Она выключила зажигание и уверенно затормозила прямо у шлагбаума. Нельзя было показывать, что подъезжает она сюда впервые. Слишком много значило для нее то, что находилось за полосатой трубой, перегородившей дорогу.
Выходя из машины, она решительно хлопнула дверкой, щелчком этим отсекая последние сомнения. Старенький "москвич" виновато скрипнул амортизаторами, словно извиняясь за свой затрапезный вид, явно не соответствующий своей нарядной владелице.
А она и в самом деле была сегодня импозантна. Об этом напомнило ей беглое отражение в боковом стекле. "Графиня ступила на подножку экипажа и все ахнули". Еще более утвердилась она в своей неотразимости, поймав ошеломленный мужской взгляд из грязного окна сторожки. По всему было видно, что парень в кожаной куртке по достоинству оценил и лихой изгиб полей ее шляпки, надетой впервые со дня покупки, и глубокий тон французских теней, бережно сохраненных еще с турпоездки, и, конечно, нетерпеливое, возможно даже - игривое, постукивание носком итальянского сапожка по колесу машины. И это было ей на руку. Сейчас он выскочит навстречу, рассыплется мелким бесом, начнет атаковать комплиментами... "Графиня оперлась на протянутую руку..." Надо заметить, что подобранная к случаю цитата или книжный оборот порой действовали на нее вроде своевременно принятой пилюли.
Однако опять ее подвела проклятая романтичность - дурное наследие бабушки. Откинулась скрипучая дверка, но вместо парня из сторожки, кряхтя, выполз дедуля с лицом тряпичной куклы.
- Вам кого надо, гражданочка?
Голос его, такой же скрипучий как эта дверь, отдавал плесенью. Она
подавила разочарование и ласково спросила:
- Дедушка, а где председатель кооператива?
- Фамилия?
- Моя?
- Председателя.
- А вы что же, сами не знаете? - возмутилась она почти искренне.
- У нас теперь два общества: "Космос" и "Спутник", - пояснил он,
подслеповато вглядываясь в ее лицо и что-то прикидывая в уме.
Такой оборот дела ее не устраивал. Признаваться, что она не знакома с председателем, ей не хотелось. Так, пожалуй, получишь от ворот поворот, еще не приступив к делу. Необходимо было протянуть время, чтобы сориентироваться. А лучший способ для этого - поставить собеседника в тупик.
- Выходит, размножаетесь делением, как амебы?
- Чево эт-та? Ты бы, гражданочка...
- Нe тыкайте мне, пожалуйста!
- Ишь мы какие! Пардон, мадам... - голос его стал менее скрипучим: - Тогда, может, вам Кисляков нужен?
Она молча рассматривала сторожа. Нe дождавшись ответа, он продолжал:
- Его в "Спутник" как раз и перевели. Ихняя контора во-она где, у заводской стены.
- Нет! - отрезала она, решив, что тот, кого перевели, ей не нужен.
Тем более, фамилия Кисляков вызывала изжогу.
Сторож на секунду замялся, теряясь в догадках о ее полномочиях, и съехидничал:
- А Борис Палыч никого пускать не велели. У нас учения по гражданской обороне.
К счастью он даже не понял, что проговорился. Теперь она знала главное: как зовут председателя.
- Борис Павлович, - нажала она голосом, - мне назначил именно на это время.
- Нy, тогда проходите, - сторож нехотя открыл калитку. - Только вас все равно в конторе задержат, там сейчас штаб.
Она не удостоила его ответом.
Длинный проход между недостроенных гаражей упирался в нелепый двухэтажный скворечник-контору. Благодарные счастливцы, попавшие в кооператив, нс пожалели на здание ни труда, ни фантазии. Оно напоминало одновременно и особняк, и теремок. Узоры из красного кирпича на белых силикатных стенах, башенки и фронтончики на крыше, блестевшей оцинкованной жестью - все кричало о безграничных возможностях скромной организации.
Приникнуть туда можно было либо хитростью, либо наглостью. Сомневаясь, что обладает последним в достаточной степени, она решила действовать осмотрительно. Делая вид, что идет к своему гаражу, она обогнула контору и нашла то, что ей было нужно. На штабеле досок валялся чей-то противогаз. Она повесила eго на плечо и вернулась ко входу в нарядный домик. Смело открыла дверь, увидела коридорчик и, не обращая внимания на разноголосый шум из кабинетов и вопросительные взгляды, деловитой походкой прошла к лестнице.
На втором этаже царила тишина. Пока все шло по плану. Здесь она направилась к единственной полированной двери и не ошиблась. Открыв ее, она оказалась в другом мире.
«О, всемогущий!», невольно подумала она, входя в апартаменты. Большая комната на три окна казалась очень тесной из-за обилия ненужных вещей. Холодильник, кондиционер, видео и стереосистемы, телефон в стиле «ретро».... Пожалуй, на стены здесь больше подошла бы драпировка тканью, чем безвкусные «замшевые» обои и панели под мореный дуб. Диким диссонансом выпятился в центр комнаты стол времен «энного» Людовика. Впрочем, сейчас ей было не до обстановки. Над столом она увидела глазки хорька и до боли знакомые тонкие губы. Что это?.. Ну конечно же, это он! Гобсек собственной персоной. Таким она его себе и представляла, перечитывая недавно детгизовское издание Бальзака со старинными иллюстрациями. Гобсек вопросительно смотрел на нее.
Вот тут уже нельзя было ошеломить или поставить в тупик. Ее бы немедленно раскусили. Напротив, сейчас надо было стушеваться, мимикрировать, чтобы он не нажал на кнопку. А что кнопочка такая существует, она не сомневалась ни секунды. Поэтому она, бросая сумочку на стол, буднично произнесла:
- Здравствуйте. А вы застраховали свою жизнь?
- Мы давно застрахованы ото всего на свете, - усмехнулся хозяин кабинета.
- Не скажите. Мало ли что в жизни случается... - болтала она что ни попадя, лишь бы не молчать.
Между делом она повесила противогаз на спинку стула и села, стараясь принять позу неудобную, но привлекательную, словно перед объективом фотоаппарата.
- Итак, я слушаю вас, - оказал Борис Павлович, приподнимаясь из-за стола.
Когда он встал, чтобы открыть холодильник, то оказался еще меньше ростом, чем она предположила вначале. Кажется, он был даже ниже ее среднего женского роста.
Кошмар! Мужчина ниже ее... Да полно, это ли тот самый всесильный Борис Павлович? Может, она опять ошиблась, как на проходной, и сейчас все разъяснится? Между тем ее неудержимо подмывало расхохотаться. Да, это не Гобсек, скорее уж – де Тревиль. Впрочем, это даже интересно.
А Гобсек-де Тревиль выставил на стол тут же запотевшую бутылочку пепси-колы, уселся, скрестив перед собой морщинистые обезьяньи лапки, и выжидающе, не мигая уставился на нее. Она слегка смутилась и продолжала молчать. Положение приближалось к идиотскому.
Обмен любезностями, как она понимала, закончился, пора было открывать карты. В голову лезла всякая дребедень. «Контейнер надо незаметно положить в условленное место. Если все пройдет благополучно и не заискрит сигнализация...» Нет, это не из той оперы. Предстоит элементарная дача взятки. Какая там статья? Неважно. Главное, как она помнила, чтобы не было свидетелей. Их пока и не было, кажется. А если бы и были, то... "В таких случаях капитан Фракасс не раздумывал".
Она подкашлянула, чтобы обратить его внимание на движение своих рук, медленно расстегнула молнию на сумочке и достала почтовый конверт с изображением птицы Феникс. Конверт должен был тихо скользнуть по столу в руки взяточника, однако задержался в ее руке и затрепетал, как пойманный голубь, потому что в этот ужасный миг она наткнулась на взгляд Гобсека.
Он смотрел не возмущенно и отнюдь не вожделея, как планировалось, а чуть насмешливо и будто даже сожалел о чем-то. Его рука медленно потянулась под стол. Сейчас он нажмет ту самую кнопку и за ее спиной вырастут двое с носилками, а один - с ... с этим... С чем же?! Она забыла, как это говорится. Между тем конверт лег на угол стола. Отступать было поздно. "Графиня бросила на стол кошелек с золотом”.
Они завороженно смотрели друг на друга. Пауза невыносимо затянулась. И тут за ее спиной раздался скрип двери. Она молниеносно смела рукой конверт в сумочку и медленно, барабаня пальцами по столу, оглянулась. Дверь колебало сквозняком.
- Извините, волнуюсь, как дура, - непроизвольно вырвалось у нее.
- Ничего, продолжайте. Вы, как я понимаю, хотите дать мне на лапу, -
голос Гобсека сочился горьким медом. - Напрасные старания.
- Отчего же? - глупо возразила она. - Все дают.
- Вот именно. Следовательно, у меня есть выбор. А судя по вашему конверту, вы ошиблись ровно на нолик.
Она непроизвольно ахнула. Неужели тыщи несут? Хороша же она, коль со своей жалкой сотней полезла туда же, в калашный ряд... Все же она догадалась наклониться и скребануть ногтем по чулку, чтобы это ее "ах" он не принял на счет своего делового размаха.
- Я у вас чулок порвала, а это подороже будет, чем все ваши взятки. Таких чулок теперь не найти.
- Всё можно найти, кроме одного... - усмехнулся он. - Впрочем, вам
это ни к чему.
- Напротив. Продолжайте, пожалуйста, - она по-прежнему делала вид, что возится с чулком, а сама внимательно вслушивалась в его слова. Он должен был проговориться, почему не завернул ее еще от двери, а все-таки допустил в свой храм. Был у него свой интерес, был! Допустим, хотя бы со скуки. А то, что она не смогла бы добавить “нолик'', он, конечно, понял еще при ее появлении. Для его наметанного глаза догадаться было нетрудно, да она и сама понимала, что, несмотря на все ухищрения и женские штучки, от нее за версту разит тщательно скрываемой «малообеспеченностью». Но она успела понять также, что Гобсек, как все люди маленького роста, болезненно горд. И должен постоянно самоутверждаться. Потому-то она снова затаилась, чтобы он проговорился сам.
- Кстати, как вас звать-величать, - совсем некстати спросил он.
- Алла. Алла Константиновна. - Интересно, какой вариант он выберет.
- Очень приятно. А я - Борис. Так вот, Аллочка, у нас порядок, оче-
редь. А вы, небось, и не записаны?
- Записана, - вздохнула она. - Только очередь ваша не движется.
- Тогда вам надо в ту, которая движется. Льготная называется.- Непохоже было, что он издевается.
- Но я, как вы заметили, не инвалид и не ветеран войны, наверняка у вас есть еще одна очередь, которая и движется и не для калек.
- Конечно, есть.
- Так запишите меня в нее. Что вам стоит?!
- Мне - ничего. Стоить будет вам. Если имеете, что предложить.
Ну, говори же... Она подняла голову и посмотрела на него снизу, показывая, как она внимательна. Но он опять замолчал и, кажется, надолго. Весь его вид говорил, как ему скучно рассусоливать про очевидное.
- При ваших-то возможностях, - подтолкнула она его к продолжению
разговора, - странно слышать о неудовлетворенных потребностях.
Он снова встал из-за стола. Слово «встал» мало подходило в данном случае, потому что выше он не сделался. Он остановился перед ней, сунув руки в карманы брюк и раскачиваясь на высоких каблуках.
- Вы правы, я все могу достать, все, кроме молодости.
- Недурно. - она чуть не фыркнула. - Жаль, я не Meфистофель.
- Не знаю, о ком вы. Только скажу прямо: знаете, как обидно, когда ты
молод душой, а видят в тебе старый гриб. Зачем тогда все это?- Он повел рукой вокруг. - Скажите честно, как вот вы считаете: кто-нибудь смог бы меня полюбить?
Он низко наклонился к ее лицу, стараясь уловить ответ раньше, чем она заговорит. Ей стало смешно, но она сдержалась. Так вот в чем дело, оказывается! Старый ловелас. Да он не Гобсек, он – Синяя борода! Неужели он и в самом деле думает, что ему все доступно?
Она оставила в покое свой чулок и тоже встала. Сейчас она ему выдаст: "Графиня подошла к нему и звук пощечины разнесся по всему залу”. Пожалеешь, что не графиня. Хоть иногда.
«Однако, вы неучтивы», - сложилась подходящая фраза. Иронично, и не очень обидно. Но она не произнесла ее. Вовремя вспомнила, к а к он это спросил. Нe сладострастно, а дружески. Он не имел в виду ее лично. Он просто рассуждал вслух. И она сказала:
- Засиделась, пойду.
- Простите, заговорил я вас. Спешить-то мне некуда, учения - до восьми вечера. – Он сказал это как-то особенно, со значением, и взял ее под локоток, провожая к двери.
- Прощайте. - Она невольно прибрала руку.
- Всего хорошего.
По дороге домой ее остановил гаишник, безусый еще паренек. Она знала, что ничего не нарушила и спокойно подала ему права. Он попросил еще и техпаспорт, долго изучал документы, потом спрятал их в нагрудный карман и сказал:
- Алла Константиновна, вы нарушили пункт два-три ПДД.
- То есть? - она удивленно приподняла бровь.
- Почему у вас капот не покрашен?
- Будут лишние деньги - покрашу, - возмутилась она.
- Нету денег - не надо машину держать, - веско возразил он. - А пока
заплатите штраф.
- Да вы в своем уме?! Может, я с ремонта еду? - она уже не следила за
грамматикой.
- Вот видите- «может». Значит, это не так. Да еще оскорбляете при исполнении. Сейчас я выпишу квитанцию... - он выжидающе смотрел на нее.
Сопляк, подумала она с раздражением. Но делать было нечего. Ее чары на него не подействуют, она для него старуха. Укоризненно, по-матерински вздохнув, она достала три рубля и протянула ему:
- Возьми. Квитанции не надо.
Гаишник быстро спрятал деньги, вернул документы и, откозыряв, по¬терял к ней всякий интерес. Он вразвалочку вернулся к своей машине, облокотился на багажник и принялся цепко разглядывать проходящие машины.
Три рубля - не деньги, утешала она себя, включив сигнал поворота и трогаясь. Посмотреть бы в глаза той женщине, которая вырастила этого подонка. Хотя на самом деле ей уже никого не хотелось видеть. Сейчас бы встать под душ, закрыть глаза и подставить лицо под холодную массирующую отрую. Тогда, она знала это наверняка, все забудется и опять станет сносно, как с утра. Тем более, что на тумбочке у кровати лежит непрочитанный роман Агаты Кристи. Мысль эта воодушевила настолько, что она уверенно вписалась в левый поворот перед эстакадой. На спуске поймала тупой провинциальный взгляд какого-то пенсионера с бидончиком и подмигнула ему в зеркало. Кажется, бидончик выпал у него из рук.
А вот и родной микрорайон. Нажимаем кнопку лифта... Чья-то пухлая, словно оладья, рука сняла ее палец о кнопки. Алла Константиновна оглянулась и принялась мысленно ругать себя самыми последними словами. Идиотка, кретинка, провинция... Надо же было до такой степени расслабиться, что забыла про Нинку. Теперь эта Дульсинея свое возьмет.
Нинка, мать-одиночка с первого этажа, получала алименты на двух сыновей, причем от разных мужей, и потому чувствовала себя всеми обиженной и несчастной. Между тем жилось ей совсем неплохо. Алименты присылали с Севера, так что она могла себе позволить и такой вот роскошный халат, и еженощную мигрень. Сыновья ухаживали за матерью, как деревенские, все по дому делали сами, ей же никто не морочил голову поздними совещаниями и непришитыми пуговицами. Видимо, поэтому у нее оставалось время, чтобы приставать к соседям.
Она никому не давала прохода в буквальном смысле слова. « А ваша собачка опять всю ночь лаяла, - говорила она Петру Петровичу, живущему над ней. - Думаете, если я брошенная, так можно и обижать? А я свои права зна-аю!» Петр Петрович испуганно прятал свою "собаку” портативной породы чихуахуа во внутренний карман пиджака и спешно ретировался, если Нинка не успевала перекрыть ему виды на лестницу своей слоновьей ножищей. Тогда ему приходилось выслушивать всю ее биографию, причем с такими душераздирающими подробностями, что он автоматически снимал шляпу. "Всю жизнь я мучаюсь, - орала Нинка, разогревая сама себя, - а в награду что? Я ведь не б… какая, чтоб в золоте ходить. Не то, что некоторые… Зажрались, начальнички!» Золота она и вправду не носила, ни одно кольцо ей не лезло даже на мизинец. Петр Петрович тупился, что-то блеял и, выбрав момент, проскальзывал к себе на этаж, откуда слабо доносилось: "Простите, но она не умеет лаять". Это еще более распаляло Нинку и она кричала так, что слышно было на девятом этаже. Подниматься она не хотела, чтобы не дать повода к разговорам, так как выбивая себе первый этаж, заимела справку о тромбофлебите. Хотя какой там тромбофлебит, когда у нее самый мелкий капилляр толще человеческого пальца.
С Аллой Константиновной Нинка вела себя так же, правда, повод был другой. И наученная горьким опытом Алла Константиновна избегала с ней встреч. Достигалось это просто, как все гениальное. Она применяла отвлекающий маневр. Завидев в кухонном окне широкое лицо Нинки, караулящей потенциального нарушителя спокойствия, Алла Константиновна садилась на скамейку у подъезда, будто не собираясь подниматься. Успокоив таким образом Нинку, она улучала тот миг, когда та отвлечется или просила какого-нибудь мальчишку поиграть мячом подальше, «во-он у того окна», а то и сама бросала горсть песка во второе окно Нинки. Пока та бе-гала да искала источник шума, Алла Константиновна пробегала два марша и уже на втором этаже вызывала лифт. НО сегодня она потеряла бдительность и вот - расплата.
Нинка дурацки хихикнула для начала, будто извиняясь, но уже не имея сил совладать с собой, и вкрадчиво, нараспев заговорила, играя при этом большими черными глазами:
- Здравствуйте, Аллочка. А я уж грешным делом подумала, что больше не увижу вашу машину под своими окнами. Считала, муж заберет ее. А тут опять этот преподобный шум: фыр-фыр, потом - хлоп дверкой! Весь подъезд возмущен! До каких же пор мне, бедной женщине, терпеть все это?
«А мне?», мелькнуло у Аллы Константиновны. Нинка не обращала внимание на ее молчание - к молчанию своих жертв она привыкла - и размеренно, как профессиональная плакальщица, добиралась уже до верхних регистров своего зычного голоса, что было невыносимо. Сейчас она войдет в paж и уже ничто eе не остановит. Пожалуй, оставалось единственное средство: ошеломить.
- Заткнись, стерва! - гаркнула вдруг Алла Константиновна, презрев
все, чему ее учили в школе.
Пока Нинка не опомнилась, она отбросила ее руку и нажала на кнопку. Кабина стояла на первом этаже и дверь тут же открылась. Алла Константиновна вошла и сделана реверанс Нинке, стоящей с открытым ртом, как гипсовая статуя.
Скромная победа окрылила Аллу Константиновну, но ненадолго, лишь до тех пор, пока она запирала за собой дверь, сбрасывала на бегу туф¬ли и одежду и открывала кран в ванной. Вместо вожделенной воды она услышала змеиное шипение воздуха и сама чуть не взвыла. В ярости ударила кулаком по трубе и застонала от боли. Голышом, как была, вышла она из ванной, рухнула ничком на диван и безудержно, в голос разрыдалась, как рыдают только в детстве, когда обида застит весь мир. Незаметно она уснула.
В восемь часов вечера Гобсек сел в ее машину. Он был чем-то подавлен, хмуро сказал:
- Для такой таратайки и гараж не нужен.
Она, погруженная в свое, огрызнулась:
- А для вас и такая не по чину.
Он нехотя хохотнул, уловив некую двусмысленность, но не стал возражать, только властно повел ладошкой:
- Сначала в “Орбиту".
Она пожала плечами и свернула к гостинице. В ресторане он провел ее к угловому столику. Она не успела еще снять шляпку, как стол был накрыт. "Где стол был яств, там гроб стоит", - подумала она, лениво отщипывая кусочки хлеба и делая вид, что разглядывает какой-то необычный салат в виде башни. Естественно, у него тут своя камарилья. Скорее бы все кончилось, что ли. Так хочется под душ!
Она посмотрела на своего спутника. Не обращая на нее внимания и уставясь в тарелку, он жадно, будто последний раз в жизни, пожирал нечто, запеченное в тесте. Подбородок его лоснился, скулы ритмично двигались. Если так пойдет и дальше, внутренне усмехнулась она, то можно будет успеть на последний сеанс в кино. О предстоящем она старалась не думать, вообще была как бы вне времени и пространства. Она видела себя со стороны: женщина средних лет, сидящая за столиком с пожилым мужчиной, по виду годящимся ей в отцы.
- Интересно, какая у вас пенсия? - спросила она вдруг.
- Какая... там... пенсия! - махнул он вилкой и пробубнил полным ртом:
- Там, где я работал, профсоюза не было.
- Я так и подумала.
- Да вы ешьте, - оторвался он на миг от своей тарелки, чтобы подлить
в фужеры вина. - Думать вредно.
Она беспричинно рассмеялась, должно быть - опьянела, но тут же оборвала смех. Не хватало еще, чтобы она расслабилась.
Насытясь, Гобсек словно сменил шкуру, стал милым и внимательным. Он пожурил ее за плохой аппетит, угостил шоколадкой, возникшей будто из воздуха.
- А вы - загадочная! - неожиданно произнес он.
Он прав, пожалуй, сказала она себе. Ее затуманенное вином сознание уже находило его галантным, милым дядюшкой. Иногда ей удавалось стряхнуть с себя морок, прийти в сознание, но думать она продолжала в том же ключе: хорошо, что он т а к о й, иначе бы ей не пересилить себя.
Словно прочтя ее мысли, он начал разглагольствовать о том, как плохо люди понимают друг друга, делятся зачем-то на касты по возрастам.
Он так и сказал: "касты", с выражением брезгливости и возмущения, будто всю жизнь прожил в Индии и крепко пострадал от сословных предрассудков. Да я и сам, будучи помоложе, каялся он, тоже считал старухами женщин старше себя. Как я ошибался! Вот, к примеру, сам я сейчас, несмотря на мои годы, еще о-го-го! ( А не сказал, сколько годков-то, старая кокотка.)
А он все изумлялся: да, я тот же самый Борька Прибытков, который когда-то бегал вот здесь в сатиновых шароварах. Она представила, что именно по этому залу он и бегал, и не могла удержаться от смеха.
- Не верите?! - оскорбился он.
- Нет-нет, я о другом. Вот сидим мы сейчас, болтаем, а завтра вас поминай как звали.
- Аллочка! Да как же можно! Конечно, я расписок не даю, но мое честное имя - лучшая гарантия. Между прочим, завтра вы уже получите открытку из горисполкома. Кстати, вразумите же меня, зачем вам гараж? Продали бы эту таратайку и дело с концом!
- Продать? - она на секунду задумалась. - Ни за что!
Он вопросительно поднял брови. Ей захотелось объяснить, только язык плохо слушался, да и мысли потеряли четкость:
- А вы знаете, что творится по утрам в автобусе? Нет, конечно. Так вот знайте же… Да, это прекрасно поднимает жизненный тонус, зарядка
на весь день. Только когда тебя так пихают по утрам, ты забываешь, что вечером кто-то называл тебя единственной. Нет уж, я лучше на машине, хоть такой... А потом сам гараж... Ведь для вас он - так, тьфу, кирпичная будка! Обезличенный предмет торговли. А для простых людей - это все! Тут тебе и удобство, и престиж, и чувство собственного достоинства, наконец! Гараж - это... это... Тс-с! - она поняла, что заговаривается и приложила палец к губам.
Он понимающе кивнул и подозвал официанта.
Все дальнейшее растворилось для нее в зыбком полусне. В памяти остались лишь отголоски противоречивых, но вялых ощущений. Было щекотно, смешно и противно.
Рано утром она подъехала к дому, демонстративно хлопнула дверкой,поднялась в квартиру. Ничто не изменилось вокруг. За окном просыпался тот же пыльный, без зелени микрорайон, в квартире - та же стерильная нищета. Невдалеке рассерженным шмелем прожужжал мопед и все стихло.
В ванной она докрасна терла мочалкой каждый сантиметр тела, пытаясь забыть все, как дурной сон. Дважды меняла воду, потом встала под душ. Ощущение чистоты не приходило. Она подставила под струю лицо, закрыла глаза и медленно водила головой, стараясь унять нервный зуд кожи.
Потом она легла, раскрыла детектив, но читать не могла. Перед глазами стояла скорее выдуманная, чем ожившая в памяти картина: Гобсек дышит ей в лицо чесночным духом, щекочет шею дыханием, а сморщенной ладошкой шарит по ее телу. Еще с той минуты появился этот зуд и все никак не удавалось его унять. Она приняла элениум, но все так же лежала с открытыми глазами, проводя рукой вдоль тела, будто пытаясь снять с себя липкую паутину. Зудело то в одном месте, то в другом. Казалось, невидимый червячок ползает по ней и впивается в кожу.
О гараже она не думала. Наверно потому, что теперь считала себя отомщенной. Она представляла, как удивится этот сморчок, когда тоже получит на днях открытку. Удивится и Николай, бывший ее муж. Он во всем и виноват. Мужчины помешаны на сексе.
Она долго, очень долго не верила, что Николай ей изменяет. Старалась не замечать очевидного, уговаривала сама себя. Неужели он, такой нежный и внимательный, всегда откровенный до болтливости, мог бы что-то утаить от нее? Он, возвращаясь с работы, целовал ее, как обычно, однако прятал взгляд и как-то неприятно, блудливо усмехался. Она относила такое поведение на счет денег. Завел заначку, успокаивала она себя. Потом заметила, как придирчиво стал он следить за собой. Чистил зубы дважды в день, капризничал, как ребенок, когда, готовя ему белье в сауну, она ложила старые трусы. Он израсходовал на себя все дезодоранты, что были в доме, а она по-прежнему находила всему этому безобидные оправдания. Дажe когда он резко сократил приглашения на свой диван, она не позволяла себе назвать его поведение оскорбительным словом. Хотя давно уже мучила себя картинами его измен. Исподтишка присматривалась к нему, порой буквально принюхивалась к своему Толику, мысленно выискивая среди знакомых ту, которая могла бы быть ее соперницей. И одновременно она кляла себя за низменное это чувство. Ах, если бы она знала тогда, что на самом деле все окажется куда проще!
Оказалось, у нее не было повода ревновать к кому-либо, потому что изменял он ей чуть не с каждой встречной. Избалованный маменькой, да еще с такой есенинской внешностью, он не мог жить без вечного поклонения. А когда почувствовал с ее стороны еще и строгость, то как щенок просто приткнулся к другой титьке. Прими она тогда роль заботливой матери, она бы отвоевала его у всех. Но воевать не хотелось. Почему не воюют за нее, резонно думала она тогда, да и очень сильно он ее оскорбил. Нет, не самим фактом измены. Просто она слишком поздно поверила в эти измены. Слишком поздно, когда у нее появились боли. Она открыла тогда популярную медицинскую энциклопедию и прочла: "... болезнь передается только половым путем”. Так, с книгой на коленях, она и застыла, чувствуя, как медленно превращается в мешок с костями, потому что внутри все разваливалось. Болезнь была не опасной, но до чего же оскорбительной. Даже по названию. Теперь не было оправдания ее Толику и она выгнала его к мамаше. ”Герой не моего романа”, сказала она себе. Мысли были привычные и она незаметно уснула. А снилась ей почему-то маркиза Помпадур.
Еще через день она, наконец, собралась в вендиспансер. В старом особнячке из красного кирпича было на удивление много посетителей и на нее никто не обратил внимания. Девушка в регистратуре первым делом завладела ее паспортом, выдала номерок. На робкий шепот Аллы Константиновны, что хотела бы попасть к женщине, она и бровью не повела. К счастью, врач оказалась женщиной.
- И где же вас угораздило? - будто между делом спросила она, тщательно намыливая руки.
- Муж наградил. Теперь уже бывший.
- Да-да, понятно. Адресочек его скажите, пожалуйста.
- Записывайте. - Она назвала адрес свекрови и добавила: - И еще один адрес возьмите на заметку: гаражный кооператив "Космос", председатель Борис Павлович. Фамилию, простите, запамятовала.
Говорила Алла Константиновна с тайным торжеством и ожесточением сродни тому, как кричала в подъезде Нинка: «Зажрались, начальнички!». Врач с особым интересом посмотрела на нее и со смехом сказала:
- Ох уж этот Прибытков. Он у нас давно на учете. Правда, у него болезнь куда серьезнее вашей. Так что я вам сейчас выпишу направление и вы немедленно, - слышите, немедленно! - сдадите все анализы.
Она вышла из диспансера сама не своя. В голове звенела тугая пустота. “Я с вами в расчете, маркиза! - оказал, улыбаясь, кардинал".
В довершение всего нестерпимый зуд по-прежнему мучил ее. Он не только не слабел, но, кажется, стал еще сильнее. Невидимый червячок обнаруживал себя в самых неподходящих местах. На се глазах показались слезы. Она поняла, что сейчас не выдержит и начнет чесаться прямо на глазах у прохожих.
1989 г.