26 апреля.
В школе сегодня прошел пушкинский вечер. Естественно, это мероприятие затеяла наша классная. Сделали целую концертную программу.
Айдоса классная поймать не смогла, потому что на занятия в те дни он принципиально не ходил. Классная огорчилась – Айдоса она прочила на роль Швабрина в «Капитанской дочке» - у него лицо для этого как раз подходит – классический театральный мерзавец. Пришлось мне играть Швабрина. И, кроме того, я еще в другой сценке играл Гринева-старшего.
Самая умора была, когда подыскивали костюмы. Вадим у нас был Савельичем. А для Савельича ведь нужен какой-нибудь там кафтан или ватник. Мы задумались, но где достать, не знали. Тогда я пошел в радиорубку просить совета у Айдоса.
- А, где-то у нас было что-то в этом роде, - сказал Айдос. Он порылся в своих манатках и достал старую-старую желтую куртку.
Я привел Вадима, и мы попытались напялить это на него. Но рукава были слишком маленькие, да и Вадим сопротивлялся – не буду надевать, говорит, я эту гадость.
- Это же современная осенняя куртка! – орал он. – Савельич такого носить не мог. И потом, от нее тараканами воняет!
- Сейчас все исправим, не психуй! – сказал Айдос и достал опасную бритву (воистину, чего только не было в радиорубке!).
У куртки отпороли рукава и спрыснули ее дихлофосом, чтобы не воняла. Потом напялили на Вадима, и он сразу стал похож на путевого обходчика. Вадим осмотрел себя, и ему неожиданно этот наряд понравился.
Пушкинский вечер решили проводить утром на третьем уроке. Классная была злая до смерти, потому что репетировали мы только один раз, после которого народ интенсивно стал избегать репетиций. Понятно, что толком свои слова никто не знал.
Актовый зал был набит людьми – собрали всех, кого могли найти. Не привели только шестилеток – их молодые мозги еще не были готовы к таким потрясениям.
Айдос реабилитировал себя перед классной тем, что притащил в актовый зал аппаратуру из рубки и обеспечил нас микрофоном.
Красочное изображение огромной головы Ленина и очертаний Советского Союза, впечатанное навеки в наших официальных школьных фотографиях, ввиду не связанности с предметом вечера, завесили черными шторами.
На сцену вышли семеро чтецов и принялись долго и нудно рассказывать о жизни Пушкина. Зал, поначалу настроившийся на веселье, приуныл. Я шепнул Айдосу, что пора уже привнести в нашу цирковую программу какие-нибудь элементы местного фольклора. На Айдос боялся – с другой стороны сцены, тоже, как и мы, за кулисами, сидела и очень строго смотрела на нас классная. Все, кто томился рядом с ней, усиленно делали вид, что учат свои слова. А на нашей стороне народ балдел над Вадимом. На том, кроме куртки, была еще и мочальная борода, также сконструированная Айдосом.
Мы уже начали умирать от скуки, когда у чтецов вдруг стал барахлить микрофон. Классная сделала страшные глаза и замахала Айдосу руками. Айдос же возился с усилителем и не видел ее. Классная стала выводить руками самые невероятные кренделя и жестами показывать мне, чтобы я позвал Айдоса.
- Чо это она, мне, что ли? – недоуменно пробормотал Вадим.
- Конечно, тебе, - сказал подлый Эдик. – Видишь, у нее бумажка какая-то – новые слова тебе приготовила. Беги скорее, а то она злиться будет!
И Вадим побежал. Пряный запах дихлофоса опалил зал – это Вадим помчался прямо через сцену, в порыве ученического долга забыв про всяких зрителей и чтецов. Уж такой он был исполнительный.
Зал сперва ничего не понял и замолк. Ну представляете – идет серьезный спектакль, люди про Пушкина разные высокие слова произносят, а тут проносится через сцену что-то желтое и бородатое, да при том еще и в валенках. Потом до всех дошло, что это Вадим, и зал загрохотал.
За кулисами все лежали, давясь от смеха. Классная вопила на Вадима, а Айдос так разоржался, что окончательно сломал микрофон.
Чтецу, вышедшему вторым номером, пришлось читать вживую, без аппаратуры. Но это ему не помешало снова довести зал до исступления.
Он читал «Узника». Вышел, вытер нос и залопотал:
- Сизу за лесоткой в темнице сылой,
Всколмленный в неволе олел молодой…
Первые две строки он выпалил разом, на одном дыхании, а потом запнулся и несколько мгновений стоял, беспомощно озираясь по сторонам. Восьмиклассник, все-таки, существо еще несовершенное, такого и не поругаешь за слабость памяти. Хорошо хоть, он вспомнил о шпаргалке, достал ее и остаток строфы добил, не стесняясь, прямо с бумажки:
- Мой глустный товались, махая клылом,
Кловавую пищу клюет под окном…
Затем он убрал бумажку, твердым взглядом вперился в зал и мрачно пропел остальные строки. Народ кайфовал.
Еще до концерта Айдос авторитетно заявил этому восьмикласснику, что «Узника» читают только с наколкой на руке и обязательно с нашитым на пиджак номером. Наколку нарисовали карандашом, а номер приделали на пиджак перед самым началом представления. Кроме того, чтеца, как нарочно, выбрали с короткой стрижкой – почти бритого, и потому эффект превзошел все ожидания. Приготовления делались втайне от классной, и она недоумевала, с чего это зал балдеет вместо того, чтобы замирать в восхищении.
После чтецов наступил черед «Капитанской дочки». Первая сценка, изображавшая уход Гринева из отчего дома, прошла уныло, если не считать, что я несколько раз перепутал очередность реплик и вновь довел классную до белого каления.
Зато сценка с Вадимом стала хитом. Вадима зал встретил, как старого знакомого – хлопками и гиканьем, а затем каждая реплика Савельича сопровождалась громким одобрением зрителей, словно это был не Савельич, а Фредди Меркури.
Время от времени Вадим сморкался в бороду и чесал брюхо под грязной рубахой, составлявшей, по мнению классной, основной предмет одежды русских крестьян второй половины 18-го века, и тогда зал снова начинал хихикать.
Потом разыграли сценку разоблачения Швабрина. Тут главным приколом был Пугачев. Его играл один восьмиклассник по прозвищу Шнобель. Состоял он, казалось, из одного только громадного носа. Пугачева одели круто – напялили на него школьный халат Деда Мороза, а на голову нацепили норковую шапку. Получился не Пугачев, а рэкетир с рахатовского рынка.
Были сегодня и другие приколы – как, например, Нурж читал «Памятник», или Любка катала письмо Татьяны, при этом прямо на ходу исправляя Пушкина, но Вадим, конечно, затмил всех. Одно было ясно – вечер поэзии Пушкина удался. Все потом говорили, что никогда в жизни так не смеялись.
И классная была рада.
- Вот что значит поэзия! – сказала она после этого. – Вы заметили, с какими просветленными лицами уходили люди из зала, как хвалили вас все подряд – все, даже Кантемир. Он ко мне лично подошел и говорит: молодцы, что провели такую отличную акцию. Особенно ему понравился наш актер в тот момент, когда он на колени перед Пугачевым бухался и умолял пощадить его, то есть Швабрина. Вот, говорит, сила-то какая у стихов, раз даже чуть сцену не проломили! Видите, вы даже физруку понравились! Недаром говорят – красота мир спасет! Ну что ж, молодцы! Теперь готовьтесь к вечеру Лермонтова!..
В 14.00 Айдос позвонил мне и сообщил, что сделал новую ракету. Конструированием ракет и изготовлением различных взрывчатых веществ мы занимались давно. В «Уюте» мы постоянно скупали удобрения, которые являются важнейшей составной частью взрывчатых веществ, жгли на крыше пятиэтажки древесный уголь, находили по знакомству чистую серу, а Айдос даже доставал где-то настоящий порох. Наш собственный самодельный порох горел плохо, поэтому бездымному «Соколу» и даже обыкновенному дымному пороху мы радовались, как заправские охотники. Большой пустырь между «Уютом» и хлебозаводом превратился в полигон для испытания наших ракет и хлопушек. Ракеты были обычные и боевые. Последние изготовлялись из свернутой в трубку сушеной газетной бумаги, предварительно щедро вымоченной в нашем адском составе, приготовленном из удобрений. Спереди такие ракеты плотно закрывались, а с заднего конца мы оставляли отверстие. Подожженная сзади, такая ракета летела с огромной скоростью метров на десять. Кроме того, у Айдоса почти всегда в кармане лежал настоящий взрывпакет, начиненный дымным порохом. Однажды мы взорвали такую бомбочку на пустыре, так народ сбежался со всей округи, пришлось спасаться бегством. Однако это были детские увлечения, не выдерживавшие сравнения с великой космической программой Айдоса, не доведенной до конца только из-за отсутствия времени и средств.
Айдос постоянно конструировал ракеты сначала из бумаги и картона, потом из пластмассы и жести. Начав с одноступенчатых с удобрениями в качестве топлива, он перешел к двухступенчатым, летающим на порохе и бензине. Раз в месяц он обязательно получал термическую травму при своих запусках и постоянно ходил с обожженной рукой или с красными воспаленными глазами. Но это не снижало его стремления долететь хотя бы до стратосферы.
Сегодня Айдос притащил на пустырь пластмассовую ракету, снабженную новейшей экспериментальной системой зажигания. Я, как обычно, отошел метров на пятьдесят от места запуска и залег за большим камнем. Айдос же бесстрашно остался стоять в полуметре от ракеты.
Раздался гулкий взрыв, место запуска окуталось густым облаком белого дыма. Я помчался туда, надеясь обнаружить останки Айдоса, но нашел его самого, совершенно невредимого, хотя и недовольного. Айдос держал в руках разорванный корпус и тихо бормотал себе под нос какие-то нехорошие слова в адрес системы зажигания.
На работе мы отодвинули в сторону очередной ящик, а затем разошлись по своим постоянным местам дислокации. Эдик доставил мне новую порцию плат, и я принялся привычно откручивать винты и рвать провода.