Они углубились в лес по хорошо растоптанной прошедшей толпой тропе, спустились и недолго шли вдоль мелкого овражка, по которому стремительно бежал грозовой поток, затем поднялись на широкий невысокий холм, где под деревьями расположились большие навесы, а в плотной засеке мычала, всхрапывала и блеяла испуганная скотина. Ливень поутих, но во тьме грозовой ночи было видно немного. Кроме них с мальчишкой из леса к лагерю стекались ещё люди: и арвы, и пришлые хуторяне. Они располагались под навесами, в каждом из которых горел костёр и булькало в котелке недурно пахнущее варево. У каждого котла находился человек и следил за процессом. Катуан не стал углубляться в лагерь, а шлёпнув пацана напоследок пониже спины, вернул ему нож, выбрал большой и пустой навес с краю, подошёл и поздоровался. У костра на корточках сидела пожилая арвянка. Огонь хорошо освещал широкие шальвары, длинный кафтан поверх рубахи и закрывающий волосы повязанный наподобие чалмы цветастый платок с длинной бахромой, спускающейся на лицо. На шее поблёскивал золотом рой монист, в ушах колыхались длинные серьги. Она подняла голову на голос. Лицо было худым, тёмным, с глубокими морщинами, но ясными и неожиданно светлыми глазами, льдинками блестевшими в неверном свете огненных языков.
- Привет тебе, мать, - повторил Катуан, перекрывая лениво барабанящий по навесу дождь.
- Здравствуй, рыцарь, - отозвалась она высоким и чистым голосом, который ожидаешь скорее от юной девицы. Лишь неуловимый оттенок сарказма выдавал его принадлежность женщине, давно перевалившей за зрелость. – Заходи, ужин готов.
Катуан огляделся. Под навесом была сложена груда лапника, забросанная рогожами, одеялами и старыми потёртыми шкурами. Выбрав рогожку поцелее, он привязал коня к соседнему дереву, обтёр и укрыл животное. Согнувшись, вошёл под навес и сел у костра. Собака легла рядом. Он погладил, одобряя. Старуха вытащила из мешка деревянную миску и налив до краёв, протянула гостю. Катуан взял и поставил перед собакой. Старуха не стала спорить, налила ещё одну.
- Не бойся, не отравим, - добавила она, протягивая деревянную ложку. – А вот и Онгото.
Катуан поднял голову и увидел выходящего из теней Микля. Он был гол до пояса, насквозь мокр и сжимал в руках широкий охотничий нож. Молча подошёл к костру, сунул нож за голенище и присел на гору лапника рядом с рыцарем. Получив миску и ложку, долго сидел, грел о миску руки и смотрел на огонь.
Варево оказалось густой кашей с мясом и овощами. Просто, практично, сытно, согревающе.
- Утром вернёмся. Посмотрим, что удастся найти.
- Думаешь, уцелело что стоящее?
- Дождь. Должно было уцелеть. Металл тот же. Ежели и попортилось, так всё равно денег стоит. Погреба были, там надо проверить. Добра было много. И вдруг уцелел кто.
- А мать?
- Эту… - Микль сплюнул. – Эту я в первую голову нашёл. Еле успел до отцовских.
- Отец?
- Ага. Мы на хуторе отца жили. Она всё просилась поехать к родне, погостить. Поехали. Отец уж не вернулся. Его того… Как тебя хотели. Как многих до этого. Кто из них заводил родню на стороне, всё рано или поздно их сюда, для этого… А меня оставила. Я в город отпросился. Они думали, что я буду людей приводить.
- И приводил?
Микль зашипел.
- Было. Кто дурна – приводил. Лорда искали. Но все равно…
- А я?
- Ты денег давал. Она сказала, что душу мою взяла. Если выкуплю – отдаст. Я скотину и металл купил, привёз, она душу отдала.
- А арвы? Ах, да, родня со стороны. И давно вы эту публику тут терпели?
- Не знал никто. Я всем рассказал. Я первый. Пустошь ведь. Люди здесь всегда пропадают. И потом, крови много было, кто-то же её брал. Не знаю, кто. Мать знала. А я не знаю. Боюсь сильно. Но терпеть больше не мог. Всем сказал. Они собирались. А я ждал, чтобы денег найти. И человека. Один бы я внутри не управился. Хотел тебя звать. Но денег не было. А тут ты сам пришёл и с деньгами.
- Понятно. Что называется, сам нарвался.
- Да.
Они помолчали.
- Онгото - это тебя так арвы зовут?
- Да. Я же им тоже родня, по матери. Какая ни есть. За родных все тут стоят. Потому и собрались вместе. Всех вспомнили. И добычу поделят по вире за каждого.
- Твои покупки уцелели?
Микль помотал головой.
- Не знаю. Завтра утром всё решим. После того, как пепелище проверим.
- А потом?
- С тобой пойду. Ты мне помог, я тебя не брошу. Деньги на свою долю возьму, а скотина вирой за отца пойдёт. Да и к чему мне скотина? Я в город вернусь, - заключил он.
Они молча ели. Дождь совсем стих, только капало с деревьев. Тучи закрывали небо, а лесной полог плотно сомкнулся над навесами, но в воздух неотвратимо просачивалось утро. Съеденное густое и жирное варево согрело Катуана изнутри, и сырая одежда не так раздражала. Да и костёр был достаточно близко. Найда положила голову на лапы и дремала. Микль, залпом проглотивший свою миску, так и сидел, держа её в обеих руках и уставившись в никуда. Старуха встала, взяла миску из его рук, налила добавки и снова вложила в его безучастные ладони. Вопросительно взглянула на рыцаря. Тот кивнул. Она добавила и ему, и собаке. Найда вильнула хвостом в знак благодарности, поднялась и снова захлюпала кормёжкой. Звуки стали глуше: близился рассвет. Скотина в загородке успокоилась, слышались лишь редкие взблеивания, фыркание и храп. Люди под навесами поели и приходили в себя. После второй порции и Катуана одолела дремота, он вытянулся на лапнике в тепле костра, доверившись собаке. Трудно сказать, сколько прошло времени, но, когда он рывком проснулся, серый, мутный от пресыщавшей его влаги свет уже затопил лес. Найда беззлобно ворчала, в лагере слышалось движение. Старуха по-прежнему, словно изваяние, сидела у костра, поддерживая огонь. Катуан встал и вышел из-под навеса осуществить необходимое и проведать Кобо. Рогожа на жеребце совсем отсырела, и Катуан снял её и развесил на стропилах навеса поближе к костру. Нашёл в груде на лапнике тряпки посуше, как следует растёр животное и снова накрыл. Потом побрёл в сторону загона, справедливо полагая, что там найдётся какой-никакой фураж. Арвы о своих животных заботились. Он не ошибся: как раз задавали корм, коров и коз доили. Поспорив для порядка, он урвал маленькую охапку и отправился обратно. Большая часть ещё спала: суетились только женщины и дети. Обихаживали скотину, паковали пожитки. Никто не хотел оставаться здесь дольше, чем было необходимо. Мужчинам давали отдохнуть только до окончания хозяйственных хлопот.
Вдруг Найда, неотступно сопровождавшая его, заворчала и насторожила уши. Действительно, в звуках лагеря появились новые ноты, зазвучали особые, негромкие, но выразительные возгласы. Старуха поднялась с корточек, подошла к Миклю и легонько тронула его за плечо. Тот рывком вскочил, глядя в никуда мутными глазами и судорожно шаря себя по голени в поисках рукояти. Женщина дала ему лёгкую пощёчину и что-то резко сказала по-арвянски. Парень встряхнул головой и бухнулся на колени. Катуан резко обернулся ко входу. На пороге стояли люди. Центр группы составлял невысокий пухлый человек в длинном чёрном золототканом халате, из-под полы которого едва виднелись чёрные же, хорошей выделки сапоги. Короткие полные пальцы все унизаны перстнями, а в ушах колыхались массивные серьги. Смоляные с широкими серебряными прядями волосы были убраны в конский хвост, и в хвосте змеились золотые нити с подвесками, так что золото и серебро переплетались и играли в густой черноте. Узкие до щёлок глаза вошедшего были густо подведены чёрным же, и эти глаза смотрели перед собой так, словно принадлежали статуе. Это выражение с лихвой компенсировало и рост, и комплекцию. А если у кого-то оставались сомнения в статусе и возможностях посетителя, за его спиной возвышались два мордоворота, напомнившие Катуану сказку про «двоих из ларца». Смуглые, высокие, гипермускулистые, без единого украшения, если не считать украшениями многочисленные шрамы, рубцы и переломанные носы. Простые холщовые халаты, штаны и грубые сапоги с ножами за голенищами. И широкие кожаные ошейники с короткими шипами. Глядя на эту парочку, окружающие должны были испытывать неуютное чувство, но Катуана гораздо больше насторожил мальчик, выглядывающий из-за бедра одного из громил. Он не был арвом. Бледная кожа, завитые в мелкие колечки ярко-рыжие волосы и зелёные глаза, нос пуговкой. На голове плотно сидел лоскутный колпак, на теле лоскутный же халат. Только лоскуты, хоть и пёстрые, но под стать дорогому платью господина. И работы, и мастерства от швеи такая одежда потребовала куда как больше. Штаны почти не виднелись из-под полы, а на ногах красовались мягкие красные сапожки. И взгляд этого мальчика был куда как тяжелее и пронзительнее взгляда его хозяина. Всё это рыцарь охватил одним беглым обзором, теперь нужно было принимать решение. Перед ним стоял один из пресловутых баронов, племенных лидеров арвов. Высший иерарх племени, что-то вроде короля. Перед королём по кодексу сословий бедному наёмнику полагалось стать на одно колено, но Старому аристократу достаточно было снять головной убор и отвесить поясной поклон. Однако перед ним был король арвов. Арвы в Пустоши делились на несколько племён, и общее руководство при необходимости осуществляло собрание баронов, именовавшееся Высокий Стан. Таким образом, над каждым бароном стоял авторитет Высокого Стана, тогда как над королём не стоял никто. По крайней мере, юридически. Таким образом, вырисовывалась проблема, как приветствовать вошедшего. Микль, или Онгото, приветствовал своего барона так, как полагалось низшему в племени: стоя на коленях, опустив голову и держа нож на повёрнутых вверх ладонях. Он был, во-первых, не чистых кровей, даже не полукровка, скорее квартерон, во-вторых, горожанин, в-третьих, молодой человек. Его статус был ближе всего к никакой. Что касается взаимоотношений племён с оседлым населением, то рядовые арвы считались ниже рядового горожанина, а их вожди имели преимущество перед чиновниками, но должны были склоняться перед аристократами, как Старыми, так и Новыми. Катуан не принадлежал к племени, но находился в его владениях, в окружении большого числа вооружённых людей практически посреди Пустоши; принадлежал к высшей из ветвей Старой аристократии, но позиционировал себя как простого наёмника и не мог быть уверен, что барон не осведомлён об истинном положении вещей. Как он уже успел убедиться, люди в провинции были не так просты, как принято думать в столице. Но размышлять про табели о рангах было особенно некогда, а лишняя учтивость в сложившейся ситуации представлялась предпочтительнее качания сословных прав. Поэтому он прибег к импровизации: вынув нож из ножен, он воткнул его в землю перед собой и склонил голову, не отрывая взгляда от лица барона и боковым зрением следя за мальчишкой. Барон стоял неподвижно. Катуан был уверен, что тот с интересом ждал, как поступит рыцарь, и теперь размышляет над предложенным ему жестом учтивости. И пока мужчины смотрели друг другу в глаза, мальчик выскочил вперёд, выдернул из земли нож Катуана и приставил к его бедру, как раз над бедренной артерией, кольнув рыцаря через штаны. Катуан продолжал смотреть на барона. Тот едва приподнял углы губ и сделал отметающий жест кистью. Мальчишка отвёл нож и протянул Катуану, держа его в открытых вверх ладонях. Рыцарь принял оружие и вернул обратно в ножны. Барон положил конец вступительной части, обе стороны готовы были перейти к делу.
- Встань, Онгото, и подойди к нам. – Голос был несколько высок для мужчины, но властные интонации с лихвой окупали недостаток.
Микль подчинился, нож по-прежнему лежал в открытых ладонях. Парень был почти на полголовы выше барона, но на фоне молодцов сопровождения выглядел бледно и дрожал, как осиновый лист. Барон взял нож и не спеша пометил Микля тремя прямыми параллельными ранами на левом предплечье, одна под другой. Парень даже не охнул. Потом барон протянул руку, и мальчик высыпал ему на ладонь чёрный порошок из вышитого нитками и бисером красного кожаного кисета. Барон приложил ладонь с порошком к порезам и недолгое время медленно и с силой втирал содержимое в раны. Микль стоял бледный до зелени. Когда барон отнял руку, кровотечение прекратилось, а пропитанный кровью порошок на коже бледно светился зелёным гнилушечным светом в сумраке навеса. Мальчик подал барону пёстрый рушник, которым тот обтёр порезы. Раны практически закрылись, сильно припухли и тоже светились. Катуан впервые наблюдал такой способ шрамирования, и его сильно заинтересовал состав зелья, светящегося при контакте с кровью. Было любопытно, какого оно происхождения: минерального, растительного или смешанного. И будет ли эта смесь светиться вне Пустоши. Тем временем барон обтёр нож о рушник, взял из рук мальчика красный шёлковый платок с замысловатой вышивкой и вручил и то, и другое парню. Микль взял, не зная, что с этим делать. Барон кивнул, и старуха, стоявшая тут же, вложила нож Миклю за голенище, а платок повязала на шею красивым узлом, видимо также ритуальным.
- Теперь ты наш, о, дитя, – торжественно заявил барон. - Ты отмечен знаком Вышей мести, ты можешь сидеть среди лучших в любом из наших народов, свататься к любой из девушек, входить в любой шатёр, и тебе окажут почёт и гостеприимство. Любой из баронов в ответе за то, чтобы с тобой поступали справедливо.
Микль что-то забормотал, но барон повернулся к Катуану.
- Говорящий с псами, ты наш гость. Почёт и уважение. Твой путь тоже путь мести?
- Нет, Владыка, - ответил Катуан.
Он толком не знал, как принято обращаться к баронам арвов, но решил, что обращение, принятое у Новой аристократии, подойдёт. В принципе, термин Владыка, принятый у Новых, как и термин Лорд, имевший хождение у Старых аристократов, давно стали взаимозаменяемыми. Разница имела значение только в генеалогических документах, а так обращались кто во что горазд. И то сказать: какой горожанин и тем паче крестьянин разбирался в хитросплетениях генеалогии? Взаимные браки и культурное слияние сильно сгладили и затруднили определение по внешности, вооружению и костюму. Только по приставкам к именам, если аристократу угодно было назвать себя, и можно было сообразить, кто перед тобой.
- Онгото мой друг и попросил помочь.
Не место и не время было посвящать барона в подробности их сделки, тем более что формальная просьба помочь устроить шорох действительно имела место. Так что рыцарь почти и не врал. Скорее, кое-что утаивал. Барон не стал задавать вопросов.
- Племена в долгу перед тобой, – обронил он, и продолжил, обращаясь к обоим. – Мы закончим начатое, и вы оба получите свою часть от виры.
Он повернулся и вышел из-под навеса. Катуан услышал, как изменился шум в лагере. Мужчины вставали, готовясь возвращаться на сожжённый хутор, женщины начинали паковаться.
- Мы не останемся здесь, - неожиданно заговорила старуха у огня. – Скотину отгонят в другое место. На закате все соберёмся там, подальше отсюда. А наутро будет Суд Мести, и каждый получит за родню.
- Хорошая идея. Кто его знает, что тут живёт, из-за чего здесь такой беспредел, - ответил ей Катуан.
Она подняла на него свои странные светлые глаза и неожиданно заявила:
- Овн ходит со стадом, волк рыщет в стае, тигр бродит один. Помни об этом, рыцарь.
- Что ты хочешь мне сказать? – Спросил он, но ответа не получил.
Вместо этого Найда вдруг вскинула голову и завыла. Ей отовсюду ответили остальные псы. Вой был тоскливый и страшный, местами срывающийся в визг и скулёж. В загоне зашумела, заметалась скотина. У навеса громко заржал и задёргался на привязи Кобо. Мужчины переглянулись.
- Найда, - позвал рыцарь.
Собака, не переставая скулить, подошла на полусогнутых лапах, поджала хвост и попыталась забиться Катуану под ноги, что при её размере едва не стоило человеку потери равновесия.
- Что-то надвигается, - сказал рыцарь, поглаживая перепуганное животное.
Микль поднял голову и засопел.
- Ты запах чувствуешь? Что-то знакомое…
- Падаль, - произнесла старуха.
И едва слово было произнесено, как Катуан тоже почувствовал: во влажном лесном воздухе разливался и крепчал, обволакивая ноздри и забивая гортань тошнотворный сладковатый запах мертвечины.