****************************
Василий Петренко
\СБОРНИК ЧЕПУХИ.\
О СЕБЕ В ночь с 11на 12 февраля 1937года, заглушая рёв пурги, возгласом «уа-а!» я объявил Бурёнинскому населению о своем явлении. Но надоедал своим землякам не долго. В середине лета 1954го года уехал в Узбекистан. Под небом этого благословенного края прожил 54 года.
32года трудился в АПК в должности главного энергетика.В 1974году был номинирован на звание «Почётный энергетик Узбекистана» . Один умный товарищ, из вышестоящих органов власти сказал: «Приоритет отдавать надо кадрам из представителей коренного населения» Зато почётная грамота .«за активное участие в развитии народного хозяйства республики », заверенная тремя печатями высших органов власти Узбекистана, досталась мне.
В служебных командировках побывал я и на Чукотке, и на Сахалине. И в Сибирской тайге и в Уссурийском крае есть следы моих ног.
В Хатанге, Певеке, Билибино, в Уфе и Челябинске тоже побвывал. Если взять западную часть страны советов то: Таллин, Москва, Ленинград, Анапа и Новороссийск. Если - юг то: Наманган, Бухара, Самарканд, Ташкент. Купался я в Балтийском и в Аральских морях. В горах Памира трудился около трёх лет трудился-ЛЭПы строил На виноградных плантациях большй узбекской мотыгой, под названием «кетмень, махал. И "белое золото"-хлопок –собирать «посчастливилось». Был участником Ударных Комсомольских строеке.Теперь живу в Оренбурге. Пишу прозу и стихи.:
АНОНС Один ценитель высокой словесности моё творчество назвал чепухой.И я решил часть соей «чепухи» хранить в одной общей объвёрткеРассказы мои разнообразны и по жанрам, и по тематике. В первой части сборника-рассказхы о любви и дружбе, об отношении к труду, три рассказа о безуспешных попытках , как у амерского писателя О, Генри, разбогатеть. Только мои герои повествования терпят неудачу не в результате стечения случайных обстоятельств, (кто-то оказался воровитее их), мои герои отказываются от собственной выгоды, из-за их морального певосходства над героями рассказов О, Генри.
В преддверии ВОВ
Вторая часть сборника «чепухи» посвящена поколению людей имевших несчастие родиться в преддверии ВОВ, тем кого теперь называют «дети войны» Сюда же входят рассказы о судьбах тех, кто на фронтах всемирной бой не получил увечие и жизнь свою доживал калекой.
Большая часть рассказов двупланова – героический труд участников строеку меня находится в тени бытовыжх условий и времени проведения досуга, но как говориться, «имеющий уши-услышит».
Я не бывал на фронте-визга осколков бомб и снарядов не слышал, не видел и зверств фашистов, но я видел падение нравов( без чего не обходится ни одна война). А больше всего я хочу чтобы наши потомки знали на какие жертвы шли их проматери спасая наши жизни от болезней и голодной смерти. НЕВИДАЛЬ. Должен предупредить: историю эту я не сам придумал, рассказал мне её Сергей Константинович-мой двоюродный дядя.
В начале 60х годов прошлого века карманные радиоприёмники были редкостью. Жители степных сёл об этой чудо-технике дже и не слышали.
Сергей Константинович работал пастухом: сопровождал стадо дойных коров на пастбища. Степь не лес-сучок не треснет. Прожужжит в небе самолётик и снова тишина. В сон клонит. Чтобы отцу в степи не было скучно, сын, приехавший из Москвы на побывку, подарил ему игрушку- карманный радиоприёмник.«Включу бывало свою шарманку,-рассказывает Сергей Константинович,- голос Москвы вся степь слышит . «Одного, второго, третьего защитника обходит киевлянин Бышивец»- гремит над степью голос коментаора матча Синвского. Суслики, замерев столбиком около своих норок, ждут, что дальше будет. «Удар! Мимо,! Эх,Толик, Толик!-С 2х метров и на два метра! выше» .
Суслик не может крикнуть «мазила! На мыло!» Он просто свистнет презрительно, махнёт передней лапкой и юркнет в норку».
В степи радиоприёмник на подзарядку не поставишь, поэтому игрушку, время от времени. экономя заряд батареек , приходиться выключать.
Еду вслед за стадом. Первозданную тишину степи нарушает только хлюпанье копыт стада, мерно шагающего по пыльной дороге. Набухшие от избытка молока соски вымени, топорщась в разные стороны, мешают бурёнкам переставлять ноги. Лошадка моя, отбиваясь от назойливых мух, хлещет себя по бокам хвостом. Не большая компания женщин соседнего татарского села Имангулово, с граблями на плечах, возвращается с сенокоса Когда женщины удалились метров на двадцать, я включил своё радио. Ковыльная степь наполнилась зычными звуками человеческого голоса «Из далека долга .течёт река Волга…». Компания замерла. Приёмник я выключил. Татарки подождали меня, осмотрели со всех сторон лошадь. Зыкиной не было. Сказав « щюрт, наверно, пошутил», пошли дальше. И снова , раздвигая горизонты степи - « Сказала мать: смотри сынок, быть может, ты устанешь от дорог…» Тут я опять щёлкнул выключателем. Обескураженные Земфиры, Розы и Заремки придирчево осмотрели меня, заглянули под хвост моей кобылы. Ни кого и ни чего там не обнаружив, спросили: «Сергей, твой кабыла жопом играет что ли?» СЛОВО, СКАЗАННОЕ ВОВРЕМЯ. ** - (юмореска)
Директор общепита Сабыр Рахметович день своего пятидесятилетия, конечно, мог бы отпраздновать в подведомственном ему ресторане, но на востоке так уж заведено—семейные торжества проводить положено в своём семейном доме.
Кроме сотрудников общепита и родственников юбиляра, в торжествах должны были принять участие начальники Сабыра Рахметовича и, главное, земляки- азербайджанцы, проживающие в Ташкенте.. Наплыв гостей обещал быть таким, что под крышей особняка Сабыра Рахметовича мест на всех явно не хватало. Однако, ум Сабыра Рахметовича был приучен находить выход из любого затруднительного положения.
И выход был найден: всё лето и осень в его дворе, в балагане,(теплице)под полиэтиленовой плёнкой, цвели белоснежные хризантемы и радостно благоухали пионы. Теперь месяц декабрь был на исходе, сталбыть, цветы срезаны и реализованы. Балаган, занимая половину двора, бесполезно хлопал на ветру полиэтиленовой плёнкой.
Организацию мероприятия Сабыр Рахметович поручил завхозу общепита Рустаму Кадырову—местному острослову и весельчаку. Благодаря отлично развитому говорильному аппарату, Рустам был бессменным тамадой на всех торжествах нашей махали (квартала)
Тандем, Сабыр Рахметовичх-Рустам, работал в подготовке мероприятия слаженно и продуктивно: Сабыр Рахметович давал деньги, Рустам их тратил. Вот только с прогнозам погодных условий они прогадали. Но в этом их вины не было. В Ташкентской области Узбекистана предсказать погоду в осенне—зимний период не возможно. То в начале ноября снег покроет землю, то жаркое азиатское солнце сияет на небосклоне весь декабрь. В этот период времени житель Ташкентского региона в течении одних суток может переместиться из осени в зиму и обратно из зимы в осень.
. О непостоянстве погоды в декабре, конечно, знали все, но гости не предполагали, что чествование юбиляра будет происходить не под крышей его дома, а в балагане укрытым полиэтиленовой плёнкой. Поэтому пришли на торжества в лёгкой одежде.-пиджаках да кофточках Полиэтиленовая плёнка надёжное укрытие от дождя и снега, но для дедушки Мороза она препятствием не является. Поэтому внутри балагана он создаёт такие же условья, что и во внешней среде.
Гремела музыка, столы ломились от различных напитков и яств. Супы, бифштексы и другие изделья ресторанной кухни (Ольга –шефповор—постаралась) дразнили обоняние гостей. Тамада уверенно правил балом не позволяя веселью померкнуть, хотя бы на минуту, или выплеснуться за пределы намеченного русла. Гости рвались к микрофону славаславить юбиляра, или удивить народ своими достижениями в вокальном искусстве.
Полукиловаттные электролампы, осколками летнего солнца, сияли под сводом балагана . Диск электросчётчика не безумствовал в круговерти (всю электронагрузку я посадил на провода рядом проходившей электролинии)
В самый разгар веселья в балаган, незвано, явился Карбобо (дедушка Мороз). Постепенно лица разухабистой публики стали приобретать синюшный оттенок и покрываться пупырышками. Клацанье зубов заглушили звон столовых приборов. Жители Ташкента начали высказывать хозяину свою благодарность за оказанное радушие, намереваясь слинять, не подвергая здоровье риску. Уговоры Сабыра Рахметовича, повременить с отъездом, не возымели на гостей ни какого действия.
Преждевременный отъезд гостей бьёт по авторитету тамады. И Рустам поспешил на помощь хозяину. « Гости дорогие, ваш Ташкент ни куда от вас не денется, но если вы сейчас нас покинете, то лишите нас светлой радости. . Без вас для нас и сияние этих ламп померкнет и Сабыр-ака огорчится до крайности» Однако, холод, как и голод, не тётка родная. Гости уговорам не поддавались. «Ну, тогда скатертью вам дорога!»-сорвалось с языка Рустама. --Что ты сказал, собака!—взревел старинный друг Сабыра Рахметовича и вцепившись в отвороты пиджака Рустама. начал Рустама трясти.. Сотрудники общепита, поднялись с мест и стали снимать свои галстуки.
Я подобрал выпавший из рук Рустама микрофон и динамики наполнили балаган моим голосом:- --Хурматлик дустлярым, (уважаемые друзья).-- сказал я,--тамада вовсе не хотел вас обидеть. Он хотел сказать: поскольку вам ни как нельзя остаться, то пусть ваш путь будет устелен белой скатертью. Но, обескураженный вашим отъездом, половину слов забыл.
Карбобо, подтерждая мои слова, ударил в землю посохом,на лицах гостей появился румянец. Гости- Азебайжанцы, прежде, чем отбыть в славный город Ташкент, наполнили свои и наши бокалы искрящимся шампанским. На брудершафт не пили-не принято. . ПЛЕННИК ДИВАНА . (фельетон)
Илюшке Обломову было хорошо. Не успел из лона мамки выбраться, а профессия у него уже была. Помещик!-управленец значит. Не хило! Лежи на диване и управляй: тебе, Мишаня, поле пахать, а тебе Ванятка, ну-ка подойди поближе, тебе дружочек, ныня очередь мне спинку часать.
А нам-то счастье выпало!- самые лучшие годы жизни задницей парты шлифуешь, потом думай, ломай голову, выбирай сам себе профессию. А как её выбрать-то!?
Я вот в школу учителем пошёл бы. Только нынче ребятня-то какая пошла? У-у! Так и норовят учителя на три буквы послать. Ну, поставлю я ему "неуд", напишу в дневник, чтобы родители воспитанием своего чада занялись. Так завтра прикатит на мерсе его златоносный папаня, нахамит мне и начнёт меня уму-разуму учить. А я у хамов ни чему учиться не желаю. Нет уж! пускай хамы, своих хамят, сами учат. А я вон лучше в церковь пойду работать. Священником.
А что!? По сути, священник в церкви, тоже самое, что и учитель в школе. Стоит на паперти и читает проповеди. Учит прихожан, как и учитель в школе, всему "доброму, вечному". Прихожане, чтобы не говорил их батюшка, будут слушать его с открытыми ртами. Ну, а неверующий в церковь не придёт и с батюшкой бодаться не будет. Тихая, безопасная должность у слуг господних. Вот бы мне...
Постой! А как же попами становятся? Учится, наверно, много надо. А как же иначе-то!. Попу вон сколько всего знать надо: тут и догмы всякие, и жития святых, которых , как са.... которых очень много. А молитв-то сколько! Воз и маленькая тележка. А в моей голове места хватило только "Отче наш". Бабушка Матрёна хотела, чтобы я ещё и "Символ веры" выучил. Да куды там! Стоило мне за калитку выбежать и от той присяги Господу- Богу в моей голове оставалось только одно название.
С такой дырявой башкой, как у меня, можно вместо заздравной молитвы, заупокойную прочесть. Как говорится-рад бы в рай да...
Когда-то была песня с такими вот словами: "Нам электричество пахать и сеять будет. Нам электричество из недр всё добудет. А если денег нет, но выпить надо в срок-нажал на кнопку...был бы только ток" Эта песня уговорила было меня стать электриком. Электрик ведь, если разобраться, тот же управленец. Ходи по цеху да кнопки нажимай- управляй производственным процессом. Только вот есть у электриков одна докука-каждый год надо сдавать экзамены по правилам техники безопасности. А в эти их ПТБ, такая галимутья, с которой ни один поп не справится. Попыхтел я над той наукой пару дней и решил со смертоубийственной профессией не связываться.
Добрые люди советуют пойти на лесничего учиться. Я бы с удовольствием. Лесники самый счастливый народ на свете. Ушёл в лес, сел на берегу какого-нибудь лесного озера с удочкой, сидишь, наслаждаешься: пчёлки вокруг тебя жужжат, птички щебечут, кузнечики стрекочут. Выпрыгнет из воды рыбка, блеснёт чешуёй и снова в омут уйдёт. И хоть рыбка не та, которая прихоти злой старухи выполняла, всё равно начинаешь думать-какое бы такое задание ей дать.
Посидишь денёк на бережочке, наглотаешься чистого лесного воздуху а к вечеру отдохнувший, бодренький домой явишься да ещё и рыбки на ушицу притащишь.
Совет хороший, только пока институт лесного хозяйства закончишь, во всём Оренбуржье ни одного берёзового колка не останется. Вон Бузулукский бор и тот, будто бы, нефтяники скоро угробят. И что тогда мне дипломированному лесничему в ковыльной степи делать!?
Конешно, в Сибири тайга большая. Работы надолго хватит. Только слышал я что в Сибири "семьсот километров тайга. Кругом только лютые звери" Ну, допустим, с одним волчарой я как-нибудь и справился бы, но ведь эти серые разбойники (почитай-ка Джека Лондона) кодлами ходят. А против кодлы, хотя бы и зайцев, даже лев не попрёт. Не-е, быть посмешищем для белок я не хочу!.
Вот блин! Куда ни ступишь-везде камушки. Если бы можно было, я бы в осьмнадцатый век вернулся. С Илюшкой мы поладили бы. Он меня барскому делу учил бы, а я ему про компьютеры рассказывал. . ВСЁ ТЕЧЁТ, ДА НЕ ВСЁ МЕНЯЕТСЯ. . . (фэнтези)
Давно это было. Стояли мы на плацу в последнем нашем построении, приказ об увольнении в запас слушали. Рядом со мной стоял мой друг, (ефрейтор!) Славка Калнач. Краем левого глаза вижу-Славка, вроде бы ростом меньше становится. Глядь, а он в землю уходит! По щиколотки, по колени, уже по пояс провалился. Я забеспокоился. --Что это с тобой происходит?-- спросил я Славку. --Ни чего страшного,--говорит.-Я свой долг родине отдал сполна. Теперь,--говорит,--могу жить там, где хочу и с кем хочу. Вернусь, обзавидуешься, прощай!--успел крикнуть из провала Славка, и асфальт плаца над его головой затянулся. Исчезновение Славки не заметили ни салажата, ни стоявшие рядом другие дембели.
Много лет прошло. Заскучал я по Славке. После нашего увольнения в запас, наш полк расформировали. На месте его военного городка теперь находится обширная площадь. Однако то место, где Славка под землю ушёл, найти не сложно: там всё ещё стоит платан. Которому, наверно, лет пятьсот, или больше будет..
Пришёл я, значит, к тому платану, набрал в грудь побольше воздуха и, наклонившись поближе к земле, протрубил: -Эй, там, в преисподней! Есть у вас вольноопределяющийся Славка Калнач? -Чего орёшь!-послышался голос,-нам и так хорошо всё слышно, что у вас там происходит. А Славка твой сейчас на работе. -А когда будет?- спрашиваю. -А кто ж знает! Больно уж жадный твой друг-пашет, как негр, без отдыха. Ходи по чаще. Авось повезёт.
Мне-то что. Отправляясь на встречу со Славкой, я, на всякий, случай открыл себе больничный лист и мог теперь хоть целую неделю прохлаждаться в тени платана; есть шашлыки и пивом их запивать.
На второй день Славка опять был на работе, на третий тоже. Наконец отозвался. -Как ты там,-спрашиваю,-не мёрзнешь, не скучаешь? -Что ты!—ответил Славка,-У нас не замёрзнешь, здесь день и ночь печи горят, котлы кипят. -Что за котлы?—задал я наивный вопрос. -----Ну те, в которых ваших деляг от мирской грязи отмывают. Давай к нам, сам увидишь,-ответил Славка. -Ну уж нет!—говорю,-лучше ты к нам возвращайся. Если у нас так трудиться, как ты там вкалываешь, то и у нас можно жить, и о девках не тужить.
К тому времени Славка условия, оговорённые контрактом, уже отработал и черти его отпустили без волокиты. Они, как оказалось, условий договора (не чета нашим) ни когда не нарушают.
Но черти они и есть черти-без плутовства существовать не могут. Заключая с кем- либо договор оставляют для себя лазейку. Так они и со Славкой поступили: пункт о том, как ему, после истечения сроков предусмотренных контрактом , возвращаться, к живым людям, в контракт не включили. Будто бы по недоразумению. Мол, оплошность вышла. Хитрецы! Только на этот раз не на тех нарвались. Видно, ни когда с ефрейторами дел не имели.
У меня с собой была верёвка. Я её, так на всякий случай, у нашего завхоза стибрил. Один конец верёвки Славке сбросил, другой, так на всякий случай, к платану привязал.
Тащить Славку было совсем не трудно -весил он, наверное раза в два меньше, чем во время прохождения срочной службы в СА. Но если бы не платан, то быть бы Славке снова в рабстве у дьявола.
Когда я увидел показавшуюся из провала голову Славки, я обомлел от неожиданности и верёвку из рук выпустил. Хорошо, что платан был несокрушим и Славка тощим стал- верёвка рывок выдержала. Чего я испугался? Я не испугался, Я на минуту усомнился в том, что выручаю из бесовского плена Славку, а не какого-ни будь Лулумбу африканского. Лицо Славки было цвета хромового сапога нашего старшины роты. И на этом чёрном лике вращались два белых выпуклых шара-два белка Славкиных глаз. Обниматься со Славкой мы не стали. Уж больно много на нём было копоти.
Два дня отмачивал я своего друга в ванне-не помогло. Только отпарившись в бане, Славка приобрёл вид цивилизованного европейца.
Став снова белым человеком Славка и заговорил по людски. -Что-то я в твоём дворе не вижу ни «Мерса» ни «Вольво»! Ты обманул меня что ли?-сказал Славка. -Ну, так и я не вижу у тебя мешка набитого тугриками. –услышал он ответ на свою подковырку.
Поняли мы со Славкой друг друга, посмеялись, хлопнули по рюмашечке за встречу и пошли с гармошкой по вагонам, зарабатывать себе на старость.
«Жена мужа на фроонт проважала…» -пели мы песню своих отцов вернувшихся с войны калеками. Да! Течёт всё, да не всё меняется. 888888888888888888888888888888888888888888888888888888888 .
СЛОВО, СКАЗАННОЕ ВОВРЕМЯ. ** - (юмореска)
Директор общепита Сабыр Рахметович день своего пятидесятилетия, конечно, мог бы отпраздновать в подведомственном ему ресторане, но на востоке так уж заведено—семейные торжества проводить положено в своём семейном доме.
Кроме сотрудников общепита и родственников юбиляра, в торжествах должны были принять участие начальники Сабыра Рахметовича и, главное, земляки- азербайджанцы, проживающие в Ташкенте.. Наплыв гостей обещал быть таким, что под крышей особняка Сабыра Рахметовича мест на всех явно не хватало. Однако, ум Сабыра Рахметовича был приучен находить выход из любого затруднительного положения.
И выход был найден: всё лето и осень в его дворе, в балагане,(теплице)под полиэтиленовой плёнкой, цвели белоснежные хризантемы и радостно благоухали пионы. Теперь месяц декабрь был на исходе, сталбыть, цветы срезаны и реализованы. Балаган, занимая половину двора, бесполезно хлопал на ветру полиэтиленовой плёнкой.
Организацию мероприятия Сабыр Рахметович поручил завхозу общепита Рустаму Кадырову—местному острослову и весельчаку. Благодаря отлично развитому говорильному аппарату, Рустам был бессменным тамадой на всех торжествах нашей махали (квартала)
Тандем, Сабыр Рахметовичх-Рустам, работал в подготовке мероприятия слаженно и продуктивно: Сабыр Рахметович давал деньги, Рустам их тратил. Вот только с прогнозам погодных условий они прогадали. Но в этом их вины не было. В Ташкентской области Узбекистана предсказать погоду в осенне—зимний период не возможно. То в начале ноября снег покроет землю, то жаркое азиатское солнце сияет на небосклоне весь декабрь. В этот период времени житель Ташкентского региона в течении одних суток может переместиться из осени в зиму и обратно из зимы в осень.
. О непостоянстве погоды в декабре, конечно, знали все, но гости не предполагали, что чествование юбиляра будет происходить не под крышей его дома, а в балагане укрытым полиэтиленовой плёнкой. Поэтому пришли на торжества в лёгкой одежде.-пиджаках да кофточках Полиэтиленовая плёнка надёжное укрытие от дождя и снега, но для дедушки Мороза она препятствием не является. Поэтому внутри балагана он создаёт такие же условья, что и во внешней среде.
Гремела музыка, столы ломились от различных напитков и яств. Супы, бифштексы и другие изделья ресторанной кухни (Ольга –шефповор—постаралась) дразнили обоняние гостей. Тамада уверенно правил балом не позволяя веселью померкнуть, хотя бы на минуту, или выплеснуться за пределы намеченного русла. Гости рвались к микрофону славаславить юбиляра, или удивить народ своими достижениями в вокальном искусстве.
Полукиловаттные электролампы, осколками летнего солнца, сияли под сводом балагана . Диск электросчётчика не безумствовал в круговерти (всю электронагрузку я посадил на провода рядом проходившей электролинии)
В самый разгар веселья в балаган, незвано, явился Карбобо (дедушка Мороз). Постепенно лица разухабистой публики стали приобретать синюшный оттенок и покрываться пупырышками. Клацанье зубов заглушили звон столовых приборов. Жители Ташкента начали высказывать хозяину свою благодарность за оказанное радушие, намереваясь слинять, не подвергая здоровье риску. Уговоры Сабыра Рахметовича, повременить с отъездом, не возымели на гостей ни какого действия.
Преждевременный отъезд гостей бьёт по авторитету тамады. И Рустам поспешил на помощь хозяину. « Гости дорогие, ваш Ташкент ни куда от вас не денется, но если вы сейчас нас покинете, то лишите нас светлой радости. . Без вас для нас и сияние этих ламп померкнет и Сабыр-ака огорчится до крайности» Однако, холод, как и голод, не тётка родная. Гости уговорам не поддавались. «Ну, тогда скатертью вам дорога!»-сорвалось с языка Рустама. --Что ты сказал, собака!—взревел старинный друг Сабыра Рахметовича и вцепившись в отвороты пиджака Рустама. начал Рустама трясти.. Сотрудники общепита, поднялись с мест и стали снимать свои галстуки.
Я подобрал выпавший из рук Рустама микрофон и динамики наполнили балаган моим голосом:- --Хурматлик дустлярым, (уважаемые друзья).-- сказал я,--тамада вовсе не хотел вас обидеть. Он хотел сказать: поскольку вам ни как нельзя остаться, то пусть ваш путь будет устелен белой скатертью. Но, обескураженный вашим отъездом, половину слов забыл.
Карбобо, подтерждая мои слова, ударил в землю посохом,на лицах гостей появился румянец. Гости- Азебайжанцы, прежде, чем отбыть в славный город Ташкент, наполнили свои и наши бокалы искрящимся шампанским. На брудершафт не пили-не принято. . ПЛЕННИК ДИВАНА . (фельетон)
Илюшке Обломову было хорошо. Не успел из лона мамки выбраться, а профессия у него уже была. Помещик!-управленец значит. Не хило! Лежи на диване и управляй: тебе, Мишаня, поле пахать, а тебе Ванятка, ну-ка подойди поближе, тебе дружочек, ныня очередь мне спинку часать.
А нам-то счастье выпало!- самые лучшие годы жизни задницей парты шлифуешь, потом думай, ломай голову, выбирай сам себе профессию. А как её выбрать-то!?
Я вот в школу учителем пошёл бы. Только нынче ребятня-то какая пошла? У-у! Так и норовят учителя на три буквы послать. Ну, поставлю я ему "неуд", напишу в дневник, чтобы родители воспитанием своего чада занялись. Так завтра прикатит на мерсе его златоносный папаня, нахамит мне и начнёт меня уму-разуму учить. А я у хамов ни чему учиться не желаю. Нет уж! пускай хамы, своих хамят, сами учат. А я вон лучше в церковь пойду работать. Священником.
А что!? По сути, священник в церкви, тоже самое, что и учитель в школе. Стоит на паперти и читает проповеди. Учит прихожан, как и учитель в школе, всему "доброму, вечному". Прихожане, чтобы не говорил их батюшка, будут слушать его с открытыми ртами. Ну, а неверующий в церковь не придёт и с батюшкой бодаться не будет. Тихая, безопасная должность у слуг господних. Вот бы мне...
Постой! А как же попами становятся? Учится, наверно, много надо. А как же иначе-то!. Попу вон сколько всего знать надо: тут и догмы всякие, и жития святых, которых , как са.... которых очень много. А молитв-то сколько! Воз и маленькая тележка. А в моей голове места хватило только "Отче наш". Бабушка Матрёна хотела, чтобы я ещё и "Символ веры" выучил. Да куды там! Стоило мне за калитку выбежать и от той присяги Господу- Богу в моей голове оставалось только одно название.
С такой дырявой башкой, как у меня, можно вместо заздравной молитвы, заупокойную прочесть. Как говорится-рад бы в рай да...
Когда-то была песня с такими вот словами: "Нам электричество пахать и сеять будет. Нам электричество из недр всё добудет. А если денег нет, но выпить надо в срок-нажал на кнопку...был бы только ток" Эта песня уговорила было меня стать электриком. Электрик ведь, если разобраться, тот же управленец. Ходи по цеху да кнопки нажимай- управляй производственным процессом. Только вот есть у электриков одна докука-каждый год надо сдавать экзамены по правилам техники безопасности. А в эти их ПТБ, такая галимутья, с которой ни один поп не справится. Попыхтел я над той наукой пару дней и решил со смертоубийственной профессией не связываться.
Добрые люди советуют пойти на лесничего учиться. Я бы с удовольствием. Лесники самый счастливый народ на свете. Ушёл в лес, сел на берегу какого-нибудь лесного озера с удочкой, сидишь, наслаждаешься: пчёлки вокруг тебя жужжат, птички щебечут, кузнечики стрекочут. Выпрыгнет из воды рыбка, блеснёт чешуёй и снова в омут уйдёт. И хоть рыбка не та, которая прихоти злой старухи выполняла, всё равно начинаешь думать-какое бы такое задание ей дать.
Посидишь денёк на бережочке, наглотаешься чистого лесного воздуху а к вечеру отдохнувший, бодренький домой явишься да ещё и рыбки на ушицу притащишь.
Совет хороший, только пока институт лесного хозяйства закончишь, во всём Оренбуржье ни одного берёзового колка не останется. Вон Бузулукский бор и тот, будто бы, нефтяники скоро угробят. И что тогда мне дипломированному лесничему в ковыльной степи делать!?
Конешно, в Сибири тайга большая. Работы надолго хватит. Только слышал я что в Сибири "семьсот километров тайга. Кругом только лютые звери" Ну, допустим, с одним волчарой я как-нибудь и справился бы, но ведь эти серые разбойники (почитай-ка Джека Лондона) кодлами ходят. А против кодлы, хотя бы и зайцев, даже лев не попрёт. Не-е, быть посмешищем для белок я не хочу!.
Вот блин! Куда ни ступишь-везде камушки. Если бы можно было, я бы в осьмнадцатый век вернулся. С Илюшкой мы поладили бы. Он меня барскому делу учил бы, а я ему про компьютеры рассказывал. . ВСЁ ТЕЧЁТ, ДА НЕ ВСЁ МЕНЯЕТСЯ. . . (фэнтези)
Давно это было. Стояли мы на плацу в последнем нашем построении, приказ об увольнении в запас слушали. Рядом со мной стоял мой друг, (ефрейтор!) Славка Калнач. Краем левого глаза вижу-Славка, вроде бы ростом меньше становится. Глядь, а он в землю уходит! По щиколотки, по колени, уже по пояс провалился. Я забеспокоился. --Что это с тобой происходит?-- спросил я Славку. --Ни чего страшного,--говорит.-Я свой долг родине отдал сполна. Теперь,--говорит,--могу жить там, где хочу и с кем хочу. Вернусь, обзавидуешься, прощай!--успел крикнуть из провала Славка, и асфальт плаца над его головой затянулся. Исчезновение Славки не заметили ни салажата, ни стоявшие рядом другие дембели.
Много лет прошло. Заскучал я по Славке. После нашего увольнения в запас, наш полк расформировали. На месте его военного городка теперь находится обширная площадь. Однако то место, где Славка под землю ушёл, найти не сложно: там всё ещё стоит платан. Которому, наверно, лет пятьсот, или больше будет..
Пришёл я, значит, к тому платану, набрал в грудь побольше воздуха и, наклонившись поближе к земле, протрубил: -Эй, там, в преисподней! Есть у вас вольноопределяющийся Славка Калнач? -Чего орёшь!-послышался голос,-нам и так хорошо всё слышно, что у вас там происходит. А Славка твой сейчас на работе. -А когда будет?- спрашиваю. -А кто ж знает! Больно уж жадный твой друг-пашет, как негр, без отдыха. Ходи по чаще. Авось повезёт.
Мне-то что. Отправляясь на встречу со Славкой, я, на всякий, случай открыл себе больничный лист и мог теперь хоть целую неделю прохлаждаться в тени платана; есть шашлыки и пивом их запивать.
На второй день Славка опять был на работе, на третий тоже. Наконец отозвался. -Как ты там,-спрашиваю,-не мёрзнешь, не скучаешь? -Что ты!—ответил Славка,-У нас не замёрзнешь, здесь день и ночь печи горят, котлы кипят. -Что за котлы?—задал я наивный вопрос. -----Ну те, в которых ваших деляг от мирской грязи отмывают. Давай к нам, сам увидишь,-ответил Славка. -Ну уж нет!—говорю,-лучше ты к нам возвращайся. Если у нас так трудиться, как ты там вкалываешь, то и у нас можно жить, и о девках не тужить.
К тому времени Славка условия, оговорённые контрактом, уже отработал и черти его отпустили без волокиты. Они, как оказалось, условий договора (не чета нашим) ни когда не нарушают.
Но черти они и есть черти-без плутовства существовать не могут. Заключая с кем- либо договор оставляют для себя лазейку. Так они и со Славкой поступили: пункт о том, как ему, после истечения сроков предусмотренных контрактом , возвращаться, к живым людям, в контракт не включили. Будто бы по недоразумению. Мол, оплошность вышла. Хитрецы! Только на этот раз не на тех нарвались. Видно, ни когда с ефрейторами дел не имели.
У меня с собой была верёвка. Я её, так на всякий случай, у нашего завхоза стибрил. Один конец верёвки Славке сбросил, другой, так на всякий случай, к платану привязал.
Тащить Славку было совсем не трудно -весил он, наверное раза в два меньше, чем во время прохождения срочной службы в СА. Но если бы не платан, то быть бы Славке снова в рабстве у дьявола.
Когда я увидел показавшуюся из провала голову Славки, я обомлел от неожиданности и верёвку из рук выпустил. Хорошо, что платан был несокрушим и Славка тощим стал- верёвка рывок выдержала. Чего я испугался? Я не испугался, Я на минуту усомнился в том, что выручаю из бесовского плена Славку, а не какого-ни будь Лулумбу африканского. Лицо Славки было цвета хромового сапога нашего старшины роты. И на этом чёрном лике вращались два белых выпуклых шара-два белка Славкиных глаз. Обниматься со Славкой мы не стали. Уж больно много на нём было копоти.
Два дня отмачивал я своего друга в ванне-не помогло. Только отпарившись в бане, Славка приобрёл вид цивилизованного европейца.
Став снова белым человеком Славка и заговорил по людски. -Что-то я в твоём дворе не вижу ни «Мерса» ни «Вольво»! Ты обманул меня что ли?-сказал Славка. -Ну, так и я не вижу у тебя мешка набитого тугриками. –услышал он ответ на свою подковырку.
Поняли мы со Славкой друг друга, посмеялись, хлопнули по рюмашечке за встречу и пошли с гармошкой по вагонам, зарабатывать себе на старость.
«Жена мужа на фроонт проважала…» -пели мы песню своих отцов вернувшихся с войны калеками. Да! Течёт всё, да не всё меняется. 888888888888888888888888888888888888888888888888888888888 .
Мой дедушка Павел был на сенокосе, и я нёс ему обед. Когда спускался с ТАКЫР, ПАМИР И ПАРАЗИТЫ.пригорка, дорогу мне перебежал волк. На плечах он нёс` маенького барашка. Метрах в тридцати от просёлка были заросли чилиги. Волк зашёл в те заросли, сбросил со спины барашка и лёг перекусить. Конечно же я трусил, но дедушка хотел есть. И я, с дрожью в коленях, пошёл вперёд.
. Так что я ни каким героем, как видите, не был. Упрямым, это да! Упрямым я ещё в детстве был. Бесстрашия во мне не было, но упрямством я с детства отличался. Начатое дело на полпути не бросал.
В 1956 году я заканчивал обучение в Ташкентском ремесленном училище, готовившим специалистов электромонтажа. Предэкзаменационную практику проходить нашу группу послали в не хорошее место. Это место -------железнодорожная станция Саксаульская, расположенная на пятьдесят километров севернее Аральска. Саксаульская была бригадной станцией, здесь осматривались железнодорожные составы и менялись локомотивы. Вокруг посёлка ровная, как стол, такырная степь. Ни одного колодца, ни одного другого какого водоёма в пределах 20 километров не было. Воду в посёлок завозили в железнодорожных цистернах, сливали в, бетонированную яму. Два раза в день около резервуара топтались в очередях верблюды, фыркали лошади, скандалили между собой люди.
Можно былобы пробурить артезианские скважины, но в Саксаульской не было достаточно мощного источника электоэнергии. Вот потому-то нас туда и забросили-строить высоковольтную ЛЭП.
Строительство ЛЭП начинала бригада профессиональных электромонтажников, но не выдержав суровых условий работы, профессионалы сбежали. Остался только их бригадир, который должен был руководить нами, но и он через неделю «чухнул», слинял в свою Кызылорду. С нами остался только Анатолий Иванович, наш мастер производственного обучения.
Если объеденить глубины всех мною выкапанных ям, дырка до самого центра Земли получится. Но вот на вопрос « что такое такыр», я вряд ли отвечу вразумительно. Была бы это слежавшаяся, утоптанная, укатанная земля, то с ней если, не лапатой, не киркой, то хотя бы ломом можно было работать или, наконец, водой размачивать.В каменной глыбе мжно найти щель, вславить лом и камень развалить. Такыр мог уступить только ямобуру да нашей настырности. Но в те времена, о которых пойдёт речь, ямобуров не было.
Одним словом, такыр это не земля и не камень, какое-то не понятное тёмно-серое образование. Ты его бьёшь ломом-лом отскакивает, от материковой породы отколупываются тонкие, толщиной в тетрадный лист, пластинки. Под жгучими лучами солнца, ценой кровавых мозолей на ладонях, за два дня работы яма для установки опор у нас всётаки получалась. Но такыр для нас, семнадцатилетних пацанов, был не единственным испытанием выдержки и упорства.
Брёвна, свежепропитанн, разбросали по трассе наши предшественники. Горячие лучи казахстанского солнца выдавливали из брёвен антисептик. Его капли стекали на землю. Креозот, по-видимому изготовляется из сока того самого дерева, к которому и «птица не летит и тигр не идёт». Всё светлое время суток над брёвнами стояло марево зловредных испарений. Если находиться от источнику того зловония на расстоянии трёх метров, с подветренной стороны, то и тогда испарения, в буквальном смысле, снимут с твоего лица кожу. А нам-то надо было пилить, сверлить, рубить топором, носить на своих плечах те чёрные вонючие брёвна.. (чтобы узнать что это такое, понюхай железнодорожную шпалу)
Через неделю верхнего слоя кожи мы лишились. Кисти рук, лицо и шея, не защищённые одеждой, горели, будто кипятком ошпаренные. И распухли. Стали розовыми, как у новорожденных младенцев. Но и к этим мытарствам мы относились спокойно.. Таковы были издержки нашей профессии. Как говорится: взялся за гуж, не говори, что не дюж. Не ной! Бороться нам пришлось с другим более грозном напастьем, чреватым болезнею первой половины 20го века-тифом.
У меня зачесался живот. Заглянув в трусы я увидел там гадину- упитанную, готовую брызнуть соком, вошь. Но был я человеком чрезмерно стыдливым, поэтому ни с кем «радостным» открытьем делиться не стал. Володя Пенкин -парень без предрассудков- жеманиться не стал- о своём открытии прокричал, будто голой пяткой на гвоздь наступил. . И тут оказалось , что паразиты поселились не только в нашей с Володькой одежде. Заглянули в недра постельных принадлежностей, а там!...А там вошь ходит отарами. До нас в этом общежитии жили студенты. Это на их кровях вошь стала такой ядреной.
Утром на работу не пошли. Все двадцать пять человек, обнажив гениталии, расположились по периметру комнаты. Наше временное жилище наполнилось звуками схожими со звуками лопающихся воздушных шариков. Пришёл Анатолий Иванович. (он жил в гостинице) -Почему не на трассе?- спросил он нас. –Да вот воюем с аборигенами здешних мест:-ответил Пенкин. Анатолий Иванович, не сказав ни слова, исчез. Через двадцать минут прибыли работники санэпидстанции и погнали нас в баню. Сами остались добивать остатки банд охочих до человеческой крови.
После сдачи госов, в числе других моих однокашников, я был направлен, как говорится, «из.огня.да.в.полымя»--.на Ударную Комсомольскую стройку. Переносить. шахтёрский город Ангрен. на новое место.
Ангрен является центром угледобывающей промышленности Узбекистана. Расположен он у самого подножья хребтов Памира. В недрах тех хребтов были обнаружены залежи, очень нужной стране, руды-урана. К месторождениям требовалось, через хребты, и ущелья, протянуть высоковольтные воздушные линии электропередач. В Саксаульске были такырные степи, здесь склоны гор под 45-60 градусов. Карабкаться по ним, с пятидесятикилограммовым ящиком железяк на плечах, было не слаще, чем долбить ломами такыр. Особенно трудно было подниматься по склонам покрытым щебёнкой. Ты делаешь один шаг вверх, а тебя на два шага относит к низу. Через неделю таких подъёмо-спусков твоя рабочая обувь превращается в пучок ленточек. Как-то, наступив на объёмистый валун, я оказался сидящим на нём верхом. Валун, скользя по россыпи щебня, поплыл вниз. Путь наш лежал в промежуток между двух гранитных глыб. Ноги у меня длинные, расставив их в разные стороны, я упёрся башмаками в те глыбы. Дальше, кувыркаясь и подпрыгивая, валун понёсся без меня. Если бы он это сделал раньше, превратился бы я в камбалу с пучками кожаных лент на конечностях вместо плавников. Но такие приключения давали нам повод лишний раз посмеяться. Были у нас и другие обстоятельства, не то что смех, но и лёгкой улыбки не вызывающие.
Вот ты, обливаясь солёным потом, добрался до места назначения, тебя мучает жажда. Внизу, у подножья хребта, бурлит скатившейся с заснеженных вершин, поток студеной воды. Но спуститься туда-потерять остаток сил. Однажды силы, сбережённые днём, пригодились ночью.
В начале трассы доживало свой век строение. В этом строении мы и жили. Вернее, приходили туда ночевать. В бараке было две комнаты и коридор между ними. Первое время вся наша бригада располагалась в одной комнате. Вторая комната пустовала. У меня был двоюродный брат Виктор. Тоже ветеран саксаульских баталий. « Зачем нам храпунов слушать!», -сказал Виктор. Ну и передислацировались, мы с ним в свободную комнату.
Ночью кто-то стал щипать меня за ягодицу. Я встал и зажёг свет. Приключения, пережитые в Саксаульске, из памяти ещё не стёрлись. Приподнял я уголок своего матраца. На этот раз увидел там клопов. Этих тварей было столько, что на их прокорм нашей с Виктором крови не хватило бы. Взяли, мы с Виктором, по галоше в руки и стали ту тварь истреблять. Шлёпаем-шлёпаем , а они всё лезут. Обратили мы своё внимание на стены. Клопы по стенам, будто овцы, по тропам альпийских лугов, вереницами движутся... От шлепков по стене, штукатурка отваливалась, и нашему взору являлось целое семейство этих, по моему не божьих, созданий, голодных и бледных. Спать в ту ночь нам не пришлось. Но всех кровопийцев уничтожили. На этот раз битву с насекомыми мы выиграли уже без посторонней помощи. **********************************************. . ПРАВО НА ПОСЛЕДНИЙ ВЫСТРЕЛ. Мужество любого живого существа находится в обратно пропориональной зависимости от массы его тела. Чтобы доказать тебе эту теорему, я приведу два примера.
Свалился суслик в овражек. Взбрело мне в голову испытать суслика на скорость передвижения. Овражек не глубокий, но стены отвесные. Деваться суслику некуда-только вперёд. Улепётывал свистун резво. Но запас сил заканчивается, а махина раз в семьдесят массивнее его зависает над ним, словно чёрная грозовая туча. В овраге нет ни кустика, ни щели. Юркнуть не куда! Думаете суслик упал на спину, сложил на груди лапки и стал ждать смерти? Неет! Он сел на свой хвостик, вытянул в мою сторон коготки передних лапок, обнажил белые, острые, как бритва, зубки и стал визжать- мол, подойдешь буду драться. Мне стало смешно. И я предоставил суслику возможность самому решать свои проблемы.
Что в недрах земли Сибирской сокрыты несметные богатства известно было уже во времена Михайла Ломоносова. Но освоить их только с помощью паровых машин было не возможно. Скажем, для выделения алюминия из бакситовых глин нужен источник электроэнергии огромной мощности.
В начале 50х годов была объявлена Всесоюзная ударная стройка на Ангаре. Главными объектами строительства являлось строительство платины и электростанции. Одновременно строились город Братск и высоковольтные линии электропередач (ЛЭПы). В строительстве одной такой ЛЭП я принимал участие .
Жили мы в палатках прямо на трассе. От деревьев трасса была расчищена ещё в прошлом году нашими предшественниками. Они же и фундаменты для опор залили. От них нам достался сколоченный из горбыля сарай. В нём мы хранили инструменты, блоки, тросы и сварочное оборудование. В том же сарае отвели и место для стойла имевшейся у нас лошади. Лошадь нужна нам была для поездки на базу, город Братск, и доставки на места производства работ различной мелочи, вроде инструмента, блоков, болтов и гаек. Был у нас и трактор, но трактор гонять через пни деревьев- нерационально. Его мы использовали для установки опор на фундамент.
Лошадь тоже досталась нам от наших предшественников. Срамное место нашей помошницы было белым, будто бы его когда-то ошпарили кипятком. От того и прозвище такое неблаговидное получила-Белокунка. Глаза и губы тоже были белые. И тоща была, как затасканная шлюха, А масти была бурой.
Да хай бы с ней с её невзрачной внешностью, если бы характером была покладиста. а то ведь была капризна, как избалованная барышня, зловредна, как застаревшая девка, и ленива, как евнух. При первой возможности сбегала в лес, ныкаясь* от работы. Однажды нам пришлось всей бригадой гоняться за ней по тайге, на три дня забросив работу. Тогда наш бригадир Мустафа Зарипов сказал в сердцах: «Щюрт бы с ней с этой шалавой. Пускай бы её медведь задрал, да у неё веть есть нумер. Осенью завхоз спросит, куда этот нумер делся» У Белокунки на крупе было выжжено калёным железом тавро. Из-за этого тавра мы и берегли её от зубов хищников.
Но кляча наша была дамой не благодарной. Если кто-то хотел влезть ей на спину, Белокунка пыталась ударить его копытом или ухватить зубами за ляжку. Только ко мне да Ивану Кнышу относилась более-менее лояльно. Видимо учитывала наше не давнее колхозное прошлое. Мы-то знали, как с ней ладить: Сахарком или горбушкой хлеба угощали.
По воскресным дням бригада отдыхала.. Но было заведено- если предстояла работа на другом фундаменте, то всякую мелочёвку-инструмент и метизы - мы туда забрасывали накануне.
Кныш прикинулся больным. Все другие общаться с Белокункой не умели. Пришлось ехать мне.
Закия-наша повариха и по совместительству жена Мустафы- попросила меня, на обратном пути, набрать ей костяники. Костяника это низкорослое травянистое растение. Его ягодки, яркого рубинового цвета, возбуждают аппетит не только у людей, но и у зверей тоже.
На обратном пути, не доезжая несколько сот метров до нашего лагеря, я остановился, привязал лошадь к молодому деревцу и вошёл в лес. Костяника не растёт сплошным ковром, как, скажем, земляника, её кустики там и сям разбросаны между деревьев. (это для жителей степной зоны, не видевших настоящего леса). Побродил я между сосен, но ягод на кустах не было. Везде были отпечатки больших когтистых лап. Встреча с хозяином тайги меня ни чем не прельщала. Кобылы на месте не оказалось. Деревце , к которому я её привязывал, было сломано. Памятуя, о том, что бережёного бог бережёт, я поспешил из опасного места убраться заблаговременно.
Братва, пока я шастал по лесу, наигравшись в волейбол, пряталась теперь от назойливых комаров в палатках. «Почему пешком и где лошадь?»-спросил меня Мустафа. --Куда она денется!. Утром приведу,- ответил я бригадиру. --"Утром Белокунка будет уже за тридевять земель от сюда.-резонно заметил Кныш.- её надо брать сейчас. Она, скорее всего, ночевать будет на своём излюбленном месте – около Верблюд-Камня".
Верблюд-Камень-это глыбы песчаника, над котором талантливо потрудилась мать-природа. Изваяние верблюда у неё получилось отлично: ноги , горб, маленькая головка на длинной, вытянутой к небу шее-.всё, как у настоящего коробля пустыни. Даже нижняя губа обозначена. Создаётся впечатление- будто верблюд приготовился плюнуть. Вот пявится какая тучка и плюнет.
Место это я хорошо знал. Там было небольшое озерцо. В дни, когда мошкара была не особенно назойлива, мы ходили туда купаться.
Доводы Ивана были убедительны и я, захватив с собой краюху чёрствого хлеба, отправился к Верблюд- Камню. Ванька меня напутствовал-"Смотри не спугни, ато придётся искать ветра в поле".
Около Верблюд-Камня стояла сосна. На её коре я обнаружил бурую шерсть. Похоже на то, что кто-то о ствол тёрся. -Молодец Ванька,- мысленно похвалил я Ивана- и как это он умудряется всё вокруг примечать.?!
Сосны. вырастающие на отшибе от леса, высокими не бывают. Крона у них раскидистая, ветки располагаются близко к земле. Влез я на нижнею ветку и стал ждать.
Смеркалось, сквозь дремоту, слышу, кто-то сопит и трётся о дерево. Выждав, когда пришелец отвалится от ствола, я спрыгнул с ветки и удачно попал на,... почему-то мягкую и толстую, спину. Спина резко рванулась в сторону и издала рёв, от которого моя душа оборвалась в пятки."Медведь же!"- шарахнулась мысль в моей голове, Что потом быыло!
Медведь с трубным рёвом мчится между стволов деревьев. Я от страха голосю так, что с сосен шишки сыплются. Филин хохочет.Тут меня чем-то в лоб садануло. Да так садануло, что перелетев через кургузый Мишкин зад, сделав кульбит в воздухе, и плюхнув на мягкую торфянистую подстилку, я отключился.
Бригада нашла меня утром. Сидел я, с зелёной шишкой на лбу, под молодыми ёлочками. В моих ладонях зажаты были пучки бурой медвежьей шерсти.
По стёжке жидких экстрементов, нашли и Патапыча. Лежал дядя Миша в полусотне шагов от того места, где мы с ним расстались. Сердце хозяина тайги перегрузок не вынесло-лопнуло от избытка отрицательных эмоций.
Белокунку я нашёл в её стойле. Дремала она стоя над охапкой свеженарванной травы.
«Ну, погоди Ванька!- подумал я.-Погоди Кныш! Посмотрим , чей смех будет громче». И стал я готовить Ваньке встречу с лешим.
Однако осуществить замысел не удалось . Вскоре меня, назначив бригадиром, перевели на другой участок.
Но положительный эффект от Ванькиной хохмы был: я тогда понял, что большая масса тела ещё не гарант того, что в нем есть большой геройский дух и стал, после этого, распоясавшихся на танцплощадках исполинов, брать на испуг. Ну, а Ваньке сказал по рации, что право на последний выстрел я оставляю за собой. И не смотря на то, что он теперь житель Украины, когда-нибудь я этим правом восползуюсь. РОЩА ****************************** . (Новелла) Многие люди к ольховым лесам относятся с пренебрежением. Мол, древесина ольхи хрупкая, кроме как на топливо, ни на что другое не годится. Слухи о том, что в ольшаниках гнездится всякая нечисть, враждебная человеку, тоже не способствует тому, чтобы люди ходили туда отдыхать. Но я-то знаю; ни лешаки, ни кикиморы в ольховых лесах не живут. Нет в них ни какой дъявольщины. Зато там самый чистый, самый благодатный для человека воздух. Такой благодати, как в ольховом лесу, ни в каком сосновом бору не сыщешь.
Если вы отшлёпали по знойному просёлку пару десятков километров и почувствовали, что ваши ноги налились свинцовой тяжестью: зайдите в ольховый лес, подышите его воздухом, ополосните лицо живительной влагой его источников; через полчаса ваши ноги станут лёгкими и резвыми, готовыми снова нести вас по бесконечным дорогам ковыльной степи.
На юго-западе Оренбургской области, извиваясь между увалами, которые местные жители величают горами, течёт речушка Каменка. На пути к реке Уралу Каменка принимает в своё русло воды ещё полдюжины малых речек и уже в сорока километрах от истока называется Ташолкой. Но в переводе с тюрского Ташолка-это всё та же Каменка, т.е. речка рождённая камнем.
На правом берегу Каменки, в семнадцати километрах от истока речки, расположена ольховая роща. Роща эта находится на самой околице села Родниковка, местами вклиниваясь в его улицы. Волны первозданно чистого, здорового воздуха растекаются по селу и нет в Родниковке такого уголка, где не сказывалась бы его живительная сила. Жители села благодарны роще за своё, практически санаторное, существование и вот уже два столетия роща не слышит топора дровосека.
В небе над селом постоянно парят два-три коршуна. Им с высоты их полёта роща видится в виде тени гигантской стрекозы. Своими крыльями стрекоза покрывает правый берег Каменки . Тулово её вытянуто в западном направлении, от берега речки до каптажа- бетонного купола укрывающего родник- главный поставщик питьевой воды для жителей центральной части села. Внутри массива рощи бьют фонтанчики трёх источников. Их струи стекаются в небольшую лощинку и от туда, уже общим потоком, спешат к речке Каменке.
Левое крыло стрекозы простёрто в северном направлении. Здесь, под кронами деревьев произрастают лишь крапива да борщевник. Поэтому, кроме волков, сюда ни кто не заходит, да и волки-то сюда забегают, только перед тем как напасть на расположенную поблизости колхозную овчарню.
В этой части рощи родников нет. Зато в полсотни метров севернее- их четыри. В узком промежутке между опушкой леса и берегом речки располагается улица Подгорная. Своё название улица получила потому, что находится у самого подножья увала. В недрах этой горы, по убеждению жителей Родниковки, находится "морская жила", питающая многочисленные родники села водой, мягче и вкуснее которой нет во всём мире.
В недрах горы воды так много, что жители села опасаются, как бы она, вырвавшись на свободу, не затопила село. Поэтому всех, кто намеревается на склонах увала устроить песчаный карьер, они гонят.
Правое крыло стрекозы так близко расположено к речке, что между руслом речки и ольхами остаётся только узкая полоска земли, поросшая осокой. Крайние деревья этого массива находятся уже во дворе шолы. От стен школы начинается улица Набережная. На улице, в двухстах метрах от школы, дом, в котором я родился и рос до семнадцати лет. Так что рассказывать мне о леших, кикиморах и другой нечисти, якобы, обитающей в ольшаниках, мне не надо.
На зиму в рощу слетаются серые ушастые совы. Днем совы тихо сидят на ветках ольхи и, только отблеск больших круглых глаз, говорит о их присутствии.
С наступлением сумерек, когда блеск снега уже не ослепляет, совы с веток снимаются и на своих широких мягких крыльях беззвучно скользят по воздуху над головами прохожих.
Любители романтики, хотите, не во сне-на яву, побывать в сказке? Наведайтесь в Родниковку зимой. Только топоры свои оставьте дома.
ЛЮБВИ ГЛУХИЕ СТЕНЫ НЕ ПОМЕХА******************
Жили были два шабра (соседа): шабёр Павел Дементьевич и шабёр Фёдор Иванович. Дом Фёдора Ивановича своей глухой стеной выходил во двор Павла Дементьевича. Не большое пространство между домом Фёдора Ивановича и другими строениями хозяйственного назначения было заполнено глухой стеной, сложенной из кирпичей саманного производства. Так что шабры видеть друг друга могли только на улице Набережной, ,проходившей прямо под окнами фасадов их домов.
Особо тёплых отношений между шабрами не было, но и неприязни друг к другу соседи не питали. Фёдор Иванович знал, что Павел Дементьевич трудился на своем наделе не меньше, чем сам Фёдор Ивановична своем., но жил не так зажиточно, как мог бы. Потому что, (так считал Фёдор Иванови) жить не умеет. Надо иметь в виду, что они оба (и Фёдор Иванович, и Павел Дементьевич), приходятся мне тепрь родными дедушками поэтому прошу при мне, в отношении них, хульных слов не употреблять.
У Павла Дементьевича было три сыны. Старший, Ефим, был уже женат и жил отдельно от своего отца. Фёдору думать о женитьбе было рановато, а Андррюшка и вовсе к тому времени не вышел ещё из пацанского возраста.
Фёдор Иванович имел четыре дочери. Не замужней оставалась только шестнадцатилетняя Федосья. Но и она была ( в тайне от самой Федосьи) просватана за Гришку Беловолова.
У Фёдора Ивановича жил «на хлебах племянник Серёжка—сын . погибшего в время Первой Мировой войны, брата Константина.
. Сергей и Андрей были одного возраста, дружили между собой и светлое время суток Серёжка проводил на подворье Павла Дементьевича. Родители Андрея были Серёжке за место отца и матери. А Ефим вообще был его кумиром и звал его Серёжка браткой. Так что это только считалось , что Серёжка живёт у Фёдора Ивановича, а на самом деле под кров своего дяди Сергей приходил только ночевать.
Серёжка был пареньком любопытным и пронырливым. Каким-то образом проведал, что Феню отец, тайно от неё, просватал за Гришку. Гришку на селе считали парнем не тем орудием деланным, поэтому видеть свою сестру, Феню, замужем, за Гришкой Беловоловым, Серёжка не хотел. Тайна перестала быть тайной.
Узнав о том, что она просватана, Феня устроила бучу: « За Гришку не пойду,- впав в истерику кричала отцу,-и ни за кого другого не пойду! Я Федю люблю и он меня любит.» «Какая там любовь у вас с Фёдором!?. Ты и со двора-то не выходишь.» - ровным голосом спрашивал Фёдор Иванович бесновавшуюся дочь. Мой дедушка Фёдор ни на кого и ни когда не повышал голоса. Женат был три раза и все его жёны были с ним счастливы. « Ни каких тебе Федей –медей,- твёрдо стоял на своём Фёдор Иванович,- пойдёшь за того, за кого я решил. Старшие твои сёстры слушались отца, теперь живут да радуются». « Не отдадите за Федю, так мы с Федей сбежим». После этих слов Феня выбежала во двор, приставила к стене табурет и крикнула: «Федя меня насильно отдают за Гришку Беловолова! Давай в Аральск уедем!». Фёдор обижать своих родителей не хотел. « Не волнуйся- всё обойдётся по-хорошему»-сказал он Фене и пошёл к родителям. «Рано тебе ещё жениться-то,-сказала Аксинья Ивановна» «Ты что , сын!- сказал Павел Дементьевич,- да резвее Фёдор Иванович отдаст свою Фуньку за нас! Он, чай, сватов себе богатеньких подбирает.» « Он Феню за Гришку Беловолова отдать хочет. А как же я без Фени! Идите к Фёдору Ивановичу нынче же, а то поздно будет» Аксинья Ивановна и Павел Дементьевич пошли к Ефиму спрашивать совета. «Да где же они съякшаться-то успели.- изумился Ефим Павлович!- Мачеха Федосью так грузит работой, что той и к подругам сходить времени нет. Ну что ж пойдём, авось уломаем мордвина упрямого»
« За честь спасибо !- сказал Фёдор Иванович,- но могли бы не приходить. Я своих намерений не меняю»
Сватовство не удалось. Теперь в истерику впал уже Фёдор: « Без Фени мне и жить незачем. Не договоритесь – удавлюсь!»- решительно заявил Фёдор. « «Успокойся,- сказал Ефим Павлович,- до завтра что-нибудь придумаем. Как-нибудь да уломаем скрягу»
Муж старшей дочери Фёдора Ивановича, Семён, был у тестя в особом почёте . Беловоловы у Семёна Самойловича в почёте не были, и он решил- брака Фени с Гришкой не допускать.
Перед напором четы Прохиных, суровый отец Фени, не устоял. --Ну, ладно –пускай женяться, только ни какого приданого от меня они не получат! -- О каком придоном ты говоришь, дядя?- встрял в разговор Серёжка,- ни какого приданного у Фени нет. -Как это нет!?- возмутился Фёдор Иванович,- Пошли покажу» и повёл сватов в горницу. Приданого на месте не оказалось. Сергей знал, что говорил. Всё Фенино приданое он заранье перетаскал к Евдокие, старшей сестре Фени. На этот раз нервы Фёдора Ивановича сдали. « Что же теперь мне делать!- сокрушался Фёдор Иванович,- ведь я весь калым полученный от Марьяна потратил на приданое. --Не переживай Фёдор Иванович, с Марьяном я сам переговорю»-сказал Ефим Павлович.
Была у него пара быков . Её и отвёл Ефим Павлович Марьяну в счёт покрытия долга Фёдора Ивановича.
Быков Марьян принял, но обиду в своей душе носил до своей гробовой доски. Бегая мимо дома Беловоловых, я ловил на себе холодный взгляд его колючих глаз.
PS. Сам Марьян прожил на этом свете 121 год. Но ни его сын Григорий, ни мой отец, ни Андрей Павлович с фронтов Великой Отечественной войны не вернулись. Где покоятся останки Фёдора Павловича, мы не знаем. Федосья Фёдоровна скончалась на 87году жизни и захоронена в узбекском городе Самарканде. Из пяти их детей в живых теперь осталось двое- я и моя младшая сестра Надежда. Но внуками и правнуками Федосью Фёдоровну и Фёдора Павловича Бог наделил. Есть у них и праправнучака -трёхлетняя Дашка. В прочем, по неточным данным, есть у них и прапраправнуки. - СЧАСТЬЕ ОТДАННОЕ ДРУГУ. Мириады пушистых снежинок парили в безмолвном пространстве, будто высматривая на земле место ещё не занятое их сестрицами. Под навесом автобусной остановки, свернувшись калачиком, дремала серая кошка. Жёлтый свет уличного фонаря, пробиваясь через карусель снежинок, освещал поджидающий пассажиров автобус. Около его распахнутых дверей стояла девушка. На ее густых чёрных ресницах блестели слёзы. Это была Майка Миронова. Около Майки стоял долговязый парень- её друг Василий. Василий , делая вид, будто бы не видит слёз Майки, убеждал её в том, что ей нужен только Генка, умный и надёжный парень. Что Генка любит её, и Генке не надо на три года, уходить в армию. Готовность Майки к протесту видна и Василию, и притихшей кошке, но боясь разреветься, Майка протестует только резким, отрицающим движением рук.
Наконец, низко склонив голову, Майка входит в салон автобуса. Двери захлопываются. Автобус, полавно, будто нехотя, сдвинулся с места и, набирав скорость, въехал в белую снежную мглу, увозя Майку к надёжному, но не любимому Генке.
Кошка, оставшись на едине с Василием, бросила на него недружелюбный взгляд и,презрительно дёрнув ушками, спрятала свой носик под тёплые лапки.
Спустя две недели Василий нёс Генкин чемодан из общежития в дом Майки. Следом за ним Генка, с лицом, сияющим от счастья, вёл под руку смурную Майку.
Медные полковые трубы, играющие зори, строевые занятья, на расплавленном солнцем асфальте, стрельбы , на учебном полигоне да наряды по кухне-вот удел солдата первого года службы. А там, за стенами военного городка, шумит иная жизнь-жизнь гражданского населения. Там бульвары, парки…Там цветёт миндаль, от туда веет запахом зреющих абрикосов, там кино, девушки, танцы. Но солдату, первого года службы, туда не положено. Солдат первогодок учится. Учится не только воевать, он учится ещё и любить: любить свои степи, свои леса, свои пески, горы… Учится любить тех, кого теперь нет рядом. Крепнет солдат физически, зреет душою.
Стоя на часах у полкового знамени, выполняя обязанности дневального по казарме, Василий всё чаще вспоминает Майку. У Майки брови не полумесяцем, как у той восточной красавицы, о которой скрипит пластинка. И нет на лице Майки ни каких родинок. У Майки лицо девушки-горянки: на смуглой, бархатистой кожи лица играет румянец. А глаза у Майки… Смотрит теперь Майка своими серыми, лучистыми глазами на Генку. Взгляд у неё то озорной, то задумчивый. Генка слушает теперь Майкины песни! И чудится Василию Майкин голос: «Через горы я пройду дорогой дальнею, в спор вступлю с невзгодою любой, укажи лишь только мне на глобусе место скорого свидания с тобой» Голос у Майки мягкий, обволакивающий. Когда, бывая за городом, Майка полёт «…или вы зельем меня напоили так, что за вас свою душу отдам?», маки и тюльпаны склоняют к её ногам свои алые головки. -
Нет, этих песен Майка для Генки петь не будет. Не Генке отдала она свою первую любовь—вздыхает Василий.
Когда автобус увозил Майку в снеженую мглу, Василий от всего сердца желал ей счастья. Он знал тогда, что умный и надёжный его друг Генка сумеет сделать Майкину жизнь благополучной. Но он, Василий, тогда не знал того,что…
Чего не знал Василий , Евгения Захаровна, классный руководитель 9А, читать не стала. Она хотела , чтобы её питомцы сами закончили сочинение их одноклассника Матвея, внука того самого Василия. Ей интересно было знать, как молодёжь живущая уже в ХХ1 веке, относится к вопросам любви и дружбы. И являются ли слова песни «А если случится, что друг влюблен, и я на его пути, уйду с дороги. Таков закон-тетий должен уйти» для них , как и для её поколения, аксиомой..
НУ, КАКИМ ЖЕ ЛОХОМ ТЫ БЫЛ, ВАСЯ! Меж подножий двух хребтов Памира клокочет горная речка Ахангаран. В её верхнем течении в 30х годах прошлого века были обнаружены залежи бурого угля. В 1939м году приступили к разработкам. Город , возникший здесь назвали Ангреном.
Добыча ведётся открытым, карьерным, способом. Жёсткое стволы воды, подаваемой мощными насосами, бьют в отвесную жёлтую стену лёса, стена рушится и потоком воды уносится в русло бурного Ахангарана. Соцгород, Тешикташ, Немецкий посёлок и посёлок Шахтёрский--составные части Ангрена.
За полтора десятилетия разработок образовалась огромная овальная чаша называемая «Разрезом». В глубинах Разреза копошились экскаваторы, сновали самосвалы, лязгали буферами железнодорожные вагоны. Разрез стремительно ширился . Через пять-шесть лет рабочие посёлки должны были, вместе с жёлтым лёсом стать, добычей ненасытного Ахангарана. Вопрос о переносе города Ангрена на новое место стал насущным.
Бывший наш союзник, по борьбе с фашистской Германией, США стал грозить нам новой войной с применением против нас ядерного оружия. Нашей стране ничего не оставалось , как готовить ядерный щит для сдерживания новоявленного агрессора. Уран для изготовления ядерного оружия, страна советов закупала в Южной Африке. Но, как оказалось, запасы урановых руд имеются в недрах горных хребтов окружающих город Ангрен. К местам месторождений надо было пробить-через хребты, скалы и ущелья-дороги, провести линии электроснабжения (ЛЭП). Материальные затраты и потребность в рабочей силе для Узбекистана были непосильные. Стройкам Ангрена был придан статус Ударных комсомольских. Со всех регионов Советского Союза в Узбекистан пошли поезда с отрядами молодых энтузиастов. Союзные республики слали технику и стройматериалы.
В 1956году и я , в числе моих однокашников, закончивших обучение профессии электромонтажников , был направлен, по распределению, на уже развернувшиеся стройки Ангрена.
Пятнадцатитысячный отряд строителей нового города жил в палатках. Нам же повезло: электромонтажный участок располагался на окраине Немецкого посёлка. Нас поселили в одноэтажном бараке, выделив, на семь человек, двухкомнатную квартиру. В соседнем дворе находился кинотеатр «Новатор». После прогона кинокартин зрительный зал кинотеатра превращался в танцевальный. Так что место для проведения досуга было рядом.
До нашего появления танцевали под «пластинку», но у нас был Володька Дурнев. Парень из тех, о которых сказано: «и швец, и жнец, и на дуде игрец». Володька был талантлив во всём: рисовал, играл на баяне, гитаре, аккордеоне и учил нас «бацать» матросский танец «яблочко». Все два года нашего обучения в ремесленном училище Володька был нашим кумиром и предводителем или, как тогда говорили, коноводом. Не прошло и месяца после нашего явления в Новаторе, а наш коллектив, благодаря Володьке, уже стал, среди молодёжи Ангрена популярен.. Мы стали законодателями порядков в «Новаторе». Тешикташенские пацаны ходили по городу с ножами и кастетами, а у нас были поясные ремни с тяжёлыми медными бляхами, поэтому приходя к нам в «Новатор,» приблатнённая шелупень вынуждена были подчиняться нашим правилам. Девчонки, зная, что в Немецком посёлке их никто не оскорбит и не обидит, шли в Новатор со всего города. Танцевали, как и раньше, под пластинки. Но в перерывах между вальсами, танго и фокстротами Володька брал в руки баян, Васька Силантьев, щёлкая кожемитовыми подмётками штеблет по деревянному настилу пола, отбивал «яблочко». Вокруг меня собиралась компания и мы, кто в лес, кто по дрова, дружно орали «сту-ден-тачка, заря вас-то-чная». Одним словом, жили мы беззаботно и весело. Вокруг нас было полно парней, предлагающих выпить и, жаждущих любви, девчонок. Однако первое время ни у кого из нас подружек не было.
Но вот в «Новатор» явилась, стройная, как кипарис, белолицая, синеокая Лидка Агапова. В те годы считалось, что нам, 19ти летним парням, подходить, к 16ти летним, девчонкам зазорно. Но созерцать и восхищаться совершенством изваяния сил небесных, было можно.
Своим впечатлением я поделился с Витькой Бельковым- моим земляком и моим ближайшим другом.
На время октябрьских праздников я уехал в город Янгиюль. По возвращении узнаю, мой друган Витя праздники проводил в компании с Лидой. Мне стало досадно -почему не я! Но делать было не чего; я оказался третьим, а значит должен был посторониться. Виктор был моим названным братом, а по этому и Лидку я стал воспринимать, как свою сестру.
В самый разгар любовных страстей, между моими названными родственниками, Виктора отправляют в Голодноую степь строить ЛЭП для новых городов, стоящихся на вновь осваевыемых целинных землях. Перед его отъездом мы с ним условились, что, на время его отсутствия, заботу о досуге девчонок ( у Лиды было две подруги- Валя и Лора) я беру на себя. А Лиде он обещал- хотя бы раз в месяц- приезжать. Но вышло так, что два раза он, как и обещал, приехал, но получив внушение от родителей, за то, что едет в Ангрен, минуя родительский дом, приезжать перестал. Лида Виктора продолжала ждать. Письма он ей писал, а я ревностно исполнял его поручение. Не то чтобы оберегал его подружку от притязаний других парней, просто мне с Лидой и её подругами было интересно общаться.
Долгими зимними вечерами мы вчетвером слонялись по улицам города, швыряли друг в друга снежками, закатывались смехом, если кто-то оказывался в сугробе , визжали, когда снег попадал за воротники одежды. Нам было весело. Мы и на танцы ходить перестали. После каждой такой прогулки (иногда и без эскорта подруг Лиды) я всё острее чувствовал свою привязанность к подруге Виктора. Однако братские чувства к девушке препятствовали развитию интимных отношений. Между тем наши друзья и подруги уже считали нас «сладкой парочкой». Валя даже сказала мне, что прошёл слух, будто бы мы с Лидой собираемся пожениться.
В Ангрене зимние вечера особенные: над головой фиолетовое небо, мохнатые, величиной с детскую варежку, снежинки кружатся в жёлтом свете уличных фонарей и осторожно, будто бы на ощупь, ложатся на землю. В один такой вечер мы с Лидой гуляли без экскорта её подруг. Лида упавшим голосом сообщила мне, что её родители собрались переезжать в Оренбургскую область. Осталось только докуметы на продажу дома оформить. Через три дня узнаю--Лида документы на домовладние сожгла. Писем от Виктора Лида уже не получала, но мне казалось, что она препятствует родителям с отъездом надеясь на встречу с ним. Через неделю документы были восстановлены и родители увезли Лиду в Оренбургскую область, в село Адамовку.
В течении трёх месяцев, едва ли не каждую неделю я получал от Лиды письма. Потом, вызывая во мне беспокойство, письма приходить перестали. Валя сказала, что Лида вышла замуж за лейтенанта воинской части, квартировавшей в Адамовке.
Близилась к концу и моя трудовая жизнь. Должность главного энергетика мне наскучила и я занял должность коменданта защищённого пункта управления Министерства сельского хозяйства Узбекистана, построенного на случай войны или других стихийных бедствий. . Подчинялся я начальнику второго отдела министерства полковнику запаса Олегу Савченко. Я знал, что до поступления в военную академию мой начальник служил в воинской части квартировавшей в Адамовке. Но заводить с ним разговор, на интересующею меня тему, было как-то не ловко.
PS Каким-то образом занесло меня на «Тезиковку» - один из рынков Ташкента, и там я (нежданно-негаданно) повстречал Олега Павловича. Был он в сопровождении эффектной дамы. Дама на меня внимания не обратила, но я её узнал.
За Лиду я, втихомолку, порадовался. Она нашла своё счастье. А о себе подумал: « Ну, каким же лохом ты был, Вася!» . КРАСНОЕ ЗОЛОТО. Что такое красное золото? Да икра красной рыбы: кеты и горбуши. Почему золото? Потому, что была валютным товаром и вся шла на экспорт. Конечно кое-кто из наших граждан тоже знал вкус этого деликатеса, но это был товар уже контрабандный-доставленный с дальнего востока не законно. .
Мне было уже за 50. Дочь невестилась, сын заканчивал школу. Денег на всё не хватало. Жена была путешественницей ( курсировала по кольцу: больница-санаторий, санаторий-больница). Я, в нарушение трудового законодательства, работал на полторы ставки в своём совхозе, да ещё то в общепите, то в швейном цехе бытпромхоза монтёрил. Но денег всё равно не хватало.
В те годы народное хозяйство было плановым . Если какой-то регион страны нуждался в продукции, не производившейся на его территории, то его нужды удовлетворялись теми регионами, где эта продукция была. Например, наш совхоз ежегодно, согласно разнорядок, отправлял за пределы Узбекистана свыше двух тысяч тонн различных фруктов и винограда. Отправляли продукцию вагонами-рефрижераторами и самолётами.
Фрукты и виноград—товар скоропортящейся. Поэтому качество его определялось по месту прибытия в присутствии представителя поставщика (сопровождающего). На сопровождающего накладывалась обязанность: передать получателю продукцию в соответствии с количеством, указанном в сопроводительных документах, и участвовать в комиссии по определению качества продукции. Работёнка не из лёгких. Но была возможность подзаработать: вместе с совхозным товаром протащить свой, да ещё иметь какой-то навар с совхозного.
Скажем, товар прибыл к получателю первым сортом, а в акте приёма-передачи указали второй –совхозу убыток-- сопровождающий в наваре.
Желающие, подвязаться в качестве сопровождающих, становились в очередь.
Предстоял рейс в город Южно-Сахалинск. Там, из наших, никто ещё не бывал. Место, так сказать, было не освоено. Поэтому желающих лететь «туда, не знаю куда», и при этом, возможно, пропустить более выгодный рейс, не было.
У меня был приятель-гидротехник Владимир Николаевич Махно. Такой же любитель странствий как и я. Мы рискнули. А на карманные расходы денег командированным не давали. Разведали мы, что значительную часть населения южного Сахалина составляют, любители всего острого, корейцы. В Ташкенте, на Куйлюкском рынке, закупили полсотни килограммов молотого красного перца и восемь штук дынь сорта «мирзачулька» или как ещё их называют «торпеда» Кстати, слаще этого сорта дынь ничего на свете больше нет. Какосы, ананасы и прочая заморская снедь, узбекской «торпеде» не конкуренты.
С дынями мы не прогадали: продавали по десять рублей ломоть весом граммов в сто-сто двадцать.
А вот с перцем вышло не ладно. Корейцев действительно в городе много,но наш перец не берут, мол, наш перец для чимчи не достаточно красный.
На рынке встретили «сопровождающею» из Намангана, она нам сказала, что берёт у браконьеров красную икру по 25р за кило, а в Намангане сдаёт в рестораны по 75.
Продукцию совхоза мы доставили на овощную базу Главвоенторга. Территория базы была завалена тарой из-под фруктов- деревянными ящиками. У полковника, начальника базы, голова пухла от думок, куда эти ящики девать. Владимир Николаевич узнал, что в складах Главвоенторга имеется красная икра, наговорил полковнику, что он (Владимир Николаевич) в совхозе фигура значимая и , как только будет дома, организует дело, чтобы все эту тару забрать. Полковник поверил и выписал нам по госцене 10 килограммов икры.
Во Владимире Николаевиче проснулась жилка делячества. –Эти 5 килограммов моя Нинка сама слопает, а чем я покрою убытки?-заявил мой шибко практичный товарищ..
Проехались мы по окрестностям Южно-Сахалинска и закупили у браконьеров ещё тридцать килограммов.
Стеклянная тара сама по себе тяжелая. В аэропорту за превышение допустимого веса ручной клади, придется выложить немалую сумму денег. Поэтому икру мы переложили из стеклянных банок в полиэтиленовые пакеты. Пакеты разложили в чемоданы.
Из Южно-Сахалинска можно было лететь в Ташкент прямым рейсом с дозаправкой самолёта в Хабаровске. Таких рейса было два в неделю. Но до Хабаровска можно было долететь и маленьким самолётом, А там пересесть на воздушное судно более вместительное. И тут надо было разрешить дилемму: на прямой рейс до Ташкента пассажир свою кладь отправляет через багажное отделение, без таможенного досмотра; пассажир малого воздушного судна свой багаж несёт в самолёт сам и проходит таможенный контроль. А икра-то у нас-товар контрабандный. Влипнешь и не отмоешься. Решаем подождать и лететь прямым рейсом.
В Хабаровске услышали объявление, что вылет нашего борта задерживается до семи часов. Если бы до семи вечера, то сказали бы «до девятнадцати», но мы слышали «до семи» , значит до завтрашнего утра. Пошли искать гостиницу. В гостинице мест свободных не было. Перекусили в кофе, Сидим в сквере напротив здания аэровокзала. Что-то заставило нас пойти справиться на счёт вылета. --Здравствуйте!- сказали нам,- ваш борт уже час как в воздухе. И пообещали отправить нас следующим рейсом-завтра утром.
Да нам теперь хоть через неделю! Нам всё равно. Наш контрабандный товар улетел без нас. Сорок килограммов красной икры теперь, как пить дать, для нас потеряны. Икра хоть и упакована в двойные полиэтиленовые пакеты, хоть и лежит под плотными крышками чемоданов, всё равно её запах чувствуется. Грузчики в аэропорту народ ушлый-нашу икру реквизируют . Если не грузчики, так таможники-непременно. А это уже совсем плохо. В таком случае нас в аэропорту будут ждать ребята в зелёных фуражках.
Приземлились в Ташкенте настороженными и мрачными. Комнату не востребованного богажа нашли не сразу. Её перевели в новое здание аэровокзала. Полные тревожного мандража, просидели перед закрытой дверью не меньше двух часов, ожидая кладовщицу.
Чемоданы стояли на полу в луже растёкшегося по полу масла. Нас удивило- как это никто не обратил внимание на запахи деликатеса, витающие вокруг бесхозных чемоданов. Оказалось, что растительное масло, которым пропитывается красная икра при консервации, разъела полиэтилен и почти всё стекло на пол. Ну, мы, конечно, забыв поблагодарить кладовщицу за её недогадливость, поспешили с нашими ароматными чемоданами из опасной зоны поскорее убраться.
Дома я свою икру расфасовал по стеклянным банкам. Четыре банки поставил в холодильник , остальные сунул под кровать и отправились мы с Владимиром Николаевичем снова в путь. На этот раз в город Уфу-догонять, уже отправленный в вагонах-рефрижераторах, виноград.
В Уфе сидели не меньше месяца, принимали прибывающий груз и разыскивали товар прибывший к потребителю ещё до нашего приезда.
К моему возвращению из Уфы та икра, которая ждала моего возвращения под кроватью, потемнела-потеряла товарный вид . С теми банками, что стояли в холодильнике поехал в Ташкент. Директора ресторана на месте не было. Зашёл к заму. Зам спросил меня , работает ли кто из моих родственников в их ресторане. -Нет,-сказал я,- в вашем ресторане мои родственники не работают. --Тогда уноси отсюда поскорее ноги, пока тебя не арестовали,- сказал мне зам.
Целый год моя семья лакомилась, дефицитным в те годы, деликатесом. Однако от того, что мы слопали 20 кило деликатеса, денег в семье больше не стало. Но стой поры я знаю- после сорока лет счастливым стать ещё можно, богатым -ни за что!
Я не какой-нибудь врун, не из тех, кто желаемое выдаёт за действительность. Но уверяю вас: места более чудесного, чем Южный Сахалин, на нашей планете нет. Там с неба низвергаются потоки теплого дождя, там стебли лебеды в руку толщиной, там листья лопуха настолько велики, что под ними, как в хижене аборигена Малазии, можно укрыться от любого тропического ливня.Там в воздухе чистота первозданного мира. Вся растительность тёмно-зелёного, аппетитного сочного цвета. Поэтому суточный надой молока от одной бурёнки меньше 30 литров уже нонсонс. Гигнтизм во всём. Только вот корейцы почему-то выглядят щуплыми подростками! . ТАМ, ГДЕ МАКАР ТЕЛЯТ НЕ ПАС. Миклухи-Маклаи, Семёны Тяньшанские, Афонасии Никитины были, есть и всегда будут, только не всем доведется побывать в местах находящихся у «чёрта на куличках.» Я те места видел.
На Чукотке есть золотопромышленный район Билибино. От туда в середине, не помню какого года, прилетает к нам в совхоз сорокашестилетняя белокурая красавица. Ольга. У них там, на северах разрешено было получать продукцию не только по разнарядке, но и по прямому договору с поставщиками. Вот и пожаловала к нам Оля за виноградом. Конечно, можно было бы продукцию в Билибино отправить на основаии договора подписанного представителем получателя, но у Ольги не было с собой ни печати. своего предприятии, ни заготовленных бланков. Совхозу пришлось отправить в Билибино вместе с Ольгой своего представителя. Полетел я.
Ответственность за сохранность количества продукции мы с Ольгой несли в равной степени. а вот отвечать за определение её качество должен был я. Объясню как сортность влияет на цены продукции и как эта сортность устанавливается..
Для производства определения качества поступивший продукции назначаются 2-3 человека Один представитель от получателя (специалист по качеству ) и, обязательно, представитель от общественности населённого пункта .Члены комиссии, по своему усмотрении и согласованию с представителем поставщика, выбирает 10% от общей массы поступившего товара (в нашем случае количества ящиков) . Гроздочку за гроздочкой члены комиссии осматривают виноград , все мятые или загнившие ягодки откладываются в сторону, затем всё это взвешивается. Отдельно устанавливается вес порчи и вес качествненой продукции. Устанавливается процент порчи. В процессе всего этого мероприятия. представитель поставщика должен быть бдителен и принципиален, потому что в интересах местных товарищей процент порчи повысить, и они жульничают. Дело вот в чём: при порче до 3х% продукция идёт высшим сортом, 5% соответствуют первому сорту, 7%-второму, 10%-третьему, а если выше 10 то –это будет «нестандарт» и поставщик ни чего не получит. Высший сорт идёт по цене 1руб 20, первый сорт уже по 90 копеек, а третий только по 60.. .Но реализует получатель товар, изменяя сортность и цену, уже по собственному усмотрению.
Отделом сбыта у нас в совхозе занимался дубоголовый мужик. Грузоподъемность самолёта 12 тонн. Аэрофлот так и предъявил счёт за 12 тонн, а наш умник загрузил в самолёт только девять с половиной. Груз оформил только до Магадана. В Магадане мы должны были наш товар выгрузить. Кому!? Узнав об этом , Ольга Максимовна чуть было умом не тронулась. До Магадана транспортные расходы составляли по 1р20 за килограмм. От Магадана до Кепервейма (порт Билибино) 1200 километров и оплачивать теперь надо было, как за спецрейс-туда и обратно.
За те сутки, что мы сидели в аэропорту Магадана спутница моя поседела. --Да в Билибино меня на куски порвут, -переживала Оля,- Вернусь без груза, скажут: зачем летала, на экскурсию что ли? Вернусь с виноградом –как его реализовать!. Он ведь теперь дороже золота будет. --Не переживай, -пытался я успокоить свою товарку,- у вас народ денежный, если и переплатит, так не обеднеет. --Ага,! у нас всё продаётся по госцене. И этот виноград дороже чем по два с полтиной мы продать не сможем.-кручинилась Ольга Максимовна.
Областное управление золотыми приисками находилось в Магадане. Оля из Ташкента везла букет роз. С этими розами пошла в «Магаданзолото». Там женщине пошли навстречу- денежный вопрос как-то уладили.
Магадан город пограничный. Без особого разрешения не погуляешь. А у меня-то пропуск только до Магадана. Дальше погранцы меня не пускают. Конечно, возложенную на меня миссию я выполнил и мог бы возвратиться не чувствуя за собой вины. Но я понимал, что без меня в Билибино, для того, чтобы покрыть транспортные расходы, весь наш виноград пустят в «нестандарт». С учётом недогруза мой круиз обойдётся моему совхозу примерно в 30 тысяч. Надо лететь!
Вылетая из Ташкента мы с Ольгой взяли с собой по сто килограммов винограда, для использования в своих личных целях. Кроме этого Ольга везла, как угощение своим друзьям , два арбуза и дыню. С дыней Оля пошла к пограничникам. Разрешение на нахождение в погранзоне они мне выдали.
Пока мы летели, над Билибино прошли дожди. Посадочное поле аэродрома размякло и большегрузные самолёты аэропорт Кепервейм принять не мог. Экипаж принял решение лететь в Певек. Это на побережье Чукотского моря, километрев на 200 севернее Билибина. Из Певека до Кепервейма можно было добраться только на «кукурузнике» У этой птички грузоподъёмность только три тонны. Чтобы вывезти весь наш груз, требовалось сделать четыре рейса.
Ольга вылетела первым рейсом. Как абориген здешних мест она должна была найти помещение, куда можно было бы поместить на временное хранение наш груз и, оставаясь там, этот груз принимать. Я же должен был оставаться в ПЕВЕКЕ, для охраны и организации погрузок..
Ситуация сложилась для меня рискованная: все они здесь друг друга знают и без меня могут сотворить всё, что хотят. С совхозной продукцией я побывал, считай, во всех аэропортах Урала и Сибири-везде крадут без зазрения совести.
Однако на этот раз мои опасения были напрасны. В Билибино воров не было. Оказывается правопорядок в здешних широтах поддерживается не милицией(её там просто нет). Порядочность людей здесь обеспечивается «северными» (это доплаты за суровые условия жизни). Нормативы и расценки труда на севере те же, что и на материке, но «северные» подрастают каждые полгода. Нарушаешь КЗОТ, пьянствуешь или ведёшь себя неблаговидно, «северные» обнуляются .
Как мне удалось выяснить, ни каких рынков в поселениях расположенных за полярным кругом нет. Поэтому свой виноград я предложил Мудрому В.П.-- директору единственного в Певенке ресторана. Мудрый брать виноград для ресторана отказался, но сотрудники ресторана забрали мой виноград, по 2рубля 50 копеек, оптом.
Помещение, в которое Ольга разгрузила ящики с виноградом , было сколочено из горбыля, Щели между горбылями не позволяли протащить через них ящик, но руками можно было таскать виноградные грозди свободно. Однако, как я убедился, даже бичи ( их обитало здесь человек пять-шесть) на это не покушались.
Последний борт мы разгрузили поздно вечером. Кроме помещения администрации и столовой, других помещения здесь не было, а само Билибино находилось за тридцать километров отсюда. Работницы столовой жили в помещении столовой. Бичи, не понятно как оказавшиеся здесь, дрогли ночами под козырьком входа в административное здание. Меня вместе с Ольгой поварихи поместили в маленькой коморке , видимо, служившей подсобным помещением. В варочных котлах у тружениц общепита уже ничего не было. Кроме как хлебом да чаем, они утолить наш аппетит ни чем не могли. Зато любезно предложили постирать мои носки.
Нет, уважаемый читатель, не радуйся! С прибытием в аэропорт Кепервейм мои приключения не закончились. На следующее утро, погрузив всю нашу скоропортящеюся продукцию в кузов трёхосного грузовика, мы тронулись на встречу новым приключениям.
Разумеется, дорог, покрытых асфальтом, за полярным кругом нет. Ехали не по какому—ни будь тракту, а скорее, по случайно проложенному, среди низкорослых сосен, просёлку. Водителю пришло в голову путь наш сократить. Отъехав метров пятьсот в сторону, мы утопли. Не в озере, не в болоте и даже не в речке утопли-колёса нашего грузовика , утонули в сухом, но рыхлом грунте. И с каждой минутой уходили в грунт всё глубже.
Вокруг нас тьма непроглядная, мороз под 12 градусов и нет ни одной живой души поблизости (ну разве только медведи). Виноград- продукт скоропортящейся .И я слегка запаниковал. --Да не волнуйся ты,-сказали мне мои попутчики,- не пройдет и трёх часов, как нас найдут и вытащат на дорогу. --Как же отыщу!,-усомнился я,- Кто ради нас полезет в такую глушь среди тёмной ночи. --Это там у вас на материке так, у нас по другому.—возразил мне водитель. --У нас- взаимовыручка. В автобазе знают, что я к 11ти часам ночи должен вернуться. Если не вернулся значит, что-то со мной случилось. Мой сменщик на другой машине отправится мне навстречу.. У нас всегда так. Зимой мы ходим на охоту. Если кто-то к оговорённому сроку не вернётся, весь город двинется на поиски. И правда, я ещё не успел как следует продрогнуть от промозглой сырости, как послышался рёв мощного мотора . Через час мы уже могли самостоятельно двигаться преодолевая вброд бесчисленное количество речек.
Устройство овощной базы меня приятно поразило: все склады находились под землёй- чисто, светло и сухо. Прибытье наше отметили коньячком. Результаты экспертизы меня буквально ошарашели. Такого никогда, ни где и ни у кого не было: испорченного товара оказалось у нас меньше одного процента.
Мы долго находились в пути, наш виноград трясло на воздушных ямах, по этим причинам естественная убыль оказалась несколько выше допустимой. Часть этой убыли покрыли тем виноградом . который Ольга везла для своих личных нужд. Узнав о том, что я от своего винограда избавился ещё в Певеке, Ольга Максимовна на меня осерчала. Не по товарищески поступил-не превратил и её товар в деньги.
Гостниц в Билибино не было. Обидевшись, Ольга на постой к себе меня не пригласила, но и жить под мрачным северным небом не оставила. Отвела к своей знакомке.
Марина (так звали хозяйку моего пристанища) узнав от меня, что привезли мы виноград, а не овощи посетовала. мол, овощи сейчас здесь больше винограда нужны. - Вот накормила бы тебя с дороги, только нечем. Ни капусты, ни картошки, ни маркошки, ни говядины , ни свинины у нас теперь не будет до прихода кораблей. . Одна только надоевшая всем оленина.
Я ещё дома слышал , что северное начальство может командировку сопровождающих груз оплатить из фонда своего предприятья. А там командировочные платять не по два с полтиной , как у нас, а 12рубликов.в сутки. На эту тему я завёл разговор с главным бухгалтером . - Ладно- сказала мне хозяйка дебетов-кредетов,- толькео процент порчи сделаем не 1, а хотя бы 7%. --Молодец баба,-подумал я.- Значит 7% груза она возьмёт бесплатно , за остальные оплатит из расчёта75 копеек за килограмм. Я получу . в лучшем случае 200рублей, а мой совхоз не досчитается 7 тысяч да плюс ещё те три тысячи за недогруз! 200 рублей это гораздо больше моей месячной зарплаты, но всё равно- такая сделка не по мене.
Шли беспрерывные дожди. Ходить по городу я не мог- промозглая сырость меня, избалованного теплом южанина, вгоняла в триммер- дрожало не только моё тело, но и душа тоже. Подпочвенная мерзлота, которую называют вечной, дождевую воду через себя не пропускала. Улицы залиты слякатью. Резиновых сапог у меня не было. Ни города, ни его окрестностей обследовать я не мог. Тундра и её обитатели, чукчи, остались для меня загадкой.
Речки от избытка воды вспухли. Добраться до Кепервейма можно было только на «кукурузнике». Но брал на борт он только сотрудников аэропорта. В конце недели работницам овощной базы удалось уговорить командира небесного тихохода взять меня на борт.
PS Вернуться из Билибино я должен был максимум на шестой день. Вернулся гораздо позже. Сколько бы я ни объяснял причину задержки, ни кто мне не поверил. Уж больно красива была северянка. Оля. НЕВЕЗУХА
Хатага -портовый городок расположенный где-то там за Полярным кругом, у самого основания полуострова Таймыр.
Ещё обучаясь в школе, я слышал будто бы в озёрах полуострова водятся налимы до пуда и больше весом. и эти гиганты, хватаясь за вёсла, мешают лодочникам грести. Теперь я этим сказкам не верил, но мечта своими глазами увидеть тундру, во мне всё ещё теплилась.
В напарники мне определили, ещё, кроме Ташкента, ни где не побывавшего Алияра, сына нашего главного агронома.
Хатанга встретила нас промозглой погодой, Постоянно моросил мелкий холодный дождь. Время нашего приземления (день или вечер) назвать я затрудняюсь-сплошная хмарь и слякоть. В тех местах, по-моему, только собаки, обросшие густой, длинной шерстью, не страдают от холода.
Товароведы местного горпромторга, с определеньем качества прибывшего груза, решили не замарачиваться. Заглянули в пару ящиков, сказали, что согласны на первый сорт. Возражений с нашей стороны не было.
Алик остался в самолёте для выгрузки винограда из самолёта в автотранспорт. Я вместе с товароведом отправился в склады овощной базы. Нам надо было установить количество доставленного товара. Товар принимали ни завскладом, ни товаровед, заведующие магазинов сами взвешивали и прямо с весов грузили в свой транспорт.
Когда стали подводить итоги, оказалось, что товар у нас в излишке. За излишек с нами рассчитались наличными. Немного уставшие и изрядно продрогшие, но весьма и весьма довольные (ещё бы, в какие это поры нам так крупно везло). вернулись на борт нашего, ещё не улетевшего воздушного судна. -И это нас радовало-раньше намеченного срока будем дома. Сидим, балдеем , слушаем гул разогревающихся моторов.
Вдруг стук в дверь, стук дерзкий, отчаянный. Бортпроводник открывает дверь и в проёме двери мы видим бледное лицо одной из получателниц нашего товара. –Вы!-захлёбываясь слезами-проговорила наглая посетительница,-вы обманули меня на 500 килограммов. Я,-говорит,- ещё и года не работаю здесь и никаких «северных» у меня ещё нет. Покрыть недостачу мне нечем.
Я проверил её накладные-- действительно количество товара не соответствует количеству ящиков. Девчушка ещё молодая. Жалко. Бросил вопросительный взгляд на Алика. Алик сказал: остаёмся.
Среди глубокой ночи подняли с постели товароведа. -Ты куда смотрел?,- взярилась товаровед. -Ни куда я не смотрел, я считал. Вешал ни я. Взвешивали товар его получатели. Я вёл учёт и считал. Если получалось, что на ящик приходиться меньше 10 килограммов, заставлял перевешивать, а если больше 11и, то о чём мне было беспокоиться? Одним словом документы мы переделали, деньги вернули. До Новосибирска летели на каком-то драндулете.
В тот раз я окончательно убедился, что для бизнеса я переросток. С возрастом человек становится слишком сентиментальным. Такому уже не разбогатеть.
В Новосибирске народу желающего лететь в тёплый город Ташкент было море. К кассам не пробиться. Тогда мы с Аликом решили просить помощи у начальника грузоперевозок. Нашему явлению начальница была рада. Оказалось, что она наша землячка. --Идите в кассы,-сказала землячка,- вас позовут.
Втиснули мы свои груди между жарких тел тётенек и дяденек. Ждём-надеямся. Слышим, спрашивают: "Кто тут сопровождающие?" --Какие такие сопровождающие, - раздался голос какого-то кандидата на вылет.,-что сопровождают? --Гроб,-сказал Алик. Толпа расступилась. К вечеру мы были уже где-то в небе над Казахстаном.
Денег в наших карманах больше не стало, зато узнали разницу между заполярьем и югом нашей не объятной страны-- Союза Советских Социалистических Респвублик. . ЧАСТЬ ВТОРАЯ.
Автор Василий Петренко . при содействии редактора . Светланы Скорик.
АНТИПОВЫ Фёдор Антипов умер, не дожив до своего тридцатилетия два года. Результаты анатомического вскрытия объявили за поминальным столом. Толян Шавкин по этому поводу выдал своё заключение: Федька, мол, умер от того, что отравился селитрой. На вопрос, почему он так думает, Толян ответил: --Чтобы у свиней не было глистов, я даю им древесный уголь.В прошлом годе в место древесного я, на погрузочно-разгрузочной площадке железной дороги, набрал бурого. Бурый уголь свиньи пожирают с не меньшим аппетитом, чем древесный. Только тот уголь оказался смешанным с селитрой. После такого угощения кабанчик перестал расти, пришлось прирезать. Желудок у него, как и у Фёдора, тоже был чёрным. — Ты что же, хочешь сказать, что Фёдор вместо сахара в чай селитру сыпал? — ехидно заметил зоотехник Иванов. — Ну, тоды я не знаю, — не желая вступать в спор со специалистом, ответил Толян, —Тоды его, наверно, война достала,— ни к селу ни к городу ляпнул Толик. Этот манёвр Толяна отразился на лицах присутствующих сочувствующими улыбками. Бухает, мол, Толян не просыхая — вот и забыл, когда та война и была-то.
Однако слово, случайно сорвавшееся с языка Толяна, угодило прямо в точку. Именно война была виновницей ранней смерти Фёдора. Это по её вине всё моё поколение вступило во взрослую жизнь со множеством болячек.
Село, конечно, знало, что колоски пшеницы, пролежавшие зиму под снегом, собирать не следует: зерно в них к весне становится ядовитым, и употреблять его в пищу опасно. Но Федька со своей сестрёнкой Валькой собирали и ели. А что им ещё оставалось делать! Голод ведь — не тётка. Они и по соседним сёлам с сумой ходить пробовали. Только обнищавшее за войну население ничем помочь не могло — у него и свои-то дети жили впроголодь. Колхоз тоже не помогал. Если тётя Маруся — их мама-- шла в правление колхоза просить подводу, чтобы привезти дров из лесу, ей говорили, что нынче свободных подвод нет: все заняты на колхозной работе.
Однако селу было известно-- не дают потому, что помогать семьям дезертиров запретили власти.
Отец Федьки и Вальки, дядя Егор, с фронта дезертировал. Его поймали и отправили в Воркуту. С Воркуты он бежал. Его снова нашли — где-то в тамошних лесах. Таскаться, по снегам с обессилившим человеком, не захотели и пристрелили Словом, дядя Егор Антипов погиб при попытке к бегству.
Сестра Федьки, Валя, дожила до седых волос. Замужем не была, но наши сельские «доброхоты» ей поспособствовали: от них Валя родила двоих деток.
Сын Валентины от рождения был уродлив: позвоночник искривлён, левое плечо выше правого, шея не выдерживала тяжести головы, на лице застывшая гримаса обиженного ребёнка. Создавалось впечатление, что через него трактор переехал. Осознавал ли он своё уродство, я не знаю. Но после посещения кузины, от жалости к существу, с которым нас связывало какое-то родство ( тётя Маруся приходилась моей бабушке Аксинье племянницей), у меня текли слёзы.
Дочка, Верочка, оказалась ребёнком благополучным: и разумом, и внешностью была не хуже других невест села. Замуж вышла удачно. Родила, на радость Валентине Егоровне, внучку Леночку — умницу и красавицу. Леночка окончила в Оренбурге институт торговли.
Но счастье Валентины Егоровны было недолгим — через две недели после получения диплома Леночка, не справившись с управлением, погибла в автокатастрофе. На Леночке и закончился род Егора Тимофеевича Антипова.
P.S. Один мой приятель сказал, что война промчавшись огненной колесницей по нашему детству, поставила на нас свои чёрные метки. Да ещё и обязала нас передавать их по наследству нашим потомкам. И теперь старуха с косой в руках по тем меткам находит нас и гибнемы теперь раньше сроков отпущенных нам на жизнь природой. КОШАЧЬИ ВЫЖАРКИ Я не знаю, что у меня в моём детстве было: коньков не было, лыж не было, санок не было, резиновые мячики я видел только во сне, велосипед даже и во сне не снился. Штанов и ватной телогрейки, видимо, тоже не было. Если бы они у меня были, то я не в окно смотрел бы на новобранцев, с песнями маршировавших по улице, а бежал бы за ними вместе с другими мальчишками, за околицу села, где будущих бойцов Красной армии учили драться с фашистами.
У бабушки, Аксиньи была шубейка из овчинки — хоть и великоватая для меня, но не настолько, чтобы я не мог её использовать. Мальчишки на улице играли в войнушку, бабушка грела свои старые косточки на лежанке. Можно было в её шубейке принять участие в сражении.
От снежка, угодившего в меня, в бабкиной шубе образовалась дыра. Выпучился, серым кустом, клок овечьей шерсти. Мальчишкам это показалось забавным, и снаряды обеих противоборствующих армий полетели в мою сторону.
Ощупав свою дублнку, (бабушка была слепая) Аксинья Ивановна пришла в ужас: "Я эту шубу тридцать лет носила и ещё бы пользовалась, а ты, недоумок, за один раз превратил её в Тришкин кафтан!" — едва не плача, укоряла меня бабушка. Больше Аксинья Ивановна свою шубейку не надевала. Шуба, кроме как на подстилку для новорожденных ягнят, уже ни на что не годилась.
С одёжкой у нас было плохо. Морозной зимой на улицу из избы я выходил редко. Валенки-то были, но вот штанов..!
Когда-то моему дедушке Павлу, Гермоген Филатыч Лебедев, на которого дедушка батрачил свыше тридцати лет, отрядил, перед своей смертью, подворье. Подворье было обнесено стеной из каменных плит.
Колхозу для строительства коровника потребовался стройматериал, и дедушка продал свой плитняк за 120 рублей. Мамка съездила в Сорочинск и привезла оттуда кусок материи под названием "чёртова кожа". Из той чртовой кожи мать Мишки Данилова сшила мне штаны. Отменные были штаны! Новые, густо-чёрного цвета и, главное, звучащие!
Таких штанов ни у кого из мальчишек нашего села не было. Как было не похвастать обновой! Прошёл я в обнове по нашей улочке — соседи в окна повысовывались: кто это в наше время смог раздобыть кровельное железо, да ещё, не скрываясь, везёт его по улице? Польщённый вниманием народа к моей персоне, я стал бегать из одного конца улицы в другой. Куры и кошки, заслышав моё приближение, спешили укрыться в подворотнях, Зато мальчишки смотрели на меня с завистью.
С наступлением жаркого лета мои штаны радовать меня перестали. Разогретая лучами палящего солнца "чёртова кожа", касаясь моей кожи, причиняла нестерпимую боль.
По совету Витьки Черемисина (для охлождения) я влез в речку. Намокнув, "чёртова кожа" потеряла эластичность. Снять штаны я не мог. Пришлось плыть. На берегу, я из своих замечательных штанов выпрыгнул. Штаны на негнущихся штанинах стояли на берегу торчком.
Со стороны казалось, будто меня перерубили пополам и нижнею часть моего тела со штанов не вынули.
Под лучами осеннего солнца "чёртова кожа" создавала благостное тепло, а холодные капли моросящего дождя с неё скатывались, так что осенью мне в моих штанах было комфортно. Но вот зимой... Если бы я в сорокаградусную стынь вышел на улицу совсем без штанов, то и тогда мороз, наверное, не так больно обжигал бы мои тощие ляжки.
В конце февраля я заболел, температура зашкаливала за сорок градусов. За полтора десятка дней обессилел до предела: не хватало сил перевернуться со спины на бок.
Фельдшерица тётя Тоня установила диагноз — крупозное воспаление лёгких— и, сказав,что люди при температуре в сорок один градус умирают, велела семье готовиться. Бредил я постоянно.
Однажды, открыв глаза, увидел сидящего у меня в ногах дедушку Павла. Дедушка смотрел на меня и тихо плакал. Из семнадцати детей, рождённых ему Аксиньей Ивановной, в живых оставалось только двое, но и те на войне сгинули. И вот теперь умирает его последняя радость, его внук Ванечка, единственный и последний наследник его фамилии. Умирает на его глазах, а он бессилен чем-либо помочь ему. Средств от температуры не было. Я должен был умереть.
Но я не умер! Температура спала сама собой. Через неделю встал на ноги. Но ходить пришлось учиться заново — сначала в комнате, держась руками за стенку, потом вышел во двор, а там и на улицу потянуло. Однако без должного питания силы ко мне возвращаться не хотели. Мой приятель Мишка идёт своим обычным, неспешным, шагом, а я, так мне казалось, бегу изо всех сил, но догнать его не могу.
Моя двоюродная сестра Настя жила в Ташле, работала в ресторане буфетчицей. Своим родителям привезла гостинец — маленькую скибочку колбасы. Тётя Ефимия, Настина мама, от той колбаски отрезала для меня дольку не больше моего указательного пальца.. Вот это было лакомство! Никогда, в своей последующей жизни, я ничего подобного не ел. Возможно, то кусочек колбасы дал какой-то толчок моему организму, а может, наступившее лето вернуло силы, словом, к осени я уже был в состоянии ходить в школу.
К весне, снова заболел! На этот раз уложила меня в постель, под дедушкин тулуп, злая "лихоманка". Трясла меня та злючка не менее чем полтора месяца. Никаких средств борьбы с ней, кроме таблеток хинина, у нас не было. Таблетки же были невыносимо горькими. Я их, отвернувшись к стене, чтобы дедушка не видел, выплёвывал.
Наконец, дед вспомнил народное средство: приготовил снадобье из шишек хмеля, налил до краёв литровую кружку — на, пей! Сам сел напротив. Противно было вливать в себя то горькое зелье, но дед сидел рядом. Пришлось выпить до донышка. Уже на следующее утро тело моё ( я ощущал это) звенело весенним звоном. Дед из меня «лихоманку» выгнал, но я оглох. Оглох напрочь! В сентябре в школу, а я глух как пень. Мир вокруг меня жил, двигался, но безмолвие было полным.
В школе меня посадили за первую парту, напротив классной доски. Но толку от этого не было никакого. Вижу, учительница что-то говорит, открывает и закрывает рот. То левым, то правым ухом поворачиваюсь к доске, по- гусиному вытягиваю шею — глухо! Слух прорезался только к середине ноября.
Болезни и бескормица сделали из меня дистрофика. Собаки меня не трогали, видимо, не хотели марать зубов о дохлятину. Наша соседка, тётя Ксеня Семиколен, дала мне прозвище «Кашачьи выжирки»
Если бы в те времена была Книга рекордов Гиннеса, моё имя внесли бы в неё непременно: в первый класс ходил я три года.
. СТЕПАН При росте метр, с не большой добавкой, весил Степан не на много больше суслика. Не было в нём ни силы, ни ума. Наши сельские хулиганы, подростки лет шестнадцати, забавы ради поставят его вниз головой, скажут: "Стоять, Степан!" и отойдут в сторонку — потешаются. Так и торчит Степан посреди улицы вверх ногами, пока кто-либо из взрослых прохожих не вернёт его в нормальное положение.
Родом Степан был из города Сорочинска. Но, как инвалида войны , на содержание его определили в наш колхоз. На фронте Степан получил контузию: зашибло мозги и нервную систему нарушило. И стал бывший акробат –любитель беспомощен, как муха.
Однако во время припадков бешенства сила в нём появлялась. Завалит, бывало, какую зазевавшуюся бабёнку наземь, приставит нож к горлу — зарежу, так твою мать! Баба визжит, отбивается — бабе страшно. Ножичек хоть и маленький, перочинный, а всё-таки нож. Степан-то безумный — может и в самом деле дырку в горле сделать.. Одним словом, женщины и дети боялись Степана пуще лешего, жившего в ольховой роще.
Склоны увалов, меж которых располагается село Бурёнино, покрыты супесчаной почвой. На таких почвах получаются отменные арбузы. Охранять бахчи поручали деду Садовникову. Но детей в сёлах в те годы было не меньше, чем мух в коровниках, деду одному справиться с ними было не под силу. Зная дурную славу Степана , дед брал его себе в помощники. Когда Степан находился на бахче (а он был там неотлучно), пацаны бахчу обходили стороной. Дед мог из своего шалаша всё лето не вылезать.
К моей тётушке Ефимии из Ташлы приехал внук, Колька Краснов — сын той самой Насти, о которой я уже упоминал. Кроме дедушки Павла, у меня был ещё дедушка Фёдор--отец моей мамы. Кольке он тоже приходился дедом, только двоюродным. Дедушка Фёдор жил в самом дальнем конце села. Огород у него был полон разных разностей: смородина, малина, крыжовник. Самая сладкая морковка тоже была в его огороде. На моё предложение, наведать дедаушку Фёдора, Колька согласился. Дорогу к дедушке мы почему-то выбрали ту, которая пролегала за крайними избами села. Получалось так, что по правую руку от нас — село, по левую — увал с бахчами. Две недели назад, возвращаясь с прополки, метров на пятьдесят ниже бахчи, я приметил арбузный кустик с двумя маленькими арбузятами на нём. Когда мы шли к дедушке Фёдору, у меня появилось желание посмотреть, на сколько арбузята успели вырасти.. Колька глянуть на те зародыши арбузов не отказался. Но — там Степан...
Самого Степана нам не видно. На фоне синего неба, мы видимего шискастую дудинку. Возвышаясь над белёсыми соцветиями ковыля, дубинка перемещается то в правую, то в левую сторону. Степана мы боимся, но любопытство сильнее страха.
От окраины села до самой бахчи кто-то проложил плугом борозду. Легли, значит, мы в ту борозду, ползём. Колька впереди — я следом. Мы не видим Степана, Степан не видит нас. По дороге с бахчи идут три женщины, они нас видят хорошо. Слышу, одна дурёха кричит: "Степан, вон они!". Я поплотнее вжался в борозду, но вдруг увидел голые Колькины пятки, пролетающие надо мной. Хотел окликнуть Кольку, поднял голову, а Степан — вот он! В каких-нибудь десяти шагах от моей головы.
Бежал я… быстрей, чем снаряд выпущенный из рогатки.. Ни камней, ни канав на своём пути не видел, свиста ветра в ушах не слышал, земли под собой не ощущал. Не ноги несли меня — крылья страха уносили от неминуемой гибели. Степан настигнуть меня, десятилетнего мальца, не может, но и не отстаёт. Зато его матерщина летит через мою голову и липнет на загривке Колькином. Слышу, вместе с матом, через мою голову летит и шишкастая дубина. Не на много успел я отбежать, пока мой преследователь подбирал свою пужалку. — Стой туды-т твою мать! — заорал Степан. Обдав ветром мою короткостриженную голову, дубина летит под колени Кольке. Но Колька бегает быстрее, чем летают дубинки.
Вот уже и крайняя изба — Дорошенковых. Около избы толпятся женщины. — Стой! — гаркнул Степан, и я, как кролик под гипнозом удава, замер на месте.
Оглянуться не успел — дубинка ударом в плечо свалила меня на землю. Рухнул я, словно трава, скошенная острой косой моего дедушки Павла. Женщины рядом, но подойти боятся. Я слышал их голоса: "Стой, Степан! Брось, Степан!". Женщины Степану не указ.. Дубина плясала по моему тощему телу, будто матрос на палубе корабля отбивал «яблочко». В плечо, в спину, в голову сыпались её удары. Боли я не чувствовал, визжал больше от страха. Краем глаза вижу — приближается дед Алейников с длинной палкой. Деда Степан послушался и ушёл на свою бахчу. Его там нашли подростки. Лежал Степан на бахче со ртом, забитым пеной. С ним всегда так бывало, когда он нервничал.
Визжать я перестал сразу же, как только Степан повернулся ко мне спиной. Теперь я думал о том, как мне явиться домой. Шишмаки, полученные от дубины, красовались по всему телу. На темени сидела бульба, не помещавшаяся под ладошкой — не заметить её моя мать никак не могла, а заметив, могла ещё и от себя добавить.
Время было предвечернее, стадо коров возвращалось с пастбища. В стаде был свирепый бугай — бык-производитель. Вот на него-то и надо свалить вину Степана, — нашёл я выход из затруднения.
Конечно, мамка мои украшения заметила, но слушать объясненияй не стала. Она спешила в очередь на сепаратор. Молоко сепарировали у Завражиных. Это на соседней улице. На полу был расстелен тулуп, теперь уже покойного дедушки Павла. Распластав на нём моё, потоптанное дубиной, тело, я уже собирался отдаться в объятья Морфею, но, с треском, чуть не слетев с петель, разверзлась дверь. В дверном проёме возникла не моя застенчивая, затурканная колхозным начальством мамаша. Передо мной стояла тигрица. В её округлившихся глазах смешались тревога, ярость и безграничная любовь к умирающему дитяти. В напряжённом теле чувствовалась готовность к схватке хоть с самой смертью.
Оказывается, в очереди мамку спросили: "Феня, твой сын дома?". И рассказали о моём общении с безумным Степаном. Оставив очередь, мамка ринулась спасать сыночка. Если бы ей по пути встретился Степан, она бы в тот момент из него рыболовный крючок сделала. Но моя мать была человеком быстро отходчивым — увидев меня в добром здравии, быстро успокоилась и вернулась в очередь на сепаратор.
Вскоре в Москве объявился человек, заявивший, что это он Степан Тупиков, а тот, что в Бурёнино страдает от увечья, — его брат Юрий. Через пару месяцев тот, московский, "Степан" приехал и забрал нашего Степана в Москву на лечение. Только наш Степан до Москвы не доехал, где-то под Куйбышевым свалился с баржи и утонул в Волге.
Услышав эту новость я позлорадствовал: мой обидчик наказан.
Через два дня мне стало Степана жалко. И я его простил. А простив Степана я и сам почувствовал облегчение— будто с моего сердца скорлупа спала.
МИШКА. В ночь с 11го на 12 февраля 1937го года, заглушая рё в пурги, мы с Мишкой Даниловым своим первым «Уаа!» известили жителей села Бурёнино о том, что их мир стал теперь и нашим миром и что им теперь придётся благодатным воздухом ольхового леса с нами делиться.
Через четыре года и шесть месяцев после нашего первого "Уа" началась война. Появился лозунг "Всё для фронта, всё для победы", нам, кроме воздуха ольховой рощи да её крапивы, ничего не оставалось. Наши мамки за год обязаны были выработать минимум сто сорок трудодней. На те трудодни осенью получали от колхоза сто пятьдесят — максимум двести килограммов зерна. По подсчётам стариков, этого количества зерна на пропитание одного взрослого человека могло хватить только на десять месяцев. Одному — на десять месяцев! А в наших семьях на одну работающую мать приходилось по пять нетрудоспособных. Выручала картошка. Чтобы экономить зерно, хлеб пекли из муки, наполовину смешенной с толчёной картошкой. Но недаром же говорят, что хлеб — всему голова. Если нет хлеба, то чем бы ты ни набил брюхо, всё равно будешь голодный. В наши животики вселился какой-то изверг. Своими когтями царапал наши желудки. И только придавленный какой-либо снедью вроде щавеля, земляники или плодами степной вишни, на время засыпал. На поиски подножного корма мы ходили с Мишкой вдвоём, и никого другого в обмен на Мишку я не взял бы.
Мой приятель, в противоположность мне, прирождённому молчуну, никогда не умолкал. Его круглая голова была полна невообразимых фантазий, которые он на протяжении всего дня вливал мне в уши. . . Мишка теперь и сам, наверно, не смог бы вспомнить всех небылиц, которые я должен был принимать за действителность. Но я-то был слушателем не только активным, но ещё и ехидным. Пэтому, то, что я оспаривал, в память мою врезалось. — Вань, ты не шибко испужаешься, если я тебе расскажу страшную-престрашную историю? — понизив голос до шёпота, спросил меня Мишка. — Не испугаюсь. Мой дедушка Павел никого не боялся, и я ни чего не боюсь. Рассказывай! — Шли мы с Петькой по лесу (в рассказах Мишки всегда присутствовал какой-то неизвестный мне Петька) — вдруг, из куста как прыгнет на меня мышонок! Маленький такой, серенький, да как завизжит мне в ухо! — Ух, как страшно! Даже есть расхотелось. — Ты, Вань, дальше послушай. Схватил я его за шкирку и в сапог сунул. А голенище верёвкой перевязал, чтобы не вылез. Пущай, думаю, в сапоге сидит, неча на людей бросаться. — Он что, и сейчас в сапоге сидит? Чай, задохнулся уже! — посочувствовал я мышонку. — Нет, Вань. Ты знаешь, какие зубы у мышей острые! Были бы у меня такие, я бы берёзки грыз, и хлеба мне было бы не надо. А этот дурак сапог прогрыз, вылез через дыру, посмотрел на меня своими злючими глазками да как вцепится зубами в мою штанину! Упёрся ногами в асфальт — и держит. Я и туда, и сюда, штанина трещит, а он держит, гад! — Не заливай, Мишка! Тот мышонок весит чуть больше таракана, и ты его с места не мог сдвинуть! — А он, Вань, хвостом за берёзку зацепился — как бы я его вместе с берёзкой-то утащить смог?
Чтобы сбить Мишку с панталыку и не спорить дальше, я спросил:
— Мишка, ты сказки любишь? — Нет, Вань, я пшённую кашу люблю! — закрыл тему разговора Мишка.
Однажды Мишка в своих фантазиях совсем заврался. — А ты ведь, Вань, мой сынок, — бухнул он неожиданную для меня новость. — Это я тебя родил, а ты думаешь, тётя Феня. — Э-э , Мишка, тебе, наверно, солнце в башку ударило, вот ты и несёшь чушь всякую. Я больше тебя — как бы я у тебя в животе поместился-то? — Это я щас маленький, а тогда большой был. — Это как же? Был большой и вдруг маленьким стал? — А я, Вань, об асфальт стёрся. Заметив мой удивлённый взгляд, Мишка пожал плечами, показывая своё пренебрежение к моим мыслям. Потом продолжил: — Если бы ты когда-нибудь видел асфальт, Вань, ты не удивлялся бы. Ты бы знал, какой он шаршавый. Хуже, чем точильный камень в кузнице у Проньки!
Я стал догадываться: Мишка несёт чушь, чтобы верховодить в нашей компании на правах родителя — так, как это делает его мать в их семье. Пыль с Мишкиных ушей надо было сбивать. — Мишка, не ври! В Сорочинске асфальта нет. Мне Витька Наседкин говорил, там пыль да песок на улицах. — Сейчас нет, а тогда был, — не сдавался Мишка. — Куда же он делся, если был? — Стёрся! — зло ответил Мишка. — Как это? — начал теперь психовать я. — Мы, Вань, — смягчил тон приятель, — тёрлись-тёрлись друг о дружку, и вот теперь я стал маленьким, а он совсем в песок стёрся.
Я знал, Мишка в штаны напустит, а в споре не уступит. И я решил утихомирить его, надавив на жалость. — Мишка, замолчи, — сказал я, — а то у меня от твоей болтовни живот уж заболел. — А ты, Вань, разбежись и о ту вон берёзку животом стукнись. У тебя будет выкидыш, и твой живот болеть перестанет. — Ты-то откуда это знаешь? — удивился я познаниям друга. — Моя мамка так делала, когда я у неё в животе был. — Почему же ты тогда живой? — Мамка только один раз о берёзку стукнулась, а нас двое было. Братик вывалился в воду и утонул, а я умный был, я за камышинку схватился, — продолжал вешать мне лапшу на уши Мишка. --Ну и дурак!- сказал я в отместку за пренебрежительное отношение Мишки к моим умственным способностям. — Почему, Вань? Почему я дурак, Вань? — нисколько не обидевшись, стал донимать меня Мишка. — Был бы умный, плавал бы теперь в прохладной воде голенький, а не парился бы сейчас здесь под солнышком. — Нет, Вань, — не заметив моей колкости, продолжал мой обидчик, — я, Вань, был не голый, я в рубашке родился. — Ну, ты даёшь, Миня! Так не бывает, чтобы в рубашке родиться. — Бывает, Вань, мой дедушка Ефим тоже в рубашке родился, потому и с войны живой возвратился. Бабушка говорит — счастливчик! — А ты тоже счастливый? — Угу, — промычал Мишка. — Вань, я есть хочу! Мишка был всегда и всем довольный, только всегда голодный.
Когда из Мишкиной, разогретой солнцем, головы, с того места, которое темечком называется, появлялся сизый дымок, мы шли на берег Грязнушки. Там, под сенью берёзок, наши мозги дымиться переставали, но Мишкино "Вань, я есть хочу" будило во мне того изверга, который был у меня в животе, и я приходил в состояние, когда говорят: "Кишка кишке бьёт по башке".
Однажды, не выдержав мук, я сказал Мишке: — Ладно, Мишка, вон трактор стоит, пойдём к нему — может, нас по-быстрому домой довезут. — Вы, ребята, чего хотите? — спросил дяденька, поднимаясь в кабину трактора. — Бури! — выпалил мой неугомонный друг. — Зачем вам буря?! — удивился тракторист. — Чтобы домой быстрее домчаться. Мы есть хочем, — опять Мишка высунулся вперёд меня. — Понял я вас, — сказал дяденька, — только мне в другую сторону. — Тогда твой трактор пусть совсем никогда не заведётся! — съязвил мой приятель. — А ну, брысь отсюда, шантрапа! — осерчал тракторист. — Шантрапа — у попа, а ты — крыса! — это было уже хамство с Мишкиной стороны. — Вот я вас! — Тракторист замахнулся большим гаечным ключом. Отскочив от злого дядьки на безопасное расстояние, я спросил Мишку: — Ты зачем дяденьку крысой назвал? — А чаво он брысь сказал? Я што, котёнок, што ли?
Когда мы с Мишкой закончили третий класс, из города Уральска приехал Мишкин брат Алексей. — Нечего тебе в этой глуши делать, — сказал Мишке дядя Лёня, — здесь ты оболтусом вырастешь. Поедешь со мной. В городе будешь учиться.
В Бурёнино Мишка больше не появлялся. Был слух, что Мишка выучился на прораба и работает на стройках Уральска. Если это так, то я рад за своего приятеля. Тогда Мишке повезло. Тогда, из всех наших сверстников, только ему удалось выйти в люди. ВАЛЕНТИН
Алмазар—название посёлка городского типа. Это название не совсем правильное. Учитывая то, что порядка пятисот гектаров земли в окрустностях Алмазара заняты виноградными плантациями посёлок следовало бы назвать Алмаузумзор, в переводе на русский это означало яблочно-виноградное место, вернее—место где яблок и винограда оочень! много.
Под кроной карагача, босавшего густую тень на асфальт перрона, сидел незнакомец. На его лице лежала печать глубокоих раздумий. «У мужика случилось что то не ладное», подумал я. Из отваетов незнакомца на мои вопрос я понял, что он у нас оказался случайно, но хотел бы остаться здесь на постоянное место жительство. Только за что зацепиться не знает: ни земледельцем, ни животноводом он ни когда не был. Былд он специалистом по ремонту швейных машин, а швейного производства в Алмазаре небыло.
Я работал начальником электросилового хозяйства и насосных станций предприятия, которому принадлежали те самые сады и виноградники. На должность электрика взять не подготовленного человека я не мог. Но мне нужны были операторы насосных установок И я подумал: если мужик в швейных машинах разбирается, то в насосах разобраться сумеет.
С Валентином (так звали моего незнакомца) мы условились , что до первой получки он будет жить в моей семье, потом перейдёт на временное жительство в помещение насосной станции.
Моя жена поинтересовалась родителями постояльца. Рассказ Валентина меня заинтересовал, и я предложил ему изложить рассказ на бумаге.
Валентин написал: «До шестилетнего возраста я жил в Караганде. Улицах этого города заполнены угольной пылью. А от камушков, гонимых ветрами, можно получить ушибы. Поэтому мы с мамкой на лето 1941го года уехали на к бабушке Кате.
Когда над бабушкином селом стали летать чужие сямолёты, мамка сказала: от войны надо держаться подальше. Давай Валёк вернёмся к папке. Что-то написала химическим карандашём в моих сандалях и сказала: теперь Валёк твои сандалики стали твоим документоп; береги их . Если потеряешь то своего папку ни когда не найдёшь.
Мы проходили какое-то большёе село. Помню магазин и колодец напротив. В это время над селом пролетели самолёты . С них посыпались чурбашки. Падая чурбашки так визжали, что мамка, чтобы не слышать их противного визга закрывала ладонями уши. А там, куда они падали, раздавался грохот и поднимался фонтан чёрной пыли. Меня кто-то толкнул и я упал. Упала и мамка. Я поднялся, а мамка вставать не хотела. Пришли две тётенеьки. Послушали мамкину грудь, пощупали ей голову и сказали, что мою мамку убила бомба. Потом подъехал грузовик. Из кабины вышел зелёный дяденька, спросил где сельсовет, заставил тётенек сесть в кабину и показать, где живёт председатель.
Как я оказался за селом, на чёрной дороге, я не помню. Мимо меня грохотали какие-то железные машины (я тогда ещё не знал, что танки), обдавая запахом гари проносились грузовики. Дяденьки в них сидели с ружьями. Мне хотелось пить и умыться. Только рядом ни колодца, ни речки я не видел.
--Куда это ты малыш топаешь? –услышал я над своей головой хриплый голос. Подняв голову я увдел над собой обросшее чёрной бородой лицо. –Где твоя матка и почему ходишь босым, продолжал спрашивать меня хриплый голос. Выслушав меня дяденька дал мне напиться, смыл с моего лица следы слёз и сказал: «Давай теперь искать твоего папку будем вместе.
У дяденьки была тележка, в которой сидел такой же, как я, малчишка. Меня тоже посадили в тележку. Мальчишку звали Стёпкой. От Стёпки я узнал, что дяденька его отец, и зовут дяденьку Ромкой. Дядя Рома катил впереди себя тележку, а мы со Стёпкой спали.
Разбудилди нас голоса обступившей тележку толпы мужчин и женщин. Стёпка сказал, что это его родственники. Стёпкина сестра Лиля сказала мне: ---Ты теперь тоже будешь цыганом.
В сёла, если там были немцы, цыгане не заходили. Ночевали в скирдах соломы, в холодные ночи танцевали вокруг костров. Чтобы не мёрзли, тётя Лиля и нас заставляла скакать во круг огня Она же учила нас со Стёпкой томй, что надо говорить людям, чтобы те дали яйца или картошку. У меня не было тёплой одёжки- тётя Лиля где-то взяла старый ватник. Ватник для меня был велик, зато под него можно было спрятать от холода и уши и пятки одновременно.
Четыре года я ходил с цыганами. Мамка мне снилась редко . Редкая ночь проходила без того, чтобы не приснился отец. Говорили, что во сне я говорю о нём в слух.
На каком-то железнодорожном разъезде дядя Рома сказал мне: --Валёк, Караганда гдето в заволжских степях. Мы туда не ходим. Ты теперь совсем большёй стал. Ищи теперь своего батьку без нас.-- и, свесив свою большую кудлатою голову на грудь, ушёл.
Дальше я ехал в солдатской теплушке. Солдаты кормили меня тшёнкой, я танцевал для них цыганские танцы. В Соль-Илецке солдаты сказали мне , что в Караганду теперь ехать надо по другой ветке. Милиционеру дежурившему на перроне, сказали чтобы он посадил меня на карагандинский поезд. Но милицыонеры отвели меня в детский приют. Детские дома в послевоенные годы были переполнены детьми, оставшимися без родителей. Но продуктами питания снабжались плохо. В цыганском таборе было сытнее. Дождавшись весны из детского дома я ушёл. Милиция раз пять снимала меня с крыш вагонов и помещала в детские приюты. Так я добрался до Чимкента. Там моё бродяжничество закончилось. Я был «копия своей мамки»-родной сестры тёти Зины. И тётя Зина меня узнала. Оказалось, что в Караганду мне ехать не надо. Моего папки там уже не было. Потеряв продовольственную карточку, он умер от голода. У тёти Зины своих детей не было и она оставила меня у себя. Тётя работала на швейной фабрике и устроила меня на свою фабрику учеником мастера по ремонту швейных машин. И заставила ходить в школу рабочей молодёжи. Совсем не далеко от Чимкента был Ташукент. Который . почему-то называли городом хлебным. После похорон тёти Зины я решил наведаться в тот загадочный город. Добирался испытаннывм способом- в товарном вагоне. В Ташкенте из вагона не вышел- на перроне было много милиции. Так я оказался здесь- в Алмазаре.
Через Алмазар проходить Большёй Узбекский тракт- до 1970го года единственная шоссейная дорога между Ташкентом и пограничным городом Термез. По обе стороны тракта, на протяжении 20 километров, наполняя атмосферу ароматом зреющих яблок-сады совхоза.Через ограду дворов алмазарцев свешиваются янтарные гроздья винограда, источая тёплые запахи солнца, золотятся персики. У Валентина создалось впечатление будто он нечаянно попал в край несметных сокровищ, будто живут здесь небожители. Поэтому мысль о возвращении в город стала казаться ему кощунственной.
Насосная станция, куда определил я Валентина, находилась между оградой животноводческой фермы и не большим посёлком животноводов. На ферме дояркой работала не замужняя женщина Люба. Возвращаясь с дойки, Люба заносила Валентину парного молока. Потом забрала его на свою на свою жилплощадь. В том же году для снабжения животноводства питьевой водой было закончено строительство артезианской скважины и двухквартирного дома для её операторов. Валентин дал согласие на обслуживание и артскважены.
Чета Подавинниковых заняла новый четырёх комнатный дом. Санитарную зону вокруг артскважины можно было использовать как приусадебный участок. Валентин, не имевший ни какого представления о сельском хозяйстве, под руководством Любы, стал втягиваться в быт сельского жаителя. Санитарная зона артскважины облогородились зеленью кормовых культур, дворовые постройки заполнились живностью, персики и гроздья винограда говорили о благополучии обитателей подворья. Люба родила Валентину дочку Аннушку и сына, названного, в память об отце Валентина, Иваном.
Об Аннушке, моей крестнице, много говорить не буду; она нам и в детские годы хлопот не доставляла и замужем наслаждается семейным счастьем. Но вот с Иваном…с Иваном у нас не всё шло гладко.
Ванька ещё в шестилетнем возрасте сдружился со скотниками. Научившись у них водить трактор обслуживающий нужды животноводства и крыть матом непослушных бурёнок, ни чему другому учиться не хотел. Как мы с ним ни бились , после третьего класса в школу не пошёл. Трактор да животные стали его делом. Скотники были непьющими и Ванька к выпивке остался равнодушным.Ближайшим соседом нашей МТФ было хлопководческое хозяйсиво-колхоз им. Будённого.Члены этого колхоза на своих подворьях выращивали виноград, торговали вином и пьянствовали.
. Так было до прихода на должность председателя колхоза Кондрата Матьвеевича Саулькина. Став во главае «пьяного колхоза» Саулькин создал для колхозников условия приличного заработка и убедил население ликвидировать свои виноградники. Всего пять лет потребовалось Саулькину на то, чтобы колхоз имени Буденного стал колхозом миллионером. Желающие жить и трудиться в бывшем «пьяном» поселении становились в очередь.
Едва достигнув семнадцатилетнего возраста Иван Валентинович надумал жениться. Кондрат Матьвеевич, проведав, что Иван берёт в жёны одну из красавиц его колхоза, решил, что наш Ванька ему нужнее, чем садвинсовхозу. Свадьба отгремела за счет колхоза имени Букдённого, Молодожёны в качестве свадебного подарка получили в собственность дом из жилого фонда колхоза.
Казалось бы всё: судьба , за загублпенное детство, с Валентином рассчиталась полностью, но нет! старуха , та, что в чёрном капюшоне и с косой в руках, вспомнила о чёрной метке и, не позвалив дожить до пенсии, лишила Валентина жизни. Врачи константировали рак желудка. Годы бродяжнечества не прошли моему другу Валентину даром.
Наступило последнее десятилетие 20го века. Узбекистан встал на путь капиталистического развитья. Передовое хлопководческое хозяйство республики с годовыми доходами в три миллиона рублей развалили. Герой социалистического труда Кондрат Саулькин переехал нап ПМЖ в Сибирь, я вернулся на свою отчину в Оренбург. Как проходит теперь жизнь Ивана Валентиновича -не знаю. Надеюсь, что свою чёрную метку отец в наследство ему не оставил. УРОКИ ШТРАФБАТА. Название горной речки созвучно со звуками издаваемыми пернатой мелочи---Чирчик. Звучит умиротворяюще. Но звучание это обманчаво. Прорвавшись через ущелья и теснины, мимоходомоплевав холодной пеной стены Ташкента, Чирчик с рёвом дикого зверя мчит свои воды к руслу судоходной реки Сыр Дарьи. .
Жарким летом снега в горах интенсивно таят. Русло реки не может вместить в свои берега изобилие вод, левый берег уходит под воду. И только верхушки тгайного леса , чернеющие над поверхностью вод,скажут вам о том, что под их поверхностью не солёное дно Аральского моря, а плодородная. полная жизненных сил, почва.
На правом берегу Чирчика находится селение Резинка. Поселение получило такое название потому, что его обитатели выращивают каучук-сырьё для производства резины.
После схода полых вод тугаи наполняются голосами птиц (чирикают воробьи, воркуют голуби, щебечут синицы). Жители Резинки ночами слушают песни соловьёв и плач шакалов. Русло Чирчика и его заводи кишат разнообразными породами речных рыб, а улицы посёлка каучуководов— человеческой молодью. В гуще этой людской поросли рос и набирался сил паренёк с исконно русским именем Ванюшка — Ванька Потапов. Ванька в речке удил рыбу, в тугаях гонял лис и шакалов, ночами лазил по чужим садам, участвовал в набегах на виноградники соседнего колхоза и пил самодельное вино. Одним словом, Ванятка рос шкодливым романтиком.
В 1941 году началась Великая Отечественная война. Ваня был рослым и крепок телом. Это помогло ему скрыть свой возраст и добровольцем уйти на войну — защищать Москву. Однако климат в Подмосковье не такой, как в Ташкенте. На морозе под 40 градусов зябко. Ване захотелось погреться под жарким узбекским солнцем, захотелось к маме. А как?! Только через госпиталь. Ну, Ваня взял, да и прострелил себе руку повыше локтевого сустава.
После госпиталя — военно-полевой суд. Учитывая возраст Вани, расстрел заменили штрафбатом. Командование штрафного батальона Малолетка Ваню в штурмовую роту не послало, определило заряжающим гвардейского миномёта "Катюша". А "Катюша" как воевала? Даст залп — и тут же меняет позицию. Вражескиекие снаряды рвутся уже на пустом месте.Конечно, через стужу , и суровый армейский быт Ивану всё же пришлось пройти. С войны Иван вернулся без единой царапины на теле. А шрам на руке говорил о том, что воевал.
Моя двоюродная сестра Клава в конце 1947 года, оставив свой родной колхоз имени Валерия Чкалова (село Бурёнино), уехала в Среднею Азию. Там и встретила она самострела Ваню.
В среде моих сверстников особой популяностью пользовались моряки. Матросов, вернувшихся с войны живыми, в Бурёнино было три. Четвёртым стал участник боёв на Малой земле Александр Юрченко. Александр имел ранения и контузию. Но это, быть приличным работником колхоза, ему не мешало. Геройский краснофлотец женился на Завяловой Фросе и увез её в том же, 1947, году в Ташкент. Однако перемена климата пагубно повлияла на психику Саши. Фрося повезла Сашу в Москву на лечение. По пути заехала в Бурёнино--навестить своих родителей.
На Александре теперь не было ни ватной телогрейки, ни кирзовых сапог, ни валенок.Теперь на нём была чёрная шинель, сверкающие чёрным лаком штиблеты и фуражка с лакированным козырьком. Ни дать ни взять командир какого-нибудь торпедного катера. Только вот без кортика... Зато на груди болтался карманный фонарик, и в руках была железная трость.
Был канун праздника Октябрьской революции, после торжественного собрания -- танцы. Саша пригласил на танец Аню — жену Чапрасова Михаила, позволил себе лишнее. Аня стала визжать и биться в руках у Саши. Муж вмешался. Краснофлотец Михаилу исполосовал ножом ватник, потом пошёл по залу бить тростью стёкла керасиновых ламп освещавших зал.. Ни молодые ребята, ни мужики, увешанные медалями, не решились утихомирить буяна. Хотя видели, что нож у Саши сапожный, т.е. с коротким, заточенным наискось, лезвием.
Получилось так, что одновременно с Сашей приехали и Клава с Иваном, привезли с собой груши, виноград и рис. По случаю праздника тётя Ефимия напекла пирогов. Пришёл проведать своих бывших земляков и Саша.
Накрыли стол. Саше угощение не понравилось. Хлестнул по тарелкам тростью. Стал требовать плова. Семён Самойлович, отец Клавы, вышел во двор позвать сына Тихона. Когда они вошли в комнату, Саша уже лежал на полу со связанными руками. Ни геройский вид Саши, ни молва о его неукротимости, ни его трость Ивана не испугали.
Прожив в Узбекистане 15 лет, семья Потаповых переехала в Оренбург. У них был сын Володя. Когда Володе исполнилось 17 лет, друзья его-как будто бы случайно, убили. (На самом деле –конфликт возник из-за девчонки).
Потеря единственного сына, как сказали бы теперь, сбила родителей с катушек. Оба стали пить. Заливали своё горе так, что Насте, старшей сестре Клавы, приходилось принимать крутые меры. Стр16
На 79-м году жизни Клава умерла. Иван Сергеевич осиротел. Во всём подлунном мире у него никого из близких людей не осталось. Моя дочь Галина взяла Ивана Сергеевича под свою опеку.
Иван Сергеевич на протяжении семидесяти лет курил самые злые,(зато дешёвы) табаки, не менее двадцати лет был в добровольном рабстве у "зелёного змия". Много ли найдётся людей, способных победить свои многолетние привычки? Иван Сергеевич смог. С куревом и пьянством завязал в один день. Не пил и не курил в продолжении 12-ти лет.Умер на 92-м году жизни.
Иван Потапов спасовал перед московскими морозами, из-под каблука Клавы выбраться даже и не пытался, но назвать его слабаком у меня как-то не получается.
НАШИ МАМЫ
До начала пятидесятых годов сельское население не могло покинуть колхоз и выехать в город. В городах была паспортная система. Жителям колхозного села паспортов не выдавали. А без паспорта-куда ж поедешь! Но послевоенное лихолетье закончилось. Страна из разрухи вышла. Паспорта колхозникам стали выдавать, не спрашивая на то согласия у руководства колхозов. Сельская молодёжь в поисках лучшей жизни потянулась в промышленные районы страны.
Семейство нашей соседки тёти Шуры Щербининой всем своим составом снялось с родового гнезда и подалось в Среднюю Азию. Обосновавшись на новом месте, тётя Шура предоставила кров и моей старшей сестре Клаве. Летом 1954-го года, с бумагами, свидетельствующими о восьмиклассном образовании, и я подался в южную сторону.
В Сорочинске железнодорожный вокзал гудел, как пчелиный улей во время активного медосбора., Дяденька в красной фуражке (я тогда ещё не знал, что это дежурный по вокзалу)чтобы пройти на перрон, должен был перешагивать через тела людей, и их, упрятанные в мешки и деревянныне чемоданы, пожитки.
Достать билет на пассажирский поезд не было никакой возможности. Поезда, трогаясь с мест своего формирования, уже были забиты пассажирами. Люди ехали на крышах и в тамбурах вагонов.
Кроме пассажирских поездов, между Куйбышевым и Ташкентом курсировал ещё и почтово-багажный. В его составе было три пассажирских вагона. Этому поезду народ почему-то присвоил имя Алексея Максимовича Горького.
"Максим Горький" по пути следования кланялся каждому встречному столбу, у каждой встречной шпалы спрашивал разрешение на дальнейшее следование. Поэтому его вагоны редко когда видели транзитных пассажиров. Народ считал, что лучше двое суток бесплатно дышать свежим воздухом на крышах курьерского поезда, чем за деньги неделю париться в душных вагонах "Максима с Горького".
В Сорочинске я кантовался пять суток.. Пристанционные клопы высосали из меня столько крови, что я стал бледным, как узник казематов острова Иф. И я решил: лучше долго ехать, чем долго кормить своей кровью клопов. "Максим Горький" был несказанно рад такому моему решению.
Я наживал синяки на жёсткой второй полке мерно покачивающегося вагона. За окном проплывали телеграфные столбы с сидящими на их верхушках большими степными птицами —беркутами, медленно вращались, вызженные солнцем степи Казахстана.
Где-то в районе Казалинска тоскливые степи сменились бескрайними, подступавшими к железнодорожнодорожной насыии, водами, вышедшей изберегов реки Сыр-Дарьи. Чугунка в те годы была одноколейной. "Максим Горький" подолгу стоял на полустанках, пропуская мимо себя как встречные, так и попутные поезда. За время стоянки я успевал вдоволь насладиться прохладой придорожных вод. Дикие утки, уступая мне место подле насыпи, отплывали на три-четыре метра и, погрузив головы в лоно прозрачных вод, хватали широкими клювами проплывавшую мимо них живность. Над гладкой водной поверхностью, будто поплавки рыболовных сетей, покачивались их серые гузки. А я, приняв позу ленивой щуки,, наблюдал за стайками полупрозрачных мальков рыб, мельтешивших перед моими глазами.
Нынче, путешествуя по железной дороге, мы начинаем ощущать движение только после того, как состав выкатится за станционную стрелку. В прежние времена на то, чтобы сдвинуть состав с места, у локоматива не хватало мощей. Использовался эффект домино: машинист толкал вагоны в сторону, обратную движению, и, пока лязг буферов катился в хвост состава, резко бросал машину вперёд. Громкий мат пассажиров был следствием тех манёвров.
Обычно люди в пути, кто с помощью карт, кто с помощью бобов, стараются предугадать своё будущее. Мне гадать нужды не было, я и без гаданья знал, что жить буду у двоюродной сестры Насти, из Ташлы переехавшей в какой-то город Янгиюль и, вместе с её сыном Колькой, буду на вагоноремонтном заводе, осваивая профессию фрезеровщика. Поэтому был безмятежен, и бессонница меня в дороге не мучила. На каком-то разъезде при манёвре машиниста я так треснулся головой о перегородку вагона, что Морфей, прикайфонувший на моих ресницах, с перепугу, шарахнувшись о противоположную перегородку вагона, вылетел в окно.
С нижний полки до моего сознания стал доходить разговор. — Эх, подруга,знала бы ты, как мне достались мои детки-обревелась бы, — послышались всхлипы. — Что же такого особенного было в твоей жизни? — в голосе говорившей послышались нотки сомнения. — Расскажи! — Рассказала бы, да уж больно вспоминать горько и рассказывать стыдно. — А ты всё-таки расскажи. Авось полегчает. А насчёт того, что стыдно, так я скоро сойду, и вряд ли когда мы снова встретимся. — Ну, ладно, только ты на меня не смотри.
Мне, наверное, надо было дать понять женщинам, что в вагоне есть посторонний, но тогда они засмущались бы, и слёзы рассказчицы остались бы невыплаканными. Поэтому я затаился, будто летучая мышь в чулане. Рассказчица, помолчав минуту, то ли собираясь с духом, то ли обдумывая, с чего начать, заговорила: — В войну я жила в Ташкенте. В те годы приезжих в городе было, наверно, больше, чем коренных жителей. В базарные дни к прилавка сквозь голдящею на разных языках, толпу было не протолкнуться. В один из таких дней с меня срезали сумку с продовольственными карточками. Конечно, овощи и фрукты на базаре покупались без карточек. Только без хлеба на одной капусте долго не протянешь.
Соседка Катька, увидев моих детей, сказала: "Пока ты получишь новые карточки, кормить тебе будет уже некого,-- дала совет,- иди, говорит, на Бешагач, ты там, наверно, бывала и скульптуру девушки с веслом видела. И скамейку около той скульптуры знаешь. Вот иди и садись на ту скамейку. К тебе подойдёт мужчина. Предложит помощь. Чай, не красна дева, сама знаешь, за что.
Ближе к вечеру ко мне на скамейку подсел мужичонка, пахнущий укропом и солёными огурцами. Сговорились мы с ним за три килограмма риса. Мужичок в энтом деле оказался человекам опытным, только больно уж слабым. Закончив процедуру скачек, мой наездник сказал: "Иди, подмойся!" и втолкнул меня в дверь смежной комнаты.
Влетев в комнату, я упала на пол. Хорошо, что на полу был расстелен толстый ковёр. Поднимаясь с ковра, я встала на четвереньки. Тут на меня, с рыком, накинулась какая-то зверюга. Я почувствовала, что в меня входит что-то твёрдое, как капустная кочерыжка. Повернув голову, увидела огромную морду собаки, пасть, полную белых зубов, и красный язык, свешенный набок. Стоило мне шевельнуться, раздался угрожающий рык зверя. Хозяин крикнул: "Не дёргайся — порвёт! — Затылком я чувствовала горячее дыханье зверя, на маю голую спину стекала слюна псины, меня сковал страх. Я боялась шевельнуться.
Когда псина соскользнула с моей спины, я голая рванула в коридор. Меня тошнило, от меня пахло псиной. Мой благодетель подал мне моё платье и сказал, "Возьми свой рис". Я хотела крикнуть: "Жри сам!", но говорить не могла. Обида и ярость душили меня.
В трамвае народу было немного. Я осталась стоять на задней площадке. Но пассажиры, казалось мне, чувствовали запах псины и с недовольством поглядывали в мою сторону. Если бы не думка о детях, утопилась бы в Анхоре. Но мои детки голодали, и я снова села на ту скамейку. — Когда дети подросли, — уже сквозь рыдания продолжала рассказчица, — сын Катьки открыл им тайну их благополучного существования. Мои дети стали меня презирать.
Сначала отказались садиться со мной за один стол, потом и вовсе ушли из моего дома. Теперь я совсем одна и на прощение деток уже не надеюсь.
"Максим Горький", решив передохнуть, тормознул на полустанке с мягким, милым названием "Чили". Женщины пошли осматривать столы с выложенной на них снедью. Воспользовавшись их отсутствием, я перешёл в другой отсек вагона.
Если бы собрать все слёзы выплаканные детьми, имевшими несчастье родится в предвоенные годы и слёзы овдовевших женщин, воды Аральского моря показались бы пресной лужей.
Весть об окончании войны принёс мне Витька Черемисин. На попечении мамы была небольшая отара ценных мериносовых овец. Овцы на опушке берёзового колка пощипывали, только что выбравшуюся на белый свет, травку. Мамка с тётей Шурой сидели на зелёной лужайке, залитой весёлым светом майского солнца. Сияя всеми веснушками от счастья, подлетел я к мамке: "Мамка, война закончилась!" — выпалил новость. Вопреки ожиданиям, на лицах матери и тёти Шуры отблесков счастья не увидел.
Причину их апатии понял позже: знали они, что им их красавцев-мужей победа не вернёт, а всякие дяди Вани и Григории Степановичи как «мурдовали» их, так и будут «мурдовать».
В те годы каждый трудоспособный житель села обязан был в течение года выработать не меньше ста сорока трудодней. Тот, кто не укладывался в этот минимум, становился кандидатом на поездку в город Горький. И там, выбагривая из реки набухшие водой брёвна, в течение года смывалть с себя позорное звание "тунеядец". А кто в бригаде распределяет работы? Бригадир. То есть Иван Тимофеевич или Григорий Степанович. Будут у тебя к концу года те самые сто сорок трудодней или нет, зависело от того, на какую работу они тебя поставят. Правда, пошлют ли тебя в город Горький, было ещё вилами на воде писано. Колхозу самому нужны были рабочие руки. Имелась и более веская причина, делающая вдов покорными исполнительницами прихотей бригадиров.
У вдовушки малые детки в нетопленной избе стынут. У неё голодная коровушка мычит в хлеву. Чтобы привезти дрова из леса или сена с дальнего луга, вдове нужен транспорт. К кому пойдёт она со своими заботами? К бригадиру! Потому как всем гужевым транспортом и всей тягловой силой в колхозе распоряжаются бригадиры. И вот, проникнувшись заботами вдовы, её бригадир Иван Тимофеевич говорит: "На этой неделе ничем я тебе помочь не смогу. Надо ж дать!" А у вдовы детишки в стылой избе. За неделю они и заболеть от переохлаждения могут. И коровёнка с голодухи к концу недели на ноги вставать перестанет. Вот она и решается — раз уж надо дать, так придётся. —Ты, Ваня,-говорит она своему патрону,- нынче вечером к моей соседке Шуре приходи. Её свекровь нынче ночью моим детям сказки рассказывать будет. А кто же не знает: где интим — там и беременность, где беременность — там и аборты.
Аборты в те годы были под строгим запретом. Поэтому женщины делали их друг другу сами. Если операция и не заканчивалась летальном исходом, то всё равно страдания абортированной были ужасны.
Чтобы мы не видели страданий матери, чтобы не слышали её воплей, тётя Ефимия забирала нашу мамку на время «недуга» к себе домой. Нам говорили, что у мамки сердце разболелось. Из-за мамкиной "сердечной"болезни мне приходилось сносить обиды со стороны родственников дяди Вани. Интим между чужими друг другу людьми был делом позорным, и сверстники мои с моим честолюбием не считались.
Один бесшабашный парень, Пашка Абаимов, подбивал клинья к моей двоюродной сестре Нинке. Стремясь добиться моего расположения, Пашка подарил мне свою финку. У ножа была красивая рукоятка из цветного плексигласа. Но финку в кармане я носил не для того, чтобы перед ребятами хвастать. Я вынашивал план мести. При мне было дядей Ваней сказано, что на войне только дураки умирают, а кто по умнее, домой живыми возвращаются. Поэтому, считал я, дядя Ваня заслуживает смерти. Я хотел, за страдания моей матери , и за поношение чести моего отца, мстит.
Я понимал, что с дядей Ваней мне не справиться. Поэтому так размышлял: выберу момент, когда можно будет подойти вплотную, суну дяде Ване финкой в живот. От боли он согнётся, и тогда через его спину всажу финку в его поганое сердце. А когда дядя Ваня будет подыхать скажу: "Дураки умирают не только не войне, но и дома тоже!"
Через неделю Пашка догадался, что для пятнадцатилетнего --пацана финка — плохой подарок, и финку у меня забрал.
Я что-то уже понимал и на свою мать не злился. А вот Колька Железнов прощать не умел, но мстил своей матери: постоянно хамил ей, а когда подрос, начал пить. Потом в Жигулёвскуехал.
Уважаемый читатель, грязь зти страницы я вылил не потому что, горю желанием мёд побед подпортить ложкой дёгтя.. Я поднять наших мам на высшую ступень пьедестала хочу. Хочу, чтобы жертвенность наших матерей, как и доблесть наших отцов, была видна самым дальним их потомкам.