Феликс всегда заходил на рынок через черный ход. Ворота он приберегал на вечер. Хозяева уже давно заметили - где Феликс - жди или скандала, или кражи. Или того и другого, да что уж там. Охрана, только завидев рослый худой силуэт в низком утреннем солнце, находила массу причин не впускать его. Раньше Феликс выкручивался, чаще всего давал на лапу. Но поборы становились всё больше, всё изощреннее становились отказы, и он перестал, найдя другой вход. Его впустил Торчок Сэм. Двадцатилетний полупризрак, как рак-отшельник прячущий свое тело под застёгнутой до бледного небритого подбородка спортивной курткой и надвинутой до носа лыжной шапкой, как-то заметил потерянную фигуру в промзоне за складами, оглядывающую высокий забор. Сэм тогда ждал Нужного человека, а Феликс, топтавшийся без видимого дела, был так на него похож! Он впустил его в бетонный пролом, прикрытый старым рекламным плакатом, и протянул руку. У Феликса почему-то оказалась с собой, в самой глубине рюкзака, нужная дрянь. Сэм был удовлетворен, и с тех пор всегда впускал незнакомца. Но уже ничего не просил: тогда Феликс не взял за товар денег, и Сэм считал его или копом, или... да важно ли.
Рынок толкался, пах и голосил на все лады. Карманы Феликса были полны, рюкзак тяжёл. Он всегда шёл в самую толпу, и каждый день обходил все лавки. Палаточно-лоточное море перекатывались волнами хлопка, рыбы и китайских игрушек. Шести с половиной футовая, чуть сутулая фигура легко рассекала толпу, иарманные воры замечали его издалека.
Некоторые пристраивались рядом, и уловив момент выуживали из кармана вещицу-другую. Другие же обходили стороной. Старый Пианист, сорокапятилетний вор без трёх пальцев на правой руке, всегда пропускал Феликса мимо. Пианист обчистил его несколько лет назад. Неплохо взял: целую пачку кредитных карт. Переведя и сняв столько, сколько ему хватило бы на год безбедной жизни, он уже пристраивал их в мусорный бак за зданием мэрии, когда заметил между пластиком вчетверо сложенный, помятый бумажный лист. Это оказался титульник обвинительного приговора, датированного следующей зимой. Его приговора.
Он хохотнул сначала, но зря. В тот морозный сентябрьский день у него ещё была здоровая и ловкая рука и только четыре грубых синих шрама на предплечье. А весною добавился пятый, а вот пальцев убыло. Да, что уж теперь.
Карманы Феликса пустели. Что-то крали. Чем-то он платил за понравившийся товар. Или менял. Он покупал всё. И подходил ко всем. И к том, кто тихо стоял в тени, молча улыбаясь проходящим мимо, и кто кричал, подпрыгивая над головами у входа в лавку, что его арбузы вдвое больше ягодиц не местной красавицы из телешоу. Не брал ничего он только у одного, всегда недовольного человека, который вечно рылся в своем товаре, не поднимая глаз на толпу, которая, впрочем, тоже его игнорировала.
В середине дня, когда солнце загоняло в тень, Феликс обедал у Лейлы. Под низким навесом из синего брезента, прямо на притоптанной земле непрочно стояли пластиковые столы, а позади стойки, за матерчатой ширмой дымил мангал. За сочную баранину Феликс платил, чай же Лейла, осторожно поглядывая из-под густой мелированной челки, всегда наливала бесплатно. И приносила, если гость успевал присесть, всегда сама. Она давно заметила, что с каждым бесплатным бумажным стаканчиком с терпким кипятком в её кассе прибавляется за два. Иногда ей казалось, что он… ой да что ни наговорят торговки!
После обеда Феликс снова шёл по стихающим пёстрым рядам. Продавцы махали ему, воришки были рядом. Иногда, если карманник был особенно бестолков, на запястье неудачника сжималась сильная рука и ловко скручивала бедолагу в замок. Серые глаза пронзали навылет. На крики сбегались охранники, алчные почесать дубинками и недовольные прерванной своей послеобеденной безмятежностью. Некоторые надеялись, что странный человек приметит их – ходил слух, что если тот посмотрит тебе прямо в лицо, то… да кому везло, тех больше не видели. Феликса выпроваживали, иногда поддав, для острастки. И было от чего! Пойманные им никогда не осуждались, а некоторые даже не доходили до суда. Они находили внезапные алиби, или оказывались многодетными иждивенцами, троюродными братьями судьи и даже попросту исчезали из камер и полицейских машин. Куда таких хватать. Более того, старожил рынка, отставной сержант Анри был готов поклясться, что пару раз видел этих сопляков в телевизоре в финале каких-то конкурсов и даже где покруче, а директор рынка... директора рынка он сам вязал семь лет назад. Да никто не верит.
В тот раз Феликса выпроводили за ворота, когда солнце, остывая, коснулось купола городской мэрии. Длинные пальцы ощупали опавшие карманы – всё, что он покупал, разошлось по чужим. Он встряхнул пустой, разрезанный в двух местах рюкзак,высыпая крошки и пустые обертки, когда из ворот с толпой вышел Недовольный человек. Феликс не видел его, согнувшись, улыбаясь дырам в своих вещах, и человек долго стоял, молча сверля насупленными глазами сутулую спину. Феликс выпрямился, закинул остатки рюкзака на плечи, и собрался идти. Наконец человека прорвало:
- Эй!
Феликс обернулся.
- Здравствуй, человек.
Тот затараторил:
- Почему ты всегда обходишь мой товар? Почему не говоришь со мной? Почему мои дела идут не так, как у Торговца арбузами и не так, как у Молчаливого лавочника?
Феликс присел на красную пожарную тумбу.
- Потому, что ты не впускаешь меня, не крадешь моих вещей, не зазываешь меня, не угощаешь меня ни чаем, ни дубинкой, наверное.
- Но Молчаливый лавочник тоже не делает ничего такого, однако...
- Нет – громко прервал Феликс
- Ну и чем же он хорош?- человек выгнулся вперед, как знак вопроса, чуть не упав.
- Он улыбается мне.
- Да ну и что!
- Этого достаточно – ответил Феликс резко, устало поднялся и попрощался с Недовольным человеком, не посмевшим больше сказать ни слова.
На следующий день у лавки Человека было людно. Говорят, через год он открыл контору в городе, наняв двоих работников в обе свои лавки и купил подержанный пикап. А ещё он сменил имя, вернее, его никто не называл прежним. И всегда находил повод, на закате, между делом оказаться у рыночных ворот.
Феликсу не обязательно помогать. Громко зазывать в свою лавку, поить чаем или обворовывать.
Иногда его достаточно однажды окликнуть вслед.