Белобородов был ленив. Не то, чтоб очень, но так, средне ленив. Мусор, например, выносил между «Временем» и «Футбольным обозрением», как раз к моменту образования на языке супруги мозоля от слов «Лёня, ну вынеси, пожалуйста...» Лёня отрывал взгляд от заставки «Прожектора перестройки» и обращал взор на злосчастное ведро. Ведро с утрамбованными за два-три дня отходами изрядно пованивало, Лёня брал его двумя пальцами и брезгливо морща нос в сумерках брёл к мусорным бачкам. В такие минуты мысли Белобородова обретали философскую глубину и стоическую обреченность. Он думал то об экстремистах из пресловутой «Памяти», то о членах полулегального «Демократического союза», то о мрачных учредителях «Карабаха», то о набирающем опасную силу движении «Саюдиса» — все это были могучие, славные явления, люди, их основавшие, не тратили время на очищение своих мелких личных помещений от не менее мелкого личного мусора, их волновали проблемы государственные. Они смело шли в атаку на отходы жизнедеятельности периода застоя, ничуть не обеспокоенные вопросом — а куда же эти отходы девать? Глобализм новоявленных политиков восхищал Лёню, и своя жизнь, столь спокойная и политически выдержанная на их фоне казалась унылой.
Город на Волге, где Белобородов волею судеб изволил родиться и жить, был не то чтоб довольный, не то чтоб сытый — но ленивый, митинги и демонстрации обходили его стороной и душевное равновесие обывателей не нарушали ни девять реакторов АЭС, ни выбросы фтористого водорода, сопровождавшие производство местного хрусталя и разъедавшие стекла близлежащих к заводу домов, ни строящийся на окраине завод БВК — белково-витаминных концентратов. Напротив, казалось народ вернулся к пониманию истинных ценностей жизни и уже почти отказался от ценностей мнимых — вон в кооперативных киосках джинсов и маек на любой вкус, хоть ж… ешь, зато мыло и зубная паста исчезли. За ними последовали чай, зубные щетки и стиральные порошки, сахар стали выдавать исключительно по талонам, а вчера вечером началось резкое повышение потребительской ценности соли и спичек — народ вдруг всполошился, ко всегда пустым прилавкам образовались резиновых размеров очереди. Соли по началу давали пять пачек на руки, спичек — сто коробков, но с уменьшением запасов под крики толпы пришлось внести коррективы — три и двадцать, а потом одна и пять; Лёня конечно же подоспел к шапочному разбору — им с супругой уже ничего не досталось. Пришлось хапнуть по три бутылки растительного масла — не уходить же с пустыми руками! Не отоваренная толпа радостно взревела и стала делить тягучую жидкость заводского разлива. За ночь народ обмозговал грядущие бедствия, и сегодняшний день был посвящен разгрому хозяйственных отделов — с прилавков исчезли даже ненадежные электронные зажигалки по десять рублей штука, и поредели ряды электроплит а также туристических примусов. Трудящиеся миллионного города использовали всяческую возможность чтобы улизнуть с рабочего места в ближайший магазин. Со встреченными знакомыми обменивались впечатлениями:
— Ну что, спички не появились?
— Нет!
— А соль?
— Разобрали! И растительного масла нет!
— Ну-ну… Перестраиваемся!
Радость от своевременной перестройки — дома соли пуд, спичек — ящик, и масла литров пять, грела душу и освещала лица улыбками:
— Доперестраивались!.. Но у нас то ничего, тихо, ни те митингов, ни перестрелок!
— Это точно. Наш народ — он привычный, его за так просто одной солью не прошибешь!
«Не прошибешь!» — Подумал Белобородов, стуча ведром по мусорному бачку — в ведре что-то прилипло ко дну, а нести назад домой мусор не хотелось.
Наконец что-то ухнуло. Лёня свободно вздохнул, поставил ведро у ног, достал папиросу, спички — вот черт, теперь экономить придется! — и закурил, вдыхая аромат никотина, вполне перебивающий запах помойки. И в этот такой прекрасный, такой мирный момент Лёнину голову настиг звонкий удар.
Очнулся Лёня быстро. Он лежал на гладко вытоптанной средь майской травы плешинки рядом с дворовой скамейкой. На скамейке сидел какой-то люд — в сумерках не разберешь, и переговаривался нехорошими матерными словами, нормальных слов у них в каждой фразе оставалось два-три.
— А я те, …, скажу …, вашего прокурора …, я в … и плевать хотел! На кой … он тут … нужен?
— О! Смотри, …, очухался сукин сын!
— …! И впрямь ... очухался!
— Ты глянь, …, это же … мужик!
— … ! … мужик! А ты, …, гундел … мальчик!
Один из говоривших чиркнул дефицитной спичкой, осветил Лёнино лицо и смачно сплюнул ему на щеку:
— … мужик! Что с ним, …, делать-то ...? Прирезать … что ли?
«Мафия!» — ужаснулся Лёня.
— Оставь, Дымок, пусть живет! — Раздался вполне интеллигентный голос. — Нам пока мокрить не надо. А худо станет — его первым кокнем, за мужика меньше обидятся, чем за бабу или ребенка.
— У, Голова, … молоток! Все … смыслишь! Пусть … пока … поживет!
Лене стало обидно за свое тщедушное телосложение, был бы Белобородов покрупнее и не тронули бы его уголовники. Он даже вспомнил историю многолетней давности, как его в армию служить не взяли. Разгневанная мама Лёни пробилась к военкому:
— Это почему мой сын в армию не годится? Он что, недоразвитый или дебил? Нормальный ребенок! А что ростом не вышел — так посмотрите на меня, разве муха может родить слона?! Мы же его не на черной икре и апельсинах растили, а на том, что есть — на мойве и макаронах! И отец у него тоже маленький!
Напрасно военком ее увещевал и успокаивал, так и пришлось выдать ей справку, что не берут Белобородова на срочную службу потому, что срочная служба в связи с улучшением международной политической обстановки сокращается. Кроме того в справке было указано, что военнообязанный допризывник Белобородов по состоянию своего здоровья и физическому развитию соответствует требованиям нормативов и к воинской службе вполне пригоден.
Справка нынче примостилась в ящике письменного стола рядом со свидетельством о рождении. Неужели туда же и свидетельство о смерти на днях положат?
— Значит, так, — командовал Голова, — берем машину, рацию, деньги, армейские автоматы — и в аэропорт. Там пусть дают самолет до Америки. Летим в штаты. По политическим мотивам, понятно? Так все и запомнили, политические мотивы! Мы выступаем за экологически безопасную жизнь против строительства завода белково-витаминных концентратов. Наш темный народ нас не поддержал, а местные бюрократы сфальсифицировали уголовные дела, чтобы скрыть политические мотивы наших требований. Мы согласны в любой момент вернуться в СССР, если только здесь откажутся от производства БВК.
— А чем … этот … БВК … плохой?
— От него аллергии, кожа разъедается грибками, дети мрут, взрослые чешутся, гены мутируют и родятся сплошные уроды.
— Так зачем же … эти … это … строят?
— Спроси что полегче … ! — Огрызнулся голова. — Я что тебе, … , министр Минмедбиопрома Быков, …, чтоб все знать?!
— А вдруг мы полетим в Америку, а эти … от этих …, БВК которые, …, откажутся? — Полюбопытствовал дотошный Дымок.
— Держи карман шире! Они лет через сорок, когда все перемрут, от БВК откажутся! Ну все всё запомнили?
— Ага, …!
Дальше события двинулись по стопам законов зарубежных триллеров с лихо закрученным сюжетцем.
Завыли сирены милицейских машин. Беззаботный двор Белобородовского дома оказался вмиг заполненным толпой зевак. Какой-то не шибко представительного вида мужичонка подошел к самой скамейке и почтительно беседовал с Головой. Потом Лёню чуть ли не за химок втащили в просторный «Рафик» — в машине стояла рация, лежал мешок денег, из деревянного ящика высовывались горлышки двадцати бутылок водки, было тут и оружие. Голова сел за руль, взревел мотор и отчаянная компания уголовников с четырьмя заложниками — Лёней, всхлипывающей женщиной и двумя пацанами лет десяти — рванула к аэропорту. У кого-то из милицейских не выдержали нервы — раздалась автоматная очередь, возбудившая в толпе наблюдателей отчаянный визг, в основном женский. Сидевший рядом с Дымком верзила хотел было пальнуть в ответ из пистолета, Дымок перехватил его руку:
— Погодь, Хряк …! Успеем настреляться …!
Машина все гнала по обезлюдевшим улицам. Лёня от ужаса прикрыл глаза: будь что будет!..
Мотор заглох на крутом подъеме. Бандиты попрепирались меж собой, наконец прихватив деньги, оружие и заложников выбрались из машины и забежали в первый попавшийся жилой дом. Поднялись на последний пятый этаж. Хряк позвонил в дверь. Голова дамским голосом ответил на законный вопрос хозяев «Кто?» — «Телеграмма»!
В тесной двухкомнатной хрущевке проживала уйма народу: старик со старухой, муж с женой и двое малолетних детей-погодков.
Бандиты посовещались. Мужа отправили звонить в милицию — квартира оказалась без телефона. Заложников закрыли в темной комнате, бывшей большой кладовке переоборудованной под жилье. Было слышно как Голова через окно поднимал на веревках сначала телефонный аппарат, потом бутылки водки и закуску. Женщина-хозяйка стала стучаться в дверь и требовать детям горшок. От страха Лёню вытошнило. Добрый Дымок сводил всех заложников по очереди в санузел, разрешил напиться воды. Голова галантно предложил женщинам уложить детей в спальне и отужинать в своей компании. Женщины вежливо отказались, подтерли Лёвину блевотину и закрылись в кладовке. Обозлившийся Хряк вырубил им свет. Последующие события Лёня воспринимал смутно. В темной, лишенной какой-либо вентиляции кладовке от такого большого скопления людей стало совершенно нечем дышать; сознание проваливалось не то в дремоту, не то в беспамятство. Запахло отвратительным дымом, послышался шум драки и малопонятные, почти животные выкрики рукопашной. Снова загорелся свет. Дверь открыли люди в бронежилетах.
Важный милицейский чин долго допрашивал Лёню в этой же квартире в крохотной хрущевской кухне. Его больше всего интересовал вопрос Лёниной национальности, точно ли Белобородов ни к суду ни к следствию никогда до этого не привлекался, а также причины по которым Леонид Витальевич был освобожден от срочной службы.
Потом женщину с двумя мальчиками и Лёню развезли по домам. В родную обитель он постучался лишь в седьмом часу утра. Жена открыла дверь после долгих расспросов и просмотров лестничной клетки в дверной глазок. Радостно бросилась ему на шею:
- Лёнечка! Живой!.. — И тут же отпрянула надышавшись смесью странных запахов. — Что с тобой? Помыться бы… А у нас газ отключили, свет вырубили и воды нет! Как же быть-то? — И запричитала, и заругалась на весь белый свет, на бандитов, водопроводчиков, газовиков и электриков (властей не трогала, вдруг не так поймут), а так же на родного мужа, который мусор не во время выносит и попадает в такой отвратительный переплет.
Привлечённые шумом мирного семейного скандала из своих дверей повысовывали носы соседи, послушали Лёнину историю, поахали, посочувствовали, стали делиться водой — кто литр, кто два, кто три дал, а кто и ведро — ну это из запасливых, которые всю жизнь с полной ванной живут. Лёня помылся, переоделся, побрился, попил чаю, вскипяченного на туристическом примусе «Шмель». И заплакал:
— Гады! Сволочи! До чего страну довели! Нет на них хозяина! Сталина нет! Он бы живо — тра-та-та, — Лёня изобразил автоматную очередь, впервые в жизни услышанную им вчера в натуральном исполнении, — порядок навел! И свет был бы, и вода, и спички… Ну кому этот завод БВК мешает? Требования у них видите ли политические, мафиози проклятые! А рабочий класс мучайся, ночь не спи, на работу опаздывай…
— Не говори, — сочувственно вздохнула супруга. — В застой-то как хорошо жилось, как славно! И все было, и все можно было по блату достать…
— Понадобится — первый всех стрелять пойду, — грозно подытожил Белобородов, размазывая под носом тыльной стороной ладони сопли.
Нежно заурчал мотор холодильника.
— Свет дали! — Обрадовалась супруга, ласково чмокнула Лёнечку в пропахший хозяйственным мылом хохолок. — А может не надо никуда идти, а, Лёнечка? Перебьемся как-нибудь, приспособимся?
Белобородов промолчал вгрызаясь зубами в бутерброд с плавленным сырком. От чая по жилам растекалось приятное тепло.
— Ладно, не пойду. И без нас все как-нибудь устроится.
— Точно-точно, и без нас все решится как-нибудь, — обрадовалась супруга. — Перемелется — мука будет. Слушай, Лёня, а муки-то мы не догадались вчера взять!
Перспектива мучной очереди Лёню не восхищала и он попытался отбрыкаться:
— Да ну ее… На работу еще опоздаю…
— Ничего-ничего! Придешь, про бандитов расскажешь, не каждый же день у нас бандиты, никто за опоздание и не скажет ничего…
И они торопливо понеслись к магазину, сотрясая воздух объемными наволочками. Там уже змеилась очередь. Лёнину руку украсил лиловый номер — сто двадцать восьмой. Он послушно уткнулся в чужой затылок, прислушиваясь к ровному дыханию жены, доносившемуся сзади. И в этой объединенной единой целью толпе людей Белобородов почувствовал себя как никогда уютно и защищено. Майское утро ласково и неторопливо расцвечивало небосклон, сквозь розовые облака пробивались теплые солнечные лучи, зеленели легкой дымкой тополя, радостно чирикали воробьи, люди в очереди добродушно рассматривали лиловые номера и обсуждали вчерашнюю перестрелку, и жить на свете было замечательно.
13 мая 1989г. по следам побега заключенных из Саратовской тюрьмы.