Дама с куропатками

Coralla
А, Байонн, это вы! Как дела? Заходите, заходите, не стесняйтесь. Ну, рассказывайте, как вы? Уже освоились? Месье Тайян вас не сильно допекает? Вы, главное, не думайте, что он ворчит именно на вас, он со всеми такой, не только с вами. Как оператору ему цены нет, но вот как приятный собеседник он, конечно, подкачал. Я вас научу, как с ним нужно: пусть он говорит, а вы слушайте, всё что к делу не относится, смело пропускайте мимо ушей, но как только поймете, что он переключился уже на работу, а переключится он быстро, если не поощрять его ругань, то навостряйте уши и запоминайте всё. Этих сведений вы не найдете в учебниках, а усвоив их, избегнете многих ошибок, поверьте мне.
А кстати сюжет, который мы сейчас снимаем, напомнил мне один прелюбопытнейший случай. По-моему, я о нем еще не рассказывал, вам-то уж точно, вы же еще месяца у нас не проработали. История вам понравится, вы же любите всякие роковые тайны и загадки. Ну, Байонн, не смущайтесь, ничего тут такого нет. Просто я заметил, что всякий раз, когда у вас выдается свободная минутка, вы бегаете в соседний павильон, где снимают «Тайны истории». Так что садитесь и слушайте, ругать правительство и ворчать на синоптиков как Тайян я не стану, а наоборот расскажу вам, как мы с моим другом разгадали загадку, которой было ни много ни мало четыреста лет.
История эта случилась года три назад. Мне позвонил старый приятель и попросил о встрече.
С Луи Дежарденом мы вместе учились в университете, правда на разных факультетах. Он изучал информатику, я – журналистику. Внешне Дежарден не похож на технаря, да и характер у него общительный, он самый настоящий, как сейчас говорят, экстраверт. Выглядит он как типичный француз – орлиный нос, мягкие каштановые кудри, живые карие глаза. После университета он какое-то время писал программы в одной парижской конторе, а потом уехал на родину, в Ла Шапель-ан-Уе, это городишко близ Нанси. Там он занялся политикой, а потом его избрали мэром.
В Париж Дежарден приехал по делам службы, и, пользуясь случаем, обратился ко мне за советом. Он знал, что я снимаю о преступлениях, и рассчитывал с моей помощью «прояснить картину», – так он выразился, когда заскочил ко мне в тот самый павильон, где мы с вами мило беседуем.
– В полиции даже не стали со мной разговаривать, – пожаловался Дежарден. – Они там все какие-то осоловелые, бродят как сонные мухи, смотрят на тебя равнодушно и всячески отлынивают от работы. Нет состава преступления, – заявляет мне этот болван-инспектор. Два человека как сквозь землю провалились, а у него, видите ли, нет состава преступления! В общем, ты должен мне помочь, – заключил он тоном, не терпящим возражений.
Нельзя сказать, что просьба эта меня обрадовала.  Откровенно говоря, я терпеть не могу дела, которые на полицейском жаргоне называются режущим ухо словом «бытовуха». Ненавижу копаться в грязном белье и выслушивать сплетни. Но Дежарден смотрел на меня с таким неподдельным отчаянием, что я не смог ему отказать.
– Хорошо, расскажи, что там у вас произошло? – произнес я как можно более участливым тоном.
Скука его мгновенно улетучилась.
– Я был уверен, что ты не бросишь товарища в беде! – воскликнул он. – Итак, начну по-порядку. Как ты знаешь, два года назад меня избрали мэром Ла Шапель-ан-Уе. Муниципалитет у нас небольшой, сотрудников в штате не много, не считая меня, десять человек. Сама мэрия располагается в старинном особняке прямо в центре города. На первом этаже мы принимаем посетителей, на втором у нас кабинеты сотрудников, мой, в том числе, и совмещенная со столовой кухня. В цокольном этаже архивы. Ими заведует мадам Колин-Оливье, она – архивист, библиотекарь и редактор городской малотиражки, в одном лице. Большую часть архивов уже оцифровали, так что в нижний этаж спускаются редко, а если нужна какая-нибудь бумага, то просят ее принести мадам Колин-Оливье.
Дольше всех из этих десяти человек проработал у нас Мишель Лемуан. Это 34-летний, симпатичный мужчина, в меру ответственный и вполне заурядный.
А вот Эмили Жакоб заурядной не назовешь. Она устроилась к нам год назад, и с ее приходом наша спокойная и местами даже рутинная жизнь переменилась до неузнаваемости. Мадам Жакоб очень красивая и исключительно умная женщина, с ней интересно поговорить, она не сплетничает, не перебивает и не ноет. То есть я хотел сказать, она не жалуется на жизнь, как некоторые. У нее всегда хорошее настроение, а после разговора с ней, оно становится хорошим и у ее собеседника.
Раньше Эмили преподавала историю в школе, потом увлеклась исследовательской работой и даже написала книгу – полицейский детектив. Действие в нем происходит в Ла Шапель-ан-Уе во время Французской революции. В собственном доме найден зверски замученный священник, капитан-гвардеец начинает расследование..., – ну  и тому подобное. Книгу я прочел, мне она понравилась.
Мадам Жакоб – вдова, муж погиб в аварии несколько лет назад. Естественно, все наши холостяки стали за ней волочиться. Лемуан, кстати, стал ухаживать одним из первых, чего я от него никак не ожидал – он всегда такой тихоня. Да и потом все думали, что женщины его не интересуют. А что еще думать, если за все время его ни разу не видели с девушкой?
Как бы то ни было, Эмили не ответила ему взаимностью, что в общем и не удивительно. Лемуан, кстати, совсем не расстроился, роль поклонника его вполне устраивала. Он ходил за ней по пятам, делал все, что она не попросит, и ловил каждое ее слово. На мой взгляд, Эмили как-то уж очень спокойно относилась к такому его идолопоклонству, подозреваю, что оно каким-то образом было ей выгодно.
Я и сам предлагал ей встречаться, но и мне она отказала. Объяснила, что не хочет смешивать личную жизнь с работой. Так себе предлог, если честно, но мне ничего не оставалось, как им удовлетвориться.
Где-то через год Эмили сошлась с местным начальником полиции – Жаном-Клодом Поле. Они встречаются, но вместе так и не съехались. Эмили с двумя кошками живет в частном доме на окраине города, а у Поле большие апартаменты в центре. Когда все случилось, Поле не было в Ла Шапель-ан-Уе, он уехал куда-то по службе.
Теперь, собственно, самое главное, зачем ты мне понадобился.
Ровно неделю назад, 23 июля, Жакоб и Лемуан исчезли. Машина Эмили стояла на стоянке, на обычном своем месте перед зданием мэрии, но самой ее на работе не было. Мы все, естественно, забеспокоились и принялись обсуждать, куда она подевалась. Мадам Шабер позвонила ей на мобильный, но телефон был недоступен. Мы обыскали все в здании, предположив, что вдруг ей стало плохо, и она лежит где-нибудь без сознания, но никого не нашли.
Все были так поглощены поисками Эмили, что не заметили отсутствия Лемуана. Никто из нас не вспомнил, что видел его 23 июля, однако, обнаружилось это только на следующий день, 24, когда он снова не явился на службу. Мобильный его был выключен.
Я поехал к нему, он жил в соседнем с Ла Шапель-ан-Уе Мадоне. Дверь оказалась заперта,  а машины Лемуана – крохотного белого ситроена – нигде не было видно.
Следующие два дня мы, кажется, только и делали, что обсуждали случившееся.  Кто-то, сейчас уже не помню кто именно, сказал, что скорее всего Лемуан и Жакоб уехали вместе на его машине. Это было похоже на правду. Я связался с родственниками обоих, но они ничего не могли мне сообщить, поскольку и сами не знали, где те. Родители Лемуана пришли в полное изумление, узнав, что их сын уже два дня не появлялся на работе. Скоропалительное бегство Эмили и вовсе выглядело невероятным, ведь она бросила своих кошек!
По счастью, кошки нашли приют у соседки Эмили мадам Дельво. Она накормила их и поселила у себя в гараже. Саму Эмили мадам Дельво в последний раз видела в понедельник, 22 июля, когда та уезжала на работу.
О пропаже Жакоб и Лемуана сообщили инспектору Поле. Он тут же вернулся, своим ключом открыл дом Эмили и все там обыскал. Дом был пуст, и никаких зацепок о том, куда она могла подеваться, в нем не нашлось.
С приездом инспектора Поле это странное дело приняло совсем иной оборот, ведь теперь беглецов искала полиция. Прежде всего установили, где находятся антенны, к которым подключались мобильники Лемуана и Эмили. В последний раз ее телефон связался с антенной в Ла Шапель-ан-Уе. Это могло означать, что она где-то в городе, но также и то, что телефон просто выключен или сломан.
С мобильным Лемуана все обстояло гораздо интереснее. В последний раз, когда телефон регистрировался в сети, его зафиксировала антенна парижского аэропорта Руасси. Инспектор Поле связался с коллегами из транспортной полиции и передал ориентировку на машину. Белый Ситроен обнаружили на стоянке P1, ближайшей к павильону вылета. Благодаря камерам наблюдения, установили время, когда Лемуан въехал в паркинг – 18.54, 25 июля, то есть два дня спустя после своего исчезновения из Ла Шапель-ан-Уе. Насколько можно было разглядеть на зернистых, тусклых кадрах камеры из подземной парковки, в машине он был один.
Ситроен вскрыли, в багажнике лежала груда металлолома, завернутая в черный пластиковый пакет для мусора – сваленные в кучу жестяные бокалы с отвалившимся ручками, ложки и пузатый кофейник с вмятинами по бокам.
Здесь Дежарден прервал свой рассказ и пытливо посмотрел на меня.
– Точно установлено, что Лемуан был один в машине? – спросил я.
Он кивнул.
– Конечно, он мог ее связать и запихнуть в багажник. Но это сложно сделать. Ты не представляешь, багажник там такой крошечный, что в него не то что человек, сумка с продуктами едва поместится.
– И это все, что известно о пропавших?
– Да, все.
– Скажи, а до того, как они пропали, ничего странного не происходило? Может быть что-то такое, что выбивалось из обычного хода дел?
– Дак как будто нет... – Дежарден вытянул губы и наморщил лоб. – Хотя теперь, после твоих слов, я что-то такое припоминаю. Кажется, за пару недель до этого я проезжал мимо мэрии. Было уже довольно поздно, и тут я увидел машину Эмили – она у нее приметного красного цвета. Мне показалось это странным, зачем Эмили торчит на работе на ночь глядя? Я удивился еще больше, когда рассмотрел, что свет горел не у нее в кабинете, а в полуподвальных окнах цокольного этажа, то есть в архиве! Что ей делать в архиве? Какое-то срочное дело, не иначе, решил я. А что если ей нужна помощь? Идея мне очень понравилось, оказаться полезным Эмили в каком бы то ни было деле, уверен, было заветной мечтой многих знавших ее мужчин. Не раздумывая ни секунды, я припарковался рядом с ее вольво и пулей помчался в архив.
Когда я вошел, она читала какую-то книгу. Услышав, как дверь открылась, она резко вздрогнула, но потом, узнав меня, облегченно улыбнулась. Я объяснил, что проезжал мимо, увидел ее машину и свет в окнах и решил предложить свою помощь, заключив, что у нее, видимо, какая-то срочная работа. Эмили весело рассмеялась и сказала, что никакой срочности нет, и помощь ей не требуется. Коллега-историк попросил раздобыть для него книгу – сборник с местными легендами. Она помнила, что видела ее в архиве, и вот заехала за ней, потому что, как и я проезжала мимо. Мы немного поболтали, а потом Эмили засобиралась домой.
– Эта книга с тобой? – спросил я.
Дежарден вытащил из портфеля тонкую довольно потрепанную книжку в желтоватой мягкой обложке, на которой значилось: «Сказки и легенды Лотарингии», автор – Ги Нандрен, отпечатано в типографии Нанси, 1864 год.
– Нандрен – наш местный этнограф, – пояснил Дежарден. – Он собирал лотарингские легенды, а когда их набралось достаточное количество, издал сборник. В наше время, насколько мне известно, его не переиздавали. Подозреваю, что Эмили как раз хотела переиздать эту книжку и для этого откопала ее в архиве, а может быть искала новый сюжет для очередного своего детектива.
– Возможно, – ответил я раздумывая. – А ты случайно не помнишь, что именно она читала?
Дежаржден закрыл глаза и, наверное, представил себе ту самую встречу в архиве. Готов был биться об заклад, что он мысленно рисует мадам Жакоб с книгой в руке, ласково смотрящую на него.
– На левой странице была какой-то рисунок, – наконец сказал он, открыв один глаз. – Что же там было? Дай подумать... Вроде бы женская фигура в длинном плаще с капюшоном... Точно! И в руках у нее что-то было. Какая-то птица, вроде курицы, а может индюшки. Крылья у нее еще так свисали, и перья торчали во все стороны.
Я перелистал книгу. На четырнадцатой странице помещался рисунок, изображавший описанную Дежарденом женщину. В одной руке она крепко сжимала ноги двух откормленных птиц, с раскинутыми по обе стороны крыльями. На пятнадцатой странице начиналась история под названием «Дама с куропатками». Я показал разворот Дежардену.
– Это она! – воскликнул он. – Поразительно, как четко картинка запечатлелась в памяти, а ведь я видел ее всего несколько секунд – едва я вошел, Эмили захлопнула книгу.
Мы прочли легенду. В ней говорилось о лотарингском рыцаре, сеньоре Валеране де Бурси, который поспешил на подмогу королю, бившемуся в германских землях. Король одержал победу и отпустил своих вассалов по домам. Сеньор де Бурси вернулся в свой замок под Мецем, где на него тут же насели кредиторы – за время войны граф изрядно поиздержался и назанимал много денег, которые теперь нужно было отдавать. Худо-бедно он рассчитался с долгами и остался должен одному заимодавцу – своему соседу, барону Уффализу. Последний долг, по правде говоря, был сущей безделицей – барон требовал, чтобы де Бурси доставлял ему раз в год, к Рождественскому столу двух жирных куропаток.
В ту зиму де Бурси не везло. Каждый день он выезжал в лес на охоту, и каждый день возвращался домой с пустыми руками. Однажды, во время одной из таких бесплодных вылазок он заметил между вековых сосен сиротливую фигуру, закутанную в черный плащ с накинутым на голову капюшоном. Рыцарь подъехал поближе, фигура в плаще оказалась прекрасной юной девой с черными словно ночная тьма глазами. Красавица спросила, что делает он в лесу в такую метель. Де Бурси объяснил, что ищет куропаток. «Если приютишь меня в своем замке и позволишь переждать вьюгу, – ответила девица, – я расскажу, где можно раздобыть куропаток».
Де Бурси и сам, безо всяких условий, собирался проявить гостеприимство, тем более что девица была на редкость хороша собой. Он отвез ее в замок, где приказал слугам обходиться с ней как с благородной дамой. Девушка оказалась паломницей, идущей из Кёльна в  Сантьяго-де-Компостела. Отогревшись у очага и наевшись лотарингских ватрушек – графский повар пек их лучше всех в округе – она поведала, что видела куропаток на птичьем дворе у одного золотых дел мастера из Ла Шапель-ан-Уе.
Чтобы найти этот двор, – объяснила она, – пойди туда, откуда святая Одиль бросила свой посох, поверни на юг и иди до того места, где раньше было старое кладбище. Дойдя до него, встань там, где вода, и считай, начиная с дома Господа нашего к святой Одили, ровно столько, сколько капель вмещается в пустую чашу. Там будет то, что ты ищешь.
Сеньор де Бурси в точности выполнил указания, отыскал куропаток, выплатил долг, и решил жениться на девушке. Она ответила согласием, но  поставила условие – не произносить при ней ни одного святого имени. Рыцарь пообещал, и тот час же сыграли свадьбу. Невеста принесла с собой богатое приданое. Чета де Бурси зажила на славу, и вскоре у них родилось двое сыновей. Вот только характер у молодой жены вдруг неожиданно испортился. Из тихой и скромной девушки она превратилась в вечно недовольную, злобную фурию, которая в открытую измывалась над челядью. Всем была очевидна разительная перемена, происшедшая с молодой госпожой. Всем, кроме мужа. Он, казалось, был околдован и не замечал ни бранных слов, ни подзатыльников, которые мадам де Бурси, не стесняясь, отпускала уже и в его присутствии.
Жизнь в замке становилась все хуже, пока однажды не случилось страшное. Во время обеда две охотничьи собаки, яростно рыча,  бросились друг на друга, и одна из них насмерть загрызла вторую. «Матерь Божья, – воскликнул сеньор де Бурси. – Какой бес вселился в этого пса?!» Не успел он произнести этих слов, как густой черный туман заклубился вокруг мадам де Бурси, и в следующее мгновение она рассыпалась по полу волнами черной пыли. Тут все поняли, что под видом супруги хозяина в замке обитал сам Сатана. Де Бурси рвал на себе волосы: ради двух куропаток он пошел на сделку с дьяволом и даже прижил от него детей! Чтобы искупить вину, он отправился в крестовый поход. Сыновья последовали за ним. Под стенами Святого города сеньор де Бурси вместе со старшим сыном Отоном нашли достойную смерть, младший – Валеран, названный так в честь отца, вернулся домой целым и невредимым. Что с ним стало дальше – неизвестно.
В авторской сноске было указано время, когда сложилось предание – первая половина семнадцатого века.
Мы кончили читать, в комнате царило молчание. Я обдумывал историю о незадачливом рыцаре, Дежарден с любопытством меня разглядывал.
– Есть какие-то мысли? – наконец поинтересовался он.
– На мой взгляд, в тексте нестыковки. Тебе ничего не показалось странным?
– Старые легенды все странные. В мифе, коим они по сути и являются, логики отродясь не было.
– Не согласен. Внутренняя логика есть везде, даже в сказке. А в нашей легенде все навыворот. Например, дьяволица, на которой женат де Бурси, запрещает ему произносить святые имена, сама же она их изрекает без малейшего для себя ущерба, – я пролистал страницы и показал ему то самое место, – смотри, пойди туда, откуда святая Одиль бросила свой посох..., и дальше: ...считай, начиная с дома Господа нашего к святой Одили, ровно столько..., ну и так далее.
–  А ведь ты прав, черт возьми! – с изумлением воскликнул Дежарден. – И что по-твоему это значит?
– Мое мнение: этот пассаж – позднейшая вставка. Если судить по Крестовому походу, в который отправился де Бурси, действие в самой легенде происходит веке в одиннадцатом или двенадцатом, тогда как автор сборника указывает нам более чем конкретную дату – начало семнадцатого века. Но ведь для этой эпохи Крестовые походы уже не актуальны, да и рыцарей к тому времени уже не осталось. И вообще, тебе не кажется, что весь этот абзац очень уж напоминает маршрут: пойди туда, поверни там? Не паломница, а прямо-таки джи-пи-эс навигатор.
– И куда по-твоему ведет эта дорога?
– Какой смысл гадать? Надо ехать на место и там разбираться.
– Только сначала перекусим! – заявил Дежарден властным тоном.
Я шумно вздохнул и отправился собираться.

Ла Шапель-ан-Уе оказался совершенно милым городишкой. Моему взору представились аккуратные одноэтажные домики в серой штукатурке, сквозь которую иногда проступали деревянные остовы коломбажей, столь характерные для этой части Франции. Над ними возвышался коллегиальный собор святой Одили. Облицованный в цвет матовой стали, он прилепился к южной стороне городской площади словно ласточкино гнездо под крышей. Сама же площадь располагалась в небольшой низине. От нее вверх и в стороны подобно местам для зрителей в римском амфитеатре расходились плотные ряды городской застройки.
К тому моменту у меня уже сложилось твердое убеждение, что исчезновение Жакоб с Лемуаном и легенда о даме с куропатками – связанные между собой явления. Если бы я смог проникнуть в тайну той вставки, в которой дьявол произносил святые имена, уверен, я бы многое понял и о двойной пропаже. Почему мадам Жакоб читала именно эту легенду? На мой взгляд, это не было простым совпадением. Рассказ содержал что-то, ускользнувшее не только от автора книги, но и от всех, кто слышал легенду. Другие видели здесь обычную сказку, мадам Жакоб увидела в ней что-то еще. И это что-то повлекло за собой такие последствия, появления которых мадам Жакоб явно не ожидала. Я готов был поклясться: все, что произошло в Ла Шапель-ан-Уе 23 июля было напрямую связано с событиями четырехсотлетней давности, то есть со временем появления легенды.
Я вновь перечитал абзац, где описывалась дорога к куропаткам. И тут меня осенило, да ведь это же рассказ о каком-то месте, где спрятано нечто имеющее ценность! И если бы мы нашли это место, мы бы раскрыли ту самую тайну, которую кто-то очень изобретательный из семнадцатого века решил упрятать между строчками средневековой легенды.
Для начала поисков имелся один ориентир – место, откуда святая Одиль бросила свой посох. Что касается самой этой святой, то сомнений не было – я находился в нужном месте, не зря же собор в Ла Шапель-ан-Уе носил ее имя.
– Расскажи мне о святой Одили, – попросил я Дежардена.
– Это местночтимая святая, – ответил он. – В окрестностях много улиц, названных ее именем. Рю Сент-Одиль есть в Ла Шапель-ан-Уе, в Мадоне, в Нёбуа и еще в парочке близлежащих городов.  В коллегиальном соборе есть рака тринадцатого века с ее мощами. Эмаль, гравировка на золоте и драгоценные камни – красота неописуемая. Месье Дутребент, здешний меценат, оплатил для нее стеклянный колпак, подключенный напрямую к пульту начальника полиции. Тронешь его, и мощи зазвенят так, что в Нанси будет слышно.
– Значит Святая Одиль существовала на самом деле?
– Местные краеведы абсолютно уверены в этом. Настоящее ее имя – Одильберга Адальрика, по крайней мере таким оно значится на мраморном саркофаге, который был погребен прямо под алтарем. Ты не представляешь, сколько всего можно узнать о человеке, просто взглянув на его саркофаг. Исследовав этот каменный гроб вдоль и поперек, эксперты установили, что дама жила в эпоху Меровингов и основала в восьмом веке несколько монастырей в долине Мозеля. Странно, что с ее канонизацией в Риме не торопились, святой она сделалась только в одиннадцатом веке.
– А что за история с посохом?
– В Мадоне – он в паре километров отсюда, на другом берегу Мозеля есть смотровая площадка, с нее Ла Шапель-ан-Уе  виден как на ладони. По преданию, святая Одиль, тогда еще не святая, а обычная вдова, возвращалась в родные края и остановилась в аккурат на том самом месте. Она взяла свой посох и швырнула его через реку, пообещав Господу, что построит храм там, где посох этот упадет. Он упал как раз в том месте, где сейчас стоит коллегиальный собор.
Так выяснилась отправная точка нашего маршрута.
Мы сразу же поехали в Мадон и поднялись на смотровую площадку. В лучах полуденного солнца, подернутый искристой речной дымкой на другом берегу прямо перед нами поблескивал Ла Шапель-ан-Уе. Дома сплошной стеной поднимались по склону холма, на котором застыл город, а вокруг них плотным кольцом смыкалось зеленое море леса.
– И сколько отсюда до собора по прямой?
– Если мерить по Гугл-картам ровно 5 километров и 430 метров, – ответил смеясь Дежарден.
– Эта ваша святая Одиль просто чемпионка по метанию. Забросить палку на пять с лишним километров. Какой невероятной силищей нужно для этого обладать!
Дежарден посмотрел на меня с укоризной.
– В тебе нет веры, – изрек он. – Поэтому ты позволяешь себе такие циничные шутки. А вот Одиль уповала на то, что Отец Небесный движет ее рукой, и по вере ее дано было ей. Посох долетел, куда нужно, а мы теперь можем слушать мессу каждые среду и воскресенье.
Обозрев окрестности мы, согласно указаниям дамы с куропатками, повернулись к югу и пошли по петляющей среди холмов заасфальтированной дороге. Метров через пятьсот, за очередным поворотом на склоне мы увидели небольшую часовню. За резной чугунной оградой паслись козы, с вершины холма к нашим ногам сбегал ручей.
– Там, где часовня, там и кладбище, – сказал Дежарден, потирая руки.
– Рано радуешься. Нам нужно старое кладбище, а эта часовня построена совсем недавно. Посмотри, фундамент сделан бетонным напылением.
В церковной ограде имелась калитка. Прибитое к ней объявление гласило: «Некрополь эпохи Меровингов. Мешалка для раствора. Проведение экскурсий и праздников. Обращаться к месье Андрэ Киселю по номеру 0....». Я набрал номер, мне показалось, что телефон зазвонил где-то совсем рядом.
Тут из дома напротив вышел пожилой довольно симпатичный мужчина в опрятного вида вельветовых брюках и клетчатой рубашке.
– Я – Андрэ Кисель, – представился он, подходя к нам. – Увидел из окна, что вы мне звоните.
Как бы в доказательство своих слов месье Кисель вытащил из кармана старую кнопочную Нокию и показал нам.
С заинтересованным видом мы посмотрели на телефон, а Дежарден даже потрогал ее указательным пальцем.
– Желаете осмотреть археологический объект? – спросил месье Кисель.
– Хотелось бы, – подтвердили мы.
Перед тем как провести экскурсию, месье Кисель рассказал, что он – археолог-любитель, а участок земли, примыкающий к его дому, куплен, чтобы вести на нем раскопки. Его усилия не пропали даром, почти сразу же здесь обнаружилось древнее кладбище, которое он самостоятельно отнес к эпохе Меровингов. Его знакомый профессор из университета Нанси видел выкопанные саркофаги и в вопросе датировки был полностью согласен с месье Киселем.
Чтобы загладить свою вину – ведь он потревожил покой мертвецов –  месье Кисель построил часовню, под полом которой перезахоронил все найденные им тела.
– Но речь идет именно о кладбище, а не об отдельных захоронениях? – уточнил Дежарден.
– Безусловно, – подтвердил месье Кисель. – Только на моем участке было пятнадцать каменных саркофагов. Месье Вебер, он живет в соседнем с моим домом, нашел еще десять. Все говорит о том, что мы имеем дело с крупным некрополем, который, наверняка, захватывает весь склон.
– Полагаю, что старое кладбище отыскалось, – заметил я.
– Ну а ручей – это «там, где вода», то есть следующий пункт плана – сказал Дежарден.
– Да только он петляет по всему кладбищу. Куда же именно нам нужно встать?
– Наверное имелось в виду то место, откуда он течет...
Мы одновременно посмотрели на месье Киселя. Он пожал плечами.
– Откуда-то сверху. Точнее сказать не могу.
– Ладно, с этим потом разберемся, – сказал Дежарден, меряя шагами некрополь эпохи Меровингов, – может быть вода нам вообще не понадобится. Давай определимся с домом Господа. Речь ведь о коллегиальном соборе, ты согласен?
– Судя по тому, что другими домами в вашем городе Господь с тех пор не обзавелся, легенда рассказывает именно о нем. 
– А когда пишут «считай, начиная с дома Господа нашего к святой Одили», имеется в виду отсчитать количество домов в сторону смотровой площадки, откуда мы пришли?
– Это единственное разумное объяснение, – подтвердил я.
Дежарден начал всматриваться в Ла Шапель-ан-Уе, который был также хорошо виден отсюда, как и со смотровой площадки. Он навел указательный палец на собор и принялся отсчитывать дома влево. Затем поднялся чуть повыше, там где археолог оборудовал для своих коз небольшой сарай, снова навел палец и вновь сосчитал здания. После этого он вернулся к нам.
– С точкой обзора – загвоздка, – удрученно проговорил он. – Если смотреть с того места, где мы стоим, то после собора идет дом священника, за ним – ресторан Сен-Лу, потом дом месье де Реморта, он работает в аптеке, потом парикмахерская, ну и так далее. А если подняться чуть выше и считать от козьего сарая, то дом священника и ресторан не видны, их закрывает колокольня, и первым после собора будет дом месье Реморта, вторым – парикмахерская, а дальше порядок будет такой же, как и в первом случае.
Стало понятно, что без точного места, которое подразумевается в легенде, мы, увы, не сможем двигаться дальше.
И тут меня осенило.
– Месье Кисель, на вашем археологическом объекте есть колодцы?
– Целых два, – подтвердил археолог. – Один старый, очевидно эпохи Меровингов, второй помоложе – шестнадцатого или семнадцатого века.
– Меровингский нам не подойдет, – твердо сказал я. – Легенда датируется семнадцатым веком, к тому времени старый колодец наверняка уже высох, именно поэтому позже пришлось рыть еще один. Вы нам его не покажете?
– Вы на нем стоите, месье.
Я отступил в сторону. В землю была вмонтирована бурая железная крышка, колодец, очевидно, был под ней.
– Наземная часть колодца разрушилась почти до основания, – пояснил месье Кисель, – пришлось закрыть его, чтобы туда никто не провалился.
– Слава Богу с этим разобрались, – сказал Дежарден. – Остается последний ребус: отсчитать столько, сколько капель может вместить пустая чаша... Хорошо ей говорить! Откуда мы знаем, какого размера тогда были чаши? В большую, понятное дело, влезет много капель, а в маленький пузырек – может, всего три.
Я молчал, раздумывая. Дельных мыслей в голову не приходило.
На этот раз озарение пришло к Дежардену.
– Я понял! – заорал он как ненормальный. – Одна капля! В пустую чашу можно влить только одну каплю! Потому что потом, чаша уже не будет пустой!
Разгадка оказалась такой простой.
Первым после коллегиального собора, если смотреть с того места, где раньше был колодец, шел дом священника.
Мы сразу поехали туда.
В доме священника жили мадам и месье Энумо. Они только вчера вернулись с Канарских островов, где навещали сына, поселившегося там пять лет назад с женой и детьми. Энумо знали Дежардена и сразу же пригласили нас войти. По моей просьбе месье Энумо рассказал историю своего дома.
– Коллегиальный собор святой Одили построили на месте старой галло-римской виллы в одиннадцатом веке. Сначала это была небольшая церковь в романском стиле, полностью переделанная в шестнадцатом веке. Тогда же к ней пристроили и дом для священника.
– То есть эти стены возвели в шестнадцатом столетии? – уточнил я, обводя рукой гостиную, в которой мы сидели.
– В период французской революции дом сгорел. После пожара местные жители разобрали стены до основания. То здание, где мы с вами сейчас находимся, построено в 1860-е годы. От старого остались только погреба.
– Вы ими пользуетесь?
– Частично. Мы храним в них всякий хлам, который жаль выбрасывать. Ходить там очень сложно из-за кирпичных перегородок. Скорее всего они остались от того здания, что стояло здесь еще раньше.
– Нам можно туда спуститься?
– Конечно, пожалуйста.
Вместе с месье Энумо вначале мы спустились в подвал девятнадцатого века. На противоположной стене я заметил массивную дубовую дверь, средневековые погреба начинались прямо за ней.
– Она не запирается?
Месье Энумо пожал плечами.
– В этом нет надобности. Никаких ценностей за ней не прячется.
Дверь отворилась бесшумно – хорошо смазанные петли не издали ни звука.
И тут ужасная картина предстала нашим взорам. На полу, прямо перед входом лицом вниз лежала женщина.
Месье Энумо и я замерли в нерешительности. Дежарден осторожно обошел вокруг тела, и, нагнувшись, заглянул в лицо.
– Это Эмили Жакоб, – хрипло сказал он. – Мертвая, конечно...
Месье Энумо пошел наверх, чтобы вызвать полицию, мы же тщательно обследовали все подземелье. В дальнем углу огромного, разделенного кирпичными перегородками подвала, стоял большой каменный сундук, по форме напоминавший саркофаги месье Киселя. Сундук был вмурован в стену, а поверх него лежала тяжелая гранитная крышка. Вдвоем мы ее сдвинули. На дне валялись жестяная погнутая ложка и обрывки мешковины.
Тело мадам Жакоб забрала полиция, эксперты из криминологической бригады побрызгали люминолом все закоулки в доме месье Энумо, но следов борьбы не обнаружили.
Мы обсуждали произошедшее.
– Какой ужасный конец, – со вздохом сказал Дежарден. – Лично я не сомневаюсь, что Эмили убили. Мишель Лемуан ее убил. Поэтому-то мерзавец и сбежал.
Дежарден всегда выражался категорично.
– Ты слишком торопишься, – предостерег его я. – Давай дождемся результатов вскрытия.
– Ты как будто со мной не согласен?
– У меня есть две версии. Первая, как ты и сказал, Лемуан убил ее, потому что они что-то там не поделили. И вторая – во время их операции произошло что-то, чего пока мы не знаем, и что, я уверен, установит вскрытие, что спровоцировало смерть мадам Жакоб. Несчастный случай, внезапное начало какой-то болезни – могло быть что угодно. Она падает замертво, и Лемуан оставляет в подвале уже труп.
– Вряд ли Эмили чем-то болела. Она молодая, полная сил женщина. Но, думаю, ты прав, истину установит вскрытие, – он помолчал. – Если представить себе всю цепочку событий, то выходит, что сначала она прочла легенду в той книжке, поняла, что в доме священника спрятано сокровище, и попыталась добыть его. А Лемуана взяла в сообщники. Только я не могу понять, почему его? Почему не своего жениха – Поле?
– Но ведь Поле работает в полиции! Как ты себе это представляешь: она рассказывает ему про клад, и они вместе словно Бонни и Клайд грабят месье Энумо? Ты в курсе, что найденное сокровище по закону принадлежит хозяину дома? Так что в сообщники она могла выбрать только Лемуана. Ради ее прекрасных глаз, он пошел бы и не на такое. К тому же Лемуан наверняка знает хозяев дома.
Дежарден позвонил месье Энумо. Тот подтвердил, что Мишель Лемуан иногда присматривал за домом, и у него имелся собственный ключ.
На следующий день мы поехали в Нанси в институт судебной медицины.
Патологоанатом оказался маленьким, подвижным человеком с черными как смоль волосами.
– Причина смерти  на ваш выбор – кровоизлияние в мозг, попросту говоря инсульт, и черепно-мозговая травма, – сообщил он.
– Что значит на выбор? – возмутился Дежарден. – Вы всегда даете такую приблизительную информацию?
– Я говорю не приблизительно, а совершенно точно, – доктора, казалось, совсем не обидели слова моего друга. – И характер инсульта, и размер черепно-мозговой травмы позволяют утверждать, что оба они были смертельными для жертвы. Более того, травма могла явиться результатом инсульта. Например, после кровоизлияния она упала и ударилась головой.
– Выяснили, как была получена травма? – спросил я.
– Сложно сказать. Жертву ударили тупым предметом, а может быть она сама ударилась, например, о стену или об угол. Кроме раны на лбу, которая кровоточила какое-то время, других повреждений нет.
Мы вернулись в дом священника и вновь осмотрели погреб, мы исследовали все стены и углы, рассчитывая найти то, обо что ударилась мадам Жакоб. Следы крови обнаружились на том самом каменном сундуке, в котором, по нашему общему мнению, и было спрятано сокровище.
– Выходит, что падая она ударилась об угол сундука, – задумчиво протянул Дежарден. – Осталось выяснить, сама она упала или ее толкнули.
– Ну теперь этого уже не выяснишь. Да и какой толк об этом рассуждать. Мне интересно совсем другое. Как мадам Жакоб очутилась возле двери? Особенно после того, как ударилась головой о сундук и упала замертво?
– А ведь и правда! Сундук находится по меньшей мере в двадцати метрах от входа, а это значит, что тело перенесли. У тебя есть идеи, зачем это могло понадобиться?
– Будем рассуждать логически. Мадам Жакоб падает, ударяется об угол и теряет сознание. Из раны на голове у нее течет кровь. Лемуан в панике, он понимает, что дело серьезное, и ей требуется врач. Что он делает дальше?
– Звонит в службу спасения, – догадался Дежарден.
– Да, но для этого ему нужно вернуться в дом, потому что в подвале мобильный не ловит, слишком уж толстые стены.
– А так как службе спасения никто о трупе в доме священника не сообщал, значит и Лемуан никуда не звонил.
– Да, – подтвердил я, – а еще это значит, что помощи он не искал, а тело оттащил, наверное для того, чтобы получше его спрятать. Однако, потом он его почему-то бросил и сбежал.
– Спрятать труп не так-то и легко. К тому же откуда Лемуану знать, что она умерла? Тело наверняка было еще теплым, а то, что пульс не прощупывается, совсем ничего не значит. Хотя, он может пульса и не проверял.
Дежарден рассуждал здраво, мне ничего не оставалось как согласно кивать.
– Да и к тому же, он мог сделать искусственное дыхание. Ну чтобы хоть как-то ее реанимировать. Я слышал, что в таких случаях на теле остаются следы – синяки, сломанные ребра. Но раз патологоанатом об этом ничего не говорил, значит и искусственного дыхания Лемуан не делал, – заключил Дежарден.
Все факты говорили о том, что Мишель Лемуан не стал заниматься спасением мадам Жакоб, а попросту сбежал, прихватив сокровища.

– Какая поразительная история! – воскликнул Байон, едва Пикар закончил свой рассказ. – Досадно, что так и не выяснились обстоятельства смерти мадам Жакоб. Но полагаю, это уже никого не интересовало.
Пикар кивнул.
– Родственников у нее не было, а ее жених, начальник полиции, почти сразу же закрыл дело за отсутствием улик. Лемуана так и не нашли, да в общем-то и не очень искали.
– А за чем все же охотились эти двое? Что за диковинные куропатки хранились в том каменном сундуке?
– О, это совершенно невероятная история. У меня была возможность рассмотреть этот, как выразился Дежарден, металлолом. Если помните, речь шла о жестяной посуде, которая при ближайшем рассмотрении оказалась сделанной из чистого серебра. Некоторые чаши и кубки были украшены гравировкой тончайшей работы. Когда с них счистили пыль, то обнаружились и клейма мастерских, изготовивших посуду. Я посоветовал своему другу оценить ее у хорошего антиквара, что тот и сделал. Буквально через неделю, я тогда уже вернулся в Париж, Дежарден позвонил мне и рассказал, что эксперты в конце-концов датировали посуду. Отдельные предметы были изготовлены между 1480 и 1570 годами. Антиквар предположил, что все они принадлежали одной семье, собиравшей их целое столетие в домашнем буфете. Серебряные и позолоченные чашки и кофейник были сделаны в четырех разных городах – Париже, Реймсе, Страсбурге и Шалоне-ан-Шампани. Это установили по клеймам.
– Но кто и почему спрятал эту посуду?
– А вы подумайте хорошенько, Байон. Что происходило в это время во Франции?
Байон молчал.
– Какое дремучее невежество, – смеясь, проговорил Пикар. – Вам станет стыдно еще сильнее, когда вы узнаете, что речь идет об эпохе Религиозных войн. И тут вы скажете, и в самом деле, кто ж не знает про Екатерину Медичи и Варфоломеевскую ночь.
– Тут вы правы, месье, – покорно согласился Байон. – О Религиозных войнах мне, конечно, известно. Я просто не смог так сходу вспомнить время, когда они произошли.
– Ну так вот, посуду спрятали в подпол, когда война между католиками и протестантами была в самом разгаре. Нанси вместе с Мецом находились под властью Католической лиги, а это значит, что гугенотам в них приходилось несладко. Вполне возможно, владелец этой посуды был гугенотом. Он припрятал сокровище в подвале известного нам дома, а дорогу к нему вставил в текст легенды. В дальнейшем текст переписывали уже вместе с этой поздней вставкой. Остается гадать, почему составитель сборника Ги Нандрен пометил ее семнадцатым столетием. Наверное, как и мадам Жакоб, как и я впоследствии, почувствовал то самое противоречие в сюжете.
– И какова же судьба этого сокровища? – Байона мучило любопытство.
– Музей Нанси оценил его в два миллиона евро. Ему очень хотелось заиметь весь клад целиком, но в государственном заведении такие деньги не водились. Тогда владельцы посуды, да-да Байон, вы не ослышались, владельцы сокровища, то есть мадам и месье Энумо – это ведь в их доме оно было найдено – решили продать его по частям. За дело взялся аукционный дом Сотбис. К сожалению, порознь ценность посуды значительно снизилась, в общей сложности за нее выручили миллион четыреста.
Полюбоваться на нее в музейной витрине, увы, теперь уже не придется.