– Да он же бездарь!!! БЕЗ–ДАРЬ!
По крохотной комантушке чуть ли не бегал в истерике мужчина средних лет. Измеряя энергичными шагами уже раз в сотый своё забитое хламом обиталище, небритый и помятый после вчерашней попойки субъект гневно изрыгал оскорбления и прочие нелицеприятные выражения богатой на мат речи. На старом диванчике в углу примостился товарищ скандалиста Гольдберг – литературный критик и известный в узких кругах цензор. Он, то и дело поправляя съезжающее с носа пенсне, внимательно следил за бушующим Амвросием и всё твердил:
– Бездарь. Разумеется, бездарь. Только ты, прошу заметить, не сын главного редактора альманаха «По чём плачет крокодил». Успокойся ты! Попробуешь в следующий раз.
Амвросий упал на колени и воздел руки к небу, точнее, к потолку.
– Боже, я не могу так долго ждать! Ну почему-у-у???
Убитый горем мужчина повалился на спину и начал рыдать, смешно при этом дрыгая руками и ногами. Казалось, что Амвросий помолодел лет на тридцать и теперь по персидскому ковру катался не солидный дядька-беллетрист, творец с философским уклоном, а пятилетний мальчуган, криками и воплями выпрашивающий у мамы желаемую игрушку прямо в зале «Детского мира», на виду у всех.
Гольдберг грустно покачал головой. Да уж, слишком его приятель эмоционален. Даже чересчур.
– Ты, Амврося, водички бы выпил.
– Водочки! Водочки, Изя, мне налей, – запричитал Амвросий и, распластавшись на полу поудобнее, начал вытирать рукавом халата размазанные по щетинистому лицу сопли.
– Водочку, друг мой, ты выпил вчера, – деловито пояснил Гольдберг, закинув ногу на ногу, – когда досрочно начал обмывать публикацию в альманахе. Понимаешь, не в наших реалиях выгодно быть настолько самоуверенным...
– Всё куплено! – истерящий мужчина резко поднялся и вскочил на антикварный стул. Изя мысленно испугался – началось! – Везде кумовство и бабки! Талант не ценят! Уроды, гниды, твари! Кто вам позволил губить писателя вроде меня? Вы ещё узнаете, протащили Тимошу Капельникова и радуются! Он же безвкусицу пишет!!! Да я опорожнюсь элегантней и эстетичней. Могу хоть сейчас, хочешь, Изя?
С безумной надеждой Амвросий уставился на Гольдберга. Тот удержал рвотный позыв и, шумно сглотнув, отрицательно покачал головой.
– И ты в меня не веришь, – всхлипнул горе-прозаик, плюхнувшись обратно на ковёр.
– Дело не в этом, приятель. Просто видишь, видимо, твой стиль слишком сложен для крокодилистов. Стругацкие, скажем, или Ремарк примитивно не писали. Факт! И в этом их прелесть. Ну на что тебе сдался этот альманах для, к-хм, имбецилов? Тем более, как ты утверждаешь, он до корешка страниц коррумпирован и пропитан родственной подоплёкой. Тебя ждёт признание среди истинных ценителей высокой литературы! Просто плюнь на это.
Но Амвросий плевать на это явно не собирался. Зашуршав полами халата, он запальчиво закричал:
– Хочу славу! Сейчас! Если бы ты знал, как я ненавижу этих вот полудурков. Пишут, разжёвывают, лижут жопы, стараясь угодить всем и вся. Ты читал Капельникова? О-о, это редкостное дерьмо. Пошла девочка туда-то, а потом поняла, что забыла деньги дома. Голимая хрень! Как такое можно публиковать? Надо писать правильно: пошла девочка, а потом поняла, что дорога куда-то – это путь жизни к сокровенным тайнам мироздания! Ух, если бы он не был сынком главного, он бы никогда не пробился в свет высшей прозы. Ни за что!
– Постой-ка, – Изя встрепенулся, – так с марта главный редактор не Капельников, а Садов. Какой же Тимоша Садову родственник?
К ужасу Гольдберга, в голове всё начало вставать на свои места. Его товарищ медленно перевёл на песне недоумённый взгляд, потом прихлопнул в широкие ладони и наигранно подбоченился.
– А-а-а, предатель! – сквозь зубы злостно зашипел Амвросий, Изя в это время уже пятился к двери. – Не строй из себя дурака! Родственник он, наверняка родственник. Дальний, по линии бабушки отца троюродной тёти. Ха-ха, ну уж нет, я всё про них знаю! Всё-ё-ё! А ты-ы-ы! – взбешённый ткнул пальцем в спешно обувающегося критика и цензора, – Жидовская продажная морда! Специально пришёл и злорадствуешь! Пшёл вон отсюда, пока цел!
В руке писаки возникла тяжёлая стеклянная ваза. Перед тем как разбиться о хлопнувшую входную дверь, она покачалась в воздухе и со свистом занеслась над головой сумасшедшего. Звон разлетевшегося на осколки сосуда Гольдберг уже не слышал. Выбежав в маленький дворик перед парадным, он на минутку затормозил и обернулся на окна третьего этажа. В распахнутых настежь рамах мелькал спившийся Амвросий Банкин – его друг и коллега. Бывший друг и бывший коллега.
Глядя на безумные танцы бесталанного писателя, жаждущего нерукотворный памятник при жизни, Гольдберг вдруг прекрасно понял, почему Банкин так рвётся именно в погрязший в грехах и пороках альманах «По чём плачет крокодил». Ведь Амвросий – самый настоящий имбецил. И там ему самое место.