Памяти Василия Михайловича Платонова
Издалека шёл. Как ни встань, как ни повернись – не видать отсюда того места.
Не щебетали жаворонки, несмотря на ранний рассветный час, не танцевали в глубокой дали атласного неба, не спешили слёту на секунду-другую прильнуть к земле, отдохнуть, и снова выпорхнуть в высь недосягаемую прямо из-под ног. Последний месяц лета.
И кукушки ремесло своё забросили, не ворожат, не предсказывают, не сулят долгих дорог и многих рассветов. Август. Второе число.
Старые люди говорят, каким бы ясным ни было утро, после обеда всегда набежит откуда-то облачко, через сито сбрызнет землю, прибьёт пыль, а то и ливень с громом и молнией землю накроет. Ильин день.
А сейчас – благодать. Ветерок причёсывает ниву. Косы из колосьев хочет заплести, а они уворачиваются, не даются. Свернул с тропинки, снял с левого плеча палочку, на конце которой матерчатая сумка висела, сложил на землю у своих ног, протянул руку к крупному ржаному колосу, сорвал, не спеша растёр между ладонями. Крупными ровными каплями солнце сошло в загорелые его пригоршни.
Май с июнем погодой не баловали, дождями да ветрами каждый день отмечался, а июль сухой, тёплый выдался, вот и уродился хлеб. Центнеров по сорок на круг соберут.
И снова палочку с сумкой – на левое лечо, а в правом кулаке противоположный конец крепко держит. Золотистая рубашка в бирюзовую и розовую клетку мелькает в хлебном поле, серые брюки из простой ткани в рубчик заправлены в кирзовые сапоги, припудренные пылью. Под кожаной чёрной кепкой – тяжёлое серебро седины.
Вот поле и закончилось. Теперь через барский сад надо пройти. Нет уже сто лет барыни, и барский дом, где после революции размещалась школа, раскатали в ноябре сорок первого по брёвнышку и построили в срочном порядке мост через речку Мутёнку.
Да, исторический мост построили. На нём встретила в надвигающихся сумерках наша «сорокапятка» танки Гудериана. Сделала выстрел, потом ещё и ещё, ошеломила врага, поставила в тупик. Утром, как водится у дисциплинированных немцев, предполагал противник разведать обстановку и спланировать дальнейшие действия, но той же ночью гвардейцы генерала Белова погнали фашистов прочь, всё дальше и дальше от Москвы.
Школу не восстановили, и деревенские ребятишки от мала до велика учиться ходили в соседний посёлок по три километра в одну сторону и столько же обратно. А потом возмужавшие школьники уехали в города, обзавелись семьями, их дети родились там, и в школе нужды уже не было.
… Нет и старой бани, и липовых аллей с оранжереями, и качелей с каруселями, а название «Барский сад» осталось. По самой кромке косогора, где прежде он был разбит, густой орешник растёт. Минуешь его и увидишь, как от подножия другого косогора избы вверх по улице карабкаются. Жена родом отсюда. Прикипел к потаённой среди лесов и оврагов деревушке за много лет.
Около сотни дворов, говорят, в ней было. В тридцатые годы объединились крестьяне в колхоз «Пламя». Лошадей, овец, коров, поросят, кур да гусей сообща кормили, выхаживали. Ещё хлеб сеяли, горох, гречиху; на окской пойме (до неё километров пять пешком) овощеводческая бригада капусту, лук, помидоры и огурцы выращивала. Мельница была своя, скотные дворы и, между прочим, детские ясли, и даже изба-читальня. Шефы из Московской Консерватории каждое лето приезжали и концерты устраивали.
Давным-давно нет ничего из того, что было прежде. Силосную башню из известняка, которая белой поминальной свечой стояла ещё лет пятнадцать после разорения скотного двора, и ту со временем разобрали. Дармовой стройматериал в основном пришлые люди использовали, кто как мог и хотел. И дорожки мостили на участках, и сараи ставили, и даже фундаменты под свои хоромы заливали.
Свой домик, почитай, лет тридцать пять назад на месте обветшалого родового гнезда жены строить начали. Ладный, уютный получился домок, под высокой крышей. Комната просторная о трёх окнах и кухня. Террасу позже пристроили, покрасили в лазоревый цвет. Издалека видно.
Зимой - в городской квартире, а с ранней весны до глубокой осени здесь, на земле. Летом и в выходные деревня оживает. Поразъехались-поразбежались люди, когда в колхозе за трудодень платили чуть больше копейки, а налогом облагался каждый улей, каждая курица и яблоня. В городах заработали пенсию, оставили станки и кульманы, вот тогда их деревня и нагнала, позвала вновь к себе. Бывшие колхозники стали дачниками.
… Сад получился отменный: сохранили груши старые, посадили яблони, вишни, смородину, крыжовник. Внуки выросли здесь. Пока в школу не пошли, по полгода на даче проводили. Свои грядочки у них были, лук сажали, помидоры, картошку. Всего по десять штук. Поливали родниковой водой. Коромысла им сделал маленькие, на них воду в литровых жестяных ведёрках и носили. Ни капельки, бывало, не расплескают, хоть неблизкий путь от родника до дома, метров восемьсот, а то и весь километр.
До речки неспехом дошёл. Отсюда пруд виден как на ладони. Куртинки ольхи к самой кромке подступили. Вода - что зеркало – гладкая, и холодная(ключей много бьёт) даже в самый зной, бодрит. Внучков тут плавать учил. Дал каждому по два оструганных чурбачка, зажали их под мышками, и давай ногами работать! Теперь плавают так, что не догонишь.
Искупаться бы, освежиться, отдохнуть на бережку. да времени в обрез.
Перебраться по лаве на другой берег надобно. Всё в гору потом, всё в гору.
Не бежит по дорожке никто наперегонки, не встречает: выросли внуки, по два высших образования получили, на хороших должностях в столице работают.
Сам к ним приду, может, и застану на даче, если отпуск не кончился. Вот и свидимся. Недалеко осталось: Ивановых дом, Прониных, Титовых. Вот и наш.
Штакетник всё тот же, да он и неплохой, крепкий. Надо было, как и террасу, в лазоревый покрасить: и в ненастный день глаз бы радовался, за него ухватившись.
Во дворе, рядом с домом, стройматериал аккуратно уложен. Вагонка, доска половая шпунтованная, бруски. «Архангельский лес» на упаковках написано. Дорогой товар, но качественный, сухой, видно по всему. Ремонт затеяли. И правильно. Пора.
Гляди-ко, рамы уже поменяли, без подсказки и подмоги.
Оконные переплёты прочные, по уму сделанные, не то, что в девяностые. Тогда многие себя краснодеревщиками считали, а на деле-то и умели всего рамы из тонюсеньких планочек гвоздями сбивать на скорую руку. Эти добротные, красивые. Ясенем пахнут. И двери новые установили. Тоже из ясеня. Люкс-прима!
Погладил ладонью бережно, с любовью узоры на тёплой древесине, постучал три раза, как было у них издавна условлено, а сам машинально на ручку нажал и дверь широко распахнул:
- Есть кто дома?
Шагнул через порог, кепку снял, поклонился слегка:
- Рано ещё. Что не спишь-то, Поддубный (так называл внука за высокий рост, косую сажень в плечах, силу и любовь к земле родной)? Это моё дело, стариковское, до рассвета вставать, чтоб везде успеть ко времени.
А сам сумку матерчатую снимает с палочки, что на левом его плече лежала, открывает, мягкую фланель аккуратно разворачивает и что-то протягивает:
- Рубанок тебе принёс. Шлифтик. Отец мой в сорок пятом из Германии привёз. Материал есть у тебя, обработай как следует и скамеечку под восточным окошком почини. Давно обещал я бабушке, да не успел.
Красивый парнишка поднял от ноутбука глаза, вскочил стремглав, подбежал к тому, кто казался когда-то великаном, а теперь мог затылком упереться ему в плечо, захотел обнять со спины, обхватив под мышками, и закружить, закружить от радости:
- ДедУшк!
Собственный голос отозвался эхом в сердце. Сон как рукой сняло.
На электронных часах светилась надпись:
«5:30
Пятница, 2 августа 2019 года»
Двумя годами раньше, ровно в это время седой загорелый старик сидел на скамеечке под окном на восток. Откинувшись на спинку и по тёплым кленовым перекладинам распластав руки крестом, каждой клеточкой он вбирал тепло восходящего солнца, начинавшего свой путь по небосклону. Его же земной путь в тот день стремительно покатился к западу и завершился через пятнадцать часов и одну минуту…