дамы обмахивались яркими веерами…
Ну, скажите, на милость, - могло ли быть такое? Это ли не гипноз?!
Я также, прочитав как-то в «Огоньке» про Вольфа Мессинга, почтительно относился к гипнотизёрам. Опыты медитирования, гипноза и самовнушения мы проводили над собой и однокашниками и в студенческом общежитии. Самым большим нашим, с Витькой Синаевым, достижением было доведение себя до такого состояния, когда мы ( вот идиоты!), посмотрев документальный фильм « Индийские йоги, кто они?», прямо в жилом отсеке, расстелив на полу казённое одеяло, легли голыми спинами на кучу битого бутылочного стекла с грозно торчащими кверху осколками и даже перекатывались при этом с боку на бок. А когда встали, стряхивая звенящие осколки, никаких царапин, порезов, проколов на теле не было. До нестинарства у нас, слава богу, дело не дошло.
А наши гипнотические сеансы закончились после того, как однажды Толя Хабибуллин битый час делал передо мною усыпляющие пассы, раскачивал на нитке блестящий шарик, а потом, думая, что я уже сомнамбулирую, уложил пятками на один стул, затылком - на другой и, внушив мне, что мои мышцы - железные и боли я не чувствую, вскочил мне, пружинящему между двумя стульями, на живот и стал на мне прыгать, как на батуте.
Изначально я тайком оповестил зрителей, что гипнозу не поддаюсь и намерен подшутить над Толей, делая вид, что уснул и исполняю волю гипнотизёра. Я занимался тяжёлой атлетикой и культуризмом, пресс мой и другие мышцы и так были железными, поэтому лежать в столь неудобном положении я мог долго. Но терпеть далее хабибуллинские прыжки я не был намерен. Стряхнув Толю с себя на пол, я обложил его, как только мог и пошёл в душевую. А Толя убежал к себе в комнату, осыпаемый насмешками зрителей.
Но самым горячим желанием Анатолия было знакомство с настоящим гипнотизёром. И вскоре, судьба преподнесла ему сюрприз, да ещё какой! Мы тогда ещё были первокурсниками и могли свободно передвигаться по городу без увольнительных, ввиду отсутствия вокруг территории Школы забора и КПП. Главное – не нарваться на днюющего и ночующего возле нас начальника курса подполковника милиции Ширшова. Однажды вечером Толя, загадочно улыбаясь, сообщил нам, что совсем рядом с ВСШ, в цыганском посёлке, живёт бывший актёр и музыкант театра столичного «Ромэн» дядя Федя, якобы, обладающий феноменальными гипнотическими способностями, услугами которого пользовалась вся Москва: именитые служители муз, известные политики, врачи, юристы. Некоторые из них до сих пор навещают дядю Федю в Волгограде и уезжают от него довольные и счастливые.
Всё это Толя узнал от самого дяди Феди, по его описанию - лысого бородатого мужика лет под шестьдесят с тающими на сковородке лица маслинами глаз, к которому его направил Санька Евсеев с параллельного курса «А», сказав при этом: «Ты просто обалдеешь». Киевлянин Санька был талантливым художником, учился в Строгановке, но был изгнан оттуда за какую-то провинность. Он был сухощав, жилист и, практически, лыс – с редким светлым пушком на голове. А полысел он в один миг, когда его, смертельно боящегося высоты, определили в ВДВ и при первом же прыжке с 1500 м. взводный вышвырнул его, упирающегося и вопящего, за борт мощным пинком под зад. Когда Саня, приземлившись, сорвал с головы шлем, в нём осталась вся его шикарная, вьющаяся шевелюра… После этого стресса волосы так и не выросли, а Санька дослуживал срочную в аэродромной обслуге... Все годы учёбы в ВСШ он был занят изготовлением классных чеканных, резных, выжженных панно с портретами Ленина, Дзержинского, Брежнева, Щёлокова в дар разному начальству. Для этого Сане в подвале первого корпуса, под медсанчастью, начальник ВСШ генерал – майор милиции Силуанов выделил огромную мастерскую. С тех пор ни на лекциях, ни на экзаменах мы Саню не видели, но диплом свой он получил. Саня, как и наш Хабибуллин, был мистиком, поэтому его рассказу о сверхспособностях дяди Феди Толя поверил сразу.
« А как он играет на гитаре и скрипке! Как поёт! А цыганочку как отплясывает…» - восхищался Толя, надевая шинель, ибо стоял особо противный в этом городе вьюжный февраль. «Вот, позвал в гости, будет давать сеанс гипноза! Вернусь, - расскажу…», - с гордостью добавил Толян, провожаемый нашими завистливыми взорами.
Отсутствовал он часа три. Вернулся мрачнее тучи, суровее, чем обычно, неразговорчивый и колючий. На все наши расспросы рычал сквозь зубы что-то типа: «А пошли вы все…». Дня через два у него проклюнулось желание самому рассказать о своём визите. Вот его откровения…
- Прихожу к дому, стучусь… Дверь не заперта. Захожу в прихожую – никого. Слышу, дядя Федя кричит из зала: «Раздевайся, Анатолий! Заходи сюда…» Я скинул шинелку, шапку, разулся и, - в зал. Смотрю, дядя Федя сидит за шикарным столом: коньяк, шампанское, вино, фрукты, сыры – колбасы…Один сидит! Я спрашиваю: « А кому сеанс демонстрировать будете?». «А хоть бы и тебе,- отвечает,- если больше никто не придёт. Давай-ка, друже, к столу, выпьем по чарочке, перекусим маленько. А куда нам спешить?» И то, думаю, верно, давно домашненького не едал, да и о выпивке мы забывать стали в своём милицейском коллективе.
В общем, вкусил наш Толенька от щедрот дяди Фединых как следует… А потом этот лысый чёрт стал Толяну под гитару романсы старинные петь. Затем на скрипке заиграл, да так задушевно и тоскливо, что Толю нашего аж слеза прошибла, взор его затуманился и увидел он себя в родимом доме в Казани. Мамка над ужином хлопочет, сестрёнка за стеной свои гаммы на фортепиано долбит…А он, придя усталый с работы, как сел на стул, так и сидит, ни ног, ни рук поднять не может…И блазнится ему, что подошла к нему мать и говорит: «Сиди, сынок, сиди…Я всё сделаю сама: и раздену тебя, и спать уложу…» и начинает расстёгивать на нём брюки – ремень, ширинку… Тут Толю будто что-то изнутри толкнуло, поднял он тяжёлые веки и видит, что дядя Федя, стоя на коленях, одной рукой с него труселя спустить пытается, а другой свои вставные челюсти вынимает и в стакан с водой кладёт…
Вскочил тут Толян, взревел белугой: « Ах, ты ж, минетчик грёбаный! Да я тебя…» В общем, если бы не свалившиеся с него форменные брючата, разбил бы на лысой дядифединой башке бутылку «Цимлянского». Дядя Федя, до смерти перепуганный, лепетал что-то про пользовавшихся его услугами кремлёвских небожителей, за что и был он сослан в Волгоград, дабы не болтал всуе, о благом воздействии на его организм мужского секрета, о том, какого Толян лишает себя удовольствия… Но Толян уже не слушал его. Сунув дяде Феде кулаком под глаз, он сгрёб в охапку свою милицейскую одежонку, схватил ботинки и в одних носках выскочил на мороз, одевшись только по дороге к общаге.
Вволю наржавшись над Толиным рассказом, мы, однако, подкалывать его не стали и никогда не упоминали об этом его досадном приключении. Тем не менее, когда, ввиду острой нехватки следователей, из МВД СССР поступило распоряжение всех желающих после третьего курса переводить на заочное отделение и направлять на работу в органы внутренних дел, Хабибуллин подал рапорт и убыл к месту службы в город Волжский, получив при этом звание лейтенанта милиции. Поэтому его фото и отсутствует в нашем выпускном альбоме. Дальнейшая его судьба мне не известна…
8.Петя - бильярд
Когда я в 1972 году познакомился с дядей Петей, он был на пике славы. Я учился в Волгограде и жил с женой Татьяной у него на квартире. Вернее, - не у него, а у его сожительницы тёти Любы.
Дядя Петя был профессиональным бильярдистом и имел почётную кличку Петя Бильярд. Хоть он и числился водителем –дальнобойщиком, но в автоколонне появлялся лишь в день зарплаты, получая её и отдавая всю до копейки директору. Что ему эта зарплата, когда имел он от своего побочного ремесла огромные по тем временам деньги.
Тётя Люба тоже не бедствовала. Работая проводником в поездах дальнего следования, она подрабатывала, как могла: « левые» пассажиры, доставка посылок , спекуляция …
При этом оба были жадны до невозможности. Проживая в двухкомнатной квартире, они спали в зале, смежную с ним комнатушку сдавали семейной парочке из Прибалтики с грудным ребёнком, а мизерный чуланчик без окон, куда вмещалась только узкая кровать, - мне с женой. Будучи страсть, как охочими, до спиртного, Петя и Люба качественных напитков из жадности не покупали, а гнали на газовой плите самогон из сахара. За месяц они вдвоём одолевали тридцатидвухлитровый бидон этой неприятно пахнущей крепчайшей жидкости. Перед очередным сливом самогона в тару дядя Петя наливал его на край стола и поджигал. Синее пламя лизало лакированное дерево, а Петруччио ржал и совал плошку с варевом мне: «На, пей, студент!» Нажравшись самогону, дядя Петя орал песни, а тётя Люба валялась на ковре, стеная и держась рукою за область сердца, посвёркивая железными зубами и розовыми рейтузами с начёсом.
А ещё дядя Петя воровал электричество, сделав нехитрое приспособление, благодаря которому электросчётчик мотался вспять.
Вообще-то мы с Татьяной оказались в той квартире не сразу. Вначале дядя Петя сдал нам комнатушку два на три метра в подлежащем сносу бараке, где проживало семей пять. Там мы с Таней спали на старом, покрытым тюфяком, бильярдном столе с до половины отпиленными ножками и обогревались огромной прожекторной лампой в полторы тысячи ватт. Стены в комнатушке были вечно сырыми, и осенью моя Танюша подхватила холецистит. Вот тогда-то и перевели нас Петя с Любой в свою кладовку…
Дядя Петя и тётя Люба были людьми простыми и искренне считали, что всё в этом мире делается через взятки и магарыч. Однажды тётя Люба привела в квартиру какого-то большого, судя по звёздам на нашивках, железнодорожного начальника. По этому случаю были приобретены водка и коньяк. Однако, выпив их, перешли к самогону и так надрались, что начальник, оставшийся ночевать, всю ночь пытался залезть к тёте Любе в постель. За что Петя, осерчав, врезал ему между глаз. После этого начальник угомонился и проспал до обеда. Слава богу, очнувшись, он, глядя на себя в зеркало, так и не смог вспомнить: откуда появился этот синячище под глазами.
А через пару недель тётя Люба и дядя Петя вновь накрыли тому начальнику поляну: тётя Люба была возведена в чин бригадира поезда и на нашивках у неё красовались «майорские» звёзды.
Дядя Петя был постоянно при деньгах. Хотя его бизнес и был в то время полуподпольным. Он был виртуозом бильярда: играл одной рукой, в то время, как другая была привязана у туловищу; играл вслепую, с завязанными глазами, ориентируясь на звуки ударов шаров; играл «из-за спины», держа кий за спиною… Знал множество финтов, позволяющих выигрывать, не подпуская соперника в столу от разбития пирамиды до последнего шара… У него дома было три больших полки со специальной литературой по бильярду, изученной им вдоль и поперёк. Где он её доставал,- уму непостижимо. Я, большой любитель книг, ни разу не видел в магазинах и библиотеках таких изданий. Дядя Петя играл в бильярдных ЦПКиО, Дома офицеров, приводил желающих сразиться к своему бараку, где под навесом, скрытый от посторонних глаз, освещаемый по ночам лампами, стоял летний бильярдный стол. Дядя Петя играл только под интерес: на деньги, вещи или продукты. Играл он и на выезде, причём, тётя Люба всегда знала, где он находится и когда приедет…
Но однажды дядя Петя пропал! Его не было дней пять. Тётя Люба вся извелась, пытаясь его разыскать. Но, поскольку дядя Петя категорически запретил ей по любым вопросам обращаться в милицию, сделать это оказалось невозможным, хотя тётя Люба, взяв отгулы, добросовестно обзвонила все больницы и морги. Друзей у дяди Пети не было, а номеров телефонов его бильярдных точек тётя Люба не знала. В квартире запахло бедствием… На шестой день, слава богу, дядя Петя явился, живой и невредимый, сильно исхудавший, с недельной щетиной на ввалившихся щеках. Однако, как всегда весёлый и не унывающий.
Уплетая за обе щеки третью тарелку наваристых щей, дядя Петя, похохатывая, рассказал, что его срочно пригласили на подпольный турнир в Ростов-папу. Сообщить тёте Любе об отлёте он не успел…За три дня турнира дядя Петя, став победителем, выиграл полмиллиона (!) рублей. Два дня «обмывал» с коллегами выигрыш… Утром шестого дня к нему в номер явилась делегация ростовских бильярдистов и уговорила его сыграть всего одну партию - реванш со ставкой в полмиллиона. Представив у себя в портфеле ещё полмиллиона, дядя Петя, естественно, согласился.
Его привезли в дом отдыха, расположенный на берегу озера в сосновом бору. Там, в отдельно стоящем домике, была оборудована бильярдная с целым рядом шикарных столов, прекрасным освещением и прочими прибамбасами. Пока дядя Петя осматривался, привезли его соперника – седого, поджарого старика с протезом вместо правой ноги…На нём были потёртые штаны, коричневатая рубаха с длинными рукавами, а на голове - видавшая виды соломенная шляпчонка. Их познакомили: старик представился Савельичем, он и ухом не повёл, когда ему представили маститого соперника: Петя Бильярд. Старик, сухо поздоровавшись и, пожевав губами, сказал :
- Приступим, помолясь…
На кон положили два портфеля, по полмиллиона в каждом. Солидным зрителям организовали тотализатор. Кинули жребий, кому начинать. Выпало – Савельичу. Старик сам, тщательнейшим образом, выложил пирамиду. Пригласил Петра осмотреть её, а также - свой, ручной работы, из карпатского граба, кий, с наклейкой из шкуры бизона. При этом Пётр обратил внимание на пальцы старика, длинные, гибкие , как щупальцы… Пирамида была выставлена идеально. Старик подошёл к борту, выставил, согнувшись вопросительным знаком, биток. И… То, что произошло потом, Петя плохо помнил. Помнит, как с разбоя Савельич сделал сразу четыре кладки, выставив при этом для последующих ударов ещё четыре шара! Виртуоз волгоградского разлива никогда ничего подобного не видел… Абриколи, дуплеты, перескоки, винты, рикошеты и много чего другого продемонстрировал Савельич в той игре, бабочкой порхая над бортами и выстреливая кием наверняка. Его протез торчал при этом назад, как базука!
И десяти минут не прошло, как рефери провозгласил:
- Партия!!!
Петя на дрожащих ногах подошёл к старику и умоляюще попросил:
- Прошу… Ещё одну. На мой прикид!
Дед придирчиво оглядел безукоризненно белую Петину рубашку, новенькие импортные брючки, сияющие лаком туфли и, задержав взор на швейцарских золотых часах, бросил:
- На всё!
На кон выставили дедов миллион, а также Петины часики… Несмотря на то, что на этот раз выпало начинать Петру, старик, воспользовавшись первой же его ошибкой, серией мощных ударов сделал камбэк и провозгласил:
-Партия!
Затем, обращаясь к сопернику, добавил:
- Разголяйся, милок!
Дядя Петя, под смешки зрителей, стянул с себя одежду, оставшись в носках и трусах, которые Савельич ему, царственным движением руки, оставил.
- Дайте хоть что-нибудь одеть, на билет до Волгограда одолжите…- взмолился Петя. Ему принесли дышащие на ладан спортивные тапки, синий трикотажный треник с растянутыми коленями и мотнёй, отвезли в аэропорт и посадили в самолёт.
По пути дядя Петя поинтересовался своим противником и немолодой уже водила с удовольствием сообщил , что Савельич ещё до революции, мальчишкой был маркером в одной из бильярдных. Тогда и научился блестяще владеть кием. Играл много, почти всегда выигрывал. Воевал в гражданскую, финскую, Великую Отечественную. В 1945 году был тяжело ранен, потерял ногу. Став инвалидом, зарабатывал на жизнь бильярдом, сам живёт не богато, выигрыши, в основном отдаёт в детдома, приюты, госпитали для ветеранов…
- А фамилия –то его как, или кличка? – спросил дядя Петя. Услышав ответ, только крякнул и, сильно шлёпнув себя ладонью по лбу, сказал:
-Вот же я, идиот! Надо было сразу узнать про соперника, а потом уж решать! Да я бы против него никогда не согласился! Это же корифей!!!
Подавившись щами, дядя Петя вскочил и бросился к полкам с книгами. Выхватив одну из них, он открыл нужную страницу и показал нам:
- Вот же он, Савельич!
На довоенной фотографии был изображён симпатичный мужчина в рубашке с коротким рукавом и воротником «апаш». В руке он держал кий, а за его спиной виднелся бильярдный стол.
-Да его финты и удары во всех книгах по бильярду описаны!- продолжал вещать дядя Петя.
Так Петя- бильярд впервые потерпел фиаско. А вскоре его вычислили и привлекли за тунеядство и совместное с директором автобазы хищение денег. Но он и в колонии не пропал, обучал местных начальников своему искусству. Мечтал, говорят, чемпионат между колониями устроить…