Баба Маня огорода никогда не сажала, ссылаясь на нездоровье. Сердобольные соседи по доброте душевной поначалу помогали ей вспахать землю колхозной лошадью и посадить картошку. Однако до прополки у бабы Мани руки не доходили, и лебеда вольно разрасталась на задворках её избушки, позволяя местным пацанятам беспрепятственно играть там в прятки и казаков-разбойников. Лишь несколько одичавших вишен росло в траве рядом с покосившимся её крыльцом.
Но, как удивительно мне бывало, когда с блюдом молодой картошки, которую чуть начинали подкапывать, какая-нибудь соседка торопилась к ней – угостить. И огурчики малосольные, и горбушку удачно выпеченного хлеба, и стаканчик поспевшей чёрной смородины – всё несли ей отведать.
- За что? – спрашивала я маму. - Почему нам, к примеру, не несут?
- За доброе Слово! Оно дороже денег. Люди сами на доброе слово скупы, а услышать его не прочь. Вот и тянутся к бабе Мане на скамеечку. Да и бедная она, нет у неё ничего. Каждая хозяйка, у которой хотя бы есть сад-огород, рядом с нею уже чувствует себя состоятельной. От щедрости душевной почему не поделиться, не угостить?! - И шёпотом добавила: - может, отчасти и от тщеславия, все мы – не без греха. А она обязательно заплатит… добрым словом.
Скамеечка бабы Мани со спинкой затейливой резьбы, что когда-то изготовил и вкопал ещё её отец, плотник дед Иван, была на нашей улице чем-то вроде клуба. Как правило, с раннего утра на ней появлялась хозяйка, чтобы полынным веничком навести вокруг неё порядок. Затем,неторопливо и внимательно осматривала она улицу и окликала которую-нибудь из соседок, пробегающих мимо по бесконечным делам своим. И та, польщённая вниманием, готова была на минутку-другую присесть, чтобы перекинуться словом, услышать какую-нибудь новость, а то и поделиться своей.
Всё интересовало бабу Маню: и вывелись ли гусята, и сколько штук; кто сшил так удачно платье, и сколько заплачено; будут ли делать поминки в «годины» матери и не нужно ли помочь перебрать крупу…
Случится покойник – за бабой Маней! И обмыть поможет, и ночь у гроба посидит, почитает и тихонько поплачет.
А главное, баба Маня наперечёт знала и помнила по именам всех ребятишек на улице нашей, включая новорождённых. Своих детей у неё никогда не было. Но с каким интересом и как подробно расспрашивала она матерей о малолетних достижениях крох. Не забывала поинтересоваться и школьными успехами. А на случай отчаянного невезения в учёбе бывал у неё припасён пример, как из одного её никудышного знакомого вырос большой начальник.
И с малышами она говорила по-взрослому. Всплёскивая руками, искренне удивлялась, что мальчишка научился читать. Шаркая обрезками валенок, бежала за газетой, просила разобрать крупно напечатанное название, а заодно уж и сосчитать количество планок штакетника в её покосившемся заборе. Счастливая мать, волнуясь, шевелила губами за своим первенцем. И так обе радовались – не пересказать!
- Давай-ка, я подержу, пока ты отнесёшь свои сумки, - брала она с рук матери какого-нибудь увесистого карапуза. И та благодарно бежала налегке домой, чтобы возвратиться через несколько минут со сдобной лепёшечкой для бабы Мани, которые пекла нынешним утром.
Я и сама попадала под её очарование. Когда на вопрос, что новенького в школе, ответила, что учили горы и самая высокая – Джомолунгма, она сокрушённо покачала головой и подивилась:
- И всё детишкам выучить да запомнить! Как ты назвала… Джома… Бог с ней! И высота, как до Слепцовки нашей. Ой-ой-ой!