После войны нас ждали новые испытания.
В стране началась, как у нас называли – «голодовка». Поэтому чтобы выжить, люди разъезжались во все уголки Советского Союза – каждый искал место, где можно просто не умереть с голода. Мои родители, почему-то решили, что надо податься с Кубани еще дальше на юг. Выбрали Абхазию и остановились в Новых Гагарах. Там отец устроился сторожем на железнодорожной станции. Мы поселились втроем в будке сторожа, где только умещалась одна кровать, и были очень счастливы. Особенно повезло мне: каждый день на товарной станции загружались в вагоны ящики с мандаринами, которые отправлялись по всему Союзу. Каждая мандаринка была в обертке с рисунком мандарина и аккуратно уложена в ящики. Но периодически, грузчики, как мне казалось специально, роняли ящики, которые разбивались , а мандарины сыпались под вагоны – и тогда я с «дежурившими» ребятами не зевал. Большая часть мандаринов оказывалась у нас, и дома даже образовался запас. Были случаи, когда я на них не мог уже смотреть! Все шло у нас замечательно, до одного, едва не окончившегося трагедией случая.
Как -то к отцу обратился кто-то их абхазов, чтобы он покараулил до утра бочки с бензином. А их оказалось восемнадцать штук. Отец их для верности подкатил поближе, обставив со всех сторон всю строжку.
В этот день была реформа денег. Отец хорошо заработал, обменял старые деньги на новые, съездил в Старые Гагры, где купил продуктов ,и самое для меня приятное – несколько номеров журнала «Огонек».
Я удобно устроился на кровати – тепло, уютно, еды, сколько хочешь, рядом журналы – первый за всю жизнь счастливый вечер! А моросящий за дверью дождик дополнял картину обретенного счастья.
Но случается что-то невероятное!
Что двигало отцом – радость за, наконец, долгожданный семейный уют, или желание сделать нам еще что-то хорошее – не знаю. Видя, что в «комнате» темновато, а я вплотную придвинулся к «лампе» - он вышел из сторожки и вернулся с ведром наполненным… бензином. Это он отлил из одной из охраняемых бочек. Взял «лампу», наклонил ее, вероятно забыв потушить…
Чтобы представить, куда он хотел залить бензин, надо было видеть эту «лампу». Это была гильза, зауженная сверху, от снаряда или крупнокалиберного пулемета, в которую был опущен фитиль (это была парусина, плетеный ремень или другая плотная материя), а выше середины была пробита дырка диаметров см 2-3, куда и заливался бензин или керосин. По мере сгорания, фитиль подтягивался булавкой или гвоздем – так и светил, пока не сгорал. И вот в это отверстие (из ведра!) отец хотел попасть!
Бензин, на моих глазах, вспыхнул сразу же! Отец выбросил в дверь ведро, а сам горящий выскочил на улицу. Огонь распространялся мгновенно. Вся сторожка была обклеена газетами, тряпками, которые горели так, как им и положено гореть! Мать вскочила на кровать, прижала меня к себе, обвернувшись отцовской, еще с войны, шинелью. Уже начала гореть кровать, а мы стояли как загипнотизированные, рискуя задохнуться от дыма или «поджариться» от распространяющегося огня. Вдруг с проема, где должна быть дверь, врывается горящий человек и кричит, что есть сил:
- Зина! Леня! Вы где?!...
Увидев, наконец, нас - он срывает с матери шинель, закрывает меня и бежит сквозь огонь к двери.
- Зина, за мной!
Мать, наконец, очнулась и ринулась вслед за нами.
Отца потушили подоспевшие люди, а вскоре подъехала какая-то машина и его обгоревшего увезли в больницу. Там он пролежал месяцев шесть, но, слава Богу, врачи его выходили. А отец, оказывается, после того, как вспыхнула лампа, сразу же бросился к бочкам с бензином и стал их откатывать подальше от сторожки. Вспыхни хоть одна из них, не было бы всей станции!
Увидев, что нас нигде нет, он без раздумья рванулся прямо в пламя. То, что мы могли остаться в горящей сторожке, а не выбежать вслед за ним, он даже не мог представить. А мама говорила, что она от страха ничего не соображала.
Когда догорели последние головни, люди, пришедшие из соседних домов, посочувствовав нам вздохами «вах, вах!», стали расходиться. И остались мы в вдвоем с мамой, прижавшись друг к другу, глядя на наше тлеющее, так быстро прошедшее счастье. Сгорело все: деньги, документы, вещи. Мама осталась в нижней рубашке, а я в трусах и майке, но зато с шинелью, которой мы накрылись от мелкого надоедливого дождя.
Куда идти? Что делать? Где переночевать? Что с отцом? – наконец стало до нас доходить.
Но, среди всех людей различных национальностей, вероисповеданий и убеждений – всегда найдутся добрые сердца.
К нам подошел один абхазец, и даже извиняющимся голосом , предложил, чтобы мы пошли к нему переночевать. Но у него нет хороших условий, т.к. сам имеет пятерых (!) детей.
У нас вообще не было никакого выбора и предложение «переночевать» продолжилось месяцев шесть – семь ! Мы так сдружились с его ребятами, что я уже считался шестым сыном. Они поделились со мной всеми своими игрушками, а барабан, очень всеми любимый, подарили насовсем. Мы лазали вместе по горам, по каким-то забытым подземным ходам, бродили в разрушенном замке (говорят царицы Тамары), а летом пропадали на море.
К слову, нам всем удалось увидеть самого Сталина! Поехали, однажды, всей общей семьей в Старые Гагры, но нас перед въездом остановили военные, сообщив, что сейчас по этой дороге проедет… товарищ Сталин! Мы стояли, а затем легли в кювете вдоль дороги. Проехали несколько машин, а в одной из них, с открытым верхом, на заднем сидении сидел Сталин! Он приподнял слегка руку, улыбался, приветствуя многочисленных восторженных окружающих.
Когда отца выписали из больницы, он устроился на местную мебельную фабрику. А мы так и продолжали жить уже с отцом, у гостеприимного хозяина. Как его зовут, я к большому своему сожалению, не запомнил. Однажды мы вместе с ребятами прокатились после купания в море на какой-то машине стоя в кузове. Меня так продуло, что я получил воспаление легких и попал в городскую больницу, расположенную в прекрасном парке. Меня раз в неделю навещала мать и, кажется, дело пошло на поправку. Не дождавшись полного выздоровления, я, с каким-то мальчиком, перелез через большой чугуный забор, окружавший больницу, и двинулись пеше домой. Мой приход не вызвал дома ожидаемой радости, так как есть особенно было нечего, а в больнице, как никак, хорошо кормили. Но все же меня оставили дома, к моему большому удовольствию.
После всех приключений, меня решили отправить из Гагр в Натухаевскую, чтобы я записался в 1-й класс. Родители, из-за занятости, не могли со мной поехать, поэтому, посадили меня на теплоход (или пароход), поручив за мной присматривать кому-то из пассажиров. До Новороссийска, пристроившись на палубе, я доплыл без проблем. Но вот как добраться из Новороссийска в Натухаевскую - без денег, без опыта таких поездок? Но родители почему-то верили, что я не пропаду, а если что будет непонятно, то, - «не стесняйся, спрашивай - язык до Киева доведет»! И действительно, я оправдал их доверие. За Новороссийском, где сейчас находится ресторан «Арго», был сбор всех, кто хотел на «попутках» добираться в Тоннельную, Анапу, Раевскую, или в Натухаевскую. Рейсовых автобусов не было тогда и в помине. «Голосующие», сколько было возможно, забирались в кузов, обычно «полуторки», а некоторые даже ухитрялись ехать на подножках, ухватившись за дверцу водителя. Я спрыгнул в Тоннельной, вместе с несколькими «пассажирами», не заплатив за проезд, чем очень гордился – все же экономия в семью!
Дожидаться попутку, чтобы добраться до Натухаевской, я не стал, а решил дойти к станице пеше. Пошел я не по дороге, которая петляла не один десяток раз, и намного удлиняла путь, а напрямую, по старой тропе, через лес, поле и болото, густо заросшее камышом. Но там уже была протоптана дорожка, и пройти десять километров не составляло труда. Помню, что шел я без обуви, так как вспомнил, что еще в Гаграх, мама мне делала замечание, увидев, что я бегаю в сандалиях, «которые могут быстро износиться и порваться, а в чем ходить в школу будешь»? Поэтому сандалии я связал, забросил через плечо и уже часа через два был в станице. Не ел нормально я уже второй день, перекусывая запасенными сухарями, и с радостью ожидал момента, когда, придя к деду, смогу «отвести душу».
Уже вечерело. Вхожу радостно во двор, это по улице Варениковской, - бабушка что-то готовит в «кабыце», судя по запаху, борщ, суетится тетя Сима, Клава скачет на одной ноге, играя с Зиной Недельской в классики, что-то делает дядя Вася… –просто семейная идиллия ! И дед,- который , увидя меня, прохрипел:
- Ище одын рот припэрся! (еще один рот явился)
Я остановился, не сделав дальше ни одного шага, развернулся и… пошел назад… от пахнущего борща, от картин встречи, которые рисовались во время всего путешествия и придавали силы голодному одинокому пацаненку.
Пройдя уже пол улицы, слышу, что меня зовет бабушка. Она как-то с оглядкой достала из кармана передника грушу и вручила мне, но затем передумала, забрала назад, опять полезла в карман и вытащила нож. Разрезав грушу пополам, она одну половину вернула мне, а вторую со словами:
- Это я дам Клаве, - спрятала в передник.
Речи о том, чтобы я вернулся назад, не было. И я пошел дальше , со своей пол-грушей, которую съел, чуть ли не с хвостиком.
Перед тем, как уехать в Гагры, родители сняли квартиру у Яши Левченко, рядом с речкой, через которую был построен каменный мост, под которым и прошло в дальнейшем, чуть ли не все детство.
Кое-как нашел я ключ (родители долго меня инструктировали, как его найти), открыл полупустую комнату, улегся на кровати и, несмотря на голод, уснул не раздеваясь.
Ночью, чувствую, что меня будят. Это пришла бабушка и принесла суп,- «затирку», как у нас называют. Полусонного меня накормила и в темноте ушла домой.
Зачем нужна была такая конспирация, мне до сих пор не ясно. Деда боялась, что ли? К этой истории, которая вызывает недоумение, много есть вопросов, ответом на которые послужило бы восклицание А.С.Пушкина:
О люди! Жалкий род,
Достойный слез и смеха.