Я родился в периферийном городке, школу кончал там же. Затем была учёба в Тбилиси, в университете. После окончания вуза предстояло определиться с пропиской. Срок временной завершился, а за постоянную предстояло биться. Люди постарше знают, какой это был труд. Тогда я уже работал в газете. Впечатление на коллег не производил. Меня держали за недоросля, которому образование только навредило. Я увлекался философией, грубая действительность меня не увлекала. Одна из сотрудниц настоятельно советовала мне решить вопрос с пропиской в Тбилиси. «Тебя здесь ещё кто-то слушает, там тебя буду воспринимать как ходячее недоразумение». Дескать, в глубинке народ конкретный, без затей. С ехидцей те же слова были произнесены другим коллегой. При содействии крупного милицейского чина, приятеля моего отца, меня прописали у бабушки.
Я заезжал в городок, пока там жили родные. Потом и они перебрались в Тбилиси. Я приобрёл столичный лоск, но с местечком не порывал. Встреча за его пределами со знакомым земляком для меня превращалась в событие. Чем дальше от родины, тем сильнее бывала ажитация. С одним из земляков я столкнулся в мою бытность в Новосибирске, ездил туда по делам редакции. Тот торговал фруктами на базаре. Нашу встречу мы отметили визитом в ресторане и под её конец повздорили, не хотели уступать друг другу привилегию оплатить застолье.
Ещё - мой интерес к характерным для моего региона фамилиям. Если лицо с любопытной для меня фамилией находилось в пределах досягаемости, следовал вопрос, не из тех ли оно достославных мест. Далее по степени детализации. Я считал миссию выполненной, если набрел на земляка, и ощущал благодать, если после расспросов об общих знакомых таковые обнаруживались. И это без какой-либо очевидной пользы ни для меня, ни для собеседника, ни для самого городка. Хотя считается, что провинциалы в общем прагматичны. Раз в Тбилиси на своей «Ладе» я нарушил правила. Непреклонный с виду инспектор изучил мои документы и неожиданно смилостивился. Во время неформальной беседы выяснилось, что он – мой зёма.
Я не ограничивался "вычислением" земляков. Как-то разговорился с посетителем редакции. Он был из одного из дальних регионов (выдавал акцент). Я начал с жаром перебирать фамилии почтенных людей, с которыми встречался в тех местах. Скоро мой пыл пошёл на убыль. Гость давно не наведывался в те края и, если кого знал из перечисленных мною, то понаслышке. Под конец, я вспомнил одного дурачка из тамошних. На улице городка тот, признав во мне командировочного, привязался с вопросцем: "Если кролик убьёт человека, его арестуют, не правда ли?!" Я еле отбился от него, заскочив в подъезд местного райкома. Тут посетитель оживился и выпалил: "Васико все знают!"
Без казусов не обходилось...
Это были тяжёлые 90-е годы. Я продолжал работать в газете, которая уже дышала на ладан. В те времена сильная нужда заставила людей вспомнить о своих этнических корнях. В Тбилиси создавались национально-культурные общества, в адрес которых из исторической родины поступала гуманитарная помощь. По паспорту моя бабушка была полькой ("полкой" как было записано в документе). И вот я стою в очереди за гуманитарной помощью в польском обществе. В очереди застал много знакомых. Для меня было неожиданностью их польское происхождение. Впрочем, некоторые из них тоже смотрели на меня с удивлением.
Впереди меня стояли девушка лет 17-18 и женщина средних лет. Я разговорился с ними. Молодая была белокожей, худощавой, чёрные волосы непритязательно были собраны на макушке из-за чего обнажилась её высокая тонкая шея. Небольшой аккуратный нос – уже это не делало её похожей на грузинку. Её карие глаза смотрели просто. Как я понял, она приходилась родственницей женщине. Во время разговора девушка по какому-то поводу назвала свою фамилию, грузинскую, очень редкую и странную, и встречал я её... только в моём захолустье! На меня нашёл зуд. Я изготовился предаться ретро-излияниям, но воздержался - собеседница не проявила встречного энтузиазма. Она забеспокоилась, её глаза забегали и потухли, лицо побледнело. Никакой взаимности! Под надуманным предлогом девушка удалилась. Я взглянул на женщину. Та тоже заметила замешательство своей спутницы и, мягко улыбнувшись, сказала: «Её родня почему-то не любит вспоминать ваш городок». Я только пожал плечами и замолк и пока стоял в очереди строил догадки...
... Двумя классами младше в нашей школе учился парень с такой фамилией. Он был из рабочего района при монструозном заводе, в меру двоечник, в меру хулиган. Вряд ли это могло быть причиной беспокойства девушки из очереди. У парня была сестра. Она была инвалидом, из-за родовой травмы её тело было асимметричным, правая часть фактически влачила левую. Девочка хранила угрюмое молчание. При желании можно было рассмотреть красивые черты на её лице – очертание губ, миндалевидный разрез глаз. Их рассмотрела моя мать, увидев её во дворе школы. При этом мама жалостливо покачала головой.
Как-то её принимали в пионеры. Я тогда был главным пионером в школе – три красные шпалы на рукаве. Линейку устроили у входа на завод, у памятника Ленину. Погода была солнечная, и золотистая лысина вождя во всю блистала. Горн истошно храпел. Дуть в него вызвался парнишка. По его словам он пробовал себя горнистом когда-то в пионерлагере. Не лучшей сноровкой отличался барабанщик. В ряды юных ленинцев принимали «остальных» ребят - троечников и двоечников. Отличники и хорошисты уже прошли ритуал. Я повязывал галстук девочке-инвалиду. От неё пахло шампунем. В первый раз видел её лицо открытым, безмятежным. Она оживлялась, когда «начинал дуть в свою дуду» трубач. Но по-прежнему молчала. Я спешил, сзади напирали другие дети. Быстро поприветствовал её по-пионерски - согнутую в локте правую руку перед собой, и повернулся к последующему ученику, не посмотрел салютовала ли она в ответ. Тут и услышал краем уха её голос, в первый и последний раз - басовитое «спасибо». Прозвучало по-детски непосредственно, вполне мажорно.
Судьба не переставала издеваться над ней. Она стала появляться с синяками под глазами. В свои пятнадцать лет она загуляла, пошла по рукам, из-за чего ей доставалось от брата. Её собутыльниками была шантрапа из рабочего предместья, среди которых были заключенные с вольным хождением. Они отрабатывали свой срок на заводе.
Однажды поздним вечером я и мои друзья, некоторые из нас уже студенты, стояли на перроне вокзала городка. Должен был подойти московский поезд. Пять минут, пока стоял экспресс мы глазели на его пассажиров, выискивая, чем бы поживиться нам, бедным на впечатления. Вот поезд уехал, ничего не оставалось, как расходиться по домам. Мы лениво поплелись в сторону вокзальной площади. Вдруг один из нас заметил подозрительную суету в кустах у общественного туалета. Как раз мимо со стороны площади по тротуару проходил молодой мужчина. Он тоже уставился на кусты, а потом начал кричать, обзывать кого-то ишаком. Там происходила сущая непотребность. Скоро появился долговязый мужик, явно деревенский судя по бедной поношенной одежде. Некто мешкал в кустах. Потом вдруг, сильно хромая и опустив голову, появилась она. Девица спешила, прошла напролом через группу мужчин – видно дружков того типа из кустов. Они стояли в сторонке на перроне, в свете фонаря. Она искала спасение в неосвещённой части платформы. Люди молча провожали удаляющийся в темноте хромающий силуэт. Мы тоже молчали. Вдруг один из нас кинул фразу: «Слишком много несчастья возмущает!» Я с недоумением посмотрел на товарища. До и после такой его реплики красноречие за ним не водилось.
... Скоро должна была подойти моя очередь за гуманитарной помощью. Стоящая передо мной пара приготовила сумки. Я не стал задавать им вопросы. После того их не видел.
Я не упоминаю название городка. Хотя бы потому, что оно использовано мною в качестве пароли на разных аккаунтах в интернете. Иногда я кокетничаю своим провинциальным прошлым. Как будто не было момента в моей жизни, когда паниковал от мысли, что после окончания вуза мне пришлось бы вернуться восвояси!