Иду по кладбищу, а навстречу мне старуха с косой. Я даже не сразу поняла, почему остановилась. Что зацепило в образе?
Не могу отделаться от мысли, что попала в какое-то иное измерение… Нереальные пейзажи, странные встречи…
Вот эта старуха…
Я снова приехала на тот погост, где аист свил гнездо прямо на могиле, где новая жизнь вырастает из праха… Ехала мимо, решила свернуть, увидев, что их, аистов, на этот раз двое. Соблазнилась возможностью сделать более интересный нежели в прошлый раз снимок (тогда над прутьями едва виднелась голова высиживающего потомство папаши).
Припарковала машину, выхожу и вдруг вижу ее, старуху… Шествует мимо часовенки вот по этой тропке.
В руках – что-то длинное и тонкое… Коса? Старуха с косой на кладбище… Зажмурилась, мотнула головой. Не померещилось ли? Нет, не померещилось.
Серый плащ до земли, из-под плаща выглядывает подол длинного темно-красного платья. На голове – панамка – точно цветок-колокольчик. Морщинистая бабулька, лет восемьдесят.
Не сообразила попросить ее остановиться, чтобы сделать фотографию. Да, если бы и сообразила, наверное, постеснялась бы. Снимала уже после, когда прошли и бабулька, и шок.
Я стояла и думала, как знаково все. В прошлый раз, хоть я об этом и не писала, мне попался мальчик, он нес от озера два полных ведра. Поздоровался. Вид чинный, чуть робкий, с пониманием особенности места и наложенной на него печати печали. Мальчик пронес ведра за оградку и поставил перед женщиной. Женщина, на коляске, с тяпкой в руке, лавировала меж холмиков, пропалывала, ковшом черпала воду и поливала…
Чтобы не смущать своим фотоаппаратом, я пояснила, что хочу запечатлеть аистов.
Перебросились парой фраз… У них голос спокойный, тон мягкий, взгляд добрый. Веет от них чем-то настоящим. Настоящей жизнью, не легкой, но посильной. Гораздо более полноценной, нежели у многих из нас, с искалеченными душами…
Х Х Х Х Х
Здесь, не только здесь, вообще в деревнях, особое отношение к жизни и смерти. Родовое место упокоения всегда ухожено. И это не только из уважения к предкам, но и с думой о будущем. Оно как второй дом. Порой даже основательней обустроенный. Избу всегда можно подправить – пока живой. А тут все ставится на века, с прикидкой своего места рядом… И когда займешь это место – надежда в «подправке» будет уже только на других. Другим же, всегда доверяешь меньше…
Х Х Х Х Х
Выхожу как-то из дома – вижу зеленую ветку ели на дороге. Через десяток метров еще, потом еще… Ветер был? Но здесь вокруг березы, да пара сосен…
Это везли человека на кладбище. Обычай такой – бросать лапник следом. Едет ли кто, идет этой дорогой - понимает, еще одна душа улетела, еще одно бренное тело проводили в последний путь…
Х Х Х Х Х
В Москве с кладбищами, как с квартирами, – места всем не хватает, лезут прямоугольники «пристанищ» один на другой, громоздятся…
На селе простор и для живых, и для мертвых. Кладбища здесь небольшие, часто на склоне. Каждую могилку видно. Смотрят люди с керамических фото на тех, кто ходит по земле после них. Будто в окошко выглядывают.
Х Х Х Х Х
А еще здесь было принято рождаться и умирать в бане. Баню топили по-черному, без вывода дыма через трубу, оттого она была изнутри вся в саже. Сажа черная, пачкающаяся, но стерильная. Потому рожали в бане.
Почему там же умирали? Наверное, чтобы «закольцевать» жизнь.
Трудовой человек до старости сохранял бодрость, а потом чувствовал, что время пришло, шел в баню, ложился на лавку и умирал. Так умерли дядя Миша, который был мне вместо деда, и, несколькими годами позднее, тетя Ира, его жена…
Так что, смерть – это вовсе не явившаяся старуха с косой, а предчувствие ускользающего бытия. Явное и осознанное. При условии, конечно, что прожил осознанно и всю жизнь, знал, для чего пашешь, и что потом пожнешь…
Х Х Х Х Х
Я сделала снимки…
Погуляла еще по берегу озера... Отправилась в обратный путь. И увидела ту же бабульку. Только уже с граблями. Бабулька что-то кучковала на пригорке, наверное, сгребала скошенную траву. Вдруг разогнула спину, оперлась о рукоять, сдвинула с глаз панаму-колокольчик, увидела меня – улыбнулась…