БЗИК
Школа – это то место, где шлифуют
булыжники и губят алмазы.
(Роберт Ингерсолл)
Когда линия фронта стала перемещаться на запад, то по мере освобождения городов и других населённых пунктов эвакуированные в тыл семьи стали возвращаться в места своего довоенного проживания, и ещё задолго до окончания войны в нашей школе не осталось уже ни одного учителя из центральных районов Советского Союза. Их места, как и прежде, сменяя друг друга, стали занимать люди профессионально слабо подготовленные, а то и вовсе случайные. Так, к примеру, геометрию в седьмом классе нам пыталась преподавать девушка (из семьи какого–то руководящего товарища нашего родного сельского «разлива»), сама окончившая всего лишь шесть классов. В седьмом классе мы по существующей программе должны были изучать неорганическую химию. Нашлась и учительница, некто Семыкина, но, не проработав и недели, «выскочила» замуж за лейтенанта КГБ, и эта замечательная наука осталась для меня только на уровне осознания её существования, как науки. Фамилию этой учительницы я запомнил только потому, что вместе со мной в одном классе некоторое время училась её младшая сестра. Кроме вышеупомянутых учителей не могу больше назвать ни одного. И были ли они вообще - настоящие учителя? Мне скоро 15. Учёные утверждают, что мозг окончательно формируется к 13-16 годам. Надо полагать, что именно этот период формирования и является наиболее продуктивным для накопления «стартового капитала»: словарного запаса, обогащения знаниями, развития и совершенствования разговорной речи и т.д. и т.д. Мозг мой жадно требовал интеллектуальной пищи, а где мне было взять тот источник, из которого он мог бы её «черпать»? Все до этого времени мною прожитые годы условия для интеллектуального общения были не самые благоприятные: родители мои были люди неграмотные, не было в достатке учебников и почти совсем не было художественной литературы. Идея родителей с попыткой отправить меня учиться в город в те времена не проходила по материальным соображениям. Больно переживая замаячивший передо мною крах моих радужных надежд, связанных с подлинным, настоящим образованием я, будучи учеником седьмого класса, оставил школу.
Школьное руководство не стало мириться с потерей - скажу без ложной скромности - лучшего ученика, и через две недели моего отсутствия в наше скромное жилище явилась учительская «делегация», чтобы вместе с родителями попытаться убедить меня вернуться в школу. Убедить меня оказалось нетрудно, поскольку я ещё не успел полностью утвердиться в правильности своего решения; разочарование ещё не достигло необратимой глубины, и нужно было, чтобы кто-то просто сумел бы логически обосновать мою ошибку и «научно» доказать поспешность и недальновидность моего поступка и его обидных последствий.
В то же самое время дядя Григорий, что нам было очень удивительно, тоже проявил, вроде бы по – родственному, заботу о моём будущем. Он заговорил со мной о возможности устройства меня на работу в местное сельпо. А может быть это была вовсе и не его инициатива. Возможно это через него руководство сельпо, узнав о моей выходке, захотело пригласить меня на работу в бухгалтерию в качестве ученика бухгалтера или счетовода, или ещё кого там в этом роде. Принятая позже на это место девушка, подучившись и поработав некоторое время счетоводом, в последующем, после смерти бухгалтера, заняла его место. Вот таким образом многие предприятия того времени готовили себе кадры. Но у меня были иные планы, и от этого «соблазнительного» предложения я отказался. Деревню я очень люблю, но по сути своей не деревенский я человек – нет у меня той, необходимой в деревне, хозяйской «крестьянской хватки».
Но вот окончилась война, и одновременно с окончанием войны прекратила своё существование в нашем посёлке и наша неполная средняя школа – она снова стала только начальной. Семь учеников, посещавших семилетку - кто аккуратно, а кто и не очень - должны были по существующему положению сдавать экзамены за курс этой школы. Не имея возможности собрать необходимый профессиональный «кворум» для проведения таких испытаний, районное руководство по народному образованию решило провести это мероприятие в районном поселке Большая Чураковка, объединив экзаменующихся нашей школы и районной. Из семи учеников нашей школы экзамен выдержали только двое: я и Сухова Зинаида.
Не знаю сколь велики были успехи на экзаменах чураковских ребят, но когда к середине первой четверти в средней школе ситуация окончательно прояснилась, первый послевоенный восьмой класс Больше-Чураковской средней школы составили восемь учеников, из которых местных было шесть человек, седьмым был Гриша Мартыненко, паренёк из близлежащего колхоза «Красный партизан», и я был восьмым. (Зина почему – то через три недели школу оставила). Вот эта успешная восьмёрка всеми правдами и неправдами и продержалась в средней школе до конца обучения. Оценивая успехи своих одноклассников, с которыми я проучился последние три года, прихожу к выводу, что те, не выдержавшие экзамен за седьмой класс наши силантьевские ребята, успевали бы ничем не хуже, а некоторые, возможно, даже и лучше некоторых из нашей восьмёрки «победителей».
Мне не удалось установить доподлинно: была ли довоенная Больше-Чураковская ШКМ средней школой. Вполне возможно предположить, что неполной средней школой она стала во время военного лихолетья. Дети, которые должны были заполнить аудитории восьмых-десятых классов, их учителя, были вынуждены занять рабочие места тех людей, что ушли на фронт, на укрепление правоохранительных органов, а кто, по слабости здоровья, или ещё каким иным причинам, и в трудовую армию. Но в момент моего поступления в эту школу в 1945-м году, после окончания войны, наш восьмой класс был первым в возрождающейся средней школе села Большая Чураковка.
ШКМ
Если с другом вышел в путь –
веселей дорога (Детская песенка).
ШКМ – Школа Колхозной (или крестьянкой) Молодёжи – так называлась Больше-Чураковская средняя школа до войны. И вот поскольку в Силантьевке снова осталась только начальная школа, то ученики нашего посёлка и соседней Малой Чураковки, что была рядом, буквально в ста метрах от Силантьевки, от пятого класса и до десятого теперь должны были ходить в школу за семь километров в Большую Чураковку. Дети с противоположного края посёлка заходили по пути за товарищами и, собравшись, дружной компанией отправлялись в путь. «Чтобы весело шагать» по дороге мы рассказывали всякие истории - всё, кто знал что-либо интересное, и вскоре наши походы в школу стали обычным делом, не представлявшими для нас никаких проблем.
Поскольку я оказался старше всех и, несмотря на существовавшее «наличие отсутствия» в посёлке библиотеки и художественных книг дома - в семьях моих младших товарищей - успел всё–таки прочитать кое-что, то и развлечение моих любознательных спутников интересными историями из прочитанного в книгах легло, в основном, на мои плечи. Хорошо меня выручил прочитанный однажды роман Э. Войнич «ОВОД». Добавляя от себя и старательно приукрашивая отдельные эпизоды захватывающего повествования, я сумел его растянуть до перехода моей «гвардии» на «зимние квартиры».
На зиму родители в районном посёлке для своих детей снимали частные квартиры. В субботу, после уроков, дети обычно, если позволяла погода, отправлялись домой «на побывку». Не все дети были достаточно хорошо одеты по нашему климату: кроме шапки–ушанки, часто стёганая на вате коротенькая курточка - фуфайка, кое–какие варежки, штанишки на голое тело и валенки (пимы), всегда обязательно с подшитыми подошвами, но «на босу ногу». О портянках или, тем более, носках, мы и понятия не имели. В особо холодные дни в дороге мы внимательно следили друг за другом: если у кого на щеке появлялось белое пятнышко – это начало обморожения - срочно принимали меры: потрём это место варежкой слегка, и пятнышко уходит. Вот таким образом нам удавалось избегать серьёзных обморожений.
Первую зиму обучения в новой школе мы с моим двоюродным братом Алексеем Широковым прожили на квартире у его родной сестры Анны. Муж её, Есин Владимир Иванович, работал в школе военруком, и жили они в «многоквартирной» избушке рядом со школой.
Не помню, как отапливалась наша школа и отапливалась ли она вообще, только и здесь мы занимались, не снимая зимней одежды. В своей, так называемой квартире, мы собственными усилиями поддерживали вполне сносную температуру. Уроки начинались в восемь часов утра, и мы с Алексеем выскакивали из постели вместе со звонком. Спали мы, не раздеваясь, т.е. не снимая той одёжки, которая непосредственно прикрывала наши «бренные» тела. Поэтому, набросив на плечи свои «кацавейки», мы бежали в класс и были готовы, частенько на пустой желудок, поглощать пищу «духовную» - питание разума.
Каждому человеку в жизни, в сущности,
нужен всего один учитель. Настоящий.
Остальных можно стерпеть.
(Галина Щербакова).
Преподавательский состав здесь был уже более устоявшийся и, всё – таки, некоторые подвижки случались и здесь. Марья Матвеевна, учительница немецкого языка, преподававшая его ещё моему старшему брату, проработала у нас не более полугода. У меня была большая тяга к изучению иностранных языков. За полгода знакомства с немецким языком я много запомнил немецких слов и речевых оборотов. Ещё в раннем детстве я, как мне казалось, нашёл очень простой, лёгкий и надёжный способ выучить любой чужой язык. Я купил в лавке учебник географии за третий класс на казахском языке и, сравнивая построчно казахский текст со словами аналогичного текста в русском учебнике, пытался овладеть языком своих земляков. Ясное дело - из этой благой затеи ничего не получилось.
В восьмом классе уроки литературы пыталась вести некая Дедикова, сама едва ли окончившая эти восемь классов. Длилось это «преподавание» не больше месяца. Затем, до окончания школы, литературу преподавала учительница, имевшая совсем иную, далёкую от литературы, специализацию. Таким образом, литературу за весь курс средней школы я изучил, в общем–то, самостоятельно - в основном по учебникам и по тем немногим книгам, что случайно попадали мне в руки. Счастливым исключением можно считать лишь те уроки в пятом классе, прослушанные у Валентины Васильевны Великоцкой. Утешаюсь мнением авторитетов от педагогики, что «всякое настоящее образование добывается только путём самообразования». (Н. Рубакин).
Историю преподавала учительница, вроде бы с соответствующим образованием, но ни на шаг не заступавшая за пределы текста, содержащегося в учебнике. Новый материал преподносила скучно, вяло, неинтересно, без добавочных "внекнижных" интересных исторических сведений, целиком полагаясь только на нашу домашнюю подготовку.
Законы химии я пытался осваивать под руководством прекрасного учителя и замечательного человека, Паули Николая Владимировича. Но даже теперь, когда рядом был такой учитель, выпавшая из цельной цепи предмета неорганическая химия и наличие на восемь учеников всего только трёх учебников органической химии, которыми были «одарены» слабо успевающие, а их было большинство, так что я имел возможность лишь бегло пробежать глазами текст домашнего задания за несколько минут до начала уроков; и, опять же, полное отсутствие каких-либо химических реактивов и приборов, не оставляло мне никакой надежды на приобретение необходимых знаний в этой области. И, таким образом, эта очень важная и нужная наука, осталась за пределами моих познаний. По окончании мною школы Николай Владимирович поставил мне по химии положительную оценку только лишь потому, что не мог он, по присущему ему благородству (я так думаю) сломать мне судьбу, поскольку «в общем зачёте» я считался лучшим учеником в нашем классе. А мы, наш класс, учились тоже понемногу чему-нибудь да как-нибудь, мне ж удавалось, Слава Богу, быть впереди других чуть-чуть.
Физику и математику преподавал Кирилл Герасимович Омельченко, окончивший когда–то РабФак. Если я ничего не путаю, педагогический институт он окончил заочно уже в пятидесятых годах, с открытием такового в городе Кустанае. Всякое объяснение нового материала Кирилл Герасимович совершал только с мелом у доски. Никаких приборов или механизмов, необходимых на уроках физики, в его распоряжении также не было. Как-то к очередному уроку физики он предложил мне особенно хорошо подготовиться и выступить на нём с объяснением нового материала. Как мне помнится, я должен был популярно и доходчиво растолковать моим одноклассникам формулу линзы, что я и сделал с превеликим моим удовольствием. Я был у Кирилла Герасимовича на хорошем счету, и он даже намекал мне на то, чтобы я после окончания школы продолжил математическое образование в университете.
Где-то в конце 60-х годов, когда я уже работал в Уральске, в музыкальной школе, находясь в отпуске в Силантьевке, я повстречался со своим учителем. Узнав от меня, что я окончил музыкальное училище и стал музыкантом, он как-то, как мне показалось, криво улыбнулся и с некоторым сарказмом, или обидой за неоправданные мною его надежды, спросил:
- Что же, ты теперь в ресторане будешь играть?
В математике у меня были кое–какие успехи. Так, например, Кирилл Герасимович как-то сказал, что одну из предложенных нам однажды задач в его педагогической практике я второй ученик, который с нею справился. Первым таким учеником был еврейский юноша. По истечении многих лет один из моих учеников в музыкальной школе между делом во время урока пожаловался мне, что никак не может решить задачку по геометрии, и его мама, окончившая кораблестроительный институт, так же не смогла ему помочь. Коля рассказал мне условие задачи и я, как ни странно, довольно легко с нею справился.
После окончания учебного года для ребят, окончивших восьмые классы, были организованы областные военные сборы. Разместили нас на окраине города Кустаная в землянках, где во время войны жили курсанты лётного училища. Кровати нам заменяли то ли нары, то ли полати – в общем ложе из плотно уложенных досок, которое мы застелили привезёнными с собою постелями, если так можно назвать всё то, что мы сумели отыскать дома для этой цели. Мой заботливый отчим, как мастер–жестянщик, изготовил мне посудину «по образу и подобию» круглого солдатского котелка. В течение месяца мы постигали азы воинского искусства: занимались гимнастикой, строевой подготовкой; отрабатывали приёмы штыкового боя, изучали материальную часть знаменитой дореволюционной винтовки-трёхлинейки Мосина образца 1891/30г., автомата ППШ и способы их применения. Питание было на грани выживания. К счастью, за время пребывания на сборах, мне удалось пару раз сбегать в гости к моей тёте Марии, чтобы слегка подкрепить стремительно слабеющий организм.
Счастливые обстоятельства создают друзей,
печальные – их испытывают. (Овидий)
Окончив семь классов, мой двоюродный брат Широков Алексей оставил школу, и в девятый класс я пошёл, сдружившись с другим Алексеем. На зиму мы устроились на квартиру к одинокой старушке. Не смогу теперь вспомнить, как смогли разместиться в двух небольших комнатках я, Шавва Алексей с братишкой – пятиклассником, Корж Дмитрий, наборщик районной типографии и еще две девочки. Топливом для обогрева нашего временного жилища служила всё та же солома. Оплатой за проживание и основным продуктом питания, конечно же, была наша спасительница - картошечка. Кроме картошки на неделю с собой я брал две небольшие булочки (или скорее лепёшки) хлеба. Добрейший мой отчим позже всегда плакал, вспоминая это.
Слабовато стимулировала активность мозговой деятельности картофельная диета. У советского писателя Фёдора Абрамова в его рассказе «Мамониха» есть такие строки, которые могут объяснить одну из основных причин неуспехов моих сверстников в освоении школьной премудрости. «Евстолия Васильевна, старая учительница по математике, когда ставила им очередные двойки, вздыхала: - что поделаешь, картошка глупее хлеба. То есть, я не ругаю вас, ребята. Понимаю, из-за чего на ровном месте буксуют у вас мозги. Из-за того, что картошкой да травой питаетесь». И это так и было, хотя современному поколению детей в это трудно поверить.
Впервые после войны хлеб появился в продаже в государственной торговле, если мне не изменяет память, в конце 1947-го года. Однажды я вынужден был, чтобы усилить слегка свой слабый рацион, совершить попытку подкупить немного хлеба в магазине. Я занял очередь в толпе, полностью заполнившей небольшое помещение магазина, и стал ждать. Торговля шла спокойно. Не помню, какое количество хлеба должно было достаться «в одни руки» счастливчику и сколько там этого хлеба в продаже, но каждый втайне надеялся на своё везение. С удивительным терпением изголодавшиеся люди ожидали своей очереди, с трудом подавляя внутреннее нервное напряжение, что удалось не всем. Стоявшая впереди меня женщина упала на пол и забилась в эпилептическом припадке. Меня это настолько потрясло, что я отказался от своей затеи, выскочил из магазина и ушёл домой.
У моих силантьевских товарищей по «общежитию» отец работал в МТС автомехаником, и материальное положение их семьи было намного прочнее нашей, и ребята, лучше меня обеспечивавшиеся продуктами, постоянно делились со мной всем, что у них было. По вечерам я иногда что-то читал жильцам нашего «общежития». Особенно мне запомнились вечера, проведённые за чтением, раздобытого где–то романа В. Каверина «Два капитана». И хозяйка наша тоже стала активной участницей наших «литературных вечеров».
Завидую я современному поколению молодых людей, хотя и не во всём, и не понимаю его. Как бы то ни было, а возможностей сейчас проявить себя у них значительно больше, чем это было в наше время у нас (если считать, что они у нас были вообще), и найти то место в жизни, которое тебе нравится и которое тебе по силам. В моём военном детстве и послевоенном отрочестве не было никаких конкурсов, никаких олимпиад; не знали мы никаких кружков, где можно было бы выявить свои скрытые способности и, может быть, открыть в себе какой-нибудь «затаившийся» до поры до времени, «необыкновенный» талант. Мне очень хотелось бы тоже поучаствовать в каком–нибудь интеллектуальном соревновании. Я уж не говорю о победе – какая там победа! Даже одно участие в нём принесло бы мне несомненную пользу во многих отношениях. Это помогло бы мне реально оценить свои возможности и способности; значительно обогатиться новыми знаниями во время подготовки, а так же и во время участия в конкурсе.
За годы обучения в Больше-Чураковской средней школе лишь однажды для нас была организована встреча со знаменитым нашим земляком. Это был поэт Омар Шипин, один из тех великих людей, что составили гордость Кустанайской земли. Омар Шипин акын-импровизатор, член Союза писателей СССР, народный акын Каз.ССР, один из участников национально-освободительного восстания 1916-го года в борьбе за установление Советской власти в Казахстане. Был сарбазом (солдатом) в отряде Амангельды Иманова и его секретарём (со слов О.Ш.) и воспевал в своих стихах его подвиги. Омар Шипин умер в 1963 году и похоронен в посёлке им. Маяковского Алтынсаринского района Кустанайской области, бывшем рыбацком поселении, около упоминавшегося уже мною озера Узынколь.
Следующий учебный год ознаменовался тем, что наконец-то впервые после войны были организованы спортивные соревнования по стрельбе из мелкокалиберной винтовки из положения лёжа. Принёс военрук винтовку, патроны и, как говорится, «с корабля – на бал» - начались соревнования без подготовки, без обязательных предварительных тренировок. Конечно, я волновался, меня слегка «потряхивало». Из пяти предоставленных выстрелов мне удалось добыть всего сорок три очка, чего оказалось вполне достаточно для того, чтобы стать победителем «в районном масштабе». Это «знаменательное» событие было «исторически» засвидетельствовано в небольшой заметке, в несколько строк, в районной газете «Большевик». А вот рекордный результат областной (или союзный, теперь не помню) оказался выше всего на два очка - сорок пять. Возможно при некоторой подготовке я смог бы отстреляться и более успешно, но это только предположительно, а практически эти «сорок три» оказались как заговорённые: ещё раза два в моей жизни мне довелось сделать по пять выстрелов из такой винтовки с этим же результатом, хотя опять же без предварительной подготовки. Меня сбивали с толку новые прицельные приспособления, заменившие привычные для меня традиционные прорезь с мушкой. А в общем со стрельбой у меня было всё в порядке и это, видимо, на генетическом уровне - как – никак вся мужская половина нашей фамилии были рыбаки и охотники.
Летом того же года в Кустанае состоялись уже областные соревнования по разным видам спорта и я получил реальную возможность «реабилитироваться». Но - не судьба. Стрельба по неизвестным мне причинам не состоялась и я, как «универсальный» спортсмен, был заявлен на участие в соревнованиях по плаванию.
После того, как наша деревенская детвора получила в своё распоряжение роскошный водоём, большой, глубокий и чистый, жаркими летними днями мы почти не вылезали из воды и хвастались друг перед другом, кто из нас успел за день наибольшее количество раз окунуться в воду нашего замечательного озера. Мы очень скоро освоили наиболее простые способы плавания. Сначала мы рассекали воды водоёма «по-собачьи». Затем было что-то похожее на брасс, потом саженками, на боку, на спине и т.д. Как бы то ни было, но через пару лет мы с моим ровесником Шурой Поповским уже свободно переплывали озеро туда и обратно без особого труда.
Но с каждым годом наше озеро заметно уменьшалось в своих размерах, мелело, и возможность плавания в нём постепенно исчезла. Возможно всё-таки была какая-то доля правды в слухах о забитых вредителями родниках. Поскольку наше замечательное озеро ко времени соревнований было уже значительно обмелевшим и плавательной практики у меня уже давно не было, то, как говорится, в данном моём выступлении была дорога мне уже не победа, а лишь участие.
Не помню, как было организовано питание «спортсменов» (скорее всего никак), а вот доставленные к месту событий на грузовике в обратный путь мы были вынуждены отправиться пешком. Теперь мы уже никому не были нужны и о нас забыли. Шли мы втроём, не спеша; преодолев половину «дистанции» в двадцать пять километров, заночевали в скирде сена и на следующий день благополучно добрались домой. До этого случая из-за отсутствия в то время государственного транспортного сообщения между Кустанаем и Силантьевкой я уже дважды совершил такой пеший «марафон».