"Порой достаточно одному-единственному человеку
закрыть глаза, чтобы у миллионов глаза открылись".
(Богуслав Войнар)
"О ком бы мы ни плакали, мы плачем о себе".
(Эмиль Кроткий)
Хмурое 6 марта 1953 года. Семь часов утра. Холодно, минус девять с ветерком. Старый дом на окраине Минска. За столом на общей кухне коммунальной квартиры сидит женщина в выцветшем, знавшим лучшие времена байковом халате и, уронив голову на руки, беззвучно плачет. «Какое горе, - шепчет она, вздрагивая, - какое горе…»
Это - Ольга Семёновна Полторак, которая живёт в узенькой комнатке-келье прямо напротив туалета. По паспорту ей сорок лет, но дать можно все пятьдесят. В больнице, где она работает медсестрой, Ольга Семёновна числится на хорошем счету: исправно платит профсоюзные взносы, является членом товарищеского суда и активным подписчиком на государственные займы. Повод, побудивший её удариться в слёзы в столь ранний час, – особенный, из ряда вон выходящий. Но об этом чуть позже…
В кухню входит невысокий рябенький мужичок с обвисшими моржовыми усами, сосед Ольги Семёновны, кочегар котельной быткомбината старый холостяк Степаныч. Он берёт со стола спички, закуривает «Беломор», пуская клубы удушливого дыма, участливо осведомляется:
-Чего ревёшь, Семёновна?
Ольга Семёновна перестаёт плакать.
-А ты будто не знаешь?
-Не знаю, – пожимает плечами Степаныч.
-Умер… - тихо, одним дыханием произносит Ольга Семёновна.
-Кто?
-Иосиф Виссарионович… - страдальчески закусывает губу Полторак.
-Сам?! – у Степаныча вытягивается лицо и глаза делаются круглыми, как у совы. – Не может быть!
Ольга Семёновна, поперхнувшись табачным дымом, кашляет.
-Таким не шутят... - укоризненно глядя на соседа, подтверждает она. - В шесть часов по радио передали.
Сделавшийся вдруг серьёзным, Степаныч, затушив «беломорину» в жестяной банке из-под консервов, исчезает. Через минуту появляется с бутылкой водки, наполняет доверху гранёный стакан и медленно, с удовольствием вливает его в себя.
-Зазря ты слёзы пускаешь, дурёха, – говорит он, повеселев. – Ты радоваться должна.
-Чего это? – приглушенным голосом спрашивает Ольга Семёновна, испуганно оглядываясь по сторонам.
-А ты прикинь… Отца твоего в тридцать седьмом к высшей мере приговорили, так? За что?
-За этот… как его… троцкизм…
-Ванька, муж твой, сидит?
-Ну, сидит… За шпионаж… Не знаю, жив ли… Пять лет осталось ещё…
-И Витька, брательник твой, тоже. Его, ты говорила, в бундовцы какие-то записали.
-Нет, не в бундовцы… В бундовцы-сионисты, вроде... Или наоборот.
-Сионисты?.. Вот видишь… Получается, что через него… - сосед тыкает указательным пальцем вверх, - у тебя всю родню-то и выкосили. Потому как у нас без указаний из центра ничего не делается...
Простые и логичные рассуждения Степаныча заставляют Ольгу Семёновну взглянуть на происходящее под другим углом зрения. А ведь и правда, чего она ревёт, как белуга? Разве сегодня (или, вернее, вчера) случилось что-то страшное и непоправимое?.. Ушёл из жизни старый и больной человек, только и всего... Его заменит кто-то другой... У неё отца, мужчину в полном расцвете сил, расстреляли непонятно за что – вот это настоящее горе. Вот это страшно и непоправимо. Муж и брат её в заключении – тоже горе, страшное и непоправимое... Хотя... почему непоправимое? Ольга Семёновна вдруг ловит себя на мысли, что плакала вовсе не потому, что умер товарищ Сталин. Она плакала потому, что у неё, может быть, впервые за пятнадцать последних лет появилась смутная надежда на какие-то перемены, на то, что вернутся домой муж и брат…
Бисерные слезинки вновь катятся из её усталых глаз, но она теперь знает, по какой именно причине.
-Тебя, Семёновна, не переубедить! - снисходительно качает головой Степаныч, опрокидывая второй стакан.
-Да я не поэтому… Ты мне вот что скажи, Степаныч, что теперь будет, а?
Занюхав водку костистым кулаком, сосед философски провозглашает:
-По всему видать, будет лучше. Ведь хуже уже было...