После сдачи вступительных экзаменов нас, вчерашних абитуриентов, отвезли в полевой лагерь, где предстояло пройти КМБ – курс молодого бойца. Эта процедура хорошо знакома всем служившим, и неважно, добровольно ты решил встать под знамена или был призван военкоматом вопреки твоим представлениям о собственной судьбе. Разместившись в 10-местных палатках в довольно живописном лесу, мы очень быстро узнали, что есть слаживание подразделений. Бесконечные построения, передвижения – только строем, и масса тактических занятий с рытьем окопов, марш-бросками и иными формами насилия над организмом. Во время тренировок утреннего подьема мы должны были за то время, пока в руках сержанта горит спичка, успеть не просто выскочить из палаток, но построиться с радостными лицами, при этом уже одетыми по форме раз - в сапогах и галифе, но с голым торсом. Если норматив не выполнен – повторить до тех пор, пока не уложимся, но обычно двух раз хватало. А потом – кросс на 3 км, что, по мнению командования, должно было нас не просто сблизить, но породнить, хотя бы на время.
Итак, бежим. Бежим плохо, не в ногу, медленно и угрюмо. У всех в голове одна мысль – когда это закончится? А до конца КМБ еще две недели. Вдруг из нашей колонны на обочину вываливается один из бегущих и начинает вопить: – чепень!
Толпу бегунов возглавлял старшина курса - поступивший из армии сержант, который давно лишился сантиментов и потому отнесся соответствующе:
- слышь, эпилептик! У тебя две секунды, чтобы подпрыгнуть и доскакать до финиша, а то ты общий показатель ухудшаешь и лично мне это очень не по душе!
Бедолага продолжал корчиться и кататься в пыли. Держась за бок, он периодически оглашал окрестности тем же ором – чепень!
Сержант на всякий случай пнул болезного пару раз сапогом, но тот лишь повысил тональность. Поразмыслив, сержант принял решение отработать транспортировку больного, но потом он изменил формулировку на «эвакуацию раненого с поля боя», для чего привлек четырех голоторсных, оказавшихся рядом. Помощь медиков не понадобилась – по дороге эвакуируемого из-за недостатка навыков и приближающегося времени завтрака несколько раз уронили, после чего он предпочел добежать до лагеря самостоятельно, причем довольно резво и, главное - молча.
Информация о сем мелком инциденте дошла до курсового, и старший лейтенант К., как истинный военный педагог, решил разобраться лично. Он вызвал к себе нашего героя и стал задавать наводящие вопросы, а убедившись, что все вроде в порядке и писать объяснительные никому не придется, задал главный – что такое чепень?
Ответ превзошел все его ожидания – Вова, а именно так звали нашего героя, потоптавшись на месте, простодушно разъяснил – перепутал. Хотел сказать печень, а вона оно како получилось. При разговоре присутствовали несколько сопалаточников, и нужно ли говорить, что с этого момента Вова приобрел известность и первым на курсе получил прозвище, естественно – Чепень. Отвлекусь на минутку: прозвища в этом ВУЗе, как и любом другом, имели все, начиная от начальника в звании генерал-полковник до поварихи на кухне, причем они имели их до нашего поступления и нам оставалось лишь запомнить. Вторым на курсе стал латыш – когда его спросили, как будет по-латышски мужской половой х+й, он простодушно ответил – бибис. Итог откровения понятен.
Помимо способности путать буквы, Чепень имел колоритную внешность – узко посаженные глаза с понурым взлядом, между ними громоздился большой грушеобразный нос, стремящийся к подбородку. Вечно нахмуренное выражение лица и яркий румянец на щеках создавало впечатление, что ему постоянно было стыдно. Главным внутренним качеством являлось полное отсутствие чувства юмора – то есть Чепень абсолютно не реагировал на шутки и разные другие весёлости, никто не видел его не то что смеющимся, но даже с улыбкой или ухмылкой, на худой конец. На всегда очень серьезном и сосредоточенном лице явственно читалась безнадега – вот довершение портрета.
За все годы учебы и разных войсковых командировок со стажировками Чепень ни разу не был в самоволке и не принимал участия в употреблении горячительных напитков. Впрочем, даже на комсомольских собраниях он отсиживался молча, ни разу не выступив даже тогда, когда его настоятельно зазывал сам замполит факультета. Плюсом было то, что Чепень был беззлобен и никому не делал гадостей. В итоге на него махнули рукой и перестали замечать, чему он был только рад...
В последние перед выпуском дни жизнь наша превратилась в ожидание праздника. Началась последняя курсантская сессия, и это были не просто очередные, но Государственные экзамены, но никто ничего особо не учил - смысла не было. Всем было понятно, что валить никого не будут, преподаватели и так досконально знали, кто чего стоит. Все мерки сняты и лейтенантская форма уже шилась в ателье, а проект приказа министра обороны о присвоении офицерского звания и назначении на должность был подготовлен и лежал в недрах МО, ожидая своей очереди на подпись.
В наряды выпускников уже не ставили, к разным хозработам не привлекали и у нас образовалось неожиданно много свободного времени, которое мы проводили в основном в курилке – большой туалетной комнате на 10-м этаже учебного корпуса. Во время одного из таких перекуров там собрались человек десять, которые лениво рассказывали друг другу старые анекдоты. И вдруг из угла раздалось – а вот еще анекдот, свежий. Это был голос Чепеня, и трудно описать степень всеобщего изумления. Влети в окно шаровая молния – мы удивились бы меньше. В наступившей тишине стало слышно, как у потолка бабочка машет крылышками…
Чепень, явно смущаясь того, что оказался в центре внимания, долго морщил лоб и переминался. Наконец он начал: - нууууу, идет мужик по улице…
Последовала длинная пауза, никто из нас не шелохнулся. – а ему навстречу другой… продолжил Чепень и замолк, покраснев и насупившись. Когда терпение лопнуло, кто-то решил ускорить процесс: - а дальше?
- А дальше я не помню….
Такого дикого даже не хохота, но ржания в стенах альма-матер еще не было. Кто-то тихо сползал по стенке, другие уже корчились ниже, и только Чепень остался в прежней позе и с недоумением взирал на происходящее.