Из нового романа "Деликатная работа". Глава 2.
В один из субботних дней Дмитрий Дмитриевич выехал на дачу, в загородный дом на Карельском перешейке. Небольшая деревня с двумя десятками покосившихся домиков местных жителей, преимущественно стариков, раскинувшихся вдоль дороги прямо в сосновом лесу. Ее никак нельзя было отнести к элитной зоне Петербурга. Но Дмитрий Дмитриевич еще в юности, попав раз случайно в эти места, когда ездили по грибы,полюбил деревеньку за её ненавязчивою самобытность. И когда появились деньги, обосновался здесь. Справедливо рассудив, что лучше здесь подальше от завистливых глаз, таких как он - новых русских, чем престижное место в районе Репина или Сестрорецка. Тем более, что природа здесь была необычайно красивая и еще не изгажена человеческой цивилизацией.
Извилистая быстро бегущая речушка звенела серебристыми колокольчиками почти круглый год. Только январские морозы, бывает, скуют ее тонким ледком, звон слегка приглушается, и уходит под воду. Но как только морозы ослабевают, на середине реки появляется сначала узкая пройма с острыми краями-льдинками. А затем и вся середина зарябит быстрой серой змейкой, то и дело нырявшей то под крутой бережок, то под упавшее дерево, а то и просто под огромный камень-валун, и снова появится веселый перезвон воды. А кругом белым-бело от девственной чистоты снега. Даже вечно зеленые сосны и ели закутаны так, что они едва держатся на своих стройных ногах-стволах: вот-вот обвалится и рухнет вниз вся их красота. Но это видимая тяжесть. На самом деле, снега спасают деревья, не давая им погибнуть в лютые морозы, окутывая их пушистым одеялом.
Летом здесь было тихо и прохладно. Даже вечные спутники летнего тепла и света – комары – почти, что не беспокоили. Их здесь не было из-за сухой песчаной почвы. Осень же в этих местах была так прекрасна, что Дмитрий Дмитриевич в любую свободную минуту стремился это время года провести в своей любой Горушке – так называлось это замечательное место.
Весна не нравилась Дмитрию Дмитриевичу нигде: ни в городе, ни в деревне. Слякоть, неопределенность – днем вроде бы потеплеет, хоть раздевайся, а ночью опять холод, неуютно. Весной как никогда чувствуется одиночество и нападает тоска. Нет, это не его время года. Он ,Стрелец, родился в конце ноября, поэтому любил осень с ее хмурым небом, непредсказуемой погодой и благородством редких погожих дней. Они ничего уже не обещают, но дают шанс. Используй, не ленись!
И первая пороша, словно первая любовь, и первый бодрящий заморозок, и первый хрустящий ледок – словно все за одну ночь посеребрило: и лес, и речка, и озерца по дороге в город. Правда, лучше осени ничего нет! Хоть впереди холода, морозы, метели и бездорожье, но воистину только зимой и можно почувствовать всю прелесть тепла и уюта собственного дома сидя у потрескивающего камина и попивая мелкими глотками армянский коньяк с крепко заваренным чаем с бергамотом, наслаждаясь букетом экзотических южных сортов винограда и травы. Ради этого стоит жить, строить, любить. Делать деньги в конце концов. Человеку много не надо: конец у всех один, что у знаменитостей, о которых говорят без умолку все дикторы радио и телевидения, что у важных политических персон, что у простых граждан, рядовых обывателей, просто зевак, пролежавших всю жизнь на диване. Благородные и убогие, красавцы и красавицы, умные и дураки – всем им нужно будет только два метра кладбищенской земли. Все там будут рано или поздно, только в разное время, и при разных обстоятельствах... Но одно несомненно, ради чего стоит появиться на свет – оставить после себя доброе имя. Миром правит доброта, кто и когда бы не хотел поменять добро на зло, на богатство, могущество, власть. Все это вместе взятое уступает справедливости, доброте и искренней улыбке родившегося человечка…
И слава Богу, что миром правит доброе, а не злое. Иначе невозможно было бы во что-то верить, надеяться и любить. Человек прекрасен тем, что он человек с обдуманными поступками, животное тем, что оно живет инстинктами. Жизнь – это испытание на человечность. Не может человек прожить всю свою жизнь без ошибок, без подлости или обмана, а чаще всего – самообмана. Каждый из нас в глубине души осознает, что не прав был много-много раз, но признаться в этом не хочет даже самому себе. Сам себе он говорит и считает, что раз окружающие обожествляют его и целуют ему руки, значит он хороший. Не могут же все окружающие лгать и льстить? Вот как только человек задает себе этот вопрос и удовлетворяется ответом «Да, не могут», он перестает контролировать себя и начинает любить только себя любимого. Так и возникает самообман. Тогда вся надежда на человека со Стороны, только он может сказать: «Король-то голый!. Наверное, из-за этой горькой правды цари, короли и шейхи держали в своей свите шутов. Никто другой, кроме них, не смел сказать владыке такое, о чем все знали, перешептывались, но боялись произнести вслух. Шутам дозволено все: смеяться над недостатками, критиковать дурные поступки, изобличать тайные желания и самое ужасное – предсказывать крах империи или смерть самого владыки. Но время стерло прошлое, а настоящее живет все по тем же законам. Правда шутами стали вполне законным образом целые толпы прислужников. А наиболее известные шуты приобрели славу телезвезд.
Над всеми превратностями человеческих судеб думается больше всего ранней весной или осенью. Так случилось и с Дмитрием Дмитриевичем.
Еще вчера вечером, до отъезда Дмитрия Дмитриевича в Горушку, в городе стояла типичная для Питера слякоть, дождь вперемешку со снегом. Простояв в пробке Старо-Невского, Дмитрий Дмитриевич выехал на мост Александра Невского и невольно бросил взгляд на Неву. Серая, налитая свинцовой тяжестью вода, медленно катилась к Балтике. Кругом по берегам такая же серость, с редкими вкраплениями отражений ярких рекламных щитов и сталинской эпохи построенных громадами домов. Вода дугой огибала весь левый берег и уходила в даль.
Хотя в машине было тепло, и кондиционер гнал и гнал очищенный и подогретый воздух, легкой струйкой лаская лицо, Дмитрий Дмитриевич поежился, словно от холода:
- Бр-р-р… Север все же у нас, как ни старайся обойти, - подумалось ему.
На Красногвардейской площади, сделав резкий поворот вправо, машина закачалась от выбоин и колдобин. «Совсем мэрия не чешется», - машинально выругался Дмитрий Дмитриевич, и, проскочив под красный свет через пару сотен метров свернул на стрелке светофора влево и по проспекту Большевиков понесся прямиком почти не тормозя, и плавно выехал за город на Ладожское шоссе. Грязи на трассе становилось все меньше и меньше, и где-то за Всеволожском она пропала совсем. Кругом забелело от падающего, словно засахарившегося на деревьях снега. В ранних сумерках зимнего вечера все это выглядело из затенённых стёкол машины фантастически красиво.
Проснувшись рано утром в небольшом,но хорошо отделанном коттедже на окраине Горушки, Дмитрий Дмитриевич первым делом подошел к окну и обмер: тихая зимняя сказка стояла перед его глазами. Кругом тишина и белый, до синевы, пушистый снег, а неяркое северное солнце только-только поднималось над крышами сахарных домиков.
На крыльце послышались шаги и раздался легкий предупредительный стук в дверь:
- Дмитрий, к тебе можно?
- Заходи, заходи, Алексей Федорович.
Дмитрий Дмитриевич открыл двери и увидел на пороге мужчину в рваном тулупе. Мужчина неопределенного возраста, с поросшей седоватой и редкой щетиной на мятом лице и озорными голубыми глазами.
- Привет, Федорыч, здравствуй, - они пожали друг другу руки как старые друзья.
- Я говорил вчера старухе, это же Дмитрич приехал, когда ты проскакивал мимо дома. Правда, выпивши был. Она заругалась, чудится тебе, мол, старый дурак. Ан нет, это ты и есть. Не настоял на своем, а то вчера бы и свиделись. Вот ведь, старая, что ни скажу – все не так. А ты тут как тут!
- Ладно, ладно, Федорыч, ты проходи, садись. Рассказывай, все ли в порядке?
- Дмитрич, ты погоди о деле-то, дай сперва похмелиться. Нет мочи терпеть. Голова, что чугун в печке гудит. Спасу нет…
- Что будешь? Коньяк или водку?
- Водка, конечно, она слаще, а коньяк твой клопами пахнет. Пьешь от нужды, а вкуса нет. Опять же, не знаешь чем закусить. Водочку под что хочешь: хоть грибком, хоть огурчиком, хоть коркой хлеба – все пойдет. А коньяк, или этот, как его, липкий такой…
- Ликер?
- Во-во, ликер, мать его так. Не знаешь потом чем и заесть. Во рту слипается, и запах как от одеколона. Не-е-е, водочка она и есть водочка.
- Бери, Федорыч.
И Дмитрий Дмитриевич подал налитый до краев хрустальный стакан с водкой. Старик замолчал на минутку, и сделав усилие над собой заставил не трястись руки. Взял стакан и плавно наклонив медленно выпил, причмокивая от удовольствия губами. Дмитрий Дмитриевич хлопнув дверью холодильника достал колбасу, балык из осетрины и банку своих любимых маслин.
- Ну, чем будешь закусывать?
- Но Федорыч даже не ответил. Он ровным счетом не обратил внимания на всю эту богатую закуску. Взял только в руки кусочек хлеба, который поднес к носу и долго нюхал корку.
- Вишь, в городе, какой душистый хлеб пекут! Наши-то совсем разучились. Спекут не хлеб, а кирпич. Есть не хочется.
- Ты закуси, закуси, Федорыч, не то снова за пьянеешь.
- Не-е-е. Сейчас мне будет совсем хорошо. Баньку пойду топить. Дмитрич, ты где хочешь мыться, в своей или в нашей?
- В твоей, Федорыч, погреться хочется так, чтобы в ушах звенело. Сделаешь?
- Тогда уж точно нашу. В ней пожарче, чем в твоей будет. Сейчас Лешка встанет, воды в котел натаскает, я и затоплю. А с обеда пожалуйте париться будем. Дай еще, Дмитрич, стопку, уж больно хорошо первая привилась, правильно...
- Бери, Алексей Федорович. Ты же знаешь, мне не жалко. Но разомлеешь и пойдешь по соседям стопки сшибать. Никакой пользы от тебя пьяного, и мне не попариться. Кроме тебя никто как надо баньку не истопит. Так что давай, иди, топи. А водка от тебя не уйдет. После баньки пару пузырьков – твои, прямо из холодильника.
Дмитрий Дмитриевич накинул куртку и взяв за плечи Алексея Федоровича, легонько подталкивая, повел к выходу. Выйдя на низкое крыльцо зажмурился от солнца и снега.
- Вишь как зазимовало! Неделю слякоть стояла, а тут на тебе, прёт мороз как на Рождество. Хорошо, когда мороз и солнышко! Да и то сказать, почти конец февраля, 22-го будет равноденствие, зима с весной встретятся, так в народе говорят.
- Хороший денёк. Ты давай, Алексей Федорович, начинай с банькой заниматься, а я тем временем на лыжах в лес схожу. Давно, с лета в лесу не был. Жаль в такой день дома просидеть. Красота-то какая!
- Сходи, сходи, Дмитрич. Шарика не забудь моего взять, любит он по лесу шастать. Да и тебе веселей будет. Мало ли что, лес у нас настоящий, все может быть. С собачкой понадежнее.
- Договорились. А где же твой Шарик? Что-то ни вчера ни сегодня я его не слышал.
- Да вот как холодно стало, я его в сарай посадил. Чего зря морозить? С нам бабке спокойней.Чужаки зачастили. На заулке на цепи без толку на всех лает, а в
сараюхе без надобности боится лаять. Сейчас его спущу, он к тебе примчится. Знает тебя. Как услышит машину твою, сразу ушами заводит и заскулит, как по своим. Чует ,подлец, хорошую кормёжку...
Алексей Федорович шаркая огромными валенками поплелся к своему дому. Дмитрий Дмитриевич постояв еще немного, проводив глазами Алексея Федоровича, пошел к себе завтракать.
Что за чудо зимний лес! Сказка венского леса, застывшая на деревьях. Только тут, в лесу, среди заснеженных елей и сосен, мохнатых пней и валунов Дмитрий Дмитриевич чувствовал себя раскрепощенным и в безопасности. Побродив полдня по глубокому снегу на коротких лыжах, усталый и весь мокрый от пота, Дмитрий Дмитриевич наконец-то добрался до дома. Шарик неустанно шнырявший рядом, едва держался на ногах. Его мохнатая морда с прилипшими кусочками снега была чумазой и смешной. Шарик смотрел Дмитрию Дмитриевичу в глаза словно просил: «Хватит, устал я сегодня, давай пойдем домой».
- Ну что, дружок, и ты устал? Сейчас будем дома.
При слове «дома» Шарик даже заскулил от радости и собрав остаток сил рванул впереди Дмитрия Дмитриевича, только поднятая снежная пыль завихрилась вслед.
- Ну что, нагулялись? – встретил у края забора Алексей Федорович. – Дмитрий, ты собаку никак загнал? Смотри, едва хвостом виляет и голова опущена. Ну, охота пуще не воли. Хотел погулять-иди гуляй. Давай к дому беги, бабка тебя ждет, щей с костями полную миску сварила. А ты, Дмитрий тоже не задерживайся. Иди прямо в баню, она готова, уже как часа два стоит. Да больше, Лешка к тебе два раза бегал, посмотреть- пришел или нет. Бабка забеспокоилась. Время теперь, как после войны – неспокойное. Мало ли, что. Хотя Шарик в обиду не даст, но старуха так и не успокоилась. Потом вижу на бугорке, у края поля, вроде бы твой красный свитер мелькнул. Вот и пошел встречать.
- Хорошо, Федорович, сейчас белье возьму, переоденусь и в баньку...
- Никакой переодёвки! Ты что, загнуться хочешь? Бери одежку, какую ни есть и быстро в баню, не то схватишь лихоманку-простуду, потом мучайся. Там у бабки половики чистые застелены, и как ты любишь, две простыни приготовлено, завертывайтесь как положено, и квас с брусничкой поставила. Давай-давай! Скорее в баньку!
Кое-как отцепив лыжи, и на едва сгибающихся ногах Дмитрий Дмитриевич поднялся в дом, чтобы забрать сменную одежду. Еще через десять минут он уже был на пологе русской бани, истопленной по черному: это когда дым вместо трубы выходит через дверь и узкую прорезь в стене вместо оконца. Стены такой бани черные от сажи, отсюда и название – баня по черному. Дым, когда таким образом топишь баню, вокруг стенок ходит, и нагревает их до такого состояния, что смола начинает сквозь густую сажу проступать. Очаг, где огонь разводят, стоит, как правило, слева от двери и занимает ровно одну четверть бани. Над очагом, который кладут из камней, из-за чего его в деревне зовут каменка, вешают огромный чугунный котел, литров на сто. В нем воду греют до кипячения, и как только она закипит, ее несколько раз сливают в деревянные бадейки или кадушки, в которых на дно мята подостлана или ромашка сушеная. Из них, когда вода поостынет, девки волосы моют. Никакой шампунь – ни против перхоти, ни по мягкости волос не сравнится с такой водицей.
Котел подвешивается обязательно на толстые железные прутья, которые закрепляют в потолке, иначе каменка может не выдержать такую тяжесть, особенно, когда котел наливается почти до краев.
В такой бане попариться, значит все хвори из себя выгнать. Но первый пар – для здоровых мужиков. Не каждый мужик первым в такую баню пойдет. Уж больно сильная жара. Жар такой стоит, что уши с непривычки вянуть начинают, как лопухи летом от солнца. Первым делом чтобы не испортить такую баню, топят ее исключительно ольховыми или березовыми дровами. Другими нельзя, дух не тот будет. Березовыми лучше, от них жара больше. Второе правило, прежде чем начать париться, нужно несколько раз сильно поддать кипящей водой на каменку и образовавшийся пар выпустить в дверь. Иначе считается, если такой пар не выпустишь, он в голову ударит. И голова после такой бани долго будет болеть. И последнее, перед тем как на полог залезть, нужно веники за парить, чтоб не только сидя на верху, жар ощущать, а удовольствие получать от свежего, как весной березового духа. Такая русская традиция.
Дмитрий Дмитриевич, как только один раз попробовал баню по черному, полюбил ее навсегда. Разные эксперименты проводил: то плеснет на каменку хлебного квасу, а то пива, кто-то научил, что нужно эвкалиптового масла несколько капель добавить. Все перепробовал и понял, что лучше народной мудрости ничего нет. Береза, березовый запах для русского человека тоже самое, что для туземца солнце. И все эти разговоры про непонятную русскую душу гроша ломанного не стоят, и никто ее не поймет, пока не побывал в русской бане. Доводилось и не раз побывать Дмитрию Дмитриевичу и в финской сауне и финской бане, на их исконной родине и в самом народном варианте. Хороши, ничего не скажешь. Но русская баня все же лучше. Не то чтобы экзотичней, а практичней, и главное лечит не только тело, но и душу. Только в русской бане Дмитрий Дмитриевич может ни с того ни с сего запеть свою любимую песню армейской молодости: «Не плачь, девчонка, пройдут дожди, солдат вернется, ты только жди». Или уж совсем непонятно, как застрявшую в его душе песню из какого нибудь старого советского кино: «Прощай, Антонина Петровна, не спетая песня моя». Он не знал слов до конца, но мелодия и ритм этой песни были ему так близки и понятны, что он мурлыкал ее всегда, когда парился только в русской бане.
Зайдя в предбанник, застеленный домашними половиками, он увидел на столике в углу глиняные горшочки и стаканы, покрытые белым с кружевами на концах полотенцем.
В сенцах было не холодно и не жарко, чисто и опрятно, лампочка без абажура ярко освещала небольшое помещение. Раздевшись догола, Дмитрий Дмитриевич дернул за ручку тугую дверь и жара моментом обдала его со всех сторон.
На полу, на корточках замачивал веники Лешка, сын Алексея Федоровича.
- Привет Алексей.
- Здравствуйте Дмитрий Дмитриевич.
- Да, ладно тебе выкать, что первый раз знакомы. Как веники?
- Да, дедка каких-то дал, вроде бы нынешние, но не свежие. Вот перевязал да помаленьку размачиваю. Сразу-то в кипяток боюсь, опадет листва. Год то сухой был, лист плохо держится…
Он говорил не спешно, слегка заикаясь, ловко и быстро орудуя в деревянной кадушке вениками.
- Вот теперь пора заваривать. Ты садись, Дмитрич, на полог, а я сдам и запарю веник.
Дмитрий Дмитриевич, чтобы не обжечься, постелил махровое полотенце на доски полка и сел.
- Ну, Алексей, давай.
Лешка быстро схватил сперва веник, плеснул почти кипящей воды, прямо из котла на каменку и на то же место кинул березовый веник, а сверху начал его обмывать остатками горячей воды из большого ковша, в правой руке, похлопывая одновременно веником по каменке, но все это нужно было сделать так, чтобы листья от раскаленного камня не опали, и вместе с тем запарились бы, сделались мягкими и эластичными. Поэтому нужно было умудриться создать некую паровую баню для веника. Запах березы и игольчатый жар уже не сухого, а увлажненного воздуха достиг Дмитрия Дмитриевича.
- Ты не ложись, сиди, прогрейся, париться начнем когда нутро согреется. А раньше не надо, кайфа не будет.
- Да знаю, знаю. Алексей не учи.
- Это я так, чтобы ты не забывал, Дмитрич, - и Лешка передал один готовый веник Дмитрию Дмитриевичу. Схватил второй и тут же снова стал под ним колдовать у каменки.
Дмитрий Дмитриевич охал, массировал припухлые складки на животе и млел от удовольствия.
- Да ты не дергайся, Дмитрич, сиди себе спокойно. Думай о чем нибудь и не двигайся. Так лучше, иначе все дело испортишь. Не отдохнешь. Ты пока перед паркой сил набирайся.
Через четверть часа сидеть стало невыносимо. Дмитрий Дмитриевич встал с полка и сел прямо на пол. С лица градом стекал пот, затекая в глаза, рот, и Дмитрий Дмитриевич ощущал соленую пряность собственного тела так же хорошо, как он ощущал ее только после близости с любимой женщиной.
- Прогрелся, Лешка. Когда париться?
- Полежи на полу немного. Остынь чуток, сейчас начнем.
Лешка мелким порциями грамм по 50, кидал и кидал на каменку, которая беспрерывно гудела от парообразования, и свет стал таким же тусклым, как в лунную ночь.
- Айда париться! Ты ложись на полок, а я пройдусь по тебе сперва «ногами», а потом «губами», - проворковал Алексей, взяв оба веника в руки
Дмитрий Дмитриевич подошел к полку и хотел было взобраться на него, чтобы лечь на полотенце, но Алексей крикнул:
- Полотенце убери. Ложись на доски. Мы же париться будем, а не мыться.
- Они же горячие!
- Ну, так это ж баня, а не баба. Ложись, тебе говорю.
Дмитрий Дмитриевич кряхтя, лег толстым своим животом на разогретые доски парилки.
- Вот теперь порядок, лежи, расслабься. Ноги чуть врозь, руки вдоль туловища. Так, ну пошли, с Богом!
И Лешка короткими грубыми ударами прошелся по всему телу Дмитрия Дмитриевича. И хотя он знал этот прием хорошо, но каждый раз испытывал одну и ту же нестерпимую боль.
- Лешка!.. Я тебе в морду сейчас дам, если ты не прекратишь так мучить!..
- Да дашь, дашь, только после, - хрипел в ответ Лешка, и все наращивал силу ударов.
Спина Дмитрия Дмитриевича сделалась из розовой в ярко-пунцовую. И вот когда боль стала совсем нестерпимой, Лешка вдруг перестал хлестать по спине и ударил по пяткам. Дмитрий Дмитриевич облегченно обмяк всем телом, слезы покатились по щекам.
- Ну все, разбойник!
- Чичас, чичас.
Лешка поддал еще пару и пошел отделывать пятки Дмитрия Дмитриевича.
- Все говорят, что сила у мужиков в яйцах. Не верь, Дмитриевич, не в них, а в пятках. Читал я, что в Древнем Китае, чтобы убить человека достаточно было 20 ударов по пяткам. 15 – импотент. А мы, русские, научились пятки так парить, что после этого у мужиков знаешь, как стоит! Особенно, через 3-4 часа после парилки. Ты думаешь, почему на Руси раньше детей много было? А парились почти все в банях. Вот где проблема рождаемости зарыта. Заведи русские бани. Хочешь – не хочешь: на бабу потянет. По себе знаю.
- А какая же у тебя, Лешка, баба? Ты же не женат.
- В том-то и дело, что своей нет, приходится к соседке бегать. А она меня лет на двадцать старше. Вот ведь что баня-то делает!
И рухнув от усталости, Алексей сел рядом на скамейку у полка.
- Я-то ладно, хоть к соседке сбегаю. А вот ты-то, куда сегодня денешься, Дмитрич?
И они оба рассмеялись.
- Ну а теперь – в снег, - скомандовал Лешка, и потащил Дмитрия Дмитриевича с полка. – Давай-давай, в снег! Сегодня он мягкий, пушистый. Так что лучше, чем к бабе в объятия упадешь.
Дмитрий Дмитриевич знал, что спорить бесполезно. Бегом кинулся к двери, выскочив в предбанник, опрометью кинулся на улицу, и голяком забежав за угол бани, раскинув руки, плюхнулся в снег. Холода он даже не почувствовал разгоряченное тело лишь только с благодарностью восприняло этот дар, и в считанные минуты привело весь организм в соответствие с обстановкой: тело снова почувствовало холод, и Дмитрий Дмитриевич, полежав еще несколько секунд, бросился обратно в баню.
- На полок, на полок! – командовал Лешка. – Вытягивайся, лежи смирно, не шевелись. А теперь – «поцелуй любимой», - и Лешка стал плавным легким движением нагнетать веником воздух над распростершимся телом Дмитрия Дмитриевича, только изредка дотрагиваясь им до самого тела.
Мягкие нежные волны горячего воздуха и редкие удары веника, как губы любимой увлекли всего Дмитрия Дмитриевича.
И он запел: я помню тот вечер багряно лиловый, акации в белом цвету и твой поцелую горьковато-солёный забыть до сих пор не могу. Чайка, белокурая чайка, моя мечта…
Через полчаса Дмитрий Дмитриевич сидел в предбаннике, облачившись с головой в простыню, как бедуин в пустыне в свой халат и попивал деревенский квас, настоянный на бруснике.
И Дмитрий Дмитриевич любил эту баню так же как себя, и только одного человека он любил больше, чем себя и баню – ее, свою мечту юности Марию.
После бани Дмитрий Дмитриевич долго сидел у камина, завернувшись в длинный махровый халат, пил чай со смородиновым вареньем и отдыхал. Вечер только, только наступал. Синие тени от заснеженных деревьев и не яркая, нарождавшаяся луна, заглянувшая в окно, казалось, усугубляли непривычную тишину. Дмитрий Дмитриевич не зажигал свет, сидел в кресле, вытянув ноги, и без отрыва смотрел на огонь, любуясь языками пламени, которые плясали на сухих березовых поленьях. «Круговорот веществ в природе» - такая мысль лениво проползла в голове у Дмитрия Дмитриевича. Тишину в огромной комнате с высокими окнами нарушали редкие выстрелы сучков в камине, а неяркий теплый свет от него ласкал и сушил влажное бельё после бани и испарину от чая на лице Дмитрия Дмитриевича.