Следующий год моего обучения ознаменовался переездом в район станции метро «Молодежная», где я снимала уже целую комнату в двухкомнатной квартире. Ее хозяйкой была древняя старушенция Эмма Борисовна, которая сильно печалилась о своей бывшей квартирантке, вынужденной съехать от неё из-за скоропалительного замужества. Выслушивая рассказы о царящей в этом доме прежней идиллии, о беседах перед сном о прошедшем дне и задушевном утреннем чаепитии на кухне, я заранее сожалела, что не смогу помочь Эмме Борисовне справляться с ее одиночеством и играть в эти игры плюсом к ежемесячной квартплате точно не буду.
Однако жизнь Эммы Борисовны была не настолько одинока, как это ей представлялось, так как ее единственный сын Яша аккуратно ее навещал. Это мероприятие намечалось заранее, долго предварительно обсуждалось по телефону, согласовывалось меню, она готовила фаршированную куриную шейку, их национальное еврейское блюдо, или что- нибудь ещё и в назначенный час Яша, главный режиссер еврейского драматического театра, появлялся в сопровождении примы театра и по совместительству его любовницы, Валентины. По какой причине к маме на обед привозили не законную жену, а любовницу, меня совершенно не интересовало, как, впрочем, и все остальное, связанное с этим семейством. Но зная скверный характер Эммы Борисовны, догадаться о причинах было не сложно.
Мой день начинался ранним уходом в институт, который располагался на другом конце Москвы на Ждановской, а заканчивался или гулянием по городу в компании подруг, или вечернем спектаклем в одном из многочисленных театров столицы. Никаких особых театральных предпочтений у нас тогда не было и мы жадно смотрели все подряд от классических МХАТовских постановок до спектаклей в маленьких камерных залах, одновременно и формируя в то время свои будущие пристрастия. Свободное время, благодаря имеющейся в моем распоряжении отдельной комнате, я посвящала сочинительству песен.
Это был 1982 год. Мы жили в Советском Союзе. Жизнь была стабильной и серой, как единственно принятый среди населения цвет одежды тех лет. Модель нашего мира держалась на китах, которые, казалось, были там пожизненно и ничто не должно было нарушить это равновесие. Однако неожиданно один из китов взял и умер, как самый обыкновенный человек, и мир при этом не перевернулся, а остался на месте. Это было странно. В тот день не остановилось метро, солнце продолжило светить и я наблюдала за этим с интересом. Единственным изменением в графике дня обычных людей были траурные митинги, на которых все должны были присутствовать в связи с ситуацией. За неимением других вариантов, там зачитывали одно и тоже официальное сообщение о смерти товарища Леонида Ильича, проходила минута молчания, давались заверения в еще более тесном сплочении народа в эти тяжелые для страны дни и все расходились по своим местам.
Траурный митинг в нашем институте собрался в актовом зале, огромном по размерам, но при этом тем не менее не рассчитанном на всех учащихся института разом, поэтому придя позже всех наша группа вынуждена была встать в проходе между рядами. Ректор института Олимпиада Васильевна зачитала текст дня и попросила всех почтить память главы государства вставанием, затем в знак окончания минуты молчания скомандовала:
- Прошу всех садиться!
Мы по-прежнему стояли в проходе и наш отличник Мишка негромко, но очень отчетливо отозвался на это:
- Спасибо, мы постоим.
Часть зала взорвалась хохотом.
Эмма Борисовна иногда выползала погулять вокруг дома, собираясь при этом, словно в опасную полярную экспедицию, не меньше. На листке бумаги она писала свои имя, фамилию, номер телефона сына и домашний адрес. Словом, она стремилась максимально облегчить участь нашедших ее одинокий труп, что со стороны смахивало на полную клинику. Единственным партнером по таким гуляниям была её соседка Макаровна, которая почему- то терпела ее выходки, но которую, в свою очередь, терпеть никто не собирался. По возвращении Эмма Борисовна высокомерно докладывала мне о полном невежестве и неинтеллигентности соседки, в которой она тем не менее нуждалась снова и снова при совершении своей очередной вылазки. Несмотря на полное несоответствие ожиданиям, Макаровна была для Эммы Борисовны окном в общественную жизнь, из которого поступали все местные последние новости, пересказываемые затем и мне тоже, поэтому закрывать это окно было, конечно, глупо и их ссоры носили постоянный, но все же кратковременный характер.
Недалеко от входа в метро располагался огромный парк с белками, подбегающими без боязни и позволяющими их кормить прямо с рук. Рядом с парком стоял огромный типовой кинотеатр, который был похож, как близнец, на множество таких же своих собратьев, расположенных тогда почти у каждой станции московского метро. Кинотеатр практически всегда был полон, а в утренние часы и тем более, ведь рядом находилось огромное здание научно-исследовательского института. С приходом Андропова, когда в стране взялись налаживать дисциплину на рабочих местах, на одном из таких утренних сеансов кинотеатра свет в зале зажегся и грозный голос дружинника скомандовал всем сотрудникам научного института под смешным названием ВНИПИСУ вернуться на работу. Половина зала встала и вышла.
Для меня этот год был ознаменован оранжевыми вельветовыми штанами и целой кучей написанных песен, ожидающих теперь своего часа.
На Новый год я решила слетать домой. По этой причине весь последний день уходящего года я провела в аэропорту, вылет все откладывали и откладывали и встреча нового года дома была уже под большим вопросом. Потом вылет все- таки разрешили, все облегченно вздохнули, но радоваться было рано, так как приземлились мы в Воронеже. Был уже поздний вечер 31 декабря, голодные, уставшие и злые пассажиры побежали штурмовать буфет воронежского аэропорта, который был абсолютно пуст. По телевизору шла "Ирония судьбы". Домой я попала только около двенадцати, успев странным образом на встречу нового года, но окончательно для себя уяснив, что самолет- не всегда самый быстрый вид транспорта.
Летом сразу по окончании экзаменов мы приступили к работе в сберкассе. Наше рабочее место находилось на Петровско-Разумовской улице неподалеку от от стадиона Динамо, мое и моей лучшей подружки Иринки. Над нашими окошками, в которые уже с утра выстраивалась толпа для оплаты коммунальных услуг, висели таблички «Вас обслуживают бойцы стройотряда». В первый же день неожиданно для нас в сберкассу нагрянул наряд милиции с автоматами наперевес. Они осмотрели все вокруг и, видимо, что-то для себя поняв, подошли к нам с Иринкой и спросили:
- Девчонки, где ваши ножки?
Мы обе вспыхнули от такой фривольности, но когда вопрос нам был задан еще раз и очень серьезно, нам все стало понятно. Под каждым столом работников кассы находилась у каждого своя индивидуальная педаль для вызова наряда милиции, другими словами, тревожная кнопка. По запарке кто-то из нас, не заметив, её и нажал. Последующие несколько дней милиция приезжала еще несколько раз, обещая при каждом последующем их вызове непременно связать нам ноги.
На время стройотряда нам всем, иногородним студентам, давали комнаты в общежитии на Рязанском проспекте недалеко от Кусково, огромного лесопарка с родовой усадьбой Шереметьевых. По утрам мы совершали там парковые пробежки, заруливая на обратной дороге в кафе-автомат для завтрака. Принцип работы кафе был следующим: на витрине под стеклом были разложены всевозможные бутерброды, салаты и закуски, стаканы с чаем и кофе, для получения желаемого требовалось лишь нажать необходимую кнопку под выбранным блюдом и оно выезжало из специального окошка для выдачи или, по крайней мере, должно было выезжать. В реальности же постоянно ничего не работало и сидевшая на кассе девушка в ответ на наши требования лениво декламировала:
- Вася! С сыром!
Выходивший из подсобки Вася вытаскивал вручную бутерброд с сыром и ждал следующих указаний. Дальше вся процедура повторялась со стаканом кофе и тогда раздавалось:
- Вася! Кофе!
Все мы, живущие тем летом вместе, за исключением Иринки, худой и высокой, всячески старались сбросить вес. Она же делала все, чтобы вес, напротив, набрать и прямо у нас на глазах поедала ежедневно купленные ею для этой цели булки со сметаной, намазывая куски пожирнее для получения скорейшего результата.
Мы дружили все вместе, но у каждого из нас уже появлялись и свои собственные знакомые тоже. Так Иринка, два года снимавшая квартиру вместе с девочкой из параллельной институтской группы, естественно подружилась и с ней и с ее друзьями тоже. У другой моей подруги Ольги в приятелях были кубинцы, учащиеся в нашей группе. Они хоть и жили внутри своей многочисленной коммуны, но связь с миром поддерживали через нее, ездили все вместе погостить к ней домой в Подмосковье , а вскоре начав жениться и выходить замуж, звали и ее и нас на свои свадьбы.
В отличии от наших друзей - москвичей, наша жизнь, как иногородних, отличалась повышенной активностью. Мы всегда знали что и где происходит, были в курсе всех культурных событий, о чем наши « домашние» обычно и не догадывались. Мы кочевали по необходимости из одного конца Москвы в другой, что тоже по неволе расширяло горизонты и мы уже свободно могли ориентироваться в чужом когда- то для нас городе и знали его намного лучше многих коренных. И, наконец, мы жили без родителей и были из- за этого свободны, с одной стороны, о чем москвичи, сидящие под крылом мам- пап, только мечтали, но и ответственны за все происходящее с нами, с другой стороны, мы тоже были сами.