Интернат. Часть 1. Искривлёныш
В восемь сорок девять, часов утра, поезд Омск – Новосибирск, прибыл на железнодорожный вокзал. Не заходя на вокзал, через боковые ворота, я вышла к остановке такси. Народу в очереди было немного. Дождавшись машины, я назвала, адрес - улица, Немировича Данченко сто.
Через некоторое время, такси, привезло меня к большому - эн образному, зданию, училища - интерната для инвалидов. Импровизированный дворик, окружённый растительностью, вместо забора, был пуст.
- И на этом спасибо, что нет забора и колючей проволоки. Значит, возможен побег.
На крыльце, прижавшись к стене, стояла молодая девушка, лет двадцати.
Она была, небольшого роста - метр двадцать, с маленькими ногами и, с маленькими руками. Голова и туловище, были нормальными. Я поняла, что приехала, точно, по адресу. Позже, мы оказались в одной комнате, женского крыла.
Её звали Татьяна. Никогда раньше, не встречала, в своей жизни, такого тихого и скромного человека. В этом училище, было много учащихся из детских домов и они, считая себя, обделёнными государством, воровали, у этого государства - то есть - из магазинов. Другая девушка, поселившаяся к нам, ходила на костылях. Не буду называть наши медицинские диагнозы.
Именно, она, рискуя своей репутацией, приносила нам, голодным - ворованные продукты. На дно своей сумки, она клала - дорогой кекс или рулет, прикрывала варежками, а сверху - копеечный батон. Подходя к кассе, тяжелым шагом, она доставала батон, и никто из продавцов, не проверял, содержимое сумки. И спасибо этим продавцам!
Почему мы голодали? Шёл 1987 год. Копеечную пенсию - у меня была сорок восемь рублей и восемьдесят семь копеек - у нас забирали, так как предоставляли полный пансион – проживание, одежда для бабушек и пища, непригодная для еды. Представьте себе - щи из перекисшей капусты с куриной кожей. А, где же мясо, спросите Вы? Мясо уходило ,в сумки - поварам, медработникам и руководству.
В городе Новосибирск, была в это время талонная система, и я очень удивилась, подойдя к колбасному отделу, что мне, не могут, продать колбасы, так как, у меня нет талонов. Оставалось, покупать, только сладкое и хлебные изделия. А я, была хищник, пришлось ехать на базар, покупать сало.
В первый вечер, после открытия учебного года, по местной традиции, были устроены танцы.
Спустившись, со второго этажа на первый, я оказалась в небольшом холле, для игры в настольный теннис. Передо мной предстала, ужасная картина. Мне было, на тот момент - двадцать пять лет. Видавшая жизнь, во всех её проявлениях, думала, что – меня, уже, ничем не удивить.
В полутёмной комнате – холле, под звуки, небольшого магнитофона, танцевали, искалеченные судьбой - калеки и уроды. Я была одной из них.
Бал Сатаны был в разгаре! Мало, кто смотрел – танцевали все. Руки поднимались вверх и бёдра виляли из стороны в сторону на слабых, полусогнутых ногах. Головы, качались, в такт музыки. Не было свободного места. Масса кипела, общим движением, наполненным восторга и раскрепощения. Как поётся в одной песне - сердце замерло в груди. Они стали, для меня – братьями и сёстрами.
Их особенности были разными – безногие, безрукие, на костылях, на колясках. Все, оказались здесь, по воле судьбы и впервые, увидели, себе подобных.
Некоторые танцевали, сидя на полу. Я, обратила своё внимание на молодого паренька. Лет семнадцати, белобрысенький, голубоглазый. Ноги его, были завязаны в узел. Нелепое сочетание, совершенного верха и патологического, врождённого уродства внизу. Он, сидел на полу - на попе. Каким образом, он писает, какает, одевает брюки на эти ноги? Руки, сильные и здоровые, прямой точёный торс, белокурая голова танцевали под музыку. Он веселился и лицо его, светилось счастьем. Его глаза, источали, любовь и чистоту разума. Я, смотрела на него и думала:
- Что может, заставить человека, находясь, в такой жизненной ситуации, хоть на мгновение, забыться и возрадоваться жизни? Это подвиг - жить в таком теле, зная, что никогда, никто, тебе не сможет помочь. Твоё тело, является, твоей тюрьмой и наказанием, на всю жизнь.
Он стал для меня примером выдержки, примером жизнелюбия. Никогда больше, не позволяла, я себя жалеть или жаловаться на жизнь.