Безногий
Агафья, жена русского солдата первой мировой, приехала из псковской деревни, чтобы заработать на хлеб и поесть апельсинов, которые хозяева покупали в магазине Елисеева, что на Невском, и - из то ли одобрения, то ли из доброты души- давали ей эти маленькие солнца. Скорее всего, они были хорошие люди и благодарили ее за старательность и услужливость, и ходили в церковь по выходным, молясь и крестясь, как умалишенные, но служанку не забывали и отдавали ей эти апельсины, считая внутри себя, что это - отпущение грехов.
Агафья говорила, что генерал - хороший человек, платит исправно и низостей по отношению к ее природной красоте не позволяет. И руки не распускает, а, наоборот, всегда кланяется, здоровается и предлагает чашечку чая - из большого пухлого самовара -с булочками с маком и вареньем.
Солдат приходил.
Снимал походную пыльную куртку, пропахшую окопами и порохом немецких орудий, обстреливающих русскую армию.
Они удалялись в маленькую комнату для прислуги со смешными обоями в цветочек, и все происходило так, как обычно происходит у молодых людей - появились в результате три дочки и два сына.
Сколько увольнений - столько и детей. Во как!
Пришла революция!
Всех выгнали, а Агафью сделали членом Реввоенсовета.
Не очень-то она этого хотела.
Но и некого туда и поставить было даже!
Пустыня...
Все буржуи, как тогда понимали, смылись за рубеж с толстыми чемоданами, набитыми бриллиантами, чековыми книжками, фамильным добром.
Дамочки в лайковых перчатках от ужаса нюхали кокаин, курили тонкие пахитоски и читали друг другу Северянина.
"Это было у моря, где ажурная пена,
Где встречается редко городской экипаж...
Королева играла - в башне замка - Шопена,
И, внимая Шопену, полюбил ее паж.
Было все очень просто, было все очень мило:
Королева просила перерезать гранат,
И дала половину, и пажа истомила,
И пажа полюбила, вся в мотивах сонат.
А потом отдавалась, отдавалась грозово,
До восхода рабыней проспала госпожа...
Это было у моря, где волна бирюзова,
Где ажурная пена и соната пажа."
Кончалось это быстро. На таможне.
При пересечении границы все отбиралось матросами в бушлатах, пахнущими махоркой и грязными трусами, но с озаренными глазами безумцев без смирительных рубашек, которых обидели, но не наказали.
Дамы гасили пахитоски, чемоданы вскрывали, и наступала, по их мнению, социальная справедливость.
Никто никому больше не отдавался - было тупое изнасилование.
Причем, так! Без даже признаков вкуса и особого желания-просто по гендерному стилю, чтобы было! А нам за это ничего не было. Тупо, с серьезным видом, по-шпански. Чертовы буржуи-так вам и надо!
Матросы трясли черными маузерами перед их испуганными лицами, тетки с пахитосками рыдали и срывали с рук черные ажурные перчатки от изумления и душевного волнения.
И в нос им бил уже не запах кокаина или духов "«Товарищества высшей парфюмерии А. Ралле и Ко" или подобного, а смрад ствола, только что отстрелявших пистолетов.
Агафья не долго сидела в Реввоенсовете.
Ей как-то там было невесело, даже грустно, в силу того, что главный по шайке - самый вооруженный идеями Карла Маркса- стал ее щупать за попу, а ей, с пятью детями дома, это уж как-то было совсем ни к чему! Его сьют и черные панталоны, желтые зубы с " Беломором" наводили на нее чувство постоянной тошноты.
Это был перебор! Торжество социальной справедливости!
Тут не пахло и корками от апельсинов генерала и даже казацкими наездами, где ей перешибли почки, когда она с красным флагом вышла на демонстрацию.
И не соответствовало ее питерскому стилю.
Так что пошла она, ветром палимая, на завод, который производил оружие и работала там до исступления, не замечая, где осень, где лето, где весна, и когда зима-только за детишками смотрела, чтобы подонками и шпаной не стали.
Так жизнь и текла… Как дым из печки, где уже остывают угли.
В 37-м году средняя дочь была обвинена во вредительстве за то, что хотела ввести новую технологию в оборонной отрасли. Что-то там не срослось на производстве. Что-то не взорвалось или не разорвалось. Искали виноватого.
Нашли!
Простую питерскую девчонку. Пришла домой - повесилась. Она знала, что ни в чем не виновата! Вынули из петли.
Агафья вовремя вернулась с работы и увидела ее, висящую, как сухая и кислая вобла в Одессе на привозе. Вытащила! Облила из ведра холодной водой. В лицо, шею - три ведра ледяной питерской воды.
Выжила!
А потом получила медальку Выставки Народного Хозяйства за достижения в области оборонной промышленности и получила желтую грамоту за успехи в труде.
Но голова у нее тряслась после всю жизнь, и все над нею смеялись…
А вы попробуйте засунуть голову в петлю и повисеть на крючке от люстры за достижения в народном хозяйстве и за творчество?!
Посмотрим, какой у вас будет имидж!
Смешно? Не правда ли?
Началась война, оборона Ленинграда.
Немцы подошли уже на порог, к Пулково, и обстреливали крупповскими пушками город, который был беззащитен, как барышня в маленькой смешной шляпке.
Только Балтфлот шарашил их залпами орудий с кораблей. Матросы, мокрые от пота, только успевали подкатывать снаряды и заряжать пушки.
Но это не помогало!
Агафья собрала парней и сказала:
- Мы их сюда не приглашали, чтобы там не говорили.
Я этих историков не ведаю.
Но я их сюда не звала!
На передовой они сидели в окопе, обнявшись, и сверху на них летели бомбы градом.
"Юнкерсы" на бреющем полете обрушивали свои подлые шуточки - типa бомб, пулеметных очередей- на простых смешных питерских ребят с длинными, даже не обритыми, юношескими челками, которые висели у них, лишь подернутые легким инеем от первых заморозков, которые и не знали, что такое война.
Они хотели жить и любить, пить пиво и заигрывать с девушками.
Тут приказали:
-Немцы идут! Смотрите! Идем в контратаку!
Они встали и пошли-побежали!
Жалкие.Ничем не вооруженные люди.
Вторым взрывом они упали на болотистую питерскую землю, поросшую полу-промерзшим зеленым мхом и отцветшими и опавшими ягодами брусники.
Один в землю ртом. Второй сверху на него.
Два брата.
Один сказал, увидев другого полностью в крови,
-Вставай, братка, вставай!
И пошутил:
- Еще не кончен бал и не погасли свечи!
Ну, так поржал по-питерски, как положено.
Брат тащил его до медсанбата, кровяная дорожка тянулась сзади, как змея, и он отпихивал ее ногой, как гадину, и не обращал внимание на атакующие "Юнкерсы", обсыпающие их очередями, и даже видел глаза немецких летчиков в кожаных шлемах, смеющихся над ними, будто они были двумя жалкими насекомыми, совершающими свой нелепый переход в никуда.
Они для них были дерьмом!
Серьезный и уставший врач посмотрел, снявши запотевшие черные круглые очки, и вздохнув, сказал уже даже апатично:
- Ампутация обоих ног и переливание крови.
Так и произошло…
Агафье привезли безногого сына…
Она не знала, что сказать? Что cделать? Она, член Реввоенсовета, подошла к иконе и помолилась. Это единственное, что она могла.
Три его сестры собрались и заплакали, увидев этот обрубок, который еще недавно был таким стройным, нежным и ласковым парнем , и на него заглядывались все девчонки, и все завидовали им, что он такой красавчик...
Врачи сказали Агафье:
- Вы с этим никак не справитесь с вашей трехсменной работой!
Мы предлагаем отправить его на Валаам.Там есть интернат для подобных случаев. Поберегите себя и детей, а там мы сделаем все, что можем.
Катер приплыл между скал, подавляя своим дымом утренний туман.
Носилки вынесли. Он смотрел на небо. И ничего не видел.
На острове была тишина.
Торчали безымянные черные, изъеденные дождями и временем кресты.
Без имен, без фамилий, без званий.
Шел колокольный звон из монастыря, тихий, но оглушающий, по поверхности серой ладожской воды.
Только пара-тройка больных из лепразория ,с оторвавшимися от болезни конечностями, вылезла поглазеть, что тут происходит.
Им было интересно, потому что других событий у них не было, кроме звона колоколов.
Агафье, на старости лет, когда ей уже ничего не надо было и все-равно, дали отдельную квартиру - за нагайки от казаков и отбитые почки и ,как члену Реввоенсовета.
Только один возникает вопрос - кто безногий?
Я или он?
Ответьте себе сами!