Молитва Лусиньи
фантазия по сюжетным мотивам бразильской теленовеллы «Шальные деньги» (Pecado capital)
Я не стала меньше любить наш квартал. Но возникла стена отчуждения между мной и соседями. Они с грустью провожают меня глазами – как будто бы навсегда потеряли. А я закрываю глаза и не могу уснуть. Вижу босоногую девчонку, смуглую кареглазую своенравную, раздражительную и крикливую. В детстве, говорят, я была заводилой. Сейчас я смутно все это помню. Мне кажется, есть две Лусиньи. Одна осталась в далеком прошлом. Другая пытается воссоздать ее облик, но не выходит… Со мной что-то произошло. Щелкнула внутренняя кнопка, и вдруг зажегся свет. Я перенеслась в иное измерение.
Карлуш был частью меня – мы срослись как две ветки одного дерева. Я не мыслила свою жизнь без него. Мы ссорились, чуть ли не дрались, мирились в постели… В роли фабричной девчонки я устраивала его, пусть получала немного. Но когда мне предложили стать фотомоделью, он сразу напрягся. Собственник, как и большинство мужчин. Считал, только он должен мной любоваться. Начал закатывать скандалы, выдумывать поводы для ревности. Ему казалось, теперь у меня появился выбор, и я найду кого-нибудь побогаче.
Глупый! Что ему стоило помолчать, сделать вид, что он рад – ведь появилась возможность скопить деньги к свадьбе. Но он сам все испортил. Стал проникаться ненавистью к богатым, с завистью смотреть, как они одеты, какие машины себе покупают, разглядывал их дома и плевался. Ему мерещилось, будто я выискиваю выгодную партию – мужа или любовника. И захотелось любой ценой сравняться с ними. Доказать всем, он не лыком шит. И когда-нибудь разоденется в пух и прах и утрет всем нос.
Он стал смешон и жалок. Я хотела его вразумить, но он не слушал. Разглядывал мои фотографии, мечтал о том, как он их уничтожит… Мы стали ссориться каждый вечер, я уже и вспомнить не могла, когда у нас были хорошие отношения. Хотелось воскресить в памяти беспечные времена – мы носимся по улицам как угорелые, чумазые… у нас ничего нет, но мы счастливы.
Взросление далось тяжело – мы устали от изматывающей и грошовой работы. Год за годом – однообразная рутина. Долги. И никаких перспектив. И в какой-то момент я перестала видеть в этом романтику, захотелось сбежать куда-нибудь, отдохнуть… выбросить из головы все эти несбывшиеся надежды на построение своего гнездышка. Видимо, я устала, надорвалась внутренне. Все ждала и ждала, когда мы сумеем накопить нужную сумму. Мне уже двадцать четыре. Пора рожать. А я все невеста… И что – так продлится вечно? Мы и не заметим, как постареем.
Потерянное время – вот что меня бесило. Будь у нас возможность, мы уже крестили бы двух или трех детей… но, если чувство все время подвергать испытаниям, оно истощается и тускнеет, скукошивается… перестает освещать твою жизнь и становится раздражающим бременем.
Может быть, я переросла эту влюбленность. Или мне захотелось вдруг новизны – вылупиться из скорлупы нашего квартала и увидеть мир за его пределами.
Сначала директор фабрики мне не понравился. Показался строгим, заносчивым, важным. Я резко ему отвечала. Но глаза его мне запомнились – печальные, искрящиеся юмором. Не красавец. Но в нем ощущалась незаурядная сила духа. В его присутствии я начинала тянуться к тому, чего мне всю жизнь недоставало, - культуре, изысканности, спокойствию, зрелости. Я устала от вспыльчивых ребячливых парней своего квартала. Они мне стали казаться мелкими, суетливыми мошками. А он – глыбой, громадой, на которую я смогу опереться.
Возникло ощущение защищенности. Я не испытывала больше страх перед нуждой, обстоятельствами… впервые в жизни расслабилась и стала впитывать то, чего мне самой не хватает. Он не позволял себе ни одного грубого слова, даже когда я сама нарывалась. Чувство такта, самодостаточность – для меня это были пустые слова. Вдруг передо мной открылось новое измерение – люди, которые общаются совершенно не так, и любовь у них выражается по-другому. И именно таких отношений мне захотелось.
Вдовец с шестью взрослыми детьми. Долгие годы он оплакивал Мафалду. Когда-то Салвьяну сам был простым, но у него природный ум, культура сердца – это больше, чем светский лоск. Теперь я уже не мечтала о том, что раньше казалось мне земным раем – домике с Карлушем, перебранках с соседями… Я сделала шаг вперед и ступила на твердую почву.
В жизни я не чувствовала себя так уверенно. И вместе с тем поняла, что жалею их всех – своих бывших друзей и недругов. Они не поймут, что я чувствую, и чего лишены были всю свою жизнь.
Мне казалось, я стала старше на двадцать лет – и это совсем не пугало, я упивалась всем накопленным внутренним багажом этого человека. Изучала ответвления его линии жизни. Погружалась во все, что он испытал, хотела внутренне закалиться и стать достойной его. Это была моя энциклопедия – я училась жить, мысленно перерабатывать свои эмоциональные наслоения, превратилась в фабрику с внутренним оборудованием, которая функционирует сама по себе. А он умело ей управляет.
Карлуш взбесился. Он ничего не понял. Решил, что я польстилась на деньги и положение в обществе. И тогда у него в голове созрел план – присвоить деньги, случайно подброшенные в такси. И начать их тратить. Он озверел, желая что-то всем доказать. И все мои слова до него не доходили, он перестал меня слышать, как будто я стала иностранкой и говорю на другом языке.
Время шло, он отдалялся все больше. Скучал по тем временам, когда у него ничего не было, но чистая совесть давала ему право читать другим мораль, спать спокойно, смотреть на других свысока. Он считался в нашем квартале моральным авторитетом. И всех поучал. Теперь, поняв, что деньгами меня не вернуть, он сник… Предал-то он не меня, а себя. И именно этой утраты Карлуш не вынес.
Он все в себе перечеркнул – доброту, заботливость, преданность, идеалы… ради того, чтобы уесть Салвьяну. Стал одержимым желанием стать главнее других, значительнее. И подняться в моих глазах.
Но чем больше он старался, тем… Моя жалость к нему росла, а любовь не возрождалась. Когда мы встречались на улице, я видела раздавленного человека, которого уже не собрать. И он не готов признать, что ему нужна помощь.
Выстрел бандита прервал его жизнь – а он и сам уже совсем ее не ценил и ничуть за нее не цеплялся.
Салвьяну знает, что я хожу к нему на могилу. Но я не рассказываю, о чем беседую с ним. Прошу Зе Карлуша простить самого себя – иначе он не успокоится. И, мне кажется, воздух вокруг наполнен энергией смирения, и я слышу его детский смех.