Жаркое лето 1981-го года.
Целую неделю мы жили в маленькой квартирке друга моего брата в городке Геническе на Азовском море. Городок настолько маленький, что и припомнить мне о нем нечего. Кроме, разве что, высокого красноватого берега, изрытого норками стрижей, да мутного мелкого моря. А еще, наивкуснейшие вареные креветки, которые продавали в газетных кулечках местные пергаментные от загара бабки.
Обратных билетов у нас не было, рассчитывать приходилось только на "авось". И вот, когда пришло время возвращаться, мы ранним утром пришли на маленький местный вокзал и расположились в зале ожидания.
Ехать до дома нам всего ничего – три часа, но для посадки в поезд хоть какие-то билеты взять было надо, и брат отправился к окошечку кассы, облепленного со всех сторон вялыми размякшими пассажирами. Окошечко по обыкновению располагалось на уровне пояса, и пассажиры теснились вокруг оного в согнутом положении, обратив к залу измученные и измятые чресла. Смотреть на эти переминающиеся тылы мне, как молодой девушке, было неудобно, и я от нечего делать принялась разглядывать пассажиров, сидевших напротив нас.
Ничего интересного – меж двух полногрудых спящих теток толстый дядька в косоворотке ел домашнюю колбасу, остро пахнущую чесноком. Он медленно пережевывал, вздыхал, кряхтел, подбородок его лоснился то ли от жира, то ли от пота. Я, как завороженная, не могла оторвать от него взгляд, хотя уже подташнивало – как можно в такую жару есть жирную пищу?
Наконец колбаса закончилась, дядька утер сальные губы хлебным мякишем, после чего съел и его. Завернул очистки, огрызки, яичную скорлупу в мятый газетный лист, получившимся свертком еще раз, набело, вытер губы, щеки и (я застыла - съест?) и сунул сверток между сиденьями. С облегчением откинувшись на спинку хлипкого вокзального креслица, дядька уже собрался вздремнуть, как большая зеленая муха с жужжанием вонзилась в его потную лысину. Дядька шлепнул себя пухлой ладошкой по мухе, немного подумал и выудил из пузатого портфеля небольшой сверток коричневой бумаги в сальных пятнах. Как только он отвернул лист и оголил желтый ноздреватый бок, по залу пополз характерный запах Пикантного сыра. После длительного хранение в тепле, молочнокислый продукт набрал предельную концентрацию специфического аромата и заблагоухал нестиранными носками нестерпимо. Толстяк понюхал плотный вокзальный воздух, изумился и осторожно поднес сыр к своему такому же желтому рыхлому носу - ноздря к ноздре. Обе ноздри с подозрением принюхивались.
Тут в громкоговорителе затрещало, зашипело, и раздался механический речитатив:
- Внимание! Пассажирский поезд тррр… ожидается прибытием тррр…, стоянка будет тр-тр-тр… будьте внимательны ..перебегайте пути вблизи движущегося поезда, не забывайте трррр … удостоверение на имя Никоненко Ильи Витальевича, нашедшего тррр… или начальнику вокзала… пассажирский поезд номер трррр… прибывает на трр путь трр платформы, нумерация с трр состава, стоянка поезда будет трр…, внимание, пассажирский поезд трр отправляется с тррр пути, тррр…трр кассира четвертой кассы просьба тррр… к трррр по вокзалу…
Толстый дядька и сыр слушали очень внимательно, приоткрыв рты. От напряжения по лицу дядьки струились ручейки пота, а на желтом боку сыра проступили жирные влажные капельки.
Мои наблюдения прервал брат:
- На сегодня билетов нет. Никаких и никуда. И на завтра нет.
Мама всплеснула руками:
- И что теперь делать? Может, какую-нибудь машину нанять? Может, кто-нибудь согласится? Давайте пойдем на трассу. А, Саша?
Сашка молча снял очки и стал их протирать огромным несвежим носовым платком.
Жара на вокзальчике росла параллельно безнадежности нашего положения.
Брат близоруко щурился, покусывал дужку очков и что-то напряженно соображал.
- Значит так. Через двадцать минут будет проходить скорый «Одесса–Москва». Стоянка от силы минуты две. Проверять билеты будет некогда. Наше дело сесть, а там уж договоримся как-нибудь. В конце концов, дадим проводнику на лапу и постоим в тамбуре.
Через двадцать минут мы уже бежали, спотыкаясь и подворачивая ноги, по железнодорожной насыпи – садиться решили в последний вагон, там от поездного начальства подальше.
Компания наша состояла из четырех близких родственников – брат со своей женой Татьяной, я и мама. Вещей у нас было немного: у женщин по хозяйственной клеенчатой сумке, а у Саши две. Продвигались мы медленно - маме тогда не было и шестидесяти, но бежала она тяжело, прихрамывая – сказывался лишний вес и больные колени.
И я, и невестка, и мама были одеты по тогдашней моде в платья из одинакового полосатого кримплена, толстого и колючего. Достать его в те времена было невероятно трудно, мама привезла дефицитные отрезы из туристической поездки в Болгарию. У них там была экскурсия на мебельную фабрику, ну и мама по случаю урвала. Ткань плотная, добротная, не мнется, не гнется - сносу нет. Синтетика у нас в провинции только появилась и ценилась гораздо выше любых натуральных тканей. На голове невестки возвышался помятой пирамидкой последний крик тогдашней моды - синтетический парик в крупный каштановый завиток. Сашка пыхтел впереди в нейлоновой белой рубашке, сквозь которую просвечивала зеленая майка.
Над раскаленными рельсами струилась остро пахнущая мазутом зыбь. В ушах шумело как от морского прибоя, по спине, щекам, лбу сбегали горячие ручейки пота. Ни единого дуновения ветерка, ни хоть какой-то тени, в которой, между прочим, тридцать четыре градуса жары по Цельсию. А уж на солнце… А уж в кримплене… Да! В те годы красота требовала от модников более ощутимых жертв, чем теперь.
- Здесь! – прохрипел брат и бросил на насыпь сумки. Он согнулся, уперевшись руками в колени, и стал дышать ритмично, то вытягивая губы трубочкой, то растягивая их в зверскую улыбку. Неподалеку гукнул поезд.
- Это наш, приготовьтесь. Ничего там не говорите, я все сам!
Обдав нас волной горячего вонючего воздуха , медленно подкатывал пыльный состав. Расчет оказался верным – перед нами с лязганьем распахнулась дверь последнего вагона. Дородная проводница ногой в зеленой тапочке вытолкнула металлическую лестницу, едва достающую нам до пояса, и стала судорожно вытирать грязной тряпкой желтые поручни.
- Вы куда? Какой вагон? – завидев нас, неодобрительно прокричала она и грозно нависла над Сашкой, уже размахивающим сумками.
- К вам, мамаша, к вам!
- Щас, сынок, - ко мне! У меня местов нет!
- Дополнительные билеты, нам только до Мелитополя!
Тут тепловоз утробно замычал, а из громкоговорителя донеслось знакомое:
- … стоянка тррр…кращена, скорый по… тррр «Одесса-Москва» тррр… со второго пути!
- Ах ты ж боже ж мой! Сократили! – проводница по-куриному захлопала себя руками по бокам и замахала желтым флажком.
А дальше все закрутилось как ускоренные кадры немого кино.
Сашка, метнув сумки в тамбур, подсадил Татьяну. Она довольно ловко вскарабкалась по ступеням и встала грудь в грудь супротив проводницы. Татьянина грудь была больше, и чуть поднажав, она устранила проводницу с прохода. Теперь очередь за мамой. Она ухватилась руками за поручни и бессильно раскачивалась взад-вперед, словно перед прыжком в воду. Тут поезд звякнул, дрогнул и медленно поплыл.
- Саша, Саша, как же я?- мама в панике дернулась и осела мешком на коленки, - ой, спину схватило!
Говорят, в минуты опасности в человеке пробуждаются немыслимые силы. Мы с братом, как два цирковых силача, обхватили матушку и на ходу стали подсаживать ее на подножку. Сверху Татьяна и проводница за руки, за шиворот тянули ее вверх.
- Тащи! Толкай! – басом орала проводница.
- Мама, ноги подожмите! – Татьяна, свесилась вниз, - Ой! Саша, парик!
Парик, слетев с Татьяны, шлепнулся кучерявым скальпом на мамину спину и медленно пополз вниз.
Я успела поймать его одной рукой и метнула в тамбур. Второй рукой, плечом и коленом я безуспешно пыталась подсадить маму на ступеньку. Сашка дергался с другой стороны. А поезд набирал ход.
- Ноги! Ноги! – в унисон голосили невестка и проводница, - ноги подожмите!
- А-а-а-а! - брат в отчаянии сгруппировался, вытаращил глаза и в падении, словно штангу, толкнул маму вверх.
Обдирая коленки и локти, она всунулась в тамбур.
Мой черед. Подпрыгивая козликом, я закинула ногу на ступеньку и, разорвав модный кримплен почти до пояса, плюхнулась рядом с мамой.
Сашка, уцепившись за поручень и перебирая ногами подобно породистому скакуну, бежал за вагоном. Шаги его становились все шире и шире, в какой-то момент он взлетел воздушным змеем, рванулся и упал рядом со мной на горячий жестяной пол.
Утирая пот и грязь с красных перекошенных лиц, мы сидели на грязном полу тамбура, и никак не могли справиться с дыханием. Я попыталась применить Сашкин способ – то вытягивала губы вперед, то растягивала их от уха до уха, но заметив озабоченный взгляд мамы, перестала ее пугать. Проводница первая обрела дар речи:
- Ну вы шо же творите, граждане пассажиры! Вы же под поезд чуть все не угодили! Вы ж себя не жалеете – дело ваше, а мне в тюрьму за вас садиться зовсим не треба! Ну шо ж вы, женщина, куда ж лезете со своим радикулитом?!
Мама виновато облизала губы и улыбнулась:
- Простите, кто ж знал, что здесь перрон закончится? Я бы с перрона запросто, а тут так высоко.
- Ну вы ж даете! - закачала головой проводница и неожиданно улыбнулась. На мягких щечках заиграли детские ямочки.
Тут мы все с облегчением заулыбались, засмеялись, стали подниматься на ноги, отряхиваться, вытирать содранные коленки. Татьяна наощупь пристроила свой парик слегка набекрень.
- Так вы ж билеты давайте, - вполне миролюбиво молвила наша проводница.
- Ой, Саша… А где же сумки?.. – мама растерянно озиралась вокруг. На полу валялись три из наших пяти сумок. Маминой и моей не было. Второпях, мы побросали их на насыпи в момент нашей экстремальной посадки.
- Граждане, вы билеты предъявите, а после уже свои вещи шукайте.
Мама растерянно оглянулась на брата и уже открыла рот, как Сашка строго провозгласил:
- Ой… Мы ж билеты в ЭТИ сумки и положили.
- То есть как - в эти сумки? – ямочки улетучились, проводница нависла над нами грозовой тучей, - У вас шо же, билетов нема?!
Она закатила карие очи долу и в отчаянии воскликнула:
- Это шо ж значит? Это значит - я за шиворот к себе в вагон четырех зайцев затащила? Та вы шо, издеваетесь надо мной, чертеняки такие!
Уперев руки в бока, она разразилась колоритной бранью. Без единого матерного слова отчитала каждого из нас, чертей, упомянула наших чертовых родных, все наше потомство чертенячье, даже чертову землю поганую, нас породившую. Мы только слушали и растерянно переглядывались. В момент кульминации пламенной речи Сашка вдруг остервенело чихнул. Проводница осеклась на полуслове, оглянулась на него, открыла было рот, но братец очень серьезно произнес:
- Чихнул – значит все, что вы говорите, чистая правда. Черти. Но не зайцы!
- От же ж зараза! Ну будь ты здоров и неладен, чертеняка длинноногая!
- Спасибо вам на добром слове, - Сашка засмеялся. Засмеялась за ним и проводница, возвращая ямочки. Потом уж заулыбались и мы с Таней и мамой.
Через десять минут мы сидели в купе нашей спасительницы, отхлебывая горячий чай и перечисляя, что было в наших утраченных сумках.
- Ой то лышенько… Та ладно, добра ще наживете… А билеты-то точно были? Не зайцы вы? – качая головой спрашивала проводница, обмахивая потное лицо вафельным казенным полотенцем.
- Конечно, конечно, были, ну что вы! – брат сверкнул очками и убедительно затряс кудрявой головой, - лично в кассе три часа за ними стоял, взял дополнительные.
Проводница с сомнением качала головой:
- И шо за дополнительные? Все у них якись новшества. Добро хоть ехать недалече.
- Да, рядом совсем, вот и дают дополнительные. Что ж, как-то надо людям добираться, входят в положение. Да мы в долгу не останемся, вот, - Сашка полез в задний карман.
- Та ну шо вы, не треба, я верю. Вы ж и так з потерями. Шо я, крокодил який, не треба ничого, - наша милая спасительница засмущалась и категорично замотала головой.
Все завздыхали и заулыбались. Сашка убрал руку от кармана и чуть заметно мне подмигнул. Я в ответ тоже подмигнула. С противоположной полки на меня смотрели три пары честных глаз моих ближайших родственников.
Кажется, они немного косили...