На Липовой горе я легла в траву у крыльца кордона. На каждой травинке по букашке. С точечками, с полосочками, со слюдяными крылышками. Вверх головой, вниз, с усиками и без. Трава тело живительно холодит. Осознала вдруг, что, живя в заповеднике, умудрилась так замотаться этим летом... Как в мегаполисе. Разучилась смотреть глазами. Все бегом, по касательной – собаку выгуливать – по-деловому, бегом, скорее. В контору на работу – мимо сосен (мимо!). Фотоловушки проверять – опять-таки – бегом, по цветам, по листьям, по речным косам, по дубраве, распугивая зверье – не глядя, бегом же, думая какие-то мысли, решая в голове какие-то свои задачи. Изнемогая от желания спрыгнуть с этой карусели.
Так я себя не услышу. Мозг шестеренками лязгает. Так я Бога не услышу. А зачем бежать - если я Бога не услышу. Я соскучилась. Уж лучше тогда просто лечь в траву, пусть мне какой-нибудь лось на голову наступит. Можно лежать сейчас всюду - под липой, под дубом, на суходольном бугре в самой полыни, под синеголовником. Только периодически вытаскивать из ушей оленьих кровососок.
Так: я не тороплюсь. Я специально взяла несколько дней полевых. Я буду идти медленно, чтобы тепло не превратилось в жар. Я буду идти так внимательно, чтобы мозги забыли пытать меня своим железным скрипом, увлеклись шевелением пестрой листвы: малиновая осинка, желто-зеленые липы. Желтый до последнего лепестка ластовень под дубами, и в тон ему кудрявые пряди в дубовой кроне. И самое яркое, самое еще летнее на замученном жизнью немолодом лугу: горечавка. Синие венчики конопатые – синий шелк в крапинку. Как платье. Да! У меня в детстве было такое платье. Желтые кнопочки пижмы: мозаика детская, пластмассовая, помните? И запах. Растереть в пальцах.
Да все что угодно. Змеиная кожа на серебристо-седом стволе, буксующий в древесной трухе паук. Легкая и мягкая лесная куница, выпрыгивающая на ствол из таволги и ежевики. Сама ежевика: сизые сочные ягоды. Вот я уже вижу и замечаю – я уже внутри. О! Как не растерять это. Утром рано я сидела на крыльце и работала (да, сидела с ноутбуком), а с крыши на ступеньку рядом со мной шмякнулся слеток трясогузки. Крепко шлепнулся, потерял пуховое перышко. Сидел и моргал. Потом делся куда-то.
Вечером туман был – как половодье. В свете луны – с желтым масляным отливом. Над туманом летали совы и перекликались. Мы лежали – опять лежали, мы так много лежали плашмя на земле – под туманом, а совы хотели унести нас на старый сухой дуб. Мы видели их перышки. Сова пролетала мимо луны – не успеешь моргнуть – заметить – совсем как я, когда бегаю по своим суетливым делам.
Туман затопил низины, те самые, где весной бывает вода. Но на этом не остановился. Ночью случилось настоящее туманное наводнение – туман достиг уровня окна кордона (а кордон на «горе»). Просочился и наполнил веранду запахом воды.
Теперь Липовой горой полна: не расплескалась бы. Распускается, разжимается мозговая судорога, размоченная лунным туманом.
2019