К открытию Достоевского через Открытия Достоевского!
"О, СКОЛЬКО нам ОТКРЫТИЙ чудных..."
(А.С.Пушкин)
***
Открытия Достоевского сокрыты в мысли Федора Михайловича. Да, да, я настаиваю, у Достоевского есть Открытия, совершенные им в художественных произведениях. Конечно, Достоевский не Жюль Верн, но путешествия читателей по "океанам-произведениям" Федора Михайловича в поисках приключений, как и В ПОИСКАХ ЧЕЛОВЕКА, не менее увлекательны и интересны, а из ТАКИХ путешествий и приключений они откроют для себя многое чего такого, о чем раньше даже и не догадывались. Увидеть ОТКРЫТИЯ Достоевского! Вот именно, увидеть! Многие читатели "читают" произведения, но немногие ПРОчитывают образы и мысли Автора. Увидеть и показать! - вот моя задача, ПОКА не говоря об интерпретации, об экспликации увиденного. Полемики много на этот счет. И здесь мне значимо, чтобы читатель увидел ОТКРЫТИЯ Автора, а не оценки интерпретатора. Пусть читатель увидит Автора и его ОТКРЫТИЯ сквозь предложенный мною срез видения, как есть. Главное, по-моему, УВИДЕТЬ, что Открытия у Автора есть, а каков сам срез видения у интерпретатора -- дело вторичное, но по-своему имеющее особое значение. И пусть читатель чрез увлекательное путешествие по мирам-океанам Федора Михайловича увидит ДЛЯ СЕБЯ загадочные ОТКРЫТИЯ!..
Итак, готовы отправиться в путешествие В ПОИСКАХ ФАНТАСТИЧЕСКОГО? Али в поисках человека-ЗАГАДКИ?..
***
«Фантастический элемент!» – ОТКРЫТИЕ Достоевского.
«Есть многое на свете, друг Горацио,
Что и не снилось нашим мудрецам»
(У.Шекспир «Гамлет»; пер. с анг. Н.А. Полевого).
«В России истина почти всегда имеет характер вполне
фантастический… Истина лежит перед людьми по сту
лет на столе, и ее они не берут, а гоняются за приду-
манным, именно потому, что ее-то и считают фантас-
тичным и утопическим» (Ф.М.Достоевский).
«Фантастический элемент» – выражение самого Ф.М.Достоевского, произнесенное в «Записках из подполья», цитируемое Н.Бердяевым и подхваченное Л.Шестовым в эссе «Откровения смерти»*. Если сцену «кошмар Ивана» многие критики интерпретируют с той точки зрения, которую рассматривает в самом тексте автор-хроникер, как медицинско-психиатрическую, а поэтому и соответствующие толкования внутреннего мира Ивана, как раздвоение личности героя, то мы рассмотрим эту сцену с точки зрения художественно-метафизической.
Автор и герой: непосредственный диалог внутри реальности художественного мира романа посредством «фантастического элемента».
Парадоксы мысли: создать иллюзию своего отсутствия может лишь то или тот, что или кто реально присутствует. И возникает философский вопрос: присутствует ли Автор в своем художественном тексте и если «да», то каким образом?
– чрез образ повествователя-хроникера;
– в непосредственном слове Автора;
– чрез образы героев, их реальность в тексте и чрез диалоги между ними;
– посредством «искривления реальности» (психическая болезнь героя, «фантастический элемент» или диалог между героями, как разными личностями), как своеобразного художественного приема, что использует Автор в романе.
«Фантастический элемент!» – перефразируя известное изречение и исходя из реальности художественного мира романа «Карамазовых», можно сказать так: «чёрт не существует» (в тексте, в реальности), но постоянно оставляет ТЕНИ подозрения и сомнения, при этом мастерски заметая за собой следы «вещественных доказательств», внушая сознанию в виде озарения (при его помутнении): «всё-таки в таком явлении-происшествии явно-тайно не обошлось без вмешательства потусторонних сил»; ведь, по «откровению» чёрта в романе, что раскрыл Достоевский, «сатане ничто человеческое не чуждо». Наоборот, подтверждает догадку о том, что тень всего мерзкого и пошлого в человечестве указует на то, что, якобы, не существует, но, как говорит Николай Бердяев, «имеет экзистенциальное значение».
Отсюда, возникает другой вопрос или вопрос с другой стороны:
как, каким образом, каким способом Автор может проникнуть в «реальность» художественного мира своего романа и «войти» в непосредственный диалог с героем?
Ответ: если по мнению критиков (Б.В.Соколов, В.Я.Лакшин и др.), чёрт (как и Смердяков) в «кошмарном сне» Ивана Карамазова есть «альтер эго» Ивана, а сам Иван Карамазов есть «альтер эго» Автора, то Достоевский, чтобы войти в реальность непосредственного диалога со своим героем, искривляет реальность своего героя до состояния болезненного бреда, благодаря чему возможна вставка «фантастического элемента», посредством которого Автор входит в непосредственный (или опосредованный) диалог с героем.
Другими словами, путем-методом вставки «фантастического», как фантастического образа или фантастической реальности, внутри которой Автор через фантастический образ совершает непосредственный Диалог со своим героем. Например, как таковое откровение Автора в тексте своему герою посредством диалога:
«…Ведь я и сам, как и ты же, страдаю от фантастического (курсив мой – В.Г.), а потому и люблю ваш земной реализм. Тут у вас все очерчено, тут формула, тут геометрия, а у нас все какие-то неопределенные уравнения! Я здесь хожу и мечтаю. Я люблю мечтать…»*.
Сопоставим с тем, что в книге Ю.Селезнева о Достоевском:
«…Тут Шидловский, который мечтал говорить на равных с самим богом. Тут Белинский, который тоже мечтатель, видящий наяву величие будущности России. А сам он, Достоевский? Мечтатель – это тип. Это идея… Эх, русские мальчики – великие мечтатели!..»*.
(Отрывок из эссе "Иван Карамазов как человек-загадка", 2018г.).
***
Открытие Достоевского
или
Как Федор Михайлович "Спутник - предсказал!"
Господин N: Как? а вы разве не слыхивали такую неожиданную новость, что некий критик обнародовал в журналах очередное открытие Достоевского?
Литератор-литературовед: "ОПЯТЬ Достоевский"? Да сколько же у этого Достоевского открытий? Эти критики уже нас завалили-достали этими разными "открытиями". Нет, прав все же был Н.К.Михайловский, когда провидчески "выкинул такое колено": "Да, опять Достоевский, и, может быть, это повторится еще не раз...".
Господин N: Нет, ну быть может будет еще и много разных открытий, но ТАКОЕ разве пропустишь!?
Литератор-литературовед: ну и чего там, опять...?
Господин N: да так, пустяшное вроде, с одной стороны. Ну а с другой, знаете, забавное даже открытие.
Литератор-литературовед: не томите же, говорите уже.
Господин N: говорят, малое-малое такое, что и сквозь лупу-то не рассмотреть, а с другой стороны, такое, такое большое, даже, говорят, "астрономическое открытие".
Литератор-литературовед: это что еще за сон? Эк ведь Достоевский вам загадку задал! Да вы смеетесь?..
Господин N: Вовсе нет. Я тут вот и тот самый журнальчик прихватил. Так сказать в виде вещественного доказательства. А вон эта и статейка неизвестного критика из молодых с неформальным направлением. Вот, читайте!:
(Литератор-литературовед читает в журнале):
"...Что станется в пространстве с топором? "Какая идея! (Франц) Если куда попадет подальше, то примется, я думаю, летать вокруг земли, сам не зная зачем, в виде СПУТНИКА. Астрономы вычислят восхождение и захождение топора, Гатцук внесет в календарь, вот и всё...".
Литератор-литературовед: и вот это, вы называете "открытием"? Что здесь такого-то? Ничего не вижу здесь такого. И устами какого героя Достоевский совершил свое открытие?
Господин N: знаете, как вам сказать-то, это не герой даже, вернее, как бы антигерой, если так можно сказать. Это вообще не человек.
Литератор-литературовед: ну довольно уже. У вас всё какими-то загадками, как у Достоевского. Достали уже, говорите, какой еще антигерой, да еще к тому же и не человек вовсе. Что за "абракадабра".
Господин N: да так, мелочь. Просто мелкий и пошлый ЧЁРТ.
Литератор-литературовед: нет, вы издеваетесь что ли, вместе со своим Достоевским? ЧЁРТ?..
Господин N: да, чёрт. И вот поразительно, что устами ЧЁРТА Достоевский совершает астрономическое Открытие. Ведь, Достоевский Спутник - предсказал!
Литератор-литературовед: нет, знаете ли что, это действительно издевательство не только над литературой и литературоведением, но и над Наукой издевательство. Эти молодые критики со своими неформальными штучками чЁрти-что там выкидывают. "Достоевский предсказал СПУТНИК", да еще устами ЧЁРТА? Нет, это уже слишком-слишком, понимаете ли...
Господин N: Но, быть может, и не всё так и плохо, как вы "рисуете"? Ведь многие ли сегодня читают Достоевского, помимо "школьников", да специалистов? Но вот штука-то. Оказывается, что специалисты-то и замалчивают о каких-либо открытиях у Достоевского. А тут молодое поколение, неформальное, вот увидели же Открытие!? И пусть, что устами ЧЁРТА, дак ведь и чёрт-то не так себе, не просто чёрт, обычный там какой-нибудь. А чёрт, придуманный Достоевским! А это такой ЧЁРТ! Там ТАКОЕ "Подполье", такие бездны открываются, что и страшно становится, а с другой стороны, и смешно даже...
***
Многие ли "сегодня" читают Достоевского НЕ ПО ЗАКАЗУ, "школы" ли или по заказу специальности? а для души?.. Быть может и многие, но многие ли видят у Достоевского ТАКОЕ, что еще никто и никогда не видел?..
В том-то и дело, тут ЗАГАДКА ЧЕЛОВЕКА! А кто-нибудь "прочитал"-"вычислил" ЗАГАДКУ Ивана Карамазова?.. Эй, где вы там специалисты?.. Нет, не астрономы, а литературоведы. Астрономы-то что, они все вычисляют линии, да точки на "поле" астрономическом, в пространстве то есть. А литературоведы? Они всё "читают" ЗАГАДКУ ЧЕЛОВЕКА, но никак не могут её "ПРОчитать"... Вот проблема!..
(Начато 02.02.2019)
***
"Химия идет!" - Открытие Достоевского.
А знают ли читатели, из молодого поколения или из не очень молодого, чьё такое странное выражение? Может, подумает молодой ученый, такое выражение выкинул как-то, проснувшись ночью, Дмитрий Иванович Менделеев? Честно признаюсь, я то же ранее подумал бы что-нибудь в этаком роде, но... Но вот, однажды, как-то мне вздумалось прочитать некий "ретроградный" роман с такими-то даже вполне современными мыслишками. Да уж! Такие-то "мыслишки", да современным бы писателям в почёт пошли, а то пишут, понимаешь ли, нынче в большинстве случаев всякую мыльно-либеральную чу...хэ. Так вот, выражение такое выдал не Дмитрий Иванович Менделеев, а Ф.М.Достоевский устами Дмитрия Федоровича Карамазова. Некоторые "заевшиеся" читатели могут сказать: "фу, Дмитрий Карамазов". И в стиле прокурора Ипполита Кирилловича (какое символическое имя-отчество!) могут выдать: "да разве у Карамазовых может быть что-нибудь вечно-философское?". Или вот так: "Посмотрите, господа, посмотрите, КАК у нас застреливаются молодые люди: о, без малейших гамлетовских вопросов о том: "Что будет там?"... И... я не знаю, думал ли в ту минуту Карамазов, "ЧТО БУДЕТ ТАМ", и может ли Карамазов по-гамлетовски думать о том, что там будет? Нет, господа..., у тех Гамлеты, а у нас ещё пока Карамазовы!".
Ну, впрочем, это как угодно Ипполиту Кирилловичу, а вместе с ним и "заевшимся" читателям, а вот у Дмитрия Карамазова на ТАКОЙ счёт имеется особое видение: "Я ему сейчас вот говорил: "Карамазовы не подлецы, а философы, потому что все настоящие русские люди философы, а ты хоть и учился, а не философ, ты СМЕРД". (Какое символическое слово "СМЕРД"! так близкое фамилии "Смердяков").
Скажут: ну, а причем же здесь "Химия"?.. Погодите, господа, погодите малость, всему своё время. И в самом деле, ПРИЧЁМ? У Федора Михайловича в романе ВСЁ к чему-нибудь, да ПРИЧЁМ. Скажут: "в самом-то деле, причём здесь "химия", "новый человек" и "бога жалко"? Как возможно совместить несовместимое?.." Раньше-то и мне так думалось, что "как возможно совместить несовместимое", но сейчас ведаю, что на то и Достоевский, чтобы совмещать противоположности в душе одного человека. "Сузить человека?" - требуете Вы. Что ж, можно и сузить, но только, чтО получится в остатке, рациональный сухарь учёного?.. Вопрос. А по-мне так широта русская мила, души и мысли! "И карамазовский безудерж туда же?" - скажут мне. В ответ: туда же и безудерж, но знайте же, что вот в этом-то "безудерже" карамазовском совмещаются и слёзы Алеши, когда его душа трепетала пред тайной иных миров в соприкосновении с оной.
О, сколько, сколько ОТКРЫТИЙ в этом загадочном "Гимне и секрете"!.. А сколько ТАМ у Карамазовых крылатых словес и ЗАГАДОК! Сколько сопоставлений мысли и образов!.. Что ж, "ХИМИЯ ИДЁТ!"
***
"Химия идёт!"
Надо же, выдал Достоевский словечко прилепившееся, не отлепишь! "Химия идет!" А ведь, действительно ИДЁТ по улицам, вышагивает, зевая так, не прикрывая зевок, из ВЕКА в ВЕК. В веке 20-м "Химия" - оружие массового поражения. В веке 21-м "Химия" - оружие массового оболванивания. Вот и вновь же - Достоевский провидец! Провидел же "массовость" "Химии", а!? Ещё КАК провидел!..
"- Отчего пропал? Гм! В сущности... если ВСЁ ЦЕЛОЕ ВЗЯТЬ - бога жалко, вот отчего!
- Как бога жалко?
- Вообрази себе... Великолепна, Алёша, эта наука! Новый человек пойдёт, это-то я понимаю... А все-таки бога жалко!
- Ну и то хорошо, - сказал Алеша.
- Что бога-то жалко? Химия, брат, химия. Нечего делать, ваше преподобие, подвиньтесь немножко, химия идёт!.."
А здесь уже, можно сказать в сопоставлении, даже не мысли Дмитрия Карамазова, а едкая Ирония ЧЕЛОВЕКА ИЗ ПОДПОЛЬЯ. "А Ракитин пролезет, Ракитин в щелку пролезет, тоже Бернар. Ух, Бернары! Много их расплодилось!"...
Ох, а КАК Лев Шестов-то сокрушался по-Ракитину, по такому типу людей, КАК сокрушался, обрушиваясь ястребом на Достоевского своей гневной критикой:
"Достоевский пробует применить те же приемы и
к ВОЛЬНЫМ людям. Отчего, например, не выставить
в карикатурном, опошленном виде ученого? Отчего
не высмеять Клода Бернара? Или не оклеветать и
не оплевать журналиста, сотрудника либерального
издания, а вместе с ним всех либерально мыслящих
людей? Достоевский не остановился пред этим.
Чего он только не измыслил по поводу Ракитина!..
Все, рассказанное о Ракитине, настоящая КЛЕВЕТА
на либералов, и клевета предумышленная. Можно
говорить о них что хотите, но несомненно, что
самые лучшие и честные люди становились в их ряды...
Такова ясная логика надземных людей, противо-
ставляемая неопределенным стремлениям обитателей
подполья..."
(Лев Шестов)
А вот Федор Михайлович, али ЧЕЛОВЕК из ПОДПОЛЬЯ в ответ:
"А не любит бога Ракитин, ух не любит!
Это у них САМОЕ БОЛЬНОЕ МЕСТО У ВСЕХ!
Но СКРЫВАЮТ. ЛГУТ. ПРЕДСТАВЛЯЮТСЯ.
"Что же, будешь это проводить в отделении критики?" -
спрашиваю. "Ну явно-то не дадут", - говорит,
СМЕЕТСЯ. "Только как же, спрашиваю, после того человек-то?
Без бога-то и без будущей жизни? Ведь это, стало быть,
ТЕПЕРЬ ВСЁ ПОЗВОЛЕНО, ВСЁ МОЖНО ДЕЛАТЬ?" -
"А ты и не знал?" - говорит. СМЕЕТСЯ...
"Умному, говорит, человеку ВСЁ МОЖНО,
умный человек умеет раков ловить...".
О, КАК сопоставимо выражение "отделение критики" с фантастическим персонажем из кошмара Ивана Карамазова!? А угадывал ли, предчувствовал ли Лев Шестов тО, с кем, с каким персонажем Достоевский сопоставляет Ракитина? Возможно, что предчувствовал, а потому ТАК и обрушился на Федора Михайловича. Вспомним, как там у А.С.Пушкина?:
"Посмотри: вон, вон ИГРАЕТ,
Дует, ПЛЮЕТ на меня..."
Одним словом: "Химия идЁт!", господа-товарищи.
(Начато 19.03.2019)
***
Физики-фантазеры и тайны вселенной Достоевского.
Да здравствует эволюция и мое представление!
К черту эволюцию! и представление туда же.
"ведь это развитие, может, уже бесконечно раз
повторяется и все в одном и том же виде,
до черточки. СКУЧИЩА НЕПРИЛИЧНЕЙШАЯ..."
Да здравствует фантастическое!..
О, вот это! удивительный, чудный Мир
с бомбой в кармане, али с черной дырой...
Не желаете ли вы взорвать этот чудный и
на редкость удивительный мир? При этом,
высунув язык на показ всему миру и
держа кукиш в кармане?..
***
Известный парадоксалист-мыслитель Лев Шестов всю сознательную жизнь, посвященную "тайне человека", одновременно, боролся с Наукой, с рационализмом, стоя за фантастический каприз человека. Вот чудак! Ведь Л.Шестов так подобен смешному герою Сервантеса, борющемуся с воображаемыми чудовищами в виде мельниц, что если б нашему парадоксалисту рассказали про такое, то он, наверное, удивился бы ТАКОМУ сопоставлению. А все-таки, не подобен ли парадоксалист Л.Шестов своим смешным упрямством на Дон Кихота ламанчского?
Да что там наш парадоксалист Лев Шестов, когда физики-ученые 20-го века, как и современные в веке 21-м, чем не подобны смешному путешественнику Дон Кихоту с богатым запасом воображения, у которых вселенная в кармане спрятана, так на всякий случай, когда придет время рассказать ученикам историю путешествия воображения рацио по мирам вселенной. Но вот на армию ученых-профессоров найдется беспокойный ученик с неудобными вопросами, который вводит ученых в некий невроз со своим любознательнейшим носом и все их вопрошает: а что в вашем кармане ещё нет такого, кроме смешного воображения, что вы никак не можете найти? Уважаемые, что вы потеряли в вашем кармане? Неужели кукиш, называемый вами -АНТИ-?.. Но откуда ж ему там взяться? Загадка!..
Наверное, тем неформальным учеником с неудобными вопросами был Стивен Хокинг, который впоследствии и сам стал одним из ученых, рисующий историю вселенной и увлекательно рассказывающий её нам. Вот удивился бы Стивен У.Хокинг, если б ему рассказали, что его герой-рассказчик так подобен антигерою Достоевского. Ведь, в одном из рассказов о истории вселенной С.У.Хокинг говорит, что иногда делать пакости не такое уж и неприличное занятие и что не так уж и плохо, когда человек по своему характеру, в своем пагубном капризе в чем-то и плох. Другими словами, по-Хокингу, если б не было "пакостей", то не было б и вселенной. Порядок - это замечательно и это красиво, но как-то скучновато, куда веселее и намного, бесконечно намного разнообразнее Мир с пакостями. Мир с пакостями - вот красота! Вопрос о красоте в мире Достоевского? Ведь, Красота, как и психология, палка о двух концах. Что уму ученого представляется красотой, то чистому сердцу - безобразием. И наоборот, бывает: что сердцу чудится красотой, то в том разум видит сплошь безобразие. Если бы С.Хокинг ведал некоторые произведения Федора Михайловича, то как бы он удивился насколько углублена Бездна вселенной Достоевского, особенно в её фантастической кривизне!.. Особенно в её фантастических изгибах! О, а о гибкости Федора Михайловича замечательно поведал Василий Розанов: гибкость мысли Достоевского просто ФАНТАСТИЧНА!.. Таковой-то гибкости мысли позавидовали бы не только древнегреческие мудрецы, но и современные физики-теоретики. Вот беда-то только: физики-теоретики не читают произведения Федора Михайловича! А напрасно, что не читают. С иронией, возможно, если б Достоевский сегодня был бы жив, существовал на планете Земля, то посоветовал бы каждому физику-теоретику иметь у себя в кармане, как носовой платок, свое альтер-эго или, по другому, своего двойника. Вот тогда бы Наука попЁрла во все стороны. Только ли четыре? Наука бы, может, и попЁрла, а вот Эволюция? Куда бы попЁрла эволюция? Кто ведает? Сколько бы тогда ученые открыли сторон и подпольных зазеркален того, что они называют "реальность"?.. М-м-м, лучше не представлять. Как говорит один герой из фильма "Человек с бульвара Капуцинов": "то, что мы сейчас с тобой увидим, лучше нам не видеть". И накрыл клетку, в которой сидит попугай, покрывалом. Не лучше ли для физиков-теоретиков, которые "вечно" что-то там придумывают, покрыть свой купол рацио покрывалом смирения и задаться вопросом о "ученом незнании"?.. Кто знает, как оно будет лучше?.. Кстати, пришло время коснуться вопроса "о ученом незнании". Нет, не того, что открылось Николаю Кузанскому, когда он перерыл библиотеки разграбленной Византии, а обратимся к занимательной мысли современного, относительно современного, философа С.Л.Франка.
***
Так вот, С.Л.Франк в заключительном труде своей жизни "Реальность и человек" (1949) говорит, что "большинство современных физиков - весьма плохие философы; употребляемые ими философские понятия смутны и противоречивы". Но мне интересно рассмотреть не смутные и противоречивые "понятия" ученых, а их смутные и противоречивые представления. И не скрою, мне хочется посмеяться над этими представлениями. И я смеюсь, иронизируя.
***
Тайны вселенной Достоевского.
"В столпе сижу, но и я существую,
солнце вижу, а не вижу солнца, то знаю,
что оно есть. А знать, что есть солнце, --
это уже вся жизнь..."
(Ф.М.Достоевский "Братья Карамазовы")
"В Достоевском сосредоточена особая творческая сила, или энергия.
И здесь речь идет не о мере таланта, пусть даже представленного в самой
превосходной степени, а именно об особой силе, выходящей
за пределы гениальности. Гениев много, а Достоевский один!
Именно это, я полагаю, чувствовал Альберт Эйнштейн,
человек совершенно другой ментальности и культуры, когда говорил,
что больше всего ему в жизни и творчестве дал Ф.М.Достоевский..."
(Св. Александр Шумский "Родной человек" / http://proza.ru/2003/10/12-120)
(Начато 2019 г.)
***
Три брата, три сна и три образа-символа.
(Философские этюды к роману "Братья Карамазовы").
«Есть многое на свете, друг Горацио,
Что и не снилось нашим мудрецам»
(У.Шекспир «Гамлет»; пер. с анг. Н.А. Полевого).
В романе «Карамазовых» есть такое сопоставление: три брата и три сна. Во сне Дмитрия «дитё плачет», Ивана во снах одолевают кошмары, у Алеши сны иные, Алеше снится Кана Галилейская. Три брата, три сна и три образа-символа, и каждому снится свой особый сон, у каждого свое ожидание.
Но из братьев нас здесь интересует Иван Карамазов и его странные сны, как жизнь, что похожа на сон.
«– Нет, нет, нет! – вскричал вдруг Иван, – это был не сон! Он был, он тут сидел, вон на том диване. Когда ты стучал в окно, я бросил в него стакан… вот этот… Постой, я и прежде спал, но этот сон не сон. И прежде было. У меня, Алеша, теперь бывают сны… но они не сны, а наяву: я хожу, говорю и вижу… а сплю…
Алеша вспомнил давешние слова его: «Как будто я сплю наяву… Хожу, говорю и вижу, а сплю». Именно как будто это совершалось теперь»*.
Применяя фразу-вопрос персонажа романа (Ракитина) «что же сей сон означает?», мы вопрошаем: что означает «сон», кошмар Ивана Карамазова?
(Отрывок из эссе "Иван Карамазов как человек-загадка", 2018г.)
(Начато 03.02.2019г)
***
Иван Карамазов – загадка
и
Красота – загадка.
(PRO и CONTRA. Достоевский и Зеньковский. Достоевский и Фрейд)
В романе «Братья Карамазовы» есть такое символическое сопоставление двух тем или двух тезисов, которые между собой взаимосвязаны:
«Иван – загадка» и «красота – загадка».
Иван – загадка, как русский маятник, колеблющийся между двумя безднами: бездной, что внизу, и бездной, что вверху.
«Красота – загадка».
«Вся загадка красоты в том и заключается, что красота непостижимо связана с духовным стоянием перед двумя безднами» (В.В.Зеньковский).
И здесь В.Зеньковским не только сформулировано, но и глубоко философски выражено самое ценное и символическое, что связано с вопросом о красоте в творчестве Достоевского.
Из очерка В.В.Зеньковского «Проблема красоты в миросозерцании Достоевского» мы подчеркнем только самое главное, что касается нашей темы. Так в очерке автор пишет, что «уже в «Идиоте» о красоте говорится, что она есть загадка… И в том же «Идиоте» есть реплика князя о том, что «красота – загадка». Резче и острее сомнения выражены в речах Ипполита. Именно он сам, приведя слова князя о спасительной силе красоты, спрашивает его – «какая красота спасет мир?»*. И здесь можно продолжить репликой Дмитрия К.: «Вот ведь где беда, ибо всё на свете загадка!»*.
В.Зеньковский в своем очерке дает интересный аналитический разбор знаменитой Речи Дмитрия Карамазова о красоте. Наша задача – показать сопоставление речи Дмитрия о красоте (как последний аккорд мысли самого Достоевского) с символическим диалогом между Алешей Карамазовым и Ракитиным, в котором речь идет об Иване Карамазове и о Катерине Ивановне и который уже частично приведен выше по тексту.
Последнее определение, которое Автор «Карамазовых» устами Дмитрия дает о красоте, «красота есть… таинственная вещь», можно дополнить еще другим, любимым Достоевскому, «элементом»: «красота – вещь фантастическая».
И вот теперь рассмотрим:
– Красота – фантастическая вещь.
– Мысль или Идея Ивана – фантастическая.
– Инквизитор в поэме Ивана – фантастический.
– Христос в поэме Ивана – фантастический.
– Кошмар Ивана – фантастический сон, «пагубный фантастический элемент»*.
Иван Карамазов – обольститель, или КАК обольститель, почти, как и Николай Ставрогин, но нечто и совсем другое…
Исходя из «фантастического элемента», вспомним Вопрос Ракитина об Иване «чем Иван так всех прельстил?». Чем? Быть может, красотой «фантастического» или «фантастической красотой». Прелестью мысли (познанием) или прелестью Идеи, а быть может – "красотой личности".
«Красота» – прельщает, заманивает, соблазняет, ослепляет, усыпляет, уводит в сторону, одурманивает. Оборотная сторона красоты – прелесть. Прелесть гипно-тизирует, вводит сознание в иллюзию; в иллюзию о прекрасном, что, мол, вот это – «прекрасно и красиво».
И вот это есть одна сторона красоты – отрицательная, но ведь есть и другая сторона – положительная.
Красота – сила, способствующая и пробуждающая к сублимации; красота сублимирует, возводит человека к высшим ценностям; красота возводит к трепету изумления и восхищения, красота устремляет к высшей Ценности, способствует транцензусу, выходу за пределы или переходу из одного состояния в другое. Красота преображает и сублимирует. И «настоящая сублимация есть творчество, т.е. создание совершенно новой, ранее не бывшей ступени бытия»*. Есть красота сердца, а сердце любит. И любит оно и, одновременно, творит красиво. Настоящая сила красоты есть любовь и творчество, а последнее устремление её – высшая ценность, как Святость. Отсюда, открывается непостижимость Красоты и, одновременно, её фантастичность и бесконечность.
Всё в целости составляет притягательную силу красоты. И вот эта притягательная сила вызывает и открывает её загадочность. Красота – загадка, как и «человек – загадка». Красота как загадка есть такая притягательная сила, что приводит в движение «маятник человека», и маятник колеблется между противоположностями. И «конец колебаниям его» (Ивана К.) наступает тогда, когда в человеке происходит Решение, совершается акт избранной свободы или свободы избранного пути. И такой уровень свободы есть высший, отличительный как «свобода от морали» или «свобода из морали», как «свобода от закона» или «подзаконная свобода».
В.Зеньковский в очерке проговаривает о связи пола и красоты: «Как раз именно связь красоты с полом и создает ее загадку… Есть загадка в самом поле… Вся Карамазовщина связана с полом – и красота оказывается до такой степени связана с полом, что она ему сопутствует во всех его искривлениях. Через пол душа все так же ищет красоты, как и вне его. В этом и есть ужас того «открытия», которое делает Достоевский»*.
В диалоге Алеши с Ракитиным проговариваются как бы три ступени, три у-ровня «пагубного элемента», подступающего к тайне красоты:
«А сама Катерина Ивановна уж, конечно, такого обворожителя, как Иван Федорович, под конец не отвергнет; ведь она уж и теперь МЕЖДУ ДВУМЯ ИМИ КОЛЕБЛЕТСЯ (Прим. В.Г. – здесь, по-видимому, речь идет не только о самой Катерине Ивановне, но и символически проговаривается о красоте женской, или в общем о красоте, которая колеблется между двумя безднами, а красота Катерины Ивановны колеблется между бездной Мити (его обворожительным и загадочным сердцем) и бездной Ивана (его прельщающим разумом и его образом личности в целом как загадкой. И далее Вопрос Ракитина)… И чем только этот Иван ПРЕЛЬСТИЛ вас всех, что вы все пред ним благоговеете? А он над вами же смеется…»*.
Алеша задает Ракитину вопрос «почему ты все это знаешь и так утвердительно говоришь»», на который Ракитин парирует обратным психологическим вопросом: «А почему ты теперь спрашиваешь и моего ответа вперед боишься? Значит, – говорит Ракитин, – сам соглашаешься, что я правду сказал». Алеша отвечает Ракитину и через этот ответ Автор выводит первый уровень: «Ты Ивана не любишь. Иван не польстится на деньги». Ракитин вновь парирует возражением и чрез вопрос Ракитина открывается следующий уровень (как женская красота): «А красота Катерины Ивановны? Не одни же тут деньги, хотя и шестьдесят тысяч вещь прельстительная». Заметим, как проходит сопоставление: «красота» и «вещь прельстительная». А далее следующий, третий уровень, о котором также проговаривают персонажи романа: «Иван выше смотрит. Иван и на тысячи не польстится… Он мучения, может быть, ищет… душа его бурная. Ум его в плену. В нем мысль великая и неразрешимая. Он из тех, которым надобно мысль разрешить». Так сквозь уста Алеши Автор выводит третий уровень: и это ум, мысль и идея (здесь «ум», что тоже «дух»). И вот здесь самое главное: реплика Ракитина, который сначала со злобой восклицает «Эк ведь Иван вам загадку задал!», а после Ракитин в своем профаном стиле (заметим, отличительном от старца Зосимы) дает истолкование мысли-идеи Ивана: «Да и загадка-то глупая, отгадывать нечего. Пошевели мозгами – поймешь (Прим. В.Г. – заметим, каков стиль Ракитина, мол, «пошевели мозгами». Это стиль нигилиста Базарова из романа И.Тургенева, как и узнаем мы здесь жаргон современной молодежи начала 21 века)… Статья его смешна и нелепа. А слышал давеча его глупую теорию: «Нет бессмертия души, так нет и добродетели, значит, все позволено»… Соблазнительная теория подлецам… Вся его теория – подлость! Человечество само в себе силу найдет, чтобы жить для добродетели, даже и не веря в бессмертие души! В любви к свободе, к равенству, братству найдет…»*. «Нет, не разделяет этой надежды Достоевский», – с каким-то сожалением говорит критик В.Я.Лакшин. А вот сам-то Лакшин вполне солидарен с точкой зрения «ничтожного Ракитки», как сам критик его характе-ризует. Между прочим, вот в этом, что Автор «Карамазовых» не разделяет тезис-надежду Ракитина, мол, «человечество само в себе СИЛУ найдет», и заключается ответ на критику В.Зеньковского в адрес «эстетической утопии» Достоевского. И В.Зеньковский не увидел вот этого ответа в романе Достоевского, а может быть, и не хотел, не желал увидеть, так как сам Зеньковский не разделяет надежды До-стоевского. Вопрос. И вопрос здесь ставится о самой конструкции критики В.В. Зеньковского, касательно «эстетической утопии» и в целом миросозерцания Дос-тоевского. Так ли надо понимать Достоевского?..
И здесь со стороны В.Зеньковского и его критики можно перефразировать вопрос Алеши, заданный Ивану: «И кто тебе поверит о Красоте? (Прим. В.Г. – о Красоте, что спасет мир, и о Христе с Его свободой в любящем сердце, что способна спасти мир) Так ли, так ли надо ее понимать! То ли понятие в Православии…». Вот вопрос с претензией, как Алеши к Ивану, так и В.Зеньковского к Достоевскому. И сопоставление здесь «свободы» и «красоты» не случайное, с нашей стороны, а нарочитое. Например, так в очерке В.Зеньковский открывает связку «красоты» и «свободы»: «…эстетическая двусмысленность, с которой столкнулся Достоевский, прикрывает тайну свободы и в то же время расширяет эту тему, ибо свобода не в одном выборе добра и зла, но возможна свобода ОТ морали. Эстетический аспект свободы ставит гораздо шире и трагичнее ее тему, а главное, раскрывает беспомощность человека. Вся загадка красоты в том и заключается, что красота непостижимо связана с духовным стоянием перед двумя безднами». Безусловно, «золотые слова» В.Зеньковского и ценность их бесконечна, но здесь критик вывел только одну сторону вопроса или рассмотрел вопрос с одного конца, с отрицательной стороны, где выявлена «беспомощность человека», а отсюда потому и соответствующий неутешительный вывод при истолковании гениально-го отрывка из «Карамазовых»: «…это значит, что наша борьба идет в сердце, но сердце наше само беспомощно, ибо оно ослепляется красотой, которая лишает его моральной силы, моральной свободы, превращает человека в какой-то медиум, усваивающий лучи, исходящие из двух противоположных и борющихся сил. Борьба зла с Богом идет под прикрытием красоты, она должна происходить в сердце человеческом, ибо К ТОМУ и ПРИЗВАН ЧЕЛОВЕК, но его натуральное, естественное влечение к красоте – то самое, которому посвящено столько мудрых и светлых мыслей старца Зосимы, то, на которое еще и ныне в «Братьях Карамазовых» возлагает Достоевский столько надежд, – оно не может явиться СИЛОЙ СПАСЕНИЯ. Не красота спасет мир, но красоту в мире нужно спасать – вот страшный трагический вывод, к которому подходит, но которого не смеет о-сознать Достоевский»*. И вот здесь спрашивается: это Достоевский-то НЕ СМЕЕТ ОСОЗНАТЬ БЕЗДНУ трагизма красоты? Быть может, наоборот, сам Зеньковский не желает увидеть весь подлинный трагизм того образа Красоты, что открыл Достоевский в романе? Подчеркнем, что Зеньковский не разделяет надежды Достоевского, касательно образа Красоты. А вот теперь через сопоставление увидим, почему не разделяет. Так сопоставим пессимизм Зеньковского, касательно «беспомощности» человека, как и неверие Зеньковского человеку, сердцу человеческому, с тем пессимизмом и даже цинизмом «Великого инквизитора», который смотрит на людей, как на «недоделанные пробные существа, созданные в насмешку», исходя из которого в поэме Инквизитор выдает претензию в адрес молчаливого Христа: «Ты ВОЗЖЕЛАЛ СВОБОДНОЙ ЛЮБВИ человека, чтобы СВОБОДНО пошел он за Тобою, прельщенный и плененный Тобою. Вместо твердого древнего закона – СВОБОДНЫМ СЕРДЦЕМ должен был человек РЕШАТЬ впердь сам, что добро и что зло, имея лишь в руководстве Твой образ пред собою, – но неужели Ты не подумал, что он отвергнет же наконец и оспорит даже и Твой образ и Твою правду, если его угнетут таким страшным бременем, как СВОБОДА выбора?..»*.
Не страшно ли будет, если мы вопрос Алеши в адрес Ивана «и кто тебе по-верит о свободе?» перефразируем, как вопрос Зеньковского в адрес Достоевского: «и кто тебе поверит о Красоте? Так ли надо ее понимать? То ли понятие в Православии?..». Не страшно? А вот теперь представим, что вопрос и претензия Зеньковского в адрес Достоевского вполне сопоставима с той претензией, что Инквизитор в поэме выдает Иисусу Христу, мол, «кто Тебе поверит о Красоте, Свободе и Любви, о Твоем лучезарном образе, что сердце человеческое, в силу порабощенности грехом, не способно ВОСПРИНИМАТЬ ни красоту, ни любовь, ни свободу, что так Ты чрез свой Образ прельщаешь эти беспомощные существа?». Разве не узнаем мы в критике Зеньковского, касательно надежды Достоевского, подобное (или точно такое же) претензии Инквизитора в адрес Христа?.. Страшное сопоставление? Страшное открытие, то Открытие, что некогда ОСОЗНАЛ Достоевский. Отсюда, спрашивается: «то ли понятие «красоты», «любви» и «свободы», исходя из христианской антропологии, в Православии?..» Как бы того не желал В.В.Зеньковский!
Безусловно, у меня нет желания «очернить» В.В.Зеньковского, приводя таковые сопоставления. Но сопоставления эти необходимы для того, чтобы показать: а так ли надо понимать Достоевского, как это в интерпретации некоторой критики, то ли понимание у Достоевского на самом деле? Вот в чем вопрос. Ведь, В.Зеньковский в своем очерке делает чрезвычайной важности «оговорку», например: «Я не хочу приписывать Достоевскому таких мыслей, ЕМУ НЕ СВОЙСТВЕННЫХ, но ВЕРА в то… ОБРАЗУЕТ основу христианского натурализма у Достоевского». И это даже не «оговорка» (бессознательного) у Зеньковского, а осознание (как говорится, «поймать самого себя на мысли» или «вопрос-ответ на лестнице») то-го, что «а не приписываю ли я Достоевскому то, что ЕМУ не свойственно». И это осознание остается на Совести Зеньковского в таком вопросе: что для меня более значимо, или моя конструкция критической мысли, или ТО непостижимое, та Бездна, что некогда открылась Достоевскому. Безусловно, заслуга Зеньковского в том, что он показал в своей критике сторону Бездны, но только одной её, так скажем, «пагубной стороны», т.е. критик раскрыл Бездну с отрицательной стороны. Но, ведь, есть и другая сторона, о которой Зеньковский умалчивает, но не до конца умалчивает, так как в окончании очерка Зеньковский проговаривает чрезвычайно важное: «Красота осталась сама по себе не затронутой этим раздвоением и оттого стала возможной «злая красота», красота демонизма, – и самая красота зла свидетельствует о том, что зло восходит в своей основе к первозданному бытию, к той стадии в жизни твари, когда все было «добро зело». Но именно оттого, что красота осталась незатронутой возникновением зла, что она «светит и злу» (но не освящает и не преображает зла – это понял Достоевский с ужасом, с надрывом), она является КАК БЫ ЗАЛОГОМ СПАСЕНИЯ, она вечно возвращается в самом зле к изначальной целостности бытия. Но красоту в мире надо спасать – и это спасение красоты в мире только и возможно как оцерковление мира и души»*.
Однако, заметим, что Зеньковский не очень внимателен в прочтении «Карамазовых», так как в главе «Буди! Буди!» как раз и говорится ПРО оцерковление мира и души. Мало того, возникает коварный вопрос: а кто спасет в мире саму «красоту Церкви», которая стала в этом мире презираема, гонима, и даже искажена, обезображена миром сем от первоначального Образа своего в мировом историческом пути? Великий инквизитор?.. Ведь, в мировой истории находились «инквизиторы», которые пытались поправить «дело Христа», как и поправить самый Образ Церкви Христовой. Разве не эту жутко ужасную мысль скрытно проводит Достоевский в поэме «Великий инквизитор», как и ту мысль, что будет, например, в здесь и сейчас, если вдруг и внезапно в нашем мире появится Христос Спаситель, но только не в официальном представлении верующих, а объявится как бы ИНКОГНИТО. И вот ТАКАЯ МЫСЛЬ, что открылась Автору «Карамазовых», для некоторых верующих кощунственна и потому, ибо на самом деле страшна для них, как страшный сон. Почему?..
Через монолог «фантастического Инквизитора», чрез его претензию и его обвинение к молчаливому Христу, нам сквозь молчание, сквозь немолчность Христа, открывается невидимый образ Спасителя, как образ той Красоты, по сути своей притягательной (притяжение, «тяжесть» Неба, Красоты небесной), на Которую и возлагает Достоевский всю свою надежду, всё свое религиозно-мистическое Ожидание и упование. Вот! та Красота, что в образе Христа Спасителя, на чем и основывается всё Ожидание Достоевского. Но Зеньковский, по-видимому, не желает, не хочет разделять именно ТАКОЕ Ожидание и ТАКУЮ надежду Достоевского. Прискорбно? Безусловно. По-видимому, для Зеньковского, что не вписывается в официальную догматику, неприемлемо то, что «Красота «светит и злу», светит всем: и добрым, и злым, мол, «она не освящает и не преображает зла». Извините, но тогда это называется «маловерием верующего». И вот не есть ли такое «маловерие» или вовсе безверие, как основа той претензии «Великого инквизитора» к Христу; той претензии инквизитора, который и вовсе бы желал оградить «малосильных людишек» от свободы, как от свободы любящего сердца, что способно воспринять Образ Христов, воспринять образ Красоты, что не только преображает самость человека, но и спасает его. И вот здесь-то и открывается другая сторона Бездны «свободы и красоты», о которой Зеньковский умалчивает, но про которую не просто говорит, а творчески выражает Борис Вышеславцев в книге «Этика преображенного Эроса»*. Другими словами, «не-верие» Зеньковского в Ожидание Достоевского, в Ожидание Красоты Спасителя, есть «неверие» в сублимацию человека и, вообще, «неверие» в человека (подобное «неверию» Инквизитора), как образа и подобия Божия. А «неверие» в сублимацию человека имеет обратную сторону, как «неверие» в Боговоплощение, в Богочеловечность. Относительно идеи сублимации, спрашивается: чем тогда верующий Зеньковский отличается от атеиста Фрейда? Для одного сублимация лишь иллюзия, и для другого верующего получается аналогичное, т.е. иллюзия, относительно «красоты». А чем не отличаются: «фарисейством»?
Заметим, что Ракитин своею репликой, в своем истолковании «загадки Ивана», загадки идеи-мысли Ивана подобен Эдипу, который дает ответ-истолкование на загадку Сфинкса. И разгадка оказывается в этом ответе-истолковании – сам человек, то есть в романе – сам Иван Карамазов. Но Ракитин, подобно Эдипу, дает профанный ответ, профанирующее толкование, как сведение ценностей на понижение. Заметим еще, что в диалоге с Алешей Ракитин постоянно переспрашивает, выдавая излюбленную фразу: «Это еще что за сон?», что относится к образу Ивана. И, касательно «фокуса» старца Зосимы, Ракитин трижды выдает: «что сей сон означает?». Таким образом, персонаж Ракитина демонстрируется, показывается Автором, как «толкователь снов». И вот здесь открывается сопоставление образа Ракитина, который дает профанное истолкование «фокуса» старца Зосимы, с доктором Фрейдом, который в таком же профанном стиле дает «толкование сна» Зосимы, как и профанное толкование Фрейда мифа об Эдипе, выявляя в нем «эдипов комплекс» или что то же «отцовский комплекс»*. Можно сказать, что весь роман «Карамазовых» есть не только ответ-возражение на «толкование снов» Фрейда, но и предвосхищение Достоевским всего учения австрийского доктора; и здесь предвосхищение у Достоевского выступает как разоблачение.
***
И тогда остается открытым вопрос: а как у Автора? Разве у Достоевского вопрос об Иване Карамазове остается открытым или все же в контексте романа Автор приоткрывает читателю Смысл загадки человека? И в чем, именно, состоит самый Смысл? И здесь мы вступаем на опасную тропу: догадок и гипотез. Мы рискуем, вместо постижения Правды Автора, заблудиться в паутине смыслов. Но, быть может, риск все-таки стоит свеч, так как вопрос остается открытым. И попробуем рискнуть в постижении самого Вопроса Ивана Карамазова и возможного ответа Автора, в котором сокрыт Смысл целого романа. Ибо Достоевский оставляет читателю возможность, как возможность для постижения и избрания родного и вселенского Смысла.
Итак, Вопрос Ивана К. – это главенствующий и ключевой вопрос всего романа, озаряющий светом обратной перспективы весь роман: «кто не желает смерти отца?». С другой стороны, как замечают многие критики, в том числе и В.Я. Лакшин, «главный вопрос Ивана Карамазова и главная мука Достоевского – бог и бессмертие души. Когда герои романа размышляют о боге и с ними соединяется в раздумьях автор – в этом слышится не отвлеченный теологический интерес. Тут вопрос жизни и смерти каждого, цели и смысла жизни человека»*. И с таким замечанием нельзя не согласиться. Именно, что «тут вопрос жизни и смерти», вновь же, философско-мифологический. Вопрос о Боге и бессмертии, именно в устах Ивана, сквозь его парадоксальную постановку, есть новаторский вопрос. Так еще вопрос никто не ставил, хотя многие над этим вопросом размышляли. Но вот Вопрос, что выразил Иван о «желании смерти отца», есть еще не бывший, такого вопроса еще не было в целой Истории. Религиозно-верующие мыслители называют Ивана кощунником*. Так вот, Вопрос Ивана, с точки зрения религиозно-ортодоксальной, есть вопрос страшный и кощунственный. Если Евангелие, с точки зрения разных мыслителей и исследователей, представляет собой этический взрыв в Истории, то Вопрос Ивана – это вопрос Эпохи Достоевского, этический взрыв наизнанку, с обратной стороны. А вот с какой, про то поведаем чуть после.
Самый вопрос Ивана есть, одновременно, и «вопрос-загадка», и «вопрос-смысл». Другими словами, Вопрос есть загадка смыслов. В этом вопросе сосредоточена вся кульминация загадки Ивана, как образа-мифа. Иван – «вопрошатель»; и его главный «убийственный» вопрос (вопрос всего романа): «кто не желает смерти отца?» – и есть загадка Сфинкса, как мифологического образа. Все слова-символы, как «Иван-могила», «Иван-загадка» и «Иван-сфинкс», исходя из глубины постановки вопроса, обретают реальность смыслов в контексте произведения, а не просто как отзвук пустых слов в сравнении некоторой интерпретации.
Вопрос Ивана «кто не желает смерти отца?» – это «вопрос на лестнице», если перефразировать мысль В.Я.Лакшина, по которому «ответ на лестнице» – так определяют иногда в быту запоздалую и невысказанную реакцию, когда воображение рисует нам удачный ответ, удовлетворение мстительного чувства и т.д. там, где в действительности мы оказались ненаходчивы и робки. Эту игру воображения, тайную работу сознания Достоевский переносит в явь. Помысел получает у него форму произнесенного слова, желание выступает как действие…»*. Если вот это описание В.Я.Лакшина перенести к конкретной ситуации, как речь Ивана на суде, его там поведение и поступок в виде слов в защиту брата, то откроется впечатляющая картина. Однако, если мы будет смотреть на героя как бы изнутри движений его внутреннего мира, когда речь Ивана на суде, как свидетеля, внезапно превратилась в мстительное и презрительное осуждение всего общества и самого себя. И здесь ситуация оказалась вывернутой наизнанку Автором, когда потенциально виновный, задавая страшный и коварный Вопрос, оказывается в роли беспощадного Судьи над обществом и над самим собой. И, исходя из такого прочтения сцены романа, Вопрос Ивана есть страшный ПРИГОВОР обществу не только конкретного временного периода, Эпохи, но и обращенный назад в прошлое, как и вперед в будущее. Отсюда, Вопрос Ивана с двойным дном, где одновременно происходит пересечение параллельных движений мысли от прошлого к будущему и из будущего к прошлому по горизонтали, и по вертикали вниз и вверх, где слово «ОТЕЦ» обретает уже символическое значение.
«Вопрос-ответ – «на лестнице». В главе «Сговор» пятой книги «Pro и contra» г-жа Хохлакова в диалоге с Алешей Карамазовым выдает таковое сопоставление: «…Теперь я как Фамусов в последней сцене, вы Чацкий, она Софья, и представьте, я нарочно убежала сюда на лестницу, чтобы вас встретить, а ведь и там все роковое произошло на лестнице. Я все слышала, я едва устояла. Так вот где объяснение ужасов всей этой ночи и всех давешних истерик! Дочке любовь, а матери смерть… И Алеша выбежал с лестницы на улицу»*.
В исследовании В.Я.Лакшина есть такие замечательные соображения мысли в сопоставлении: «Если Толстой изобличает условность светской, бюрократической и иной призрачной жизни, приоткрывая ее второе дно, то у Достоевского это второе дно, подпочва душевных движений и поступков, и проявляет себя как единственно сущее. С героев Достоевского не приходится сдергивать маски фальши, подобно тому, как это было у Толстого. Скорее хочется удержать их от избытка искренности: они словно с горы летят в своем непрошенном исповедничестве, саморазоблачении, выворачивании нутра… Состояние распахнутой настежь души – в порыве ли откровенности, в злобе и мести или в безудержном шутовстве – привычнейшее состояние героев Достоевского. Но так как стимулы «второго дна» (инстинкты, сокровенные желания, соблазны опасной мысли) смутны, двойственны, противоречивы – в них много мучительного и не высказанного сполна. В конце концов Иван явился на суд, чтобы объявить всем, что это он виновен в смерти отца. Но действительно ли он желал его смерти, насколько осознанно желал? А может быть, одна возможность желания выдана здесь за желание, как желание – за поступок? Достоевский не доверяет ни одному чувству, ни одному душевному движению вполне и безусловно и стремится проверить их, спровоцировать героя на крайнюю откровенность… Мимолетные движения психики, предположения, догадки и «соблазны» мысли Достоевский доводит до логического конца, выплескивает в прямых исповедях и заставляет проявиться в действии»*.
Вопрос Ивана К. можно рассматривать как отдельно от контекста романа в виде универсально-философского вопрошания, так и в контексте речи героя и в контексте всего романа. Вопрос Ивана озаряет смыслом как самый его образ-миф в контексте событийной реальности романа, так и выходит за пределы реальности романа, освещая тем самым общественно-историческую действительность времен жизни Автора и даже за ее пределами. Третье и последнее, Вопрос Ивана, исходя из контекста всего романа, связывает в единый узел все точки-слова, завуалировано намекающие и напоминающие на сопоставление смыслов с мировыми шедеврами Софокла и Шекспира, как «Царь Эдип» и «Гамлет».
Вопрос Ивана «кто не желает смерти отца?» с двойным дном. Попробуем поставить вопрос иначе: «кто желает смерти отца». Таковой вопрос адресован к сознанию человека. И, соответственно, каждый в здравом уме ответит: «никто не желает, что, собственно, за несуразный вопрос» или «может тот, али вон этот», т.е. найти виновного среди общества. А теперь вернемся к вопросу Ивана Карамазова: отрицательная частица НЕ усиливает эффект и смысловую нагрузку самого вопроса. Постановка такового вопроса обращена более не к сознанию, а к подсознанию человека. Более того, такой вопрос конкретизирует адресат и направлен непосредственно к личности человека, ибо каждый соотносит его к самому себе и может, например, сказать: «я не желаю», «мы не желаем» или «все желают, в том числе и я».
Сопоставим вопросы Достоевского и Шекспира. Вопрос Ивана сокровенно связан с гамлетовским вопросом:
«Быть иль не быть – вот в чем вопрос».
«А вопрос этот, если так можно выразиться, с двойным дном» – подчеркивает Ортега-и-Гассет. А для Ивана вопрос с двойным смыслом: «быть или не быть», «идти или нет» на суд, быть человеком совестливым и честным или поступить как подлец. Вот, например, отрывок из последнего диалога Ивана с Алешей перед судом (Иван пересказывает слова черта в свой адрес):
«…ведь ты поросенок, как Федор Павлович, и что тебе добродетель? Для чего же ты туда потащишься, если жертва твоя ни к чему не послужит? А потому что ты сам не знаешь, для чего идешь! О, ты бы много дал, чтоб узнать самому, для чего идешь! И будто ты решился? Ты еще не решился. Ты всю ночь будешь сидеть и решать: идти или нет?..».
А теперь взглянем на сопоставление «Гамлеты и Карамазовы» со стороны критики, так скажем, изнутри романа. Так в своей речи на суде прокурор Ипполит Кириллович «рисует»:
«…Много картинности, романтического исступления, дикого карамазовского безудержу и чувствительности – ну и еще чего-то другого, чего-то, что кричит в душе, стучит в уме неустанно и отравляет его сердце до смерти; это что-то – это совесть, это суд ее, это страшные ее угрызения!.. я не знаю, думал ли в ту минуту Карамазов, «что будет там», и может ли Карамазов по-гамлетовски думать о том, что там будет? Нет, господа присяжные, у тех Гамлеты, а у нас еще пока Карамазовы!».
Здесь Достоевский, можно предположить, как бы даже самоиронически предвосхищает отрицательные нападки литературной критики в адрес своих героев, мол, в самом-то деле, «может ли Карамазов думать, вообще, а в частности, по-гамлетовски». Кто такие братья Карамазовы для прокурора Ипполита Кирилловича? Обычные чужие люди, которые попали в поле зрения его профессиональной деятельности. Он знает про них только то, что его обязывает знать в формальных рамках проф.деятельности. И здесь прокурор предстает в виде некоего зеркального отражения для некоторых критиков, которые в героях романа не видят личности, не желают постигнуть ее глубины и загадки, и как-то претенциозно рассуждают в стиле Ипполита Кирилловича. Однако, для внимательного читателя такового сопоставления «Гамлеты-Карамазовы» в стиле Ипполита Кирилловича со знаком умаления «Карамазовых», вообще, быть не должно, так как он знает, что Карамазов (и Алеша, и Дмитрий, не говоря уже об Иване) не только может думать, но и способен, причем уникально думать, и не только по-гамлетовски «что будет там» или «быть иль не быть», но и по-карамазовски. Как зорко заметил Л.Шестов, таким мыслям, как у Дмитрия Карамазова, могли бы позавидовать мудрецы Древней Греции*.
Однако, некоторые современные «мудрецы», например, как Фрейд, не только завидуют творческой интуиции Автора «Карамазовых», но и нечто утаивают у Достоевского, не желают открыть огласки то, что сокрыто от глаз многих. Речь идет об очерке З.Фрейда «Достоевский и отцеубийство» (1928). Ведь, Фрейд в этом очерке ни слова не сказал о ключевом Вопросе Ивана Карамазова «кто не желает смерти отца?». Ведь очень сомнительно, чтоб такой ученый, как Фрейд, с таким проницательным умом и не увидел, и не заметил ключевой Вопрос в романе. Скорее всего, Фрейд не желал придавать огласки значения Вопроса Ивана, иначе австрийскому ученому пришлось бы публично признать, что Достоевский не только и не просто предвосхитил те научные интуиции, что открылись Фрейду в постижении человека, но и пред-восхитил саму суть и атеистическое направление его учения. Более того, Фрейду пришлось бы признаться, хотя очень сомнительно, чтоб в таком признавались публично, – что Достоевский в своем романе не только предвосхитил суть учения, но и обличил самое мировоззрение Фрейда. В такой ситуации, в какой оказался Фрейд, чисто психологически, трудно и больно признаться не только публично, но и интимно лично самому себе, что, мол, «я-то, оказывается, отнюдь не первооткрыватель сокровенных глубин человеческой психики, а всего лишь второй и повторяющий уже открытое кем-то». Поэтому, исходя из вышесказанного, меня не удивляет та операция мысли, что Фрейд проделал в своем очерке. В самом начале очерка, выдав лицемерную похвалу творческому мастерству и таланту Достоевского, после Фрейд развернул свое исследование в сторону «развенчания» и профанации самого Автора «Карамазовых». Если, например, Вл.Набоков честно и открыто при-знался, что «желает развенчать Достоевского», то Фрейд не признался в этом публично, а скрыл от многих. Здесь, сопоставление Фрейда с Иваном К. Если Иван принимает Бога своим «эвклидовским умом», но не может принять Его мира, то Фрейд, метафорически, напоминает того верующего, который лицемерно восхваляет Творца за чудесное Его творение, как «лучшее изо всех возможных миров»*, и в то же время скрытно в себе наводит хулу на Творца, придавая Ему самые скверные отрицательные качества, извлекая их из мира людей. Такова операция мысли, предпринятая Фрейдом в исследовании жизни и творчества Достоевского. Видно, что диалог австрийского ученого с вымышленным оппонентом в работе, предпринятой ранее, «Будущее одной иллюзии» (1927), оказался сопутствующим его будущему замыслу. И здесь возможна отсылка к диалогу Ивана и сопоставление двух диалогов, как Ивана с чертом в романе Достоевского и Фрейда с воображаемым оппонентом.
С другой стороны, представим себе, хоть на минутку, что Фрейд, будучи ученым и тружеником в области науки, прочитав роман "Братья Карамазовы», в радости умилился бы с восхИщением тому, что "вот тот человек-художник, который приоткрыл завесу тайны, той тайны человека, над которой, в силу своей профессиональной деятельности, и я работаю и к которой и мне довелось приблизиться". И, возможно, Фрейд оказал бы огромнейшую услугу человечеству, кабы его желания были добры и направлены на едине-ние рационально-научного и интуитивно-художественного постижения "за-гадки человека". Каково бы из сего сплава мысли и интуиции разных гени-альных личностей могло получиться величайшее открытие и невообразимые откровения в опыте разгадки тайны человека. В своем очерке «Достоевский и отцеубийство» З.Фрейд мог бы приблизить читателя к разгадке тайны романа "Братья Карамазовы", как и тайны его героев, в особенности же, к раскрытию тайны образа такого героя, как Иван Карамазов. Если бы Фрейд встал на путь творческого сотрудничества с Достоевским и сорадовался бы его творческим откровениям и открытиям, а не предался бы пути соперничества и вражды, то каковы бы еще более величайшие открытия могли быть предоставлены чело-вечеству в области постижения и разгадки образа человека. Нет же, это про-сто "фантастическое", а Фрейд стал самим собой, т.е. оказался предан своему научному полубогу РАССУДКУ и возжелал сам стать одним из учителей и просветителей человечества. И что же из этого вышло? И, перефразируя Д.С. Мережковского с В.В.Розановым, можно так сказать: а вышло то, что стало пОшло. Другими словами, в литературоведческой статье Фрейда получилась пОшлость в самых мельчайших деталях, касательно образа Достоевского. И все-таки нам важно рассмотреть, опуская пОшлость, что есть интересного, с философской и с психологической точки зрения, в очерке Фрейда.
Фрейд дает краткий аналитический обзор трем шедеврам мировой литературы на одну и ту же тему отцеубийства: «Царь Эдип» Софокла, «Гамлет» Шекспира и «Братья Карамазовы» Достоевского. «Во всех трех, – пишет Фрейд, – обнажается и мотив действия – сексуальное соперничество из-за женщины… В этом направлении роман русского писателя идет еще дальше. И здесь убийство совершил другой человек, но находящийся с убиенным в тех же сыновних отношениях, что и Дмитрий, у которого мотив сексуального соперничества признается открыто; совершил другой брат, которого, что примечательно, Достоевский наделил своей собственной болезнью, мнимой эпилепсией, как бы желая признаться: эпилептик, невротик во мне и есть отцеубийца…»*. И здесь примечательна сама по себе характеристика интерпретации Фрейда, которая в очень тонких психологических деталях совпадает с интерпретациями таких персонажей в романе, как П.А.Миусова и М.Ракитина. Другими словами, если сочетать интерпретацию Миусова и Ракитина, то получится доктор Фрейд, как «толкователь сновидений», который выдал истолкование на вопрос Ракитина «что же сей сон означает?». Так по Фрейду выходит, что «Старец в разговоре с Дмитрием осознает, что тот таит в себе готовность убить отца, и бросается перед ним на колени. Это не может быть выражением восхищения, а должно означать, что святой отвергает искушение презирать или гнушаться убийцей и поэтому склоняется перед ним… После его преступления больше не нужно убивать, а следует быть благодарным ему, в ином случае пришлось бы убивать самому. Это не просто милосердное сострадание, речь идет об отождествлении на основе одинаковых влечений к убийству, собственно говоря, о минимально смещенном нар-циссизме…»*. Что ж, действительно, изощренное фрейдовское толкование «сновидений», впрочем, как и все учение австрийского ученого. А если посмотреть на фрейдовское толкование, так скажем, изнутри романа глазами персонажа Миусова, который заявляет: «поверьте, что я всех обнаруженных здесь подробностей в точности не знал, не хотел им верить и только теперь в первый раз узнаю… Отец ревнует сына к скверного поведения женщине и сам с этою же тварью сговаривается засадить сына в тюрьму… И вот в такой-то компании меня принудили сюда явиться… Я обманут, я заявляю всем, что обманут не меньше других…»*. Можно предположить, что устами Миусова, как и Ракитина, Достоевский предвосхитил изощренное фрейдовское толко-вание, которое опошляет и профанирует не только образ старца Зосимы, но и роман в целом. Так Фрейд заключает о романе в целом: «для психологии совершенно безразлично, кто на самом деле совершил преступление, для нее важно лишь, кто желал его в своей душе и приветствовал его совершение, а потому все братья (включая контрастную фигуру Алеши) в равной мере виновны – и искатель грубых наслаждений, и скептический циник, и эпилептический преступник»*.
Вывод Фрейда и тезис Ивана «все желают смерти отца», с одной стороны, равнозначны, так как выражают, казалось бы, одну и ту же мысль о сок-ровенных желаниях людей, которые в них проявляются посредством слов и поступков бессознательно. С другой стороны, между тезисом Ивана и выводом Фрейда огромная разница, так как тезис Ивана – метафизический, мысль которого направлена к духовным корням человеческого существования, а мысль Фрейда эмпирична, она по сю сторону следствий и причин. Разница между Фрейдом и Достоевским в том, что для Фрейда преступление есть акт лишь физический, к совершению которого примешаны желания бессознательного. Для Достоевского же преступление есть акт, прежде всего, духовный, который совершается первично в глубине самого человека при сплаве мысли и желаний. Поэтому для Достоевского сами мысли и идеи, что движут человеком и внушаются другим, могут быть преступны. И Достоевскому вовсе не безразлично, кто совершил преступление, так как Автору «Карамазовых» важна личность в каждом человеке, важна взаимосвязь личностей между собой. А потому у Фрейда и у Достоевского различны смыслы к прочтению романа, так как для Достоевского – все братья виновны в смерти отца, но не в равной мере, как того желает Фрейд. Достоевский каждому герою романа отводит свою личную меру вины и ответственности. Разница в том, что Фрейд мыслит и выводит смыслы, как ученый атеист, а отсюда и формальное совпадение его мысли с тезисом Ивана, Достоевский же мыслит из глубины христианского миросозерцания, а отсюда и коренное различие смыслов. Касательно непосредственной вины Алеши за брата Дмитрия и за отца Федора Павловича, Достоевский прямым текстом от Автора проговаривает в романе три раза: после встречи Алеши с Иваном в трактире и после события в монастыре, когда старец Зосима испустил дух. Что же касается главной мысли всего романа, сопряженной с ключевым вопросом Ивана, то Достоевский проговаривает её в романе также три раза в «исповеди брата Маркела».
И, казалось бы, диагноз доктора Фрейда совершенно безупречен и верен, а сам Фрейд мог бы торжествовать, указав на вопрос и ответ Ивана Карамазова, по которому «все желают смерти отца». Но Фрейд почему-то и для чего-то избегает вопроса и ответа Ивана. Быть может потому, что Вопрос Ивана Карамазова и его парадоксальные идеи опасны в равной мере как для верующего Л.Шестова, так и для циничного атеиста З.Фрейда. Если для психологии и безразлично в вопросе «кто есть кто», то для Достоевского совершенно не безразлично «кто есть человек», т.к. для Достоевского важна личность, причем в каждом человеке. И здесь интересно воспроизвести сопоставление между Иваном Карамазовым и Фрейдом.
Загадка Ивана, как образа-мифа и как персонажа романа, сокрыта в нем самом, а также в его ключевом метафизическом вопросе, в котором обнажается зло, мировое зло. Но если Иван в романе Достоевского обнажает зло и обличает его как зло, то Фрейд, как ученый, открыв «ящик Пандоры» бессознательного в человеке, обнажив зло, использует его и выдает как «добро» в виде «нормального» учения (та же интерпретация Фрейда мифа об Эдипе). Даже не само «хитрое учение» Фрейда, завуалировано облекаемое в научную обертку концепции, а его практика обнажает суть создателя, который учит и внушает людям, что главное для человека – это телесно-физиологические наслаждения и удовольствия, то есть либидо диктует человеку установку «бери от жизни всё», а ради достижения «высшего счастья» – всё дозволено. То, что для Ивана составляет мучительные борения духа «тезис-антитезис», для Фрейда – изначально богоборческую установку: Бог и религия, лишь и только, иллюзии человеческого сознания. Если для Ивана тезис-ответ «все желают смерти отца» (исходя из контекста его речи на суде) есть личное нравственное осуждение общества и эпохи, рожденной на «новых устоях» (отсылка к Сартру)*, то Фрейд основывает свое учение на таком тезисе и утверждает его, посредством «доказательств» психоанализа, как научный закон, подобный закону Ньютона о всемирном тяготении. Само учение Фрейда, в основе которого заложены две основные мифологемы, как жизнь и смерть, – само-разрушительно, так как тяга к смерти или желание смерти Другому отравляет само желание к жизни подспудно, а если не отравляет, то человек превращается в существо с качествами бесчеловечными, так как для этого существа нет мира высшего и возвышенного.
Мысль Вышеславцева о Фрейде показательна: «если правда, что истинная любовь делает поэтом, то это значит, что она делает творцом и, след., поднимает на новые ступени бытия, где воплощаются новые идеи, смыслы, ценности. Конечно, все эти трансы, совершаемые стремлением, будут для Фрейда иллюзией, но тогда иллюзией будет не только влюбленность, но и поэзия, и искусство, и культура, и мораль, и, конечно, религия. Сублимация для Фрейда невозможна, ибо сублимация для Фрейда иллюзорна. Сублимация возможна лишь в совершенно ином миросозерцании…»*.
Если в научной концепции, системе Фрейда сублимация невозможна («Эдипов комплекс», как подобие научного закона о всемирном тяготении (Ньютон), которому все подчинены), то возможна ли сублимация человека (образ личности Ивана К.) в художественной системе Достоевского, который в последнем романе предвосхитил идею австрийского ученого (конечно, с точки зрения сознания религиозного)?.. В художественной системе Достоевского сублимация человека (конкретно, в образе-мифе Ивана Крамазова) возможна. Автор «Карамазовых» в замысле художественной системы своему герою, в образе которого сокрыт миф о человеке-загадке, оставляет возмож-ность для сублимации, для преображения, для «тайны обновления». Образ «Иван-загадка», как спящий сфинкс, «хранящий тайну будущего»*, скрывает, потенциально содержит в герое возможность творческого акта преображения и обновления ветхаго человека. Смысл тайны личности Ивана в рас-шифровке Достоевского: предсказание или завещание старца Зосимы плюс эпиграф-образ к роману из Евангелия от Иоанна о зерне.
Поэтому само учение Фрейда есть, своего рода, метафизическое мошенничество, то есть цель которого в овладении душами людей. Другими словами, учение Фрейда – это такая операция мысли, в основе которой заложен обман, посредством которого обретается власть над людьми и их душами. Отсюда прямым текстом аналогия учения Фрейда («Будущее одной иллюзии») с «откровениями» «Великого инквизитора». И вот потому Фрейд избегал «откровений» и Вопроса Ивана Карамазова, так как знал, что под тень Вопроса Ивана К., подобно при солнечном затмении, подпадает и его учение в целом.
И если вывод Фрейда, исходя из его интерпретации романа «Братья Карамазовы», есть профанация, то такой же профанацией является интерпретация Фрейда мифа об Эдипе, из которой австрийский ученый сконструировал свое учение. Или Фрейд подогнал под свою систему-схему учения толкование мифа об Эдипе, что не меняет сути дела. Но есть и другие интерпретации мифа об Эдипе, в которых косвенно указывается и на учение Фрейда.
(Выборка из эссе "Иван Карамазов как человек-загадка" (2018г.)
в виде дополнения к очерку "Вопрос о красоте в творчестве Достоевского" (2014г.)
***
Дерзновения из «Подполья».
"Ты в этом роде и пиши"
(Ап.Григорьев (Из воспоминаний Ф.М.Достоевского)
Здесь (и там) я пишу нечто ТАКОЕ, что еще никто никогда не писал. Впрочем, я еще не пишу, а только задумал написать нечто ТАКОЕ, какого еще не бывало. У Николая Бердяева есть уникальные мысли про творчество, мысли про человека. Так вот, по Бердяеву, творчество делится на два основных этапа: то что в замысле у человека, то – есть первичное и гениальное в человеке первотворчество или, по другому, первичный акт творчества. Второй этап, есть, собственно, объективация первичного акта, отражающаяся в виде нисхождения к миру, как реализация в виде искусства, в виде мастерства, донесение слова, мысли до читателя. Мои первые слова многие воспримут, особенно из мира Науки, как очень самонадеянные и дерзновенные, очень несамокритичные и глупые. Ну, так пусть же! И пусть так воспринимают. А разве сам не осознаю в себе ТАКОЕ дерзновение?.. Если во мне ироническая улыбка, то как вы думаете, господа? У меня дрожь по телу пробегает. Во мне такой замысел созрел, такое уже во мне есть, как в виде произведения, свернутое в Точку, которое со стороны покажется неким фантастическим наброском мысли. А разве содержание текста в виде наброска уже не фантастично, не выходит за пределы того, чтО уже было сказано-пересказано о Достоевском до меня? Не всё ли равно, что там было до меня? Мне, здесь и сейчас, интересно тО, чтО творится во мне! Какие миры во мне крутятся. В каких мирах сам бываю. Кто ведает? Вот это-то и Загадка! Вот такое-то и фантастично, и дерзновенно! А впрочем, не сильно ли меня унесло дуновением ветерка, неким ли фантастическим элементом в моих мечтаниях, в моем дерзновении? (Вопрошание с иронической улыбкой). О, еще как сильно и еще как далече! Такие дали вы еще и не видывали. Вот, подобно же думал, когда писал про загадку Ивана Карамазова. Ну, вот написал. И такое про Ивана К. выразил, что еще никто такого не писал, возможно, даже и не думал про ТАКОЕ. «Нет, слишком дерзновенно, даже дерзко, вы как-то поумерьте свою заносчивость, молодой человек». Нет во мне заносчивости и гордыня не по мне. А есть отчаяние, какое-то жутко тоскливое отчаяние. Ни одного критического отзыва к моей «загадке Ивана». Такое чувство, что роман «Братья Карамазовы» и не читал никто по-настоящему от корки и до корки, да с карандашом в руках. Да пусть даже и без карандаша, но внимательно, очень внимательно. Вот мне и КАРА за мое дерзновение! Ну и пусть же. Пусть и с «Подпольем» меня ожидает Безмолвие! Ведь, Безмолвие – это стихия «Подполья». Пусть буду один я. Но разве один? Со мной Автор и его «последний герой»!
Чего тебе еще-то надобно? Чего ты ожидаешь от критики? Не ожидай от них ничего. Иди и твори! Сядь и пиши, пока… Пока Твои образы во мне, пока я вижу миры Твои, то хватило б сил, хватило б любви и памяти, «воспоминания снов», чтоб записать все то, что мной увидено и услышано. Но как труден этот путь! Трудно восхождение к вершине, но и трудно и опасно нисхождение к миру. Мастерство и есть нисхождение к миру. Чтобы мир узнал тебя, нужно открыть ему неведомые миры, открыть так, как единожды в жизни. Вот с мастерством-то у меня и были проблемы, и есть. Мне с трудом достается развёртывание, экспликация образов из той Точки, в которой первично родился замысел всего произведения. Так всего много в ней, такое многообразие, что и вообразить невозможно. Бесконечность! Вообразима ли до конца, до Точки?.. «К черту мастерство!» Гениальный критик Аполлон Григорьев посоветовал Федору Михайловичу КАК писать. И Достоевский прислушался к совету Друга, что после выразилось в «пятикнижье» романов. Когда гениальные творческие личности нечто советуют, то прислушаемся и мы к ним. Прислушаемся, чтоб творить в этаком роде!.. И, когда я пишу, мне не нужно «зрение». С открытыми глазами я смотрю в окно монитора, но в это время я нахожусь в «сновидении». Там такие открываются образы, такие миры мелькают, пролетая сквозь!.. Форточка сознания открыта, и повеяло дуновение ветерка. Мне свежо и здорово, и светло в пещерах моего «Подполья». Мой руль – свобода творчества, мой компас – ценности Культуры.
Ну, поехали!..
Куда?..
Вперед, вверх!..
(Начато в текущем 2019 году)
***
"Подпольный человек" профессора В.А.Кувакина.
"Разве сознающий человек может
сколько-нибудь себя уважать?.."
"я крепко убежден, что не только очень
много сознания, но даже и всякое сознание
БОЛЕЗНЬ. Я стою на том..."
"Художник написал картину Ге. Тотчас же пью
за здоровье художника, написавшего
картину Ге... Автор написал
"КАК КОМУ УГОДНО"; тотчас же пью за здоровье
"КОГО УГОДНО", потому что люблю всё
"прекрасное и высокое"..."
"самый дикий каприз, своя фантазия, раздра-
женная иногда хоть бы даже до сумасшествия,
- вот это-то всё и есть та самая, про-
пущенная, самая выгодная выгода, которая
ни под какую классификацию не подходит и
от которой ВСЕ СИСТЕМЫ и ТЕОРИИ постоянно
разлетаются к чёрту...
Ну и хотенье ведь чёрт знает"
("с кукишем в кармане" - Прим. В.Г.)
"У меня есть подполье"
(Ф.М.Достоевский "Записки из подполья")
***
Из предыстории к написанию.
(Вместо аннотации)
Вот, "думаю про себя", дай-ка напишу в философический журнал статейку. Даже и заглавие придумал: "Подпольный человек" профессора В.А.Кувакина". Заглавие-то какое!? Здесь не одно "второе дно", а более будет, однако. Я даже со счету сбился, да и, честно говоря, с чего мне вдруг их считать-то, ТАМ Бездна, а разве бездну-то сосчитать возможно. Опять "каменная стена" в виде бездны? Ух, уж эти "бездны", и эти "Бернары"! Какая идея! Почти как у Федора Михайловича, который "спутник - предсказал!" К чёрту "идеи"! Вопрос философический. Кстати, о журнале. Журнал-то не так себе, а классический, даже академический, и называется "Вопросы философии". Долго думал, колеблясь в сомнениях, в каком жанре-то писать: "то ли критику литературную?". Так ведь, думаю, забракуют же, да отправят к литераторам и филологам. А у них там свои "пауки" и "тараканы" водятся, у них и без меня "веселье" с новыми-то реформами образования. А тут вот я еще "нарисуюсь" со своими поисками "откровений" и "фантастического". Вот смеху-то будет. Впрочем, я и сам посмеяться с ними не прочь. Например, как один вот фантастический персонаж из шедевра Ф.М.: "и вот вообрази, тут уже другая история пошла: ни в одной-то редакции не принимают! "Ретроградно очень будет, говорят, никто не поверит, "дьявола-то больше не существует" (франц.). Вы, советуют, напечатайте анонимно". Ну какое же "спасибо", если анонимно. СМЕЮСЬ с конторщиками: "Это в бога, говорю, в наш век ретроградно верить, а ведь я чёрт, в меня можно". - "Понимаем, говорят, КТО ЖЕ В ЧЁРТА НЕ ВЕРИТ, а все-таки нельзя, НАПРАВЛЕНИЮ повредить может. Разве в виде шутки?" Ну в шутку-то, подумал, будет неостроумно. Так и не напечатали. И веришь ли, У МЕНЯ ДАЖЕ НА СЕРДЦЕ ЭТО ОСТАЛОСЬ...". А ведь, "какой же журнал, если нет "отделения критики"?.." Скажут из ред.коллегии, тут у вас не так написано, и там не то, приходите завтра, а завтра опять старая песня "приходите завтра". Словом, "бесконечный тупик", без концов и начал, хоть бы даже точку маленькую самую с запятой, нет, сплошь многоточие, зато многогранное многообразие, в котором тонет человек. Вопрос и даже не риторический. К старости, может, и напечатают, но это всё лишь "мечты идиота". А кто ж не любит-то мечтать? Ведь, почти все "русские мальчики" - мечтатели! Скажут, "кто таков?" Ответ: мечтатель-прозарушник или соискатель. "Чего же ищете?" Сам не знаю, а впрочем, интуиция-то подсказывает, что не "чего", а "кого". Говорю, ищу человека, посреди бело дня ищу, почти как Диоген, только без факела. Скажут, ну, в нашем "Доме литераторов" "сумасшедших гениев и философов" и так предостаточно, сегодня мест нет и не предвидится. Опять "приходите завтра". А если помечтать, то "мечтатель-прозарушник", о! Дак это же карьера, продвижение. Ну все же лучше, чем ничего. И вот через некоторое время, колебаний и сомнений, ну минут несколько, а может и секунд, я все же решился. Напишу, думаю про себя, в жанре прозы иронической. Хоть и не ново, даже ретроградно, но зато как-то веселее, а то вот статьи-то в стиле научных монографий-монологов читаешь, то - "скучища неприличнейшая". То ли дело проза ироническая, да еще и с диалогами если, хоть и с самим собой. Ведь, порой бывает, что и собеседника-то не сыщешь. А тут вот и профессор с "подпольем" объявился на вид, да и журнал с философическими вопросами о чёрте. А может и мне, думаю, статейку о чёрте написать. Ведь, "чем чёрт не шутит". Оговорочка вышла, конечно же, о "подполье" с антигероем во главе. Такого, думаю про себя, точно еще никто не писал, кроме Федора Михайловича, конечно же. Ах, бедный, бедный Федор Михайлович! "Что ему Гекуба, что он Гекубе?" Что мне профессор, что я профессору?.. Скажут, а причем тут профессор-то? Говорю, совершеннейшая случайность вышла. И вот тут, так уж вышло, придется рассказать предысторию к написанию статьи.
Лет так пять тому назад, а может и того меньше, мне как-то "посчастливилось" иметь участие в "фантастической" беседе с одним любителем изящных искусств и автором "Прозы", кажется, его величают - Михаил Беленкин. И вот от него-то я и узнал о профессоре, а до того и слыхивать не слыхивал даже и о существовании такового. Чуть не вырвалось с уст, "феномена". Но "феноменом"-то оказался любитель изящных искусств, да не просто, а всё на темы религиозные, чем, таким образом, навел тумана в головы многих читателей. И вот "на тебе", такое заглавие статьи "выкинул": "Атеизм как высшая стадия гуманизма". Ну, думаю, гордыня "парня" далеко занесла, в заоблачные дали. Но "парень"-то оказался не из простых любителей изящных искусств, а на одной ноге с профессором, т.е. из того же круга ученых-интеллектуалов. Наверное, биолог и антрополог. Спор-то в беседе завязался пустяшный, за эволюцию, а кончилось всё трагикомедией. Но не в споре-то "дело". Хотя, как сказать. Но в том, по-моему, что от любителя изящных искусств и профессионала в сферах биологии и антропологии я узнал таки, до этого мне совершенно неизвестные, две занимательные точки зрения. Первое, что Достоевский, оказывается, мягко говоря, человек-то "недоразвитой и далёкий", даже для своего времени, от науки. Впрочем, сам Федор Михайлович, как помню, говорил о себе не без иронии: "шваховат я в философии". Но вот зоркий Л.Шестов в свое время заметил, что таким мыслям, как у Дмитрия Карамазова, позавидовали бы древнегреческие мудрецы. Словом, Достоевский-то, оказывается, по зрению профессионала в сфере антропологии, "личность недоразвитая". А второе, из беседы я узнал таки о "великом манифесте" профессора В.А.Кувакина. Нет, грех будет не угостить читателя таким манифестом, но в свое время, на десерт, так сказать. Ну а далее, так же совершенно случайно, увлекшись повестью Ф.М. и поиском новейшей критики, как-то "гугл" открыл мне несколько публикаций профессора. Вот, думаю про себя, что-то фамилия ваша мне оченно знакомая. И тут я вспомнил беседу с любителем изящных искусств и, конечно же, "великий манифест" профессора. И тогда ТАКОЕ мне открылось, м-м! Нет, думаю, решено, писать статью и точка. А каковы были доли секунд сомнений и колебаний, даже самые малые-то десятые доли гомеопатические, но какие... И вот такова история написания, вернее, решительности к написанию. Ведь, еще ничего не написано на бумаге, но уже как-то, в одно мгновение, сложилось во мне в единое целое текста. А все же "предыстория к написанию" интересней как-то, для меня по крайней мере, чем такое занудство и скучище в виде аннотации. А кому захочется "раздеться"-то перед публикой, тем более научной, и выставить себя "обнаженным", показывая всем и всему всемству свою подноготную мотивацию. А как насчет цели и замысла авторского? По-моему, не трудно представить реакцию Ф.М., если бы ему предложили написать в каком-нибудь журнале аннотацию к "Подполью" или реакцию Льва Николаевича, нет, не Мышкина, а Толстого, в просьбе написать аннотацию к "Исповеди" или "Запискам сумасшедшего". Впрочем, Федор Михайлович в примечаниях к "Подполью" выдал нечто в виде аннотации, но уже сегодня после горы трудов литературоведов, критиков и мыслителей, такая аннотация видится примитивной и её, наверное уже, не приняли бы никак даже в захудалом журнальчике. Ведь, "один из представителей еще доживающего поколения" как-то вот до сих пор сидит в сознании многих представителей интеллектуалов уже нашей современности. Живучее оказалось-то, однако, "доживающее" или "ретроградное-то сознание"?! А вот тут, собственно, и начинается "история" рассмотрения "мысли о мысли".
"Замысел Автора?"
А кому он, собственно, нужен-то этот "замысел", не говоря уже о Авторе и "Встречи с ним"? Каждый критик-интерпретатор видит только то, что желается и хочется видеть самому, а Автор и его текст - всего лишь ОБЪЕКТ, "тусклое стекло", сквозь которое открывается, нет, не панорама мира идей и мысли, а хотения и желания критика увидеть мир Автора особым собственным зрением и именно под своим углом. Помните, эти "ахи-вздохи"?: "мой Пушкин", "мой Достоевский", "мой Набоков", "мой Розанов" и т.д. Но гений-художник он ничей, ни твой и ни мой, и, вообще, никому не принадлежит; он сам по себе, как кот, который гуляет-маячит по цепи, сам свой - человек-загадка. И встретить фантастическую загадку в человеке - вот Открытие! Вот встреча с ним! - и, сама по себе, Встреча эта - фантастична!..
Спрашивают в редакции: "а какой ваш "замысел"? дайте-ка развернутую аннотацию?" Сам, думаю про себя, "идите-ка вы к черту, господа хорошие". В ответ: "замысел моей книги во мне сокрыт, как возможность возможностей, сжат в точке озарения"; может, говорю, вам интересна будет история моего озарения, а впрочем, на кой чёрт вам аннотация к книге до её прочтения, может, оставим читателю возможность увидеть текст самому и запечатлеть в нем загадку в виде "замысла Автора"?..
А впрочем, поведаю о "замысле", почему бы и нет. Но буду честен и откровенен, как писатель В.Набоков, открывший публике желание развенчать Достоевского. Только вот шутка-то выходит, вылезает из "Подполья" тогда, когда появляются желающие развенчать Автора "Подполья", и показывает им "кукиш в кармане", при этом смешно так высунув язык, как А.Эйнштейн на известном всему миру фото с таковой репликой: ""вот видишь, дружище, а ты все пёрся против математики, как против Стены, а оказалось-то, по-научному, да математически если вычислить, то "и дважды два пять - премилая иногда вещица"...
У меня же нечто противоположное желанию писателя В.Набокова, но близкое - развенчать того, кто "одевает" "подпольного человека" в меры своих одежд. Что ж, не повезло профессору, а нечего было "подпольного-то человека" в свои штаны одевать. Ведь, у "подпольного человека" "кукиш в кармане", у него есть "подполье", сокрытое от глаз многих.
Мой замысел - задать хорошую трёпку критики, хорошенько встряхнуть её и поставить под вопрос. А вопрос-то ребром!.. М-м, однако "жестокий талант" вы, батенька, такую-то процедуру проводить, да над кем? Ведь, как никак, а это профессор, уважаемый в интеллектуальных кругах человек. А вы тут выскочили со своими вопросами. В ответ отсылаю негодующего читателя к первичному вопросу, что поставлен в эпиграфе. К размышлению!
***
Неблаговидная процедура:
аналитическое "раздевание" профессора и развенчание его "хрустального дворца".
"По логике-то, кажется, у него и так выходит.
Но до того человек пристрастен к системе и
к отвлеченному выводу, что готов УМЫШЛЕННО
ИСКАЗИТЬ правду, готов видом не видать и
слыхом не слыхать, только чтоб ОПРАВДАТЬ
СВОЮ логику. Потому и беру этот пример, что
это слишком яркий пример"
(Ф.М.Достоевский "Записки из подполья")
К истории сопоставления. Знаю, скажут мне, что "сопоставление - "дело" неблагодарное", но ведь, как там говорится-то в "Записках", что человек "неблагодарен феноменально". В шутку ли сказано?.. А вот и посмотрим!..
Вспомним, палитру истории "шестидесятников" века 19-го и 20-го. О, как о них интересно-то писал В.В.Розанов! В.Белинский, Д.Писарев, Н.Чернышевский и А.Синявский (А.Терц) с "Прогулками...", а также, будучи тогда еще мальчиками, а сегодня уважаемые профессора В.А.Кувакин, И.И.Гарин (Папиров) и В.К.Кантор. Впрочем, разве сегодня профессора все еще не "русские мальчики", играющие в "мысли о мыслях", с потайной "любовью к двойнику"? Безусловно, ИГРЫ у них интересные, если смотреть из дали, а вот приблизившись, да пристальнее всмотревшись, то вопросы, много вопросов открывается и не только, что касаемо методологии. А что А.Терц, писавший в стиле "подпольного" чёрта о "чёрте Пушкина", вернее, о Пушкине, как о чёрте и негре. Кто-то может видит в этом и смешное, но только мне как-то от такого "переосмысления" противно делается, от такого "раздевания" Пушкина. По-моему, Федор Михайлович провидчески и такой казус предусмотрел, чтоб его самого-то не "раздели", то он сам "разделся" в "Подполье". Да так "разделся", что у многих критиков-интерпретаторов появляется желание "одеть" Достоевского, втиснуть писателя в свои узкие штаны. Ведь, "одежды"-то Ф.М. широки будут, однако, для критиков-интерпретаторов. Ведь, как им кажется, "широк Достоевский, слишком даже широк, вот бы сузить". Вот и сужают Ф.М., каждый в меру своих одежд. Вот и мне не приснилось, когда увидел, КАК профессор В.А.Кувакин пробует втиснуть "подпольного человека" в меру одежд своих, т.е. в свою логическую систему, которая уже стара, как ваша цивилизация с её самым-самым человечным "гуманизмом". Что ж, ведь и втиснул же профессор "подпольного-то человека", только вот чтО в остатке-то вышло? "Голый изнутри"? Вот так "одел" человека профессор, что тот оказался "голым". Впрочем, сегодня видение профессора - это МОДНО, даже вполне согласуется с теориями постмодерна. Ведь, смотришь: в театрах на сценах голыми задами сверкают. ЧтО мысли-то Автора? Главное, чтоб зритель похихикал в платочек, а платочек ради светского приличия. Ведь, КАК в театрах, да без приличия-то?.. Нет, мОден-мОден сегодня в своем ЗРЕНИИ профессор, почти вывел заново теории постмодерна. Только вот в толк не возьму никак, КАК профессор втиснул в свою систему, одновременно, и видение Л.Шестова, и созерцание С.Л.Франка о "Непостижимом". Причем, мыслителей-то религиозных!? Но в этом-то и кроется вся штука "хитрого разума" профессора. Другими словами, профессор В.А.Кувакин вывернул наизнанку то, что Б.П.Вышеславцев сотворил в своих книгах, совершив Открытие МЫСЛИ Паскаля и Декарта. А ведь Открытие Вышеславцева - это то, что гений русской мысли эксплицировал в виде Открытия 20-го века. Если Б.П.Вышеславцев совершил экспликацию из Точки МЫСЛИ, то профессор В.А.Кувакин "сотворил" процедуру сужения МЫСЛИ Федора Михайловича до меры своей логической системы. При этом, НЕЗАКОННО использовав версию частного мыслителя Л.Шестова и философскую систему Семена Франка. И как бы, сотрудники по мысли. А разве законно? И разве они вам единомышленники? Но если сильно желается смошенничать профессору, то вспомним реплику ЧЁРТА в диалоге с Иваном Карамазовым: "...Где стану я, там сейчас же будет первое место... "все дозволено", и шабаш! Все это очень мило; только если захотел МОШЕННИЧАТЬ, зачем бы еще, кажется, санкция истины? Но уж таков наш русский современный человек: БЕЗ САНКЦИИ и СМОШЕННИЧАТЬ НЕ РЕШИТСЯ, ДО ТОГО УЖ ИСТИНУ ВОЗЛЮБИЛ..." (Ф.М.Достоевский "Братья Карамазовы").
.................
Скажут, у вас одно только ГОЛОсловное "общее", без доказательств и без примеров на "поле" конкретного. Что ж, прогуляемся по ТЕКСТУ профессора с профессором, а?..
Но прежде, рассмотрим маленькие штрихи к проблематике. К проблеме "замысла Автора". Например, в уникальной книге Б.Н.Тихомирова "...Я занимаюсь этой тайной" как раз поставлена проблематика: "замысел Автора" и ЦЕЛОЕ текста произведения: "Проблема художественного целого является ключевой для раскрытия
авторской концепции «Записок из подполья». Однако надо
сказать утвердительно: адекватного авторскому замыслу решения
эта проблема до сих пор еще не получила, что, в частности, акцентировал
в недавней статье С. Г. Бочаров, парадоксально заметивший,
что «Записки...» «всё еще не умеют читать»’. Причем потому и «не
умеют читать», что не вполне сознают, с какой остротой проблема
художественной целостности встает в связи именно с этим произведением
Достоевского... Невнимание к проблеме целостности, стремление выявить авторскую позицию, характер отношения автора к персонажу, минуя рассмотрение
«Записок из подполья» как целого, неизбежно ведет к серьезным
ошибкам и недоразумениям. И надо признать, что в истории изучения
этого произведения Достоевского вопрос о соотношении автора
«Записок...» и их героя оказывается одним из наиболее запутанных" (Б.Н.Тихомиров "...Я занимаюсь этой тайной". Статьи и эссе о Достоевском // Спб., 2012.)
Вопрос: но разве профессора В.А.Кувакина интересует, вообще, проблематика, которую ставит Б.Н.Тихомиров? Да профессору Кувакину, в общем-то, плевать на такую проблему, даже наоборот, чем запутаннее будет вопрос о соотношении автора и героя в повести, тем лучше для версии профессора. В.А.Кувакину вовсе и не нужно "адекватного авторскому замыслу решения проблемы", а нужна лишь своя версия и свои "штаны" в виде логической системы. Но в том-то и смешно, что версию профессор берет полностью от Льва Шестова, а логическая система подсмотрена у С.Л.Франка в виде концепции антиномистического монодуализма, но из которого изъято всё мистическое и непостижимое, а в остатке лишь "голое" (и смешное) и "неизвестное". Но Непостижимое религии, отнюдь, не есть "неизвестное" Науки. Здесь явная спекулятивная подтасовка понятий, проделанная ТАК ИСКУСНО профессором В.А.Кувакиным. Но это только цветочки, а ягодки после будут.
А теперь к "ягодкам"!
У Мартина Боровски есть замечательная (в плане полемики) статья "Творчество Достоевского и современный атеизм...", в которой автор задает проблематику, читаем вот, например: "удивляет отсутствие научных
работ, которые сопоставляли бы произведения Федора Михайловича с идеями современных атеистов...
Атеизм со времен Достоевского сильно изменился. Сегодня некорректно
называть таких героев, как Кириллов, Версилов или Иван
Карамазов атеистами, хотя Достоевский сам считал их таковыми.
Атеизм менялся вместе с развитием науки, появлением и распространением
интернета. Он подвергся глубоким изменениям в результате
глобализации и миграции. Сегодняшние атеисты пользуются совсем
другими аргументами (хотя, честно говоря, некоторые остались неизменными),
чем герои Достоевского, и ищут других способов ответов
на «проклятые вопросы»..." (М.Боровски "ТВОРЧЕСТВО Ф.М. ДОСТОЕВСКОГО И СОВРЕМЕННЫЙ АТЕИЗМ — МОРАЛЬНО-ЭТИЧЕСКИЙ АСПЕКТ" / Достоевский и современность. Материалы... 2015г. Великий Новгород. 2016).
Вопрос! Ведь, сегодняшние, современные-то атеисты "ищут других способов", только не ответов на "проклятые вопросы" Достоевского, а ИСПОЛЬЗУЮТ мысли героев Достоевского для своих спекулятивных целей и задач. Примеры? Пожалуйста! Вот например, статьи профессора В.А.Кувакина "Прозревающий скепсис" или "Прозревающий скептик. Человек, "подпольный человек", Ф.Достоевский" и "Феерический спепсис Федора Достоевского". Но еще: (Кувакин В.А. Голый изнутри и подпольный человек Ф. Достоевского), (Кувакин В.А. Если Бога нет, то…), (Кувакин В.А. Человек – существо галактическое / Кувакин В.А. Личность и Просвещение.
От постмодернизма к неомодернизму, М. 2011).
Вот только недодумал профессор, что СКЕПСИС-то тот самый, али подобный, может направлен против его версии, его взгляда, его "кочки зрения" и того "болота", властелином которого он ЯВЛЯЕТСЯ.
Первая-то часть статьи и есть, так скажем, "теория", выверенная из версии Л.Шестова, по которой критик производит смешение, слияние Я-героя и Я-Автора, сознание героя и сознание Автора.
"...Оголенность изнутри означает, что уже ничто содержательное или предметное не может встать между человеком и человеком, ничто не может опосредовать его отношение к самому себе - ни идея, ни образ, какой-либо смысл или слово. Он остается наедине с собой, окруженный собственно ничто - самым мощным защитным материалом. Примером такого "голого изнутри" является "подпольный человек" Достоевского. Процесс очищения человеком себя от всяких содержаний внутреннего мира, "не сделанность" себя ни собой, никем и ничем, БОРЬБА за обретения себя свободным от каких-либо идей и убеждений гениально описаны Ф.Достоевским в повести "Записки из подполья"..." (В.А.Кувакин "Прозревающий скептик...").
Вернее, теория постмодерна, приписанная В.А.Кувакиным Достоевскому, используя повесть "Записки...".
Вторая часть статьи посвящена практическому "приклеиванию" конкретного, как жизни и творчества Ф.М., к теоретической части. Например,:
"По существу, Достоевский открывает новую страницу в исследовании скептицизма, который становится ОСОБЫМ ТИПОМ МИРОВОЗЗРЕНИЯ, а не только психо-материальным состоянием или познавательной установкой, озабоченной истиной... Скептицизм Достоевского метафизичен потому, что он ставит под сомнение сами метафизические предпосылки всякого мировоззрения. Метафизический (беспредпосылочный) скептицизм оказывается антиметафизическим... Бесстрашие скептицизма Достоевского помогает понять и то, что открытость, безосновность, беспредпосылочность сомнения - это состояния целостного человека, его стартовая познавательная позиция...
Скептицизм имманентно плюралистичен, предполагает неопределенно много возможностей и решений. Он потенциально бесконечен, поскольку допускает все вплоть до невозможного. Будучи последовательным скептиком в периоды рефлексии и мышления о себе ("думать о себе") Достоевский СКЛАДЫВАЛ СВОЕ КРЕДО В ПОЛНОМ СООТВЕТСТВИИ СО СВОИМ МЕТАФИЗИЧЕСКИМ СКЕПТИЦИЗМОМ...
И сколько бы споров ни велось вокруг Достоевского, мы не можем игнорировать суть его знаменитого признания: "Я - дитя века, дитя неверия и сомнения до сих пор и даже до гробовой крышки"...
за этим упорством стоит страстное желание узнать человека не как "совокупность общественных отношений" или "образ Божий", а как такового. Есть ли он? Достоевский говорит - есть. Но это "есть" равномощно "нет", поскольку в своей беспочвенности наше я распахивается как уходящая в бездну человеческого ничто и неизвестности безграничная потенция, жаждущая жизни, свободы и творчества. В этой глубине... есть ощущение того, что ничто - это возможность всего, ибо еще ничего нет. И это значит, что всё еще возможно - как накануне Первого (Прим. В.Г. - опечатка ли или оговорка у профессора В.А.Куваикна, когда пишется не "дня Творения", а "ДЛЯ Творения". Если даже и опечатка, то уж слишком символическая) ДЛЯ Творения" (В.А.Кувакин "Прозревающий скептик...").
Нетрудно догадаться чтО стоит за этим "ОСОБЫМ ТИПОМ МИРОВОЗЗРЕНИЯ", что с таким упорством и страстным желанием приписывается Федору Михайловичу некоторыми интерпретаторами в виде "нового" "переосмысления". Ведь, в целом, УЧЕНИЕ профессора В.А.Кувакина очень схоже и даже подобно УЧЕНИЮ А.Синявского, который "переосмыслил" Пушкина в своих "Прогулках...". И у А.Синявского, и у В.А.Кувакина - одно "переосмысление", как приписать гениям мысли ОСОБЫЙ ТИП МИРОВОЗЗРЕНИЯ, исходя из ОСОБОГО УЧЕНИЯ. Какого? Учения ПОСТМОДЕРНА, которое по сути своей - АТЕИСТИЧЕСКОЕ. И не просто "атеистическое", но богоборческое.
Вопрос к загадке "учения В.А.Кувакина": почему профессор в свои "союзники" выбрал таких мыслителей, как Л.Шестов и С.Франк, а не М.Штирнер и не Ж.Сартр, у которых подобающие учения, соответствующие МИРОВОЗЗРЕНИЮ В.А.Кувакина? Ответы возможны такие: маскировка мысли под "общечеловеческий гуманизм", особый изощренный ум у профессора, особая метода у профессора, используя религиозную мысль, облекать её в нечто противоположное, применяя, при этом, спекуляцию "хитрого разума".
А вот теперь на десерт и "Манифест профессора" или "Принципы гуманизма":
"В заглавие своей статьи я вынес определение гуманизма, одной из черт которого является атеизм. По мнению современного философа, президента Российского Гуманистического общества проф. В.А. Кувакина:
Фундаментальными чертами гуманистического мировоззрения являются следующие:
1. Гуманизм - это мировоззрение, в центре которого идея человека как высшей ценности и приоритетной по отношению к себе реальности в ряду всех других материальных и духовных ценностей. Иначе говоря, для гуманиста личность - исходная реальность, абсолютная по отношению к себе и относительная в ряду всех остальных. Гуманисты, следовательно, утверждают равноправие человека как материально-духовного существа по отношению к другому человеку, природе, обществу и всем иным, известным или еще не известным ему реальностям и существам.
Гуманизм - это современная форма реалистической психологии и жизнеориентации человека, которая включает в себя рациональность, критичность, скептицизм, стоицизм, трагизм, терпимость, сдержанность, осмотрительность, оптимизм, жизнелюбие, свободу, мужество, надежду, фантазию и продуктивное воображение.
Гуманизм не является и не должен являться идеологией или какой-либо партийно-политической программой, т.е. общественным идейным течением и структурой, организующей, мобилизующей и направляющей людей к достижению определенных политических или иных целей, связанных с господством и властью части людей над остальными членами национального или мирового сообщества. Вместе с тем, задача гуманизма - прояснить и очертить плюрализм общечеловеческих политических ценностей, составляющих общую основу политических доктрин и движений. Тем самым он способен, готов выполнять и выполняет коммуникативно-интегративную, координирующую и согласительную функцию в диалоге, конкуренции и обмене политическими идеями в обществе. Он способен предложить и предлагает всем не тоталитарным и не экстремистским политическим партиям и движениям целостную, открытую и динамичную систему ценностей, способных гуманизировать политические идеологии и политику в целом.
Гуманизм не является и не должен являться какой-либо формой религии. Гуманистам чуждо признание реальности сверхъестественного и трансцендентного, преклонение перед ними и подчинение им как сверхчеловеческим приоритетам. Гуманисты отвергают дух догматизма, фанатизма, мистицизма и антирационализма.
Гуманисты рассматривают науку как единственный рациональный объективный способ познания и поэтому для гуманистов наука – это интеллектуальный, нравственный и психологический феномен.
Для любой идеологии - истина сама по себе не ценность; Ибо идеология требует одной добродетели – послушания, веры себе, а разум-искуситель независим и верит только в истину. И гуманизм как альтернатива идеологии – это сознание объективной истины, все равно открытой или еще не открытой, радостной или горькой, приносящей какую-то пользу или нет – именно как ценности. Ценность – самоценное, бесценное. Вот таким статусом пользуется, для гуманизма, не ведающая идеологий и ищущая лишь истину наука.
Понятно, что наука - есть и плод и опора рационализма, составляющего гуманистический философский минимум».
(Михаил Беленкин 24.11.2013)
Ха-ха-ха! Вот и профессор "голый изнутри"! Ха-ха-ха! "Наука, не ведающая идеологий"? А тогда здесь-то чтО? Учение? замаскированное под идеологию!? Или вот такое: "Гуманисты отвергают дух догматизма, фанатизма, мистицизма и антирационализма. Гуманисты рассматривают науку как единственный рациональный объективный способ познания..." Ха-ха! Вот слышал бы ТАКОЕ Лев Шестов - апологет иррационального, который всю сознательную жизнь вел БОРЬБУ с НАУКОЙ и философами, философскими учениями, пытающимися уподобиться науке.
Интересно услышать самого Льва Шестова:
"Науке отдельные факты не нужны, она даже не интересуется ими. Ей нужно то, что ФАКТЫ ЧУДЕСНЫМ ОБРАЗОМ ПРЕВРАЩАЕТ в "ОПЫТ"... То же, что и в физическом мире, наблюдаем мы и в мире нравственном. И там МЕСТО БОГОВ заняли ПРИНЦИПЫ: уничтожьте принципы - и ВСЕ СМЕШАЕТСЯ... если мы можем наблюденный факт ПРЕВРАТИТЬ в теорию, поставив его под охрану невидимого, но вечного, никогда не возникшего и потому никогда не могущего исчезнуть закона, - то у нас есть наука..." (Л.Шестов "Преодоление самоочевидностей").
Или вот: "В жизни человека возможны внезапные озарения - хотя бы на несколько секунд. Неужели о них нужно молчать только потому, что при нормальных обстоятельствах их не бывает и что их нельзя вызвать в каждую данную минуту? Или, если говорить, то непременно в поэтической форме, чтоб дать право всякому сказать: это прекрасный вымысел, но все-таки вымысел, действительностью опровергаемый?.. ОПЫТ гораздо шире, чем научный опыт, и единичные явления говорят нам гораздо больше, чем постоянно повторяющиеся. Наука полезна - спору нет, но истин у нее нет и никогда не будет. Она даже не может знать, что такое истина, и накопляет лишь общеобязательные суждения" (Л.Шестов "Апофеоз беспочвенности").
У Л.Шестова и похлеще есть словечки от "любви к науке", но и этого достаточно.
А что мы видим в учении профессора В.А.Кувакина? Великое ПРЕВРАЩЕНИЕ из образа гениального художника-мыслителя в нечто бесформенное, безобразное и плавающее само по себе, у которого нет и быть не может ни берегов, ни "почвы" под ногами... Словом, у которого "ничего святого"... Если только за "святое" признать "Принципы гуманизма", т.е релятивное, изменяющееся ПРЕВРАТИТЬ в ИДОЛОВ.
"...Где стану я, там сейчас же будет первое место... "все дозволено", и шабаш! Все это очень мило; только если захотел МОШЕННИЧАТЬ, зачем бы еще, кажется, санкция истины? Но уж таков наш русский современный человек: БЕЗ САНКЦИИ и СМОШЕННИЧАТЬ НЕ РЕШИТСЯ, ДО ТОГО УЖ ИСТИНУ ВОЗЛЮБИЛ..." (Ф.М.Достоевский "Братья Карамазовы").
"Теперь вас спрошу: ЧЕГО ЖЕ МОЖНО ОЖИДАТЬ ОТ ЧЕЛОВЕКА КАК ОТ СУЩЕСТВА, ОДАРЕННОГО ТАКИМИ СТРАННЫМИ КАЧЕСТВАМИ?..
Рискнет даже пряниками и нарочно ПОЖЕЛАЕТ самого ПАГУБНОГО вздора, самой неэкономической бессмыслицы, единственно для того, чтобы КО ВСЕМУ ЭТОМУ положительному БЛАГОРАЗУМИЮ примешать свой ПАГУБНЫЙ фантастический элемент"
(Ф.М.Достоевский "Записки из подполья").
***
"слишком сознавать - это БОЛЕЗНЬ,
настоящая, полная болезнь..."
(Ф.М.Достоевский "Записки из подполья")
Удивительно, что профессор В.А.Кувакин в своих трудах о Достоевском не замечает БОЛЕЗНИ в "Подполье", не говоря уже о том, чтоб показать выход к выздоровлению, к Возрождению за пределы "древней-новой трихины" философов!? А зачем? Ведь, "голый изнутри" - замечательно только тогда, когда ТАКОЕ применимо к Другому, а не к себе любимому. Ведь, профессор защищен мощным панцирем в виде "Принципов гуманизма". А в этом он и заключает огромное к себе уважение и метафизическое СПОКОЙСТВИЕ... "Живу спокойно, умираю торжественно... "Вот так плюс! вот так настоящее положительное!" А ведь как хотите, такие отзывы преприятно слышать в наш отрицательный век, господа...".