Конкурс

Андрей Звягин
     …Двери закрылись и лифт резво поехал вверх, заставив обоих пассажиров схватиться за поручни. Один из них, Николай, высокий мужчина лет тридцати пяти, с нервным худощавым лицом и жесткими глубоко посаженными глазами, стоял почти повернувшись к стене, стараясь не смотреть на своего попутчика – маленького грустного чиновника, на сюртуке которого неровно висел бумажный значок с надписью «Борис Ч., участник конкурса самодеятельности». 

     С виду Борис был на двадцать лет старше Николая, в правой руке он держал медную музыкальную трубу, и его взгляд казался очень печальным.

     – А может, последний все-таки не я? – вдруг сказал Борис, с робкой надеждой подняв глаза на коллегу.
     – Уже несколько раз пересматривали таблицу с результатами, – помедлив, ответил Николай. Судя по голосу, разговор для него был весьма неудобен.
     – Извините.
     – Ничего.
     – И… дальше по инструкции…?
     – Да. Согласно инструкции и давних традиций проведения конкурса. Такова участь проигравших.

     Борис вздрогнул.

     – А иначе… никак?

     Николай молчал и смотрел куда-то в сторону.

     – Извините еще раз. Я все понимаю. С чего ради меня нарушать приказы? Не мы их писали, не нам их менять. Самодеятельность – опасная штука, ошибок не прощает. И это справедливо.

     Борис глубоко вздохнул.

     – И все-таки… скажите мне как другу… неужели Эллочка из аналитики выступила лучше?

     На щеках Николая заходили желваки.

     – Хуже.
     – Ага! – воскликнул Борис, – как я и думал! А то, признаться, терзала совесть – неужели мне кажется, что ее стихи ужасны только потому, что я – лицо заинтересованное? Но теперь я абсолютно уверился в том, что она не умеет писать! Разве это поэзия? Набор плаксивых штампов! Любовь-морковь, слезы-морозы. А читает как? Когда стояла на сцене, я чуть со стыда не умер. Жуткий пафос, а ведь современное искусство должно содержать толику самоиронии. Все уже сказано, и мы лишь повторяем. Настоящий художник должен как бы извиняться за свое творчество!
     – Народу понравилось, – нехотя пожал плечами Николай, – в конечном итоге, конкурсы делаются для людей.
     – Простите, но искусство не должно потакать толпе!
     – Разумеется, однако в жюри выступление тоже оценили.
     – Жюри, ха! Да они только и пялились на ее ноги!
     – Ноги действительно хороши, – проговорил Николай.
     – Ноги замечательны, но должно оцениваться, повторяю, твор-чес-тво! Вы знаете, какие ноги были у великих поэтов начала века? И я не знаю! Никто не знает! Поинтересоваться, и примут за сумасшедшего! А сейчас им ноги подавай! Что за времена! Куда мы идем!
     – Ноги, конечно, сыграли роль, но даже с ними она оказалась бы на последнем месте, не вмешайся ее влиятельный любовник.
     – Значит, меня не обманывали! А я, дурак, не верил! И кто он?
     – Не знаю. Какой-то начальник.
     – Это коррупция, и больше ничего! Куда смотрел отдел проверок?!
     – Куда, куда. Куда и все. На ее ноги.

     Борис махнул рукой.

    – Не продолжайте, я все понял. Как я наивен, требуя справедливости!
    – Ноги – до ушей, – сказал Николай, – а что интересует современную публику.
    – Ноги прекрасные, но все-таки не до ушей! Не преувеличивайте. Между ногами и ушами еще уйма интересного, могу даже перечислить. Да, я эстет! Эстет и гурман. Может, поэтому и многим не нравлюсь.

    Николай закрыл глаза.

    – Признайтесь, а вы ведь отправились на конкурс только ради нее. Глупенькая, длинноногая. Казалось, никакого риска.

    Борис поправил воротник.

    – Ну, нельзя так говорить… хотя и из-за нее тоже! Ничто человеческое мне не чуждо. Да, лучшее в женщине – ее ноги. В любой, даже сотруднице отдела кадров. Ноги – зеркало души! Глаза обманут, а ноги – никогда! Один взгляд, и сразу фантазия, как она несет глупости на конкурсе… и в результате праздничный ужин с ней в главной роли. Ммммм! Пальчики оближешь, и не только пальчики. Все шли на Эллочку! Все! Из-за нее случился такой ажиотаж. Как прознали, что она выступит, толпой понеслись записываться! Не счесть поэтов образовалось. Размножились, как тараканы за холодильником. Понимали, что отмечать итоги приглашают только участников, ну и коллег занявшего последнее место… Вот оно, искушение творчеством! Мотивация, доступная каждому!
     – К нам никто не придет. Будут одни наши.
     – Как? – опешил Борис, – почему?
     – А вот так. Не заинтересовались.
     – Друзья называется! Знаешь людей тридцать лет, и на тебе. Бросили! Не по вкусу пришелся! А на Эллочку бы наперегонки сбежались! Вы считаете это нормальным?
     – Не завидуйте Эллочке, мы проведем мероприятие сами, – произнес Николай, – так сказать, в семейном кругу. На должном уровне, обещаю.
     – Буду надеяться.

     Лифт остановился, двери лязгнули и открылись.

     – Не хочу, – вдруг сказал Борис.

     Николай ничего не ответил.

     – Скажите что-нибудь, – проговорил Борис.
     – Что, – отозвался Николай.
     – Что все правильно, так и должно быть, хоть что-то. Пожалуйста!
     – Так и должно быть, – хмуро сказал Николай.
     – Спасибо. Идем.

     И Борис твердым шагом направился сквозь темноту к дверям своего отдела.

     …В кабинете их ждали. Бумаги были убраны, столы сдвинуты на середину и покрыты скатертью. Лампы светили необычно, таинственным и неярким пещерным огнем.
Все были здесь. Седой Аркадий Васильевич, задумчивый Михаил Федорович, смешливые близнецы Виталий Антонович и Денис Кириллович, рослая мужеподобная и почему-то держащая руку за спиной Анастасия Владимировна, и еще несколько чиновников. Даже новый заместитель начальника, Роман Семенович, стоял вместе со всеми и нетерпеливо улыбался.

     Борис взглянул по сторонам и тяжело опустился на стул.

     – Медленно вы шли! – радостно потер руки Аркадий Васильевич.
     – Пока документы оформил, в отдел кадров сходил, заявление на убытие составил… – потупясь, пробормотал Борис.
     – Нет-нет, что вы. Не надо оправдываться, мы все прекрасно понимаем. Чай, не в первый раз! Вы еще молодцом, держитесь. Помнится, Ивана Александровича в том году часа три ждали, и он вообще у дверей в обморок хлопнулся… – успокоил его Михаил Федорович.
     – Простите, но это случилось два года назад! – поправил коллегу Виталий Антонович.
     – Два года?! Как время летит…
     – Сейчас. Одну минуту, – вздохнул Борис.
     – Пожалуйста, не волнуйтесь вы так, нам неудобно! Мы никуда не торопимся. Весь вечер впереди. Лично я на всякий случай даже немного перекусил после обеда.

     Борис поднял голову и спросил:
     – Можно мне сыграть? Я недолго…
     – Конечно, право на последнее желание – святое!

     Борис встал, взял трубу, и кабинет наполнился печальной мелодией. Далекие воспоминания, тоска по чему-то невыразимому, щемящая грусть и надежды молодости – все слилось в ней воедино.

     Кто–то из чиновников смахнул слезу и отвернулся, другие силились не выказывать чувств, но равнодушным не остался никто.

     Скоро мелодия стихла. Борис опустил трубу и сказал:
     – Все. 
     – Потрясающе! – шмыгая носом и вытирая глаза, ответил Денис Кириллович, – Эллочке до вас как до луны! Но, что есть, то и будем есть.

     Он поднял со стола бумагу, вверху которой большими буквами виднелась надпись «раздел № 6 «Об аутсайдерах», и по-судейски вытянул ее перед собой.

     – Зачитывать?
     – Не надо, столько раз уже слышал.
     – Как хотите, – пожал плечами Денис Кириллович, и вдруг картинно уставился за спину Бориса.
     – Ой, что это?
     – Где? – обернулся Борис.

     И в эту секунду Анастасия Владимировна, как заправский мясник, ударила его в затылок тяжелой медной пепельницей.

     Борис, будто сломанная кукла, тихо свалился на пол.

     Аркадий Васильевич наклонился к телу, попробовал отыскать пульс и хитро осклабился.

     – Анастасия Владимировна, великолепно! Одним махом! Вот он, опыт работы в суде! Без вас Ивана Александровича десять минут пришлось колотить, аж соседи по батареям застучали, потише, дескать.

     Все зааплодировали и бросились поздравлять заметно смущенную Анастасию Владимировну.

     Все, кроме Николая. Он отошел в сторону и даже не посмотрел на суетящихся с носилками поваров из Министерской столовой.
 
     – Что с вами? – участливо спросил Михаил Федорович, – дома что-то стряслось?
     – Спасибо, ничего. Все отлично.

     …Бориса подали через два часа.

     Он лежал на огромном блюде лицом вверх. Без одежды, но с яблоком во рту и для сохранения приличий кое-где усыпанный зеленью, фруктами и прочим гарниром. Лицо спокойное, умиротворенное, как у отшельника. Истину нашел, но не скажет. Может, из-за того, что мешает яблоко.

     – Не знаю, каков Борис на вкус, но выглядит он прелестно! Куда лучше, чем пару дней назад. И хорошо, что нет гостей, нам больше достанется. Лишь бы не пересолили. Не люблю, когда людей пересаливают, – восхитился Денис Кириллович.
     – Не должны, опыт у поваров огроменный. Даже замариновали ненадолго по особому рецепту. 
     – Прекрасно! Не Эллочка, конечно, но тоже кое-что!

     Аркадий Васильевич в нетерпении потянулся с ножом, но его схватили за руку, поскольку начальник поднялся со стула и хотел произнести речь.
 
     – Дорогие друзья! Мы собрались в соответствии с инструкцией почтить память безвременно ушедшего в соответствии с инструкцией нашего товарища и отпраздновать итоги очередного конкурса самодеятельности. Будем грустить и радоваться! Лапша и шампанское отлично сочетаются друг с другом и с присутствующим здесь Борисом. Да, жизнь непредсказуема! Только вчера он бегал по кабинету, заранее нумеруя на кулинарной схеме детали Эллочкиного тела, и тут на тебе! Шаловливая фортуна вдруг развернулась самой интересной частью Эллочкиных ног, но это, товарищи, была не эротика!

     Он вздохнул и развел руками.

     – И еще важный момент! Поскольку шампанским мы явно не ограничимся, а сочетание серьезного алкоголя и мясной закуски неразрывно связано с философией, нашпиговано ей, как подсознание граждан запретными желаниями, поэтому следует не убегать от неизбежного столкновения наших нетрезвых умов с фундаментальными вопросами бытия и подставить под удар наиболее мягкую часть тела. Короче, надо выбрать тему для разговора и определиться, чем будем запивать философию. Хит сезона – грибные настойки со специальными пометками. «Для бесед о политике», «о культуре», «о женщинах» и другими. Градус примерно один, но грибы разные. Язык развязывают в загодя выбранном направлении.

     – Давайте, наверное, о культуре, – предложил Денис Кириллович, – о женщинах хорошо бы пошло, окажись у нас в гостях Эллочка, а так грустно получается.

     – Вы правы, – кивнул Роман Семенович, – закуска должна напоминать тему беседы, а Эллочка, увы, нас не порадовала. Ну что ж! Женщины вообще многого не понимают, и не в силу своей интеллектуальной слабости, а по причине иных жизненных ценностей, которые мы должны уважать, хотя они просто какой-то кошмар. Но, думаю, Эллочка еще непременно выступит на конкурсе, и будем надеяться, перед этим разругается со своим любовником, хахаха. Надо верить в хорошее, и оно обязательно придет.

     – А может, сообразим коктейль? Кризис духовности взболтать с социальным неравенством в пропорции один к трем, и сверху дольку лимона? – сказал кто–то.
     – Прекрасная мысль! – откликнулся Виталий Антонович, – философия славно размягчает мясные блюда, особенно мозги, а что нам еще нужно? Если нечаянно найти истину, дальше придется пить молча! 
     – Вот неплохая о культуре, – вернулся за стол Михаил Федорович с поллитровкой в руке, – с уклоном в традиционные ценности. Неочищенный спирт, сорок градусов…
     – На мухоморах?
     – А как же!

     …Скоро эта бутылка была выпита, за ней другая, третья… Разговоры потекли нескончаемым потоком, за час добрая половина Бориса разошлась по тарелкам. 

     – Попробуйте филейчика, – советовал кто-то из темноты, –  у чиновников он обычно жестковат, но сейчас повара научились вымачивать людей для нежности.
     – Эх, а у Эллочки-то мяса на филее побольше!
     – На Эллочке оказалась бы огромная толпа! И драка за каждый кусок! А тут… в кругу единомышленников… тихо, спокойно… чего еще желать! Прекрасный вечер! Хочется такие почаще! Никто на следующий конкурс не собирается?
     – Спасибо Борису, устроил нам праздник!
     – Можно сказать, пожертвовал собой, хотя и сопротивлялся, как мог. Самодеятельность – удел мужественных, – поддакнул еще кто-то.
     – Выходит, от неудачников обществу больше пользы, чем от победителя. Какой от него толк? А тут – вот он, на блюде.
     – Надо постараться сохранить то хорошее, что было в нем.
     – Сохраним, не беспокойтесь! Все мы теперь немного Борисы!
     – А все-таки жаль, что он не с нами.
     – Ну как же не с нами. Кусок кого у вас на тарелке?
     – Я имел в виду, метафорически!
     – Он перемещается в наши желудки как метафорически, так и буквально. Все с ним будет хорошо, поверьте. 
     – А помните, прошлой осенью в соседнем отделе кого-то неосторожно слопали, и к ним его привычки перешли.
     – Ой, умора! Глебу Вадимовичу после застолья тоже начали нравиться мужчины, хахаха!
     – Да, не повезло человеку. А был такой брутальный!
     – Он и сейчас брутальный, особенно когда не носит платье.
     – Протестую! Настоящий мужчина брутален даже в женском платье!
     – Безусловно! А в туфлях на шпильках он только выше ростом!
     – Есть людей все же нужно осмотрительно. Вдруг съеденный окажется плохим человеком и к тебе перейдут его грехи? А Министерство разбираться не будет, ослушался ты инструкций или всего лишь кого-то съел. Понятия «вина» и «справедливость» оно толкует очень творчески.
     – Хаха, что это вы есть перестали? Не бойтесь, надо просто запивать настойкой! Она все нейтрализует, научно доказано!
     – Не волнуйтесь, Борис не таков.
     – Точно? А чего он тогда не был женат?
     – Не знаю. Чужая душа – потемки, но женщин он любил. Так жаждал встречи с Эллочкой!
     – Могла она, кстати, и явиться к своему преданному поклоннику! Некрасиво с ее стороны!
     – Он смотрит на нас, будто живой. Может, спит?

     Роман Семенович поддел Бориса вилкой и засмеялся.

     – Видите? Не шевелится, значит, все хорошо! Я так проверял подчиненных в прошлом отделе, и перенесу свои методы на вас. Откроешь аккуратно дверь, обнаружишь, что кто-то клюет носом, подкрадешься – и вилку ему на сантиметр в зад! Если подскакивает, значит, не спит.
     – Извините, но что такое сантиметр в заднице опытного чиновника? Он и не заметит. От легкой дремоты не очнется! Мало! В специальных  магазинах продаются двузубые вилки, у них проникновение куда глубже, мы вам от коллектива подарок сделаем.
     – Спасибо! Буду очень рад!
     – А я опять вспоминаю Эллочку…
     – Представлять ее на этом блюде означает признаться в неуважении к нашему товарищу! Взгляните, он смотрит на нас с укоризной. Да, ноги у него так себе, но зато прекрасная душа! А согласно теории, душа есть не что иное, как часть тела, поэтому, поедая его, мы пожираем и бессмертную душу. Хахаха!
     – В таком случае ее можно нацепить на вилку?!
     – Конечно! Да вот она, убегает меж тарелок! – ахнул в притворном изумлении Виталий Антонович.

     Денис Кириллович ему подыграл, ткнул вилкой в стол, и, отправив в рот что-то невидимое, выпучил глаза и с манерным удовольствием принялся жевать.

     Чиновники расхохотались и захлопали в ладоши.

     – Истину, кстати, тоже можно вилкой, но на вкус она так себе. Ничего необычного. Плебейская закуска, меня юристы недавно угощали, у них такого добра – завались, – сообщил Аркадий Васильевич.
 
     Николай вдруг резко отодвинул стул и выбежал в коридор, вызвав этим поступком настоящее потрясение. За весь вечер он не проронил ни слова, ничего не пил и не съел ни кусочка Бориса. Коллеги неодобрительно косились на него, но молчали. Мало ли почему у человека испортилось настроение! Однако побег из-за стола – это уже сверх всякой меры. Чиновники вопросительно уставились на Романа Семеновича, но он лишь пожал плечами. Михаил Федорович через секунду тоже встретился с ним взглядом, потом обернулся к двери, и начальник согласно кивнул. Михаил Федорович положил вилку и вышел вслед за Николаем.

     …Тот стоял у окна в конце коридора и смотрел вдаль, на город под пасмурным небом. Михаил Федорович осторожно приблизился и взял его за рукав.

     – Голубчик, да что с вами?

     Николай странно оглянулся, словно не узнавая, и опять уставился в окно. Скрестил на груди руки и проронил:
     – У меня ощущение, будто что-то не так.
     – Не понимаю! – расстроился Михаил Федорович.
     – Я тоже себя не понимаю!
     – Пожалуйста, успокойтесь! Вы просто слишком чувствительны! Что может быть не так, подумайте? Что? Проанализируйте события! Может, навязчивая фантазия или чья-то неловкая фраза выбила вас из колеи? Сходите к психоаналитику, выговорьтесь! Он глуховат, но хорошо умеет слушать! Но это вы сделаете завтра, а сейчас давайте вернемся к столу! Иначе Борис обидится на нас!
     – Я останусь здесь. Хочу побродить по коридорам и все обдумать. Не давите на меня.
     – Это безумие! Уже все разошлись, Министерство опустело! Тут и днем постоянно пропадают люди, а уж ночью… Все извращенцы из кабинетов повылазили. Днем приличные люди, но после заката… Давеча припозднился немного, и за мной до турникета какой-то тип на четвереньках бежал … Пойдемте!
     – Я сомневаюсь в том, что происходящее сейчас в отделе – правильно! – почти выкрикнул Николай.

     – Остыньте! Зачем вы так? Достойная жизнь, достойный финал. Яркий. Сгорел, но не надо драматизировать! Да, у него сейчас проблемы, но со временем все наладится. Если переживать, никаких нервов не хватит! Поберегите себя! Я тоже хотел Эллочку куда больше, чем Бориса, но у жизни свои законы. Талант всегда уступает серости!
     – Так не должно быть! – ударил кулаком по стене Николай.
     – Не гневайтесь! Лучше посмотрите вокруг: небо ясное, воздух чистый, природа безгрешная, но мы, глупые, не понимаем, что Министерство – рай, и не понимаем лишь потому, что не хотим этого понять! А теперь пойдемте скорее, слышите, за углом кто-то зубами клацает!

     – Счастье? Да где это счастье? Может, спросить у проигравших?

     – Если придираться к мелочам, не выйдет ни одного философского обобщения. Конечно, и в счастье есть страдание, иначе какое же это счастье? А еще точнее, в этой смеси страдание преобладает... и даже не преобладает, а растворяет в себе счастье так, что его и не найти… ну и что с того! Не смотри по сторонам, а читай красивые фразы! Вполовину легче станет. У закрытых глаз свои преимущества! Неужели ты не принимаешь Министерство? – сказал Михаил Федорович совсем приятельским тоном. 
 
     – Не знаю, – нервно ответил Николай, – скажи, зачем мы убили и съели Бориса?
     – А, вот оно что! Из сколь необычных источников проистекают сомнения! Тебе как объяснить, по-простому, или по-философски?
     – Сначала по-простому.
     – Ты всерьез решил, что мы ради Бориса могли нарушить инструкцию? Дураков нет! Мы всегда убивали и съедали занявших последнее место! Кто ему виноват, что он выступил так плохо!
     – Гм… а по-философски?
     – По-философски съев коллегу, мы перешагнули через все этическое, и вне его обрели более высокую цель!
     – Какую?
     – Странный вопрос! Конечно, неизвестную! Но надо верить, что она есть, мы просто о ней не знаем! Потому что если думать иначе, как питаться неудачниками? Таково бытие! Другое – лишь фантазия, помяните мое слово! Меньше разума, друг мой, больше веры в Министерство. Иное  – бунт, а ты знаешь, как Министерство поступает с бунтовщиками. Как мы с Борисом! Все попытки понять разумом логику Министерства завершаются бунтом. Не может разум охватить ее! Мысль – это бунт! Рациональное греховно до мозга костей! Скорее к столу, пока не согрешил еще больше!
     – Нет, – сказал Николай твердым голосом, – сейчас не пойду. Я должен побыть один. Я не боюсь. А ты возвращайся. 

     Михаил Федорович пожал плечами и ушел, по дороге осторожно обойдя с рычанием протянувшуюся к нему из темноты чью-то руку.

     …Николай открыл дверь в кабинет, когда было уже далеко за полночь. Все разошлись, оставив на столе грязные тарелки и множество пустых бутылок. Борис лежал на блюде. Голова осталась нетронутой, а скелет белел, словно обглоданный пираньями.

     Николай заглянул в бар, покопался среди бутылок и вытащил одну. Темное стекло, на этикетке надпись – «настойка экзистенциальная, сто градусов». И череп с костями нарисован.

     Подошел к столу, налил почти полный стакан и выпил. Потом еще один. Искоса посмотрел на Бориса и обнаружил на бедре остатки мяса. Взяв чистую тарелку, аккуратно срезал, и следующий стакан уже был с закуской. Прожевал, откинулся на спинку стула и произнес:
     – Друзей надо есть в одиночестве.

     Встал и попытался вытащить у Бориса изо рта яблоко, но тот держал крепко.

     – Ну и ладно, – махнул рукой Николай.

     Посидел еще немного, и его лицо скривилось.

     – Да, в одиночестве, а не устраивать дешевый балаган! Мерзкая застольная философия, пошлые рассуждения людей, которые прочитали пару книг и возомнили себя вправе судить обо всем на свете! И я тоже отвратителен! Не могу сказать толпе то, что о ней думаю. Даже промолчать едва способен!

     Вздохнул, налил еще, но не выпил и посмотрел в лицо Борису. Тот будто улыбался.

     – Почему та, что должна лежать на блюде, сейчас ходит, попирает землю своими длинными ногами? Почему нет правды и справедливости? Скажи, ведь ты ведь что-то знаешь!

     Он опять попробовал вынуть яблоко, но не смог.

     – Что ж. Не хочешь, не говори. Спи спокойно, старый друг. Ты боролся, но проиграл подлой судьбе. Мне будет тебя не хватать. Спасибо за все. Было очень вкусно.

     Николай вздохнул, выключил свет и направился к двери.