рассказ
Утром, во время завтрака, в окно влетел прозрачно—жёлтый лист ясеня. Ну, вот и август.
Погода у нас в Москве странная.
Май, озорной, переменчивый и лукавый май, с его первыми грозами, заморозками и горчинкой молодой зелени передаёт эстафету июню. А тот сходит с ума от необъятных охапок благоухающей сирени. Молодой и задорный. То заставит прятаться от набирающего силу летнего солнышка, то напугает дачников последними заморозками, а то и вовсе прикажет вытаскивать из шкафов уже подзабытые за жаркий май плащи и зонтики, повесив над отцветающими садами полупрозрачные тучи с прохладным дождём.
Мудрый июль поманит ягодами и грибами, подразнит эхом бродящих по лесу дачников и сгорит падающей хвостатой звездой в туманном августовском утре.
А в середине августа флоксы окутают своим ароматом палисадники. Подмосковные дачные флоксы, которые выбрасывают яркие соцветия в последние дни июля. Какая—то щемящая сердце грусть сквозит тонкой нотой в аромате этих цветов, приторная сладость убегающих летних дней. Этот терпкий запах всегда, даже в далёком безмятежном детстве, заставлял меня остановиться и задуматься. Тогда я и не понимала совсем, что за грусть такая наполняет сердце и рвёт душу. Я просто уходила на свою заветную лежанку в старый малинник, обрывала последние засыхающие ягоды и смотрела в бездонное небо, подёрнутое дымкой, которая бывает только в августе.
В конце лета темнеет рано и очень быстро. Ночи прохладные, и листья на моём любимом малиновом кусте покрываются росой. Небо усыпано бесчисленным множеством ярких звёзд, и дыхание перехватывает от одной мысли, что где—то там, в немыслимой дали Вселенной, может быть, есть такая же девчонка, которая через бесконечность смотрит сейчас на меня.
Повзрослев, я поняла: флоксы пахнут разлукой.
Август прилепит к мокрому от моросящего дождика окну первые жёлтые листья. Сумрачным и дождливым августовским днём моя бабуля, сидя со штопкой у расчерченного дождевыми каплями окна, вздыхает.
— Да, июнь — ещё не лето, а август — уже не лето…
Колесо Фортуны сделало ещё один оборот и вот опять август. Полинявшее небо. Август. Флоксы.
Ускользающее лето осыпается речным песком сквозь пальцы. Ведь только—только был июнь.
Вот и ловишь каждый миг в преддверии слякотной осени. Так хочется ещё разочек пройтись босиком по траве. Надеть сарафан и подставить уже остывающему солнышку тронутые загаром плечи. А осень я не люблю. Особенно сухую и солнечную.
Проводив мужа на работу, я стала собираться на дачу. Правда, сомнения вызывал прогноз погоды, заявленный накануне тощей девицей, рассказывающей телезрителям о предстоящих природных катаклизмах и магнитных бурях.
— Враки! — сказала я в ответ телевизионной красотке, укладывая вещи в багажник. И не ошиблась. Уже с самого утра было понятно, что с прогнозом погоды нас опять обманули. Нет, это, пожалуй, слишком грубо. Надо так: в прогнозе погоды была допущена некоторая неточность. В лучшую сторону. Теплый ветер приятно обдувал загорелые руки, лежащие на руле. Газовый шарфик, обшитый по краям бусинками, струился за мной, изредка пощёлкивая по спущенному капюшону моего жёлтого кабриолета.
Середина недели, и в это полуденное время дорога в сторону области почти пуста сегодня. Возле ворот придорожных домов в Бузаево и Борках выставлены вёдра с букетами гладиолусов, сложены наколотые дрова для шашлыков. У каждого свой бизнес...
Я люблю наблюдать за этими сезонными изменениями, когда езжу на дачу.
В начале мая от Раздоров до Бузаево кусты сирени в каждом палисаднике лишь слегка подёрнуты зелёной дымкой молодых листочков. Над шоссе витает горьковатый запах молодой зелени, а небо и лес вдоль дороги кажутся совсем прозрачными. Потом, в конце месяца, эти кусты сирени превращаются в необъятные букеты всевозможных оттенков. А запах сирени! От него у меня всегда идёт кругом голова и хочется влюбиться. Может быть, поэтому я такая счастливая? Потом, в июле, над дорогой поплывет сладкий запах первых яблок и поспевшей малины. У калиток появляются вёдра, наполненные мельбой и грушовкой, пластиковые пивные стаканы с ягодами. Слепящее солнце в ярко—синем небе обжигает лицо и плечи.
Сегодня же над шоссе витает горьковато—пряный запах флоксов. А надо мной небо цвета вылинявшей джинсовки. Даже новомодные постройки в Жуковке смотрятся поблекшими за лето. Горячая дымка, поднимающаяся от перегретого асфальта, делает гламурную картинку новостроя размытой. И на фоне всего этого — я, обласканная жарким солнцем Ибицы, где мы отдыхали с мужем в июне. Все динамики в моей машине грохочут так, что встречные водители и прохожие вздрагивают и глядят мне вслед. Это сын, которому я даю иногда прокатиться на своём авто, установил там крутую, выражаясь его зыком, акустику. Если захлопнуть капюшон кабриолета, кажется, что музыка проникает в каждую клеточку и кружит голову.
Сейчас из динамиков несётся мелодия группы "Space", любимой мною со студенческих времён. Вот ведь как бывает: какой—то совершенно незнакомый мне Дидьё Моруани взял и сочинил "Сувенир из Рио". Словно всю жизнь за мной подглядывал и подслушивал. Вся жизнь моя в этой мелодии уложена. Просто по минуточкам. Аккуратно, тактично и пронизывающе. Вот под этот "Сувенир" я и "рассекаю" на своём кабриолете. Так говорит мой сын.
Сегодня 29 августа. Лето кончается. Грустно.
Заметив у ресторана "Царская охота" в Жуковке милицейский автомобиль со знакомыми номерами, я свернула на стоянку, взяла пакет с новой книгой и подошла к патрульной машине.Она была пуста. Тогда я протянула руку в окно и посигналила.
— Мать, ну что ж ты пугаешь рублёвских мажоров? — чмокнул меня в щёку подошедший плотный майор в ярком жилете. Но это для всех он был майор, а для меня — друг деревенского детства и троюродный брат Митяй.
— У меня новостей — тьма! — поцеловала я его в ответ. — Но только с тобой могу поделиться.
Две гламурного вида блондинки в летнем кафе с интересом следили за нами и перешептывались. Им было непонятно, почему женщина, подъехавшая на крутом "Пежо", целуется с простым ментом.
— Что это? — Димон взял протянутый мной пакет и ощупал содержимое. — Книга? Та самая, которую ты с 18—ти лет писала? Издала наконец—то? Можно сказать — причастен. Это ты специально именно её подгадала под юбилей?
— Ага.
— И надпись мне сделала?
— Естественно: "Лучшему Рублёвскому Менту".
— Да—а—а... Слушай, мать, а ведь мы с тобой Рублёвские аборигены. Звучит, а?
— Ещё как! С этим можно только родиться. Этого не купишь.
— Ты буковки у дороги видала? "BARVIHA LUXURY VILLAGE".
— Это они к нам примазываются! — не слишком весело усмехнулась я.
Когда я уже выруливала со стоянки, Митяй остановил меня и сказал, не поднимая глаз:
— Знаешь, тут такое дело... Женька, американец—то наш, дом свой продал. Сам не приезжал. Стыдно, наверное, или не престижно самому—то... Риэлтор всё провёл.
В Митькином голосе мне послышались грусть и злость одновременно.
— Знаю. Я всё знаю... Женька в Москве. Я встречалась с ним позавчера в "Балчуге", где он с дочкой остановился. Они вдвоём прилетели. Познакомил меня с ней, в ресторане посидели. Вдовец он теперь. Сказал, что больше сюда не вернётся. Изменился — совсем американец, как ты сказал. Но, представляешь, виски седые, а ямочки на щеках — все те же. Мне бы хотелось многое тебе рассказать, Мить. Это не для ушей моего мужа.
— Даже так? — хмыкнул Митяй, но, увидев мои глаза, покачал головой. — А я уж решил, что этой ветрянкой ты давно переболела.
— Старые раны всегда ноют в непогоду, — грустно усмехнулась я, спуская с макушки на нос темные очки. Под ложечкой застыл неприятный комок.
— Ладно, аборигенка, езжай, но не гони. Притормози у поворота на Ильинку, там асфальт меняют. Гарант наш в отпуске, должны за пять дней всё уложить.
— Успеют.
— Ирка, да выруби ты свой "Спэйс"! По случаю издания книги давай нашу. И улыбнись, жизнь продолжается!
И мы вполголоса запели: "А ты, сорока—белобока, да научи меня лета—а—а—ть, да невысоко—недалёко, да чтобы милого видать".
Хорошо, что я была в тёмных очках. Димон расстраивается и ругается, когда у меня глаза на мокром месте.
— Как раз в тему, — с лёгкой грустью вздохнула я. — Ну, давай, жду вечером!
И мы разъехались.
Он — ловить незнакомцев, которых очень не любят у нас на Рублёвке. А я — варить варенье.
Царское...
2007 (С)