Женя, как певчая, чувствовала себя уверенно, но как регент ... Увы! Ей не хватало ни опыта, ни знаний. Было только огромное желание всему этому научиться. И она училась. И за помощью часто обращалась к Жанне, которая теперь регентовала в другом храме. О Левушке они не вспоминали. Какая-то сила не давала раскрываться этой теме в словах. Слова - они ведь своим звучанием прошлое возрождают ... и озвучивать Левушкин уход и все последующие события, язык просто не поворачивался. Было такое чувство, будто Левушка все видит, и его всегда спокойные глаза молчанья требуют.
После ухода Жанны, Жене пришлось петь партию сопрано. А так как у неё не было такого высокого регистра, такого яркого сверкающего тембра, как у Жанны, все произведения ей пришлось настраивать ниже. От этого звучание хора изменилось. Появилась строгая сдержанность и какая-то наивная доверчивая искренность. В этом тихом и скромном пении теперь просьба и смирение трогали душу.
И чем могла гордиться Жанна?... Не было у неё такого сокровища, такого красивого голоса... Была лишь просьба принять то, что есть. Этим новым, почти домашним, совсем не концертным звучанием хора Женя делилась со своей подругой Валей, которая совершенно не умела петь. Все мелодии в её исполнении приобретали неизвестные воспитанному слуху лады. Она, как птица меняла ритм, вылетала из тональности и создавала совершенно новое звучание знакомой мелодии. Иногда это слушать было интересно, а иногда невыносимо.
Валя уже несколько лет посещала разные конфессии Божеских посланников. А они, после развала Союза, росли как грибы после дождя. У американцев она сумела устроить дочку бесплатно учить английский язык. У протестантов часто давали хорошие подержанные вещи. Католики отдавали продукты: растительное масло, чечевицу, макароны и многое другое. А это была серьезная поддержка в годы Великого Обворовывания Родины. Но больше всего в посещении этих божественных общин ей нравилось открытие неизвестных ранее мыслей, взглядов и просто неравнодушие к собственной персоне. Казалось, там её все любили и понимали.
Её черные глаза всегда несли в себе огромное любопытство к людям. Она старалась разгадать ту, невидимую скрытую сторону их жизни, старалась узнать их слабость, старалась осторожно входить в их мир и там незаметно повластвовать. Но чтобы властвовать - нужно понравиться и Валя вначале старалась ко всем подладиться Издали, когда она находила очередной объект, её глаза еще больше темнели, как бы уходит в себя, в только ей понятный мир. И в этом взгляде было что-то мрачное и немного страшное.
Дома Валя слушала в записи песни под гитару о любви к Богу, и Женю это очень смешило. Женя этого не понимала и не принимала. Вот сидит человек, играет на гитаре и вникает в Божественную тайну. Ей казалось, что тема "Доверие к Богу" только в одинокой тишине души может себя открыть. И перенесение этой тайной связи "духовно невидимого" в быт и застолье, казалось ей чуть ли не богохульством. Ритмические спиричуэлсы ей нравились. Но! ... Они возникли, как историческая неизбежность насильственного соединения разных культур. Там это стало спасением людей. Там все понятно.
Об этом они часто спорили. А потом забыли, так как Валя перестала посещать заграничных Божеских посланников. Она влюбилась в молодого православного священника, её последнюю любовь, так она это называла.
Это был Леша. Он окончил университет, преподавал в школе и когда-то играл в литературном театре. Этот факт многие запомнили и многих прихожан это вначале оттолкнуло. По их мнению, артист по своей сути не может быть чистым, искренне верующим человеком. Но позже, узнав его ближе, они, конечно, изменили свое отношение.
Леша стеснялся себя. Стеснялся своего полного тела, своих мягких пухлых губ, всего в себе стеснялся. Этот остроумный, обаятельный человек себя не ценил. Он хотел видеть себя другим. Но это чувство - нелюбви к себе, мгновенно таяло в общении с другим (все равно с кем). Разговаривая, он мог так увлечь и так раскрыть собеседника, что сам процесс беседы превращался в радостное открытие себя и всех вокруг. С отцом Алексием общаться все хотели. А он с интересом наблюдал, как меняется лицо собеседника, как появляется румянец от волнения и оживают чуткие глаза. И человек, разговаривая с ним, находил в самом себе ростки внезапных, неведомых ему до селе мыслей, чувств и радовался узнаванию себя.
Отец Алексий был очень наблюдательным. Еще в литературном театре он заметил, что у молчащего человека тяжелое, немного отталкивающее лицо. Но стоило ему заговорить о чем-то, эта маска исчезала. Слово - вечно неразгаданная сила, его - лицо меняла на глазах.
Умение общаться шло у него из внутреннего теплого чувства к людям. Люди для отца Алексия все были обожествлены. Все! И были бесконечно интересны. Открыв для себя Бога, он в этом открытии воспринимал людей бесконечно интересными. Бесконечно бесконечными! И он всем сердцем окунулся в это новое, счастливое для него понимание единства человека и вечности.
Прихожане очень тепло относились к отцу Алексию. Тетя Женя, у которой он вначале снимал комнату, всем ласково рассказывала: "Смотрю на него, сидит, ладошкой подпер щечку, такой ладненький, такой домашний и губки бантиком. Ох, как люблю-то я его".
После окончания института он год работал преподавателем, затем служил дьяконом. Сюда его перевели уже священником. И для этого были веские причины. Отец Антоний быстро восстанавливал эту кирху. Его деловые качества подводили к мысли о его скором переводе. Нужна замена. А пока в храме они вдвоем служили. Два мягких голоса лились из алтаря.
И вот, в этого умного, скромного священника влюбилась Валя. "Для меня близость с любым человеком начинается со взгляда - рассказывала она Жене. - Когда я вошла в храм, отец Антоний и отец Алексий молились перед иконой. И он в это время обернулся. И на меня взглянул. И все...Я поняла... Я все этим глазам отдам! Все! Всю себя до капли! Его глаза - они такие невинные. И смотрел он на меня всего несколько секунд! И не знаю, почему он задержал на мне свой взгляд!... Не знаю, почему он обернулся! Но жизнь моя стала другой. Теперь в моей жизни есть он. И не заслужила я, наверно, таких взглядов".
Влюбилась женщина, у которой взрослая дочь, у которой за плечами немалый жизненный опыт, у которой многое не сложилось. Но Валя ни о чем не жалела. Она жила вечным ожиданием чего-то... Чего? Сама не знала. Её прабабка по материнской линии была цыганка. И в её черные глаза (как у прабабки) влюблялись многие, но счастья не узнали. И многие ей честно признавались - "Ты не даешь себя любить". И это было правдой. Она чужие чувства не ценила. Ну есть - так есть, а нет, так и не надо. Она любовь мужчин к себе не берегла и пользоваться ею не хотела. Цыганка вольная.
Но кровь цыганская и пользу приносила. Буквально перед развалом Союза Валя получила хорошую двухкомнатную квартиру. А до этого они с дочкой жили в общежитии. Там все друг друга знали. И к Вале молодые и не совсем мамаши часто со слезами приносили успокаивать своих маленьких детей. "Валь, помоги, не могу я больше, не могу... Убила бы..." Они почти кидали ребенка на диван и убегали.
Валя садилась рядом и разговаривала с тем, кто так обиженно орал на жизнь, на всех вокруг. "Ребенок, славный. Какой же у тебя носик. А ручки махонькие! Дай поцеловать! Не хочешь. Ну, не надо. Не буду. Ты мой хороший. Умница. Ну надо же таким родиться! Просто чудо!" - Она ласкала, тихонько прикасаясь и поглаживая ребенка ладонями. Она приручала его, брала на руки, обязательно умывала и постоянно им восхищалась. От восхищения к себе, ребенок засыпал с улыбкой.
Вот так всем помогала. Был случай, она ладонью прикоснувшись, снимала головную боль, прекрасно понимая - душевное здоровье, здоровым не всегда бывает.
Женя, слушая "о любви с первого взгляда в его карие глаза" сразу поняла, что Валя нашла себе новую игрушку, что теперь она, чтобы постоянно видеть отца Алексия будет всегда рядом с ней.
Продолжение следует.