Глава тридцать первая.
Приёмное отделение больницы располагалось на первом этаже старого ветхого здания. Между двух рам на окна была привинчена решётка, по краям которой паутина и пыль с мёртвыми мухами навевала отнюдь не романтичное настроение. Медсестра, молчаливо, монотонно и равнодушно скрипя ручкой по бумаге, заполняла больничную карточку. На Антона она даже не взглянула. А парень отчаянно паниковал, думая о себе как о прижатом в безысходный тупик идиоте.
"Неужто я сижу в приёмной псхиатрической клиники? Как так? В тихом ужасе я рассматривал себя со стороны в приемном покое психиатрической клиники. - И ты добровольно себя довел до этого заточения? Сколько слышал шизовых историй о других, читая о них в газетах, выслушивая из уст всяко-разных знакомых, с комментариями: сами виноваты! Что ни псих, то урод по жизни, сам себя поймал в ловушки страстей, накрутил Бог знает что, а потом вешает страдания направо и налево, мол, пожалейте, люди добрые, помилуйте! На самом деле каждый знает, как не попасть в ловушку! Каждый чует, кому служит приманкой. Ты - это то, что себе разрешил! Накрутил свои нервы на раскаленную катушку, а потом возопил сам о себе в избытке бездумной жалости. Нет, чтобы вовремя пораскинуть мозгами, как избежать заточения.
Тишину прервал санитар. Скрипнув дверью, он вломился в приемную комнату как грубый наемник параноик, готовый задушить жертву при малейшем неподчинении.
- Эй, пациент новичок, повернись, подь сюды! Выворачивай карманы и сымай всё с себя до трусов! Видишь полите ленивый пакет?.
– Какой пакет? – растерянно переспросил Антон, боясь взглянуть на служивого дебила.
– Вот этот! – он бросил на колени потертый полиэтиленовый пакет с новогодней картинкой.
- Передавайся! Передавайся мне без фокусов. Телефон, ценные вещи, свою одежду положишь в этот пакет. - Холодно, злобно и громогласно вещал санитар, стоя над Антоном как оловянный истукан. Каждое его движение он фиксировал как в телекамеру, и Антон крепко пожалел, что лишён удовольствия врезать ему по тупой башке.
Тут дверь отворилась, вытолкнув перед собой хорошенькую дурочку среднего возраста и роста.
- Ещё одного привезли, Архипыч? - стрельнула она бусинками глазками в Антона.
- Что, уже хахаля присмотрела? - выплюнул грубый смешок санитар.
- Нет, сёдни я от тебя беременна. А завтра посмотрю на него, на что годится.
- Ишь, прыткая девка! Я тебя ремнями привяжу, чтобы не размазывала свой спид по мужикам! Скройся!
- Не хами! А то откушу тебе письку. Он чё, с телефоном? Дай позвонить.
Архипыч протянул ей телефон Антона: - На! Только быстро!
Дурочка в момент припрятала телефон между складок новенькой фланелевой пижамы, играющей мелкой зелено-лиловой клеткой, сделала ручкой Антону и выбежала в коридор.
- А она точно вернёт? - Постарался без раздражения спросить Антон.
- Куда денется! - пробасил Архипыч. - Уж кому-кому, а ей не в кайф, когда привязывают к кровати. - Слушай, а ты-то зачем сюда залетел? На вид даже грамотный. Чего тебе там не жилось?
- Да, оплошал. Ну, ничего, и отсюда выходят.
- Не сумлевайся! - Архипыч помог Антону натянуть пижаму, и это означало, что теперь они в дружбе. - Ты всё? Пакет сюда давай, проверю.
Телефон?
- Да отдадим, не плачь. Ещё бы чего не отчудил. Топай вперёд.
Конвой с Архипычем и медсестрой шёл за Антоном следом. Остановились у лифта с металлическими белыми дверьми. Лифт открыл безразмерный толстяк. Подтолкнув Антона, Архипыч зашёл слева. Осмотрев пассажира как вещь на прилавке, - лифтёр шумно захлопнул металлические двери.
.- Ну всё, теперь ты наш - читалось в его камерах-глазках. Нажав кнопку, толстяк заколыхался перед лицом Антона. Просторный медицинский лифт с инвалидным креслом в углу, неспешно скрежеща, стал подниматься выше. Впечатление вызвало некую ирреальность, как в зловещем экшне компьютерной игры, где жирный толстяк казался самым жестоким вампиром.
Невозможно передать то, что чувствовал Антон в тот момент, когда зашли в больничное отделение с крепкой железной дверью. Шли по длинному коридору, и он ловил на себе стеклянные взгляды, с дымкой в глазах, вырастающей из какой-то совсем провальной пустоты. И это были соседи по несчастью. На окнах все так же висели решетки. А если пожар, куда податься? Архипыча с медсестрой уже как ветром сдуло, Антона передали на попечение старой женщине техничке, она то и дала белье. Показала койку в надзорной палате.
- Застилай сам и ложись.
На соседней койке валялся старик грязного вида, шепча без конца, что он Кашпировский. Антон не смог выдержать и минуты в этом бреду, выбежал из палаты, столкнувшись в коридоре с мощным мужиком, наворачивающим круги по коридору. Антону показалось, что он уже здоров полностью, что, видя всё это трезвыми глазами, кто угодно отрезвится без успокоительных и придёт в норму. Мужик остановился и осмотрел Антона, без всяких пояснений догадавшись, что он здесь первый раз, первый день и первые минуты.
- Отсюда вообще выходят?- Шепотом произнёс Антон.
- Конечно, выходят, подлечат и выпустят, ответил он, похлопав своей мощной рукой по спине Антона.
"Меня положили в больницу 20- го сентября - в день рождения Марины! Утром забрали телефон, и я не смог ей позвонить, поздравить как было задумано, детской песенкой – вместе весело шагать по просторам…Я лежал пластом, отгородившись коконом из одеяла от всего дурдома и только краем глаза видел, как отливало в окно теплыми ласкающими лучами сентябрьское солнце. Само дневное светило расщедрилось на тепло и свет!
Мобильник вернули через три дня. Я представил себе, что она до последнего ждала от меня весточки, сердце моё сжалось и заныло. Было два пропущенных звонка. От кого? От неё? Это меня подкосило настолько, что я чуть было не объявил в психушке голодовку.... Не исправить – кричал я себе, - не спасти, не вытащить из ямы для осуждённых! Всё во мне кипело безнадежной обидой. Я смотрел на медсестёр зверем, они опасались подходить ко мне со своими пилюлями и уколами, пожаловались Архипычу. Тот подослал ко мне дурочку в клетчатой пижамке. Девка как ни в чём не бывало растрепала мой кокон, забралась под моё одеяло и бесцеремонно залезла в штаны.
- Кончишь у меня как миленький, потекут твои сливки, будто в сказке сказывается, на кисельные берега, всех на свете забудешь.
Как ни странно, ей удалось меня усыпить до утра."
Каждый день после обеда пациентов выгоняли во двор на трудотерапию. С мётлами и лопатами психи должны были быстрее возвращаться в реальность. Метёлками старались мести дорожки и газоны, листья красиво планировали под ноги, и работа во дворе не кончалась. Вокруг больницы выросло много крепких деревьев, иные успели состариться. Сквозь запущенность проступала забытая задумка парка отдыха. Сохранилась детская площадка, заросшая, с турником и ржавым колесом, на которое дети, которых не было, должны были прыгать и крутить его ногами. Антон был больше чем уверен, что оно не сдвинулось бы с места. Очевидней всего картина напоминала зону отчуждения, резервацию для отверженных, с витавшей в воздухе не радиацией, нет, а призраком тихого, загубленного места детских надежд и стремлений. В сумасшедшем доме уже порядка десяти лет, не умевший ни читать, ни писать, жил юноша, в возрасте примерно двадцати восьми лет, а выглядел совсем подростком с недоразвитыми руками и ногами, ему на вид можно было дать лет этак не больше пятнадцати. Но он жил своей - да! - детской жизнью, которой управляли ангелы и сказки. Грубый жирный лифтёр любил над ним подшутить, ляпнуть, например, – давай нарасти свой вес к новому году! Мы потом зажарим тебя, как поросёнка. - И ржал при этом премерзким смехом.
Юродивый этого не понимал, он пребывал в спасительной наивности сознания, он даже с мягкими игрушками ложился спать. Его старались не трогать, даже баловали гостинцами. Но иногда придурошно шутили: кто-нибудь выхватывал у него обеденную ложку, и он начинал выть! И выл он так, как будто началась свирепая война, захлебывался и не мог остановиться. Обречённый юноша, у которого не существовало уже дороги домой, а и был ли дом, он не помнил. У Антона не хватало смелости даже смотреть на него, не то, что сочувственно общаться.
Вечерами совсем становилось тихо. Больничная тишина волновала и пугала сильнее, чем новости о земных катастрофах. В палату вползали невиданные образы и картины, некоторые пикировали прямо с потолка, ужасающие лица старцев, швыряющие в Антона суровые маски и взоры. Горели огни соседнего отделения, через стекло с тюремной решеткой отражалась глубокая пустота длинного коридора другого корпуса. О, коридор притягивал взгляд, менял цвет и искажался, похожий на змею, ползущую прямо на него с издёвкой. Взгляд терял чёткость под действием галоперидола, будто кто-то крутил окуляры бинокля и нарочно лишал зрения. Таблетки глушили боль, не давая воспоминаниям вторгнуться в сознание, но тяжесть прежних ощущений грозовыми тучами собиралась над головой, вызывая нестерпимое давление в область груди, которое никакими препаратами нельзя было заглушить, хоть как-то приостановить. Изнутри разгоралась злая обида. Ожидание сна изнуряло, как ожидание смерти, Антон не выдерживал и начинал вместо счёта молиться: - Господи, помилуй мя! - в такт молитве постукивая костяшками пальцев.
Утро приносило облегчение, режим вызывал прилив сил. Действительно помогал ежедневный труд. Работая мётлами возле общего отделения, трудоголики находили под листьями разнообразные свидетельства неистребимых пороков.То и дело раскапывались пустые бутылки из под водки, пустые пачки сигарет, клочья презервативов. И здесь чем только не развлекались изнывающие от приостановленной жизни жители жёлтых палат! А таблетки и уколы не обещали такого кайфа как водка и пиво, свербящие вкусовые рецепторы психов. Прежняя жизнь, которая выбросила их сюда – пожухлая листва, с письмами о скверных привычках, не давала покоя. Утомительная осенняя непогода добавляла и людям осадков в их покалеченные души.
Небольшая церквушка, как прибежище вялой надежды, настраивала искать связь с Богом добровольно. Плакаты с изображеньями святых отцов и православные календари, развешанные по палатам, напоминали каждому пленнику, что светские законы и правила здесь не действуют. Психов справедливо изолировали от общества, постарайтесь это осознать и принять смирение! А если созрел, иди в храм и проси прощения. Ни один гордец, если не верующий, ещё не справился своими силами! Антон стал ходить в храм. Прихожан почти не было, он брал свечки, зажигал Пантелеймону лекарю и на помин своей бабушке. Той иконы Спасителя, живым участием зажегшей в нём веру, в этом храме не было. Антон приметил телохранителя, сменявшего Архипыча, и как-то они потянулись друг к другу. Сели рядышком на скамейке. Тот и рассказал свою историю, спокойно и сдержанно, без эмоций, как в одной московской драке ему проломили голову, но отделался он легко, мозг не повредился. Зато открылось стремление к вере, к молитвам. Он подходил всегда к одной иконе, крестился, клал поклоны, никто бы и не признал в нём охранника, качка, зомби в чёрном костюме, всегда настроенного на битву. Он был строг к себе, не позволял ни лишнего движения, ни расслабленной улыбки. Это был воин, просящий Матушку простить ему грехи все вольные и не вольные, даровать жизнь Вечную! Потом он кланялся на три стороны и шёл к себе, на ржавую, сетчатую койку.
Антон предложил телохранителю, назовём его Фёдором, перебраться в его палату, всё лучше, чем какой-нибудь шизоид с тараканами в извилинах по соседству. Так и сделали. С приходом Фёдора улетучилось беспричинное беспокойство, фантомы покинули палату. Они возлежали на соседних койках, обмениваясь байками, шутками, армейскими анекдотами. Под вечер врачи расходились, оставались нянечка и дежурный доктор на всё мужское отделение. Антон теперь чаще успокоенно дремал, чувствовал, что возвращается нормальное состояние. В одну из таких дрём настойчиво тряханули его койку и протяжно пробасили:
- Чифирнуть бы ништяк, да голяк...
Антон будто не спал, тут же продрал глаза.
- Пошли к новому русскому! – Стащил его с постели Фёдор, достал из тумбочки жёлтую пачку и подбросил перед самым носом:
- Тот самый! Индийский чай!
Охранник окликнул до кучи общего соседа, обитавшего напротив, из вечернего досуга выбиравшего или сходить покурить сигарет, и или выпить сводящего скулы чайку...
Общий сосед довольно молодой, лет 35-37, опрятно одетый, курил сигареты парламент, и это вызывало к нему дружеское чувство. Он ещё привлекал Антона разговорами о снах, как правило, при встречах в курилке. Его всегда навещала мать, тоже довольно приятной наружности, одетая с иголочки в стильное осеннее пальто. Как и почему он попал в психиатрическую больницу, никому не было известно, да Антон вообще запретил себе расспрашивать у кого либо о других. Лучший способ сохранить ровные отношения: кто захочет сам расскажет о себе, сколько сочтёт нужным. И сам он не стремился чем либо делиться, тем более, как попал в психушку. Врачам под страхом смерти не сообщал, что военный, на вопросы где работаешь? Говорил - в музыке.
Заговорщики поднялись с кроватей. Вяло, с оттяжкой... В больнице всё делалось с какой-то ленцой, с маскировкой, чтобы никто не заподозрил неладного и не сглазил.
По одному не сразу вышли в коридор. Здесь под вечер бродили пациенты. Кто сидел за столом с ноутбуком и что-то там рассматривал, может, играл, а кто-то смотрел телевизор. Мажорик, косящий от армии, пристроился в уголке аж с двумя айфонами, этого развлекали игрушки...
Командой потопали к новому пассажиру, как успел прозвать и переиначить нового русского боевой охранник. Он вообще оказался большим затейником, Антона из-за того, что тот читал книгу "Золотой телёнок", стал называть букварь, книжный червь. Ну а сам же неутомимо в женское отделение строчил любовные записочки одной молодой особе, гуляющей по вечерам с матерью.
В палату к новому пассажиру просачивались по одному. Он держал под окнами больницы машину, бывало, выезжал по своим делам, но никогда никого с собой не брал, как бы его ни просили. В больнице выглядел вполне здоровым, непонятно, от чего или от кого хитрец откашивал в стенах жёлтого приюта…
Новый русский, как от него требовалось, вскипятил чайник, вылил кипяток в банку, охранник торжественно высыпал заварку и накрыл пластиковой крышкой. После некоторого томления искомого напитка Фёдор отхлебнул первым и передал соседу по палате. Сосед, сделав короткий глоток, поморщился, по щучьи открыл рот и передал Антону. Тот хлебнул чёрной жижи. Эффекта никакого, Антон недоумевал, зачем они это варево пили, должно быть ради того, чтобы просто скоротать вечерок и почувствовать обаяние компанейского сборища.
Новый русский сделал большой глоток, разулыбался и достал из тумбочки новенький айпад.
- Никто не знает, как его настроить?
- Дай букварю, - сказал ему охранник и через спину хлопнул по плечу Антона.
Этот бугай с татуировкой на мышцах рук чуть картавил и напоминал переросшего пацана оторву. На одной из рук была наколота девушка. Точь в точь как деревянная сирена на носу древнего корабля.
Моложавый сосед, с которым говорили о снах, стал рассказывать про дом, кота, и мать, врать, что живет в деревне и крестьянствует, между прочим, с парламентом в зубах по швейцарской методике.
Антон привык тусоваться молчаливо, депрессняк отпугивал его от людей, а тут в компании его вдруг понесло. Влетел в энтузиазм, когда услышал от охранника про первых лиц государства, которых тот якобы обслуживал, и горячо вклинился в разговор.
Братва не заметила, как словила кайф, компания была навеселе и напряглись слегка, Услышав от Антона, где он участвовал.
- Где, где, говоришь, участвовал? - Новый русский забрал у него айпад.
- Да, говорю вам, на Красной площади, на девятое мая! А скоро будет парад, и я буду участвовать в параде на седьмое ноября, тоже на Красной площади, только это день запишут музыкантам как не выходной, а как рабочий, и придёт меньше народу, чем обычно...
Мужики разразились таким гомерическим хохотом, что Антон не знал, как реагировать, растерялся. Товарищ крестьянин нашёлся переключить их внимание, достал из кармана пачку парламента, предложил остыть и перекурить. Мол, мало ли у кого какие витают фантазии. Фёдор обнял Антона и подытожил, что самое лучшее средство от завихрений - ходить в храм молиться.
– Знаешь, кому кланяюсь? Матроне Московской. Поверь, вот кто психам реально помогает…
Неожиданно Антону удалось устыдить психушную компанию и оправдаться в их глазах. На втором месяце заключения его отыскал Леонид и сообщил, что Антона не только не уволили, но готовы оплачивать больничный и перечислять ему зарплату.
- Не удивляйся, брат. Гарнизонному начальству невыгодно разрывать с тобой контракт, за это их наказывают покруче твоих выплат. Давай завязывай с жёлтой клиникой, этот цвет тебе не идёт. У нас готовится каскад грандиозных концертов, твой кларнет прямо просится в партитуру. А поехали сейчас? Лада у ворот.
В разговор вмешался Фёдор Телохранитель:
- За это ему добавят ещё месяцок. Пусть выпишут по правилам. Комиссия через день, рассмотрит его пребывание здесь, а Вы похлопочите, чтобы решение было – за свободу узнику психушки.
Фёдор и Лёня рассмеялись и пожали друг другу руки. Вот что восхищало Антона в этих людях: умение мгновенно находить решение и договариваться. Антон хотел было задать свой затаённый вопрос Лёне, но он как-то сам догадался и предупредил друга, помотав из стороны в сторону стриженой головой.
- Ничего не слышал. Глухо на левом фронте. Сначала думал, что ты выпал из поля зрения по этой причине, стал искать оттуда. Никто о тебе ничего не знал. Удалось выйти на родителей, подсказали смотаться в Серёдку, а там прямиком направили стрелку сюда. Послезавтра готовься, буду представителем комиссии от нашего оркестра. Мол, так и так, отпускайте на праздничные репетиции. Убедительно?
- Верняк! – Вместо ответа подытожил Фёдор.
Через день, получив на руки заключение комиссии и больничный лист, Антон собрал нехитрые вещи и вышел в зону ожидания, где его должен был забрать Леонид. Каково же было его изумление, когда он прошёл мимо обнявшихся возле приемного покоя Даши и её матери. Антон молча кивнул им и убыстрил шаг.