Упражнения, наставления и размышления дурака

                КАК БЫТЬ ДУРАКОМ
               
                Пролог
       Жил-был дурак. И была у него дума о том, как стать умным. Прежде он считал себя умным и числил культурным, то бишь, воспитанным и образованным человеком. А потом вдруг понял, что он дурак. Думал он думал и, наконец, надумал, что умным можно стать не абы как вдруг, а постепенно, помаленьку-полегоньку. Так от легкомыслия можно на перекладных добраться до самого глубокомыслия. По мере умения ему приходили мысли первой степени – мыслишки, следом второй степени – мыслицы, пока не доходили до третьей степени – мыслища.
       К чему в результате мышления пришел дурак, поумнел ли он? Нет, не поумнел, но он научился быть дураком, стал умным дураком. А это уже, как вы понимаете, умные читатели, полдела, - как быть умным. Ну, и что, что только наполовину быть умным. Но зато, каким умным, правда, дураком. Однако есть надежда, что в следующий раз получится, наконец, стать полным дураком. Умный дурак есть полудурок.
       Естественно напрашивается вопрос: может ли полный дурак поумнеть? Конечно, нет, не может, ведь он уже стал полным или совершенным дураком. Но все же. Это он стал дураком. А как же быть умным? Просто. Просто, это с дурной стороны, - со стороны дурака, - надо поглупеть. Но как это сделать? Во-первых, нужно уже быть умным, но еще не дураком. Во-вторых, поглупеть. Как это? Просто не думать. И все. Но как не думать умному? Это философский вопрос. Дурак не может ответить на него. Как дураку не думать, он знает, но вот как умному не думать, ему не знакомо. Положим, он знаком с тем, как дурак думает. Это он знает. Знает ли? Ведь это может знать только умный, который знает разницу между знакомством и знанием. Знакомство, ознакомление есть работа со знаком, буквой, буквальным, данным. А вот знание есть работа с заданным, с духом, внешним образом которого является знак. Знакомимся мы с явлением, наружностью чего-либо, а знаем его суть, сущность. Как тут не припомнить народную поговорку: «Встречают по одежке, а провожают по уму». Так вот оказывается чем дурак отличается от умного. Он принимает знакомое за знаемое, доверяется ему без проверки, испытания, сомнения, критики. Это просто дурак или непосредственный дурак, дурак в сыром, первоначальном или естественном виде.
       Но вот умный дурак или полудурок уже сомневается в том, что он дурак, нет, конечно, ведь он этого не знает. Как вы не знали, умные читатели, что дурак не знает, что он дурак? Но вы умные, вам можно и не знать. А вот простому дураку это невозможно знать. Об этом догадывается только полудурок. Он уже не «сырой», но еще не «вареный» дурак; он «не доваренный» дурак. Этакий полуфабрикат дурости. Законченным дураком он становится, когда забывает, что он дурак. Умный дурак еще помнит, что он дурак. А вот полный дурак забывается на свой счет. Так в чем прогресс? В том, что каждый дурак должен знать свое место. Просто дурак его не знает, но с ним знаком. Он без ума, бессмысленно, на ощупь, нюхом, инстинктом, натурой занимает его. Умный дурак или полудурок ищет свое место – место дурака, размышляет. Это уже культурный дурак. Он не только разглядывает мир, но и приценивается к нему, судит о нем. А, вот полный дурак уже вынес миру окончательное, категорическое решение. Он нашел в нем свое место, которое ему принадлежит по праву – праву полного дурака. Это почетное место заслуженного дурака.
       Что за дело вам, умным читателям, читать про дураков? Ты, писатель, нам напиши про умных, про нас самих. Про дураков пусть дураки читают. Хорошо, умные читатели, можно написать и про умных. Только это другая тема. Здесь же мы с вами, умные читатели, лишь задумается над тем, что такое умный. Рождаются ли ими? Если вы, умные читатели, умны, а в этом никто не сомневается (кто бы сомневался?), то вы не можете не знать того, что младенец только готовится стать умным, но еще не стал таковым. Тогда как им, умным, становятся? Умный читатель, заново читай то, что прочитал выше. Но как же так, ведь дурак просто становится дураком через полудурка, пока в итоге не превратится в полного дурака. Так, где же здесь переход к умному? Правильный вопрос задаете, умные читатели. Переход к умному там же, где переход к глупому. Только все считать надо наоборот, то бишь, там, где был полудурок, стал полоумный. Помните, теорию стакана, наполненного наполовину. Если стакан наполнен наполовину, то это пример полоумного. Если стакан пуст наполовину, то это пример полудурка. При условии, что стакан есть ум, а его содержимое -  мысли. Эту теорию любят приводить в пример полудурки или полоумные, они же интеллигенты, - кто они точно, знать вам, умные читатели.
       Так как же не стать полным дураком? Подождите, умные читатели, во всем, в том числе и в дурости, нужна мера, остановка, - не надо торопиться. В таком контексте размышления приходит на ум вопрос (он не может не прийти): является ли полный дурак собственно дураком? Или это уже полностью умный, то есть, такой умный, который уже может и не пользоваться своим умом по причине его достатка. Из-за своего достатка ум становится неповоротливым, тупым, предоставляя другим им пользоваться. Кто же это – другие? Кто эти острые на ум, – полудурки или полоумные, -  вам считать, умные читатели. Им еще не достает ума, поэтому они занимают его у полных дураков или полностью умных, отщипывают его местами и пользуются. А вот на проценты с этих отщипов и живут хитроумные (умные задним местом ума) полные дураки или полностью умные. Полудурки или полоумные, напротив, пользуются умом не как тем местом, на котором сидня сидят, а как средством которым они пользуются, демонстрируя уже не хитрость заднего ума, а хитрость передового ума. Они владеют ценным приобретением, - хитростью ума, который заслужили. Но его легко потерять, если им постоянно не упражняться. Для него есть место, когда еще нет места дураку. Вот когда дурак находит свое место, ум становится неуместным. Выходит так, что когда слишком много ума, чрезмерно, это тоже плохо, как и тогда, когда его слишком мало.
       И все же, умные читатели, вы же умные и поэтому способны догадаться, что между полным дураком и полностью умным есть зазор, малая разница, и она не количественная, - по количеству они равны, - а качественная. Умный умен, а дурак глуп, даже если он умный. Следовательно, необходимо прояснить, чем ум отличается от глупости, чтобы распутать столь запутанную историю. Однако мы уже обсуждали это выше. Напомню, уму нет места в человеке. Он не его собственность, не он собственно. Вот он и ищет свое место. Когда находит, то теряет себя. Глупость же или дурость есть данность. Она дана. От нее можно отказаться в пользу другого. Но она безмерна. И чем больше ты откажешься от нее, тем большим обретением, в конце концов, она станет для тебя.

                Мыслишки (упражнения просто дурака или недотепы)
       Учитель и ученик. Учитель учит, ученик учится. Это просто сказать, но не просто понять. Попробуем в этом разобраться. Что такое «учит» и «учится»? В зависимости от толкования этих слов понимается кто такой учитель и кто такой ученик.
       Возьмем учителя. Он учит, то есть, м-учит. Вот и проговорился. Это понятно. Об этом мы поговорим позже. Сейчас же мы пробуем слово »учит», не вчитывая в него лишние знаки, а вычитывая из него нужные. Прежде всего, учитель занят об-учением ученика. Он знакомит его с учением. Не с тем, как он учит, а с тем, как учится, как учит, заучивая, учение ученик. Затем учитель знакомит ученика с тем, чему учит. Почему не оно в начале учения? Потому что тогда ученик будет учить непосредственно учение, так же, как он чувствует, не думая. Вот когда он научится думать, а думать можно научиться, обращая внимание на то, как ты внимаешь услышанному, тогда важно узнать само учение, его содержание. Именно эту задачу учитель ставит перед учеником.
       Как только он его научит, ставится следующая задача: извлечь из этого, пока абстрактного, знания урок для жизни, то есть, применить его на практике, чтобы понять, как знание работает в жизни, для чего оно нужно. Как правило, школа этому не учит, но учит сама жизнь, - говорят: «Жизнь тебя научит».
       Для того, чтобы уметь пользоваться знанием, нужно владеть его формой, которая держит содержимое знания. Придерживаясь формы знания или его логики, учитель владеет умом ученика. Разумеется, то, как он держит ум ученика в круге знания предмета, остается его тайной. Эту загадку не должен разгадать ученик. Иначе учитель перестанет быть учителем, а ученик учеником.
       Как же тогда учитель должен учить ученика? Непрерывно. В этой непрерывности обучения, не дающей ученику опомниться и заявить свое своеволие как основу лени, и заключается педагогическая хитрость – хитрость дидактической дисциплины, в данном случае дисциплины ума. Но она должна быть скрыта от ученика. Чем ее, эту педагогическую хитрость, можно скрыть? Тем, чтобы постоянно давать учение порциями, чтобы ученик не подавился ученым знанием или знанием учения.
       Здесь пора уже перейти к тому, что учитель есть не только учитель, но и воспитатель. Воспитатель – этот тот, кто питает воспитанника. Чем питает? Знанием. Знанием чего? Что такое хорошо и что такое плохо. Питание должно быть дозированным. Причем превратиться в привычку ученика, стать его навыком, выработанным в ходе умения практически пользоваться абстрактным знанием. Только так можно приручить ученика, воспитать его, овладеть его душой, стать ловцом душ. При этом нужно понимать, что владение душой другого возможно через подбор правильного алгоритма амплитуды движений его тела. Вот этот алгоритм поможет учителю привязать ученика к себе.
       Citto: в связи нужно знать меру. Ни в коем случае нельзя переходить черту - превращать связь психическую в связь физическую. Иначе в этом случае мы получим не педагога, а педофила или садиста. Почему среди педагогов появляются педофилы и садисты? Потому что они превращают зависимость психическую, душевную в зависимость физическую. Другое дело как они это делают: осознанно или неосознанно. Тяжелый случай, если неосознанно. Чтобы не было таких случаев, необходимо готовить учителей только из таких людей, у которых имеется врожденный инстинкт неприязни к половым извращениям (или к так называемому сексуальному полиморфизму) и к насилию. Если же они портят учеников осознанно, то легко могут быть выявлены в ходе обучения в педагогическом вузе, в котором все студенты должны проходить тест на сексуальные извращения и садистские наклонности с провокативными процедурами. Если хочешь работать с детьми, будь готов к испытаниям на благонадежность.
       Однако вернемся к педагогике, ибо педофилия и садизм не предмет нашего обсуждения. Итак, овладеть душой ребенка нужно не для себя, а для ученика, чтобы в нужное время в нужном месте, когда придет время и будет уместно, подменить себя им в нем самом. Иначе не случится преемственность знания уже знающего. Вот тогда ученик перестанет быть непосредственно учеником, но останется учеником опосредствования. Для этого опосредствования необходимы испытания. Здесь воспитание является нам своей изнаночной, опасной стороной – стороной испытания, пытки незнанием. Прежде воспитанник/ученик узнавал себя со стороны знания. Теперь пришло время узнать себя со стороны незнания. Заучиванием с незнанием не разберешься. Это опасная пора формирования Я ученика. Ученик должен «сам» принять решение в ситуации неопределенности под присмотром учителя. Разумеется, самостоятельность ученика лишь кажущаяся, притворная. За него думает учитель. Но уже не на учительском месте, а в самом ученике. Ни в коем случае педагогический обман не должен быть раскрыт, иначе на этом прекратится весь процесс обучения. Однако как сделать так, чтобы произошла искомая подмена? Учитель как совесть ученика, то есть, свидетель его сознания, но никак не классный руководитель, должен побудить, соблазнить ученика на пытку совестью, усовестить ученика, чтобы он сам сделал шаг навстречу неизвестности. Такое можно делать только при полной гарантии страховки целостности Я ученика. Если нет этой страховки, то возможно расщепление его сознания. Речь идет о том, что учитель должен стать проводником в глубины ученического сознания, его бессознательного. С этого начинается процесс самопознания человека.
       А теперь пора обратится к самому ученику. В общем, с ним уже все понятно, из контекста толкования роли учителя в обучении и воспитании. Только следует сказать, что ученик  является учеником в той мере, в какой выступает в связке с учителем ведомой, страдательной стороной. Для него учение не может не быть мучением, страданием. Пускай привыкает, - жизнь есть страдание. Только это страдание должно быть умеренным, ограниченным обучением и воспитанием с необходимыми компенсациями осязаемых, но призрачных наград в виде поощрительной системы физических, душевных и интеллектуальных удовольствий. В противном случае отказа от учения к ученику применяется система наказаний с неприятностями и неудовольствиями. Со временем ученик привыкает к учению и воспитанию, которые, за редким исключением, из мучения превращаются в иллюзорную радость. Исключения, как правило, случаются с учениками, склонными к аномальному развитию с превращенными формами социализации или очеловечивания. Это необходимый брак на уровне коэффициента статистической погрешимости процесса учения.
      Напоследок, напомню: учить учителю ученика, чтобы научить, нужно дозированно и не прямо, а иносказательно, через публику, то есть класс таких же учеников, чтобы они даже не догадывались, как становятся знающими. Иначе никогда не выучатся и не научатся творить. Знать само знание знающим может только учитель. Да и то не сам учитель, а его учитель как учитель учителей. Для такого знания нужно располагать не только самосознанием, но еще и разумом, коим располагают единицы из всего массива человеческих индивидов, ибо разум является всеобщим. Он владеет всеми в их бессознательным состоянии, но только единицы владеют им, да и то особенным, превращенным образом.

       Для чего нужна философия? Что за вопрос такой философский? Разумеется, для ума, для разума. У человека есть ум. Но он не цельный, а, как у змеи язык, раздвоенный, двусмысленный. Это и есть философский ум человека. Другое дело научный рассудок исследователя, который ставит перед собой определенные задачи, чтобы получить определенные результаты/выводы.

       Классификация философии и философов. За продолжительную историю развития философии накопилось много ее школ, учений, направлений, движений и типов. Мы поговорим сегодня о типах философии и типах ее представителей.
       Какая есть философия? Разумеется, академическая, теперь она называется университетской. В свою очередь, университетская сводится к исследовательской (условно говоря, «научной») философии, грамотнее сказать, к философской науке и образовательной/учебной философии. В университетском образе, или, как сейчас принято (модно) говорить, «формате», в настоящее время она потеряла свою самую ценную, сущностную, часть – часть собственно философскую. Наша технократическая современность не представлена ни одним публичным мыслителем. В былые времена философская академия была не только школой мысли, но, прежде всего, была сама живой мыслью в лице мыслителей, например, Платона или Аристотеля, Канта, Гегеля. Теперь таких нет. Нет живой публичной философии. Но не исключено, что она есть в виде отдельно взятых частных мыслителей, которые не считают нужным или возможным в связи с оглуплением людей, их цифровизацией (инновационной машинизацией, машинерией технозоя) делать ее публичной.
       Итак, теперь нет мыслителей. Но есть профессионалы философии. Это ученые философы, изучающие идеи, да и вообще мысли мыслителей прошлых эпох, или развивающие их творческое наследие в качестве проблем и тем теоретических исследований. В последнем случае они выступают не столько как исследователи, сколько как эпигоны/подражатели мыслителей. Так эпигонами Аристотеля были Аверроэс и Фома Аквинский.
       В связи с тем, что философия прививает культуру мысли любому человеку в пору его совершеннолетия, публично существует учебная философия. Такой философией занимаются учителя философии или ее преподаватели в вузах. Таковыми являются вузовские или университетские философы, которые в основном заняты преподаванием философии. Некоторые из них проводят философские исследования, то есть, занимаются познанием мыслей мыслителей. Но эти исследования носят второстепенный характер, ибо в учебных заведениях люди, главным образом, занимаются обучением. Есть еще и такие философы, которые занимаются публицистикой, то есть, идеологической апологией и полемикой. Это софисты или профессиональные лгуны и вруны.
       Как правило, преподаватели философии слабо разбираются в ученой философии, то есть, философской науке, но зато охотно лгут и врут, служа не философской истине, а идеологической лжи.
       И все же с чем связан современный недород настоящей/подлинной философии? С духовным оскудением современных людей, симулирующих духовную деятельность. Казалось бы, есть развитие. В действительности есть только его симуляция. О совершенствовании мысли говорить вообще не приходится. О чем это говорит? О том, что наступают последние времена, в которые важно человеку хотя бы физически/материально сохраниться. Современный человек еще по инерции остается разумным человеком, а по существу является животным существом. Впрочем, таковым в массе он был всегда. Современная эпоха является эпохой масс. Почему она есть эпоха симуляции? Естественно, потому что в массе люди являются подражателями, выдающими себя за оригиналов. Просто так легче воспроизвести себя. Природа любит скрываться. Она ищет легких путей для самосохранения.
       Исходя из сказанного, можно ли надеяться на возрождение философии мыслителей? Можно, ведь надежда умирает последней. Реально, ждать возрождения философии не имеет смысла. Но это не значит, что огонь философского эроса не тлеет еще в головах отдельно взятых людей. Только их ничтожно мало для того, чтобы из философской искры разгорелся пожар разума в головах многих людей.
 
       Учитель философии. Учитель не может не учить учеников. Учитель философии не может не учить учеников философии. Но что значит «учить» вообще и «учить философии» в частности? 
       Перво-наперво учить означает знакомить ученика с чем-то, например, с предметом. Но этим учение не ограничивается. Познакомившись с предметом, ученик еще не знает, как с ним обращаться. Для этого необходимо выработать подход к предмету, метод его познания. Причем этот метод необходимо приложить к самому существу предмета. Иначе говоря, метод как способ обращения с предметом будет работать и принесет ученику эффективный результат, если и только если раскроет его сущность. Другими словами, логика метода, если метод правильный, не может не быть логикой, точнее, отражением логики самого предмета. Отражением в чем? В уме, сознании ученика.
       В начале сознание ученика является только сознанием. Поэтому учитель не может не преподносить предмет ученику таким образом, чтобы сознание ученика было зеркальным отражением сознания учителя. Настоящий учитель владеет своим сознанием, ибо у него есть самосознание, которое выступает средством достижения предметного знания, разумеется, только при условии, что познание имеет своим достаточным основанием бытие, а целью - истину разума как соответствие естине.
       Обучение не может остановиться на зеркальном отражении в сознании ученика осознания учителем предмета. Знакомство необходимо развить в знание. Для этого требуется привести в соответствие со знакомством собственное мнение ученика. Так собственное мнение ученика становится правильным мнением учителя с точки зрения ученика. Но этому сопротивляется естественно присущее ученику как существу своеволие. Если оно не сопротивляется, его необходимо спровоцировать, индуцировать сомнение в правильности мнения учителя.
       Однако накачка сопротивления ученика не является самоцелью провокативной стратегии учителя. Он должен так организовать работу сопротивления, чтобы ученик смог сам ее закончить, сделав предметом своего размышления. Это поможет ему преодолеть самого себя, то есть, не жалеть себя (парафраз на евангельскую заповедь: «Кто душу свою пожалеет, тот ее потеряет»), и выработать свое самосознание.
       Может ли учитель на этом этапе становления ученика, развития его самосознания, признаться ему в том, что не ведает истины? Поспособствует ли это учению ученика? Вопрос, конечно, интересный и спорный. Однако на стадии формирования самосознания ученику необходима интеллектуальная честность. Иначе самосознание выйдет раздвоенным, двусмысленным, искаженным из горнила духовного испытания. Тем самым учитель признается ученику, что это последний урок учения. Больше он не способен ничему научить ученика. Из этого и состоит смысл такого буддистского заключения: учитель не выше ученика.
       Здесь следует заметить, что так называемое самосовершенствование в восточном духе надо понимать не буквально, как телесное преображение ученика, но символически. Речь идет о превращении человека в сверхчеловеческое существо, но понимать ее надо в переносном смысле, то есть, чисто психологически (в душевном виде). Тем более в этом нет духовного и даже интеллектуального усовершенствования. Человек может быть только человеком. Это в лучшем случае.
       В чем же тогда заключается особенность учения философии? В том, что указанное учение подлежит пониманию. В философии оно возможно в понятиях, если в руководителях фигурируют идеи-личности. Идеи-личности и есть духовные существа: низшие – ангелы/демоны как средства и высшие – боги как цели. 
       Есть ли в этом мистика? Конечно, есть. Она является атмосферой учения. В котле непостижимого/непонятного варится постижение/понимание. Учение замотивировано тайной. По мере разоблачения тайны авторитет учителя уступает место открытости истины посвященному.
       Если в учении недостает энергии, ее можно индуцировать из конфликтных ситуаций. Но за них приходится расплачиваться. Табу злопамятны и неизбежно отомстят испытателю.
    
       Глубина и высота. Широта и поверхность. В познавательном смысле то, что скрывается, есть ложь, а что открывается, есть правда, точнее, истина. Что же открывается, то, что скрывалось. Природа любит таиться. В этом мы находим уже бытийный, онтологический смысл. Что же таится? Природа есть имманентное в онтологии. Как оно является? Разумеется, в развитии, в разветвлении, в разности, в различиях. Развитие есть дифференциация того же самого. То есть, разделение единого на многое и получение, нахождение единораздельной целостности, ее выход из простоты одного на простор сложного, сложенного из одного и того же в разных количествах, величинах, степенях, параметрах, порядках и измерениях. Так в складках имманентного, сочетаниях его различенных состояний, положений, отношений, их вычитаниях и отрицаниях, его делениях на противоположности и сложениях дифференциалов в интеграл целого образуется и формируется мир в качестве универсум в трех измерениях глубины, высоты и широты с добавлением четвертого измерения поверхности как мембраны/границы развертывания/экспликации того, что скрывается в себе как в свернутом состоянии безразмерной точки или пункта развития.
       Отправная точка развития вместе с тем есть точка воплощения трансцендентной/внешней и непознаваемой/скрытой реальности. Воплощение начинается с точки роста иного в том же самом. Что такое «то же самое»? То, что есть, было и будет, если схватывается в измерении времени. Оно вездесуще, если берется в измерении пространства/места и в нем локализуется, то есть, развертывается, воплощается как иное, себе другое.
      Именно тогда, во времени, когда иное становится «своим», образуется имманентное как противопоставленное трансцендентному. Во временной дистанции прошлого изначально имманентное скрывается, уходя в основание, в глубину развития, сложения смешанной с иным имманентности как забытое прошлое чистого бытия. Это и есть трансценденция. Она открывается как будущее возвышенного в настоящем состоянии, положении и отношении объема, широты имманентного.
       Трансцендентальность поверхности отделяет имманентное от трансцендентного. Эта поверхность и делает возможной само познание глубин трансцендентного, его высот и окружающей имманентное пустоты. Познание осуществляется благодаря или путем расширения границ имманентного за счет дополнения иным. Условием познания является рефлексия как отражение или спекуляция имманентного на самом себе от себя самого. В этом смысле отражения отраженное становится своим сознанию как органу отражения в составе единого организма природы сущего. Сознание как отражающее есть производное от отражаемого или имманентного, естественного, природного, родного, производящего. Производящее остается в скрытом состоянии, открываясь как иное в освоении и присвоении, чтобы следом стать своим иным или другим сознанию, находясь в сознании.
       Есть подлинное имманентное как изначальное. Оно скрывается в качестве трансцендентного. Есть производное  имманентное, смешанное с иным самому себе как процессом собственного становления миром. Так маскируется имманентное им же самим как себе внешнее и трансцендентое. В самом же себе оно рефлексируется сознанием, раскрывающим его внутренне содержанием в ином виде, уже не как естественное, бытийное, природное, но как искусственное, искусное, культурное, идеальное. Через последнее как идеальное сознание желает пробиться к изначально имманентному, ставшему трансцендентным, стремиться проницать насквозь имманентное как духовное. Дух есть цель познания сознания. Средство познания - общение сознающих, их коммуникация друг с другом по поводу имманентного, сознанию трансцендентного.
       Кто же является живым носителем имманентного, трансцендентного и поверхностного/трансцендентального в плане, сфере, проекции, профиле общения? Среди людей как живых сущих, существах с чувством, воображением и волей, с сознанием/па-мять-ю и рефлексией, а также ее производными: рассудком/исчислением, способностью суждения/выведения и разумом/на-веде(а)ния или  интуицией носители имманентного есть люди из народа. Они уходят в основание социальной пирамиды в качестве кормильцев. Ими и с помощью их все питаются имманентным. Над ними возвышаются начальники как носители трансцендентного. Они голова/власть и начало всему, способное  к управлению социальным целым благодаря собственной решительности. Носителями же поверхности, самой коммуникации народа с властью становятся интеллигенты, способные к рефлексии. Сами по себе они пусты, но необходимы для существования сложного целого, составленного из противоположных начал низа и верха. В целом люди составляют ширь с глубиной и высотой, определенными, ограниченными поверхностью.
       Естественно, не могут не возникнуть в ходе развития две коллизии, а именно между низом и верхом и широтой и долготой (радиусом и диаметром) или поверхностью. Противоречие между народом/низом и властью/верхом в социальном бытии разрешается наказанием власти народом за ее преступления против народа. Противоречие же между народом/широтой и интеллигенцией/поверхностью или толпой и героем/поэтом/мыслителем разрешается уже не путем развития, а следом самосовершенствования, - для народа через просвещение (возвышение униженного, катарсис), для интеллигенции с помощью медитации (унижение возвышенного, кенозис). Кенозис и катарсис две стороны теозиса как искусного (через искушение/соблазн иным) творения и естественного развития.
         
       По поводу смерти в сочинениях Толстых. У Льва Николаевича Толстого в «Войне и мире» в экзистенциальной подготовке Андрея Болконского к смерти последняя представляется и даже ощущается как момент пробуждения от обманного сна. У Алексея Николаевича Толстого в «Хождениях по мукам», в частности в «Сестрах», смерть Екатерины Булавиной воспринимается как легкость бытия, его пустота, в которой еще местами бродит боль жизни, отяжеляя это самое бытие Кати.
 
       О житии старца после беседы о нем. Для чего появляются старцы? Кому они нужны? Разумеется, не Богу, не богам, но людям. Правда, люди полагают, что старцы являются проводниками воли Божией. Возможно оно и так. Однако это следует понимать не буквально, но символически, как некоторую аллегорию пользы утешения жаждущих спасения от призрака смерти, который бродит посреди живых. Единственно, что они могут подать, так это хорошее светлое настроение на будущую жизнь вне греха, в его искуплении в смирении и всепрощении, в человеческой, сострадательной любви к всякому живущему и всему живому.
               
       Взросление ребенка. Детский мир. Как общество делает ребенка взрослым? Путем вытеснения его отношения к себе, формирующегося еще с младенчества в так называемый «воображаемый» период его развития, отношением к другому. Отношение к другому как опосредствованное отношение к самому себе через символ начинается со школы. Это так называемый «символический» период в его развитии или этап жизненного пути  Армейская служба завершает взросление ребенка на символическом этапе жизненного пути. Она есть лиминальный/переходный обряд посвящения во взрослые, ординарно растянутый на два или три года в зависимости от обстоятельств служения как воспитания на родной суше или не родной воде. Многие мужчины, а порой и женщины, проходят через это испытание себя утрированной легальной и легитимной социальностью, то есть, близким контактом максимальной степени с себе подобными по возрасту. Конечно, есть и нелегальный способ такой близости, но уже не в армейской казарме, а в тюремном бараке  криминальных сокамерников.
       Тем людям, которые не хотят и не могут стать взрослыми, самое место в мире иллюзий, галлюцинаций. Им нет места в этом мире роботизированных взрослых машин труда. Кто именно относится к таким людям? Разумеется, мы все. Только одни делают вид, что они взрослые. Другие же, их меньшинство, не берут на себя ответственности прикидываться таковыми.
       Такими нас создал Господь. Мы рождаемся детьми. Сначала мы живем только телом. Причем мы еще не различаем себя и природу в лице матери. Ее лицо – это наше лицо, лицо мира, встречающее нас улыбкой любви. Так складывается базисное, основное доверие к миру. В глазах матери отражается образ ребенка мира, мира как ребенка и ребенка как мира. Недоверие к миру растет в нежеланном ребенке. Он замыкается в себе, отдаляется от окружающего мира  и погружается в мир грез аутиста. Греза, иллюзия скрывает от младенца, ребенка тот мир, в котором он родился и с которым был только что непосредственно связан. Именно в него как мир «вечного покоя» уходит старый человек в смерти. Именно к нему ведет медитация как путь к атараксии (невозмутимости) у эллинистических философов.
       Покой апатичен. Но это не значит, что он бесчувственен. Он полон чувств. Это и есть полное чувство жизни. Только в нем чувства как душевные движения погашены тем, что уравновешены, друг друга ограничивают. В медитации после жизни, полной страстей, неудовлетворенных желаний это возможно только на пике волны личного усилия того, у кого было развито не только чувство, но и понятие себя как Я, как самого себя, продвинутое самосознание. Медитатор добивается посредством эпохального мышления как такого мышления, которое заключает мир в кавычки и воздерживается от суждения о нем, афазии или исихазма (безмолвия) и соответственно апатии искомой атараксии. Во младенце же эта полнота жизни, слитость со всем сущим в целом задана не как трансцендентальная цель, но дана как сенсуально эмпирический факт бытия.
       Правда следом за этим первоначальное или, вернее, изначальное единство бытия младенца с миром нарушается разделением его с матерью не только уже телесно в акте рождения, но и эмоционально, когда его отнимают от груди. Симптомом будущего отъема от груди является его нерегулярное кормление, когда у матери не хватает молока. Ребенок начинает кричать. Крик – это первый сигнал как знак выражения страха ребенка, его отношения к самому себе, оставленному наедине с самим собой на произвол судьбы. С него начинается долгая история эмансипации ребенка, становления его самостоятельности.
       Далее он делает свой первый шаг. Если мир его держит, то он цепляется за него и, раскачиваясь, идет по жизни, повторяя этот шаг по направлению к встрече с миром. Так из крика и жеста рождается первичный, телесный язык младенца. Уже потом он научается символическому языку социального общения. Прежде он телесно осваивает мир, начинает на него реагировать. Из контакта с миром рождаются чувства. Они помогают ему настроиться на мир. Но это не безучастный объективный мир объектов, но участный мир значимых предметов. Их эмоционально проживая, переживая, а не только прожевывая в качестве материнской жвачки, ребенок строит свой иллюзорный мир. Только в таком мире, который подчиняется его желаниям, он может жить. Родители подыгрывают его игре воображения, исполняя детские капризы как слуги господина. Это иной реальному миру мир воображения, детской фантазии. В нем ребенок оказывается способным осуществлять желаемое. Он еще не знает своего желания. Это общее желание, точнее, желание вообще. Оно абстрактно. Только со временем оно будет конкретизироваться по мере  того, как ребенок будет втайне от самого себя осваивать реальный мир предметов, лиц, событий, процессов, обстоятельств и условий существования. Он будет переносить их в свой мир грез, где они будут подвластны  ему.
       Рано или поздно мир грез ребенка придет в противоречие с миром взрослых. Тот начнет теснить мир грез. Так образуется складка боли, побежит трещина страдания по миру фантазии. Внутреннее осознание конфликта желания и возможности приведет ребенка в чувство реальности как факт душевного состояния раздвоения. Он начнет понимать, что не всякое его желание исполнимо, ибо не все, что случается в его мире, происходит по законам этого мира. Причина происхождения может скрываться в ином мире взрослых. Так на расщеплении желания и невозможности его исполнения, достижения выходит нечто третье, амбивалентно совмещающее в себе и то, и другое, - это сознание того, что я есть я и одновременно/синхронно есть не-я. Первоначальное эмоциональное, притягивающее к себе предметы отношение к миру грез, с которым ребенок отождествляет себя, замещается тревожным, пугающим, невротическим отношением к зеркальному миру наоборот, его отталкивающим. Появляется тень ребенка, его двойник, с которым он будет жить внутри себя до самой смерти (См. «Тень» Г. Хр. Андерсена). Так ребенок готовится войти в мир взрослых. Проводником его в этот пугающий, но влекущий мир, угрожающий ребенку гибелью, становится язык. Язык для него представляется страшной историей, пугающим ночным кошмаром, таящимся в чулане, раскачиванием на качелях, захватывающих дух и влетающих в пустоту уничтожения, подкидыванием детей помладше вверх ввиду опасности их не поймать и разбить о землю, отправив туда, откуда они появились, - из земли, в могилу. Все это живо переживает ребенок, находя для этого слова. Символом языка как выражения, манифестации мира взрослых является отец. Он есть фигура желания другого. Ребенок через язык ограничивает свое желание за счет исполнения желания другого. Он находит в другом эмоциональный костыль для собственного развития, личной самореализации. Слова замещают не только вещи, но и эмоции, чувства. Благодаря им, ребенок начинает осознавать то, что прежде только пассивно переживал, активно представляя себе в мечтах. Вместе со словом приходит к ребенку мысль, скрытая в слове смыслом. Это уже не наглядный смысл телесной жизни, это скрытый языком смысл слова, замещающего и означающего тело, чувство, эмоцию, лицо, предмет.
       Так наметившееся еще в мире грез/воображения усекновение или рассечение единства имманентного, с которым слит ребенок, трансцендентным ему, пугающим его, но и одновременно влекущим к посвящению, приобщению и просвещению тайным знанием, обнаруживает себя в языке в виде двойственного логоса, расположенного и к трансцендентно мыслимому и к имманентно мыслящему. Разумеется, трансцендентное начало или первоединое (принцип) доступно логосу только спекулятивно как мыслимое воплощение творца в виде духа, единственно способного быть одним и тем же, но не таким, особым образом во многом.
       Чем же тогда отличается игра ребенком фантастическими предметами мира  воображения от манипулирования взрослым объектами реального мира? Тем, что взрослый ограничен предлагаемыми обстоятельствами жизни, действует в строгом/жестком режиме соответствия с логикой движения или развития объекта, а ребенок творит в полном соответствии с логикой движения эмоции по курсу удовлетворения желания. Взрослый живет делами, а ребенок живет игрой воображения. Другими словами, взрослый извлекает прибыль только из тех своих детских проектов, которые пользуются спросом в реальном обращении идей в слова и дела. Разумеется, идеи – это те проекты ребенка, которые доросли до реализации своего смысла в мысли взрослого.
   
       По своему образу и подобию. Говорят, Бог творит людей по своему образу и подобию. Как Бог может творить ограниченных местом или пространством и временем жизни локальных существ по своему образу и подобию, если Он вездесущий и вечный? Понятно, что можно думать и утверждать, что Бог нам трансцендентен и поэтому мы как душевные существа ему не имманентны и не подобны, ведь Он Дух. И все же Бог как Дух нам имманентен в том смысле, что Дух, все проницающий, «застревает» в плоти как душа, разумеется, не сам по себе, но своим явлением, отражением в виде меры сущего/существа.
       Иным, но тоже образом и подобием уже конечной формы особенного, а не всеобщего, содержания в виде философии является идеология. Философия как модель для подражания идеологии выступает для нее образцом или парадигмой. Идеология есть менее репрезентативный пример образа и подобия философии, чем человек для Бога, применительно к объяснению и использованию явлений общественной жизни. В советское время имел место идеологический оксюморон – «научная идеология». Это так называемый марксистский абсурдный метод-объект, обладающий двумя взаимоисключающими/противоречивыми признаками: неуместного смысла и бессмысленного/утопического места.
       Говоря языком диалектической логики, научная идеология, как и прочие оксюмороны, вроде «сострадательного садиста», «умного дурака», «честного мошенника» и пр., есть одна из «превращенных форм» выражения сути сущего уже в сфере познания. Научная идеология не просто искаженно отражает реальность и превратно ее толкует, то есть, выдает желаемое особенное или того хуже отдельно взятое частным образом за действительное всеобщее, она еще смотрит на налично существующее с точки зрения идеала и облекает увиденное в наукообразную облатку. Здесь уже то, с чего она берет пример, сама парадигма идеологии схватывается в служебном смысле как одна из наук. Только эта наука, то бишь философия, толкуется как общая наука о всеобщем. И вместе с тем она ставится в ряд с другими науками в качестве одного из элементов того же самого множества наук, правда, со своим специфическим/видовым отличием. Разумеется, при этом, таким образом препарированная философия используется в интересах корпорации (в данном случае корпорации партийцев-коммунистов), располагающей государственной властью для укрепления ее образа в общественном сознании в качестве руководящей и направляющей силы общественного развития.
       В результате изначальной подмены философии псевдонаучной конструкцией в виде «общей науки» само ее использование в общественном обиходе способствует уклонению ее адептов от пути истины в направлении наивного заблуждения/простой ошибки и намеренной лжи/усложненной мистификации.
       Кто в этом гносеологическом и прагматическом блуде виноват? Разумеется, сами философы, позволяющие собой манипулировать. Они сами себе позволили совершить инверсию, чтобы подстроиться под ученую корпорацию. Трудно таким (властным) образом использовать настоящую науку. Зато намного легче ее использовать через представленность таковой «общей наукой», уже готовой к эксплуатации.
       Нельзя забывать о том, что философия никакая не наука, а собственно философия, делом которой является мышление о мышлении для полагания смысла, а не познание природы или общества для выработки знания о них. Конкретно-всеобщее мышление философа интендировано смыслом как сложением компетенции/соответствия с отзывчивостью/адекватной (ответственной) ответностью сущности вещей.
       И все же является ли таким же оксюмороном уже не в качестве методического объекта, но субъекта, - Иисус Христос? Другими словами, можно ли его понимать в качестве превращенной формы божественной или вечной жизни?
       Иисус Христос вместе есть Бог и Человек, точнее говоря, Совершенный Бог (разве может быть несовершенный бог?) и совершенный (идеальный) Человек (был ли такой в истории человечества?). Тем что Иисус есть совершенный человек внешним (формальным) образом снимается противоречивость его натуры (природы) на основании единства совершенства существования Божественной и человечной природ в качестве признаков/сторон/измерений его состава. Однако внутренним образом не снимается противоположность двух его природ – Божественной (Духовной) и человеческой (материальной, плотской). Их сосуществование вообще возможно благодаря посредничеству душевной соприродности человека. Литературно/риторически выражаясь, душа – это духовный росток в телесной почве человеческого состава. Лишь таким образом может существовать дух в человеке в виде души как события/факта воплощения в теле. Так вот, в догмате об Иисусе Христе церковники (учителя/отцы церкви) «снимают» противоположность между его природами в лице. Лично Иисус Христос есть и Бог, и человек. Это дано ему как Богу. Но это не дано никому из людей. То, что возможно для Бога, невозможно для человеков. Людям не дано, но задано Иисусом Христом как Спасителем быть верным людям «сынами Божьеми» по благодати, по дару веры, а не по природе. «По дару» значит не по природе, а по душе, по культуре. В этом душа есть образ Бога в человеке, а подобие есть уже не натуральное подражание Адама Богу, а культурное представительство Бога на Земле и вообще в мире как в мирском культурное, искусное произведение. Культурное дается через искушение, искус, соблазн творения. То есть, культура не существует в Боге. В нем нет соблазна. В нем нет притворства. В нем есть вся полнота реальности как правды, истины как естины.
       Иисус как личность отличается от любой другой человеческой личности тем, что он лично не только человек, причем совершенный, каким не был никто из людей, даже первый человек Адам, который мог не грешить, но согрешил, но еще и Бог-Спаситель и в себе как в Боге соотносится с двумя другими ипостасями или ликами, что то же самое, что личностями, - Богом-Отцом как Творцом и Богом-Святым Духом как Утешителем. В отличие от человеческих личностей Божественные Ипостаси неслиянны и нераздельны. Как это можно понять? Так что одна и та же суть выражается в них особенным образом в виде функций отношения к миру. Причем они не иерархичны, располагаясь на разных уровнях субординации, а координатно уравнены.
 
       Философы – люди лунного света. Это известное сравнение некоторых философов В.В.Розановым с людьми лунного света можно понимать не в телесном смысле, а в интеллектуальном. Да, конечно, можно находить в философах женоненавистников, ведь они в большинстве своем были не женаты. Но это зауженный и приземленный взгляд на философов, смотрение на них снизу вверх с ничтожной или половой точки зрения. Что же можно в них увидеть сверху вниз? Это точка зрения вечности. С нее видно, что философы не столько служат ночной и таинственной луне, а не дневному и живительному солнцу, сколько сами представляют отраженный и холодный лунный свет интеллекта головы от лучистого и горячего света солнца чувств сердца.
 
       Философия, что это такое?  Обычно под философией понимают размышление как работу над смыслом/смыслами. Смыслы формулируются в виде понятий как содержаний умных слов, точнее, содержательных форм. Уже здесь мы находим противоречие, ибо в форме находим содержание, а в содержании форму, то есть, работаем над содержанием формы и над формой содержания. Когда содержание сформировано, тогда форма не пуста, а содержательна. Таким образом, мы «снимаем» противоречие между противоположными понятиями: формой и содержанием. Посредством смыслов философия касается всего. Они позволяют ей, вернее, тем  субъектам, кто практикует философию, а именно философам, работать  со всем вместе, как с одним. Только так философия способна задействовать все. То есть, она понимает все не как все, а как одно. Причем одно не само по себе как нечто пустое и абстрактное, но как целое, составленное из частей, точнее, оно существует как связь отдельно взятых частей, и потому представляет конкретно всеобщее.
        Философия в отличие от науки занимается не открытиями того, что уже есть, то есть, вещей, положений, процессов, а созиданием того, чего еще нет, - смыслов. Их она интерпретирует, то есть, приписывает им место или прописывает в системе концептов или понятий.
 
       Философия как разновидность  разговорного жанра. Удобнее и понятнее философия в качестве дискурса, понимаемого в смысле устной речи, следующей принципу логического следования и повествовательного изложения. Такая речь является беседой с вопросно-ответной структурой построения с драматургической составляющей неизбежных перипетий, конфликтов и их разрешений. Такая форма представления философии была популярна в античное (древнее) время и отвечает потребностям человеческого или гуманитарного (культурного, а не технического) образования.
       Вместе с тем так понимаемая философия исторична: она начинается с простой, генетически первоначальной формы и по мере следования правилам беседы во времени усложняется, развивается, преодолевая противоречия, и совершенствуется, - переходит на новый синтетический (более общий) уровень развития, включающий предыдущий в качестве своего частного случая, и потому более конкретный, то есть, более связанный со всем содержанием движения речи по предмету разговора.

                Мыслицы (наставления полудурка или умника)
       Философия бога. Бог есть творец. Для того, чтобы быть творцом, необходимо стать им в ходе творения. Ход творения есть ход времени. Бог творит нечто или мир во времени. Тем самым он творит самого себя как творец времени и всего того, что в нем существует как мерный/измеримый и у-местный мир. Есть ли бог до творения? Есть. В каком смысле есть, если до творения, значит во времени, ведь «до» есть уже момент времени, а если так, то уже в творении? Выходит, что бог до творения уже творец. Да, но только в том смысле, что он вечен. Что это означает? То, что бог есть творец в относительном смысле слова, то есть, в отношении ко времени. Только ко времени? Нет, еще в отношении к пространству, к месту пребывания того, что творится, то есть, к миру как к тому, что есть где-то и когда-то вне бога. Вне отношения ко времени и к пространству бог есть не творец, а дух. Дух вечно есть не где-то, а везде, но не прямо, а возле, рядом. Он соприсутствует всему как единое одно всего. Он творит мир и спасает его от себя  вне себя в себе. Мир до творения есть в ничто, но в вечности он есть в боге. Так же и после творения мир возвращается в ничто, становится ничем в отношении творца, но остается самим собой в духе.
       Так возвращаясь в дотворческое состояние в качестве реакции на акт воплощения в творца, бог является светоносным, но холодным в своей трансценденции идиллическим существом, сопротивляющимся воплощению-творению, противником как самого себя как творца, так и мира творения с его увенчивающим карнизом в виде Адама (человека). Вторичная (реактивная) трансценденция бога представляется дьяволом, Сатаной, Люцифером. Божественное противоречие разрешается изгнанием разделенного (двусмысленного) человека на Адама и Еву из земного рая, знаменуя собой будущее противостояние между Богом Иисусом Христом как уже не творцом, а Спасителем, с Антихристом и его разрешение через Святой Дух в возвращении творения в лице людей в творца в небесном рае, в котором творец обращается духом.
 
       Абсолют и Иное. Абсолют – это сущее как то, что есть, потому что является причиной самой себя. Он есть по необходимости как то, без чего ничто из того, что есть, не может обойтись. Поэтому он существует по необходимости и для существования сего является собственно бытием. Он есть бытие для всего иного, чем не является сам. В этом качестве он есть чистое бытие. В себе он есть Абсолют. Для себя же он есть не-Иное или Я. В качестве чистого бытия все в виде существующего имманентно ему. Он же сам как Абсолют, то есть пребывающий в себе, трансцендентен всему, является Иным для всего. Как чистое бытие Абсолют есть единство всего, един во всем и все в нем едино. В этом виде он не-Иное. Как  собственно Абсолют или Иное всему в связи с тем, что он в себе, есть «ничто» для «что», не-бытие для всего существующего. Чем же он является для себя? Это будет понятно, если мы одновременно/синхронно будем брать его  и в себе и для иного. В себе он сам по себе, в ином ему или во всем он одно, начало, импульс творения, а для себя одновременно порождающее и порожденное и вместе с этим отношение между ними. В христианстве это развертывается в троицу ипостасей бога: отца-творца (начало, ген, глубину, причину), сына-спасителя (конец, цель, высоту, следствие или по-следствие) и дух-утешитель или укрепитель (середину, средство, широту, объем, саму связь).
 
       Абсолют в себе в вечности. Во времени он троица, в которой проявляется его Я как достаточное отношение к самому себе и необходимой причине и эффективной цели. В отношении к иному он творец. Материал творения ничтожен и есть укон или пустота. В отношении к себе материалом выступает ноуменальная материя/первоматерия в виде меона. Свое иное для Абсолюта – это троица. Чужое иное для него мир.
       Человек есть свое иное Абсолюта в чужом как меон (чистая возможность) в уконе (невозможности). Человек является возможностью невозможности быть богом/духом. Что это такое? Душа в теле или тело душевное. Когда невозможность станет абстрактной возможностью для чистой возможности? Тогда когда душевное тело станет духовным телом или разумом, разумным существом как телом бога-духа. Это еще не сам дух, но уже его тело. Что возможно на пути просветления темноты сознания человека, то есть, включения в работу не только тела механического/вещного/мертвого, энергетического/эфирного/живого, астрального/душевного, ментального/самосознания, но и тела буддхического/светового или лучевого с источником луча/телом атмическим или завуалированным яркостью Я и его невидимой сферой излучения/телом дхармическим. Предпоследнее есть духовное существо, а последнее сам дух.
               
       Бог и человек. Человек, пророк, святой, грешник. Бог есть дух. Он всеобщий. Не в том смысле Бог всеобщий, что он общий для всех. Это, конечно, вернее, чем говорить, что Он мой («Господом моим»). Но тоже неистинно. Истинно то, что все Его. Мы Ему не чужие. Это Он нам чужой, иной природы, чем мы. Он для нас Иной. Когда говорят, что Бог не-Иное, то имеет смысл это понимать так, что для Него нет ничего иного, кроме ничто. В это смысле Он один есть и есть Единое. Вот это ничто отделяет Его от нас для нас. Почему. Потому что ничто в нас. Ничто много в нас, а Духа ничтожно мало.
       Было ли Откровение Бога? Не только было, но есть сейчас, и будет впредь всегда. Этот мир исчезнет, во сне пребудет, а Откровение будет, уже для другого мира, иных существ, чем мы.
       Говорит ли Бог сейчас? Конечно. Сам? Разумеется, нет, ведь он дух, а не материальное существо. Он продолжает говорить нами, нашими устами, и не только. Правда, не все, что мы говорим, мы говорим от Бога, многое мы говорим от себя. Мы не претендуем говорить от Бога, ибо желаем быть собой. Тогда кто такой пророк? Это тот, кто имеет претензию быть устами Бога. Есть ли у него полномочия от Бога быть его устами? Разумеется, нет. У него их ровно столько, сколько у всех. Просто он много на себя берет и, конечно, надрывается и ломается и несет отсебятину. Знающим людям, которых называют «тайно посвященными», ведомо отличие того, что говорят от себя, от того, что говорят от Бога. Они это понимают. Не все пророки это понимают. И это понятно, ведь легче понимать со стороны, - так объективнее. Но саму ли суть, нечто внутреннее эти отвлеченные понимают? Тут трудно пророкам это внутренне всеобщее отличить от своего субъективного. Как и трудно тайно посвященным увидеть за субъективным всеобщее.
       Бог попускает пророчествовать пророкам от Его имени. Он к этому не имеет отношение. Он все видит как всевидящий, потому что вездесущий и вечный, но видит сквозь людей, их проницает, не задерживается на них в своем (для Него «свое» всеобще) всеведении, не фиксируется. Мало ли кто выступает от его имени. Все это пустое. Есть толк для кого-то, но никак не для Него. Неужели для Него нет обратной связи? Почему же нет, конечно, есть. Она заключается в том, что он творит и все, что творит, собой наполняет, но не как «господин», а как посторонний, предоставляя всему в соответствии с иерархией как порядком творения (для него, Абсолюта, как творца инволюционным (сверху вниз), а для творения эволюционным (снизу вверх)) свою меру свободы (абсолютности).
       История человечества помнить лишь три случая, случайности вмешательства Бога в мир в виде Его воплощения. Одно, первое, было творением человека по образу и подобию Бога. Вдохнул Бог дыхание жизни (дух) в прах и стал прах (ничто) душою живою (душевным телом) по имени «Адам». Адам есть такое животное, которое способно быть душевным существом. Когда он обрел чужой рассудок через раздвоение на себя и Еву, то есть, осознал, кто он есть (для этого нужна была Ева), он стал человеком, согрешил. Адам не был еще человеком, когда мог не грешить. Человек не может не грешить.
       Следующее вмешательство Бога в жизнь человека было вызвано не тем, что Бог пожалел человека, изгнанного из земного (животного) рая, но тем, что у него появилось самосознание. Бог стал действовать в отдельно взятом человеке по имени «Сиддхартха». Из этого ничего путного не вышло. Не готов еще был человек для духовного перерождения. Не сравнялся в человеке человек с Богом.
       Такое стало возможно только в третьем воплощении Бога в отдельно взятом человеке по имени «Иисус».
       В первом воплощении Бог вел себя как Отец. Во втором воплощении Он вел себя как Сын. В третьем воплощении Он вел себя как Дух. Адам ослушался Бога как Отца. Будда не признал Бога за Сына, смолчал, когда нужно было общаться, говорить с Богом, а не с людьми. Иисус перепутал Духа с Сыном, считая себя Сыном Бога. Иисус так и не понял, что нужно было равняться не на Сына, а на сам Дух. Не является Иисус Спасом, не его это дело. Этим должен был заниматься Будда, который не общался с Богом как Сыном-Спасом, а занимался молчаливым созерцанием пустоты. Для Иисуса Бог приготовил другое: стать человеку равным в Духе. Но Бог другой, чужой человеку. Между тем, как человек не чужой Богу. Бог свой человеку только в Духе. Но Духа мало в человеке. Он ничтожен в нем и есть собственно ничто из того, что есть в нем. Его образом является человеческая душа. Ничтожность духа в человеке является его грехом. Иисус как дух должен был снять этот грех со всего человечества. Однако, не зная в каком качестве его снимать, он «снял» его как «сын» Бога, то есть, так и не снял его с людей. Кстати, поэтому путаник Иисус и умер. Воскрес и вознесся не Иисус, а Бог-Дух в своем развоплощении. Посему люди до сих пор грешат сами, следуя в этом традиции Адама. Любовь, которая была в Иисусе и проистекала из неверного толкования своего предназначения, не способна победить грех. И все же она способна его ограничить кое в чем, кое-где, кое-как на какое-то время. В этом смысле любовь благодатна. Но природу человека, его естество, изменить не в состоянии. Единственное убежище человека для человека – это культура. В преумножении культурного богатства (полноты опять же культуры, а не натуры) любовь может проявить свое деятельное начало.
       Если в человеке много любви, то он способен стать святым. Разумеется не в смысле совершенства. Человек и святым остается несовершенным, ведь он не Бог Он «святой» только в смысле исправного исполнения «заповедей Бога», в которых Божественное перемешано с человеческим. Таков человек. Таким и будет навсегда в памяти Бога. Скоро человек исчезнет и его не будет, как всегда до рождения не было. Был, есть и будет только Дух. Если Он есть в человеке, то и пребудет вовек, как и был, несмотря на то, сколько Его в нем, пусть даже ничтожное число. Человек же смертен. Конечно, это человеческая трагедия.  Но что делать? Можно врать самому себе, а можно говорить правду, истину о своем положении. Утешительно по правде только то, что не все в человеке смертно и что не смертно, то не человечно. Но этого человеку мало, ему хочется, чтобы именно человеческое, его, свое было вечно. Не тут то было. Дух не может удовлетворить это. Поэтому люди его и не признают и подменяют своей выдумкой по имени «Бог». То же, что люди называют «Духом Святым», есть их самообман, с которым они отождествляют себя. Всех, кто их «выводит на чистую воду», они заклинают «не хулить на «Святой Дух», ибо этому нет прощения. Это и понятно, - здесь их самое слабое место, вранье самим себе. Именно в этом пункте они подменяют Бога, выдают свое за Божественное, себя тем самым обожествляют, молятся не на Бога, а на свое творение – религию «ловцов душ», в которой якобы пребывает Дух. Конечно, он есть во всем, в частности в церкви, но церковь не есть Он и Его. Не может творец сделать творение равным себе. Он есть все как одно, но все как разное не есть Он. Но оно в нем как оно, а не Он. Кстати, по этой же логике человек не может быть лучше самого себя. Единственное, что он может, так это стать самим собой. И тем более он не способен создать ничего лучше себя. Будет хуже, но весьма хорошо. Одно другому не мешает.
       Что остается делать человеку? Быть настоящим человеком, пока он жив. Неужели этого мало? Человек не вечен. И в Боге есть не человек, а Дух. Кстати, он есть и в человеке, но ничтожно мало. Не человек есть в Боге, а Бог есть в человеке. Когда эту простую мысль поймут христиане? И когда мусульмане поймут, что пророки тоже ошибаются? А буддисты, наконец, усвоят, что есть не только пустота?

       Философ, ученый и мистик. Философ находит в познанном незнаемое, ученый находит в познанном знаемое, а мистик находит знаемое в непознанном. Философ постигает знаемым, вернее, мыслимым, незнаемое, ученый постигает знаемым знаемое (узнает в незнаемом знаемое), а мистик постигает незнаемым незнаемое. Мистик потому постигает непостижимое непостижением, что непостижение для него обычное дело. Поэтому он узнает, «знает» непознанное. В этом он руководствуется интуицией. Причем не чувственной и даже не интеллектуальной, а мистической, или сверхчувственной в смысле обострения своей чувственности. Непостижение есть работа мистической интуиции. В этом оно соответствует не просто непознанному, но непознаваемому или непостижимому.
       Философ же занимается постижением постижимого в непостижимом. Тогда как ученый постигает постижимое в постижимом.
      Что же познает философ? Смысл. В смысле? Он познает в смысле сам смысл, думает о том, что он думает. Что это означает? То, что он не только и не столько думает о думе, мыслит о том, что мыслит, сколько мыслит то, что значит мыслить, как быть мыслящим мысль так, чтобы мысль была.

       Философия и мистика. Только после того, как начнешь не только читать философов и мистиков, но и сам заниматься и тем, и другим, приходит осознание того, что многое о том, о чем думают философы, можно найти у мистиков. Так перечитывая наших философов, таких, например, как Мераба Мамардашвили или Александра Пятигорского вместе с Давидом Зильберманом, понимаешь, что они читали мистиков или беседовали с ними, например, с Георгием Гурджиевым. Это видно из их писаний.
       Так и про самого себя могу сказать, что немало из того, что я надумал, прочувствовал и пережил в жизни, я потом встретил у мистиков. Взять хотя бы методику питания тонкими субстанциями, к которому ведет продолжительное питание простой и вместе с тем высокоэнергетической пищей стихий: воды, земли, воздуха и огня. Так недавно я соблазнился употреблением чая, питаясь прежде одной водой из жидких субстанций. В результате я стал ощущать себя пропитанным пахучей чайной субстанцией, которую не могу переработать в более тонкие субстанции, что мешает мне в духовной работе, которая часто стоит на месте ввиду недостатка необходимой тонкой лучистой энергии.
       Или взять так называемую «Великую Традицию», адептами которой были «Великие Люди». Что это как не путь к истине, жизнь в согласии с ней, выдаваемый между тем за некую тайную преемственность. На самом деле нет никакой традиции как школы с учителями и учениками, которые непрерывно учат и учатся друг у друга. Не надо буквально понимать такую традицию, рядить ее в мифические одежды прямого обучения. На самом деле есть истина, которая дается так или иначе каждому, занимающемуся духовной работой. То, что разные люди узнают то же самое друг у друга, они  невольно, для простоты усвоения и ясности понимания, принимают за некую школу мысли, чувства, слова и действия, имея склонность к олицетворению всего и вся. Кстати, указанная традиция длится даже тогда, когда тебя никто не слышит и не видит, не учится у тебя. Главное она имеет место в бытии и в том случае, если случается в единичном примере.
       Другой пример с душой. Понятное дело, это знают все знающие люди, душа человека – это не то же самое, что сам человек. Между тем незнающие люди отождествляют себя с душой, с этой изначальной сущностью человека как телесного существа. То, что человек с собой делает, - это он как личность, но не как душа. Душа больше и лучше человека, она есть дух в человеческом теле. Напротив, личность есть последствие ее существования в теле человека. Так вот причина одна, а следствий множество. Личность меняется во времени. Человек совершенствуется как личность, «развивая» в себе душу. Так ли? Да, нет, не так. Это душа развивается в человеке по мере его совершенствования. Этаким манером она все более и более «увязает» в теле, полностью воплощается в человеке, теряя себя. Чтобы сохранить душу, вернуть ее на «родину», в ее естественное состояние духа, необходимо развоплощение. Только таким образом душа остается вечной.
        Для чего же тогда осуществляется воплощение? Да, для того, чтобы всякое сущее более (как человек) или менее (как камень, растение или животное) пожило бессмертным на время своей, а не всеобщей жизни, которая живет смертью живущих смертных. При соблюдении соответствующей сущему меры (духа) этого времени вполне достааточно для того, чтобы побыть вечным. В вечности нет ничего того, что не было бы в смертной жизни. Просто в смертной жизни есть много больше того, что есть в вечной, например, есть прошлое и будущее. Потому то смертным и мало всей вечности для вечности ввиду заблуждения на ее счет. Им нужно бессмысленное повторение того же самого во все времена.
       Взять хотя бы православие, которое с точки зрения не православного христианина является более чем тысячелетней мистификацией, которая стоит только потому, что повторяет на все лады то же самое, одно и то же. По его мнению, это чудо стояния на своем есть типичный пример действия механики механических кукол. Как тут, кстати, пример с кукольником Гофмана - «крошкой Цахес». В действительности образ самоуверенного (уверенного в истинности своей веры, затвержденного в догматах) Я есть ложный, мнимый образ. Там все заучено, поэтому и нет места человеку как живому, а не мертвому существу. Христианство тяготится православием и проявляется в иных образах, изводах веры. Вместе с тем православие – удобная гавань для утешения всех оппортунистов, отказавшихся от испытания себя. 
        Так ли это? Нет, не так. Православие явилось реакцией верующих не на Бога, а на самих себя, на религию в своем лице. Православные не желали принимать в Бога самих себя. Они хотели оставить веру  в таком виде, в каком она была у Иисуса Христа. Но христиане не Иисус Христос. Каждое новое поколение привносило в христианство что-то от самих себя. Уже православные привнесли в христианство столько своего, догматического, что из-под него стало почти не видно, что есть в нем от события Откровения Бога. Пускай даже потом многое было добавлено бессознательно, не как у католиков сознательно, но все равно исказило сущность первоначального христианства. У католиков сознательное искажение основ вероучения вызвало в среде «простых верующих» сопротивление, протест, что раскололо вселенское (католическое) христианство. Важно понять, что религия – это не творение Бога, а деяние человека и оно, как и человек, меняется во времени, заполняя себя человеческим, слишком человеческим содержанием. Православие этому сопротивляется, но попытки его тщетны и даже вредны, - чем больше оно старается сохранить в неприкосновенности остатки былого вероучения, тем более оно превращается в «общее место» и становится менее жизнеспособным. 
        И все же в православии есть испытание себя на веру и верность. Только это испытание прошлого, которым живет до сих пор настоящее. Чтобы православие стало живым, чтобы оно ожило, оно должно освободиться от самого себя. Это последнее освобождение. Но оно тогда освободится от себя, когда такое освобождение станет традиционным, войдет в привычку. Однако освобождение тогда войдет в привычку, когда православный освободится от православия для того, чтобы быть таким же христианином, какими являются все первые христиане: христианами, а не православными. Но это будет только тогда, когда все католики и их реагенты - протестанты тоже освободятся от своего католичества и протестантизма и станут просто христианами, каким был изначальный, доисторический христианин – Иисус Христос. Православный, будь проще, - простым христианином, а не правым на славу. Не то, только гордится своей правильной (верной основам) верой перед другими христианами. Гордыня здесь в вере, в верности. Он боится быть неверным пред Богом. В этом его слабость - слабость праведника, правдеца.  Через эту боязнь показывает свою ограниченность религия как страх перед Богом. Религия – это страх. Страх веры в слабости веры в верности. Вера – это страх. Надежда – это чувство. Любовь – желание. Такова религиозная мудрость, которая заключается в том, чтобы человек знал свое место в качестве раба Господа. Человеку нужна религия из-за его слабости. Ангелу не нужна ни вера, ни надежда, ни любовь. Он свободен от такого рода зависимости. Его зависимость заключается в свободе духа.
       
       Дух и личность. Дух воплощается в материальное тело человека и становится душой или астральным телом желаний, вожделений, побуждений, стремлений, страхов, надежд, чаяний и ожиданий. Дух всеобщий, душа особая, а человек отдельно взятый. Со временем душа как врожденная сущность, отличная от самого человека как материально чувственного и контактирующего (сообщающегося)  явления, развивается в человеческую личность. Личность – это психофизическое единство человека как особенное выражение или манифестация всеобщего (духа) в единичном материальном субстрате. Личность – это то, что сделал человек из самого себя под влиянием окружающих стихий (природных и общественных) и свидетелем чего является душа. Выходит, душа является врожденным, а личность приобретенным элементом человеческого множества. Личность  есть то, кем может стать человек на время своей жизни. Лично человек смертен, то есть, он как личность, а не только как тело, умрет. Что же останется после человека от самого человека? Разумеется, душа. Причем не его душа, а он часть души, имеющей другие части, в которых она продолжает существовать. Часть души от лично умершего человека может сообщаться с другими частями души живых людей или пребывать в покое/сне до нового воплощения.
       Получается, что лично человек представляет по своему или особым образом отдельно от других людей то, что в них тоже есть как всеобщее, но не нашло такого представительного выражения. Тем более представительнее такое выражение всеобщего, чем оно умереннее, гармоничнее развито. Тогда мера и есть идеал человека в данном виде отдельно взятого индивида.
       Вечным может быть только всеобщее Я как сознание всеобщего бытия сущего Универсума. Вечный имперсонален, то есть, дух безличен. Почему же? Потому что личность есть отдельно взятое в связи со всеобщим и связь эта особая. В случае с духовным существом, непосредственно связанным с абсолютным принципом духа, его ограниченность временем вызвана творением тварного мира. В этом смысле духовное существо имеет возраст того творения, которое создает в качестве творца. Но помимо творца он еще и отличается духовностью, ибо есть функция олицетворения духа как первопринципа/аргумента.

      Редукционизм. Всякая наука, да и не только наука, но и любое занятие, использующее объяснение в качестве познавательного средства нечто или некто, прибегает к упрощению сложного объекта. Если бы он был простым, то не являлся бы объектом научного или какого-либо иного исследования. Упрощение объекта исследования неизбежно приводит к подмене реального предмета его превращенной формой. Изучается уже не реальный предмет, а интендированный сознанием предмет, то есть предмет в сознании. Так сознание начинает заниматься не миром вне сознания, миром в сознании. Но мир в сознании – это даже не мир сознания, ибо последний есть не только мир в сознании, но и сознание в мире, и сознание в сознании, и еще нечто иное.
 
      Слабость каждого. У каждого человека и не только человека есть своя слабость, свое упрощение сложных отношений с миром, с себе подобными и с самим собой. Эта слабость есть его ограниченность. Эта ограниченность и есть его  Я, которое он холит и бережет пуще зеницы своего ока. Во всем остальном он подобен миру и кругу общения. Да и в самой своей слабости он подобен всем прочим. Но последнего обстоятельства он не принимает и остается в своей обманчивой слабости в гордом одиночестве. Как правило, его слабость является пороком, который он стыдливо прячет от всех, боясь раскрыть свою слабость и оказаться беспомощным и беззащитным перед всеобщим осмеянием и осуждением. Причем у откровенно порочных людей такой слабостью является некоторая добродетельная черта, которую они старательно скрывают от подобных себе негодяев. Как только найдешь в человеке эту слабость, так можно наверняка управиться с ним. Чем пользуются те же самые негодяи, которые о других судят по самим себе.

       Психиатры и психи. Психиатры сугубо настроенные редукционисты. Все люди для них психи. С их точки зрения граница между нормальной психикой и ненормальной условна и прозрачна. Работая с психами, психиатры невольно переносят на психически здоровых людей свои диагнозы. Разумеется, они делают скидку на подобную пристрастность и стараются строго делить свою жизнь на работу и семью с обществом. Но работа, как всегда, оказывает свое негативное влияние на их частную и общественную жизнь, искаженно представляя реальную жизнь сквозь кривое зеркало психиатрической заданности. Поэтому нередко психиатры сами сходят с ума, разумеется, не сразу и не ураганно, но явно эволюционируют в сторону своего ненормального предмета исследования  силу действия закона единства сознания и бытия, в данном случае сознания больного и бытия врача. Хотя, впрочем, может быть и обратная настроенность: сознания врача на бытие больного с последующим обращением.
       В популярной (массовой) культуре обращение врача в больного общее («больное») место. Конечно, признание психиатра психом есть оксюморон и свидетельство дурного вкуса выносящего суждение. Но «дыма без огня не бывает», как утверждали индийской логики школы «ньяя».

       Круг в круге диалектики развития общественной жизни. Как капитализм прошел весь круг развития общественной жизни, начиная со своего первобытного зарождения и заканчивая собственно капиталистическим завершением, минуя свое глобальное рабовладение (империю) и феодальное обособление, так и социализм следовал по этим этапам в своем развитии, начиная с дикого ленинского (первобытного) коммунизма, продолжая варварским сталинским рабовладением и феодализмом «развитого социализма» и завершая свой путь цивилизованным капиталистическим (с «человеческим лицом») времен перестройки.
       Китайский или вьетнамский социализм есть затянувшийся, как и сам поздний атлантический капитализм, социализм, который «канет в Лету» вместе с этим капитализмом. Социализм - это тень капитализма. Когда разрушится капитализм, тогда он похоронит под своими обломками и социализм. Без капитала нет и труда, как и, наоборот, без труда нет капитала. Из-за слабости человека, его эгоизма капитал так и не станет общественным достоянием, каким является труд, ибо практика строительства социализма показала, что человек в той же степени социальное существо, как и частное, животное.
       Не только у капитализма нет будущего, но его нет и у социализма. Это было бы не так, если бы человек не был частным существом. Общественным существом можно быть не всегда и не везде каждому. Разумеется, есть не только настоящее, но и будущее капитализма и социализма. Однако это будущее не бытия, но лишь сознания. Конечно, сознание будущего у социалиста и капиталиста различное, если не прямо противоположное. Если у капиталиста, который есть общее место современного человека, будущее является глобально частным, то у социалиста, как, например, в фантазии фантастического советского писателя Ивана Ефремова, оно сугубо глобальное в форме «Общего Кольца» цивилизованных галактиан.

       К другу. Я сам уже потерял уверенность в том, что можно сделать человека лучше. Способен ли он к действительному духовному самосовершенствованию? Вероятно, нет. То, что под этим называют, выдается как желаемое за действительное. Обыкновенно под совершенствованием человека понимают доведение и реализация его возможностей до предела. Но человек ограничен. Между тем как дух безграничен. В человеке он теряет себя, свою свободу и превращается в зависимую от телесной ограниченности душевную стихию. Человек в той мере способен к совершенствованию, в какой душевно к этому расположен.

       Типы существования в философии и ее окрестностях. Есть любители подумать. Это влюбленные в философию. Но они не философы. Есть студенты, изучающие философию в университете. За что они ее принимают? Разумеется, за учение. Это учебная философия, то есть, философия не в собственном смысле слова или философия для посторонней надобности. Кто занимается такой философией со студентами? Естественно, не сами философы, а преподаватели или учителя философии. Среди таковых философов раз, два и обчелся. Философы занимаются учебной философией, когда им делать нечего, то есть, невозможно работать философами. Не только студенты, разумеется, и философских факультетов, но и преподаватели философии, по преимуществу, не являются философами.
       Так может быть ученые, занимающиеся философской наукой, являются философами? Да, нет же. Они исследуют философию как предмет. Так пристало действовать ученым, но не философам. Правда, философ может заняться философией как предметом исследования. Но это уже будет не философия, а наука.
       Философией занимается в собственном смысле слова, тот, кто сам является философом, если он занимается своей философией, при условии, что она у него есть. Только философ имеет возможность заниматься чужой философией как философ с точки зрения своей философией, другими словами, заниматься, например, историей философии. Не факт, что он станет общепризнанным, публичным философом. Для этого необходимо как желание философа, так и готовность людей признать его философию общезначимой, всеобщей. Но не достаточно. Последнее исполнимо, если человек как философ идет в ногу со своим временем в философии. В самом деле, публичным философом становится частный мыслитель, если он своевременен со своей философией. Именно тогда он в отличие от обывателя, принимающего свое за всеобщее, и от ученого, признающего общее за свое, ведает все как конкретно-всеобщее, видит во всем, включая себя, одно. В этом заключается особенность его как индивидуальности. В таком случае он становится философской личностью, лицом философии эпохи.
   
       Зачем философия называется «философией». Известно, что слово «философия» переводится с древнегреческого языка на русский буквально как «любомудрие» или «любовь к мудрости». Как обыкновенно интерпретируют это любомудрие? Вот так: философия – это не мудрость, если понимать под мудростью всезнание, а любовь к мудрости, к всезнанию, стремление к ней и к нему, знание того, что ты не все знаешь и потому стремишься преодолеть этот недостаток.
       Другое толкование дал Данте Алигьери в своем прозаическом произведении «Пир», где написал, что “Filosofia e uno amoroso uso di sapienza”, что примерно можно перевести на русский язык так: «Философия есть одно любящее использование мудрости». Как понять это высказывание итальянского поэта? Думаю так: в философии главное искать и находить во всем одно. Здесь мудрость родственна любви. Ведь именно любовь связывает многое, разное, вплоть до противоположного. И чем противоположнее связанное, тем подлиннее любовь. В этом и заключается мудрость. Как равным образом она сквозит и в том, чтобы в одном находить все. Мудро за деревом увидеть лес, но мудро и обратное, - в лесу не потерять из виду дерево.

       О Боге, педагогике (учителе и ученике) и прочем. Истина как слоеный пирог имеет многоуровневый характер. Вот мы думаем о боге, как нам внушили догматики думать о нем. Таков ли он на самом деле? Конечно, нет. Это понятно уже из самого понятия бога. Так мы себе его представляем. Религия – это общее место встречи с богом. Так с кем или, точнее, с чем мы встречаемся в ней? Разумеется, с общим местом как с тем, что у всех встречных-поперечных сидит в голове. Это общее место есть не бог, а религия как отношение верующих друг с другом, а бог здесь есть лишь форма представленности их друг другу в лучшем виде. Без бога как знака общего места, его означающего они бы не встретились в лучшем виде, не нашли бы общего языка друг с другом. Лучший вид друг друга они вознесли над собой, вынесли во вне своих отношений, чтобы их не «запачкать» мимолетными страстями на злобу дня. Поэтому не может быть асоциальной религии. Бог соединяет людей. Его самого по себе нет в том виде, в каком он является человеку. Его вид отсутствует ввиду представления человека, подменяющего его самим собой. То, что бог является означающим религии как связи людей друг с другом в отчужденном от самих себя виде бога, они не знают, принимая его за означающее религии, за то, во что, точнее. в кого они веруют.
       Есть ли бог в собственном смысле? Конечно, его нет. Есть боги как духовные существа. Бог есть имя собирательное для такого класса существ. Един только дух, Но он не существо, не нечто сущее. Но он и не не-сущее. Тогда что он есть? Единственное, что можно о нем сказать, - это то, что он есть. Но что он есть, какова его сущность, а не существование, нам неведомо. Можно только сказать, что его сущность есть существование. Причем не только его, но и всего сущего в целом, но только в нем, а не во всем. Это знали еще средневековые схоласты, например, Фома, следуя в этом за платониками (неоплатониками, препарировавшими Аристотеля).
       Если сам дух нам малодоступен, то, может быть, хотя бы духовное существо нам будет понятно?  Но и с ним у нас налицо проблема понимания. Мы понимаем только то, что сущность духовного существа в духе. Но что это такое, -= дух в существе? Душа в его теле? Если в собственном виде это понять трудно, то может быть оно станет понятно в его отношении к известному? Что дух для тела? Если все познается в сравнении (разумеется, это трюизм, но что делать?), то тело можно представить в виде буквы, а дух в виде ее смысла. Но тогда выйдет, что дух есть сущность тела как его явления, что ведет к умножению сущностей, что вредит естественному (простому) объяснению при условии, что всякое сложное объяснение избыточно. Как же быть? Быть без смысла, без духа в теле в качестве души. Получается обеднение человека, его упрощение. Такая простота, как говорят, «хуже воровства». Получается, что мы сами у себя украли самих себя. Остается сказать, что дух в теле человека есть его душа как сама человечность или сущность человека. В социальной проекции – это любовь как связь человека с человеком. Тогда душа не в человеке, точнее, его теле, а между людьми в их отношениях друг с другом, в действиях друг на друга. Тела здесь только средства передачи.
        Следовательно, человеческий дух или душа в теле как дух в человеке не субстратен, материален, а функционален. Есть не материя, а энергия ее, в человеческом случае, производное(ая) тела (аргумента), телесная функция, или телесный симптом, его складка? Дух как симптом телесного/соматического заболевания? Ведь не зря говорят: «больная душа»? Дух есть свидетельство того, что с телом что-то не в порядке, явление не функциональности тела, но его дисфункции? В таком случае люди говорят, что «в меня вселился кто-то другой», чужой, иной, чем я сам, понимая под «сам» естественное телесное состояние жизни в собственном (индивидуальном) виде. Любовь как «я болен вами». Слов из песни не выкинешь. Какова в этом роль интеллекта, ума, разума? Разум есть вторая производная тела, функция функции тела. Явление тела в сознании для самого сознания как духа в теле или души. Дух для тела, а ум для духа.
       Значит, есть информация. Органом работы информации является ум. Есть энергия. Ее носитель – это дух в теле или душа. Есть и вещество. Это тело. Причем все это, - ум, дух и тело находятся в связи друг с другом и связывают человека с себе подобными. Они находятся, если можно так выразиться, в функциональном симбиозе. Ум и дух являются проявлениями тела. Следовательно, дух есть не сущность тела, а его явление. Только уточню: сущностное явление. Это в первом приближении, - приближении уже философском, а не религиозном или научном, не говоря уже о бытовом, обыденном приближении к истине.
       Другое дело, когда мы говорим уже о глубинном, а не поверхностном обнаружении истины. Ведь истина имеет не только открытый характер «алетейи», но и скрытый характер «летейи» - характер «Леты», о котором мы склонны забывать. Истина, как минимум, двусмысленна. Она есть поверхность глубины и глубина поверхности. Правда, истина не только двусмысленна, амбивалентна, она еще апоритична, антитетична и антиномична. Она открывается, скрываясь, и одновременна, скрывается, открываясь. Она заводит в тупик своего пытливого искателя, когда он натыкается на самого себя. Истина противопоставляет себя себе самой, себе противоречит.
       Однако пора вернуться к богу. Он и есть, как говорится Иисусом в евангелии, «жизнь, истина, путь». Все путем. В пути. Но в пути все путается, запутывается. И все же рано или поздно распутывается. Это путь жизни, который не в истине заканчивается, но в ней продолжается, идет, ибо истина не только и не столько конец, результат движения, пути, сколько он целиком, с началом, серединой, (по)средством и концом на каждом шаге пути. Дух как уже сущность на этом (глубинном и одновременно возвышенном, а также расширенном) уровне понимания является лично не одному, а многим во плоти, по-человечески. Разумеется, в таком виде он приземляется, упрощается, теряет себя в ином, другом, чужом, и может быть непроизвольно и тем более произвольно подменен своей прямой противоположностью, - «человеческим, слишком человеческим».
       Что же такого собственного божественного (не человеческого) есть в боге? Это, прежде всего, его потусторонность. «Человеческое, слишком человеческое» – это выражение Ницше есть выражение посюсторонности человека, его природности. Бог не естественен, он сверхъестественен. Но что означает собственно эта «сверхъестественность»?  Ни много, ни мало то, что его природа независима от внешней причины, что он существует сам по себе, то есть является причиной самого себя. В этом смысле он есть субстанция. Правда, новые богословы толкуют его природу не в вещно-субстратном (абсолютном) смысле, а уже в функционально-энергетическом (относительном, релятивном) и даже экзистенциальном (в смысле события, акта). В любом случае, - как в случае метафизическом в виде трансценденции идеи-существа или в случае историческом в виде имманенции понятия, наконец, в случае эмпирическом (опытном) в виде трансценденталии как корреляте экзистенции, - бог остается непознаваемым. Так же непознаваемы для умственно отсталых людей (иных, за неимением лучших, нет) другие более разумные существа, которых люди называют демонами или ангелами. О чем думают люди? О боге, об ангелах? Да, нет, они думают, что бы покушать, а потом как оправиться и, наконец, чем, а не зачем, поразмножаться (размножаются теперь не столько по необходимости, сколько для удовольствия) и где и когда завалиться спать.
       Для наглядного примера возьмем в модальном смысле то, что является необходимым и возможным. Так экономика необходима, и она является стратегичной. А вот политика возможна и является тактичной. Этим они соответственно похожи на науку и искусство (экономика похожа на науку, а политика - на искусство). Следовательно, политика ограничена строго размером экономики, ибо возможности работают строго в рамках необходимого. Что же действительно? То, что противоположно возможному. Что это? Духовная активность. Ей соответствует философия, а не магия, ибо магия в быту случайна, тогда как философия в бытии достаточна. То, что не только необходимо, как например, наука с ее рассудком, ограниченным миром обычных чувств, им определенным, но и достаточно, то есть, еще и разумно, действительно, как говорил старик Гегель. С философией согласуется мистика как скрытое открытого, летейя алетейи. Мистика превосходит неразумную магию, сверхчувственность которой не дотягивает до разумно сверхчувственного.
       Современные люди, включая политиков, тактичны, не более. В стратегическом плане они детерминированы маркетом, куплей-продажей. Ведь они буржуа. Большего им не по силам. Человечество упустило свой шанс еще в XX в. Что хочет продемонстрировать мировой изгой – Россия? Что ей предъявить кредиторам? Нечего. Нет ни одной стоящей, настоящей идеи. Время идей, идеократий прошло. Ей, как и Китаю, приходится бороться на чужой доске по чужим правилам. От своих (советских) правил она отказалась. Поэтому быть ей, как и Китаю, в свой черед, битой. Это очевидно. Почему Союз выиграл (именно он, а не коалиция) в WWII? Не столько потому, что его, как медведя, загнали в угол, сколько потому, что он давал альтернативу, иной образ жизни. Что современная Россия может предложить миру? Государственный суверенитет как анахронизм XIX в. с его народными (национальными) духами? Или традиционные ценности православия? Смешно бравировать этим в век глобализации, нет, не духа, а капитала. Патриотическая идея Путина – общее (то есть, пустое) место пропаганды. Ни одной свежей, я уж не говорю «умной», идеи. Политика XX в. явно отдыхает. Где новый Ленин? Зачем? Подать нам Николая Кровавого. Или Китай. Откуда он появился? Из американского доллара, вложенного в дешевую рабочую силу как основной стратегический ресурс Китая. Американцы как открыли лавочку по названию «Китай», так ее и закроют, когда перспектива станет дороже сиюминутной выгоды. А где Россия? Она представляет для мира интерес не своими людьми, а природными ресурсами и только. Или та же самая Северная Корея? Что это? Перспектива человечества? Разумеется, нет. Это пример того, что с тобой может быть, если ты замкнешься в себе и станешь «психопатическим пунктиком» размером с целое общество. Как тут не вспомнить Фромма с его идеей «больного общества».  Именно это ждет и прочие «суверенные государства», вроде России или Китая. Для настоящего развития, превосходящего возможности буржуазного образа жизни, силенок маловато. Это явно не по плечу не то что буржуазным товарищам из России, но и буржуазным товарищам из Китая. Как минимум для этого нужно быть пролетарским товарищем. Я уж не говорю о духовном товариществе. Да и само наименование «товарищ» попахивает товаркой, товаром, тварным.
       Кстати, идея бога (богача) из того же джентльменского набора. Есть нечто, но не некто, выше (в смысле значительнее) того, что именуется этим словом. Является ли это «нечто» истиной бога? Конечно, нет. Почему? Потому что бог есть не явление, а иллюзия сути. Иллюзия, в отличие от явления, не сущностна. Она есть не-сущность. Тогда как явление сущностно, а сущность является. Как не-сущность бог случаен, контингентен. Это то, что люди по недомыслию называют «чудом». Бог есть симуляция человека, его симулякр. Человек его выдумал, чтобы ему, такому жалкому и одинокому существу, не было страшно в мире. Ведь наедине с миром человек встречается с собственной смертью как результатом его рождения. Вот он и жаждет чуда вечной жизни как того, чего нет нигде и никогда во времени этого мира (места), а есть вместо этого всего как иллюзия.
       И все потому, что в начале или сначала человек верит по недомыслию, по наивности. Наивных обманывают. Что это означает? Только то, что люди верят для того, чтобы их обманывали и прежде всего они сами обманывались. Самообман делает из человека энтузиаста. Человек вдохновляется ложными идеями как медиум. Но рано или поздно за колдовским чудом, очарованием приходит разочарование. Пустота жизни заполняется верой уже от отчаяния. Это не наивная вера идиота, а отчаянная вера фанатика. Тот верит вопреки рассудку. Это не положительная, тетическая вера простофили, а отрицательная, антитетическая вера искушенного. Казалось бы, самообман и есть фанатизм. Но нет. Фанатик не обманывается на свой счет. Сам себя он обмануть уже не может. Он обманывает других своим автоматизмом веры. Он уже знает себя. И вот такого разочарованного он вынести не может. Своей верой фанатик отрицает себя перед тем, чего на самом деле нет. И он это знает. Поэтому он и способен разрушать все то, что есть, а не нет, вокруг. Верующий из отчаяния или фанатик верует в ничто. Возможен ли синтетический тип верующего? Кто знает. Если возможен, то он должен, грамотнее сказать, ему следует не верить в свое неверие (что такое вера в ничто, как не вера в неверие?), а, наоборот, не верить в неверие, «снять» его, отрицать отрицание без отрицания отрицаемого (веры), чтобы обрести веру в вере. Но как ее обрести, заново не обманувшись? Парадокс.
       В последнее время понял, что так и не стал учителем, но был прилежным учеником. Правда, теперь мне это ученичество побоку. К тому же ученичество коснулось только ментальной грамматики (логики). Я научился употреблять те же самые слова, что и так называемые «властители дум». Только понял, что их можно вязать или развязывать и так, как я понимаю, а не только так, как понимали первостатейные авторитеты мысли и слова. Это не означает, что авторитеты не умеют «пудрить мозги». Это получается даже у  второразрядных авторитетов современного (модернистского) типа, вроде Ильенкова и Мамардашвили или постсовременного (постмодернистского) типа, вроде Фуко и Деррида. Открою тебе «тайну Полишинеля»: это умеют делать даже модные третьеразрядные болтуны и писаки, порой увлекающие и нас с тобой. Человек всеяден и падок на удовольствия. Ведь есть и удовольствия ума.
       Для того, чтобы быть учителем ума, нужно знать, что надо, а не то, что не надо. Что надо то? Чтоб тебя понимали. Казалось бы, легко. Но взаправду трудно, ибо понимают одно и то же по-разному, пока не втолкуешь, то есть, «не настучишь по котелку», в котором варится мысль, чтобы сварился смысл. Такая метода мне противопоказана, ибо я не деспот. Учитель не может не быть догматиком, тираном. Настоящий учитель, разумеется, скрывает, что он деспот, предоставляя мнимую свободу ученику, то есть, что-то ему открывает, скрывая главное, - внушение. В его скрытности проявляется хитрость ума. Есть ум от ума. Им обладает мыслитель. А есть хитрость ума. Ей обладает учитель. Мыслитель и учитель не есть одно и то же.
       Естественно возникает вопрос: «Может ли мыслитель быть учителем»? Конечно, не может. Им может быть человек, не являющийся, а бывший мыслителем на момент учительства. Мыслитель не хитрит. У него бесхитростный ум. Но может ли учитель быть мыслителем? Может, но только в прошедшем времени, при условии, что прежде был мыслителем. Стать после учителя мыслителем сложно потому, что для этого следует заново родиться, но уже не во внушении, а в мысли. Рождению в мысли мешает внушение, внушительное положение учителя, который не способен быть самокритичным из-за своей внушительности, поучительности. 
       Мыслитель размышляет и понимает человека, а учитель внушает и повелевает (управляет) учеником. Есть еще ученый. Тот не размышляет, но и не внушает. Он исследует, изучает свой предмет, чтобы знать, то есть, объяснять, что он представляет.
       Разумеется, и философ, и ученый-исследователь могут работать в учебном заведении, но не как философ и ученый-исследователь, а как преподаватель. Хороший учитель – это такой учитель, который способен порождать учителей, делать из учеников учителей. Плохой учитель не способен на это, но он может из компенсации попытаться стать философом или ученым-исследователем. В таком случае, если он окажется удачным, мы будем иметь вторичного (второстепенного или посредственного) философа или ученого-исследователя.
       Как же быть с учителями в магии, мистике, религии и искусстве? В магии внушение главное. Поэтому учитель в ней центральная фигура. В религии внушение тоже немаловажно, но там оно делит ложе с утешением. Поэтому учитель в качестве священника там центральная фигура, заслоняющая «святого», ибо последний довольно редкое явление в ней. В искусстве главное не внушение и повторение, но творение. В нем важнее не учитель, который там имеет место, но ученик, учителем коего является не человек, но муза, ангел с неба или демон из ада. В мистике, как и в искусстве, важна медиумичность ученика. В отличие от магии мистик не является учителем по преимуществу, ибо не внушает, но внушаем. Внушаемость противопоказана философу и ученому-исследователю. Но не менее вредно в деле особенно философа поучение как по-следствие внушения.
       Учитель в мистике магического, а не спекулятивного характера, какой является теософия, например, мадам Блаватской, представляет собой в ее глазах некое «потустороннее» (иное) существо, которое явлено ей в виде махатмы – учителя мудрости. В отличие от церковников теософ «педалирует» на свою внушаемость (медиумичность), но не отказывает себе, как и церковники вместе с магами, в том, что сам парадоксально является по этой же причине внушительным для других. Махатму он признает в качестве презента поучительного внушения, а себя узнает, как репрезента или ученика учителя мудрости, его повторителя (миметика), эпигона, то есть, подражателя. Философ видит в боге и его ангелах не внушителя и его агентов, а дух и духовные существа, которые не внушают и даже не склоняют, поучая, а пробуждают его сознание, открывают ему «глаза ума» (умозрение) на реальность такой, какая она есть. Ученый же воспринимает не подлинную реальность, вне его сознания, а в своем сознании, то есть, ту реальность, которая на него, его чувства, подействовала, или реальность вместе с сознанием. Ученый контактирует с реальностью в «презервативе собственного чувства».
       С чем же контактирует мыслитель? С явлением самого духа. Что это за явление? Это сам разум, сущностью которого является дух. Само собой, напрашивается вопрос: «Есть ли в духе неразумное»? Конечно, нет. Таким оно только кажется субъекту, ограниченному иллюзиями исследования, магии, мистики, артистической (эстетической) игры в оригинальность, учительства.
       Однако если для мага, мистика, ученого, деятеля искусства и учителя иллюзия является имманентным врагом, то для мыслителя она трансцендентный враг, с которым затруднительно бороться. Этим врагом может быть он сам, еще не знающий себя.
       Иллюзия, даже если она осознается магом, мистиком, артистом, ученым и учителем, то не как иллюзия, но только как ошибка рассудочного исчисления или просто расчета и обмана чувств. Тогда как философом иллюзия узнается в качестве иллюзии, а не ошибки, если размышление оказывается состоятельным, то есть, непротиворечивым, последовательным и законченным, разумеется, при условии, что истинны исходные посылки, в качестве коих выступают философские принципы.               
       Какой практический вывод из анализа взаимных отношений учителя и ученика можно сделать для себя? Нужно ли учиться? Да, нужно, но осторожно, учитывая то, что доверие в отношениях – рискованная вещь. Всякое слово учителя необходимо проверять на непротиворечивость и соответствие вещи и манере его поведения, а высказанную мысль на логическую совместимость с правилами рассуждения. Для этого необходимо иметь минимум здравого смысла и личного опыта жизни. Если же слова учителя расходятся с его делами, а мысль путается в сетях информации (сведениях), то опыт ученичества может носить только негативных характер.
       И еще. Не может не возникнуть вопрос о том, как понять учителя, когда он касается вещей, которые нельзя проговорить, - бога, ангелов (демонов) etc. Вот в таком случае, если все же он говорит об этом, его слова нужно понимать, чтобы они были осмысленны, не буквально, а иносказательно, в переносном смысле. И тут возникает проблема, ибо традиционно (религиозно) слова о боге, его мире (рае) ангелов и демоническом аде высказываются и толкуются буквально, то есть, условное интерпретируется в безусловном смысле, и ясно почему. Потому что религия, как и магия, существует для наивных людей, которых легко можно обмануть «ловцам душ».
       Тем же, кто желает быть не только учеником, но и стать учителем, следует пожелать знать в этом меру, - учитель фигура условная и, естественно, существуют случаи, когда он бессилен что-нибудь объяснить не только ученику, но и самому себе или таким же невежам, как и он сам. Как правило, это «что-нибудь» является самым главным. Бессмысленно и потому бесполезно искать у него ответы на жизненно важные вопросы. В лучшем случае он смолчит, в худшем, – заболтает проблему. Учитель нужен для общего, суммарного воспитания коллектива. Не больше. Это распространяется и на так называемых «гималайских учителей». Тем более, что оные под видом «махатм» были иллюзорных представлением европейских учеников азиатских учителей. Они такими хотели их видеть. В другом виде они их не желали принимать. Для большего и важного нужен не учитель, а собеседник.

                Мыслища (размышления полного дурака или осла)
       Ничто как что. Ничто есть ист-очник всего или его за-очник? Выходит ли оно из отрицания, отрицательного суждения об утверждении существования нечто в чем-то (где-то) и когда-то или служит основанием такого суждения? Есть ли оно отсутствие самого существования, его форм («в чем», - в месте и во времени) и способа (движения) как с-покойного «нигде и никогда»? Может ли быть отсутствие в качестве присутствия? Получается, ничто везде и всегда присутствует как отсутствие всего иного? Если так, то что такое само присутствие? Оно больше себя самого, то есть, допускает иное, чем оно само, что означает присутствие не только себя, но и отличного от себя, уже как другого по отношению к себе как присутствию, - уже производного, вернее, произведенного отсутствия. Но оно само, это присутствие, в качестве «что» по отношению к самому себе есть ничто иное, как что или ничто? Если здесь «ничто» есть только момент становления что самим собой в самом себе как присутствии или бытии/существовании, то ничто есть факт, событие в самом присутствии невозможности не быть нигде и никогда. Если ничто есть что, то «что» есть ничто. Или ничто появляется в «что» как присутствии, когда оно само уходит в основание и является неявленным самим собой, но явленным иным, уже не в качестве субстанции, но предиката всего как многого, ему причастного как одному? Если так, то понятна идея христианства понять Бога не только и не столько как одного, но как многого в одном, а именно в качестве как Творца (Отца) сотворенного вне себя, так и Рожденного (Сыном) в себе собой (Духом) для себя (Сына) и для иного (Мира). Свое иное вне себя для Бога есть человек. Ангелы как существа-силы-сущности бытия (мира) Бога есть в Его отношении к иному (Миру) и есть в качестве утверждения этого отношения, так и отрицания, уничтожения в виде «падших». Причем у-ничтожить можно только то, что есть. В этом смысле ничто есть нечто производное что как факт, событие не-бытия в бытии. Оно существует в существовании как момент перехода существования из одного вида, качества в другое.
       Невольно возникает вопрос: «Имеет ли ничто креативную силу»? Да, имеет, ибо связано с трансформацией, с превращением что через ничто как ничтожение в иное что. Но что это за сила? Сила отрицания данного ради заданного, интендированного, имеемого в виду, в идее. Да, но не только. Сила отрицания ничто вызвана своей исключительностью, случайностью/контингентностью пребывания в существовании/присутствии.
        Ничто не только спорно, конфликтно, противоречиво, но и случайно. Ничто есть случай исключения, подтверждающий правило существования. В этом смысле от ничто нельзя избавиться. Оно есть вечный недостаток самого бытия, его сквозная рана необеспеченности и гарантированности самого себя как присутствия. Но вместе с тем эта недостаточность есть стимул восстановления в настоящем посредством появления нового (будущего) в старом (прошлом) и его, старого сохранения в небывалом новом в качестве традиции, преемственности. Учение и есть процесс такого преемства, в котором учитель (старое) учит ученика (новое) как быть в настоящем самим собой, то есть, настоящим, то есть, быть, а не быть. Тем самым учитель обеспечивает себе место в бытии в подготовке своего преемника. Без ученика нет и учителя. Иное дело сама новизна как сила отрицания ничто в что, данном в виде учителя. В этом смысле для ученика учитель друг, но истина, то есть, его бытие из будущего важнее учителя из прошлого. Важно, значимо, имеет смысл, чтобы сила отрицания саму на себя нашла управу и взялась за саму себя, за собственное отрицание, угрожающее ей на пределе, в нарушении меры отрицания, иначе не только никакого будущего не будет у прошлого, которое еще не прошло, но и у будущего не будет никакого настоящего. Так через отрицание самого отрицания предполагается утверждение существования, разумеется, с учетом непредвидимой случайности отрицания как исключения, что было превратно понято Ницше и его последователями в качестве позитивности неданного как позитивности самой позитивности. Видите ли, позитивность является, якобы, позитивностью исключения и его агентов – исключительных по силе креативности существ.

       Жить по понятиям и жить по правилам. В уголовной/криминальной среде полагают, что все живут по правилам не само собой, естественно, но по принуждению общего закона, не задумываясь, без понятия, а вот они живут по понятиям, которые и есть их и только их закон. Так можно воровать у чужих, но нельзя воровать у своих, - это «за подло», не «по понятиям». Только не ведают уголовники/воры в законе, потому что не додумывают до конца, что закон только тогда закон, когда он всеобщий (это в лучшем случае, а в худшем общий). Их же закон является частным случаем закона (субзаконом), свойственным только  криминальной среде. Воровской закон основан на беззаконии и является исключением из правил. Что и требовалось доказать. Жить по понятиям – это значит «снюхаться» с себе подобными/близкими против всех остальных. В общем, воры враги друг другу, но у них есть еще общие враги, против которых они объединяются по правилу: враг моего врага – мой друг/близкий. Так кто же общий враг врагам? Честные люди, трудом и плодами трудов которых живут вороватые люди. Это они называют жить по понятиям, то есть, вредить всем остальным, жить для себя против всех. Выходит, что быть уголовником – это значит быть ходячим противоречием, которое ведет к антагонизму со всем обществом и не может не быть «снято» таковым, в лучшем случае, без отрицания/ликвидации отрицаемого/вора, но его заключением, исключением как ограничением с последующим исправлением, в худшем случае, с его отрицанием как исключительной мерой защиты/сохранения общего/общественного целого.

       Порок возраста как его ограниченность. Невольно задумался над тем, что в среднем возрасте мы становимся пессимистами и утверждаем, что молодежь уже не так хороша, как в наше время, то есть, мы сами. Почему мы так говорим? И тут я понял, что не только потому, что наше время уходит, и мы не можем вписаться в новое время, которое с трудом понимаем или не понимаем вовсе, но еще и потому что занимаем место старшего поколения, которое впадает в старческий маразм, и уже не можем получить от него подсказку. Сами же мы еще не вполне готовы сами разбираться в жизни без запинки и давать верные советы. Когда же мы, наконец, обретаем такую способность, то те, кто следует за нами, не понимают нас.
   
       Вера, мышление и знание. Все веруют. Нет такого человека, который является неверующим. Если он так говорит, то он просто врет. Правда, некоторые философы утверждают, что они являются неверующими, а знающими или мыслящими. Но они так говорят не потому что врут, но потому что так думают, ибо они если думают, то думают предельно, «на полную катушку», категорически, то есть, думают, а не верят, ведь думать нельзя без сомнений, а сомнения – противники веры. Разумеется, они не веруют, когда думают, а не когда не думают. 
       Разумеется, без сомнения нет и мышления. Но мышления нет и без принципа, в котором ты уверен как в основании самой возможности мышления. Ты на него полагаешься, ты ему доверяешь, ты в нем уверен. Можно, правда, сказать, что этот принцип есть принцип сомнения, который предполагает, что в нем, в сомнении, нельзя, не следует сомневаться (здесь «нельзя» следует понимать в смысле последовательности), чтобы не быть непоследовательным. Выходит, думая, ты веришь в то, что не веришь, и одновременно не веришь в то, что веришь. Это ложное противоречие, ибо в том и в другом случае разные аргументы/тезы (положения). В первом случае не сомневаешься в сомнении, а во втором случае сомневаешься в догмате. То есть, ты следуешь сомнению как методу, но не следуешь как учению, догме, системе. В этом смысле философствование как мышление в понятиях, в принципе, систематично, но не системно.
       Вера же (имеется в виду религиозная вера прежде) системна. Верующий верит в догмат, то есть, верит в то, во что он верит. Что это означает? То, что он верит в саму веру. У него есть вера веры. И эту веру веры он не отличает от веры. Другими словами, он, сугубый верующий, является носителем представления представляемого. Это представление есть обобщенный представитель (репрезентант), абстрактный знак представляемого. Вера религиозно верующего есть редукция конкретной веры/числителя к абстрактному знаку веры/знаменателя. Таким образом образуется догмат, которому верующий служит. Религиозно верующий служит не реальному Богу, а его абстракту, догмату Бога, представленному теоретически в вероучении/развернутой и изложенной в системе догм идее и практически в культе/системе действий поклонения.
       Есть еще знание. Носитель знания – ученый, в отличие от носителей мысли (философов) и веры (клириков), пытается усидеть на двух стульях: как мысли, так и веры. Для него это место между столпами мысли и веры именуется знанием. Как правило, оно бывает пустым. Поэтому ученый, настоящий ученый значительную часть своей жизни, когда он еще не стал научным руководителем, занят поиском искомого знания за границей знаемого в к-рае незнаемого. И вот пока он ищет это знание в мире незнания, он не может не только не думать и сомневаться, но и верить в то, что по необходимости оно, это знание, там есть. Нужно только искать, а кто ищет, тот найдет. И в этом поиске он полагается не только на свою чувственную интуицию, которая, в отличие от интеллектуальной/логической интуиции философа, выражается не понятием, а фактом, но и верой в знание. Но вот когда он обретает словленное знание, оно, как правило, превращается им же в догмат веры в это самое знание, подтверждением в качестве основания которого как памятника действенности веры и является. Вот тогда, когда знание прочно, его можно возвести в культ и водить на поклон к нему как дисциплинарному знанию все новые и новые группы неофитов в качестве научного руководителя (адепта или старца научного культа).
               
       Бог в помощь. Некоторым Бог помогает быть человеком. Без этой помощи в виде обычной жизни они не смогли бы быть и продолжать быть людьми.

       Книга и жизнь. Есть поговорка: «Книги имеют свою судьбу». Это большое преувеличение. Договариваются даже до того, что они живые и сами себя пишут пером писателя. И даже больше: тексты создают тексты, - причем другие тексты; так ткется гипертекст, вернее, интер-текстуальность. Что, на самом деле, случается с текстом? В тексте умирает автор. Вот он возьмет написанный своей рукой текст и чувствует, что это не то, что он писал, а бледная написанная копия писанного, его посмертный восковый слепок. Чем глубже мы погружаемся в историю, тем тексты становятся более анонимными. Кто их автор? Во избежание смерти, их авторство приписывается вечно живому духу. Так появляются «святые писания». Чем меньше авторским является текст, тем больше толкований он предполагает. Каждый толкователь и комментатор старается его переписать, сделать своим текстом, стать его автором.
       Есть «общее место» в интерпретации, что критик лучше разбирается в тексте, чем его автор. Откуда появилась эта аксиома толкования? От тупости критика, у которого ума не хватает понять автора. За что следует ухватиться, чтобы его проявить? За произведение автора так, чтобы увидеть в нем или за ним его самого, а не себя, любимого. Так мы поймем текст. Иначе нам его не понять, ибо текст автора есть мертвый след его живых мыслей и чувств. Если ты уловишь их, то сможешь пережить и понять. Но только тогда ты уловишь их, когда переживешь и поймешь. Как это понять? Нет другого пути к их пониманию, как самому стать автором, но не чужого текста, а своего собственного.

       Из переписки. Храм Бога - это небо над нами. Всякие соборы - дело рук человека. Я писал об эстетических предпочтениях, а не конфессиональных пристрастиях. Ты не понял моей иронии. Это коммунисты дорожат «Красной площадью», ибо они считают себя красными в подражание французским санкюлотам. Поэтому я написал о том, что тогда логичнее им назвать свое «Лобное место» именем  отцов-основателей коммунизма - Ленина и, лучше, Маркса, а то и всей четверки: Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина. "Мавзолей беса" - это ты написал. Я никогда не поклонялся Ленину и к античной  стилизации в случае с Мавзолеем отношусь скептически.
       А, вообще, мне это иконоверие и поклонение святым мощам, крещение на храм представляется церковным и народным пережитком магической практики, вроде "чур меня", "обереги меня". Вероятно, без этого людям нельзя жить. Я это эстетически понимаю, но идейно не признаю.
       Думаю, что веры без этого не быть среди не просвещенных. Что такое вот эта богословская троица: вера, надежда и любовь? Потому верю, что надеюсь на любовь. Что это? Не хочу быть один. Бог нужен человеку, чтобы не быть одному, наедине только с самим собой. Объяснение: человек социальное существо. Бог есть символ единения людей (любви). Человек не может быть один. Аллюзией на это для меня является один античный стих: "Иду в собрании монахов (в переводе на русский - "одиноких") и оттого мне кажется, что я один". Это когда, лет тридцать назад, я не поступил еще в институт и работал на производстве материальных благ, то упражнялся в греческом и латинском,  переводя из "Латинской антологии".
       Коммунизм для коммунистов и народа - религия без Бога, но со святыми мучениками/убиенными коммунистами. Точнее, бог для них коммунизм, который "будет" в "светлом будущем". Неразумные, им невдомек, что коммунизм есть просто "преодоление нынешнего состояния, а не идеал, с которым нужно соотносить настоящее движение". Это слова Маркса и Энгельса из "Немецкой идеологии". Коммунизм есть отрицание частной собственности на средства производства, то есть, отрицание капитализма. Но это отрицание должно стать отрицанием самого капитализма, когда капитализм будет отрицать себя, ибо его "могильщик" - пролетариат, символизирующий собой  общественный характер производства, ведь именно он создает прибавочную стоимость путем продажи самого себя капиталисту на рынке труда в качестве рабсилы. Тогда как капиталист символизирует частную форму присвоения этой собственности и не важно, какой это капиталист: крупный, средний или мелкий (лавочник). Лавочник имеет тенденцию превращаться в пролетария ввиду конкуренции с крупным капиталистом, из-за которой рано или поздно банкротится и лишается частной собственности не на предметы потребления, а на средства производства.  Обобществляется и сам капитал как символическое средство производства. Так что рано или поздно капитализм вместе с его агентами, а таковым до сих пор является и церковь тоже, окажется в музее в качестве антикварной диковинки.
       Коммунисты поторопились отправить церковь в музей: превратить храмы в музеи, - это в лучшем случае, ибо не смогли преодолеть в себе мещанство как поклонение уже не святым мощам, а материальным вещам.
       Не надо путать Маркса, а были еще мыслители и поумнее Маркса, с недалекими умом коммунистами, вроде Ленина и тем более Сталина. Это хорошие ученики и только. Хороший ученик судит об учителе по тем книгам, которые читал. Так Ленин читал Маркса, но не всего. Некоторые фундаментальные работы, помимо "Капитала" он не читал, потому что они при его жизни не были опубликованы. А, своего ума Бог дал немного (не совсем умный человек). При Сталине философские работы Маркса критического характера были опубликованы. Но у него ума не хватило их понять, ибо он знал только идеологию Маркса, которая мешала ему разобраться в философии Маркса и даже в его политической экономии. Умным людям известно, что Сталин догматик, что означает  совсем "не-умный" человек.  О прочих я вообще не говорю, - возьми Брежнева.  Что до нынешних коммунистов, так это совсем не коммунисты, а всамделишные капиталисты и даже уже не левые, а центристы. Таков их политический окрас. Невежество не Маркса, а его неумелых последователей, их непросвещенность, вылилось в культ коммунизма с серпом и молотом вместо креста, вроде треугольника, глаза и молотка "вольных каменщиков" (магических капиталистов - масонов). Так что эти коммунисты - это переодетые масоны, то есть, "маги от сохи" (поклоняются пролетарским орудиям), эксплуатирующие народ, но уже на свой манер при помощи идей, которыми выбивали мозги народу и вместо них вбивали лозунги. Кстати, подобного рода лозунги, вроде слоганов, вбивают нынешние технократы потребления, цифруют сознание массе.
       Советские и российские коммунисты не знают очевидных вещей в теории Маркса. Например, того, что Маркс создал не теорию коммунизма, а социализма. Вот у нас коммунисты строили коммунизм. Им было невдомек, что если строить коммунизм, то получится нечто хуже капитализма, а именно "феодальный социализм". Что и было построено и выдано за "развитой социализм". То есть, коммунисты так и не смогли построить нормальный капитализм, что уж говорить о социализме не феодальном, а таком, который преодолеет капитализм. В "Европах" был построен так называемый  "капиталистический социализм" как реакция на "феодальный или российский", ибо в России до революции не было своего капитализма (свой капитализм только зарождался и являлся еще "диким", "медвежьим", вроде капитализма старообрядческих купцов), а был капитализм заемный, иностранный, европейский. Вот когда в России, то есть, в СССР, стали строить социализм, то капиталисты испугались и стали строить свой, уже не феодальный, а более прогрессивный, капиталистический социализм. Но тот и другой (феодальный и капиталистический) - это не настоящий социализм, а его под(д)елки. В СССР пытались преодолеть капитализм не развитой, а встроенный в феодализм, "дикий". Как это можно сделать? Только при помощи «военного коммунизма». Но он не дает большого эффекта. Тогда решили поэкспериментировать с доморощенным капитализмом, который «поскребли по сусекам» и собрали в кучу «капиталистического кала». Получился НЭП. Стал развиваться "полудохлый" капитализм, но и он оказался успешнее феодализма. Представь себе: сделали аборт, а потом, то, что вырезали, врезали обратно. Это "новая экономическая политика" Ленина и его сподвижников. Что за олухи царя небесного. И что в результате получится? Мертворожденное дитя. Какой коммунизм? Скрестили моську со слоном. Поэтому Сталин закрыл лавочку нэпманов и провел коллективизацию ради индустриализации, то есть, осуществил «феодальный капитализм», чтобы конкурировать с нормальными капиталистами Германии и США. Воспользовался их услугами. Они и рады, видя капитализацию производства СССР. Капитализация феодального сознания правящих коммунистов произошла уже после Сталина. Это была компания скрытого мещанства. Потому скрытого мещанства, что на словах шла борьба с мещанством. Но у нас, у людей, то, с чем мы боремся, на то и молимся. Взять хотя бы нынешнюю борьбу с коррупцией.  Так нормальный социализм не строится. Но так строится только "развитой социализм", то есть, застой. Неизбежно по мере развития СССР феодальный строй должен был переродиться в буржуазный. Но буржуазный или капиталистический строй у нас имеет уродливый характер. Это выродок мировой капиталистической системы. Настоящий социализм может быть построен только в развитых странах, которые представляют центры накопления капитала. А у нас капитал бежит за границу, включая и человеческий капитал, то есть, высококвалифицированную рабочую силу (ученых, техников и пр.).
       Вот там капитал неизбежно становится глобальным. Именно там можно провести пролетарскую революцию уже не физического пролетариата, а интеллектуального. Но вот незадача. Интеллектуальный пролетариат обладает мозгами, - его трудно организовать, нежели физический пролетариат, который является классом в себе. Интеллектуальный пролетариат как класс уже для себя способен организоваться не через свое бессознательное или сознание «интеллигентов», а через самосознание мыслителей. Настоящие интеллигенты – это даже не святые, а ангелы – умы бесплотные (В этом их естество. В нас же ум не естество, а только средство удовлетворения не духовных целей, а животных потребностей). Но, к сожалению, этот пролетариат малочисленен и потому имеет тенденцию к заговору тайно посвященных. Однако опыт показывает, что путем заговора не изменишь строй общественной жизни. Интеллектуалы имеют и другую пагубную тенденцию: жаться к сапогу хозяина и лизать его голенище и носок. "Гнилая интеллигенция", как выразился в сердцах боевой командир "Чапай".
       Именно эта интеллигенция быстрее всего капитализируется, то есть, на словах идейна, а на делах продажна. Это знает рабочий класс, то есть, физический пролетариат и не доверяет «дядям в шляпах и тетям в шляпках».
       Конечно, знание рабочего класса о том, что такое интеллигенты, является не интеллектуальным, а чувственным. Это своего рода чутье, но верное. Интеллигенты - ненадежные ребята, попутчики. Но за ними не уследишь, ибо у рабочих есть обычные глаза, а вот умозрения нет. Они нуждаются в организации умными ребятами. Но эти умные ребята, как известно кто, могут завести не туда. Они есть только средство, а не цель. Цель легко можно подменить. Поэтому интеллигенты продажны или тупы/или и то, и другое. Можно быть "умным" в словах или как обтяпать дело, но тупым в идеях. Цель же доступна только мыслителям, по народному, "мудрецам". Эти мудрецы и есть хитрость самого разума, который есть тело Бога. Это, хитрость разума, еще не сам разум, а средство, но уже не человеческое, а сверхчеловеческое, духовное, что есть противоречие в понятии. Мыслитель – человек, но, как и пророк и т.п., является медиумом сверхчеловека. Правда, в отличие от пророка или мага, он сознает это и отстраненно к этому относиться. А, вот пророк, маг, святой за-ангажированы этим.
       Остаются невыясненными еще два вопроса об обострении классовой борьбы по мере успехов социализма и о пользе веры и разумения.
       Начнем с первого вопроса. Действительно, по мере построения феодального социализма у людей появляется опыт, данные которого свидетельствуют о фактах обострения классовой борьбы по мере успехов в строительстве такого рода социализма. Как это можно объяснить? Основанием для оного объяснения служит определение сущности социалистического построения как насильственного предприятия. Когда после революционной гражданской войны искоренили классы эксплуататоров путем физической ликвидации и вытеснения за границу, тогда взялись за ловлю их в самом народе и его приживальщиков-интеллигентов, которые расплодились в ходе неумелой «новой экономической политике».
        Известное дело, если человек начинает жить лучше, он думает теперь не о других, а о самом себе, о своем личном и семейном благополучии. Появились новые, уже советские мещане, прежде всего, в самой коммунистической верхушке. Бюрократы-коммунисты во главе с товарищем Сталиным  стали бороться с родимыми пятнами капитализма, которые сами же раскормили. Они стали выжигать каленым железом, перетряхивать кадры, то есть, действовали чисто административными мерами, - какие только знали. Успехи то были связаны не с социализмом, пусть даже феодальным, но доморощенным или ограниченно введенным иностранным капитализмом. Вот и получилось, как в работе Ленина, «один шаг вперед и два назад». Они испугались, что капитализм, который публично отрицался, но не для себя, пустит корни в народе и тогда их власти придет конец. Поэтому они организовали и возглавили борьбу с движением к капиталу в самом народе. И, в конце концов, в этой борьбе  оказались подавляющим капиталистическим слоем. То есть, с одной стороны, партократия как власть партийцев-коллективистов  чистила свои ряды от партийных индивидуалистов, а с другой стороны, расселяла специфицированные этносы (евреев, кавказцев, крымских татар и пр.) и прессовала активировавшиеся феодальные сословия в самом народе (кулаки, казаки, спецы пр.). Это и была классовая борьба уже в самом народе между партией и партией, партией и народом в том смысле, что народ боролся в партии с народом или с самим собой. Такова была диалектика борьбы и мира, то есть, борьбы всех против одного. В этой борьбе все заключили мир друг с другом против одного. Как правило, по мере успехов в борьбе одним становился каждый, если он выделялся из коллектива. Пока не узаконили создавшееся положение вещей в терминах нормального капиталистического общества. Никакого коммунизма, а тем более социализма, в итоге не оказалось ни на грош.   
       Теперь можно перейти к вопросу о пользе веры и разумения. Вера, если она искренняя, полезна не смышленым взрослым, то есть, детям по степени развитости сознания. Если она лицемерная, то взрослым хитрецам, которые, кстати, уже обладают минимумом ума, но его явно недостаточно для разумения, - для хитрости сойдет. И в первом случае с не смышлеными, за редким исключением природной тупости, и во втором случае с хитрецами, мы имеем дело с обманом. Только не смышленые сами себя обманывают, - так легче, прикидываясь дурачками, жить на свете, а вот хитрецы обманывают других. Со временем обманывающиеся и обманывающие, что бы они не делали, уже не могут «смотреть правде в глаза». Этот обман становится объективным качеством, свойством их жизни. Как это понимать? Просто: они уже не могут жить иначе, нежели по лжи, ибо ложь стала не просто их второй натурой, они отождествили себя с ней и навсегда забыли, как и что сделали сами с собой. Важно в развитии ума успеть состояться до обозначения этой роковой черты превращения субъективного мнения в ложное знание.
       Разумеется, в любой лжи есть правда, только это правда лжи. Во лжи тем более, если это ложь самому себе, она так перемешана с правдой, что правда воспринимается за ложь, а ложь принимается за правду. Это и есть идеология как представление в чистом виде.
       Если же человек успел состояться как человек, то есть, как разумное существо, - опять же не собственно разумное существо: «кишка тонка», знамо, разумение не человеческое дело, но только привходящим образом, - то он живет разумением, к сожалению, по-прежнему оставаясь материально телесным существом. Какая ему от этого польза. Он получает так называемое «моральное удовлетворение», которое, правда, трудно разделить с другими, которые в глаза ему говорят, что он умный, но за глаза обзывают дураком, ибо разумение не приносит ощутимых материальных благ («умный то умный, а почему такой нищий?»). К тому же оно служит слабым душевным утешением. В этом не смышленые могут дать разумеющим весомую фору. К сожалению, у людей принято употреблять собственно человеческое  – разумное привходящим образом – для животных потребностей, а не наоборот. И понятно почему: человек – социальное живое существо. Вот если бы у него был разум не коллективно, а лично собственным телом, то он был бы лучше себя. Но тогда он был бы уже не человеком, а сверхчеловеком, ангелом, богом. А, так, только человек как нечто среднее между животным и духом, короче душа (дух, изменивший себе, то есть, воплотившийся) в теле животного, живущего сообща.
       Так что разумение – это слабое утешение. Ты понимаешь, что уже не просто не дурак, но и не обманщик, однако этого мало для того, чтобы быть вполне разумным существом. Таковым является духовное существо, тело которого не материально, а разумно, то есть, идеально. Можно ли стать вразумленному духовным? Это самый главный вопрос, на который никто еще не дал правильный ответ. Правда, некоторые пытались, но так и не смогли дать его. Ну, уж точно, не верующие, которые веруют незнамо во что, - то, во что они веруют, является не собственно духовным существом, но только его человеческим (в лучшем случае идеологическим, в худшем психологическим)  представлением. Поэтому им никто не отвечает, кроме их самих, подставляющих под себя тех, в кого они веруют, а веруют они в представления, не имея о том понятия. И все же понятие не утешает. Понятию все равно. Но человеку не все равно. Поэтому он и мучается, сомневается. Верующий же не сомневается, не мучается. Верующих много и они тешат, утешают друг друга. Разумеющий, мыслящий хотел бы поверить, но уже не может. А, бог (с маленькой буквы «бог» потому, что он не один, его, вернее, их много - то, что верующие называют «Богом» есть уже не существо, пусть даже духовное, а сам Дух как принцип) не поможет: во-первых,  потому, что он не обманщик, и, во-вторых, зачем это надо ему? Это надо человеку, не богу. Если это надо тебе, то, причем тут бог? Или ты бог? Так зачем просишь?
       Вывод: зачем разуметь, когда легче врать всем и самому себе и тем самым получать утешение от всех себе подобных и самого себя.
       Почему все же разумеющий разумеет? Да, потому что у него нет ничего лучше этого. Если бы ему было дано… Ан, нет, так приходится довольствоваться тем, что есть, - человеческим. Лучше ли быть им, разумеющим, чем не смышленым или хитрым? В каком смысле? В любом случае каждый остается таким, каким он сам желает: или быть агнцем для заклания, дитем для взросления, или быть пастухом и призывать других: «будьте, как дети», то есть, быть хитрецом, или быть самим собой, но тогда с другими ты будешь другим, а не таким же, как они.
       Вера налагает путы на верующего, связывающие его служением Богу согласно церковному уставу, ибо последний есть соборное решение для исполнения всяким верующим. Если он начинает самостоятельно судить о служении Богу и тем более о нем самом, то его суждение становится, мягко говоря, его личным мнением как мнимым взглядом на общее верование, а, строго говоря, еретическим отступлением от догмата веры. Положения веры, принимаемые как вероучение, ограничивают человека тем, что указывают на его ничтожность,  недостаточность, греховность, изъян или кривизну и несовершенство в обращении к Богу как Величию, Полноте, Праведности/Правильности, Совершенству. Верующий несчастен, ибо стремится в своей вере к тому, чего сам достичь не может. Свидетельством этого является его грех. Это условие работы веры. Другим условие веры уже со стороны Бога является его помощь верующему. Верующий не может не верить в то, что есть Бог, и что Он дарует ему спасение за служение. Но это служение не имеет человеческого предела. Поэтому верующий надрывается, но так и не может достичь предела. Правда, его утешают, что Бог ему дает силы по вере его, в меру его человечности. Какова вера, которая рождается в слабости человеческой, такова и помощь Бога. Но человек жаждет большего и усердствует в вере сверх ему положенной меры. Так появляются фанатики веры.
       Упражнение в вере в помощь Бога приводит верующего к покорности. В этой покорности, которая в пределе ведет его к отказу от всего, что не является верой, он становится монахом, дающим обет смирения как образца послушания, бедности и отказа от всего личного. Есть только общее с ему подобными монахами служение Богу. В этом смысле он перестает быть человеком не по мысли или переживанию своему, но по образу жизни и действия/служения. Он своего рода ангел при жизни. В том то и дело, что ангел своего рода, то есть, понарошку, условно. Между тем человеку пристало быть человеком, а не ангелом в этой жизни. Другая жизнь есть, но для других существ. Превращение человека в этой жизни даже с помощью Бога невозможно, ибо противоречит самому существу человека, его сущности. Поэтому Бог на самом деле никогда не оказывает в этом помощь ему. Поэтому человек должен всегда помнить, согласно вере, что он сам по себе есть ничтожество, «ходячий грех». Другое дело в другой жизни. Но в другой жизни уже нет людей, а есть или ангелы, приятные Богу, или демоны, противные Богу, существа иной природы, или вообще никого нет. Ангелы и демоны различаются между собой в отношении Бога к людям. Они не самостоятельны, но есть лишь силы, которыми Бог располагает. Бог общается с людьми этими силами. Между ним и людьми нет прямой связи. Вера – это удаленное управление людьми через посредника. Сама вера и есть это отношение. Она является человеку в виде нечто или некто и делает его верующим. Свое отношение к Богу или веру человек как общественное существо или существо общения выражает в сообщении, в слове. Он так сообщается с Богом. Конечно, это не прямое сообщение. Даже если речь идет о восточном толковании такого общения как вибрации, то это не сам Бог, а его слова. Что это за слова? Это и есть ангелы, если славословия, и демоны, если проклятия. Сам Бог не есть Лицо ни как Творец, ни, тем более, как Дух.
       Христиане для того, чтобы освоить Бога и присвоить Его себе обналичили Бога, сделали его с лицом Иисуса Христа. Возникла опасная для веры близость Бога к человеку. В Боге стали искать не просто Существо, а самого человека. В Нем стали искать человеческое, но с большой буквы. Се Человек есть Иисус Христос. Между тем даже ангелы или демоны потому понимаются существами, что есть нечто в отношении к человеку. Этот мифический/мифологический замес остается в религии: невежественный человек обо всем судит по самому себе. Но нет худа без добра. Если в Боге есть что-то человеческое, то и в человеке есть что-то божественное, а не только рожденное в миру от праха, пустоты. Вот это божественное уже как человеческое в превосходной степени верующий находит в Иисусе Христе как своем Спасителе. Ибо что можно спасти в Боге? Только сам акт творения человека, вернув его обратно Творцу? Нет, не только, но и его самого как результат творения. Но чтобы его вернуть, необходимо Самому Богу стать человеком, хотя бы понарошку в качестве Сына. Вот Бог христиан и возвращает Себя как Сына или в образе человека Отцу или Себе как творцу в Духе, который неравномерно распределен в земной, исторической церкви по телам верующих, составляющим корпус веры или церковь. Этот Дух есть дух веры Спасающей, веры в то, что верные обретут себя в Боге. В нем они станут богом, а Бог станет человеками в Себе навечно. Будет так, что Бог станет ими, а они Им только по мере человеческой уже не падшей в Адаме, а от Него Самого в виде Иисуса Христа.
       Итак, христиане, на самом деле, не сознавая, веруют не в то, что они будут вечно жить в Боге как Бог, но в то, что будут вечно жить, как человеки, ибо Бог тоже Человек, то есть, человек с большой буквы. Вечность в Нем основывается не на человеческом, а на божественном качестве. От того и человечность в Нем божественна, но только в Нем как в Иисусе Христе. Поэтому в Боге будут жить на самом деле не верные, а только Иисус Христос, ведь он не только будет, а от века уже живет в Нем. Верные же будут его представлениями в Боге. Иисус Христос есть представитель не только Бога в среде верующих, ибо через него эта среда собирается в вере для спасения в Боге, но и представитель верующих в Боге. Тогда как сами верующие являются лишь его представлениями славословия Богу. Вот какое спасение ожидает христиан в вечности у Бога: быть представлениями Сына в Отце. Между тем верующие надеются быть самими собой в Боге. Не дождутся. Вспомните слова апостола, сказавшего, что в нем уже не он, а сам Иисус Христос. Они только подставки для Бога. Причем не в самом Боге, но только в мире. Этого, конечно, прямо не говорят простым как дети верующим ловцы душ, утешая тех тем, что они вечно будут жить. Какой смысл вкладывают обычно в эту «вечную жизнь»? Смысл жизни без конца с началом после смерти. Что за бессмыслица. Но для понимания того, что это нонсенс, необходимо, как минимум, иметь понятие веры. Сам опыт веры такого понятия не дает, ибо оно априорно в силу своей изначальной разумности, являющейся телом Бога. Телом Бога как Духа являются духовные существа, которым стремился стать исторический Ешу, а вот сподобился ли, - еще вопрос, но не для веры. Он нужен как вера в качестве подставки для разума. Вера как подставка разума есть уверенность человека в том, что он знает. Однако разум больше, чем знание. Есть еще мышление с понятиями и реальность с существами в виде идей. Но они недоступны сознанию, застрявшему на начальном  уровне натурализации идеального, гипостазирования сущностей. 
       Иисус остался в сказке про то, как человек отдал свою жизнь за людей, за это воскрес и попал на небо к Богу по правилам жанра сказаний про умирающих и воскресающих богов, точнее, полубогов. Правда, можно дать правильное или разумное толкование этой сказке или мифу. То, что воскрес Иисус Христос надо понимать в смысле его существования в качестве образца человеческого отношения человека к человеку в сознании тех, кто надеется стать такими же, как и он, то есть, следовать за ним в качестве учеников на крест спасения через собственные муки вместо других людей. Вот они и будут тебя. Ешу, помнить и возносить тебе мольбы, чтобы ты и дальше уже на небе за них все делал для спасения. Вот это состояние жертвы постоянно воспроизводится во всех христианах. Чтобы чувствовать себя жертвой, нужно находить в себе грехи как свидетельства личного изъяна, с которым нужно бороться, жертвуя самим собой. Ведь, в конце концов, таким изъяном является сам человек как грешник. Поэтому оправдано отношение к себе как жертве на заклание. Рано или поздно христианину необходимо принести самого себя в жертву в подражание Иисусу Христу. Окружающие поддерживают христиан в их ослеплении комплексом жертвы, потому что как не попользоваться тем, кто приносит себя в жертву ради окружающих. И какая разница, что христианин жертвует собой не столько ради других, сколько ради себя, полагая, что только таким способом (образом) он спасется для вечной жизн в Боге.
      
       Критика философии. Обыкновенно философия понимается как любомудрие. Как пишется, так и понимается. Что это такое? Буквально: склонность мудрить или упражняться в уме. От такого упражнения или испытания ума недалеко до его хитрости. В чем проявляется эта хитрость? В предположении или подозрении, что все, что есть, имеет свой явный или тайный, скрытый смысл. Так понимают философию философы. 
       Необыкновенно философия понимается как кладка системы понятий. Так понимают философия ученые. Они полагают, что философию можно построить, стать учителем философии и затем систематически учить  по ней своих учеников чему угодно, в том числе самой философии.
       Есть еще один, уже третий способ понимания философии. Это маргинальный способ. Маргиналами в философии являются те, кто думает думу. Для них философствовать – значит думать. Однако думать нельзя не только без дум как необходимого условия философствования, но и без идей как достаточного основания раздумий. Думают думу или мыслят мысли из идей мыслители.
       Все эти способны имеют место быть в философии, но не достигают цели философствования. В чем она заключается? Разумеется, в истине. Истина оставляет философа  в мучениях неразделенной любви, разрушает понятийную кладку ученого и отвлекает мыслителя от раздумий. Все эти способы работают на подступах к истине, но в контакте с ней пасуют. Она не разделяет склонности любви к себе философа, ибо не дорожит им: он безразличен ей. Философия требует от ученого оставить свою конструкцию, как только покажется или привидится ему. Она не превращается в мысль, думу, сколько бы мыслитель не мыслил, не раздумывал, ибо не есть идея. Истина есть то, что есть, помимо любви, понятия как системы понятий, идеи, мысли. Конечно, они: любовь к мудрости, понятия в системе, мысли в идее тоже есть, но есть еще и нечто иное.
       Нельзя ни одним из этих способов сполна понять истину в любви к ней, в ее понятии и идеи, полностью отождествиться с ней, стать самой истиной. Тогда можно ли быть близким ей хотя бы одним из этих способов, стать истинным собственно? Можно, если философ превратится в мудреца, ученый не похоронит себя в системе понятий, а мыслитель не раздумает думать.
       Однако философ никогда не станет мудрецом, ведь он философ. Ученый похоронит себя в системе понятий как в своей могиле, ведь он ученый. А, мыслитель не раздумает, ведь он живет мыслью, своей думкой богат, - ему больше ничего не надо. В пределе философ может быть только истинным философом, если искренне полюбит истину, ученый может быть только истинным ученым, если из истины составит систему понятий, мыслитель может быть только истинным мыслителем, если надумает истину из идеи истины. То есть, всем им доступна не сама истина без условий, а только та условная истина, которую они добудут на своих условиях.
       Правда, есть и другие толкования сущности философии. Но они предполагают понимание ее существа уже не в философском смысле, то есть, в смысле смысла, а в идеологическом смысле как смысле представления интереса или в учебном/школьном заучивания или академическом смысле поучения.
       Так идеологическое толкование существа философии, популярное в «коридорах власти», употребляет философию в качестве орудия внушения народу (публике) нужных начальству (властителям) мыслей, выражающих его собственный частный интерес за всеобщий интерес народа. Так понимают философию софисты.
       Педагогическое же толкование определяет сущность философии в качестве машины обучения в форме разучивания «прописных истин» и нахождения примеров следования им на личном опыте педагога/академика согласно правилу: «Бери пример с меня». Так понимают философию учителя или академики. 
       И еще. Не так давно была популярна так называемая «научная философия». Это та дань, которую философия платила науке за господство в умах современных людей научного мировоззрения. Недавно это мировоззрение было переформатировано в техническое или технократическое мировоззрение. Соответственно вынуждена была подправить или скорректировать свой имидж (образ) в массовом сознании и философия. Теперь популярна техническая или информационная/информативная философия, которая работает уже не с идеями и понятиями, чтобы лучше понимать знание, но только с хорошо проверенной (исчислимой) информацией, удобно уложенной в прокрустово ложе правильного мнения с объяснением («есть такое мнение»). Как правило, это мнение современных начальников – технократов.
 
       Спиритуализм в философии. Спиритуализм был распространен среди тех философов, которые в предыдущем очерке были названы философами, учеными и мыслителями. Так как в последнее время философы уже перевелись, отойдя в тень мифологии, которую история отбрасывает на современность, а ученые занялись не перестройкой своих систем, но лишь систематизацией уже накопленных знаний для технического применения на практике, то спиритуальными упражнениями занимают себя до сих пор только немногочисленные мыслители. Они увлечены духом. Мысли мыслителей направлены на осмысление его сущности и проявления в их собственном мышлении. Они не представляют (себе) дух, переживая его действия на свой собственной «тонкой» шкуре, как религиозные мистики. Мыслители заняты не идеологией духа, его подменой собственной персоной, как оккультисты, и не прагматикой служения духу, как священники, «ломающие» себе колена в поклонении духу и возносящие ему свои эгоистические молитвы о подаянии, но гносеологией духа, бескорыстным познавательным интересом.
       Мыслители пытаются понять дух из идей, посредством которых сообщаются с ним. Философские идеи или идеи в философском смысле как формы мысли есть органы духа. Они составляют организм духа, которым является разум как таковой. Разум целиком недоступен не только отдельно взятому человеку, но и всем людям вместе. Он является им, вернее, действует в них фрагментарно, иногда где-то и когда-то сообразно усилению и напряжению их ума, ибо сам по себе он идеален, им-материален и не может быть локализован в пространственно-временном континууме.
       Человеком локально схватывается не сам разум, но его превращенная форма в виде интеллектуальной интуиции или рассудка. Это человеческая форма данности не-данности. В человеке разум действует лишь привходящим образом как посторонний. Он представлен в человеке не прямо, ибо не является его телом, но только опосредствованно как понятие. В этом смысле понятие есть явление духа, точнее, его идеи как органа духа или духовного организма – способа/модуса действия.
       То, что мистики, маги и святые выдают за явление духа в виде видений, привидений и знамений/знаков веры, является не объективным качеством духа, а субъективным свойством их собственных представлений духа, которые они представляют его представителями или репрезентациями, испарениями своей головы.   
       Из-за того, что разум не является телом мыслителя, его мысли развиваются не самостоятельно, но в опоре на идеи, существующие объективно или независимо от него и его мыслей. В мыслях они получают свое выражение в нашем физическом мире. Могут ли сами идеи быть существами или они являются лишь той формой, в которой осознает себя, определенное разумом материальное существо? Если они и есть существа, то только духовной природы, обретающие кровь и плоть в нашем виде, в данном случае в виде мыслителей. Они есть тот вид, который делает видимым для ума мыслителей то, что остается невидимым для глаз. То есть, не буквально следует понимать явление идей в виде мыслителей. В их виде они являются нам, оставаясь самими собой. От этого сами мыслители не превращаются в идеи. Идеи же являются нам под видом ума или внутренним видом, а не внешнем видом мыслителей. Для самих мыслителей они могут приобретать зримые формы в игре воображения. Для нас эти мыслители могут представлять фигуры идей, их типологические экземпляры в символическом смысле.

       Вера, мысль, знание. Считается, что вера предшествует мысли, которая приводит к знанию, когда становится уверенной в себе. Но когда она бывает уверенной? Когда основывается на тех постулатах, которые самоочевидны, выводится по правилам логики из простых положений (тезисов) понятий и суждений, подкрепляется доказательными аргументами и подтверждается проверенными фактами. Давайте разберемся так ли это. То, что предшествует мысли, опознанной как мысль, то есть, интенции сознания на познание, не обязательно должно быть верой. Это может быть наитие, нюх, в общем, интуиция. Но интуиция – это то, что мы невольно знаем, не рассуждая и не размышляя. Интуитивна ли вера? Да, она связана с тем, что воздействует на нас и что переживается изнутри самого человека. Этим интуиция похожа на чувства, которые представляют нам нечто вне нас, даже если это вне нас является нам изнутри нас самих. Другими словами, вера, как и интуиция, может показаться чувством, но не совсем обычным, - так называемым «шестым чувством». Чувства нам показывают мир. Но в этом случае такое чувство, как интуиция или вера, показывают нам самих себя, мы сознаем их наличие, как самих себя. Я хочу сказать, что интуиция и вера самореферентны или есть свидетели нашего отношения к самим себе, знаки нашей самотождественности или самоидентификации/автопризнания. Если быть еще точнее, то они удостоверяют в нас и через нас, то, что нами не является, но с чем мы себя отождествляем или то, к чему мы причастны. Вера и интуиция имеют партикулярный характер. В этом смысле они непосредственно сообщаются с тем, от чего зависят в познании. Вероятно, вера есть упование на то, что трансцендентно верующему, является для него потусторонним, превосходит границы его определенности. Интуиция же имманентна тому, под внушением чего находится человек, чувствуя свою близость, но не зная, чему именно он близок, а если все же знает чему близок, то не знает каким образом достигается эта близость.
       Вера отличается и от обычных чувств тем, что ориентирует человека на то, что он не может вполне уловить своими чувствами, но что как всеобщее его объемлет и проницает его насквозь. Вера освобождает место от ограниченных чувств, предоставляя возможность занять его абстрактно общим мыслям по своему содержанию. В развитии мыслей, если мыслитель не мешает им исполниться, они различаются и конкретизируются, раскрывая имманентное им содержание. Они заполняют  собой все, о чем можно подумать, и становятся всеобщими по предмету своего интереса в части того, что можно о нем подумать.
       Для мыслей, вырабатываемых из существа идей, вера служит основанием, если она сама прежде была мыслью и такой мыслью, которая не может не знать саму себя, знать то, что она не только мысль, но мысль, настоянная на идее и отлившаяся в полноценную форму самоочевидного знания. Лишь такая мысль допускает себя в качестве основания самоуверенности. Это вера как уверенность в самой себе и верность принятому образу мыслей. На таких условиях доверия основывается мышление в своем пути к верному знанию.
       Что я могу знать? Только то, что надумал и проверил, полагаясь на веру в собственную способность извлекать урок из опыта мысли как непреложного факта сознания. Вот я подумал о чем-то и что-то надумал о нем, а потом встретил в литературе похожее размышление, которое подтвердило мое измышление, или услышал от собеседника сходное помышление. Но все равно нет еще полной уверенности в осмысленности, правильности, а тем более в реальности этой думы, если она не окажется узнаваемой в живом опыте.       
       И все же в силу творческого характера мышление как занятие ума, имеет основание не только в вере, но и в прямо противоположном начале – в сомнении, которое помогает увидеть в мыслимом нечто иное, чем оно есть, так как схватывает его в становлении. Оно двусмысленно есть и не есть, что вынуждает не слепо полагаться на наличное, но испытывать его, как и самого себя в мысли.

       Степень реальности мыслящего. Можно ли сказать, что мыслящий находится в рамках реальности, а не заскакивает за них в своих мыслях? Ему трудно удержаться  в узких рамках наличной материальной действительности, данной ему в ограниченных чувствах. Но тогда как он может судить о том, что есть? Чтобы сравнивать то, что мыслящий думает, с тем, что есть, он должен найти то, что он надумал, в самой реальности наличных вещей, лиц, состояний, процессов, событий, узнать их. Как правило, это неподъемная задача для кабинетного или ученого философа, но вполне сподручная, точнее, умелая затея для живого мыслителя. Что конкретно нужно делать? Работать головой, думать так, чтобы самому не мешать мыслям бегать за идеями, только не бегать наперегонки, но догонять их.
 
       Культ жертвы.  Имеет ли он смысл? Этот культ поощряет, чтобы все жертвовали собой ради других. Другие не могут жить без того, чтобы за них отдавали свою жизнь? Но таким образом, если другие тоже будут жертвовать собой (тем самым ситуация жертвы берется в чистом виде), жертва самопогашается и изживает саму себя. Ради этого нужно пропагандировать жертву? Именно этим занимается христианство. В этом смысле жертва как бессмыслица становится смыслом. Это смысл бессмыслицы. В чем же смысл? В смерти. Тот, кто пожертвовал, умер. Он поделился с другими своей жизнью. Как они поделятся своей жизнью с уже мертвым? Но христиане хитрые, - они говорят: не с ним нужно делиться своей жизнью, а с живыми, - отдай за них свою жизнь, как это сделал Иисус. И где он? Как где? Он же воскрес и вознесся. Куда? В иной мир. Понятно, что это за мир такой. Нельзя было здесь задержаться ради того, чтобы спасать других? Видимо, уже было нельзя. Вероятно, тому, кто воскрес, нет жизни в этом мире, в котором все умирают и не воскресают. И потом, чего захотели: за вас умирать еще раз? Нет, уж теперь давайте сами. «Я» показал вам пример. И вот теперь христиан гонят, как на убой, жертвовать собой ради других. Но что-то не видно, чтобы они торопились на тот свет. Правда, некоторые делают вид, что торопятся.
       Чем же ты должен пожертвовать? Разумеется, тем, что тебе дали. Ну-ка, отдавай, - долг платежом красен. Кому отдавать то? Знамо кому: тому, кто дал, - податель всех благ. Зачем ему, когда у него все есть? Не твое дело, а дело хозяйское, - в хозяйстве пригодится, иначе не сохранится. Ведь все для Бога.  Что же для меня?  Для тебя долги. Пора отдавать. Сам не отдашь, не пожертвуешь собой, - бог дал – бог взял. Вот такая религиозная логика. И как после этого жить? А кто сказал, что тебе нужно жить? Тебе нужно жертвовать собой. Для чего? Сказано же было, для Бога: Ему так будет живее. Вот ты умираешь, а Он живет? Чем живет? Как чем? Естественно, твоей жизнью, которую ты отдал. Да, Он и так забрал бы. А так, тебе награда. Так в чем же награда? Награда в том, что он будет жить и твоей жизнью тоже. Понял, олух Царя Небесного? А, ты думал, что в Нем будешь жить? Дурак! Это он тобой будет жить, а не ты Им, дубина ты стоеросовая. Ведь если ты не пожертвуешь собой, кем он будет жить, дурак? Таких, как ты, дубина, большинство. Вы, своей верой поддерживаете Его существование. Если не будете жертвовать собой, то Он пропадет. Но этого лукавые пастухи не говорят глупым овцам, иначе какая овца согласилась бы сама возложить себя на алтарь ради того, чтобы поживились ей. Вот такое, с вашего позволения, выживание Бога в чистом виде.

       Враги цивилизации и их мания. Для чего придумали проблему сексуальных меньшинств? Для того, чтобы пугать дикарей и варваров цивилизацией. Цивилизация освобождает от невежества. Враги цивилизации и друзья невежества, их у нас называют сторонниками так называемых «традиционных ценностей», стоят горой за вековые предрассудки и сделать шагу не могут, не посоветовавшись с немытыми духовниками, у которых грязь есть чистый источник благодати, «сраной правды», точнее, правды «сранья». Ведь так, не подтирая ж… воистину правей. Враги цивилизации одержимы манией традиции: чем старее, тем свежее. Чуешь, чем пахнет?! Где здесь логика, наконец, истина? Истина в говне или в старье? Разумеется, она не в чистоте, в свободе от отхода и залежалой ветоши. Это только условия для поиска пути в будущее из настоящего, а не в «темное прошлое» из «светлого будущего».
       Реально жертва имеет смысл случайного события или результата намеренного злодеяния.

       Истина и тайна. Не зря греки называли истину тем, чего нельзя скрыть. И все же есть тайна. Есть то, что можно скрыть, но не полностью, а только частью. Так что нечто нам открывается, в то же время, по существу, скрываясь. Так люди в целом говорят правду, но местами врут. В этих темных местах умолчания или маскировки и подмены ложью таится нечто отрицательное. Отрицательное обращается положительным, когда проговаривается, становится откровенным в том смысле, что разоблачает себя; оно не маскируется положительным, им прикрывается, но выводится на свет и ставится на вид. Разоблачение не может не привести к десакрализации тайны и утаиваемого при признании их отрицательными явлениями. Реакцией на это со стороны носителей утаиваемой отрицательности может быть цинизм, демонстрация своей отрицательности.
       Как правило, утаивается не положительное, добро, правда или истина и красота, а прямо им противоположное: отрицательное, зло, кривда, ложь и безобразие. И только в крайнем случае утаивается положительная инстанция по причине слабости перед отрицательной инстанцией ради ее защиты и сохранения.

       Кто спасет мир? Интересный вопрос. Но для уточнения он нуждается в целой серии под-вопросов. Ну, во-первых, кого спасет? Во-вторых, от чего спасет? Наконец, в-третьих, как спасет?
       На первый под-вопрос легче всего отвечать. Для человека, который задается такими вопросами, это человек. Человек видит в мире, который нужно спасать, человека. Человек понятие распространенное; имеется в виду человек вообще, другими словами, люди. Но это только, кажется, легко ответить, ибо мы не уточнили, что значит человек и кто такие люди по понятию.
       Вот второй под-вопрос посложнее. Конечно, для того, чтобы научно упростить, его надо переформулировать в вопрос: «Кто виноват»?
       Третий под-вопрос, разумеется, сам просится назваться вопросом о том, что делать.
       Начнем сначала, но поподробнее. Итак, человек. Что это такое? Это кантовское вопрошание серьезно. Человек – это такое существо, которое по преимуществу является самим собой, то есть, человеческим. Кто может быть самим собой или не может быть таковым? Собака? Кошка? Обезьяна? Демон? Ангел? Бог? Нет, только человек. Бог не может быть самим собой. Он есть Сам Собой. Он не может быть не таковым. Он есть сама Таковость. Человек же может.
       Ангел или демон есть в Высшем Мире и соответственно в нИЖНЕМ мИРЕ. Они существа, но не самостоятельны. Они есть прямое выражение, представление Бога. Они выше, значительнее человека, но не самостоятельны в том, чтобы не быть такими, какие они есть. Ангел не может пасть. Если он пал, то это уже падший ангел, то есть, демон. Демон же не может стать не бывшим падшим ангелом. В нем нет развития. Он есть результат становления. Ангел есть то, что может пасть, но не падает. Его падение переводит в разряд демонов, то есть, лишает его сущности. Демон есть раз-воплощенное представление Бога, его представитель, проклятый и уничтоженный, сведенный к ничто. Он стал тем, за что ругал человека перед Богом, - за то, что тот сотворен из праха, из ничто.
       Тем более таким существом не может быть животное. Животное есть существо, но зависимое и могущее стать самим собой, ибо оно уже есть такое, каким может быть.
       Человек может представлять только самого себя или других людей. Он не может возвыситься до ангела и не может пасть до демона. Однако человек вполне способен превратиться в зверя или скота. К слову сказать, человек является первым скотом, который был очеловечен как обезьяна. Кто же его очеловечил? Конечно, Бог. В каком смысле? Разумеется, не в прямом, а символически или образно говоря в переносном смысле. Бог как Дух вдохновил, подвиг человека на дела. Делом человека стало не столько выживание, которое до сих пор носит животный характер, облагороженный культурным развитием. Вот это последнее и является делом человека.
       Развитие человека заключается в его освобождении от природного принуждения, сообразно которому как закону естества служит человек. Этот закон заключается в том, чтобы быть таким же, как и все другие люди в выживании, - зоологическим индивидуалистом. Именно это естество и делает людей похожими друг на друга.
       Другое дело уже человеческое дело. Оно способствует тому, что человек становится культурным существом, то есть, таким существом, которое способно на особое собственно человеческое выражение всеобщего Духа в неповторимом индивидуальном экземпляре. То есть, человек способен быть самим собой с помощью Бога как Духа Всеобщего.
       От чего же нужно спасаться человеку? От греха. Что такое грех? Это скверна, только не телесная, а душевная. Душа – это образ Бога как Духа в человеке, идеал, явленный человеку в нем самом, на который следует походить именно ему. Скверна – это нечто нечеловеческое, точнее, его явление из демонического мира или из животного царства.
       Как человеку бороться с грехом? Лично, но с Божьей помощью, ибо сам человек не может преодолеть в себе свое естественное, животное начало и тем более защититься от демонических соблазнов.
       Так кто спасет человека в этом мире? Бог не может сделать это, ибо его явление в этом мире, уничтожит его. Следовательно, должен кто-нибудь пожаловать от Бога с миссией спасения. Кто же это? Это не пророк, не посланец Бога, не святой, не духовный наставник, не гуру, не учитель. Их много, но никто не спас человека. О чем это говорит? Только о том, что спасения еще не было, его нет, но оно будет в будущем, при условии, что люди будут стараться спасти себя. Ведь спасти может только тот, кто сам уже спасен. Так кто спасен? Еще никто. Все перечисленные типы претендентов на спасителя не обладают даром спасения, а тем более таким знанием, умением и навыком. В целом все они ничем в этом смысле не отличаются от обычных грешников. Единственно, чем они хуже их, так это своим собственным самомнением. Это псевдо спасители. Спасителем человека от греха не может быть даже ангел и конечно, демон. Ангел не может спасти, ибо не самостоятелен. Он только может быть помощником в спасении. Демон же не спасает, ибо его самого нужно спасать от греха. И бог не является спасителем человека. Он не мешает человеку спасаться. Но в то же время и не помогает спасаться ему видимым образом. Спасти человека может тот, кто сам стал человеком, будучи совершеннее него, для того, чтобы помочь ему в спасении. Таким спасителем может быть не ангел, но только Бог, ставший для спасения человеком. Бог спасет человека от человека для самого себя, ибо то, что он создал человека не для себя, а для него самого, сделало человека несчастным, погубило его. Низшему следует служить высшему, - это хорошо, а не наоборот, что плохо. Кто этого не понимает, не знает самого важного, в чем как раз и заключается смысл человеческого существования.
 
       Парадокс веры в Бога. Человек верит в Бога. При этом он понимает, если у него есть ум, что Бог есть во всем, но все не есть Бог. Вера видит или чует Бога во всем. Поэтому верующий не может не соблазниться тем, что все может принять за Бога. Рано или поздно он будет верить и поклоняться  всему, что его окружает и от чего он зависит. Но вскоре приходит отрезвление как расплата за очарованность. Это отрезвление приходит тогда, когда верующий начинает терять все то, с чем он отождествил Бога, - с, миром, с властью, с семьей, наконец, с самим собой. Вот когда он остается наедине с Богом, он и понимает, что Бог является ему не в том, что есть, а в том, чего нет. Это по-настоящему страшно. Для такого верующего настает конец Света. Если он выдержит испытание смертью, то будет жить. Если нет, то навсегда исчезнет. Будет жить, конечно, не в раю, а Богом. Это и будет рай. Рай для Бога, а не для человека. Другими словами, человек исчезнет, а на его месте покажется Бог. Это все понимает верующий, но продолжает верить в сказку, ибо вера одновременно открывает истину и скрывает ее во лжи.
 
       По ту сторону или потустороннее. То, что находится по ту сторону добра и зла, есть и есть настоящее, реальное. По сю сторону, посюстороннее доброе или злое условно и меняется в зависимости от того, с кем ты имеешь дело. Оно мнимо и не существует на самом деле, вернее, существует на самом деле, но как ложное, иллюзорное.
 
       Что скажут люди? И так они скажут не то, что ты подумаешь. Когда ты думаешь хорошее, они истолкуют это в дурном смысле. Когда думаешь плохое, тогда скажут совсем не то, что есть или кажется, «ляпнут» нечто непредусмотренное. Так что, не обращай на них никакого внимания, - так им и надо: получат свое измышление и оставят в покое… с клеймом на всю жизнь.
 
       Жить по правилам в границах. Для того, чтобы иметь будущее нужно жить по правилам. Правило – это извлеченное из урока прошлого в настоящем, что повторится в будущем. Здесь в качестве границ определены прошлое и будущее в настоящем. Так, например, зная, что подобное стремится к подобному, можно предугадать, что наше вранье вызовет встречное вранье тех, кому мы соврали. Поэтому работает правило: не обманывай, чтобы не быть обманутым самим собой, думающим, что другие обмануты, а не ты сам.

       На все случаи жизни. Есть такая категория умников, которые упражняются в уме без меры до глупости и в глупости в меру до ума. Последнее, конечно, лучше первого, но сложнее. Почему? Проще поглупеть, чем поумнеть. Тем более найти ум в глупости. В уме всего хватает, в том числе и глупости, ибо в нем все в меру, то есть, и глупости есть своя мера. А, вот в глупости ума не хватает, потому что глупость стремится к безмерному. Но это их не останавливает, и они пускаются во все тяжкие. И понятно, что нарушают меру, проскакивают смысл. В следующий раз одергивают себя и уже не доскакивают до смысла. То за-скок, то не-до-скок. Так всегда в глупости, - скок-скок. Скачка мысли. То есть место без пассажира (смысла), - пустая мысль, то пассажир (смысл) без места, - неуместная мысль.

       Преподавание философии. Как преподать философию детям, то бишь, студентам? С чего начать давать философию? С ее определения, описания или догадки, интуиции чувства философии? Прежде необходимо оговорить условия возможности иметь с ней дело.
       На каких условиях философия может стать доступна студентам? На условиях дозированного ознакомления с ее местами, - ментальной или интеллектуальной топологией, - и временами, - пиками развития в единицу исторического (эпохального) времени. Чтобы иметь в виду философию, нужно иметь то, что может в нее ввести. Что может в нее ввести? Ум. Он должен быть в наличие уже от самого рождения или, во всяком случае, быть тогда намечен. Заметным стать он может (замечен) в ходе культурного/человеческого освоения/осмотра ребенком самого себя под недреманным присмотром взрослого – наставника. Уже школа к этому готовит, но сама еще не проводит. Этим занимается либо жизнь, на что ей отпущена она сама как время существования занятого, образуемого дитяти, либо университет, который в лице преподавателей как учителей проводит время занятий собой учеников – повзрослевших детей. Это еще не взрослые, но те дети, которые готовятся ими стать. Философия в этом занятии взрослым ребенком самим собой под наблюдением занятного учителя является прототипом занятости.
       При знакомстве ребенка с философией следует пере-акцентировать его внимание с материала занятия, с явления мысли на сущность это явления и на способ ее явления, как оно представляется не в смысле представления, видения, что невозможно увидеть, ибо сущностью мысли является идея, следствием которой становится понятие, а в смысле под-ставления под идею мысли. Мысли – это подставки идей.  Идеи не видят, ими видят. Они не в нас, это мы в идеях, когда думаем, если, правда, думаем, а не думаем, что думаем.
       Философия, в первую голову, для взрослеющего ребенка или студента – это знание знания и не знания. Об этом он узнает во время одного из первых занятий, когда знакомится с беседами Сократа с его учениками. Сократ говорит, что знает, что ничего не знает. Как понять Сократа? Знания не знания – это знание? О каком здесь знании идет речь? Это знание элементарное, начальное или сложное, выводное? Это знание находится на одном уровне с не знанием или превосходит его? Как можно знать то, что не знаешь? Тут одни вопросы. Выходит, философия Сократа – это философия не ответов, а вопросов? Как получить ответ? Элементарно, путем выбора одной из альтернатив вопроса. Знание знания и не знания, сформулированное Сократом как ученое или умудренное неведение («Я знаю, что ничего не знаю»), является знанием, не элементарным, простым, аналитическим, а сложным, составным, синтетическим. Оно превосходит уровень знания и не знания отдельно друг от друга. Почему это знание есть знание полного не знания? Потому что если все со всем связано, то, как можно знать одно без другого. Он не мог сказать, что знает потому, что знает. Так говорили софисты. Он говорил похожими словами, только с частицей отрицания. Почему он говорил так категорически? Потому что философы говорят категориями, ибо категории – это понятия, а понятия - это то, что есть в словах, есть словами. Почему не знание всего? Потому что философы имею своим предметом всеобщее. Что делать с таким всеобщим, как не знание? Узнать. В качестве чего? Не знания. Из того, что я не знаю, какой вывод можно сделать? Относительно не знания. Сократ выводит знание не из не знания только, но вместе со знанием. Знание как вывод есть узнавание или путь по незнанию. Это не просто вывод из не знания, а вывод, находящийся выше противостояния знания и не знания. Сократ говорит не просто: я знаю или не знаю, но сложно: я знаю, что ничего из знания не знаю, что было бы только знанием. Знание Сократа есть знание вместе с не знанием, но уровнем выше, каждого из них: знания и не знания отдельно. Сократ хочет сказать, что знание выводится из знания того, что не является знанием. Другими словами, философия Сократа – это знание, не неопределенное, но определенное не знанием в качестве отличного от него.
       Такова сущность философии, если она начинается не с утверждения, а с критики того, что не вышло из размышления, а было принято как нечто очевидное, как данность. Я не знаю, что знаю, напротив, я узнаю из размышления, что знаю, что именно не знаю. Так что я не знаю? Ничего. Из чего? Из того, что мне дано. Я знаю только то, что мне не дано, но задается самим ходом мысли. размышляя, я узнаю то, что не мог знать заранее, из другого источника, нежели из размышления, из философии. В этом смысл философии как самостоятельного занятия, в котором и которым человек становится самим собой, свободным от условностей.
            
       Вечность и время. Я правильно понял: те, у кого есть багаж философского знания, являются воротами в вечность? Ворота открываются во времени. Уходишь из времени в вечность. Уходишь из времени - в нем умираешь. Рождаешься  в вечности. Тянет умереть во времени. Но и одновременно это пугает. Амбивалентность умирания: влечет и отталкивает. Желание оживить вечность вызывает смерть живого. У вечности нет времени жизни. В вечности смерть. Что такое смерть вечности? Не узнать, не почувствовать. Поэтому мы не знаем, не чувствуем там так, как в этой жизни. В заключении признание в том, что это только догадки. Оно и понятно: оговариваешься, что относительно вечности нет знания и чувства вечности. Таковы виды на вечность. Как можно это прокомментировать?
       Во-первых, интересно рассуждаешь про вечность и время. Про багаж философского знания и тех, кто захватил с собой багаж в путешествие в вечность, писать не буду, - это литература. Можно развить эту идею в сюжет. Но я так не думаю. Философы не являются проводниками в вечность, если не принимать желаемое за действительное. Все это символизм в духе МКМ.
       Другое дело, мистики. Они не сочиняют, как писатели, не поют как баяны-поэты и не раздумывают как мыслители. Они испытывают вечность, пытая себя вечностью, пока она не признается им. Когда ты думаешь о вечности, она не говорит ничего против того, что ты думаешь, не отвечает, - не говорит: нет, но и не говорит: да. Думай, гадай. Мистик выбивает признания у вечности, допытывается у нее, что она такое, трясет ее в трансе. Она может сболтнуть лишнее, проговориться от потрясения.
       Пишешь о смерти в связи с вечностью. Как понять тебя? Смерть приходит во времени, со временем приходит смерть к человеку. Время приходит к человеку смертью. Оно оборачивается  для него смертью. Со временем, не с вечностью из человека вытекает жизнь. Она растекается и человек умирает. Что от него остается? "Мокрое место". Место, где раньше была жизнь. Теперь ее нет, если теперь смерть. И так навечно. Вечная смерть. Жизнь на время. Смерть на вечность. Такова тональность, если размышлять в духе смерти. Но можно думать в духе жизни. Тогда жизнь вечна. Достаточно поставить ударение на жизни, и она представляется в качестве вечной жизни.  Вечная смерть опустошает, лишает знания и чувства. Вечная жизнь наполняет знанием и чувствами человека. И там, и там нет времени как смены картинок, состояний. В смерти сплошной разрыв, между состояний. В вечности непрерывность состояний в одно состояние. Перерыв и непрерывность отдельно, не вместе как во времени. Если отдельно, то разрыв как смерть. Во времени жизнь и смерть вместе. В вечности они не вместе.
       Конец времени - разрыв жизни и смерти. Смерть без жизни разрыв. жизнь без смерти непрерывность. Нет времени - смерть, не жизнь. Умирает человек - теряет время. Сказка о потерянном времени. Потерял время - потерял привычную схему/логическую связку смены, последовательности моментов времени: Потерять в конце цепочки. Но можно до последнего этапа. Выход из колеса жизни. Слетело колесо, порвалась «шина жизни». Выход куда? В никуда, в ничто. Когда? Когда оборвалась паутина жизни, желания жизни. Ничто: что это? Ничто из что как того, что связано временем. Здесь, в ничто, развязка связки состояний времени: прошлое-настоящее-будущее. В ничто нет последовательности, нет непрерывности вместе с остановками/перерывами, переменами. Ничто есть перерыв, разрыв последовательности. Ничто можно понимать как хаос состояний времени. Это смерть во времени или умирание. Временной меон. Но можно понимать и как отсутствие всего не только в последовательности, но и вне последовательности. Это временной укон. Где все? Куда оно ушло? Куда ушло рождение в хаосе, жизнь в последовательности. Если оно ушло не в хаос рождения и смерти, в ничто, то появляется пустота, пустота как вечность, навечно, навсегда. Бурление жизни остановилось. Вечность как сон. Если есть сон, то есть пробуждение от сна, от вечной смерти, вечного ничто. 
       Значит, вечность условна, а не безусловна. Вечность - это просто отсутствие смены состояний. На сколько? На какое-то время. То есть, вечность - это то же время, но такое время, где нет того, что сменяется. В вечности есть пустая смена состояний, Но потому что в ней, в пустоте нет ничего, то смена состояний превращается тоже в пустоту. Значит, вечность есть особый случай времени, время как исключение из времени, но во времени, как пауза во времени, его разрыв, который может превратиться в непрерывность при опустошении. При полноте время наполняется вечностью, то есть непрерывностью без недостатка, без перерыва. Если нет недостатка - прошлого и избытка - будущего, то есть, только настоящее как вечная жизнь.
       Говорят: «У меня нет времени на это» относительно нечто. Когда это так относительно всего, то наступает конец. Все уже случилось. Время уплотнилось, нет места для нового, все места во времени заняты, моменты исполнены. Так приходит вечность. В этом смысле вечность – растянутое время, время, которое подвисло. Это то, что классик описал так: «Остановись мгновение – ты прекрасно». Время становится «вечным настоящим», когда мгновение как явление вечности во времени никуда не уходит или не уходит в никуда, – в прошлое, – и поэтому не наступает будущее.
       Думаю, для людей смерть является остановкой во времени на настоящем, тем вечным настоящим, которое постоянно. Поэтому так важно, как ты умираешь. Если спокойно, то попадаешь в рай, то есть, время, «застывшее» в вечное настоящее является вечным покоем. Не зря ведь религия требует от грешника покаяться в своих грехах. Покаяние снимает напряжение и успокаивает человека накануне смерти. Если же человек страдает в смерти, то он попадает в ад, то есть, «застывшее время смерти» становится вечной суетой. Он не прошел испытание медитацией и навсегда «застыл» в позе страдания как букашка в куске янтаря.
   
        Почему студенты изучают философию на втором курсе. В школе человек средних способностей приобретает базовые умения для жизни среди людей: умение бегло читать и писать и бегло считать. Это необходимо, чтобы иметь дело с миром в качестве того, кто его использует по назначению. Повзрослев, человек практически учиться тому, как использовать мир в работе. Потому что именно работа его кормит и дает кров. Меньшинство из выпускников школ идет в вуз. Для них работой является учеба в вузе. У них есть нужда в высшем образовании. Для чего оно нужно? Для жизни интересной, если им интересно познание, полезной, если они хотят добиться успеха в жизни.
       На первом курсе у студентов формируется навык учиться не для приспособления, как в начальной школе, и не для ассоциирования с себе подобными, для социализации, как в средней школе, а для личного развития. Для приобретения специальности он будет учиться на старших курсах. Для чего нужен второй курс? Для знакомства с философией. Это я так говорю, потому что занимаюсь философией. Я никакой не философ. Вот прежде, в прошлом году, я говорил и даже думал, что я – философ. Сейчас я так не говорю. Не хочу быть в одной лодке с теми, кто называет себя философами. Они раздражают меня. Я может быть философ, но теперь не придаю этому большое значение. И не в этом суть, включая философскую суть. Дело не в философе и даже не в философии, а в мышлении, точнее, в размышлении, в мысли и смысле. Не буду говорить для чего мне мысль. Это очевидно. Не так очевидно для чего мне философия. Если будет время, скажу потом. Сейчас важно узнать, для чего вам нужна философия. И это понятно: ведь я работаю, занимаюсь философией с вами.
       Так вот. Философия нужна человеку, именно вам, пока вы не стали полностью взрослыми, то есть, еще не застыли в позе «стенки» (от взрослых знание отскакивает, как горох от стенки), для того, чтобы открыть в себе измерение уже не развития, а самосовершенствования. Совершенствования в чем? Конечно, в мысли, которая бывает на уме каждого. Совершенствования кого? Самого себя. Но не для себя. А, для кого?  Для другого. Разумеется, не другого человека, с которым можно побеседовать, да, просто, поболтать о том, о сем. Нет, для высшего существа. Уточню: для идей. Они – идеальные существа. Мы, люди, занимаемся самосовершенствованием, чтобы походить на идеальные существа, которые реальны в измерении совершенства. Мы образуемся в мысли, когда заняты философствованием, то есть, размышлением. Образуемся под влиянием идей, когда они ведут нас к истине как формы мысли. Внимая идеям, держа фокус  на идее, мы думаем по истине. Вот этому можно учить второкурсников. Но не научить. Этому не научишь. Но испытывая себя этим, студенты научаются умению держать свой котелок в порядке, чтобы в нем варились мысли. От этого не станешь мыслителем. Но можешь стать мыслящим хотя бы на непродолжительное время, например, на пять минут. Это больше, чем нужно для настоящей жизни. Настоящая жизнь для человека – это быть человеком в жизни. Для человека – это цель. Для мыслителя – это средство для достижения высшей цели, - стремления к идеальным состояниям души и духа как состояниям ума. Человек в разуме – это ум. Как это понять? В разуме есть место для человека. Это место – его ум. Дух проявляется в человеке непосредственно как душа, опосредствованно как разум.  В человеке есть душа. Душа от духа. От него же и разум как тело духа. Только духовное тело в человеке становится душевным телом, в котором пребывает разум как человеческий ум. Разумеется, это не абсолютный разум духа, но относительный ум всего человечества. Поэтому разумность человека есть родовой признак человека, а не его личный, индивидуальный. Человек в той мере становится личностью, в какой общечеловеческое как разумное находит в его индивидуальности свое особое – умеренное выражение, ограниченное/локализованное отношением индивидуума ко всем другим индивидуумам, комплексом его общения с ними.
       Вразумление как осознанное освоение себя является задачей, которая стоит перед студентом-второкурсником и требует своего разрешения под присмотром преподавателя философии. Это не столько задача, сколько сверхзадача студента. Его же задачей является освоение курса философии для выработки умения думать как условия результативного или эффективного научного исследования.

       Vita аctiva et Vita сontemplativa. Современная жизнь активна, суетлива, безумна, беспокойна. Жизнь древних была созерцательна, медитативна, разумна, спокойна. Таковы две установки жизни. Одна, первая, современная, экономическая и политическая, корысти и владения, имения других и заботы о себе. Другая, древняя, философская, бескорыстия и обладания собой и заботы о других. Установка древних на внутреннее деяние, на самосовершенствование, на действие на себя. Установка современных людей на внешнее деяние, прагматическое или эффективное в вещах, на развитие, на действие на природу и других людей для владения вещами и господства над людьми. Свобода понимается как спокойствие души (по старому) или как материальный успех (по новому). Современный идеал человека как героя – успешный человек. Успел. Счастье в результате. Старый идеал человека или героя – добродетельный человек. Счастье в том, что завтра может не быть, будь счастлив сейчас: то, что делаешь сейчас, делай так, как в последний раз. Поэтому делай сегодня, а не завтра, не откладывай на потом. Философия как упражнение в смерти. Живи, помня о смерти. Это у древних. У современных людей дума о прибыли, о том, что завтра будет больше, чем вчера. Поэтому вкладывай в будущее. Есть экономия на настоящем ради прибыли в будущем, что противоречит древней установке на том, что демонстрируй экономию, сдержанность в настоящем, чтобы не отвлекаться на вещи ради покоя души или созерцания идей – идеальных/постоянных сущностей материальных/изменчивых вещей. Но покой души может быть при заботе о теле, о его умеренном режиме.
 
       Философия возраста. Философия определяет смысл каждого возраста в человеческой судьбе. Первый возрастной этап начинается с зачатия человека (донатальный период), еще до его рождения как события отдельного существования индивидуума. Но еще до своего рождения человек уже есть в живом виде, существует, развивается в матери. По ассоциации, естественно, появляется мысль о том, что противоположное событие рождению – событие смерти не означает прекращение жизни человека, но подразумевает жизнь человека после смерти, как равное его зачатию и имеющее смысл в качестве подготовки после раз-воплощения в смерти к новому воплощению.
       Итак, человек рождается и начинается младенчество. Оно продолжается до ясельного возраста. Так начинается детство. Этот, младенческий, период можно назвать периодом человека как процесса кормления и испражнения или орально-уретро-анальным периодом. Рот, уретра и анус являются определителями младенческой жизнедеятельности. Это период формирования человеческого осязания, вкуса и запаха. Ребенок ощущает себя частью матери, точнее, он чувствует свою мать как свое естественное продолжение (так называемая Эриксоном младенческая «симбиотическая связь» с матерью). У него формируются комплекс предрассудка как того, что называют «впитал(а) с молоком матери», связанный с ним комплекс садизма как поедания/грызни вместе с молоком плоти/груди матери, а также прямо противоположный комплекс мазохизма как переживания испражнения в качестве лишения части себя в виде мочи, кала, слюны, пота и пр.
       Следом за этим формируется комплекс Я в полугодовалом или годовалом возрасте, когда ребенок, развивая зрение узнает себя в зеркале и отличает от матери. Младенец на этом этапе находится в амбивалентном душевном состоянии или состоянии сознания: он продолжает питаться матерью, то есть, связан с ней ощущением, вкусом и запахом как наиболее животными/живыми/непосредственными функциями организма, то есть, не чувствует разницы, и в то же время видит, что он другой. Он есть одновременно Я и не-Я. Эйдетический или зрительный идентификатор колеблется, - влечет к себе, определяя направление личного развития и в то же время отталкивает, обращая вспять к комплексам садизма и мазохизма. Чувство Я как видение себя и узнавание в зеркале есть порог социализации ребенка. Именно в этот момент времени своего развития он переходит от порядка воображения себя, еще связанного с порядком реального, животного сосуществования с матерью к порядку символической связи с человечеством через язык. В это время начинает формироваться язык ребенка благодаря развитию слуха. Он слышит другого. Язык другого становится знаком его желания. Фигура другого символизируется отцом, который становится между ребенком и его матерью. Так начинают формироваться у ребенка собственно человеческие чувства как зрение и слух. Он узнает их и развивает в себе при помощи матери и под управлением отца свой ум как орган понимания слов при должном толковании их смысла и значения родителями. Здесь мы впервые имеем дело уже с человеком.
       Социализация (совместное очеловечивание) продолжается в яслях и детском саду уже не только в составе родных в кругу семьи, но и в составе чужих в кругу своих сверстников. Окончательный вид социализация получает в школе: начальной, средней и высшей. Сначала начальная, а потом и средняя школа стали общеобязательными для детей. Высшая школа носит добровольный характер обучения уже взрослого ребенка в качестве студента. Ключевой фигурой в школе является учитель. Можно назвать «первым учителем» того, кто является символом учителя как образца, с которого при обучении следует брать пример. Поэтому важен не реальный персонаж школьной истории школы (как правило, ребенок имеет дело, мягко говоря, с «плохим учителем» или учителем только по названию, ибо в школе полно учителей не по призванию, имеющим дар учения, а по названию или по профессии), но знак учителя, который вызывает рефлекторное, запрограммированное культурой (об)учения, уважение не своей сущностью, явленной в поведении, а своим видом, представленным названием и обычаем. Первый учитель – условный учитель. Настоящий учитель – это тот учитель, которого выбирает ученик. Это второй тип учителя. С него берет пример уже сам ученик, а не весь класс учеников. Он на него хочет походить. Третий тип учителя обозначает такого учителя, который находит себя сам в ученике. Это уже не столько учитель, сколько ученик для ученика. В этом случае не ученик служит учителю, а учитель служит ученику. Такой учитель не господин, а друг, другое Я ученика вне ученика. Если его нет рядом, сам ученик становится таким учителем для себя. Третьего учителя можно назвать не номинальным/средним/посредственным и не настоящим/оригинальным учителем, но идеальным учителем, самим принципом учителя.
       Это учитель, а кто такой ученик. В начальной школе ученик есть просто ученик. Ученик как таковой, который готовился в качестве такового еще в семье, яслях и детском саде. В яслях закладывается отличие детей по полу. Идентификатором становится уже не орган индивидуального развития, а орган родового развития. Так на телесном уровне образуется биполярное сознание человека, склонного к двузначной логике ориентации в пространстве через имение (1, перст судьбы, а судьба человека – это его анатомия) и неимение (0, ноль, дыра). В детском саду мы имеем общение уже не полов, а его носителей.
       В школе человек представлен как ученик в диком, первобытном виде. Он суетится, мешает, но безобиден. В старших классах мы имеем другой, более развитый вид ученика как варвара. Это уже не дите, а отрок, подросток. Он опасен и берет пример не с учителя, который потерял у него доверие, потому что показал свое двуличие. Это двуличие как нарушение двухзначной логике, которой учат детей в средней школе на словах, на деле отчуждает ребенка от самого себя. Чтобы доверять себе, он ориентируется на себе подобных в своей стае подростков, особенно на того, кто больше всех походит на всех, является их лидером. Как правило, лидером класса подростков является враг классного учителя/руководителя. Подростковый случай – это клинический случай в последовательности возрастов. Это третий порог гуманизации (очеловечивания) человека как подростка. Можно как перейти через него, так и не перейти и не стать человеком, взрослым, совершеннолетним. Два других не менее важные. О них уже шла речь. Первый порог младенца – это порог жизни, имеющий начало в зачатии и продолжение в рождении. Второй порог ребенка – это порог формирования человека как чувственного существа с чувством Я. Если ребенок, уже взрослеющий ребенок, не перейдет порог подростка, он навсегда останется ребенком, то есть, не станет полноценным, свободным и ответственным, цивилизованным человеком.
       Уже в высшей школе в качестве не отрока/отроковицы, а юноши или девушки, человек как студент преодолевает в себе деление себя на лидера/ведущего и подчиненного/ведомого. Для него теперь важна не эта ценная определенность, а экзистенциальный выбор себя в пограничной ситуации быть или не быть отверженным, изгоем. Решив эту проблему, преодолев в себе комплекс подростка, он теперь сам, а не по сговору подростков становится либо ведущим самостоятельную жизнь, либо ведомым другими быть «как все». Студент – это еще ребенок, но уже взрослый ребенок не как дикарь или варвар, а цивильный человек.
       Но вот студент (двадцатилетний) становится выпускником вуза. Он начинает самостоятельную жизнедеятельность. Он посвящает себя делу в качестве профессионала, специалиста или семье в качестве домохозяина или домохозяйки. Он живой, но юный. Этим заканчивается его воспитание в качестве теоретического, рассудочного субъекта, как прежде в школе заканчивалось его воспитание в качестве чувственного субъекта. Если в школе чувственный субъект превращался в чувствительного субъекта, то в институте/университете «тонкокожий» субъект становится «толстокожим» субъектом. Он не просто чувствует, но может описать, определить и объяснить, что угодно, подлежит исследованию уже не с субъективной точки зрения мнения, а с объективной точки зрения знания. Но в этом объективном объяснении теряется живость восприятия и не приходит ясность осознания и понимания. 
       Начинается средний (тридцатилетний) возраст уже практического субъекта. Здесь проблемой становится, сама текучка жизни, в которой он практически может полностью раствориться. Спасением для него является пик жизненной активности, приходящийся на этот возраст. Но рано или поздно приходится спуститься с пика жизни. Парадокс: человек достигает пика/максимума своих возможностей на середине/ровном месте жизненного пути Главное при этом не упасть  и не впасть в состояние минимума реализации своих возможностей. Здесь мы встречаем четвертый порог – порог среднего возраста. Невозможность его преодоления может обернуться уже не неполноценностью идиота/инфантила, но безумием сумасшедшего как реактивным состоянием пребывания в тупике/безвыходном положении.   
       Средний возраст заканчивается пароксизмом или взрывом активности, суетливости. Начинается период вторичной живости сорокалетних дам и господ (дам бальзаковского возраста – «сорок пять - баба ягодка опять») накануне спада жизненной активности. Вот здесь, в этом месте жизни как времени в пространстве бытия, человек «пускается во все тяжкие». Он стремиться успеть за быстро бегущим ходом времени и взять все от жизни, утекающей как вода между пальцами. Это пятый порог – порог суеты.
       К пятидесяти человек уже пожил. Начинается пожилой возраст. Это период не буйного цветения, а обильного плодоношения. Он воочию знакомится с результатами своих неустанных трудов, и делиться плодами их с окружающими. Теперь он в состоянии передать опыт своей жизни подрастающему поколению. Он может стать уже не номинальным, а настоящим учителем. Правда, ему далеко еще до гуру. Здесь его подстерегает шестой порог – порог адекватной передачи опыта. Все от него зависящее он сделал. Но поймут ли его потомки?  Это кризис пожилого возраста. Человек начинает сомневаться в ценности своих трудов и того наследия, которое он желал бы передать своим потомкам.
       Шестидесятилетие символически номинируется как переживший возраст. Это седьмой порог жизни после жизни в жизни. В этом возрасте учитель может стать гуру, мудрецом.
       В семьдесят начинается возраст, который условно или в переносном смысле можно назвать зажившим. Человек чувствует себя уже задержавшимся на этом свете. Пора уйти на покой. Восьмой порог жизни – это порог одиночества. Никто его не понимает. Его близкие дорожат жизнью. Он - нет.
       Покой приходит в отжившем возрасте. Это естественный возраст для умирания. Он наступает, когда человеку за восемьдесят. Уже наглядно видно, что человек только делает вид, что живет среди живых. Он умер для них, но ожил для мертвых. Ему плохо в мире живых, но хорошо в мире мертвых. Это последний кризис в жизни до полного раз-воплощения. Это девятый порог жизни. Он на пороге смерти. За ним начнется новая жизнь, - жизнь мертвых, уже не в мыслях, а в самой реальности.
       Итак, возрастной круг развития как жизненный цикл можно разделить на три отрезка, т-акта: детства, взрослости и старости. Детство – это теза, утверждение. Взрослость – это антитеза, отрицание тезы, детства. Старость – это синтеза как отрицание отрицания без отрицания отрицаемого, то есть, возвращение в детство, впадение в него на волне опыта его отрицания, непосредственное ощущение конца как опосредствованного или посредственного – срединного, равного, но не усредненного - отношения к началу, к истоку, из которого исходит, чтобы пребыть – прибыть и убыть. Такова диалектика возраста.
       В свою очередь каждый из тактов делится на три подтакта: детство состоит из самого детства как младости поры начальной школы, отрочества поры средней школы и юности как поры высшей школы. Можно и дальше делить на три. Так младость или младенчество можно понять как преемственность зачатия, рождения и роста в семье, яслях и детском саду. Следом идет взрослость, которая разделяется на средний возраст (начало, простое или утверждение), вторичную живость (середину, деление, различение или отрицание утверждения) и пожилой возраст (конец, сложное как сложенное или отрицание отрицания без отрицания отрицаемого или рекуррентное утверждение). И, наконец, старость, которая является последовательно пережившим, зажившим и отжившим. До среднего возраста лучше быть учеником. В среднем возрасте нужно стать условным учителем. В пожилом возрасте лучше стать уже настоящим учителем. Стать гуру могут только старые. Как правило, им становится переживший себя старик. Когда он чувствует себя зажившим, он теряет интерес к людям. В отжившем возрасте старик живет смертью, готовя себя к посмертному существованию среди мертвых. Живые для него мертвы, мертвые для него живы. Так он возвращается с другого конца к началу и к тому, что до него. Но что до начала? Само время, точнее, его вечный исток. Так для себя вновь обращается в себя. В начале: в себе через другое для себя. В конце: для себя или из себя через другое в себя.

       Философская школа. Философская школа, как и любая школа в качестве кольца или цепи преемства делится на три звена: начальное, среднее и конечное, высшее. Философская школа имеет особенность в этом делении. Эта особенность касается не формы, а содержания каждого звена. Так начальная школа – это догматическая школа или школа утверждения, догмы. Средняя школа – это школа отрицания в форме сомнения/скепсиса и критики. Высшая или конечная школа – это школа в худшем или минимальном виде смешения и в лучшем или максимальном виде синтеза, структурного соединения по уровням. 
       Начальная философская школа – это древняя или античная школа. Она в свою очередь, делится на раннюю классику: пифагореизм (начальную), элеатизм (среднюю) и плюрализм (высшую), среднюю классику: софизм и сократизм (начало), платонизм или академизм (среда) и аристотелизм/перипатетизм или лицеизм (конец), и, наконец, высокую классику: собственно догматизм стоиков и эпикурейцев (начало), скептицизм (середина) и эклектика (смешение) или неоплатонизм (конец). Иногда средняя классика в толкованиях историков философии ограничивается софистами и сократиками, а высокой классикой полагается платонизм и аристотелизм. Собственно догматиков, скептиков и эклектиков эллинизма относят уже к постклассике. То есть, ранняя классика – это прото-классика или пред-классика. Средняя классика – это сама классика. Высокая классика – это сугубая классика или классика в классике, классика классики. Она верховодит в классике в качестве политической философии платоников и научной философии перипатетиков. Постклассика или не-классика – это не столько философская школа, сколько «школьная философия» или древняя схоластика. Не-классика берется вместе с нео-классикой или новой классикой, характеризуемой в виде эклектики платонизма и аристотелизма с опциями стоицизма и скептицизма под именем нео-платонизма.
       Средняя философская школа – это философская школа средневековья. Она делится на начальную школу или патристику как онтологию средневековья, на среднюю школу или схоластику, то есть, уже школьную философию. Как прежде в древнюю/античную или начальную эпоху школьной философией был платонизм и аристотелизм, так в среднюю эпоху стал аристотелизм. В схоластике господствовал дух Аристотеля, а не Платона, которым увлекались патеры философии в предшествующий, начальный период средневековья. Причем средневековый или схоластический аристотелизм был как ортодоксальный в виде томизма, так и еретический в форме скотизма и оккамизма или терминизма. В целом схоластика была гносеологией. Высшей философской школой в религиозное, а не философское, средневековье была немецкая мистика доминиканцев, которой предшествовала мистика францисканцев. Немецкая мистика была спекулятивной или дискурсивной мистикой понятий. Францисканская мистика была интуитивной мистикой медитации. Высшая философская школа средневековья была этикой или практической, в философском смысле созерцательной, медитативной философией.
       И, наконец, новая или высшая философская школа Нового времени или модерна. Начало: философия гуманистов Ренессанса и философия гениев рационализма (философии разума) или догматическая метафизика Декарта, Спинозы и Лейбница  и вундеркиндов эмпиризма (философии опыта) Бэкона, Гоббса, Локка, Беркли и Юма. Середина: скептическая философия французского и немецкого Просвещения и критическая и спекулятивная немецкая классика Канта, Фихте, Шеллинга и Гегеля. Конец: эклектика и иррациональная философия воли (волюнтаризм), нигилизм и мистицизм.
       Есть еще и современная (не-классическая) философия и ее школы, как догматические, так и скептические вместе с критическими, а также эклектические, уже после-классические или пост-классические. В современное время классика стала директивной или учебной философией «для народа»/студентов или «популярной философией», философия для философов – это магистральная или академическая или научно-исследовательская философия/философская наука (ее можно назвать «профессиональной философией» или «философией элиты», - конечно, речь идет не об элите вообще, а о «философской элите»). Имеет место быть еще философия для любителей или клубная, богемная философия маргиналов. Какие школы есть? Догматические: платонизм, неокантианство, неогегельянство, феноменология, структурализм, лингвистическая философия, аналитическая философия, прагматизм, материалистическая диалектика, неотомизм. Скептические: критический рационализм. Маргинальные: постструктурализм, постмодернизм. В последнее время маргинализации интеллектуального поля и карнавализации культуры или так называемого мультикультурализма маргинальная философия становится популярной.
 
       Следуя за поэтом. «Сердце будущим живет. Настоящее уныло. Что пройдет, то будет мило». Как понять поэта? Душевный человек, то есть, настоящий человек живет надеждой на лучшее. Настоящее для него привычно. Он в нем уверен как в надежном, но им не доволен, поэтому не довольствуется им. Вот оно пройдет и станет милым. Поэтому он любит прошлое. Так можно понять веру (уверенность) в настоящем, надежду в будущем и любовь в прошлом.
 
       Скорости развития и деградации. Если прежде в эпохи развития действовало правило: «Нет худа без добра», то есть, сегодня меньше зла, чем вчера, но добра больше не только, чем вчера, но и сегодня, чем зла, то в настоящее время деградации действует правило: «Чем дальше в лес, тем больше дров». Становится как больше зла, чем вчера, так и меньше добра, чем вчера и, тем более, сегодня. Добро поспешает медленно, зло спешит, торопится, суетится. Мы – торопыги, ибо живем в век суеты или так называемой «инновации» как эксперимента ради эксперимента, так как понимаем, что осталось мало, поэтому спешим урвать, ловить рыбку в мутной воде, ради минутного удовольствия, - времени осталось только на это. Скоро конец света, который бывает тогда, когда желаний много, а возможностей мало. Когда желаний будет максимум, а возможностей минимум наступит конец света.
 
       Греки и римляне. Греки утонченные, римляне грубые. Греки сложнее, римляне проще, понятнее. Римляне ближе, греки дальше. Римляне вызывают уважение, греки вызывают восхищение.
 
       Бесстыдство Адама и Евы. Адам и Ева до грехопадения были детьми, проще говоря, только живыми существами, они питались плодами с древа жизни как животные. Когда же вкусили плод с древа познания, то узнали, что наги и устыдились себя. Почему? Потому что они не знали разделения на плоть и разум, ибо разум их ничем не отличался от плоти, был плотским, грубым, примитивным, ведь Адам был создан из праха, а Ева - из Адама.  Плод древа познания сделал их умными. Умом как высшей инстанцией в них они увидели себя животными и устыдились своей животности, своего пола. Почему же тогда они были изгнаны из  рая? Потому что они жили в земном рая, а в земном раю живут не ангелы, а животные. Адам мог жить вечно, то есть, не меняться (здесь вечность есть символ неизменности, отсутствия смены состояний), в земном раю до тех пор, пока не был поделен Богом на себя и Еву. Когда Бог образовал из него Еву его природа изменилась и он оказался во времени как стихии изменения. После этого Адама не мог не согрешить с Евой, ибо их продолжение во времени стало зависеть от его будущей связи с Евой как жизнью в качестве стихии рождения не от Бога, а от него самого – Адама.
       Таким образом, через ослушание, от которого предостерегал Бог, ибо ведал, что может последовать из вкушения плода с древа познания, - взросление Адама и Евы, их самостоятельное ведение жизни, которому не было места в земном рая животного детства. Они узнали себя и стали взрослыми, способными пахать, то есть, жить плодами своих рук, и рожать, то есть, самостоятельно продлевать жизнь в новых поколениях своих наследников. Сначала появился стыд. Он появился из узнавания себя в отличие от другого. Потом появится и совесть из узнавания в себе себя как идеала в отличии от себя же как наличия.
   
       Миф о Люцифере как «падшем ангеле». Возможно троякое толкование того, почему Бог изгнал Люцифера из небесного рая. Первое, понятное, доступное и непросвещенным и потому принятое религиозной общиной, в данном случае церковью, толкование заключается в том, что Люцифер полагается ангелом как частью Бога от Бога, одной с ним природы как целого. Когда Бог создал человека не из себя, а из праха, из ничтожества, из ничто, он повелел своим членам, частям, силам, то есть, ангелам поклониться своему созданию, своей возможности создать нечто не из себя как из того, что было, есть и будет, или из что, лучше чего не может быть, - в том мало силы и славы, - а из ничего, из ничто. Все поклонились, за исключением самого лучшего ангела, его «заместителя» и «наследника» - Люцифера как луча от подателя света. Такое толкование потому доступно многим верующим, что рассматривает это отношение между Богом и ангелом по аналогии или подобно отношению между отцом и старшим сыном, первенцем, наиболее близким из всех подобий/типов/образов образцу/прототипу/первообразу. Тот ослушался воли Отца и тем самым исключил себя из наследования по завещанию/завету/заповеди, поэтому был проклят и отвержен. Люцифер стал исключением из правила служения ангелов воле Бога-Отца.
       Другое более замысловатое толкование сводит понимание мифа к тому, что Бог отверг ангела после испытания на верность. Это толкование телеологическое - от цели Бога. Оно рассматривает Бога как инстанцию свободы определения выбора верного и исключения неверного.
       Есть еще и третье толкование – толкование космологическое -  уже от причины. Оно понимает изгнание беса из небесного рая как неизбежный исход. Ведь Бог не может не предпочесть то, что является более свободным, тому, что полностью от него зависит. Так как человек сотворен из ничто, он более непредсказуем, чем ангел как та часть бога, которая предпочла саму себя всем остальным частям как целому. Поэтому она не может не быть отсечена как то, что перестало служить целому. Это то испытание, которым Бог сделал виновным ангела, хотя мог избежать конфликта. В этом Он сам виноват. Но Он не мог поступить иначе, так как в его мире – в раю – произошел раскол: часть Божьего мира отказала в служении тому, что посчитало ниже себя. В этом оно, а не сам Бог, следовало правилу: низшее служит высшему, а не, наоборот, высшее служит низшему. В лице Люцифера сам Бог побрезговал заняться творением по причине своей идиллической (могущей стать вне Бога ложной) чистоты, тогда как лучшая, идеальная  часть  в Нем  воплотилась в том, чего нет.
    
       Прошлое и будущее. Мы не властны над будущим, ибо его не знаем, но только предполагаем. Прошлое мы знаем, но забываем и помним только то, что нас не угнетает в настоящем.
       Почему люди говорят, что в будущем будет хуже, чем сейчас? Потому что они сравнивают то, что уже полностью случилось и стало историей, с тем, что еще не закончилось в настоящем. Поэтому есть время и возможность для увеличения неприятностей. Так в плохом человечество становится все хуже с каждым витком времени, как в хорошем оно же становиться лучше, если это хорошее нашло себя в настоящем, еще открытом для будущего в своей реализации.
   
       Медитация. Будда достиг медитативного состояния ничто, точнее, ощущения ничто благодаря учителю - йогу Аларе Каламе. Как можно, насколько можно описать это состояние? Оно вроде сознания как состояния сознающего без осознаваемого или осознаваемым, предметом медитации является не нечто, а ничто. Это медитация как видение ничто. Ты не просто не видишь, причем не видишь ничего, ты видишь то, что не видишь как предмет видения. Он сконцентрировался на ничто, слился с ним как с объектом медитации (или дхьяны). Но это не принесло Будде радости, не разбудило (не пробудило) его, не спасло, не освободило. Тогда он пошел в ученики другому йогу – Удаке Рамапутте. Тот практиковал достижение стадии «ни восприятия, ни не-восприятия». Будда достиг и этого состояния. Это состояние не-двойственности в восприятии/видении/представлении. Но и оно не принесло ему освобождения (или самадхи). Поэтому он ушел от учителей. И стал учиться сам у самого себя, пока самостоятельно не достиг в медитации пробуждения (бодхи или буддхи) и освобождения (самадхи). Но это еще не нирвана. Нирваны он достиг в смерти.
       От чего он пробудился и от чего освободился? Он пробудился от сна. Он увидел, что обычная реальность, - это сон, иллюзия. Освобождение от иллюзии есть пустота, отсутствие иллюзий. Но сама по себе пустота есть тоже иллюзия. Есть не-двойственность иллюзии и подлинной реальности. То есть, реальность есть непроявленное. Но непроявленное есть в проявленном. Что это такое? Это истина иллюзии. Следует уметь видеть непроявленное в проявленном в том смысле, что нужно видеть то, что проявленным (не-истинным или ложным) непроявленное (истинное) не исчерпывается, а есть остаток непроявленности (истинности) в проявленном (не-истинном или ложном) как непроявленное проявленного (истинное ложного). В чем его не-истинность или ложность? В том, что оно не-истинное или ложное.  Поэтому не-двойственность того и другого он стал понимать как единство того и другого в смысле проявленности проявленного и непроявленного (или не-истинности или ложности не-истинного или ложного/лживого и истинного). Есть проявленность не только проявленного, но и на его фоне проявленность  непроявленного  в проявленном (или не-истинность не-истинного и истинного в не-истинном). Однако есть и непроявленность проявленного и непроявленного в непроявленном (или истинность не-истинного и истинного в истинном).
       Одно дело: проявленное в непроявленном (не-истинное в истинном). Это ложь, выдающая себя за истину. Другое дело: непроявленное в проявленном (истинное в не-истинном). Это истина лжи, то есть, выявление лжи, выведение ее «на чистую воду», освещение ее светом истины. Но как это можно понять, если у буддистов не истина  есть откровение, а ложь – скрытность, а, наоборот, истина есть скрытность, а ложь – откровение. Обычно понимается, что проявленность непроявленного есть истинность не-истинного, то есть, видят, что оно ложное, и, наоборот, непроявленность проявленного есть не-истинность или ложность, а порой лживость, истинного. Это когда истина похожа на ложь и, когда ее выбирают, то попадают в ложное положение. У Будды и его учеников все сложнее. Истинным является то, что не является. В явлении истины есть ее не-истинность. Не-истинным является то, что является. Если не-истинное или ложное не-является, то в этом заключается ее истинность или истина.
       В свете сказанного выходит, что Будда пробудился от явленного мира как сна сознания или ложного объекта видения или осознания. Что ему открылось? Что вещи в основе пустотны. Если нет явления или не-истины, то есть истина не явления как пустоты. Ничто из того, что является, не является. Но что тогда является? Является пустота. От чего он освободился? От двойственности, от того, что есть раздельно истина и ложь, реальность и иллюзия. Освободился для чего? Для не-двойственности. То есть, для того, что есть как истинность истины и лжи, так и ложность лжи и истины. Истинность истины и лжи есть непроявленность непроявленности и проявленности. Истина скрыта: в этом ее истинность. И в то же время скрыта и ложность, пока она не показала себя. Ложность лжи и истины есть проявленность проявленности и непроявленности. Ложность открыта: в этом ее ложность. И в то же время открывается тем самым скрытость истины.
       Во всем этом сказалось то, у кого учился Будда. Но он был одаренным человеком и с выдумкой развил идеи своих учителей. Правда, нирвану он понимал как невозмутимый или безмятежный покой. Этот покой можно понимать, поэтически выражаясь, как «сияющее чистое сознание» или такое ясное Я, которое есть не что (это или то), а просто есть сознание. Между тем это не сама нирвана, а только несколько состояний сознания, наложенных друг на друга, как то: состояния буддхи (или пробуждения, просветления), состояния атмы (или Я, имманенции, внутренности), то есть, Я как пустоты (пустотной структуры Я), а не эмпирической личности, состоящей из скандх или комплекса элементов сознания (пудгалы), и, наконец, состояния брахмы или кармы  как трансценденции, внешней пустоты или беспредельности. Нирвана же есть угасание без возрождения, то есть того, что является иным по отношению ко всему тому, что имелось в виду, включая трансценденцию как не-иное.
   
       О порядке чтения философских текстов. В чтении книг по философии следует придерживаться определенного порядка – градации текстов по степени сложности для доступности в понимании содержания изложенного в них. Студенты как наиболее массовая читательская аудитория философских книг в качестве главного источника знакомства публики с философией, как правило, приступают к ее изучению на втором курсе, имея за плечами в среднем, как максимум, - умение элементарно читать, писать и считать. Поэтому они не могут начинать знакомство с ней сразу с «высоких материй» метафизики. Первыми произведениями по философии, за исключением, конечно, учебников, которые, как правило, пишут, не-философы, при условии, что философы – это мыслители,  а около философская публика, вроде преподавателей философии, так называемых «профессиональных философов» со степенями, включая администраторов от философии, и в лучшем случае исследователей философии (чужой, не своей), то есть, научных работников в философии, могут быть тексты по практической философии, - по этике, в расчете на то, что студенческое сознание еще со средней школы уже обработано менторскими проповедями. Поэтому оно податливо для такого чтения и может выудить узнаваемые стереотипы (общие места) толкования моральных ситуаций уже из философских произведений, разумеется, сведя их к усредненным значениям, что не может не обернуться упрощением в понимании как смысла этих ситуаций, так и осмысленных путей выхода из них.
       После знакомства с философскими текстами морального содержания легче переходить к теоретическим текстам, в которых описывается и объясняется в абстрактных (общих) понятиях природа вещей, отсылающих неосведомленного читателя к трансцендентной изначальной причине этой природы.
       И только, разобравшись с законами естества, имеет смысл браться за чтение метафизической литературы, требующей для понимания прочитанного не только массива чувственных навыков и абстрактных знаний рассудка, но и ресурсов интеллектуальной интуиции, что предполагает умение жить и поступать, в данном случае читать, в полном согласии с умом/разумом. Ум же можно развивать в опоре на логику, правила которой необходимо знать для этого.
 
       Что такое «философия науки», в общем, и в частности «история и философия науки»?  Говоря просто: философия – это занятие (чем?) умом в (ком?) себе (философе) самого (чего?) ума для развития (кого?) себя (философа). Такое занятие называется размышлением как мышлением не «автоматом», а в «ручном», точнее, «головном режиме». Для занятия необходимо настроение, настроенность как феноменологическая установка на мысль в идее в отношении предмета мысли, доступного только в мысли. Если такой предмет доступен помимо мысли, то философия бесполезна и собственно не имеет большого, если вообще какого-нибудь, смысла. Чтобы это понять, можно привести пример с религией. Когда религия имеет смысл? Когда она имеет отношение к тому (своему предмету влечения как почтения, поклонения и служения), что не видно, не слышно и пр., то есть, недоступно чувствам, и не знакомо, не познаваемо умом. Вот тогда в это ничего не остается, как только верить и выражать эту веру действием (молитвой, постом, милостыней и пр.) быть верным, ибо приходиться считаться с ним как с тем, что имеет место в жизни и через соотнесение с чем, она становиться более безопасной, надежной и гарантирующей надежду на будущее, которое к тебе благосклонно относится, тебя любит, что выражается в утверждении (догмате) бессмертия души в Боге.
       Однако вернемся к философии, точнее, к философии науки. Философия – это занятие не самим мышлением как таковым, а таким, которое бытует в науке. Философским вопросом будет вопрос не о том, что такое философия науки (это философи(сти)ческий вопрос), а о том, имеет ли смысл мышление в науке, имеет ли оно место в ней, имеет ли смысл занятие ученого мышлением? Проще говоря, думает ли ученый, когда занимается наукой, если наука – это исследование явлений природы (не важно какой: естественной или искусственной, включая гуманитарную) на предмет установления между ними регулярных соответствий или так называемых «законов природы». Конечно, думает, если под мышлением понимается предположение, выведение в форме исчисления числовых значений или величин в пределе обратимых образцов  и подтверждение или опровержение на фактах опыта их истинности/соответствия реальному положению вещей в виде проверки предложений теории предложениями протокола наблюдения. То есть, мышление ученого – это работа его рассудка, умение правильно судить о предмете исследования, найти к нему нужный (в соответствии с логикой поведения самого предмета) подход.
       Другими словами, научное мышление есть метод/способ осознания ученым своего отношения к миру вещей. Вот такое мышление становится предметом интереса философии в лице философа. Философ занят мышлением ученого. Последний интересует философа только с точки зрения того, как тот думает. Понимать ученого философ может только при условии, что ученый сам начинает, за неимением философа рядом, задумываться над своим мышлением, когда у него возникают проблемы с ним как со счетом, отчетом, измерением и тому подобным.
       Заблуждаются те философы, - чаще всего это те же самые ученые-оппортунисты (не-философы в философии), только наиболее неумелые из них в своих науках, ибо, зачем они будут задумываться над счетом, а не просто считать, если не затем, что часто ошибаются при счете и оказываются менее успешными, чем те, кто редко ошибается при этом, - которые полагают, что философию интересует мышление ученых. Нет. Философию интересует только осознание учеными недостаточности или неуместности прежних схем мысли и испытания новых схем мысли для получения более успешных результатов в ходе развертывания научных процедур, то есть, испытания уже самой природы, ее опытного/эмпирического исследования. Когда ученые вынуждены заниматься мышлением, а не счетом, тогда они становятся предметом интереса философии. Такая философия, которая этим интересуется, называется философией науки. Неточным названием такого занятия философов наукой является «методология науки».
     Если философ интересуется тем, как ученый строит схемы мысли в ходе своих научных исследований в контексте связи со схемами мысли в прошлом и в связи с его проектами на будущее и в ориентации на полученные результаты исследований в их преемственности в истории исследования, то такой интерес можно обозначить как историю и философию науки. То есть, в этом случае философа занимает история развития научного мышления с ее причинами, условиями, структурой, течением (в каком времени и в каком месте) и последствиями для науки, ученого и всех пользователей научной продукции в обществе. Эта история и философия или логика науки не может не интересовать философа как одновременно логика истории науки и история логики или философии науки. История имеет свою логику. Имеет ее и история науки. Но не менее важна логика развития той философии, предметом которой является наука, как сопутствующий момент (момент второго или сугубого порядка) развития самой науки в истории общества. История и философия науки не вообще, а частной науки как варианта науки вообще в качестве инварианта может быть интересна самим ученым, когда у них возникают проблемы понимания того, что они делают, когда исследуют свой предмет (это в исследовательском формате). В другом же формате она может быть не интересна, но обязательна для тех обучающихся, которые готовятся стать учеными. Это уже учебный формат существования истории и философии науки. Он нужен на всякий случай: вдруг пригодится начинающим ученым, ведь у них возникают проблемы чуть не на каждом шагу исследования в связи с отсутствием опыта такого исследования, который опирается на схемы мысли, допустимые в их науках, на которые они натыкаются, тем самым проверяя их на прочность и надежность, их основательность.
 
       Апокалипсис. Апокалипсис – это откровение или открытие конца того, что имеет начало. Начиная что-либо, взять хотя бы жизнь, нужно помнить о конце, который предшествовал началу, в данном случае не-жизнь. Заканчивая что-либо, следует помнить о начале. Но не менее важно знать о том, что тебя ждет после конца. Конец жизни – это умирание и его итог – смерть не как недостаточное присутствие жизни, а как отсутствие жизни. Жизнь заканчивается, ибо она когда-то начиналась, то есть, начиналась во времени. И заканчивается она во времени. Событие конца жизни и есть откровение, открытие для человека его смерти. Однако само слово «Апокалипсис» применяется не к концу жизни отдельно взятого человека, а всего человечества в целом. И этот конец жизни человечества происходит во времени. Что это за время? Во-первых, объективное время как формы существования сущего в мире в целом. Таким сущим является человечество. С концом человечества не заканчивается мировое время. Мир продолжает существовать. Поэтому конец человечества  в объективном времени – это конец во времени, но не самого времени, ибо сам мир, в котором жило человечество, продолжает существовать. Только это будет уже не человеческий мир, условием существования которого было живое присутствие в нем человека, а мир без человека, после человека.
       Во-вторых, это время переживания человеком своей жизни. Это субъективное время или время психологическое, душевное, экзистенциальное. Вместе с человеком как субъектом уйдет и это время, канет в не-бытие. Поэтому конец человека, всего человечества будет концом не в этом времени, а концом этого времени. То есть, человеку не будет ни места, ни времени в этом мире. Как человек он в отдельно взятом виде и в составе всего человечества сформировался именно в этом мире. Поэтому, каким он себя знает, его просто больше никогда не будет после Апокалипсиса. Кто же будет? Неведомо кто. И нет никакой гарантии, что вообще кто-то будет. Даже нет полной уверенности, что вообще что-то будет после человека, да и всего человечества в живом виде. Что же останется от человека в не-живом виде. Руины его культуры и техники, мертвые продукты его жизнедеятельности. Все. Если что-то и может ожить из его наследия, то только в составе уже другой разумной жизни, на материале и корпусе жизни другого существа, во всяком случае, явно не землянина. Мы можем воспроизвестись в культурном, а не органическом, виде в превращенной форме жизни другой разумной сущности, если она будет способна усвоить нашу «мертвую» культуру при условии ее понимания.
       Некоторые мыслители, в частности спиритуалисты (к ним отношусь и я), предполагают, что, возможно, человечество окажется в другом, ином мире после смерти в нашем мире. Это возможно, если он есть и существует так, что всегда есть точки (порталы) или линии (коридоры) перехода из нашего мира в тот, другой и наоборот, из того мира в наш. Относительно последнего случая не могут не возникнуть сомнения. Они подтверждаются и тем самым опровергаются надежды на такой переход из чужого мира в наш, тем, что мы не видим ни одного человека, который ушел в иной мир, а затем вернулся в наш. Правда, сторонники такого предположения утверждают, что они, эти обитатели иного мира, являются к нам, но не в своем прежнем виде, а в новом, например, в виде младенцев. Но тогда получается, что рождение новых людей есть переход из одного мира в другой. Причем это предположение можно интерпретировать не так, как обычно полагают, а так, что, например, человек есть взрослый только для этого мира, тогда как для другого он – младенец. Так вот переход из одного мира в другой – это переход не из одной абстрактной жизни в другую, а из одной конкретной жизни младенца в другую конкретную жизнь уже взрослого или возрастной переход. Это будет круг бесконечного перехода с уровня на уровень жизни по возрастам, - вечность как периодичность возрастной жизни.  Эти миры можно назвать мирами возраста. По отношению к одному миру наш мир есть мир взрослых. По отношению к другому миру он есть мир детей и т.д. Понятие «возраст» можно перевести или конвертировать в другую плоскость уже не физиологии, а культуры, и тогда мы получим душу и дух. В одном мире мы имеем место как душа, точнее, душа в теле или душевное тело, а в другом мире уже как дух или, точнее, духовное тело, то есть, разум. Наш мир – мир человека/культуры/души как свертка, складка  материального мира. Иной мир – мир духов как складка душевного мира и прочее в том же духе.
       В развернутом смысле апокалипсис бывает для всего класса разумных существ. Для отдельного представителя как элемента этого класса, прежде всего, как репрезентативного (нормального, а не аномального) элемента, апокалипсис может носить приблизительный, аналоговый, а не тождественный, характер. По нему можно судить, что приблизительно, примерно, в частном, а не целом виде, будет со всем классом при конце существования в мире как начале перехода в иной мир или реальность. В этом смысле можно говорить о том, что откровенна смерть каждого из нас, и мы на своем примере знакомимся с тем, что будет со всеми нами в иной жизни, то есть, в будущем уже не нашего времени. Наше будущее в ином мире может оказаться прошлым для нашего мира. Это может быть так, в зависимости от того, куда ты попадешь. Апокалипсис всего человечества придает нашему пребыванию в ином мире лишь окончательное, предельное значение, которое нельзя будет изменить.
       Но опять же речь не идет еще о вечности, а если идет, то только о вечной периодичности действия времени, то есть, о вечности времени, которое неизменно повторяется. Однако есть вечность как таковая, то есть вечность как вечность и ничего больше, но ничего и меньше, а как раз в самый раз. В вечности нет смены состояний: по отношению ко времени – это смены состояний времени, по отношению к месту – это смены состояний или положений, или протяжений, или порядка мест, по отношению к сознанию – это смены состояний сознания. Вот и все. Так или иначе, но время закончится даже в вечности и будет одна вечность. Все. И в ней ничего, кроме нее самой. Вот это и есть сама суть Апокалипсиса как Откровения Вечности. Кому? Времени, точнее, конечному существу времени. Даже вот это понимание относительно, ибо является отношением отношения времени к вечности. Вечность сама ни к чему не относится или, вернее, относится как отношение к отношению при том, что это отношение к тому, чего нет для нее как вечности для вечности. По существу, она вечно относится только к себе. В этом смысле, в своем собственном смысле, она бессмысленна, непонятна, непостижима для нас, существ времени. В таком не видном виде она представляет отношение отношения и не отнощения. Повторю для пояснения схемы отношения: вечность имеет отношение и не имеет отношение. Она имеет отношение к себе в себе и для себя и имеет отношение не к себе, а к иному для себя, - ко времени в себе, для иного и для себя.   Постижимой она становится не по отношению к самой себе, а по отношению к нам, точнее, для нас она становится постижимой в нашем отношении к вечности. Сама Вечность к нам не относится. Это мы к ней относимся не как к Вечности собственно, а как к вечности в мире в виде повторяемости циклов мировой истории во многом. Это относительная вечность. В данном случае это вечная повторяемость или периодичность, так называемое «вечное возвращение». Но эта относительная вечность есть и в нас в виде мгновений. Вечность в себе имеет отношение ко времени в том смысле, что время ей имманентно, тогда как вечность для времени трансцендентна. Через миг вечность становится трансцендентальной времени, является ей как граница самого времени, его ограничение. В этом заключается смысл времени для вечности как одновременности всех ее событий в мгновенном пересечении по всем ее местам. А в чем заключается смысл вечности для времени с точки зрения смертного как конечного во времени существа, умещающегося в нем? В том, что вечность свернута во времени в настоящем. Ее разворот возможет только во времени в качестве разделения на способы существования во времени: в прошлом, настоящем и будущем. Так вечность существует во времени: одновременно во всех временах. Человек причастен всем этим временам: физически и исторически только в последовательности (диахронно), метафизически (интуитивно в уме) – одновременно (синхронно), душевно – моментом (амбивалентно), переживая и прошлое, и будущее в настоящем как бывшее не бывшим и не бывшее бывшим.
       Все дело в том, что вечность – это уже другое состояние бытия и сознания, то есть, бытия в сознании и сознания в бытии, в котором нет состояний, а, следовательно, оно уже само не состояние, а структура нечто, что трансцендентно нам, но мы имманентны ему.

       Предназначение философии. Для чего нужна философия? Для правильного ответа на этот вопрос, необходимо сначала определить, что такое философия. Философия – это мышление в понятиях обо всем как об одном. Что это означает? С чем мы имеем дело в таком случае? С миром вещей, лиц, положений, состояний, отношений, событий, процессов. Это разнообразие всего, все как множество. Если взять все это вместе, то получится всеобщее или связь многого как одно целое. Вот это всеобщее и есть предмет философии или предмет мысли, включая и саму мысль как условие этого всего. Если мысль является условием существования мира в качестве ее предмета или предмета осмысления и понимания, то, разумеется, и тот, кто осмысляет и понимает, то есть, раскрывает смысл, является условием существования мира в аспекте понимаемого мира или возможного для понимания, ибо мысль существует не сама по себе, а на уме мыслящего. Философия начинается с идей как того, что держит мысль мыслящего в круге понимания относительно предмета мысли. То есть, идея есть то, посредством чего есть нечто в мысли, или то, в чем возможно мышление как мысль в работе, в движении, в развитии в направлении к смыслу предмета мысли. Смысл предмета – это в данном случае сущность предмета или предмет идеи, точнее, идея предмета.
       Именно в этом качестве идеи и работы с ней мысли как со своей формой, сущностью, философия является условием возможности познания вообще и в частности научного познания, есть предпосылка познания как строгое мышление или такая мысль, которая в своем развитии определяется идеей предмета в качестве определенной последовательности приближения к нему - приближения в идее как в пределе/цели. Идея в данном случае есть идеальный предмет мысли, относительно которого она образуется, становится его логическим образом, его представляет на обозрение своего сознания в размышлении и сознания другого в беседе. Предмет в идее есть логический предел понимания предмета как объекта или вещи вне сознания.
       Чтобы подвести предмет научного познания под философскую идею, необходимо совершить объективацию мысли о предмете в рамках ее движения в направлении к идее предмета. Содержание мысли выводится из сознания и находится в мире на месте предмета, накладывается на него. Если наложение является адекватным, то есть, прямо, а не криво, отражающим предмет, то содержание признается объективным. Контролировать адекватность объективации и отражения в сознании именно объективного содержания предмета как объекта вне сознания, ему познавательно/гносеологически трансцендентного, а не субъективно переживаемого, а потому преломленного, искаженного в среде сознания мыслящего/субъекта, возможно только при условии, если объект не будет иметь своей внутренней самостоятельности и самопроизвольности, а будет полностью разомкнут на субъект во внешнем пространстве опытного постижения/познания.
       Для того, чтобы философская основа научного познания была не только необходимой, но и достаточной для такого познания, которое дает истинные научные результаты, следует дополнить принцип объективации продуктов/артефактов мышления как производства/творчества принципом понимания. Понимание же не возможно без того, посредством чего понимается, когда получаются правильные научные результаты, контролируемым образом через объективацию установленные, а потому любым другим познающим в любом месте и в любое время при сходных обстоятельствах и в подобном отношении могущие быть проверенными, подтвержденными на истинность или опровергнутыми на ложность. То, посредством чего понимается, - это понятия как то, что является заключением мысли, вытягиваемой из идеи предмета.
       Философская работа по определению условий для возможной научной работы в области мысли начинается с идей, посредством которых устанавливается сродство мира и человека, их единство, выражаемое принципом тожества мышления/плана идеального и бытия/плана реального, уподобления мышления бытию в общем (абстрактно) и в целом (конкретно). Начало – это данность сознанию в самом сознании мира идей как пределов понимания вещей/сущих. Заканчивается философская работа выработкой понятий на основе идей. Уже в научной работе эти понятия играют роль не регулятивных идей, а конституитивных или конструктивных средств обращения с вещами в сознании для того, чтобы понимать, с чем ученый имеет дело в опыте, в исследовании вещей.
       Итак, философия, как нам видится, теперь, в век науки и техники, необходима в качестве «безусловного» условия самой возможности научного познания и технической реализации познанного. Насколько философское условие безусловно – спорная вещь. В этом качестве спорной, условной вещи философия может быть завязана на религию и мифологию. В свое, историческое время, философия осмыслила миф и вразумила религию, став логическим образом или понятием мифа/сказа/языка (в философии язык узнал себя как умное слово или логос, поэтому логика есть откровение языка) и идеей веры как веры в саму веру.
               
       Коротко о Хайдеггере. Попробовал почитать «черные тетради» Мартина Хайдеггера и сразу почувствовал былую неприязнь к этому немецкому мыслителю. Мыслитель темный, не просто иррациональный, а намеренно (тенденциозно), упоительно (пафосно) иррациональный до экзальтации. Он буквально вовлечен в стихию непостижимого, которую «раскручивает» «своими» вязкими словечками, вполне соответствующими духу этой стихии с ее смутностью и зыбкостью. При чтении его опусов нельзя отделаться от ощущения, что стоишь по колено в болоте и медленно, но уверенно погружаешься в это топкое место с нестерпимым запахом тины, навевающим невеселые думы о  старческой слабости и неумолимой смерти. Соответствует мути в мысли Хайдеггера его болтливая манера невнятной речи человека, в бреду заговаривающего самого себя. В этом качестве философия Хайдеггера есть философия непостижимого, которое хочешь не постигать, а непостигать. Невольно задаешься вопросом: мне это надо? Ну, и что из того, что это Хайдеггер. Эка невидаль.
               
        Жертва научной революции. Научная революция наступает, когда с аномалиями в науку приходит кризис. Пока она наступает, отступает уверенность ученого в своих познавательных силах. Он начинает сомневаться в том, что было несомненным прежде. Вот тогда сомнительное становится несомненным. В результате он освобождается от прежних предрассудков и ощущает внутри своего сознания пустоту. У него появляется легкомысленное отношение к реальности, которая больше его не связывает. Он отрывается от реальности, теряет ее из виду. Поэтому может сделать неверный шаг, ошибиться. Но не это опасно. Опасно то, что он может заблудиться и завести себя в «лес иллюзий» относительно того, как выйти из кризиса. Ошибка может сбить человека с толку. Однако методом «тыка» можно нащупать верную дорогу. Для этого необходима удача, чтобы не перебирать неисчислимое количество проселочных дорог. Другое дело тропа, ведущая от лесного ключа на прогалине вглубь леса, в самую чащу. Вот там и рождается иллюзия, подпитываемая позавчерашними предрассудками «крови и почвы», выступающими наружу после разоблачения вчерашних предрассудков.

       Философ и специалист. Какое место занимает философ в системе образования? На этот вопрос сразу не скажешь. Если бы спросили о месте преподавателя философии, который дает представление о философии студентам, то можно было легко ответить так: преподаватель философии представляет учебную философию. Он представляет философию не в смысле представления философии публике, а в смысле явления философии в собственном виде в качестве ее доверенного лица, агента в образованном мире.
       Другое дело, - философ. Этот не представляет философию, но является не ее явлением (причем, мнимым явлением), а сущим философии как сущности. Является ли философ, занятый в образовании в качестве преподавателя философии специалистом по философии? Философ может работать в качестве преподавателя философии. Но это не означает, что любой преподаватель философии является философом. Как правило, таковым он не является. Ну, это, ладно. Нам важно установить, является ли философ в системе образования специалистом, например, в области философии. Конечно, является. Только является специалистом не в какой-то узкой области философии, как специалисты в области других занятий: научных, художественных, деловых, но всей философии, если только он философ. Почему? Потому что философия является универсальным занятием не по предмету, а по методу мышления. Поэтому, зачастую, кажется, что философ ведет себя как во всех областях познания и самой жизни как специалист, но со стороны бросается в глаза его «любительская компетентность» в специальных знаниях, связанных уже не столько с работой сознания/ума/головы, сколько рук, глаз, ушей и прочих рабочих инструментов телесной активности. Но это не означает, что философ есть «праздный ум». Хотя само философствование предполагает досуг, свободный от внешне обязательного функционирования в качестве наемного работника для творческого или духовного сообщения с истиной.
       Здесь есть противоречие: когда занимаешься собой, то увлекаешься отдельным, находишь в нем, то есть, в себе, особенное, отличное от другого. Наоборот, когда занимаешься многим, то находишь связь во многом между отдельно взятыми другими, но забываешь о себе. Между тем задачей философа является познание как освоение не своего, но всеобщего, в том числе и своего, встроенного в связь всеобщего как ему причастного, но не вне его отдельного. Само всеобщее и есть эта связь. Она есть во всем и благодаря ей все есть и есть то, что оно есть, включая и тебя. Как стать, как быть специалистом по всеобщему? Такого специалиста его недруги называют «узким специалистом широкого профиля». Чтобы стать таким специалистом не нужно подменять часть целым и целое частью, но следует стать такой частью целого, которая способна выражать в своей частности, в себе, то, что является целым или всеобщим. Это будет философия, потому что ты будешь занят целым или всеобщим. Ты будешь в этом специалистом, потому что целое или всеобщее найдет в тебе особенное, специфическое выражение. Это выражение есть понятливость философа. В нем, в выражении или понятливости, выражено всеобщее как выражаемое, если выраженным является идейность философа, его верность идее. Тогда человек становится философом в собственном, специфическом смысле, когда понимает не только сущее, но и должное стать сущим. В таком специфически философском виде человек не только теоретически знает, что было, есть и будет, но и практически понимает, как сделать так, чтобы что было, есть и будет, стало тем, чем может быть.
       Таким образом, человек явится не только в себе, но и в другом/других, и для себя, и для другого/других, тем, что он есть в идее по понятию часть целого в качестве малого целого, уподобляясь в этом большому целому на своем месте и в свое время.  Только в этом качестве есть момент выхода в иное не-иному или всеобщему, ибо при всем уподоблении малое целое как целое самостоятельно, так как открыто для общения с большим целым на началах уже не субординации, но координации, то есть, началах равенства в качестве при неравенстве количества. Правда, мера малого целого иная, чем у большого целого, но тем не менее она у него своя, иная.
       
       Философия и мифология, религия, искусство, наука и идеология. Философия – это размышление человека обо всем как об одном, если одно и то же есть само мышление, воплощением которого является мыслящий. Мифология – это жизнь как сказка. Философия не является мифологией, но она может быть философией мифологии, то есть, размышлением над тем, что значит «жить как в сказке». По-философски, «жить как в сказке» означает жить на словах, иначе говоря, «живешь, как говоришь».
       Религия – это еще не живешь в настоящем, как в сказке, но будешь жить в будущем, при условии, если веришь. Вот если не веришь, то будешь жить не просто, как живешь сейчас, но только тем, что осталось от прошлого, то есть, еще не прошло, при том, что многое уже прошло и осталось самое ничего. Это и есть философия религии.
       Искусство – это то, что ты придумал или выдумал и выдал за при-данное. Философия искусства – это размышление о том, как можно не столько думать, сколько  соображать, как задумано.
       Наука – это учение знаемого и исследование незнаемого. Философия науки – это рассуждение о том, как узнать знаемое в незнаемом. Философ помогает ученому, занятому извлечением знаемого из не-знаемого, найти и узнать знаемое в незнаемом.
       Идеология – это выдача своих частных интересов за интересы всех, то есть, подмена целого частью целого. Философия идеологии является выведением мыслей тех, кто думает за других, на суд критики понятия.

       Пробуждение и освобождение. Пробуждение – начало медитации как проникновенности или проникновения в качестве состояния сознания, в котором его структура наполняется материалом прояснения ситуации здесь и теперь. Освобождение – конец такой медитации. Вместе с медитацией на заключительном этапе уходит человеческое Я на фоне угасания желаний, включая желание достижения освобождения. Вместе с прекращением желания прекращается и освобождение Я от Я, то есть, от самого себя, от самозависимости и самообусловленности, на которой замыкалось обусловленность другим, иным. С исчезновением Я как самотождества, другим именем которого была самость, исчезает и все другое, что обусловливало его. Так прекращается процесс взаимообусловленного со-возникновения как отношение соотносящихся: нет соотносящихся – нет и процесса как медитации.
       Другими словами, вслед за пробуждением естественно следует освобождение. Можно сказать, что они одновременно имеют место. Это можно обозначить в виде понятия дхарм мгновений. Если ничего нет, помимо мгновений, то они становятся всем и обращаются в вечность как вечное здесь и теперь или вечно настоящее.
       Что такое мгновение и, больше того, мгновения? Это то, что есть только раз, в момент действия как настоящее настоящего без настоящего прошлого и настоящего будущего. Выходит, что нет связи между мгновениями без прошлого и будущего в настоящем. В результате распадается связь между отдельно взятыми моментами настоящего. Последствием этого является исчезновение самого настоящего. «Поток дхарм» - это эвфемизм. Никакого потока дхарм нет. Поток течет в каком-то направлении? В каком? Он течет по кругу. Это и есть колесо перерождений. И в нем есть не только настоящее, но и прошлое, и будущее в настоящем. Данность прошлого и будущего в настоящем есть связь между модусами времени. Поэтому время имеет смысл. Если есть одно настоящее как мгновение или масса мгновений, то где смысл? Если нет места для смысла, то он обращается в бессмыслицу. Выход из потока перерождений есть вход во что? В то, что нельзя назвать потоком, но можно назвать рябью на поверхности потока. Эта рябь реагирует на движение потока и поэтому не может полагаться необусловленной иным, чем она есть. Следовательно, этот образ тоже не может передать состояние того, что есть, обозначенным именем «нирвана» или «освобождение» как «угасание». Ничего, кроме пустоты, не может прийти на ум для представления нирваны как освобождения от перерождения путем угасания движения дхарм.
       Что остается от этого движения? Покой дхарм настоящего, мгновенное возникновение которых одновременно является их мгновенных исчезновением. То есть, они действуют по одному и тому же сценарию как одна дхарма одного настоящего без прошлого и будущего. Этим и объясняется нирванический покой, в котором само настоящее становится пустым. Вот эта пустота как пространственное выражение отсутствия времени и есть нирвана в качестве нулевого состояния «бытия-сознания». Нирвана есть ничто, находящееся вне жизни и смерти, ибо смерть есть обратная сторона жизни как переход от одной жизни к другой жизни. В нирване нет смерти, но нет и жизни. Там вообще нет ничего. Да, и вообще это «там нирваны» ни там, ни здесь. В этом смысле нирване нет места среди мест, нет и времени ни тогда, ни когда, то есть, никогда нет времени. Она ни с чем не связана и ни с кем не связана, ведь в ней нет даже Я как самосознания самой нирваны. В ней нет не только страдания, но и блаженства. Именно в этом смысле всего перечисленного нирвана как освобождение есть освобождение от жизни и смерти. Она беспредельно пуста. В ней ничего и никого нет. Нет и самой нирваны в том смысле, что она есть то, чего нет, ибо в ней ничего и никого нет.
       Следовательно, словом «нирваной» называют то, что скрывают от самих себя, подменяя недосказанностью и недомыслием. Нирвана не является не только жизнью, но даже смертью, ибо после смерти начинается новая жизнь. После нирваны ничего не начинается, ибо «после» - это измерение времени, нирвана же находится вне времени. Это «черная дыра» бытия. Да и то, такое сравнение не дотягивает до состояния нирваны как состояния ничто, ибо космическая «черная дыра» обусловлена окружающими объектами, «падающими» в нее, и является космическим объектом. Состояние нирваны не доступно человеку. О нирване можно только подумать как об абсолютной трансценденции.
       Впрочем, так ли это или не так обстоит дело с нирваной, никак не проверишь, ибо она не относительна. В этом смысле конкретно по содержанию суждение о ней пусто. Можно только сказать, что нирвана есть ничто, то есть, можно утверждать ее абсолютное отсутствие, абсолютное отрицание. Нирвана есть абсолютная отрицательность, освобождение как отрицание жизни-страдания и смерти как перехода к новому страданию. Страдание есть борьба. Так нирвана есть отсутствие борьбы, но не только, - она есть и отсутствие мира. В ней нет дисгармонии, но нет и гармонии, ибо между чем или кем будет гармония, если она безотносительна и в ней ничего и кого нет, кроме нее самой. В нирване есть только она сама. Есть как что? Как отрицание всего и вся.

       Приготовление к смерти. Философия есть, по выражению Платона, говорящего в одном из диалогов (в Федоне), «медленное приготовление себя (человека) к смерти». Почему нужно приготовиться к смерти, и как такая готовка связана с философией? А, также, если так, то почему философия является медленной, а не быстрой готовка к смерти? Попробуем по порядку ответить на эти вопросы.
       С точки зрения философа, а это точка зрения вечности, то есть, такая точка зрения, с которой обозримо то, что было, есть и будет таким, каким было, есть и будет, - таким же самым и тем же самым, - есть жизнь в этом мире с этим миром на время: с начала и до конца, с рождения до смерти. Смерть есть прекращение этой жизни, ограниченной этим местом и временем, то есть, локально выделенным из всех других мест и времен, то есть, ограниченным ими. Можно быть этим сущим, существом, человеком в границах этого деления. Само деление целого на части предполагает конечность частей, ограниченных всеми другими частями. Граница между ними есть и рождение и смерть. То, что происходит внутри границ, есть жизнь, естественно, не вся, но только ее часть.
       Причем логично полагать, что это только часть жизни не только других сущих, существ, людей, но и этого сущего, существа, человека, ограниченного ею. Есть тот, кто рождается и умирает не вообще, но только для этой жизни. Для него есть жизнь, если складываются для него условия. Такое положение вещей возможно, если носитель жизни как тот, кто живет, является не просто единым, но единым во множестве вариантов как частей жизни, ограниченной самой собой и теми жизнями, которые находятся за ее границей.
       Но тут возникает проблема с пониманием субъекта жизни. Кто им является? Человек? Или нечто существующее в самом человеке, но человеком не являющееся. Давайте подумаем об этом. Если субъектом жизни, переходящим через границу рождения и смерти, является человек, то он вечен, то есть, присутствует во всех местах и временах одновременно. Если же он присутствует во всех местах и временах не одновременно, а последовательно, то он безначален и бесконечен. Ограничен ли такой субъект жизни одним человеком в одном экземпляре, или во всех экземплярах, имевших место во времени нашего мира, то есть, больше, чем есть сейчас (>7000000000 человек)? Вряд ли, это был бы безусловный антропоморфизм, не имеющий логических оснований для своего существования. Тогда уместнее или логически релевантнее предположить, что любой живой живет всегда по-разному в разных мирах последовательно, - сначала в одном мире, а потом в другом, переходя через границу между мирами, которую мы зовем смертью. Сколько таких живых в жизни? Бесконечное число. Почему? Потому, что жизнь живет в живых и живые живут жизнью. Жизнь существует всегда, но не везде, а только там, где есть условия для ее существования. Вот, например. На земле есть условия для существования жизни. Поэтому она есть на Земле. Значит, жизнь есть в том мире, где есть условия для ее существования. В нашем мире она появилась не сразу, ведь наш мир имеет начало, следовательно, он будет иметь и конец. Жизнь возникает на определенном этапе развития мира, когда для нее, как уже было сказано, складываются необходимые и достаточные условия.
       Ограничено ли бытие нашим миром. Конечно, нет. Есть другие миры, раз наш мир ограничен в пространстве и во времени. Тогда возникает, естественно, вопрос о том, где живет человек после смерти? В этом мире, если он не достиг того состояния, которое является наивысшим, наилучшим для нашего мира. Для чего? Для того, чтобы достичь это состояние. Но он может оказаться и в другом мире? В каком случае? Если уже достиг наилучшее состояние для нашего мира. Вот тогда он переходит через границу в лучший мир, чем наш. Если же человек пал ниже наихудшего состояния для нашего мира (человек может пасть ниже животного и быть хуже камня), угрожающего гибелью самому миру, то он оказывается после смерти в мире, который хуже нашего. Перед ним, по необходимости, станет задача заслужить лучшую долю в будущей жизни, чтобы снова оказаться в нашем мире. Таково элементарное понимание смерти и жизни после смерти, а также жизни до рождения. Им может удовлетвориться только не взыскательное сознание необразованного человека.
       Более сложное понимание жизни и смерти мы можем найти у такого человека, который понимает, что не он бессмертен, а то, что в нем есть в виде сокровенного человека, вроде кочерыжки в капусте. Но и это понимание жизни и смерти, а также жизни после смерти и до рождения, не бесспорно. Потому, что то, что мы ищем в человеке, не находится в нем.
       Так, где же находится бессмертный источник жизни? Нигде. Можно ли это понять? Конечно, можно, даже нужно. Понять нужно то, что источник жизни, ее самость есть не в человеке или еще в ком-то или в чем-то. Наоборот, это все есть в источнике жизни, как и сам человек. Не вечность есть в человеке, а человек есть в вечности. То, что он есть в вечности, иносказательно выражается так, что в нем что-то есть такое, какое не умирает, но продолжает жить после его смерти. Эта вечность на всех и для всех. В ней для каждого сущего, существа, человека есть место и время. Время живет не во времени, а в вечности. Места для каждого и всякого есть в вечности. Только в ней время и пространство имеют смысл, который им приписывается. Эту вечность люди зовут Богом. Они не только так зовут вечность, но и так понимают вечность на свой манер, чисто по-человечески, то есть ограниченным образом и местом жизни человека на земле в нашем мире. В итоге получается, что якобы вечность как Бог существует для человека. Вечность является допущением всего до всего. Но каждый обманывается на свой счет. Одни полагают, что вечность служит им, другие полагают, наоборот, что они служат вечности. И то, и другое не является истиной. Но вечность допускает такое иллюзорное представление, идеологию представляющего. Для чего допускает? Для равновесия, гармонии всякого и каждого, живущего в согласии с собой.
       В свете вышеизложенного становится понятным, что человеку следует позаботиться не только о жизни здесь и теперь, но и о той жизни, которая ждет его за порогом смерти в качестве границы, настолько же разделяющей жизнь в разных мирах, или в том же мире, но в разных состояниях, что уже возможно при этой жизни, насколько их (миры и состояния в них) совмещающей. Причем забота невозможна без познания самого себя в вечности как необходимого условия возможности такой заботы. Достаточным условием заботы о смерти является забота о жизни в течении всей жизни. Вот почему приготовлению к смерти следует быть медленным. Это и есть философия как умение жить, готовя жизнь к новой жизни, которая приходит вместе со смертью, наедине с вечностью как ничем из того, что было, есть и будет. В этом смысле вечность есть не не-иное, а в самом что ни на есть смысле иное всему сущему и не-сущему.
       При всем при этом все уровни понимания равным образом имеются в виду и существуют, как и существует то, что на них понимается вместе с тем, кто понимает и как понимает. Но вид существования у них разный, начиная с иллюзорного вплоть до истинного. Так истина сосуществует с иллюзией, и только сознающий различие между уровнями понимания знает между ними разницу и отличает их друг от друга. Он понимает, что понимает, что один из уровней максимально истинен по необходимости, другой недостаточно истинен, не добирая до нужной меры истинности, а третий истинен  по минимуму.
               
       Философия науки. Философия есть мышление или мысль о науке. Есть правила построения и течения, развития мысли – это правила логики. Поэтому философия науки есть логика мысли о науке как ее предмете. Есть логика предмета, то есть, логика науки. И есть логика мысли о науке. Логике мысли о науке следует следовать логике своего предмета, чтобы иметь знание о понятии науки, ее сущности, о строении науки, ее структуре, истории развития вплоть до настоящего, то есть, понимать науку в истинном свете как определенную форму совместной деятельности людей.
       Как наука в качестве предмета философии науки, так и сама философия науки имеют свою историю. Причем история философии науки не является составной частью истории науки, ибо является составной частью философии. Является спорным причислять всю философию к науке в качестве одной из наук, например, философской науки. Философия в качестве философии науки может иметь историю своего возникновения и развития в качестве составной части развития науки в истории.

       Философия и наука. Философия имеет дело со всеобщим, тогда как наука имеет дело с общим. Противоположностью всеобщего или универсального философии является единичное или индивидуальное. Итак, предметом или объектом философии является всеобщее, а субъектом философии является индивидуум или философ. Отношение между субъектом и объектом философии является отношением между противоположными инстанциями. Они взаимно отталкиваются друг от друга. Необходим посредник, который примирит субъекта с объектом. Таким посредником является особенное. Содержательно особенное выражается в виде мысли. Определителями мысли выступают идеи и понятия. Держит у предмета мысль идея как ее форма, выводится мыслью понятие, в котором она находит свой предел. Основание мысли – идея, цель мысли – понятие. Так обстоит дело в философии.
       Как обстоит дело в науке? Ученый связан с предметом своего научного занятия не как некто противоположный нечто, но как отличный от этого нечто. Поэтому он не нуждается в посреднике для разрешения противоречия, которое по необходимости не может не возникнуть при философском познании предмета. В научном познании ученый, как правило, избегает противоречие, поэтому ему не надо его преодолевать. Он избегает его в силу того, что объект его научного интереса не спорит с ним, не противоречит ему. Между ними складываются отношения согласия, если ученый как субъект научного познания действует адекватно логике объекта, который он изучает, исследует. В результате ученый получает такой теоретический результат – формулировку закона природы в виде числового значения, - который можно проверить на факте, свести или подтвердить истинность числового значения формулы закона, выраженной абстрактным (общим) утверждением, данным в наличном состоянии, зафиксированным единичным эмпирическим (опытным) предложением протокола  наблюдения.
       В философии же истинность помысленного философом относительно всеобщего как предмета философского умозрения или медитации (размышления) подтверждается его особенным смыслом, о наличии которого предупреждается вопросом: «В каком смысле ты имеешь в виду это нечто»? Если этого смысла нет то истинность помысленного опровергается. Значит, необходимо искать другой смысл философского отношения философа к всеобщему.
 
        Идея. Есть идея объективная как форма мысли, а есть идея субъективная как сама мысль. Мысль зависит от идеи, но идея не зависит от мысли. Идея является для мысли реальностью по идее, то есть. идеальной реальностью. Мысль стремится стать реальной, стать самой реальностью в мышлении, если мышление есть познание реальности вне мысли, где мысль натыкается на факт как данность вне мысли, вне сознания. там вне мысли она имеет интенцию, намерение найти себя как идею. Это будет возможно, когда факт как данность станет осмысленен, разумен. Вот тогда фактическая реальность станет разумной, а мысль станет реальной.

       Кредо буддиста. Нет ничего постоянного. Что из этого следует? Ничего, ибо не следует, ведь нет ничего постоянного. Если не следует, то нет ничего. Есть одна пустота. Что она такое? Иллюзия сознания как иллюзии того, что есть.
 
       Будда и освобождение. Бог и неведомое. Будда от чего освобождает? От страдания. Кого? Того, кого нет. Странно. Но это так, ведь Будда утверждал, что нет личности, то есть, Я. Кто страдает? Я. Так его нет. Раз так, то никто не страдает и некого освобождать. Будда говорит о том, что жизнь есть страдание. Если я нет, то страдает сама жизнь. От чего страдает? Будда называет желание. Кто желает? Если личности нет, то желает жизнь. Что она желает? Жизнь. Ей что самой себя мало? Разумеется, она хочет еще больше жизни. Что ее может насытить? Ничто. Она ненасытна, потому что есть ничто. Уничтожение жизни порождает желание жизни большей жизни. Сущность жизни – борьба со смертью. То, что смерть убивает жизнь, порождает желание жизни жить. Победа смерти над жизнью есть страдание жизни, ее страдательная сторона. Желание жизни жить есть победа жизни над смертью. К чему же призывает Будда? К избавлению жизни от страдания. Избавление жизни от страдания как следствия борьбы жизни со смертью не может не привести к отказу от желания жизни жить и полной победе смерти. Нирвана есть полная победа смерти над жизнью, ее угасание без возвращения к жизни, к самой себе. Жизнь как непостоянство находит в смерти постоянство. Но это постоянство уже не жизни, а того, что от нее ничего не осталось. Непостоянства нет, есть постоянство. Но это постоянство не жизни, не Я, а не жизни, не-Я. Состояние не жизни, не-Я – вот что такое нирвана как отсутствие желания, избавление от страдания и освобождение от непостоянства жизни, от самой жизни. Никакая это не жизнь и не смерть. Нирвана – это банальная смерть, имеющая не банальное приготовление в жизни без желаний или при одном желании не иметь желаний.
       Тот, кто практикует нирвану, уже в жизни не живет, но делает только вид для того, чтобы следом вообще не жить. Буддизм – это практика смерти в жизни и обещания жизни в смерти, то есть, в нирване. Практикуя буддизм, ты практикуешь смерть в жизни ради жизни в смерти. Разумеется, в смерти нет страдания, потому что нет желания жизни, так как в ней нет вообще жизни. Буддизм – это соблазн для индуса. Индус бойся Будды как той смерти, после которой нет ничего, кроме смерти. Будда соблазняет индуса тем, что обещает, что после смерти нет ничего, - нет даже смерти. Раз нет смерти, то есть жизнь. Но какая? Та жизнь, которая не борется со смертью, потому что она постоянна. Она уже не хочет себя, она просто есть. Вот такая жизнь есть живое Я. Жизнь как Я созерцает саму себя, созерцающую жизнь.
       Что можно сказать Будде в ответ? Есть жизнь. Пока живешь, не думай о смерти и не готовь к ней себя, ибо после нее нет ничего из того, что было с тобой. Ничего из этого все равно не будет. Так зачем себя готовить к тому, чего не будет? Тогда что будет? Не знаю, мне не ведомо, Если честно сказать, это неведомо никому, даже Будде, Иисусу, Мухаммеду и иже с ними. То, что это никому неведомо, они называют ведомым Богу. На каком основании? Ему тоже неведомо, ибо Бог имеет дело с тем, что есть жизнь и смерть. Жизнь есть только то, что находится в границах смерти. Что за границей? Ничто в том смысле, что ничто из того, что было и есть. Что будет? Обычно люди полагают, что будет то, что было когда-то, но прошло для того, чтобы наступить, когда его забудут. Так ли это? Если не так, то будущее за смертью неведомо никому. Почему же это неведомо Богу? Потому что Он не знает ничто. И тем более Он не знает, что следует за ничто.
       Нельзя уверенно сказать, что за ничто следует ничто, то есть, оно само, ибо ничто есть ничто. То есть, за ничто как ничем, которого нет, следует то, чего нет? Не факт. Если есть ничто, которого нет, то нет ничего? Почему это? Вполне возможно, что-то следует. Как же так? Ведь утверждают, что Бог все сделал из ничего. Но не говорят, в каком смысле сделал из ничего. Имеется в виду, при условии осмысленного ведания, что есть только то, что есть Само. Вот это люди называют «Богом». Если оно есть, то может быть и все остальное как то, что есть либо из Самого Само, либо не из него. Если из Него, то оно и есть Оно Само. Так Оно есть. Зачем еще То Же Самое? Если не из Него, тогда из чего? Из ничего, из ничто. Из ничто может быть только то, чего нет на самом деле, но может быть как неведомое. Вот это неведомое по незнанию или по недомыслию и называют иллюзией. Бог не знает то, что он сделал из ничто, как неведомого Ему. Что он сделал? Мир и нас в нем. Он не знает нас, ибо мы не из него, а из того, что он не ведает. Если бы он ведал, он бы сделал бы нас на него похожими. Но зачем делать на себя похожими, когда Он и так есть?  Поэтому Он сделал нас на Него не похожими и Ему неведомыми. Так как мы Ему неведомы, то почему мы ведомы самим себе? Мы себя не знаем и тем более не знаем, что будет после того, что нам привычно, - после жизни и смерти. будет ли такая же жизнь или она будет другая, а, может быть, будет продолжаться только смерть, то есть ничего не будет продолжаться, - кто его знает. И, в самом деле, кто знает? Никто. Даже Бог не знает, а тем более мы.

       Смерть и жизнь после смерти, а также пред-жизнь. Обыкновенно мы озабочены не рождением, а смертью, ибо течение жизни нас несет по направлению не к рождению, а к смерти. Выходит так, что смерть становится целью жизни? Никак нет. Не смерть, а жизнь является целью жизни. Какая жизнь является целью жизни? Та же самая, если речь идет о жизни до смерти. Тогда целью жизни является не просто жизнь, а ее качество, жизнь достойная того, чтобы ее прожить, жизнь осмысленная, порядочная, в которой есть порядок, жизнь, разумно устроенная. Если не та же самая жизнь является целью жизни, то та жизнь, которая наступит после смерти. Если после смерти наступает жизнь, то смерть понимается не как прекращение жизни вообще или умирающего, или того, что в нем живет как его душа, но как прекращение только этой жизни. Значит, смерть есть переход к другой жизни, граница между жизнями того же самого существа или того, что в нем живет, - его души.
       Если после смерти возрождается к жизни, не той же самой, но новой, тот же самый человек, то, естественно, возникает вопрос: «Кто его рождает»? Если никто, то, что это за жизнь? Нам ничего не известно о такой жизни, которая отдает себя живому без зачатия, пре-натального существования и рождения. Не понятно. Если возрождается не весь человек целиком, а его часть, - душа, - то, как это может быть, - исчезает целое как человек, но остается часть? Ведь исчезает часть, но сохраняется, остается целое. Здесь же, наоборот. Только если душа является частью духа, то она может вернуться, но не обратно в человека, а в сам дух. Вот тогда начнется жизнь уже не человека, но души в духе. Это будет жизнь не человека, а духа, духовная жизнь в собственном смысле слова.
 
       Античная и средневековая философия. Античная философия как философия в качестве логики мысли, вышедшая из идеи как разумного существа, то есть, такого существа, которое имеет своим телом разум, приходит к понятию мифа, осмысляет его, находит в нем смысл. Она являлась смыслом мифа как сказания о судьбе мира или макрокосмоса и человека как составной части мира в качестве его малого подобия - микрокосмоса. В античное время философия была логикой объяснения мира с точки зрения самого мира. Она была познанием мира в качестве его созерцания/медитации.
       Напротив средневековая философия как логика чувства, вышедшего из души как сущности чувственного существа, то есть, такого существа, которое своим телом имеет плоть, приходит к культу (почитанию) Бога, составленному в согласии с правилами писания и адекватного вере чтения Его Откровения. В последнем (Откровении Бога) философствующий находит себе место в качестве проповедника или толкователя смысла Слова Бога. Таким образом, философия являлась адекватным пониманием Воли Бога через толкование смысла Его Слова в писании. В средневековье философия была экзегезой/герменевтикой понимания Бога как творца человека в качестве творения и в этом смысле его образа (в виде души) и подобия (в виде веры).

       «Верить, чтобы понимать» и «понимать, чтобы верить». Богословский принцип «верить, чтобы понимать», получивший свое определение в средневековой латинской схоластике (у Ансельма Кентерберийского), восходит к Августину Аврелию. Он означает превосходство веры над знанием. В этом богословском смысле вера изначальна и безусловна. То, во что мы верим, мы принимаем на веру, без доказательств и опытных проверок, ибо предмет веры превосходит наши познавательные (теоретические и эмпирические) возможности как человека. Вера есть авторитет в познании. Она является основой понимания. Мы можем понять только то, во что мы верим. Причем можем понять не головой, а сердцем, интуитивно без размышлений. Мы верим в Бога и понимаем то, что верим, предполагая, что представление Бога следует ограничить верой. Другое дело, - природа. Ее мы исследуем понятием и опытом, чтобы найти в ней свое нам понятное и испытанное место. Таким образом, для того, чтобы верить нет необходимости понимать, но для того, чтобы понимать, достаточно верить. Вера по необходимости самостоятельна, а вот понимание зависимо от веры. Вера является достаточным основанием для понимания, условием для его возможного существования. Поэтому вера есть аргумент, а понимание – функция веры.
       В случае с философским (схоластическим) принципом средневековья (Пьера Абеляра): «понимаю, чтобы верить» понимание является условием веры. Понимание – аргумент, а вера – его функция. Авторитетно понимание как дело разума, оно превосходит веру в том смысле, что можно верить только в то, что понятно верующему. Настоящая вера – это зрячая, а не слепая вера. Согласно философскому принципу, для того, чтобы понимать недостаточно верить, но для того, чтобы верить, достаточно понимать. В этом случае вера сводится к уверенности в том, что содержание понимания наверняка является истинным. Поэтому понимаемому следует верить.
       Эти два случая импликативного соотношения веры и понимания основываются на их примирении. Та или другая разновидности содержательной импликации предполагают превосходство, возвышение одного из элементов над другим, но в любом случае они не действуют вопреки друг другу. Однако нельзя сказать, что вера и понимание (разум) уравновешены и тождественны друг другу, и нет между ними координатного равенства. Между ними устанавливаются отношения субординации, иерархизма, то есть, отношения господства и подчинения, но не в политическом, а в логическом смысле.
       Три других варианта формально-логического соотношения веры и понимания сводятся либо к противопоставлению веры и понимания (разума, знания), либо к их независимому друг от друга существованию, либо к их сомнительной гармонии. Противопоставление веры и разума мы наблюдаем в формуле, которая приписывается Тертуллиану: «верю, потому что это абсурдно», которую можно переформулировать для ясности понимания в формулу «верю вопреки (против) разуму», ибо такая вера может только верить в саму веру. Двойственное соотношение веры и понимания, демонстрировали восточные перипатетики (Аверроэс) и их латинские последователи (Сигер Брабантский). С их точки зрения вера и понимание независимы или параллельны друг другу, ибо у них разный предмет и разный подходи к нему: богословие занимается Богом, интерпретируя букву и дух писания, философия занимается (понимает в понятии) природой, понимает ее в понятии и проверяет понятие фактом опытного исследования. Гармонии веры и понимания придерживался Фома Аквинский, следуя в этом Клименту Александрийскому. Человек настолько верует, насколько понимает, и настолько понимает, насколько верует. Крайне противоречивое суждение.
       Разумеется, можно привести и собственно философское, то есть, диалектическое постижение смысловой связи между верой и пониманием. Оно может стать в полном смысле синтетическим выводом из аналитики соотношения этих двух понятий. Подчеркну: понятий, а не явлений веры и понимания. Осмыслив связь между верой и пониманием, мы по необходимости найдем понимание в вере и веру в понимании и получим следующий вывод: понимание понимания и не-понимания. Понимание понимания – это понимание в вере как понятие, о-сознание веры. Понимание не-понимания – это вера в понимании как вера в понимание. Вместе это понимание веры и вера понимания.
       Таким образом, мы «снимаем» противоречие между верой и пониманием его разрешаем, избегая гипостазирования понятий. Человек вполне верит, когда понимает, как, что и во что он верит. Такая вера является тем, что есть в действительности для веры. Это вера понимания. Так веря, мы верим пониманием. Оставаясь в границах веры, мы существуем, веря, и одновременно понимаем, существуя. Для нас понимание становится мерилом или средством веры, Следствием чего становится вера в разумный характер самой веры. Вера делает нас верными в понимании. Понимание делает нас понимающими друг друга в вере.
      
       Таланты и поклонники. Артисты и публика. Иногда талантливого человека называют Его Величеством «Талантом». В таком редком случае Талант становится его собственным именем. Но чаще таким образом ему дают описательное определение. Это хорошо и плохо сводить человека к его качеству. Хорошо, что его называют талантливым, а не бесталанным. Плохо, потому что человека как целое сводят к его качеству как части целого, пусть хорошей части, но только части.
       Таким талантом является настоящий артист. За его талант артиста любят. В случае с артистом талант прописывается в памяти поклонников по именному адресу. У артиста появляется своя публика и свой фан-клуб. Он становится центром притяжения поклонников его артистического таланта.
 
       Перерождение. Как происходит перерождение человека из хорошего, подающего надежды стать лучшим, в плохого, соблазненного худшим? Есть известный закон человеческого становления: чтобы стало лучше, сначала будет хуже того, что было. Хороший человек, увлекшийся лучшим, попадает в ловушку худшего и становится плохим. Один человек, не хуже других, и в чем-то даже лучше, заинтересовался тем, как стать лучшим. Те, кто его заинтересовали, говорили о том, что лучше всего. Так что же лучше всего? Быть лучше других. Как сделать это? Нет ничего проще: будь духовным, ведь дух выше, глубже и шире всего. Стань высоким духом, глубоким мыслью и широким натурой. Естественно возникает тот же вопрос: «Как это сделать»? Займись медитацией, которая обострит твое восприятие невидимого – духа, иного всему окружающему. Человек занялся медитацией и обострил свое восприятие духа, - он стал проницательным. «Для чего ты стал проницательным?» - спросили его духовные доброжелатели, которых называли в среде медитирующих «адептами гуру (наставников) или махатм (великодушных)». «Для того, чтобы все проницать как дух», - ответил человек, будучи учеником адептов (челу).
       Учителя/наставники похвалили ученика: «Ты стал высокодуховным, глубокомысленным человеком с широкой натурой. Поэтому ты должен помогать людям, которые низки духом, плоски умом и узки натурой, не великодушны, чтобы они стали такими же, как ты. Вот тогда, когда ты проникнешь в них, ты их узнаешь и увидишь разницу между ними и тобой. Для того, чтобы узнать их, займись изучением их души, стань психологом. Найди их слабые места. Знание слабых мест сделает тебя ловцом их душ. Уловив их, ты займешь подобающее тебе место выше многих. Став выше многих, ты обретешь возможность ими повелевать. У тебя будет все то, чему они в душе своей и на виду, публично поклоняются: материальному благополучию, положению в обществе. У тебя появятся деньги как символ успеха, нужные связи «наверху».
       Вот теперь, проникнув в «святая святых» грешников, ты сможешь распорядиться тем, что у тебя есть, в интересах других, о которых они даже не догадываются. Перед тобой стоит благая цель, но ты живешь с людьми, погрязшими в грехах. Используй их как средство для их же блага. Добром нельзя победить их пороки. Они сделают тебя жертвой своих пороков. Тогда стань таким же, как они, чтобы лучше их понять и научиться управлять ими, их страстями. Обманывай, обольщай, лицемерь, таись, воруй, обогащайся. Стань им своим. Но делай это так, чтобы быть иным, чужим. Ведь цель твоя: сделать их лучше себя. Сами они не способны на это. Раскроешь им свои планы, они предадут тебя.
       Запутай их для их же блага. Превзойди их в их же пороках, грехах. Но для чего? Для того, чтобы контролировать грешников посредством контроля над их же собственными грехами. Когда добьешься контроля, тогда хитростью ума, духовной проницательностью умеришь пороки. Доведя пороки людей до предела умеренности, ты откроешь для себя истину: людей нельзя изменить в лучшую сторону, но можно сделать так, что им будет лучше в плохом.  Другого у них нет, да и они не заслуживают лучшего. Это лучше, чем будет хуже им в хорошем, если силком пытаться сделать их лучше: все равно не получится, - только сделаешь хуже им и тем более себе.
      Таким образом, ты не достигнешь своей благой цели. По видимости ты станешь хуже и поэтому от тебя отвернуться наивные люди. Помни: ты делаешь благо для них не для «показухи», не для того, чтобы они хвалили тебя, и ты хорошо выглядел в их глазах, казался лучше. Только так ты достигнешь высокой степени посвящения в адепты культа просвещения, иллюминации, озарения духом интеллекта и воспитания души в сердце. В результате люди станут лучше, чем были прежде, не догадываясь об этом. Если они догадаются, то захотят большего и, естественно, потеряют то лучшее, что ты добыл для них непосильным трудом своей души. Когда желание становится осознанным, тогда оно причиняет страдание, при условии его невыполнимости. Люди станут довольными, оставаясь в неведении, а ты станешь избранным. Быть избранным среди непосвященных – тяжелое и непосильное бремя. Когда это случится, мы придем и освободим тебя от него и возьмем к себе. Но только при одном условии: ты должен найти замену себе среди людей. Выбирай своего ученика так, как мы выбрали тебя. Научи его всему, что знаешь. Если это получится, и ты устоишь перед пороками, то мы явимся за тобой и ты, наконец, станешь адептом. Все понял?».
       - Трудно вас не понять, мои учителя. Так я достигну предела совершенства или буду дальше совершенствоваться, пока не стану…
       - Кем? Махатмой? Ишь, чего захотел. Не сразу. Сначала стань адептом. Станешь адептом, тогда уже с помощью Великодушных попытаешься стать, таким же, как они.      
       Проницательный ученик последовал совету адептов культа сердцеведов. Со временем он стал трансформироваться, меняться, но не в хорошую, а в плохую сторону. Нет, он не увлекался обычными для людей пороками. Он владел, обладая ими. Ему даже было приятно, что не они управляют им, а он управляет ими. Но даже не это было плохим. Он понял всю условность того, что значит быть богатым. Богачи продолжали быть бедняками. Они все равно страдали от того, что им не хватало, отнимая последнее у людей, беднее их. Также была условна и правда, которой пользовались люди. Часто правда превращалась в ложь, а ложь становилась правдой в их устах. Бывало, что он принимал за красоту безобразие. Было плохо не это, а то, что он больше не видел света добра, истины, красоты. Ученик адептов стал терять внутреннюю уверенность в том, верен ли тот путь к благу всех, на который он встал по наущению адептов.
       Сомнения в самом себе мешали ему найти верных учеников. Он потерял внутреннюю цельность, стал раздваиваться. Ему стало казаться, что не благая цель совершенства, а тот порочный образ жизни, который он ведет, определяет его состояния бытия и сознания. Так как он не мог найти твердую опору, основание своей добродетели в самом себе, он перестал искать ее в близких, друзьях, ибо находил в них только подтверждение своих опасений. Если же опасения не подтверждались, то на удивление это его раздражало и даже злило, как они не видят того, что он видит. С такими «слепцами» он стал рвать связи. Он не ведал или уже перестал ведать то, что нужно быть «слепым» на зло, ложь и безобразие, следуя в этом за Истиной, которая и есть Дух, который люди зовут «Богом». Он перестал быть достаточно проницательным, чтобы не «застрять» на пороке. Есть не только силы добра, порядка, разума, есть еще и силы зла, хаоса, неразумия.
       Веру дает разум и подтверждает чувство, чуткое сердце. Не-двойственность, практикуемая адептами, утверждающими, что «там где сансара, есть нирвана, там, где нирвана, есть сансара», легко может обернуться в сознании ученика адептов в двойственность. Там же, где есть двойственность, появляется сомнение в самом принципе, которое лишает надежды на успех предприятия, – миссии по спасению людей от страданий. То, посредством чего, становится тем, что ради чего. Средство становится целью. Тайное становится явным. То, что таилось, выходит наружу, получает определение, имя, плоть, весть, извещение становится вещным. О него нельзя не споткнуться. Что таилось? Зло. В тебе оно обрело плоть, воплощение. Нельзя найти дорогу к свету во тьме. Хитроумны те, кто оглашает, что свет светит во тьме. Во тьме свет не светит, но гаснет, тьма объяла его, если он мал. Свет светит на свету, разгоняя тьму. Для света нужна не тьма, а свет. Поэтому свет изначален, а не тьма. Тьма производна как слепота от большого света. Не надо сгущать тьму. Ее итак достаточно, даже больше, чем надо в нашем мире, полном темной материей и темной энергией.
       Разумеется, адепты придут к названному ученику. Но только это будут адепты тьмы, а не света. Почему? Потому что он все делал для того, чтобы погасить свет своего духа. Вот и перестал видеть свет и узрел тьму, подолгу вглядываясь в ее бездну. На самом деле пустота, в которую он всматривался, не имеет измерения. Те, кто в нее вглядываются, не видят того, что для людей света ее нет, а есть непроницаемая поверхность вещей, в которую уткнулись и по которой скользят любители тьмы, тешащие себя сокровенной (на самом деле, мнимой) глубиной вещей. Ученик адептов не ведал, что адепты тайных учений плохо кончают. Не правы те, кто практикует не-двойственность сансары и нирваны, полагая, что нирвана есть предел сансары. Предел (сансара) обусловлен тем (сансарой), чьим пределом он является. Выходит, нирвана не является необусловленной. Нирвана и есть центр сансары, приводящий колесо перерождений в движение. Вся сансара крутится вокруг нирваны. Кого Будда хотел обмануть? Слепцов тьмы. Освобождение есть, но оно вне связи нирваны с сансарой. В действительности нет ни сансары, ни нирваны. Связь между ними есть в состоянии сознания как пустого бытия. Это состояние иллюзии. Иллюзорно то, что все иллюзорно. Есть только жизнь. Жизнь не сансара. Нирвана есть смерть. Смерти нет. Это иллюзия. Нельзя противопоставлять смерть жизни, ибо смерть есть то же самое, что жизнь, только в обратном отношении. Если жизнь  с плюсом, то смерть с минусом. Минус не стирает плюс, он только подтирает его, иначе ничего бы не было. Смерть не есть отсутствие жизни, но только ограничение ее другой жизнью. Повторю: смерти как таковой просто нет. Есть одна жизнь и другая жизнь. Другая жизнь есть уже в этой жизни для существа света. Нет тьмы, есть меньше или больше света. Если нет тьмы, то нет и существ тьмы. В тех, кого мы называем существами тьмы, есть очень мало света. Это тот свет, который не видит самого себя. Он не сознает того, что есть свет, принимая себя за тьму, отождествляя себя с ней, - с тем, чего на самом деле нет. Так практикуя тьму, якобы для достижения света, ученик тайных адептов утаивает от себя свет, являясь «живым трупом», воплощением иллюзии. Он живет в за-зеркальном мире, теша свое самолюбие тем, что ему открыто иное, чем то, что есть. Есть только то, что есть для света ума и теплоты сердца.
       Если ученик тайных адептов или посвященных (испытанных) махатмами (великодушными)  уже стал воплощением иллюзии, то пока он не развоплотится, не будет иметь надежды на спасение. Его раз-воплощению мешает «вечный поиск» иного, чем то, что есть. Он должен перегореть, сгореть как иллюзорное (прелестное) тело воплощения. Очищение, стирание праха раз-воплощения пробудит огонь спасения. Это очистительный огонь спасения послужит лучом света, направляющим к благой цели. Его нельзя будет утаить. Великодушные не практикуют, но допускают иллюзии как испытание для тех, кто имеет склонность к ним. Чтобы изжить иллюзии, нужно их прожить. Адепты – это посредники махатм, имеющие свой интерес в таких, как они сами или могущие стать ими. Их роль двусмысленна. Им имя, - «вероломство»!  Как правило, это женщины или женоподобные мужчины, предающиеся бездумным мечтаниям и не брезгающие никакими фокусами.
 
       Для чего живет человек?  Странный вопрос. Человек живет для того, чтобы жить. Хорошо. Как жить так, чтобы жить для того, чтобы жить? Так жить, как можно проще. Если он живет, горит ровно, то будет жить в самый раз столько, сколько нужно для жизни. Если он живет ярко, то быстро проживет, прогорит. Если он живет тускло, то проживет дольше, чем тот, кто жил ярко, но ему будет скучно жить. Он будет не гореть жизнью, а только тлеть ею. Человек живет для того, чтобы просто жить, не больше. Если больше, то он живет уже не для жизни, а для чего-то другого, например, для смерти, которой нет, то есть, живет попусту, постоянно думая о том, чего нет. Вот тогда его жизнь становится бессмысленной. Следовательно, смысл жизни в самой жизни: он неотъемлем от нее. Просто не надо все сводить к жизни, - есть смысл не только в жизни, но и во многом другом, что есть. Но это будет смысл не жизни, а нечто другого, но не противоположного ей.
   
       Что ждет человека после смерти тела. Смерть тела доставляет человеку большие страдания. Жизнь не желает прекращаться в той форме, которая делает человека живым существом. Она сопротивляется неизбежному концу. В результате обостряется болезненное состояние умирающего. Поэтому люди считают счастливой смерть во сне, когда смертный не отдает себе отчета в таком сопротивлении. Они не ведают, что еще страшней смерть более тонких (энергетических) тел жизни, психики и ума, чем видимое материальное (вещественное) тело человека, так называемая «человеческая плоть» или плотное тело человека. Мистики полагают, что при жизни существует в качестве живого не одно плотное тело, но еще, как минимум, шесть, уже не плотных, а тонких тел. Вот они (причем не все шесть) отмирают вслед за плотным, самым грубым телом, последовательно, друг за другом в порядке (или степени) своей тонкости или летучести. При этом страдания оставшегося человека становятся все более утонченными, изощренными по степени интенсивности своего накала. Так отмирают эфирное тело (или биополе человека) как место присутствия человека в мире мест, рассеивая индивидуальный энергетический модуль (эгрегор) на серию магнетических флюидов по окружающему пространству, и астральное тело или тело желаний, как например, желание быть, существовать вообще в воплощенной форме. Смертный достигает пика страданий при расщеплении или раз-воплощении ментального тела, являющегося для него принципом Я в повседневной домашней и деловой психо-жизни. Этот принцип организует и собирает все его чувственные и интеллектуальные силы в единое волевое целое, - так называемое «психологическое Я», которое он отождествляет с собой как личностью. Разумеется, человек, не развитый интеллектуально, может не сознавать такое Я, отождествляя его с чувством Я на уровне астрального тела желаний. Тогда все его муки смерти закончатся на уровне распада астрального тела. Состояния распада или раз-воплощения эфирного (полевого), астрального (чувственного) и ментального (рассудочного) тел или, кратко, эфира, астрала и ментала представляют области посмертного ада действия, чувства и ума.   
       Начиная с буддхического тела или тела света как тела прямого луча, одномерного в нашей реальности и предваряющего тела без форм, начинается спад интенсивности распада смертного на части. Этот спад уровня страдания до средних величин переводит страдание из активного состояния в пассивное, что характерно только для смертного, достигшего еще при жизни реализации буддхического тела. В световом луче истончается его душевное страдание и рассеивается, угасая в духе. В этом смысле распад или раз-воплощение буддхического тела можно уподобить состоянию очищения души в католическом чистилище.
       Тот же смертный, который еще при жизни распаковал атмическое (духовное) тело, после смертных страданий благодаря действию прямого луча буддхического тела может оказаться в самом источнике света – в райском месте, символизируемом атмическим телом  духовного блаженства или телом Я уже не души в плотном теле, а души вне такого тела в качестве духа. Распад этого тела доставляет смертному полное наслаждение. Это и есть тот рай как состояние смертного в посмертном существовании, которого достигает не всякий смертный, побывавший прежде в аду. Но и радости рая, как и муки ада, имеют свой предел во времени жизни за порогом смерти.
       И, наконец, последнее тело, которое пока ни у кого из смертных не было воплощено или распаковано при жизни в нашем мире, - это дхармическое тело или тело Бога. Раз оно не было воплощено, то и не подлежит раз-воплощению, пребывая в вечности, в которой нет смены состояний бытия сознания и сознания бытия. Дхармическое тело остается непостижимым и не является самосознанию смертного. Оно превосходит не только душевное Я, но и духовное Я смертного, и поэтому не может быть осознано в качестве предмета сознания.
       Итак, человека после смерти тела ждет смерть души. Это смерть многократная, если принимать душу человека за связку шести тонких тел, одни из которых имеют форму, а другие оной не имеют, причем последнее тело еще никогда не было развязано ни одним смертным не только при жизни, но и в смерти, а также в посмертном существовании.
 
       Состояние медитации. Медитация позволяет «снять» разделенность человека с миром, его выделенность из него. Слияние медитирующего с миром устанавливается в результате потери чувства тела, точнее, его границ.  Именно это чувство позволяло человеку выделять себя из мира в качестве субъекта. С потерей этого чувства на время медитации человек обретает сознание мира, ведь сознание продолжает функционировать, а телесная спецификация теряет свою выразительность. Иллюзия слитости человека с миром в медитации проявляется в том, что ему кажется, что состояние телесной бесчувственности обращается в состояние ощущения себя телом мира, которое равномерно вибрирует в такт дыханию Мирового духа (пране Брахмы). Медитирующий не имеет возможности, вернее, не желает фокусировать себя на каком-то определенном месте и моменте, ибо ему мнится, что его Я становится все проницающим и постоянным нечто, центр которого везде, а периферия нигде. Образы сознания слоятся, распадаются, вновь собираются в немыслимые сочетания, пока полностью не рассеиваются по пустому пространству сознания мира.

       Переход в новое качество жизни или сверхжизни. Интересный вопрос: «Смерть является концом жизни индивида или переходом его к новой жизни, или, того невероятнее, переходом к сверхжизни»? Такой вопрос ставит нас в положение выбора между альтернативными ответами. Ученые утверждают, что смерть есть прекращение жизни данного конкретного индивида. Так как нас интересует человек, то смерть есть прекращение его жизни. И все: ни много, ни мало. Это логично, если понимать смерть как итоговое событие жизни человека. Действительно, живые люди являются свидетелями телесной смерти других людей. Телесная смерть это итог животной жизни. Но есть еще сверхжизнь как духовная или бессмертная жизнь. Для нее смерть является переходом к ней от просто жизни. Человек умирает как животное, но переходит в новое качество жизни уже бессмертной как дух или духовное существо. 
       Эволюция евреев. Важное значение в эволюции евреев как корпорации, точнее, популяции сыграло их древнейшее происхождение от Авраама (Абрама) и Сарры (Сары). Евреи по своему происхождению были изгоями халдеев или шумерийцев. Ведь Авраам родился в Уре Халдейском. Но затем они стали еврееями, то есть теми, кто наследовал не по отцу, а по матери. У евреев была популяционная матрилинейность при культовой патрилинейности. Вера передавалась по отцу, который мог быть другой нации, но веры иудейской при обязательной еврейской принадлежности по матери. Таким образом, благодаря тому, что родство у евреев осуществлялось по матери, которую выдавали замуж на сторону за чужого вплоть до иноплеменника, евреи, с одной стороны, распространялись по всему миру, а, с другой стороны, сохранились в диаспоре (рассеивании) после того, как неоднократно лишались своего государства по причине его воинственности по отношению к соседним народам. При этом они сами считали себя не столько этносом, потому что свою принадлежность считали не по отцу, а по матери, сколько избранным народом Бога, то есть, религиозной корпорацией или иудеями. В результате такого наследования росло генетическое разнообразие в еврейской среде, что способствует проявлению разнообразных дарований при едином культовом и, следовательно, культурном  типе, благодаря которому они идентифицировали себя как иудеи и одновременно как евреи.
       В дальнейшем особенности их развития в средневековье в так называемых гетто, то есть, местах преимущественного проживания локальных этнических или корпоративных групп вынудили их заниматься тем, чем пренебрегали заниматься большие (доминирующие) этносы, имеющие свое государство (политически организованное общество), в силу гигиенических, культовых и идеологических факторов. Поэтому евреи освоили такие малопочтенные тогда занятия, как ростовщичество, медицина и пр. Потом уже в следующую эпоху капитала эти занятия станут приоритетными в развитии общественной жизни как финансовая и медицинская деятельность. И после того как финансисты станут детерминантой (определителем) социально-экономического развития, они освоят еще и юридическую деятельность как политически ориентированную и освоят уже не только экономическую, но и политическую, а также идеологическую власть, рассчитанную на управление как в точных и естественных науках через счет и врачевание, так и в гуманитарных науках через внушение - околдовывание словами собеседников и запутывание в мыслях спорщиков.      
      
       Стратегии жизни эллинистических философов.  Эллинистические философы занимались собой, а не другими людьми. Поэтому их философия носила личный характер. Личный характер – это такой характер, который является характером для себя, а не для другого. Эллинистические философы занимались собой не от хорошей жизни, а от невозможности заниматься публичной философией, для которой благоприятной средой обитания является демократия, а не царство, в котором тебя никто не спросит о твоем мнении, но с тебя обязательно спросят, как точно и беспрекословно ты выполнил приказ самого царя или чиновников его канцелярии. Но именно поэтому их философия и стала так привлекательна для народа, что любой мог заняться ей для собственного, индивидуального употребления. Этому способствовала простота такой философии, точнее, ее упрощение после классического усложнения, доступного немногим настоящим интеллектуалам. Поэтому эллинистическую философию есть основание называть не классической (господской), а популярной (народной) философией. 
       Одни из эллинистических философов демонстрировали покорность судьбе и самостоятельность в добродетели. Это были стоики. Они наряду со старшими платониками дали одну из первых классификаций составных частей философии, разделив ее на три доступных в учении раздела: логику в образе ограды, физику в образе сада и этику в образе плода. Как и все прочие школы мысли, школа стоиков после взлета мысли в умозрении идей Платона и исследовании природы вещей Аристотеля занялась собиранием того, что отсеяли указанные философы. Так, например, логику стоики сочли уже не введением в философию, как определял ее Аристотель, но уже самой философией. Физику они взяли не у Аристотеля, а у более раннего философа из досократиков, - у Гераклита. Этика же стоиков ориентировалась на моральное учение одной из сократических школ – так называемых «собачьих философов» или киников. Если в природе все совершается по строгой необходимости, сводящейся к тривиальному фатализму, то в обществе случается и свободное занятие добродетелью, в неустанных упражнениях которой они слыли строгими и непререкаемыми авторитетами.
       Другая догматическая или положительно доказательная философия Эпикура настраивала любителя размышлений на индивидуальное ублажение своего естества. Условия для этого Эпикур находит в самой природе, дополняя усвоенную атомистику досократика Демокрита положением о самопроизвольном отклонении атома от заданной траектории движения (падения). Этому положению (клинамену) соответствует правило (канон) выбора истинного высказывания и уклонения от ложного высказывания в логике чувственного (сенсуалистского) познания и правило получения приятного от полезного в этике удовольствия как переживания представленного в сознании предмета влечения.
       Есть еще школа скептиков или пирронистов. Это уже не догматическая школа доказательства положительного, а сомнительная школа отрицательного. И такие тоже есть в народе. Вот школа скептиков или сомневающихся и существует для обоснования их позиции и стратегии в жизни. Она занята опровержением всех позитивных вещей и поиском позитива в самом негативе.
 
       Любовь. Не хозяйское это дело заниматься любовью. Любовь – это господское занятие. Она для господ, для дам и джентльменов. Для народа же – размножение и средство для его успешного достижения в виде здоровой физиологии, то бишь, приятной стороны жизни или того, что за границами обзывают «сексом».
       Любовь как необычное чувство или действо для необычных людей, вроде героев, поэтов, художников, менестрелей, артистов, святых или мыслителей. Она своего рода, как сказал поэт и драматург, «влечение род недуга». Когда обычный человек «заболевает» любовью, он вдвойне становится несчастен, - к собственному обычному несчастью он добавляет несчастье необычных людей.

       Всеобщее, особенное, единичное. Духовное (культовое, культурное), душевное (социальное: политическое, правовое) и телесное (генетическое: расовое, национальное).  Генетика человека носит субстратный характер. Это его материальная основа. Она имеет расовую окраску и национальную физиономию. Такова внешность человека, явление его характера. Характер человека – это его душа. В человеке она является его особенностью. Эта особенность располагается внутри. Материальное является выражением душевного. Каждый человек (сущий)  индивидуально есть (бытие) культурное существо (сущность). То, что человек есть культурное существо, - это его сущность или всеобщее. Культура есть всеобщая или общая характеристика любого человека. Индивидуальным или телесным видом или явлением культуры человека является его природа, генетика, по которой видно с кем мы имеем дело. Каким образом культура как сущность является в материально-телесном или национально-расовом виде? Разумеется, социальным образом в политическом виде государства с системой законов. Социальный модус есть человеческое состояние или отношение, то есть, его душа. Культура есть его структура, заданное, цель. Генетика – материал, данное, средство. Таким образом, социальное или общество есть отношение между культурой и природой. Политически организованное общество или государство на европейском Западе является институтом свободы власти как закона или ответственности граждан. Тогда как на азиатском Востоке оно является оплотом деспотизма или власти как силы над покорными подданными.
       Европейцы по преимуществу в своем национальном материале являются ромеями (галлами, кельтами, иберами) и германцами (франками, бургундами, саксами, англами, лангобардами, готами, норманнами, русскими) или славянами. Исповедуют христианскую веру латинского культа (служения, песнопения). Россияне же исповедуют либо православие либо ислам с буддизмом в азиатской части России.
       В отличие от человека как душевного существа с привходящим разумом в виде культуры и благодатным духом в виде культа у разумных существ разум является особенным выражением духа. У духовных же существ, природа или естество которых как данность разумна и является самим разумом, сам дух является особенным выражением Духа как принципа бытия.
 
       Вера и разум. Что такое вера? Это осуществление ожидаемого, то есть, реализация в будущем того, что будет, точнее, может быть. Ожидаемое – это то, появление чего мы можем предсказать. Предсказать, полагаясь на что? На то, что вера есть еще извещение или оглашение вещей невидимых как видимых. Вера позволяет нам сообщаться с тем, что не видно в настоящем. И вот мы сообщаемся с тем, что наступит и что мы принимаем за ожидаемое, участвуя в его осуществлении. Все это случается, если есть вера.
       Вера сама по себе не противоразумна, но она не разумеет. Она признает нечто, например, Бога, без критики, ему доверяет, в нем не сомневается. Вера проповедует без доказательств, подтверждая свои утверждения примерами. Она действует прямо, непосредственно, без размышлений и рассуждений. Тогда как разум принимает нечто, сомневаясь и критикуя. И поэтому доказывает и только тогда утверждает нечто. Следовательно, разум действует только на основании размышления и рассуждения.

       Разум. Разум является телом бога, его крепостью. Бог же является духом разума, его определителем, началом и концом разумения. Другими словами, дух есть сущность разума как бытия сущего всего сущего или сверхсущего в том смысле, что бог есть как начало бытия и его конца, так и ничто в качестве не-бытия.
               
       Старость. Старик или старуха живет для того, чтобы умереть от старости. Он или она готовится уже не жить, но умереть так, чтобы смерть была предпочтительнее жизни.
 
       Воин. Как крестьянин существует для того, чтобы служить кормильцем для людей, воин служит для того, чтобы умереть. Он умирает на войне. На войне принято умирать воинам. Перед воином стоит выбор умереть от руки врага, если он умирает за Родину или от руки друга, если он умирает как предатель. В смерти воин примиряется со своим врагом и становится его другом за порогом смерти. Справедливо, что воин умирает потому что, умерщвляет других, если они являются его врагами. Враги – это его противники, если они чужие воины. Гражданские люди не являются его врагами. Он не имеет права их убивать. Поэтому не воин не может изменить присяге и не является предателем. Имеет смысл не то, за что умирает воин, а то, что он умирает. Это первый уровень откровения смерти. Второй уровень откровения смерти – это то, что воина, который умер за Родину, встречают боги и зовут его на пир богов. Если он умер как предатель, то его встречают демоны для того, чтобы пытать. Такова судьба воина: в жизни умереть, в смерти получить то, чего ему недоставало в жизни.
 
        Вера, чувство, дело, знание и мысль. Человек верит либо в то, что чувствует, либо делает, либо знает, либо, наконец, мыслит. Такого рода вера есть некоторая уверенность или, как иногда говорят, «убеждение». Убеждает факт, доступный чувству, например, восприятия, которое претерпевает наблюдатель или продукт собственного действия, если он соответствует тому, что затеял деятель, или знание как результат познания, или мысль как вывод размышления.
       Но что собственно добавляет к чувству, делу, знанию и мысли то, что человек в это верит? Только то, что пристраивается к нему его личное отношение. Поэтому с этой точки зрения вера есть собственное отношение верующего к тому, что не является его собственностью. Собственностью является его отношение, а не то, что является предметом отношения веры.
       Итак, вера есть не предмет, а отношение к реальному предмету или предмету его интенции (интенциональной предметности). Возьмем, например, религиозную веру. Вера в Бога есть отношение к Богу. Какого рода это отношение? Это не чувственное, не прагматическое, не познавательное и не разумное (ментальное, умственное) отношение. Но вместе с тем оно предполагает все эти отношения как ему сопутствующие отношения. Естественно, вера в Бога как отношение к нему, но не как к реальному предмету (что), а как к лицу (кто) отличается как от отношения к самому себе, так и ко всем тем, с кем он общается, как например, к родным (родителям). То, что он зависит от Бога, даже если эта зависимость носит не реальный, а ментальный характер, не отличает веру как отношение к самому себе или другим людям, ибо от них он тоже зависит. Но религия делает отношение к Богу как веру в сравнении с отношением к себе как самоуверенность и к другим как доверие к ним на первое место: «Возлюби Бога больше самого себя и возлюби ближних как самого себя». Но странное дело, то, что является наименее очевидным для человека, становится самым важным, если он становится верующим. Что для этого необходимо? Самовнушение и внушение других, возведенные в привычку. Казалось бы, что может быть ближе человеку, чем он сам или те, кому он доверяет. Так нет же: он доверяет тому, кого никогда не видел и кто с ним никогда не говорил. Когда такое возможно? Когда нет веры себе и доверия другим.
       Другие дело, когда ты знаешь того, в кого веришь или хотя бы с ним знаком.

       Экзамен. Что это такое и для чего он нужен? Экзамен – это испытание для приобретения опыта того, что нельзя обойти, опыт выживания с необходимостью. Экзамен проверяет экзаменуемых «на вшивость», показывает их способность существовать в заданных рамках, в границах возможного, сведенного к необходимому.
       И все же нужен ли экзамен? Да, нужен, если экзаменуемый не был испытан в ходе обучения. Если был испытан, то он уже сдал его в процессе образования и оценку за эту сдачу можно поставить автоматом. Но так сейчас не делают. Почему? Потому что не доверяют людям. Не доверяют, почему? Потому что относятся к людям уже не как к живым существам, а как к мертвым машинам, которым бессмысленно доверять, - имеет не смысл, а значение их постоянно проверять на профпригодность.

       Сущее и бытие. Сущее есть логический субъект, а бытие есть логический предикат. Сущее – это существующее, существующий, существующая. Бытие есть то, что субъект есть, имеет место быть, то есть, имеет место в бытии на некоторое время, при условии, что место (пространство) и время есть формы бытия, покой которого есть момент его движения. Есть ли тогда бытие самого бытия? Разумеется, есть, ведь бытие есть то, что есть. Что есть? То, что есть помимо самого бытия как ему иное. Таким иным бытию является сущее. Оно не есть сущность бытия, а бытие – его явление. Сущностью сущего является то, что оно есть сущее. Вот сущностью бытия является само бытие. Именно в нем сущность совпадает с бытием. Но является оно (бытие) не бытием, а некоторым сущим.