Всю следующую неделю Антонина провела под всевозможные по эмоциональной окрашенности звучания вздохи Ольги, которая, похоже, лишилась последних остатков здравого смысла от разгоревшейся любви к новому лесничему, пытавшейся даже рассуждать на тему предпочтительности исконно русских имён перед всякими «этими забугорными»:
- Вот ты смеёшься надо мной! – обычная фраза, предтеча следующей «глубокомысленной», на столько глубоко, что лучше бы ей там и оставаться, поскольку своим появлением она ещё больше уличала свою хозяйку в излишней наивности этакой инженю в сорок лет!
- Да, нет, не смеюсь я, Оленька, солнышко! Не смеюсь, просто пытаюсь подсчитать сколько их уже было у тебя, этих «самых-самых»… Прости, но почему-то всякий раз получается разный результат с непременным стремлением в сторону увеличения… То ты десять дней обмирала по Толечке, рифмуя Олечку с Толечкой и заявляя, что это Высший промысел! То дышать не могла, завидев приближение Олега…
- Что?! Какого ещё Олега? – не вдруг вспомнила Ольга очередного своего ухажёра.
- Оль, ну как какого? А на чёрном «Мерседесе»?
- Ой, ну это же… Тонь, это совсем другое дело! Вот если бы ты только могла себе представить, что он мне обещал… А потом вдруг заявил, что, в общем-то, «глаз» положил вначале на тебя, представляешь каково мне было выслушивать его вздохи, а? Но ты же у нас кремень, а не особь в женском обличии… Ух, какая… Подойти боятся все эти представители «сильного» пола… Первое, о чём спрашивают – какая у тебя ориентация.
- Да, ты что?! И что же ты им отвечаешь?
- А что я могу ответить? Правильная, говорю, у неё ориентация: насквозь вас видит, рентген отдыхает в сторонке, говорю. А сама нет-нет да и задумаюсь… А правда, Тонь, почему ты одна? Да если бы у меня была твоя внешность, фигура… да я бы… Вот где бы они у меня сидели, не смея даже пикнуть, голубчики! – и протягивала крепко сжатый кулачок изящной по форме руки с ярко накрашенными ноготками – Но Ванечка, он, знаешь, он совсем не такой…
- Ванечка?! Какое-то новое имя в толпе окружающих тебя поклонников! – притворилась Тоня непонимающей о ком идёт речь – Кто таков? Почему не знаю?
- Ой, Тонька! – расхохоталась необидчивая Ольга – Какой день уже твержу тебе про него, а ты прямо, как блаженная, ей-богу… Лесничий новый наш! Его Иваном зовут. Правда, красивое имя? Исконное, наше, силой наполненное! Ой, Тонь… как он целуется…
- Ай, уже успела распробовать? – отвернувшись, тихонько спросила Антонина, неожиданно почувствовав необъяснимый приступ раздражения от чрезмерной, как вдруг показалось, откровенности напарницы.
- А то! Руки такие красивые, сильные-сильные, а прикосновения настолько нежные и трепетные, что ты прямо уплываешь неведомо куда, в какие-то заоблачные дали, прямиком в нирвану…
- Куда?! Ну, подруга… Похоже, на этот раз ты и впрямь с «катушек» слетела! В нирвану… Ты хотя бы отдалённо представляешь себе сей предмет?
- А то! Не одна ты у нас такая умная, я тоже, бывает, книжки читаю… И, вообще, если бы ты только могла знать, как я тебя сильно жалею! Честно-честно, прямо до дрожи души… Вот, почему ты не замужем, а? Почему родила только одного? Какой у тебя Тимка получился ладный, а ты…
- Знаешь, что? Займись-ка ты лучше делом! Себя жалей, а я со своей жизнью уж как-нибудь сама справлюсь, хорошо? Иди, вон витрины протри, пока покупателей нет, жалельщица тоже мне нашлась, жалеет она меня… - и, продолжая ворчать, скрылась в подсобке, не в силах проглотить подступивший комок к горлу, пожалуй, впервые в жизни ощутив невыносимую жалость к самой себе. Нестерпимо, до физической боли, вдруг захотелось понять: как это быть любимой? Настолько, что случись кто-то рядом из тех, кто не однажды добивался её расположения, она, наверное бы, позволила ему нечто из того, о чём с таким придыханием говорит Ольга. Не факт, что смогла бы, но – возможно… Возможно, сумела бы преодолеть страх, намертво засевший в каждой клеточке её естества, даже где-то на подкорковом уровне. Позволила бы, пусть бы даже в том же дне или вечере прокляла бы себя за это.
И вдруг вспомнила Ивана там, на озере… его взгляд, переполненный чем-то таким, совершенно ей неведомым, не испытанным и непознанным, чему она долгое время подбирала название в своём, как выяснилось, весьма скудном лексиконе. Обожание, восхищение, любование… В каждом из этих слов имелась лишь частичка от того, что ей удалось рассмотреть в короткий и такой продолжительный по эмоциональной наполненности миг, когда она медленно выходила из воды, одетая лишь в свои густые локоны, что мокрыми длинными прядями струились по спине и бокам, не пытаясь, впрочем, хоть как-то скрыть откровенность первозданной наготы. Он не произнёс тогда ни слова – и это было настолько правильно и мудро, что она ещё несколько дней спустя ощущала какую-то вдруг возникшую меж ними нить понимания, обещавшую некое непременное продолжение, но… Он так и не попытался увидеться вновь, и более того, как только что выяснилось, начал встречаться с Ольгой, словно поставив точку, показывая тем самым ей, Антонине, что оно, это продолжение, всего лишь бред её безудержной фантазии и ничего больше! Что ж? Значит, не судьба…
- Господи, Боже мой! – шептала Тоня, прижимая ладони к воспламенившимся щекам – Вот, о чём ты сейчас? С чего ты взяла, что он обалдел от твоего бесстыдства настолько, что станет ещё одним столбом, подпирающим калитку? Да у него таких и было и будет… Постучи в любую дверь – распахнут, не задумываясь! Или ты думаешь, что он всю свою жизнь только и делал, что искал именно тебя, а? Дура ты, Тонька, ой дура… Иди-ка, сполосни своё личико холодненькой водицей, да выброси всю эту блажь из головы, поняла?
- Поняла… вот только как это сделать, не подскажешь?
***
- Оль, ты это, прости меня, ладно? – первое, что произнесла она, выходя из подсобки в торговый зал – Сама не пойму, что на меня накатило…
- Да, ладно, проехали… - покосилась та – Но знаешь, вот если бы я не знала того, что ты с ним ещё незнакома, то легко могла бы поверить, что ты ревнуешь, подруга…
- Что?! Не выдумывай невесть что… Ревную… Как можно ревновать к тому, кого ни разу не видела? – легко соврала Тоня и продолжила – Я отбегу минут на двадцать: деда покормить надо!
- Ты, что, так и не выпроводила Игнашу до сих пор? Во даёт… - ухмыльнулась та - Молодец дед, нашёл-таки дурочку сердобольную! Ты разве не в курсах, что он чуть ли не в каждый дом на постой аль бо в примаки уж какой год просится? Маргошу твою уж так обхаживал, так обхаживал…
- Не мели чепухи! Любил он её…
- Ну, а как же без этого? Да у нас в Омутах почитай половину баб, что постарше, можно посчитать обласканными его огромной любовью-то! Да вот только что-то ни одна из них не клюнула на оказанную ей честь, так и прожил всю жизнь бобылём, хотя по молодости ходоком был знатным!
- А хоша бы и так – мне-то что за печаль до его прошлых подвигов? Он же мне себя в мужья не предлагает! Так, соседствуем… Всё не одна, есть с кем поговорить вечерами. А он мужик далеко не глупый и рассказчик неплохой. И потом, он же не лежачий, особого ухода за собой не требует! Так, я отбегу?
- Без проблем… - и вдруг, взглянув в окно, вымолвила – О, твой воздыхатель пожаловал!
Тоня посмотрела в след за нею и, увидав полицейский «УАЗ», отмахнулась:
- Мели, Емеля – твоя неделя! Нашла всё-таки кого прилепить! Самой не смешно?
- Ой, Тонька! Ты и впрямь не от мира сего! Вот хотя бы сейчас обрати внимание как он на тебя свои зенки станет лупить… - и, заметив участкового уже стоящим в дверях, рассыпалась мелким горохом – Доброго вам ранку, Никита Сергеевич! За какой такой нуждой припожаловали к нам?
- Да, вот, ехал мимо… Дай, думаю, заеду, поздравлю девчат с праздником! – заметно смущаясь, произнёс тот, смахивая несуществующие пылинки со своего капитанского погона.
- Это с каким же таким праздником? – округлила и без того выразительные глаза Ольга, подталкивая при этом рядом стоящую начальницу в бок – Антонина Андреевна, ты-то хоть в курсе?
- Нет, не в курсе! – холодно ответила та - Я надолго не задержусь! – и решительно прошла мимо не спускавшего с неё глаз участкового на улицу, излишне громко хлопнув при этом дверью.
- Вот же кобелина! – возмущалась она про себя, неторопливо переходя дорогу и направляясь к своему дому – Вылупил зенки свои бесстыжие… Как и неженатый вовсе… Видно, не случайно жена-то в городе обитается. Небось, вышвырнула его за порог-то – и правильно сделала! И ты тоже хороша – любви захотела! Вот она любовь-то… Нужна? Бери, прямо щас прибежит… - продолжала Тоня распекать уже саму себя, не замечая того, что уже какое-то время стоит перед калиткой.
- Тонюшка! – вывел её из стопора голос проходившей мимо соседки – Ты чего стоишь-то, как зачумлённая? Ай, ещё что приключилось? Уж не с Тимофеем ли твоим, а? Беда-то она, как известно, одна не ходит…
- Тьфу на тебя! – сплюнула с досады Тоня – Лопочешь сама не знаешь что! Иди, тёть Вер, куда шла, не до тебя мне! – и шагнула в палисадник, захлопнув калитку – Да, что же это за день-то такой сегодня?
- Из утра четверг был! – послышался голос деда Игната – А что?
- Да, так… Ничего… А я покормить тебя пришла, небось и не завтракал ещё?
- Ты со мной прямо как с дитём малым…- усмехнулся тот – Поел, поел, спасибо, доченька!
- Сколь раз говорить: не доченька я тебе, не доченька! А кто – и сама не пойму… Но, да ладно, поел и хорошо! Ты смотри, без глупостей – захочешь есть, ешь, меня незачем дожидаться!
И вдруг, приняв решение сбегать на озеро, шустро переоделась, схватила полотенце и почти бегом устремилась на заветную тропинку, не обращая внимание на недовольное ворчание старика. Уже на подходе к знакомой котловине принялась осматриваться по сторонам то ли опасаясь, то ли надеясь на повторение нечаянной встречи… Но на этот раз как будто бы никого…
Вопреки всем чаяниям на этот раз даже купание не вернуло не понятно по какой причине утраченное с самого утра всегдашнее равновесие и душевное спокойствие… Уже и сама идея сорваться ни с того, ни с сего и бежать сломя голову к озеру казалась чуть ли не глупой, абсолютно недостойной взрослой серьёзной женщины, каковой всегда считала себя.
Медленно-медленно, еле переставляя ноги, брела она обратно и, как в детстве, вдруг принялась терзать ни в чём неповинный цветок, безжалостно обрывая лепесток за лепестком:
- Любит, не любит, к сердцу прижмёт, к чёрту пошлёт… - добивалась она от ромашки желаемого ответа, но всё получалось не то и не так…
Она, наверное, врезалась бы в него самым глупым и банальным образом, если бы он не произнёс тихонько:
- Он – болван!
- Кто? – аж подскочила от неожиданности Тоня – Кто болван?
- Тот, который не любит тебя, Русалочка!
- Ох, это опять вы… Леший! Леший, которого зовут Иван, не так ли?
- Забавно… Лешием меня ещё никто не называл… Забавно! Но, да – меня действительно зовут Иваном, хотя вполне применимы и другие формы имени – Ванечка, к примеру. А вы – Тонечка, не так ли?
- Вот и познакомились! – усмехнулась она, сделав несколько шагов назад, поскольку он приблизился настолько, что исходивший аромат его кожи уже сбивал с толку, путал мысли, делая её дыхание каким-то шумно-прерывистым, словно ей не хватало воздуха. Было в этом аромате нечто неожиданное, сравнимое с журчанием и вкусом ледяной воды лесного родника, которой выпей хоть целое ведро за раз, а всё будет мало!
- Что с тобой, Русалочка? Ты боишься меня?
- Русалки с Лешим дружат… Так, кажется, по законам жанра? А потому, нет, не боюсь, но я привыкла к определённой дистанции между людьми.
- Ну, так то между людьми… а мы с тобой…
- Послушайте! – потрясла головой Тоня, словно стараясь сбросить мешающее ей рационально воспринимать действительность наваждение – Вам самому не кажется абсурдной линия разговора, нет?
- Нет, не кажется – она на самом деле такова! Два взрослых человека запутались в словесной чепухе вместо того, чтобы…
- Чтобы – что? – вскинула на него взгляд Антонина, не понимая того, насколько была хороша сейчас с уже начинающей просыхать косой, которую теребила тонкими пальчиками и детской непосредственностью в испуганных глазищах.
- Для начала… Я спрошу, а ты ответишь, но честно, ладно?
Антонина кивнула, соглашаясь:
- Ладно, спрашивай!
- Тонь, хочешь ли ты, как хочу этого я?
- Чего?
- Чтобы я поцеловал тебя… вот прямо сейчас, а?
- Да! – ни секунды не помедлив, воскликнула она и тут же оказалась в его объятиях.
Как они оказались лежащими в траве, когда это произошло и в следствие чего – ответа у Тони не было, но так ли оно важно? Вовсе нет… «Так вот чего я была лишена всю свою жизнь! Так вот чего…» - эта мысль (понимание, догадка, озарение) жила собственной жизнью в её поражённом внезапным открытием мозгу, нисколько не мешая наслаждаться тем, что сейчас происходило с нею. Ей, недотроге, как огня боявшейся даже случайных прикосновений, показалось полнейшим откровением то, что мужские руки могут не только терзать и причинять стыд и боль (о, вот это уже никогда не исчезнет из памяти), но, наоборот, утешать, ласкать и обещать нечто и вовсе пока неведомое. А губы… Боже! Как они могут? Как им удаётся быть твёрдыми и мягкими одновременно, заставляющими её кожу покрываться ознобом и пылать, охватывая пламенем всё тело не только снаружи, но и проникая внутрь, от чего сердце бешено колотило по рёбрам пленённой, отчаявшейся обрести свободу птицей?
Но и Иван оказался потрясённым не менее Антонины, если даже не более: как так? Зная о ней то, что знал – рожала, есть сын – он вдруг по сути целовал неопытную в любовных делах чуть ли не девственницу, не умеющую абсолютно ничего, не знающую куда деть свои вдруг ставшие ненужными руки… Испуг, растерянность плескались в широко распахнутых глазищах, грозя выплеснуться наружу потоком слёз. А вот уже и они…
- Тонечка, милая моя девочка! Зачем же слёзы? - шептал он, бережно собирая солоноватые капельки со щёк губами - Чем я обидел тебя?
- Нет-нет, что ты? – вывернувшись из его рук, вскочила на ноги Тоня – Не думай так! Просто я… Просто… - и бегом пустилась бежать к спасительному причалу, крепости – своему дому, прокричав уже издалека – Прости… Не провожай…