Этот день мне запомнился тем, что я проснулся хоть и не насекомым, но необычайно разбитым и опустошённым. В черепе назойливой мухой возилась мысль о зубной пасте Денгэм, которую никак не удавалось прихлопнуть или хотя бы отогнать. Выбравшись из скорлупы покрывала и встав на стылый кафель, почувствовал, как прохладный поток воздуха облизал иссини-бледные стопы. Приятно. По привычке отправился в уборную, всё ещё думая о зубной пасте. Двигался я медленно, неспешно шаркая ногами и лениво покачиваясь из одной стороны в другую. Наконец я приблизился к чистому блестящему умывальнику. Над ним чинно висело зеркало на ржавом погнутом гвоздике, который давно требовалось заменить. Из отражающего диска косо выглядывал вялый понурый незнакомец. Его ресницы, словно лапки пузатого жучка, дрожали оттого, что веки слегка подрагивали после сна подобно крыльям бабочки. Он умылся, пока кран плевался водой, причесал взлохмаченные волосы и после того, как сыто заурчал унитаз, вышел из ванной комнаты.
Я боялся, что она не позволит мне уйти, но, к счастью, п-образный рот выпустил своего постоянного гостя. К сожалению. В прихожей почему-то совсем не пахло капустой. Странно. В неприятной растерянности и недоумении воткнул я ключ в замочную скважину, поворочал его немного и обеспечил себе свободу от верных четырёх друзей с картинами вместо глаз. Предвкушая погожую прогулку и намереваясь совершить неожиданный визит к своей Любаше, и даже видя, как улыбка разрезает её румяные упругие щёчки, усыпанные игривыми искорками веснушек, я скомканной грязной бумажкой закружился по лестничным пролётам.
Рыхлый снег перловой кашей лежал на серьёзном сухом асфальте. Я, как всегда, оборачивал мысли в одежду слов, а губы, как всегда, обнимали сигарету. Как всегда, я путался в плену телодвижений и, как всегда, посещал скромный ресторанчик, где царила одноразовая жизнь пластиковых вилок и тарелок. (Впрочем, все мы носим одноразовые тела и с волнительным огоньком азарта караулим одноразовую смерть.) На завтрак я планировал заказать чашечку кофе, но в последнюю минуту передумал и выбрал бутылку хереса. Однако, выпивать его не жаждал и поспешил удалиться из этого опасного помещения, пока бронзовый осьминог люстры не рухнул вниз, придавливая меня и мою бутылку.
Улица тем временем, обутая льдом, всё ещё пыхтела холодом, скользила и скрипела на все лады. Навстречу мне текли всякие тёмные мохнатые одежды, в которых прятались люди, но это не имело никакого значения, так как все они были какими-то ненастоящими, картонными и, в сущности, пустыми. Следовательно, пустовали и одежды, и шли себе, куда глаза глядят, то есть не глаза, а пуговицы. Я не стал с ними здороваться или хотя бы им улыбаться, потому что всё равно никто бы не ответил и не поднял своих стеклянных глаз, вернее, пуговиц. Чтобы как-бы отстраниться от внешнего мира, найти оправдание своего невежливого молчания и скрыть глубокое равнодушие, я воспользовался наушниками и включил музыку. Пожалуй, включил даже слишком громко. Решил немного убавить звук. Песни хоть и заползали в уши, никак не могли проникнуть в голову и в ней обосноваться. Двадцать первый трек так вообще произвёл мрачное впечатление, и я отказался от столь сомнительного удовольствия.
Вскоре небеса забинтовали тучи. Они несли в своих пухлых животах грозу, а вот одежды с пустолицыми куклами внутри тащили угрозу. Повисла белая паутина пурги. Густая такая паутина, плотная. А я сдержался. Небо вздрогнуло громом, потом ещё пару раз глухо откашлялось и на какое-то время успокоилось. Умолкло, значит. Хорошо. Не желая мокнуть под обильным душем, развернулся и засеменил своим ходом обратно домой, досадуя, что так и не удалось посетить мою весёлую озорную Любашу. Когда же метель превратилась в непроходимое кучевое облако, я, сгибаясь от ветра, повернул к остановке, надеясь успеть прыгнуть в прожорливый автобус. Тот уже вовсю глотал людей, радостно тарахтя, и я заторопился нырнуть в его тёплую уютную утробу. Конечно, тягаться с лондонскими краснобокими красавцами этот пыльный серенький скромняга не рассчитывал, но ухнуть в сладкую дрёму под мирную качку и грудное жужжание мотора вполне позволял.
***
Зайдя в ограбленную квартиру, занялся уборкой и расстановкой вещей по своим местам. Не хватало преимущественно произведений Толстого, Чехова, Бунина и прочих русских классиков, а сборники Пушкина, кажется, захватили в первую очередь. Другим поэтам тоже, разумеется, досталось, но Бродский с Маяковским продолжали радовать глаз на книжной полке. Романы Соколова, Сорокина, Пелевина и Набокова не тронули и пальцем, телевизор с ноутбуком и другой техникой также соизволили не выносить. Всё-таки понимали, что без неё сейчас никак не обойтись – люди-то добрые, оказывается. И как только я убедился в исправности ситуации и относительной чистоте, мокрое надменное пальто дало право выйти и как следует обсохнуть.
Весь оставшийся день я маялся бездельем, захлёбываясь тоской, скукой и хересом. К окну приклеились узорчатые обои с кудрявыми барашками, считая которых, любой мог бы с лёгкостью провалиться в бессвязный хоровод сновидений, словно Алиса в Страну Чудес. Но сколько бы я не пытался собрать их в одно красивое пушистое стадо, всегда сбивался на двадцать первом барашке, и упорно не складывал дальше. Немного погрустив по этому поводу, махнул рукой, сомкнул рощу ресниц и накрылся тяжёлым одеялом и лёгкой ноткой томительного ожидания ночи.
Ложился спать я немного унылым и даже разочарованным. Вновь не совершил чего-то полезного. Вот даже гвоздик забыл заменить над умывальником. Любашу не повидал. И мама умерла ещё. Жалко всё-таки чуть-чуть.