Виктор неподвижно стоял на лестничной клетке, в темноте перед дверью в свою квартиру. Лампочка в подъезде горела, но вечерняя темень лилась через окна тяжелым потоком и вплотную подступала к неяркому огоньку.
Виктору было лет пятьдесят. Невысокий, плотный, похожий на начальника какого-нибудь департамента. Спокойный, солидный и уставший. В дорогом пальто, с кожаным портфелем в правой руке.
Он стоял уже несколько минут, будто оттягивая время своего возвращения, потом очнулся и быстро нажал кнопку звонка. Раздалась приглушенная электрическая трель и за ней голоса. «Папа! Папа пришел!». Дверь распахнулась, на площадке появился свет и нарисовал лица детей – девочки лет семи и мальчика, совсем маленького, только научившегося ходить. И лицо жены – красивой, черноволосой, вдвое моложе Виктора.
– Ты опять поздно, – огорченно сказала она, обняв Виктора, и, не подпустив служанку, сама помогла ему снять пальто, – мы так ждали. Дети не захотели ужинать без тебя.
– Много работы, - вздохнул он.
… За ужином жена почти все время что-то говорила, смеялась. Виктор рассеянно слушал, иногда задавая короткие незначащие вопросы. Служанка кормила сына; он баловался, однако не забывал открывать рот для ложек с кашей. Дочь рассказала, что сегодня проходили в школе, и принесла свои новые рисунки.
– Очень хорошо, - похвалил отец.
…Через несколько минут ужин закончился. Виктор отодвинул стул, встал и виновато посмотрел на жену.
– Опять пойдешь к себе? – расстроилась она.
– Да, – кивнул Виктор. – Столько всего навалилось, на службе не успеть.
Он поднялся на второй этаж, открыл ключом дверь и оказался в небольшом кабинете.
…Шкафы, полки с книгами. У занавешенного окна – стол из темного дерева, на нем лампа, разбросанные бумаги и карандаши. Виктор захлопнул дверь, запер ее на замок и приложил ухо. Ничего не слышно. Он облегченно вздохнул, и его губы растянулись в изогнутой улыбке – улыбке, которую никто никогда не видел. Улыбке, вмиг надевшей на него маску безумца. Затем он подошел к шкафу и открыл нижний ящик. Покопавшись, достал со дна что-то, обернутое газетой, формой и размерами с небольшую книгу.
Боязливо оглянулся, положил вещь на стол и потер от предвкушения ладони.
…Металлический прибор. Медный, наверное. Спереди – стеклянное окошко, за ним стрелка и полукруглая шкала. Сбоку – небольшой рычажок. Следы высохшей грязи. Осталась с тех пор, когда Виктор случайно нашел это на улице.
И все. Никаких цифр, букв или знаков, которые могли хоть немного разъяснить, что это, и для чего предназначено.
Виктор, склонившись над столом, словно сумасшедший алхимик над ретортой, с минуту смотрел на прибор, затем снова оглянулся, вытер со лба пот и щелкнул рычажком.
…Прибор еле слышно загудел, стрелка качнулась, заплясала. Свет в комнате померк, один из карандашей на столе задрожал, будто в судороге, и покатился. Виктор облизал губы.
– Ну же… ну…
Заточенный конец приподнялся, и карандаш взлетел над столом. За ним следом и другие вещи близ прибора – карандаши, ручки, листы бумаги – тихо поднялись в воздух и закружились в неспешном таинственном вихре.
Скоро они разлетелись по комнате. Поворачиваясь, они медленно взмывали к потолку, останавливались на полпути, и так же медленно плыли назад, приближаясь к полу или к поверхности стола, но не падали, а взлетали вновь, опять подброшенные чьей-то невидимой рукой.
Бронзовое пресс-папье осталось лежать, оказавшись тяжелым для этой игры; Виктор поднял его, отпустил, и оно неторопливо вернулось на место, покачиваясь из стороны в сторону, словно огромное перо.
– Да… – очарованно и счастливо шептал Виктор, позабыв о жене и детях, о престижной и невыносимой работе, и вообще обо всем, таком ненастоящем и ненужном, видя, как чудесное в тишине танцует перед ним, – да… да…