ЕЩЕ НЕ ВЕЧЕР
Часть 1
Глава 1
Алевтину разбудили ее внутренние часы. Есть такие у человека. Почти у каждого. Заводить их очень просто: когда ложишься спать, надо представить, что просыпаешься в определенное время. Если немного потренироваться, то каждый раз так и будет. У Алевтины же ее внутренние часы всегда были заведены на восемь утра. Даже когда особой необходимости в этом не было. Вот как сейчас.
Подчиняясь магическому сигналу изнутри, она медленно возвращалась в свою явь, лениво размышляя, какой же сегодня день недели. Вспомнила, что вчера было «Поле чудес», значит, уже наступила суббота. Да и не просто суббота, а ее день рождения!
Алевтина потянулась и, прислушиваясь к себе, замерла, пытаясь определить свое настроение. Поняла, что оно не очень, и выбралась из постели.
Лениво разминаясь на ходу, она прошла на кухню и зажгла газ под маленьким чайником из огнеупорного стекла. Затем поставила перед собой свою любимую чашку, бросила в нее щепотку чая и, уютно устроившись за кухонным столом, прикрыла глаза.
«Будет ясно», – подумала она, прислушиваясь к шипению закипающей воды – из чайника не доносилось того характерного ноющего звука, какой бывает перед ненастьем, заварила чай и снова сомкнула веки.
Таким был ее ежедневный ритуал. Ровно через пять минут, когда чай становился достаточно крепким и не слишком горячим, она размешивала его, делала первый глоток и проникновенным голосом говорила себе:
- С добрым утром, Аля!
Только после этого начинался ее день.
Заведено так было очень давно. Еще задолго до того, как она осталась совсем одна в этой квартире.
То утро она запомнила навсегда, хотя и старалась забыть его. Но наша память порой бывает слишком услужливой.
Рассвет едва занимался, но ей в ту ночь совсем не спалось. С трудом осмысливая происшедшее, Алевтина вот так же сидела за кухонным столом с закрытыми глазами, едва справляясь с дурнотой и мелким внутренним ознобом.
Ей всегда бывало плохо, когда что-нибудь случалось. Она стеснялась этого состояния и стремилась в такие моменты спрятаться так, чтобы ее не было ни видно, ни слышно. Отгородившись как можно надежнее от внешнего мира, от его яркого света, резких звуков, острых запахов, от всех потрясений, которые он несет, и от всякого общения с людьми, она искала любой способ обрести утраченное душевное и физическое равновесие.
Углубляясь в себя, она прислушивалась к своему внутреннему голосу и интуитивно познавала, что ей следует предпринять в каждом конкретном случае. А потом уже не противилась этому, несмотря на возможную нелепость найденного способа. Так, иногда она могла подолгу раскачиваться из стороны в сторону то вправо-влево, то вперед-назад, сидя на одном месте с безвольно опущенными руками и помогая себе каким-то бессмысленным ритмичным мычанием. Или, напротив, свернувшись калачиком и накрыв голову ладонями, на долгие часы впасть в неподвижность. И в таком состоянии старалась находиться до тех пор, пока накопленная за это время энергия и восстановившаяся гармония чувств не позволяли явить миру ее обычное выражение лица – с легким налетом инертного безразличия к происходящему вокруг, который проглядывал даже сквозь маску почтительного внимания или слабой вежливой улыбки. Ну, в зависимости от обстоятельств.
Трудно сказать, что при этом направляло Алевтину – природное наитие или же что-то другое, приобретенное в процессе жизненного опыта и надежно спрятанное до поры до времени в глубинах женской психики. Но никто и никогда не видел ее в самом центре неуправляемых эмоций, которые так часто владеют человеком.
Правда, однажды она оказалась не властна над собой. Но тогда она была совсем юной. Слишком юной. Да еще и влюбленной, а потому наивной и беззащитной. Такой, какой бывают лишь в семнадцать лет, когда все кажется сказочно прекрасным, чистым, возвышенным. Когда тот, кто держит тебя за руку, заглядывает в глаза, обнимает, целует – только твой, навеки, навсегда...
Поистине волшебным был тот летний день. Изумрудная зелень травы, кустов и деревьев еще не успела потемнеть и манила своей свежестью, а ласковое солнце, казалось, не хотело размыкать своих объятий до самой ночной синевы.
В тот день Алевтина не встречалась с Олежкой. Он сказал, что ему надо помогать родителям на даче. А они с девчонками надумали поехать на речку за город, туда, где не так многолюдно и шумно, и где вода и песок чище, чем на городских пляжах. Одна из них знала такое милое местечко. Река там текла вдоль опушки леса, и на берегу можно было даже укрыться от слишком жаркого солнца в тени березок и дубков.
Несмотря на неудобства в битком набитой попутчиками электричке, место, которое они себе облюбовали, оказалось действительно тихим. На самом лугу лишь небольшая группа молодежи играла в пляжный волейбол, чуть поодаль, натянув тент между двумя легковушками, компания довольно солидных людей устроила пикник, а за кустами давно отцветшей черемухи, надежно укрытая ее густыми ветвями притаилась какая-то нежная парочка.
Эти влюбленные были настолько увлечены друг другом, что когда все же покинули свое убежище и, обнявшись, пошли к воде, Алевтина обсыхала уже после своего третьего купания в реке. С блаженной улыбкой она стояла на лугу, широко раскинув руки, и ритмично покачивалась, словно в каком-то танце, ведомом ей одной. Но, заметив парочку, неожиданно замерла.
Между тем влюбленные, осторожно ступая босыми ногами по стелющейся упругим зеленым ковром луговой траве, медленно приближались, неотрывно глядя друг на друга. И когда уже проходили мимо Алевтины, она, наконец, встретилась взглядом со ставшими вдруг испуганными глазами Олежки.
- Здравствуй, – как ни в чем ни бывало, негромко сказала она и внезапно потеряла сознание.
Первым, кого она увидела, когда очнулась, был Жоржик. Иначе и быть не могло – Жоржик всегда был первым из тех, кто приходил людям на помощь. Он и в медицинский пошел только потому, что считал своим призванием всегда помогать другим. Да и на Алевтине женился, скорей всего, из-за того, что она тогда нуждалась именно в такой поддержке.
Но это она теперь так хорошо все понимает, а тогда, в молодости… Мы вообще склонны любое проявление участия приписывать чувствам. Потому что нам так хочется, потому что мы этого ждем. А в импульсивной молодости даже обычное сочувствие можем приписать большой и пылкой любви. Быть может, поэтому Алевтина и согласилась выйти замуж за Жоржика. Поспешила... Теперь она и это понимает. Не жалеет, нет, ведь у нее есть Ромка. И само его появление на свет, его существование уже оправдывает этот короткий брак.
Ромка родился в первый же год, еще до ситцевой свадьбы, до первой годовщины. Вот с этого момента жизнь Алевтины стала совсем другой. Как бы раздвоилась. И большая часть занимала теперь почти все ее время. Забирала без остатка и ее заботу, и ее любовь. Конечно же, ради Ромки, ее сына. Остальным Алевтин интересовалась мало. Видимо, из-за этого она и не придавала особого значения тому, что Жоржик теперь с невероятным рвением взялся опекать ее самую близкую подругу.
С Валечкой они дружили с первого класса. Учились вместе и даже сидели за одной партой. Внешне и по характеру совершенно не были похожи – темноволосая и сдержанная на людях Алевтина и безмерно общительная, кокетливо-игривая белобрысенькая Валечка. Но ставшие почти неразлучными за долгие годы дружбы, они все же ухитрились в полнейшей неприкосновенности уберечь свои привычки, манеры и черты характера от возможного влияния друг на друга.
Замужество Алевтины также ничего не изменило в их тесной дружбе, и, конечно, Валечка была свидетелем на свадьбе со стороны невесты. Сама она, несмотря на живость натуры и прирожденное кокетство, все же оставалась свободной и потому, если засиживалась у Алевтины и Жоржика допоздна, ему приходилось ее провожать. А затем он помог перевезти ее вещи, когда она получила отдельную квартиру. А потом помог еще и с ремонтом. А когда она свалилась с пневмонией, взялся ее выхаживать. И вот спустя какое-то время, он сказал, что у Валечки скоро будет ребенок. От него. И что он, Жоржик, гораздо нужнее теперь ей, а не Алевтине. И ушел. Забрал свои вещи – их накопилось немного – и ушел.
Алевтина держалась спокойно и вела себя вежливо. Просто попросила к ней и Ромке больше не приходить. Она не могла их теперь видеть – его и Валечку. И даже не плакала. Только вечером ее немножко тошнило.
А наутро, когда уже занимался рассвет, почти не спавшая ночь Алевтина, едва справляясь с дурнотой и мелким неприятным внутренним ознобом, сидела за кухонным столом и ждала, когда заварится в чашке спасительный горячий чай. Она осторожно помешала его ложечкой, стараясь не разбудить спящего в комнате Ромку, и, сделав первый глоток, открыла глаза.
В маленькой кухне сразу были видны перемены: отсутствие чайного прибора Жоржика, его кофейника и небольшой стопки медицинских журналов, которые он иногда просматривал за едой. И ей не надо было проверять, она и так знала, что в ванной на полочке нет теперь бритвенного прибора и лосьона с острым пряным запахом, а в прихожей опустел шкафчик Жоржика со специальным отделением для шляп. Она помнила, что на постели, на которой она сегодня так и не смогла заснуть, лежит теперь только одна подушка. Но ее чуткий материнский слух уловил тихое ровное дыхание двухлетнего сына, и она, неожиданно улыбнувшись, проникновенным голосом сказала сама себе:
- С добрым утром, Аля!
После развода Алевтина действительно больше не видела ни Жоржика, ни Валечку. Они вообще уехали куда-то на Север и, по слухам, прекрасно жили со своими уже двумя детьми. Помощь от Жоржика она допустила приемлемой лишь в виде официальных алиментов на сына, которые регулярно перечислялись на Ромкину сберкнижку. Алевтина не трогала этих денег, привыкая обходиться собственными силами.
Первое, что она тогда сделала – перевелась на вечернее отделение. Не решилась она сразу отказаться от высшего образования. И тут же устроилась на работу в проектное бюро. Вот где ей пригодились чертежные курсы, которые она закончила когда-то просто так, на всякий случай, за компанию с Олежкой.
А потом было все: кроме учебы и основной работы внеурочные задания, дополнительная работа по выходным, ночные бдения над чертежами по частным заказам и даже время от времени подработка вязанием – одним из любимых ее занятий. Алевтина растила сына и делала все возможное, чтобы дать ему достойное воспитание и образование.
Но, как ни странно, теперь она не сказала бы, что это было слишком тяжело. Напротив, решение чисто житейских задач давало ощущение устойчивости и чего-то еще, что Алевтина определила для себя короткой, но емкой фразой «я могу».
Трудность была в другом. Это был если и не вакуум, то все же какое-то незаполненное вокруг нее пространство. И касалось оно общения, ее личной жизни, а самое главное – ее ощущения себя, как женщины. Почему так получилось? Да потому что она сама подавляла это чувство. Причем особенно активно на первых порах. Она тогда полностью отдалась роли разумной и заботливой матери.
Да, она осталась одна с ребенком. Но проявляемое поначалу сочувствие, а то и простое любопытство близких знакомых и коллег она всегда быстро пресекала своим неизменно спокойным, уравновешенным видом и вежливым, но сухим ответом «я не хочу об этом говорить». Разумеется, с извиняющейся улыбкой на губах. Конечно, подруг у нее не осталось. Да она их и не хотела – ей хватило одной Валечки.
Алевтина держалась так дни и недели, потом месяцы, годы, и постепенно это привело к тому, что в ней мирно ужились две совершенно разные женщины. Одна – истинная – искренняя и ранимая, доверчивая и в то же время настороженная – скрывалась глубоко внутри, общаясь с внешним миром через другую – всегда спокойную, собранную, сдержанную, иногда даже сжатую, но никогда не выходящую из себя. Трудно было представить себе Алевтину громко хохочущей или кричащей, горько плачущей или рассерженной. Или хотя бы бегущей за кем-то или чем-то. Ну, пусть это был бы автобус, а она опаздывала бы. Нет, это действительно невозможно было представить. К тому же, она никогда никуда не опаздывала.
И ведь она не притворялась и не играла. Просто это был годами выработанный образ. Алевтина никому не хотела показывать себя настоящую, потому что безотчетно чувствовала, что это либо вовсе никому не нужно, либо люди могут как-то воспользоваться ее доверчивостью и искренностью во вред ей самой.
О муже и об их разрыве она старалась не думать, но время от времени ее беспокойные сны приводили его к ней. Сюжет их был всегда одним и тем же: муж изменял ей или же бросал ради другой. Эти сны чередовались в непредсказуемой последовательности, сохраняя лишь основную тему: Жоржик ее обманывает. А вот ее состояние после пробуждения со временем стало меняться.
Поначалу Алевтина просыпалась вся в слезах. Потом же просто в плохом настроении. Но постепенно такие сны приходили все реже и реже и все меньше жгли ее, пока однажды ей вдруг не приснилось, что она с радостью отпускает Жоржика, суетливо помогает ему собрать чемодан с одеждой и бельем и даже пытается отдать какую-то мебель. Вот после этого сна она проснулась с улыбкой и поняла, что все прошло, что она простила его, что обиды больше нет, что эти сны не повторятся, и что она теперь здорова. На это ушло четырнадцать лет – Ромка тогда уже получал свой паспорт.
Глава 2
Алевтина тряхнула головой, прогоняя оцепенение, вызванное воспоминаниями, и допила уже совсем остывший чай.
Теперь по ее утреннему ритуалу полагалось поплескаться и причесаться, а потом уже убрать постель и выпить еще одну чашку чая, но обязательно с каким-нибудь маленьким бутербродиком – плотных завтраков Алевтина не любила.
Внезапно прозвучавший телефонный звонок в обычную утреннюю программу не входил, но Алевтина знала, что звонит заказчица. Вчера, пока на «Поле чудес» по буквам натужно собирали слова, она довязала-таки жакет из объемного мохера.
- Да, я, здравствуйте, – сказала Алевтина в трубку. – Конечно, готово. Я сама вам занесу, мне все равно сегодня надо выйти. Хорошо, через час.
Она посмотрела на разложенный на кресле жакет и вздохнула. Красивый… У нее случалось, что некоторые вещи было даже жалко отдавать – так они ей нравились. Но себе она не могла позволить подобную роскошь – уже привыкла жить экономно. Только один раз в жизни не удержалась и полностью обновила свой гардероб. Да и то потом…
Ах,.как же давно это было! Ромка тогда еще в армии служил. Подумать только, четырнадцать лет назад! То есть, даже ровно четырнадцать, потому что все началось в день ее рождения. И не в простой, а в юбилейный.
Да, ей тогда исполнилось ровно сорок лет, и она очень переживала по поводу этой даты.
Алевтина горько усмехнулась, вспомнив себя в то время и то состояние, в котором она находилась.
«Ну, вот и все, – думала она тогда. – Вот и старость подошла. Как же быстро летит время, как стремительно проходит жизнь, и все куда-то мимо меня».
Пытаясь уберечь себя от размышлений на эту неприятную тему, она старалась вообще забыть про этот день. Сотрудники не дали – приготовили ей сюрприз. Стол накрыли, премию начислили, материальную помощь выписали, да еще и скинулись. Сумма немалая получилась по тем-то временам. Алевтина тогда так растрогалась, что даже не смогла это скрыть, сама не своя была. А потом ничего, после торжественной-то части. Выпили неплохо дружным коллективом, закусили тоже хорошо, потанцевали и только за полночь стали расползаться по домам.
Алевтине добираться было недалеко, и потому она, тщательно упаковав подарки и аккуратно собрав букеты, решила пройтись пешком, чтобы не сломать в транспорте цветы. Шла неторопливо. Вспоминала устроенный ей сотрудниками праздник и наслаждалась весенним воздухом. И уже почти у самого дома какой-то прохожий предложил ей помочь донести ее пакеты с подарками. Посмотрела на него – вроде, внушает доверие – и согласилась. Да если б хоть просто согласилась, а то ведь и домой позволила зайти, чаем напоила. А больше нет, ни-ни. Да он и не приставал. А вот приблизительно через неделю поджидал ее после работы у подъезда. Ну, опять пригласила на чаек.
О себе тогда сразу рассказал, что есть жена, дети, но брак чисто формальный, не живут они как муж и жена, чужими стали друг другу. Да вот дети держат, растить их надо. Осторожен был и терпелив – не напирал, не торопил, но все равно к тому шло, живые ж люди все-таки. Так и стали встречаться. Да так ее эта страсть захватила, что просто совсем голову потеряла. Началось, правда, все не вмиг, зато потом закружилось, словно набирая обороты...
Вспоминая позже этот роман, Алевтина всегда пыталась понять, что же это такое с ней тогда было и почему. То ли разбудил он в ней уже зрелую женщину, то ли она неосознанно пыталась заполнить пустоту длительной разлуки с Ромкой, то ли эта встреча просто совпала с обычным возрастным всплеском гормонов. Трудно сказать. Но уже после первых нескольких встреч минуты близости с Николаем неискушенной в любви Алевтине стали настолько необходимы и желанны, что всегда очень умеренная в своих расходах она, стараясь быть более привлекательной, занялась своим гардеробом. И ведь не считалась ни с какими тратами! Правдами и неправдами доставала она в те тугие на товары времена импортную одежду и обувь, не забывая даже о мелочах.
Но ей и этого показалось мало. Ускоренными темпами она стала осваивать искусство кулинарии. Это было не сложно – в газетах, журналах для женщин и семьи, книгах по кулинарии и домоводству нашлось просто громадное количество самых разнообразных рецептов. Да что там журналы! Даже в радиопередачах можно было услышать немало ценных советов для хозяек. И Алевтина завела себе специальную тетрадь, куда все эти сведения скрупулезно заносила. Вот и стала в ожидании Николая непременно готовить изысканные блюда. Причем из самых обычных и простых продуктов. Правда, стоя у плиты и сверяясь с очередным новым рецептом, записанным в эту особую тетрадь, она часто при этом испытывала неприятное чувство вины. Ловила себя на том, что так не старалась даже для сына. Но тут же быстро утешалась тем, что вот когда Ромка вернется из армии, она будет кормить такими блюдами и его. Ну да, ведь она научится так хорошо все это готовить!
Бывало, желая подольше задержать Николая, Алевтина устраивала праздничные ужины. Просто так, без повода. Но с хорошим вином, которое он особенно любил, с фруктами и музыкой.
Однако праздники рано или поздно кончались, и по утрам она просыпалась одна, пила свой чай, прогоняя упавшее настроение, и грустно говорила сама себе:
- Ну, с добрым утром, Аля!
Конечно, она понимала, что с ней. Ей уже мало было только встреч украдкой. Тайком, да и время от времени – то чаще, то изредка. Все явственнее испытывала потом противное чувство, будто воровато по кусочку откусывает от чужого семейного пирога. Но ей уже хотелось, хотя бы просто не таясь, идти с ним по улице под руку, хотелось, просыпаясь, ощущать тепло мужчины рядом с собой. Она мечтала о человеке, с которым можно было бы не только посоветоваться о чем-то важном, но и просто поговорить, не сомневаясь, что ему это интересно.
Да, когда-то она отказалась от своих понятий об идеальной семье и желания создать пару любящих, думающих и заботящихся друг о друге людей. Жизнь показала ей, как все непросто. Да и обстоятельства заставили решать другие задачи. Но теперь было выполнено все, ради чего она отреклась от забот о себе, своей личной жизни. Она вырастила прекрасного сына, хорошего человека. А потом что? Вот ей уже за сорок, и сейчас с ней тот, кому она нужна и кто нужен ей. А как им хорошо вместе! Они явно созданы друг для друга. И она хочет, чтобы он всегда был с ней и только с ней...
Разыгравшиеся желания Алевтины вдруг обернулись дикой, неукротимой ревностью. Причем ревновала она Николая ко всем подряд: к тем, кто с ним работал, дружил или просто был знаком, к соседям и соседкам и, разумеется, к жене. Да что там к жене! Даже к детям ревновала!
Но все это буйство чувств циркулировало в ее душе, как кипящий суп в плотно закрытой крышкой кастрюле, не находя выхода. Внешне Алевтина была, как всегда, сдержанной. Долгие годы борьбы с собой не прошли даром – никто даже не догадывался об ее истинном состоянии. Все ее чувства, мысли и желания, бушуя глубоко внутри, никого другого не задевали даже краем. И самого Николая тоже.
Чем бы закончилась вся эта история, Алевтина и представить себе не могла, если бы не произошли незначительные, на первый взгляд, события.
Как-то в конце лета задержалась она на работе – многие были в отпусках, вот и приходилось справляться с тройной нагрузкой. Безмерно утомившаяся Алевтина шла медленно и домой добралась уже в густеющих сумерках. И тут вдруг замечает, что за старым толстым тополем, растущим напротив ее подъезда, прячется какая-то фигура. И шею тянет в ее, Алевтинины, окна заглянуть. Подошла поближе – женщина это, незнакомая, странная какая-то – почему-то таится. И что ей надо – непонятно. Окна высоко, темно в них, да и занавешены плотно. Но уставшей Алевтине ни о чем не хотелось думать, и она быстро забыла об этом случае.
И надо же было так случиться, что в один из выходных дней она неожиданно увидела Николая на городском рынке. Обрадовалась и стала потихоньку пробираться к нему сквозь озабоченных покупками людей, стараясь не упустить его из виду, как вдруг поняла, что он не один. С ним была та самая женщина, которую Алевтина заприметила не так давно у своего дома, и девочка, очень похожая на мать.
Оторопевшая Алевтина словно споткнулась на бегу. Укрывшись за невероятных размеров торговкой вениками, она с жадным интересом разглядывала эту троицу. Какие-то уж очень довольные они чему-то радовались и казались такими дружными! Женщина на раскрытой ладони держала семечки, и они все трое весело клевали их прямо с ладошки. Вскоре откуда-то сбоку появился паренек – вот он был похож на отца – с громадным арбузом в руках. Отец одобрительно похлопал сына по плечу, и счастливое семейство направилось к выходу.
Вечером Николай пришел к ней.
Алевтина не открыла ему. Она сидела, не зажигая света, в кромешной темноте и злилась. Ну не знала, почему, а просто злилась и именно на себя. Перемежаясь обычной в таких случаях формулой «Какая же я была дура!», принятой у женщин, в голове проносились различные картинки. И это были не романтичные воспоминания о жарких ласках, нежных словах и долгих часах, проведенных вместе. Нет, она видела себя то покупающей у спекулянтов дорогущий костюм с люрексом, то стоящей в роскошном стеганом халате у плиты, колдуя над очередным деликатесом для придуманного праздника, то сующей в карман уже уходящего Николая пачку импортных дефицитных сигарет.
«Какая же я была дура!»
А перед глазами полосатый махровый халат, купленный специально для Николая и висящий теперь в ванной рядом с его же полотенцем. А в кладовке целая батарея оригинальных бутылок из-под экзотических импортных напитков, правдами и неправдами добывавшихся в столе заказов для маленьких импровизированных вечеринок. А на кухне на специальной полочке стопка тетрадей и блокнотов со скрупулезно записанными старательным почерком кулинарными рецептами.
«Какая же я была дура!»
И вот снова и снова, как в кино, четверо удаляющихся от ее взгляда людей, связанных кровными узами этой некрасивой полной женщиной, которая несколько дней назад, крадучись, в сумерках тревожно вглядывалась в темные окна чужой квартиры. А ведь мелькнула тогда у Алевтины мысль – уж не жена ли его? Да отмахнулась – а мне-то, мол, что за дело? Он ко мне уже больше года ходит. Раньше надо было думать, а теперь уж поздно, мой он.
А вот и нет, ошибалась она. Эти люди, так дружно клюющие семечки с мамкиной ладошки, никак не могут быть чужими друг другу.
«Какая же я была дура!»
Алевтина избегала Николая долго. До тех пор, пока не смогла окончательно взять себя в руки, чтобы совершенно спокойно сказать ему:
- Знаешь, у меня скоро сын из армии возвращается. Не хочу я, чтобы он наблюдал мой роман с женатым человеком.
И это была правда.
А на следующий день утром, пока в любимой чашке заваривался чай, Алевтина записала в своей заветной записной книжке то, что решила взять себе за правило:
«Аля, чужой муж – это как телевизор, взятый напрокат: когда-нибудь его надо либо возвращать, либо заплатить за него тройную цену».
И, отпив горячий душистый напиток, она впервые за последние несколько дней улыбнулась и сказала себе:
- С добрым утром, Аля!
Старые настенные часы лениво звякнули, сообщая, что прошел еще один час.
- Да что это за день такой сегодня! – с досадой сказала Алевтина вслух, отгоняя непрошенные воспоминания, и стала торопливо собираться.
Почти все ее заказчицы жили поблизости, поэтому идти было недалеко. Внимательно выбирая дорогу по еще не просохшей весенней жиже, Алевтина радовалась пасмурному, но теплому дню – именно такую погоду она и любила. Солнце в начале весны всегда слишком слепило глаза: его косые лучи, отражаясь от растекшихся луж и кое-где не растаявшего крупянистого снега, усиливались многократно. И тогда Алевтина, моргая и жмурясь, сразу чувствовала себя беззащитной. Ее походка становилась неуверенной, а дыхание учащенным. Обычно в таких случаях она останавливалась и, опустив голову, принималась рыться в сумочке, словно пытаясь найти какую-то чрезвычайно нужную именно сейчас вещь. Но постепенно глаза привыкали к яркому свету, дыхание восстанавливалось, и только слегка подрагивающие руки напоминали ей о том, что на лужи пока просто не стоит смотреть. А вот солнцезащитные очки в это время года Алевтина почему-то стеснялась носить.
Сейчас же она шла, наслаждаясь свежим запахом оттаявшей земли, смешанным с испарениями сырых кустов и деревьев, и раздумывала, на что бы потратить часть заработанных денег. Не ту часть, которую она регулярно откладывала с любого заработка уже много лет, а другую, которую как раз и можно было тратить. На праздничный ужин, какой-никакой, – это само собой, а вот с подарком себе посложнее. На новые туфли не хватит, на сумочку – так она не нужна к старым туфлям. Вот и цепляется одно за другое. Решив, наконец, что самое главное – не пороть горячку, Алевтина вошла в подъезд заказчицы.
Глава 3
Домой Алевтина попала уже к вечеру, вдоволь находившись по улицам и магазинам и заполучив розовый налет на щеках, волчий аппетит и ноющую боль в ногах.
Удержавшись от желания покусочничать, она аккуратно накрыла обеденный стол белоснежной льняной скатертью и расставила простую, но любимую еду: красиво уложенную нарезку из сыра, колбасы и сала и салатники с квашеной капустой и маринованной свеклой. Не забыла и про парадные фарфоровые тарелки для закуски и горячего, которое было уже почти готово.
Два коротких звонка в дверь ее не удивили – так всегда звонила соседка, но Алевтина все-таки спросила:
:
- Ольга, ты?
- Я, я – ответил веселый голос из-за двери. – Уже второй раз прихожу, – как-то сразу заполнив собой всю прихожую, сказала вошедшая Ольга. – Я ведь поздравить тебя пришла. С днем рождения, дорогая! Всего, чего тебе самой хочется! – она звонко чмокнула Алевтину, вложила ей в руки сверток и протянула маленький букетик еще не распустившихся подснежников.
- О, где же ты взяла такую красоту? – удивилась Алевтина, вдыхая еле уловимый аромат весенних цветов.
- Да ездили утром на дачу посмотреть как там все после зимы. Вот прямо в лесу и насобирала.
- Спасибо тебе большое. И за подарок, и за память. А это что? – полюбопытствовала Алевтина, увлекая за собой Ольгу в комнату и на ходу разворачивая сверток. Она освободила подарок от множества газетных листов, в которые он был упакован, и ахнула. Большая, в твердой глянцевой обложке книга – альбом по вязанию, давняя мечта Алевтины – поразила ее.
- Ольга, нет слов, я так о ней мечтала, но вот… Она ведь такая дорогая, мне даже неудобно. Спасибо, ты меня так порадовала!
Довольная тем, что угодила, Ольга улыбалась. Они присели на диван, и пару минут Алевтина листала альбом не в силах оторваться от цветных вкладышей.
- А где ты была? Я уже приходила, но не застала тебя.
- Заказ относила. Помнишь, тот светлый жакет из мохера? Красивый получился. Вчера довязала. Потом по магазинам прошлась – вот, – показала Алевтина на стол, – сейчас с тобой праздновать будем.
- Алечка, – виновато глядя на Алевтину, покачала головой Ольга, – ты только не обижайся, но я сейчас не могу. Даже просто чуть-чуть посидеть с тобой. У Толиного начальника сегодня юбилей. Нам уже скоро выходить. Пока Толя за цветами пошел, я решила еще раз к тебе заглянуть. Хорошо, что вообще тебя сегодня застала, вернемся ведь поздно. Ну, обиделась?
- Да что ты, вовсе нет. Правда, я столько еды наготовила. Вон и курица под чесноком, и картошечка печеная. И даже тортик есть.
- Аль, а можно я к тебе завтра на чай приду?
- Ну, конечно, – обрадовалась Алевтина, – завтра я весь день буду дома.
- Не обижайся, но мне, правда, пора, – поднялась Ольга и, уже взявшись за ручку двери, спросила:
- А Ромка-то поздравил?
- Пока ничего не получила. Да, конечно, поздравит. Наверное, просто письмо еще не дошло. Я ему не разрешаю ни звонить, ни телеграммы давать. Только в экстренных случаях. Это ж сейчас очень дорого, тем более с Алтая. А если он еще и в экспедиции, то вообще, – махнула рукой Алевтина.
- Ну, до завтра, – Ольга повернула ключ в своей двери, и соседки разошлись.
Алевтина поставила подснежники в тонкий стакан, положила курицу с гарниром на блюдо и достала из холодильника бутылку водки. «Столичная» была непременным атрибутом ее любого праздника, особенно такого, который она проводила в одиночестве.
Она чинно села за стол, положила себе в тарелку закуску и открыла запотевшую бутылку.
С наполненной рюмкой в левой руке и с наколотой на вилку квашеной капустой в правой она торжественно произнесла:
- С днем рождения, Аля!
И вдруг тихонько заплакала.
Письмо от Ромки пришло на следующий день. Конечно, это было поздравление. На красивой открытке с алыми розами и золотыми буквами. Но в конверт было вложено еще и письмо. Алевтина довольно кивнула – молодец, незачем тратиться на два конверта, когда вполне можно обойтись одним.
Ромка рос понятливым и послушным мальчиком, поэтому Алевтина и смогла привить ему бережливость, которой они должны были придерживаться, чтобы выжить, не прибегая к посторонней помощи. Еще совсем мальчишкой он уже знал цену денег – трудолюбивая мать всегда была для него примером.
Без мужа и с ребенком Алевтина не могла позволить себе роскошь длительных душевных переживаний. После развода с Жоржиком она не испугалась и не растерялась. У нее была нормальная работа в проектном бюро, да и хозяйничать она умела: и готовить, и стирать, и шить, и вязать. И могла не только себя с сыном, как говорится, обиходить, но еще и кое-что приработать. Теперь она уже знала: в жизни может случиться все, что угодно, любая беда. И так страшно остаться при этом, как стали часто говорить, без материальной базы. А надеяться на других Алевтина очень не любила. Да и помощь приняла бы, наверное, не от всякого. Поэтому сразу тогда решила: сколько бы она ни заработала, обязательно часть денег будет откладывать. С любого заработка, даже самого маленького. Так она и делала, твердо придерживаясь этого правила всю свою последующую трудовую жизнь.
Необходимость быть расчетливой и экономной привела Алевтину и к другому, очень нелегкому для нее решению: остаться в проектном бюро даже тогда, когда она уже получила диплом о высшем образовании. Ведь простая чертежница имела возможность заработать больше дипломированного специалиста-женщины с ее эфемерной по тем временам вероятностью карьерного роста.
За тридцать с лишним беспрерывных трудовых лет с момента самого первого отложенного ею рубля – тогда, впрочем, она отложила сразу червонец – много было всяких перемен на рынке денег, но Алевтина все же ухитрилась ничего не потерять из заработанного такими усилиями и с еще большими стараниями отложенного. Даже ее сумасшедшие, как она считала, траты на обновление гардероба не затрагивали неприкосновенных денег. Напротив, помогли их сберечь. И получилось-то все как-то естественно, само по себе. А со временем даже вошло в привычку.
А дело было в том, что все эти дорогущие туалеты, обувь и аксессуары, которыми бросилась украшать себя Алевтина, привозились тогда из-за границы. Они скупались всякими фарцовщиками и спекулянтами за валюту и, по возможности, за нее же и сплавлялись. В таком случае их можно было купить дешевле. Бережливая, несмотря на вспыхнувшую страсть, Алевтина хорошо усвоила эту тонкость и старалась ей следовать. Когда же произошел неминуемый разрыв с Николаем, сигнал тревоги «Какая же я была дура!» и какое-то необъяснимое и постоянное чувство вины перед Ромкой побудили Алевтину к срочному принятию мер по исправлению житейских ошибок. А именно к тому, что в один из погожих воскресных дней ранним утром она вышла из дома с двумя огромными сумками и направилась на автовокзал, откуда отходил автобус в небольшой ближайший городок, известный своей толкучкой.
Чувство вины значительно потускнело после того как была продана последняя вычурная вещь, купленная в надежде еще больше распалить любовь чужого мужа. А также уже не нужный махровый полосатый халат. Не забывая, что почти все было приобретено за валюту, Алевтина при первой же возможности осторожненько перевела в валюту и вырученные от продажи вещей деньги. А потом и часть отложенных. Потом еще часть. И так постепенно, шагая в ногу с начавшими вдруг стремительно меняться временами и обстоятельствами, она перевела в валюту и весь свой неприкосновенный запас.
Когда же в результате каких-то непонятных для нее валютных штормов она вдруг без малейших усилий со своей стороны оказалась обладательницей весьма внушительной суммы, которую уже вполне можно было назвать состоянием, Алевтина никак особо не отреагировала на это. Для нее отложенные деньги продолжали оставаться неприкосновенным запасом. Больше всего она была довольна только тем, что смогла их сохранить. А ведь можно было потерять почти все. Так это и произошло с деньгами Жоржика на Ромкиной сберкнижке – они превратились в медяки.
Ромка знал об этих деньгах. Когда он впервые начал задавать вопросы об отце, Алевтина очень мягко, но настойчиво попросила его не расспрашивать пока о папке. Пообещала, что расскажет сама, как только Ромка подрастет. Послушный сынок согласился. Алевтина сдержала свое слово. И тогда же сообщила, что папа присылает для Ромки денежки, и когда Ромка вырастет, он сможет их получить. Ромка в тот раз ничего ей не сказал, только кивнул: мол, я все понял. И они долго не возвращались к этой теме. Но когда Ромка стал действительно взрослым, он посчитал, что не вправе пользоваться деньгами человека, по сути, совершенно чужого ему, несмотря на кровное родство. Да, они с Алевтиной жили экономно, но не бедствовали. И разумный, не ленивый, во всем помогающий матери и всегда хорошо учившийся Ромка смог получить и высшее образование – выучиться на геолога, о чем мечтал еще в школе.
Его Леночка училась вместе с ним. А после учебы, поженившись, они уехали на Алтай, туда, где у них обоих была работа по специальности, и где был отчий дом Леночки, в котором после умершей во время вторых родов матери жила еще и младшая сестра, отец-инвалид и довольно крепкий, но все же старый дедушка.
Конечно, Леночке приходилось не сладко. Еще бы: такая большая и постоянно нуждающаяся в ней семья. Не потому ли они с Ромкой и не спешили обзаводиться детьми?
Этого Алевтина не знала, а спрашивать стеснялась. Она всегда считала неудобным вторгаться в чью-то личную жизнь. Даже когда кто-то сам, по своему желанию пытался поделиться с ней чем-то своим сокровенным, Алевтина вся внутренне напрягалась и чувствовала себя крайне неловко. Такими же были и ее отношения с сыном. Несмотря на огромную любовь к нему и их обоюдную искреннюю и нежную привязанность друг к другу, у каждого были свои особо чувствительные области, которые ни при каких обстоятельствах никем из них не затрагивались.
Полученное от Ромки вместе с поздравительной открыткой письмо почему-то внесло странное смятение в душу Алевтины, какое-то безотчетное беспокойство, сопровождаемое тягостным, граничащим с тоской чувством. Вновь и вновь перечитывала она строчку за строчкой, стараясь понять свое состояние, свою странную реакцию на вести от сына. И ощущая, что ей это пока не удается, решила оставить на потом. К тому же пришла, как и обещала, Ольга, и они наслаждались чаем с тортом и увлеченно рассматривали альбом с образцами вязания.
Они не были ровесницами. Ольга была почти на десять лет моложе. И жила в их доме уже больше пятнадцати лет. Вышла замуж за разведенного соседа Алевтины. Привела к нему свою дочь и стала хорошей матерью его сыну. Простая, всегда улыбчивая, добродушная и далеко не глупая она стала чуть ли не единственным человеком, с которым Алевтине было легко. Ольга как бы гасила ее напряжение, возникающее иногда от других людей, а то и от каких-то внешних обстоятельств. Алевтина в таких случаях признавалась ей, что та «выравнивает ее перекошенное биополе». И хотя они не были подругами в общепринятом смысле этого слова, все же Алевтина считала для себя возможным в разумных пределах быть с Ольгой более открытой.
- Вот, – сказала Алевтина, протягивая Ольге Ромкину открытку, – сегодня получила.
- Молодец он у тебя, Аля. Красивая открытка, сразу видно, старался для матери, подбирал, – сказала Ольга и, неплохо зная Алевтину, деликатно положила открытку на край стола текстом вниз. – Ну, что сын пишет?
- Да так, поздравляет, в общем. Все у них вроде бы хорошо, как и должно быть. Собирают мне посылку с алтайскими травами. Вот уж мы тогда с тобой начаевничаемся, – ответила Алевтина, уводя от Ольги взгляд.
«Скрывает что-то, наверное, что-то не так», – тут же сообразила Ольга, но вслух сказала:
- Да я с тобой и сейчас так начаевничалась, что губы слипаются. Очень уж тортик сладкий. Мне вот всегда после такого селедки хочется.
- Селедки нет, но есть квашеная капуста и курочка под чесноком. А может… – и Алевтина пощелкала пальцами под скулой.
- Да давай за день рождения, почему бы и нет, – рассмеялась Ольга. – У тебя, наверное, как всегда?
- Угу, «Столичная», – кивнула Алевтина, доставая едва начатую бутылку.
Через несколько минут, сидя за накрытым на скорую руку столом и все так же весело улыбаясь, Ольга подняла налитую до краев рюмку и произнесла:
- С днем рождения, Аля! Выпьем за твои года, за все сразу и за последний особенно.
- Спасибо тебе. За мои пятьдесят четыре, – с легкой грустью сказала Алевтина.
Выпив рюмку до дна и захрустев квашеной капустой, Ольга хитро подмигнула:
- А ты кокетничаешь, Аль. Тебе сроду столько не дать. Это, во-первых. А, во-вторых, ведь все познается в сравнении. Вот, помнишь, мы с тобой смотрели юбилейный концерт. А-а, помнишь. Скажи, какая женщина! Ну, все при всем: и выглядит прекрасно, и фигура отменная, и подвижная такая. Я бы даже сказала, резвая. И известность у нее, и не бедная… А вот, спорим, она все это сейчас отдала бы за твой возраст вместо своего. То-то!
- Да-а, – тихо протянула Алевтина, – в чем-то ты права, я как-то раньше и не думала об этом.
- Ну и зря! Еще не вечер, Аля! Надо, наконец, и о себе тоже думать. Сына ты вырастила, выучила, женила. Чем еще заниматься? Только собой, своей личной жизнью.
- Поздно уже. Я как подумаю, что через год на пенсию… Ужас! Я – и пенсионерка! Мне вот осталось отгулять всего один отпуск, и можно на заслуженный, как говорится. На покой.
- Аль, ты какую-то не ту песню заладила: поздно, пенсионерка скоро, на покой... Вот отпуск – это хорошо, а дальше видно будет. Загад не бывает богат. А когда у тебя отпуск?
- В июле, но еще не знаю с какого числа. Да какая мне разница? Давай лучше теперь за моего сына выпьем – родней у меня и нет никого.
- За Ромку! – с готовностью чокнулись они вновь наполненными рюмками и от души рассмеялись.
Глава 4
В тот же день, оставшись одна после ухода Ольги, но уже синим сумеречным вечером Алевтина с поджатыми под себя ногами уютно устроилась на диване с Ромкиным письмом. Бережно расправила аккуратно сложенные исписанные листки, перечитала именно те строки, которые особенно взволновали ее, и вздохнула.
Ну что перед собой-то притворяться? Понимает она, что с ней. Это банальный страх перед надвигающейся старостью. Мало того что она через год станет пенсионеркой, так еще, если все будет благополучно, тьфу-тьфу, через полгода может стать еще и бабушкой.
Она – и вдруг бабушка! Да это просто страх, это, и в самом деле, ужас! В душе просто паника какая-то. Нет, она, кажется, вовсе не готова к такому, ведь она еще толком и не жила. Много трудилась, мало отдыхала, посвящала почти все свое свободное время сыну – вот и все многообразие ее жизни.
А когда же надо было жить? Ну что она видела хорошего, как женщина? А где то счастье, о котором все мечтают и которого все ищут? А где же любовь? Где мужская забота? Где его ласки, его нежность, его защита? А где хотя бы просто романтика? Ну, у кого она бывает? У молодых? У зрелых? У каких? Да не та романтика, что у туристов возле ночного костра с гитарами. Где романтика отношений между мужчиной и женщиной? Так где ж то мужское плечо, та теплая мужская грудь, на которую она могла бы положить свою голову ночью и спокойно спать до утра? А, может, и неспокойно – ну, кто скажет ей теперь «я тебя хочу»?
Алевтина почти спрыгнула с дивана и принялась шагать по комнате, пытаясь успокоиться. Она и не предполагала, что эта весть так потрясет ее. Окажется столь неожиданной. Ну, надо же – пенсионерка, да еще и бабушка!
В ней все восставало против этих слов. А она-то считала, что уже смирилась с чем-то подобным. Во всяком случае, готовилась к этому. Ведь прошло уже более двух лет, как она впервые ощутила это саднящее чувство обреченности, невозвратности ярких эмоций и надежд, как бы вычеркивая себя из какого-то праздника жизни. Пусть даже это всего лишь маскарад, где не сразу и поймешь, кто есть кто. Но ты в нем уже не участвуешь. Знаешь, почему? А возраст не тот, не позволяет. Дамы такого возраста достойных мужчин уже не интересуют. И потому ни пылкой мужской страсти, ни нежной трепетной любви им больше не испытать. А ведь, оказывается, о чем-то еще мечтается, чего-то хочется. Недобранного, что ли?
Да, кажется, действительно, то, что оборвалось два года назад, было заключительной серией в ее не слишком ослепительной личной жизни.
Вспомнив вдруг тот день, Алевтина опустилась в кресло и, закрыв глаза, обхватила голову руками.
Итак, все завершилось… Нетерпеливо повернув ключ в замке входной двери, Алевтина поспешно вошла в прихожую, захлопнула за собой дверь и прислонилась к ней спиной, сняв, наконец, дежурную улыбку с лица. Из-под опущенных век потекли первые капли. Какое-то время она не шевелилась. Все силы, казалось, остались где-то там, за дверью, а вся боль была здесь, с ней, в ее укрытии, в ее крепости.
Почувствовав, что сейчас вот-вот завизжит и затопает ногами, она бросилась в ванную, потеряв одну туфлю на коврике в прихожей, и уж там дала волю всему, что носила в себе последнее время. В ванной можно было реветь громко, особенно если закрыть дверь – тогда вообще никому ничего не будет слышно.
Она долго сидела на краю ванны, размазывая слюни и слезы, высмаркиваясь и откашливаясь, пока, наконец, не почувствовала, что облегчение все-таки наступило. Но теперь надо было справляться с икотой. Это у нее иногда бывало, но нисколько не раздражало и не пугало ее, наоборот, мир вокруг становился привычным, обыденным и спокойным.
Выйдя из ванной и машинально посмотрев на часы – икота будет длиться около четверти часа – Алевтина переоделась, аккуратно поставила туфли в прихожей, заодно поправив сбившийся коврик, и снова пошла в ванную – умываться. Мягкое пушистое полотенце, успокаивая и утешая, несколько мгновений ласкало ее разгоряченное лицо. Алевтина посмотрела в зеркало и ойкнула. Икота сразу прошла.
Из зеркала на нее смотрело припухшее, покрытое бесформенными красными пятнами лицо с набрякшими синеватыми веками, сузившими глаза до двух горизонтальных щелочек, отчего все вместе создавало иллюзию портрета китайского императора во гневе. Намокшие и прилипшие ко лбу темные пряди волос еще больше усиливали это впечатление. Ошеломленно разглядывая свое отражение, Алевтина вдруг тихо, по-щенячьи, заскулила. Икота снова вернулась. Так, исполняя какой-то странный мотивчик, очень сильно напоминающий азбуку Морзе, она достала из холодильника кастрюльку с компотом, налила себе стакан, включила телевизор и, убрав звук, села на диван. Несколько мелких холодных глотков убрали икоту и щенячий скулеж. Подобрав под себя ноги, Алевтина притихла. Она рассеянно посматривала на экран, но видела лишь то, что всплывало в памяти. И это было его лицо – то веселое, то задумчивое, то озабоченное, но все же ставшее за четыре с лишним года таким родным. А вот недавние месяцы изменили его…
Алевтина глубоко вздохнула и, предусмотрительно поставив стакан с недопитым компотом на столик, закрыла глаза – с закрытыми глазами все видится всегда ярче, особенно прошлое, так ей казалось. А сейчас ей как раз хотелось вернуться туда, в прошлое, которое отделялось от этой минуты пятью долгими годами.
Каждая романтичная история своим грустным завершением похожа одна на другую какой-то непреодолимой банальностью, но у Алевтины и Игоря банальным было даже начало – они познакомились на юбилее ее сотрудницы.
Игорь был очень видным мужчиной, раскованным в общении и по возрасту несколько моложе Алевтины. Но самым привлекательным для нее было то, что он не был женат. То есть он до сих пор не был женат. Этакий лакомый кусочек для определенного контингента женщин – потенциальный жених. Но Алевтина даже мысленно не примеряла его к себе в пару. Напротив, она очень долго не могла понять, чем привлекла его. Внешность ее, хоть и достаточно ухоженная, была неброской, а одежда, несмотря на аккуратный вид, пожалуй, уж слишком недорогой и скромной. Косметикой же она не пользовалась вообще никакой, даже в юности. Хотя бы потому, что сначала просто не осмеливалась. Потом решила, что ей это не идет. После посчитала, что не умеет это делать правильно. А затем, что теперь уж ей и вовсе это не нужно.
Игорь был уже достаточно избалован вниманием женщин и успел порядком устать от ярких и самоуверенных дам, почти всегда берущих инициативу в свои руки и по этой же инициативе первыми и оставлявших его. Но Алевтину приметил сразу. Вот если бы его спросили, какая у нее внешность, он, не задумываясь, ответил бы, что никакая. Именно это его и устраивало. Ему понравилось, что разговаривает она негромко, сдержанно, но четко, и все слышали ее и понимали. Она ни с кем не вступала в споры и не затевала их сама. Ее походка всегда была размеренной, а осанка прямой. При разговоре она старалась не смотреть прямо в глаза: взгляд ее как бы блуждал от земли ввысь или же слева направо и наискось. Она была в меру общительной, ненавязчивой и вполне могла бы пользоваться повышенным вниманием определенной породы мужчин – самой распространенной породы. Алевтина и сама догадывалась, что успех ей был бы обеспечен у тех, кому особенно нравилось подчинять. Ну что ж, ей, как большинству женщин, как раз и хотелось подчиняться, но подчиняться достойному. Вот так они тогда и нашли друг друга.
Алевтина улыбнулась, вспомнив, какой она была в начале той любовной истории. Юные и, как предполагается, наивные старшеклассницы и то не ведут себя так с противоположным полом. Она и сама не знает почему. То ли причина в ее не слишком сладком опыте общения с мужчинами, то ли сказался почти шестилетний период полнейшего одиночества. Не давала тогда покоя и тревога за Ромку, у которого как раз начались экспедиции – преддипломная практика. Помогло то, что Игорь оказался чрезвычайно эрудированным и понимающим, романтичным, тактичным, но в то же время и настойчивым. Безмерно внимательный он никогда не приходил к ней без цветов или хотя бы какого-нибудь милого пустяка, будь то яблоко, апельсин или даже баночка с вареньем. Не говоря уже о конфетах, традиционном подарке женщинам. Он всегда говорил ей красивые слова о том, какая она замечательная, душевная, понимающая и называл ее своей «самой любимой женщиной». Он вывозил ее на природу, зная, как она любила лес, водоемы, луга. Он показывал ей в подзорную трубу аистов, сов и оленей с оленятами. Он устраивал ей маленькие пикнички с незатейливым, но вкусным угощеньем, заботливо прикрывал пледом ее ноги в прохладную погоду, и спасал от солнца в знойный день, деловито натягивая над нею тент.
Бывая с ней, он никогда никуда не спешил, а если им не хотелось расставаться, он оставался у нее на всю ночь.
- Как мне повезло! Боже мой, и за что мне такое счастье? – запрокинув руки за голову и глядя вверх широко раскрытыми глазами, с восторгом говорил он.
- Ты о чем? – тихо спрашивала лежащая рядом Алевтина, прислушиваясь к его все еще громко стучащему после близости сердцу.
- Как мне повезло, что я встретил тебя! Ты мне даришь такое наслаждение! Ты настоящая женщина, Аля, стопроцентная!
- Не надо, Игорь, не говори так, ты меня смущаешь. Моя заслуга невелика, все дело в тебе. Просто ты очень сильный мужчина.
- Нет, Аля, во мне дело было до моих сорока, а после сорока все зависит от женщины.
Счастливая Алевтина молча улыбалась. Большего комплимента ей еще не говорил никто.
И добивался ли Игорь сознательно или просто так получилось – ведь четыре с половиной года таких отношений тоже сделали свое дело, но Алевтина поверила его чувству к ней, его словам и даже той его фразе, которая заставила ее глубоко задуматься о будущем: «Я хотел бы с тобой жить».
Она уже задолго до этих слов стала испытывать состояние уверенности в себе, даже какой-то власти над мужчиной, для которого была желанна, которому нужна. Это нравилось ей и давало ощущение покоя и тихой радости, блаженного состояния устойчивости, равновесия и чего-то еще, не изведанного ранее, что, очевидно, по этой причине она и не могла определить словами. Быть может потому она и не почувствовала сразу, как что-то изменилось. Нет, она знала, конечно, что Игоря повысили в должности, что у него теперь больше работы и ответственности, а свободного времени намного меньше, что у него появился отдельный кабинет с телефоном. Но вот звонить он стал все реже и реже, а потом уже и приезжать тоже. Это можно понять – все же такие перемены на работе! Но неясная поначалу тревога постепенно переросла в отчетливое чувство горечи, когда Алевтина обратила внимание на то, что даже в редкие теперь часы, когда они бывали вместе, она не слышала больше привычных ласковых слов. Да и не получала уже прежних крошечных сладких знаков внимания. И все чаще так и не дожидалась его, когда он обещал приехать.
Алевтина, разумеется, не могла расспросить Игоря прямо. Она и не умела, и не хотела этого делать. Но, как говорят в народе, женское сердце – вещун. Алевтина была уже почти уверена в неотвратимости разрыва. Об изначальной причине она могла лишь догадываться, и, опасаясь утонуть в потоке мучительного беспокойства, старалась сделать все, чтобы навести в душе порядок и восстановить угасающие от переживаний силы. Как и в случае с Николаем, она решила отстраниться от этих отношений. Перестала отвечать на звонки и подходить к двери, когда он приходил. Даже, как и тогда, не включала свет по вечерам. И вновь много размышляла, спрашивала сама себя и себе же отвечала. Вспоминала когда-то виденное, услышанное и прочитанное, таким окольным путем приходя к каким-то своим выводам. А попутно, оглядываясь на свое прошлое, сделала для себя открытие, что боль от душевных ран сильна всегда, но вот справляться с ней и с ее последствиями становится все легче. Да и времени на это уходит все меньше. Видимо, так благотворно сказывается приобретенный жизненный опыт.
Но своими действиями совершенно непреднамеренно Алевтина вынудила Игоря, оказывается, не выносившего такого отношения к себе из-за его бывших самоуверенных пассий, все же дождаться ее у дома после работы и потребовать объяснений.
Она не пригласила его войти, и они стояли под тем самым тополем, где когда-то – подумать только, более десяти лет тому назад! – пряталась жена Николая, заглядывая в темные окна, в надежде разгадать какую-то тайну.
Когда Алевтина сдержанно отказалась и от приглашения сесть в машину Игоря, он вдруг отчетливо увидел перед собой ту самую женщину, к которой почти пять лет назад подсел за столик с тем, чтобы познакомиться, а вовсе не его, ставшую за эти годы близкой, Алю. И он покорно кивнул головой в ответ на сказанное спокойным тоном предложение «поговорить на свежем воздухе».
- Ты спрашиваешь меня, в чем дело и что это значит. Я отвечу, но прежде давай договоримся, что ты не будешь меня перебивать, иначе я собьюсь, замолчу и просто уйду, – спокойно произнесла она.
Игорь снова молча кивнул.
После короткой паузы, глядя себе под ноги, Алевтина все тем же ровным голосом продолжила:
- Я не хочу притворяться, что мне все безразлично и что я не думала о тебе и о нас. Наоборот, я очень часто вела мысленные разговоры с тобой. Но это были монологи. Я не стану сейчас все это пересказывать, в этом просто нет смысла. Я могу говорить только об основном. О том, что меня больше всего занимает – о твоем отношении ко мне, о том, как сильно оно изменилось. Я сразу хочу попросить тебя ни одного слова не воспринимать как упрек. Ты подарил мне много приятных часов, дней и месяцев, и я тебе за это только благодарна. Но отношения между людьми не могут стоять на месте, они всегда переходят в какую-то фазу. Пусть даже медленно. Если бы мы, познакомившись, встречались бы так, как в последнее время, это могло бы длиться годами, и, возможно, устраивало бы нас обоих. Но после того как мы могли не расставаться сутками... Любая женщина на моем месте так же, как и я, ощутила бы, что твое чувство ко мне, если оно и было, пошло на убыль, а, значит, и отношения наши стали отмирать. Такое часто бывает между людьми. У кого-то насовсем, у кого-то ненадолго, из-за каких-то обстоятельств. Однако от тебя я не могу принять кивки, например, на нехватку времени – это будут одни лишь отговорки. Значит, есть причина. И дело не во мне – мое отношение к тебе не изменилось. Поэтому в данном случае я рассуждаю так: у всякой женщины могут быть три соперницы. Это карты, водка и другая женщина. В страсти к азартным играм ты, как будто, замечен не был, алкоголем и вовсе не увлекаешься. Остается допустить только одно – другая женщина. А для меня другая женщина никогда не была и не будет соперницей – я никогда не соревнуюсь. Она просто другая – не я. И если предпочли ее, я отступаю, потому что, во-первых, борьба в таких случаях бесполезна – человек уже сделал свой выбор, а, во-вторых, я, к сожалению, за свою жизнь так и не научилась прощать мужчине другую, как бы я к нему ни относилась. И теперь прошу тебя: во имя всего хорошего, что было между нами, уважай меня, не превращай меня в чемодан без ручки, который и нести трудно, и бросить жалко…
Алевтина перевела дух и посмотрела на Игоря.
- Если все так и случилось, – продолжила она, – тогда я отпускаю и тебя от себя, и себя от тебя. Давай тогда оба, как говорится, отпустим наше прошлое и пожелаем друг другу только всего хорошего.
Игорь молчал, но по выражению его лица Алевтина поняла, что оказалась права. Ей вдруг почему-то захотелось его ударить или хотя бы больно укусить. Кровь бешено запульсировала в ее голове, мощные толчки в груди разнесли боль по всему телу, вызвав мелкую дрожь в руках и ногах.
«Это что же, душе так больно?» – мелькнула в голове удивленная мысль. А ей-то казалось, что она уже готова к такому разговору. А, может, где-то там внутри она надеялась, что на самом деле все не так, что она все понапридумывала?
Но тут Игорь взял ее за руки и сказал:
- Я все понял, прости меня... Сам не знаю, как это получилось... Я ее просто однажды подвез после работы. И даже не мог подумать, что все это зайдет так далеко. Она оказалась такой пылкой... И, представляешь, ей всего двадцать три...
Услышав вдруг восхищение в его голосе и заметив, как вспыхнул его взгляд, Алевтина осторожно высвободила свои руки и с вежливой улыбкой прервала его:
- Игорь, извини, но мне уже пора.
Не прощаясь, она торопливо вошла в свой подъезд.
И в тот же вечер, но много позже, она затихла, наконец, на диване в своей любимой позе – с поджатыми под себя ногами. Закрыла глаза и, подперев руками распухшее от слез лицо, впервые познавала это страшное для женщины чувство. Нет, не пустоту и обиду в душе, не одиночество и потерянность и даже не горечь от того, что мужчина, которого она, кажется, смогла полюбить, отказался от нее ради другой. Нет-нет! Она ощущала возраст! Ведь он предпочел молодую!
Это новое чувство мучительно разрасталось внутри нее. И это было осознавание того, что самые яркие моменты ее жизни теперь уже в прошлом. А тем, которые еще могли бы быть, сбыться уже не суждено. Она со всей ясностью понимала, что ее немногие, но все же заветные мечты и просто желания можно теперь спокойно похоронить. И еще, что она уже никогда не сможет полюбить. Потому что никогда и никому не сможет больше верить. Да и сомнений в том, что уже никто не будет добиваться ее любви, у нее тоже больше не было – этого не будет уже никогда. И не важно, в каком состоянии ее здоровье и внешний вид. Душа ее устала и хотела просто покоя и отдыха. При одной только мысли о том, что надо бы что-то делать, предпринимать для того, чтобы взбодриться, не сдаваться, не успокаиваться, какое-то чисто физическое ощущение дискомфорта, даже отвращения зарождалось где-то там, внутри, у начинающего бунтовать желудка, и подступало к горлу. Не открывая глаз, она нащупала рукой стакан с недопитым компотом и залпом осушила его.
- Спокойной ночи, Аля! – грустно сказала она себе и, не раздеваясь, легла.
Она знала, что долго не сможет заснуть, но терпеливо лежала в своей излюбленной позе на правом боку, упираясь плечом в подушку, и вела длинную беседу сама с собой, беззвучную внутреннюю речь. И лишь когда смогла уговорить себя, что жизнь все-таки не стоит на месте, все время меняется, а вместе с ней меняемся и мы, что надо принять этот естественный процесс как должное, просто подчиниться ему, и тогда все будет в гармоничном единстве, она смогла, наконец, погрузиться в желанный сон.
И вот теперь, когда она пребывала в полной уверенности, что все для себя решила еще два года назад, успокоилась и со смирением принимает неизбежное, она была напугана своим собственным внутренним взрывом, этим внезапным протестом, даже бунтом и души, и тела, и разума. Он почти выбрасывал ее из кресла, вынуждая беспокойно двигаться по квартире, что-то напряженно обдумывая, размышляя, забывая о времени и об усталости.
В комнате стало темно. Алевтина подошла к почерневшему прямоугольнику окна, но, всматриваясь в мерцающую городскими огнями даль, видела перед собой строчки из письма Ромки. Она вздохнула, задернула штору и включила ночник, но садиться не стала – на ходу думалось легче.
Как она там вычитала? «Если захочешь, после выхода на пенсию можешь жить с нами. Дом большой, места всем хватит...» Да, она мечтала о большом доме, о большой семье. Но она мечтала о своем доме. И средства у нее имелись – не зря же она всю жизнь так экономила, старательно рассчитывая самые обычные расходы, привыкая обходиться только действительно необходимым, не позволяя себе никаких поблажек и излишеств. Зачем же теперь ей переезжать к пусть даже и очень хорошим, но незнакомым людям. Они, конечно, могут стать ей близкими и родными, но сколько же для этого должно пройти времени! Конечно, там ее Ромка... А теперь будет еще и внук…Или внучка? Да какая разница? Важно лишь то, что она будет им нужна. Как мать и уже как бабушка. И времени для них у нее будет достаточно, ведь она станет пенсионеркой. Вот отгуляет свой последний отпуск, отдохнет, а там и к пенсии можно готовиться.
Глаза Алевтины защипало от непрошенных слез, а ноги стали ватными. Она опустилась на табурет в прихожей рядом с тумбочкой, служащей подставкой для телефона, и тихонько всхлипнула. Так какое-то время она сидела, вытирая глаза руками, упиваясь невесть откуда нахлынувшей жалостью к себе и в то же время постепенно успокаиваясь. Дыхание ее становилось все ровнее, мысли постепенно улетучивались и, наконец, глубоко вздохнув, она подперла щеку рукой и облокотилась о тумбочку. Однако одно неловкое движение – и сложенные аккуратной стопкой листы рекламной газеты с подарочного альбома Ольги – в хозяйстве все пригодится – свалились с тумбочки. Веером рассыпавшись по полу, они покрыли всю прихожую пестрым от реклам и объявлений бумажным ковром.
Алевтина досадливо поморщилась – ей сейчас ну никак не хотелось наклоняться. И она продолжала сидеть все в той же позе, подперев щеку рукой, и уламывала себя на великий подвиг – собрать все и положить на место. Помогла мысль о том, что если проделает этот, вообще-то, малый труд, а заодно ни о чем больше не станет думать хотя бы до завтра, то будет вознаграждена благостным сном.
Алевтина поднялась и стала собирать разбросанные листы. Верная своей многолетней приверженности к порядку, она методично воссоздавала из разбросанной на полу макулатуры газету, складывая страницу к странице, и, пробегая глазами строчку за строчкой, вдруг остановилась, пораженная внезапным озарением. Она тут же лихорадочно подобрала все остальное, с загадочной улыбкой прижала газету к груди и восторженно прошептала:
- А ведь я, кажется, знаю, что мне надо сделать! И у меня все для этого есть, – уже почти пропела она и торопливо прошла в комнату. Включив верхний свет, она села за стол, разложила перед собой газету и стала внимательно ее изучать.
Глава 5
Лето выдалось нежарким, но сухим и ровным, без резких перепадов. И это очень устраивало Алевтину, которая собиралась в свой последний отпуск. Ее настроение было явно приподнятым, и она, вопреки своим правилам, даже не пыталась это скрывать. Да и внешне Алевтина как-то неуловимо изменилась. Кожа ее таинственным образом становилась все более смуглой, сильнее выделялись скулы, отчего губы казались более пухлыми, а вот брови, наоборот, приняли непривычно четкие изящные линии. Даже осанка и походка стали другими. Только ее обычная одежда казалась теперь снятой с другого плеча – так неказисто она сидела, вернее, висела на ней. Вот Ольга и не удержалась.
- Аль, ты вообще-то как себя чувствуешь? – спросила она, случайно столкнувшись с Алевтиной на лестничной площадке.
- Да спасибо, Оль, все нормально. Заходи как-нибудь, посидим.
- Приходила к тебе и не один раз, – с шутливым упреком ответила Ольга, – да вот застать никак не могу. Вижу, опять убегаешь.
- Да, уже опаздываю. Ты уж извини, даже в выходные занята. Я ведь скоро в отпуск уезжаю.
- Да ты что? – поразилась Ольга. – Вот уж действительно удивила. Всегда дома сидела, а тут… По путевке или как?
- По путевке, конечно. Отпуск-то у меня последний. Ведь когда на пенсию выйду, с работы уволюсь, отпусков у меня больше не будет. Вот и решила хоть один раз отдохнуть по-человечески.
- Понятно, – задумчиво протянула Ольга. – А мы все с дачей колотимся. Похоже, урожая в этом году не будет. А тебе даже завидую. Ну, еще увидимся перед отпуском? Когда едешь?
- В конце той недели. Да, осталось доработать всего одну неделю. В пятницу по традиции отметим с сотрудниками, и сразу после этого уезжаю. Даже сумку с вещами с собой на работу прихвачу.
- А что за спешка?
- Да это путевка такая. Она… Ладно, потом расскажу, это долго, а то я и так уже опоздала.
- Ну, хорошо, пока.
- Пока, Оль. Ты все же заходи.
И Алевтина торопливо выбежала на улицу. Ольга задумчиво смотрела ей вслед, пытаясь понять, что же так неуловимо изменилось в соседке. Лицо какое-то другое, ноги, что ли, тощие стали. А платье вообще болтается, как на вешалке.
«Наверное, на питании экономит. Отпуск – это всегда приличные деньги. К этому любой готовиться должен, а уж Алевтине с ее расчетливостью и подавно…», – все еще размышляла Ольга, уже войдя в свою квартиру.
Поговорить им так и не удалось. Последняя неделя в хлопотах и обычных, и необычных пролетела совсем быстро. Кроме всего, что Алевтина в последнее время взвалила на себя, надо было еще и Ромке успеть написать. Потом как можно более компактно и аккуратно, чтобы меньше мялись, уложить вещи и обязательно приготовить угощение для коллег – так было принято уже много лет, еще с совковских времен. Но самой напряженной обещала быть пятница. Поэтому Алевтина, справившись почти со всеми делами, которые заранее наметила себе, в четверг вечером позвонила к Ольге в дверь.
- Оль, это я, – приглушенным голосом сказала она у самой дверной щели, – ты извини, что так поздно.
Дверь сразу распахнулась, и улыбающаяся Ольга широким жестом пригласила:
- Заходи, мы еще не спим.
- Нет, Оль, извини, может, ты ко мне зайдешь? Я тебя хочу попросить кое о чем, мне показать тебе надо, ладно?
- Иду, – живо отозвалась Ольга и крикнула куда-то вглубь квартиры:
- Я скоро приду, я к Алевтине.
- Знаешь, Оль, я никогда так надолго не отлучалась, – с виноватым видом пустилась в объяснения Алевтина, – беспокоюсь за квартиру, чтобы все было в порядке.
- Ну конечно, я сразу поняла, - посерьезнела Ольга.
- Ничего, если я оставлю тебе ключи, а ты хотя бы раз в день
будешь сюда заглядывать, а?
- Да конечно, не беспокойся. Только расскажи, как ими пользоваться.
- Это просто, – продемонстрировала Алевтина, – надо только поворачивать ключ. Ты же знаешь, что моя дверь не захлопывается, я этого не люблю.
Ольга знала. Алевтина всегда боялась, что дверь захлопнется, и Ромка не сможет ее открыть – он тогда был еще маленький. Вот с тех пор в ее двери и стояли самые обычные замки.
- А еще надо присматривать за кранами, дом ведь старый. Ну и цветочки мои поливай, хорошо?
- Ладно, не беспокойся, мне это не трудно. А ты надолго уезжаешь?
- На двадцать четыре дня, на весь отпуск. Я тебя не слишком обременяю?
- Да нет, я
- А мне так неудобно. Я о чем-то таком никогда никого не просила. Спасибо тебе, Оль. А ты не обидишься, если я тебе не буду заранее все расписывать, а расскажу потом, когда уже приеду? Так будет даже гораздо интереснее.
- А ты что, за границу едешь?
- С чего ты взяла? Нет, все здесь, у нас, в родной стране, но по незнакомым
чудесным, как обещают, местам. Сначала съезжаемся все вместе, а потом уже едем по маршрутам. По тем, которые выбирали сами. Сборы с пятницы, а она у меня рабочая. Вот и поеду сразу после работы вечером, домой-то уже некогда будет заходить.
- Понятно, что-то вроде туристической путевки.
- Ну да, вроде того.
- А далеко ехать?
- Не слишком. Меня отвезут, – добавила Алевтина в ответ на удивленный взгляд Ольги и легонько пожала ее руку с ключами: – я заранее договорилась. А завтра с утра мне надо сначала отнести на работу угощение, а потом еще и сумку с вещами. Два раза сгонять придется. Хорошо, что близко.
- Ну, тогда не буду тебя сейчас задерживать, а то уже поздновато. Увидимся после отпуска. Счастливо тебе отдохнуть, Аль!
- А вам тут оставаться. Спасибо тебе, Оль, ты меня так выручаешь.
- Ой, да я только рада помочь. Спокойной тебе ночи.
- И тебе тоже.
Их двери хлопнули одновременно. Но у Алевтины в тот вечер окна погасли самыми последними в доме – надо было еще кое-что успеть.
Можно было назвать чудом то, что их проектное бюро на фоне всех этих пробивающихся, как грибы сквозь асфальт, ларьков со жвачками и ликерами, на фоне непривычных павильонов и новомодных бутиков, шопов и супермаркетов каким-то образом уцелело. Сначала все работали словно по инерции, доделывая накопившееся. Но потом постепенно стали появляться новые заказы – сперва единичные и время от времени, а затем уже нахлынувшие сплошным потоком. И как-то удалось перестроиться на новый лад – завелись секретари, менеджеры, рождались коммерческие идеи, и дела пошли в гору до такой степени, что их проектное бюро позволило себе даже роскошь не отказываться от кое-каких социалистических привычек вроде материальной помощи, премий и коллективных празднований маленьких частных торжеств. Правда, отмечать начало отпуска было принято за счет самих отпускников, но все же половину дня сотрудникам в этом случае разрешалось не работать. Дозволялись и напитки с градусами, так как меру соблюдали.
Поддерживая традицию, Алевтина принесла все заранее, а кое-что даже успела охладить в местном буфете. Нехитрую закуску быстро приготовили общими усилиями сразу, как только начался обеденный перерыв. А вот несколько порций фирменного блюда Алевтины, которое все так любили – курицы под чесноком, несмотря на тщательную упаковку, своим дразнящим запахом не дали никому как следует поработать и первую половину рабочего дня.
Однако довольно приличный стол и добрые, от души, пожелания хорошего отпуска и крепкого здоровья, прекрасного настроения, чудесной погоды и еще много чего другого, на что хватало для тостов спиртного, все же не смогли помочь Алевтине полностью расслабиться. Украдкой поглядывая на часы, она заметно нервничала. А незадолго до окончания этого маленького банкета в ее честь извинилась и ушла переодеться, пока женщины собирали со стола, а мужчины, как всегда в таких случаях, обсуждали глобальные вопросы.
И тут внимание сотрудников привлек настойчивый сигнал автомобиля, внезапно ворвавшийся в распахнутые окна. Первыми увидели бесшумно подъехавшего сверкающего алыми лакированными боками «Ягуара», конечно, те, кто стоял ближе к окну. А потом уже и остальные уставились на вышедшего из машины широкоплечего, но стройного красавца лет этак тридцати пяти – тридцати семи. В его руке полыхала алым пламенем роскошная роза на длинном крепком стебле.
В это время от сквозняка с громким стуком хлопнула боковая дверь. Резкий
звук заставил всех оглянуться. И перед ними возникло видение.
Умопомрачительные туфли малинового цвета на высоких каблуках и слегка открывающая колени белоснежная юбка из натурального льна, обтягивающая бедра, подчеркивали стройность загорелых ног, а просторный трикотажный топ позволял увидеть ровный загар груди, плеч и обнаженных рук. Изящная малиновая сумочка беспечно раскачивалась на длинном тонком ремешке, перекинутом через плечо. Элегантная прическа из гладких темных волос, собранных на затылке в тугой замысловатый клубок, поддерживаемый огромной французской заколкой, зрительно удлиняла шею. Глаза были прикрыты стильными солнцезащитными очками.
- А вам кого? – спросил Петя, стажер, всего полтора месяца назад принятый в их бюро.
- Начальство надо знать в лицо, – непривычно игривым голосом Алевтины вдруг пропела незнакомка и широко улыбнулась малиновыми губами. В наступившей внезапно тишине она повесила на щиток ключ от своего шкафчика и, продолжая улыбаться, весело сказала:
- Ну, девочки и мальчики, счастливо вам оставаться, спасибо за добрые напутствия, меня уже ждут, – и, простучав каблуками, вышла. Все снова выглянули в окно, но теперь уже старались увидеть входную дверь, откуда должна была показаться эта незнакомая Алевтина. Каким-то образом все поняли, что машина приехала за ней.
Это было как в старом заграничном фильме. Красавец безумно галантным
жестом поцеловал ей свободную руку, одновременно успев перехватить ее дорожную сумку из другой руки. Роза же, как бы сама собой, оказалась у Алевтины.
- Здравствуй, милая! Я так рад тебя видеть, – мягким баритоном произнес незнакомец, неотрывно и нежно глядя на Алевтину и, заметив, что она осторожно держит цветок на слегка вытянутой руке, добавил, улыбнувшись еще шире:
- Не беспокойся, она без шипов, я их все оборвал, чтобы ты не укололась.
Он усадил Алевтину на переднее сиденье рядом с водительским, с тихим щелчком захлопнул ее дверцу, положил сумку в багажник и сел за руль. Машина, чуть слышно заурчав, тронулась с места.
- Крутая… – задумчиво протянул Петя.
- Тачка? – с восхищенным придыханием спросил Павел.
- Нет, Алевтина, – все так же задумчиво ответил стажер.
- Малиновый цвет совсем не сочетается с алым, – ехидно пропищала недавно перекрасившаяся теперь уже в блондинку Светка, не разжимая сжатых челюстей.
- А у тебя что, зубы заболели? – на правах ровесника зацепил ее Петя.
- Да нет, она просто не хочет, чтобы все увидели раздвоенный кончик ее языка, – беззлобно, но тихо, так, чтобы его услышал только стоящий рядом стажер, засмеялся Павел.
Остальные молчали, завороженно глядя на то место, где им только что довелось увидеть совершенно невероятную, по их мнению, сцену.