1.
Случилось это давно! На славной Дальневосточной земле, страшно приключилось со мной. С детства любил бродить с ружьём по лесным красотам. Эту страсть привез из Сибири на великую стройку БАМ. Молодой был, дури в голове было, хоть ковшом выгребай. Законно менял ружья, никак душой не останавливаясь на конкретном. Пока однажды, на утренней зорьке, не увидел у лесного бродяги с рюкзаком за плечами, Иж-43. Курковку, с английской ложей. Ух! Как изящно она играла в его руках, да ещё в штучном исполнении. Увидел, обнял, подержал, и — пропал!
Загорелась душа, впустив в себя жгучее желание, иметь такое! Классика, есть классика! Для меня, во всём: вещи вечные, ценные, непреходящие! Думаю, называется эта страсть, — любовь с первого взгляда! Ну, как не влюбиться в эту молчаливую, брюнетистого вида красавицу, с буковой талией. Друзья недоумевали, в спину бухтели: «…Блин!.. Зачем тебе этот анахронизм?.. Уж другие давно в моде». Многие тогда потянулись к вертикалкам, оставляя за бортом своих интересов, архаичные курковые ружья.
Побежал к мужикам в охотничье общество, там за стенкой магазин их был. Они за стволами в Хабаровск ездили, к тётенькам на главную базу. Говорю: «Мужики! Мне не до штучного! Мне б, простое 43-е в руки заиметь, только обязательно с англицкой ложей, так сказать, с талией». Мужики серьёзные: переглянулись, мозгами пораскинули, в календарик мою просьбочку чернилом и зафиксировали. Оформил документы как положено, и стал ждать своего часа. Но время бежало, улетали сроки действия разрешения на покупку.
Ждал до последнего, тыкаясь во все завозы, своими звонками, действиями, в надежде, что ребятки всё ж исполнят мою просьбу. А вот и очередной, можно сказать последний! Деньги в карман бросаю, прыгаю в автобус, спешу, предвкушаю. Вот и чужой посёлок, туточки и крыльцо любимого магазина! Врезаюсь в очередь. Местные охотники — народ серьёзный! Без лишнего базара, не суетно двигаются, решают, советуются, скупаются.
Продавец: утеплённая мадам, равнодушно, с показным сожалением, своими губными красными красками нехотя выводит:
— Увы, молдой человек, есть толька ИЖ-27. — Думайте, решайте, пожаласта-а поскорея, у меня вы не один!
Глянул назад, — точно, — не один! На душе — ступор, прямо заграждение! Ну, не лежит душа к этим стволам. Красивы вроде, и с виду нет изъянов. А вот нутро трепещет непринятием, и хоть ты убейся! В руки берёшь, ну, дрын – дрыном! Словно не любимую женщину обнимал, щупал, трогал.
Вроде все правильно делаешь, да вот не млеет душа, не тает от сладкого. Народец подпирает! Мадам пыхтит открытым недовольством. Думаю: выбора нет, надо ломать себя, с нутром сговариваться. Говорю:
— Чёрт с ним! — Давайте посмотрю. А душа в смятении, места себе не находит, криком кричит: «Не обманись, пожалуйста!»
Дивчина, — торговых дел мастерица, на эмоции и слова шустрая, хлёсткая, она нашего брата на поводке держит. Она здесь царевна и повелительница, у охотников выходит, самая любимая продавщица в округе! Быстренько меня на землю, сумливающего ставит, чуть накрашенные глаза к бровям подкатывая:
— Мучина-а! Што носом-то воротите, прям ня знаю! Всем мужикам подавай такое, а ему господи-и, надо — старьё, с курками! Прям, не понимаю вооще-е!
Рядом, бородатый крепыш стоит, мудрый с виду, на промысловика схож, на конкретного штатника. Зыркнув на меня растерянного, поглаживая лохматую бородёнку, назидательно предупреждает:
— Мужик, сотри... ружьё, дело такое: если душа не лежит, лучше не бери.
— О тож-ж! — вслед и я брякнул слово, скривив гримасу недовольства.
2.
Но как начинал представлять, что надо будет вновь отпрашиваться со службы, мотаться в этот посёлок, стоять в очередях, продлевать бумажки; так невкусная каша начинала вариться в голове, прямо одно внутреннее расстройство, смятение. Свалила меня эта напруга в голове.
Чёрт с ним! Успокаиваю себя. Первое-то впечатление часто бывает ошибочным! Может уж больно мои руки кривые, искажённо настоящую красоту чувствуют. Зазря так предвзято диалог начал, общение; не разобравшись, с негативом набросился, на такую, с виду красивую «ружбайку».
Успокоив себя, начал внимательно все стволы обследовать, не отказываясь от советов знающих специалистов. Повертев, покрутив, пару поменяв, вновь к первому вернувшись, говорю:
— Беру!
«Ну, наконец-то разродился мужик, в своих сомнениях распутался», — загудела радостная толпа. Облегчённо выдохнула и единственная женщина, в меховой безрукавке себя охраняя от сквозняков. Вроде налегке отпустил на волю свои сомнения и нелюбовь к этим спаянным стволам, черного цвета. Ведь оно, недавно собранное хорошим человеком — мастером, мечтает свой век прожить – прострелять, в обоюдной любви со своим хозяином. Да, развешь я против!
Знал, что каждая вещь в этом мире, имеет душу. Но молодой, ещё жизнью не битый, не узрел я тогда большими глазами, — маленький урок для себя. Не подумал, что в верные друзья беру «вещь», которой сторонился, кою словами обидными прилюдно чернил.
Так и легли они, оскорблённые, в коробку свою, упакованные, чистотой и ровностью сверкающие. Покупка сотворена, типовыми бумажками оформлена! На душе просветлело вроде. Охотники хвалят «карамультук» мой новенький, и успокаивают: мол, еще пожалеешь, что задницей вилял и языком плохое молол, трындел.
3.
Успокоенный, людским добрым словом по шёрстке приглаженный, стал набирать всякой всячины — прямого назначения. Тогда только пошла пуля Полёва. Купил и их. И тут продавщица сует мне банку «БАРСА», и говорит:
— Хороший порох! Бери добрый человек, — не пожалеешь!
Смотрю на банку и вижу, что не знаю такого зверя, и с чем его «едят». Я привык к Соколу! Ну, думаю, — разберусь, с пользой дела скумекаю.
Закрутилось время! Позади уже отпуск. Меня вновь ТУ-154 сажает на Хабаровскую бетонку. Дальше стук колесных пар тепловоза, и вот я опять на Бамовской земле. Опять хрустит под валенками чистый снег. Вновь в тишине встаю, с нею и ложусь! Служба служится по штатному расписанию.
А в выходные, постоянно подаю себя в леса. Здесь ты у них в гостях! Здесь он по берегам речек, зелёный чернеется, острыми макушками, будто гребенкой расчёсывает облаков густые космы. В кривых, глубоких распадках его основная густота, скопление.
Из тех мест, главный и основной кислород для жизни, качается, бесплатно дарится. А на равнине, в основном одна щербатая, некрасивая марь стоит кочкастая. Живёт-поживает, для вечной мерзлоты защитой покоится…
В многочасовых шастаньях по зелёным коврам, происходит наше тихое, робкое привыкание друг к другу. «Стерпится — слюбится...» — думал я, таская её трехкилограммовую, ещё сборочным цехом пахнущую. «Может быть, может быть...» — думало ружьё, закусив обиду в своих ровных, ствольных и теневых кольцах.
А когда конкретно ударили морозы, и снег мягко, окончательно устелил землю белым пуховым одеялам, решился я проверить его на пули! Хотелось знать, как глаз целит тяжёлую свинцушку, какую точность даёт на выходе!
День тогда выпал по службе суматошный. В голове рой мыслей, тяжелых и пустых. С ними и сел за стол заряжать патроны пулей Полёва. Хотелось все ячейки патронташа, засадить ровненькими, заряженными патрончиками. Заряжал часть патронов, остатками «Сокола», потом перешёл на «Барс».
Мне бы мозг перестроить, отложить на время думы о посторонних вещах, о службе, и уже с перезагруженным серым веществом, приняться за ответственное дело. Не переформатированный на правильный лад, начал «Соколиной» меркой засыпать этого неизвестного зверя «Барс». Он тяжёлым песком сыпался на дно пластмассовых гильз. Спецы знают, о чём я пишу, в длинные предложения мысли свои складываю.
Как произошло тогда такоё? Ума не приложу! Ведь имел и аптечные весы, и весь набор, что требует зарядное дело. Да и инструкцию этот «кошак», в своём нутре, ровненько сложенной бумажкой хранил. Охотники знают, что этот «Барсик», намного тяжелей птицы Сокола.
4.
Вот и заряжены все! Красота, да и только! На календаре суббота, с утра парко-хозяйственный день. После обеда свищу знакомому охотнику с соседнего военного городка. Беру бинокль и топаю с ним в карьер. Там находим деревянную дверь в куче мусора. Выставляю ее у отвесной земляной стены, рисую мишень! Ну что, начнём?
Вокруг белая тихая зима, только иногда летали чёрные вороны, глядя на нас возбуждённо переговариваясь, как бы предвидя дальнейшие развитие событий. В офицерском городке, на краю леска, баня стоит, от дров топится, от градусов нагревается. Из неё змейкой, в синее-синее морозное небо, пыхтит печка своим густым дымком, чудными запахами. Сегодня же банный день! Очищение!
До мишени метров шестьдесят, — мне боле и не надо! Становлюсь справа, со стволами в руках, слева — товарищ замер. Говорю ему: чтобы смотрел внимательно в линзы бинокля, и корректировал по ходу — пулевую мою кучность, точность попадания. Вот сколько лет прошло уже, а помню, как на душе тревожно было.
Муторно как-то, беспокойно, необычно пугающе. Наждачкой, крупной зернистости, что-то шоркало по нутру, а объяснений не находилось. Отчего это?.. Что не так делаю?.. В чём причина этих страхов?.. А видно Ангел-хранитель в это времечко, в мою душу рупором кричал, покрикивал:
— Человече!.. Бестолочь!.. Не стреляй, — откажись!..
Зарядил стволы пулей. Думаю: «Хлопну сначала с верхнего, а потом пущу тяжёлую пульку, — из нижнего». Стал на левое колено, а душа камнягой придавлена, из-под него дым непонятного беспокойства валит. И как будто говорит мне внутренний голос, предупреждая: «Не стреляй из верхнего ствола! — Только не из верхнего!». Неведомая сила подняла меня с колена. Говорю напарнику:
— Буду стрелять из нижнего только.
Вытащил из верхнего заряд, и опять на колено падаю, жёстко в землю чашечкой упираюсь. Напарник, не отрываясь от бинокля, гундосит:
— На охоте, по зверю будешь со всех стволов пулять, поэтому не ломайся! А учись сразу бить пулей на точность из двух. Но выбор уже сделан! Набрал в лёгкие ведро воздуха и замер!
Стал целиться. Кроха мушка, затанцевала на фоне углём рисованной моей мишени. От предчувствия нехорошего, — прыгает, бесится! Через волнующий сердечный ритм, покоя себе не найдёт.
«Была, не была!» — думаю, пытаясь мушку пригвоздить в центре круга. «Ху!.. Нажимаю курок... и... — УДАР!!!..» Да тако-о-й!.. будто ломом со всего маха в левую руку, и в левую ногу, в тело, больно-больно вдарило, сплющив позвоночник, и мясо на нём. Секунда разорвала время на две половины.
На спокойный миг, — до выстрела! И страшное время, теперь уже непонятного моего состояния после него! Помню, нажал спусковую скобу: «Бам-м-м!». Мгновенная и короткая, как молния вспышка, боль в теле, — неизвестность! Перед глазами пронеслось облачное небо и упало вместе со мной на землю. В уши влетел и там застрял, резкий страшный, оглушительный звон.
5.
Валяясь на снегу, открываю испуганные глазки-зенки, а надо мной бездна перепуганного большого-большого неба. И только вороны на крылах в холодном воздухе кружась, плавают и зловеще кричат: «Кар-р-р! кар-р-р! кар-р-р!». В голове и в ушах, ощущение, — словно голенького в Царь-колокол затолкали, а потом, огроменной многотонной кувалдой, резко саданули по нему со всего маха.
Страх сковал все тело от жуткой неизвестности. Мысли буравят черепную коробку: «Крандец!.. Доохотился!.. Дострелялся!.. Довыё...ся!.. Всё, наверное, намного хуже! Но пока в горячке, этого не чувствую, не вижу, не замечаю!..». Весь ужас, страх уложился в доли секунды!
Повисла в воздухе гнетущая тишина: а зима белая и морозная наблюдает за нами — очумевшими, ползающими по снегу. Напарник на заднице, в метрах четырех от меня, в снег зарылся юзом. Глазёнки выкатились, застряли в глазницах. Кожа лица бледная, от страха маской стала, губами что-то невнятное мямлит.
Таращится на меня, вопросы на немой язык в кучу собирая! Он перепуган еще больше меня. Он соучастник, он свидетель! Такими же, и я его буравлю, молчаливо вопрошая: «Жить буду-у… — а?» Бинокль лежит в стороне на снегу, он так и не увидел дырявого точного моего попадания.
Военные в шоке! Больше скажу — в полном ауте! Нижний ствол в дугу изогнутый, крепко держится за приклад. Металла крепость, как брюхо красной рыбины распорото до самого запорного крюка. Лежит кривой, уродливый с рваными краями, плавит снег своей температурой, конкретной гиблостью.
— Мадри-и-д твою Бога в-в мать!.. Вот это стрельнул!.. — удивленно, с тупым выражением лица бормочет напарничек, ползая на четвереньках по бело-красному снегу. Я одним глазом пытаюсь рассмотреть мир, битого себя и остатки новенького дробовика.
Товарищ постепенно приходит в себя. Подымаясь с земли, вроде спрашивает:
— Что-о это было? — Может в стволе после чистки, тряпку оставил?
Я, сам еще ничего не понимая, что-то бормочу, пыжусь мыслями. У меня рези в правом глазу, им ничего не вижу. В нём белый мир пляшет разноцветными искорками, больно купается в невольных слезах. Только через левый глаз смотрю, понимаю, весь этот ужас, беду.
Прошу товарища посмотреть, что с ним? Он всматривается и говорит, что там много чёрных песчинок. Можно представить: горсть дымного пороха сыпанули в него с размаху! Возмущённо кричит, чтобы я бежал в медицинский пункт своей части. Что он не будет ковыряться в моих битых очах.
С ужасом смотрим вдвоем на мою левую руку. Слава Богу, пальцы на месте. Рука синюшно-синяя от удара, и яркая от крови. Она капает жирными каплями на равнодушный, утрамбованный снег, хаотично рисуя на нём красный горошек. Чуть выше кисти, из руки торчат большие деревянные занозы со спичку, от разлетевшегося на мелкие куски, букового цевья.
6.
Опускаем взор на левую ногу. Из балахонистого маскхалата, из ноги, из натренированной мышцы, из мяса, пикой смотрит на нас какая-то железяка. Напарник испуганно кривится, глубоко вздыхает, с удивлением шевелит языком:
— Ну-у, рвануло-о!.. Как ни в башку?..
Я пытаюсь шутить:
— Да башка пустая! Её видно навылет прошило, даж и не заметил... Ужас!.. Невозможно представить такое?.. Но, эта железка, торчащая из ноги, — есть замок цевья! В горячке пытаюсь её вытащить из ноги. Очень больно! Товарищ, с брезгливо-страдальческой гримасой воет, чтобы я ерундой не занимался, что пора доктора искать, под нож ложиться.
Выходит, что замок сорвался с крюка на стволе, освободился от деревянного цевья, шурупов, которые глубоко сидели в отверстиях, отбив мне руку, вонзился в ногу, — чуть выше колена. Невероятно! Прямо мистика какая-то!.. В этом полёте, он как-то умудрился, не вонзится мне в руку. Только острыми щепками цевья, оставил след на кисти.
Они как иглы динозавра в мясе торчали, затекая испуганной кровью. Товарищ выдернул все большие занозы, мелкие оставив в покое. Разделся, порвав на лоскуты майку, — перевязал мне руку. Алое пятно, мокрое от липкой крови, окружило инородное железное устройство в ноге.
Оно цепко и мирно уцепилось в меня, испуганного, одуревшего. Со мной думало, ходило, вместе вибрировало, тряслось. Только боялся я один. Что ему!?. Оно осколком воткнулось, и за мясо моё спокойненько держится, никуда не торопится. Оно уже восстановлению не подлежит!..
«А где же верхний ствол, — а?.. Это же он отпаялся и улетел. Но куда?». Начинаем водить по сторонам бестолковыми головами, двигать ногами, в три глаза изучая место ЧП. Находим! Ствол, — чёрный, как вар, равнодушно ждал своего обнаружения в метрах двенадцати от нас, в снегу, по ходу полёта пули. Развалился, кривой, выкрученный по спирали, с разорванным патронникам.
Начинаю приходить в себя. Петля адской боли начинает медленно затягивать, остро о себе давая знать! Знаю, что надо двигать ноги скорее в медпункт. Но я ещё в горячке и желание разобраться до ясного, — было выше.
7.
Хочу собраться с мыслями: «Почему?.. Отчего?.. Как такое возможно?.. Неужели этот «Барс» злую шутку надо мной сыграл?..». В ужасе, беру в руки остатки приклада, внимательно обследуем нижний ствол, и ударно спусковой механизм. Поражает сила, разорвавшая такой толстый металл боковин.
Наши одуревшие глаза, вообще округлились, когда увидели, что левая сторона этой толстой замковой части, вырвана в ухнарь. Словно кусок шоколадки легонько отломал! Правая часть на штатном месте, а левая рваной раной вырвана. Владельцы ижевки, сейчас глядя на свои стволы, могут представить, какая должна быть адова смесь, чтобы сотворить такое ранение металлу.
Мысль пыхтит, по темечку вопросом постукивает: «А почему именно левую так рвануло, просто срезало? Почему взрыв равномерно обе щёки металла не потрепал?» В углублении только крюки запирания остались. Сам ствол, разорван от патронника кривой, неровной полосой. Целый только приклад до ложи, до ручки! Остальное все в драбадан разметано, разорвано, вывернуто.
Еще многое не ясно! Но глядя на белый, в красную крапинку снег, на останки погибшего чёрного металла, мы прочитали одну явную правду: «Меня спас, мою дурную голову, выстрел из нижнего ствола». Если бы случился из верхнего, то исход был бы предсказуем, с печальной музыкой вслед, с венками: «от этих и тех» «от этого и того» Не зря меня корёжило перед выстрелом.
Видно Ангел-хранитель барражировал, порхал, вбивая в мою голову спасительные мысли: «Только не из верхнего!.. Только не из верхнего!..».
Время летит… Часы механизмами стукают, стрелками накручивая время! Нестерпимо всё болит. Мне надо идти к медикам. Растерянно собираясь с мыслями, тело в отходняке начинает ещё больше колотить.
Трясущимися губами, подбирая правильные слова, выдаю напарнику:
— Сходи домой, возьми тряпку какую-нибудь. Собери этот лом, закрути в неё, отнеси и положи рядом с бочкой с водой, у моей комнатёнки.
Главное, всё аккуратно, и чтобы никто не видел. А я мигом туда и обратно, — сказал и поплёлся подслеповатый, хромая с железякой в ноге, в объятья медиков, вымаливая у Господа, чтобы кто-нибудь был из этой братии в части.
8.
Молитвы мои услышаны. На работе задержался бравый, седой уже капитан Стукалов Николай. Он всё умеет и знает в этой жизни. Такого «болячками» не напугаешь, не ошеломишь. Но в этот раз удивлённо звучит голос врачевателя:
— Видел разное... но чтобы с железом в ноге... да ещё от разорванного в руках ружья, это думаю... первый и последний случай будет в моей практике. Со знанием с опытом, налетел на меня доктор, всё в ход пуская: и спирт и инструмент и маты! И вот я восстановленный, вычищенный, зашитый, малёнечко глазами «прозретый», белыми стерильными лентами помеченный, сердечно благодарю лекаря.
В ответ слышу:
— Благодари Бога! Видно в крепкой намоленной кем-то рубашке родился. Благодари его за то, что железяку метнуло не в артерию, а совсем рядом. А если бы в неё, оббивали бы сейчас солдатики красным коленкором, деревянный ящик тебе. С этими горькими словами в мои уши, выползаю на улицу.
Жизнь прекрасна! Самое страшное, — выходит позади! Теперь выживший и слегка пораненный, должен показаться дома и что-то «спеть» жене, по факту такого противного случая.
В то время, пока я смиренно подвергался ковырянию, зашиванию, мой напарничек стал действовать по-своему уразумению. Очумевший от увиденного, вернулся домой, взял плащ – накидку, и сразу к месту трагедии ногами топ-топ. Собрав всё, закрутил, и понес к себе домой. Надо было переждать, и с мыслями собраться, дальнейшие действия в голове обдумать, отточить.
Потом уже, через время, когда страсти улеглись, и ясно уже мыслилось, он вспоминал, пуская сигаретный дым в небо:
— Не понёс к тебе сразу, как ты просил. Принёс домой. Жинка по бегающим глазкам и красно-бордовым ушам, сразу поняла, что всё пошло не так у нас в том карьере, на том стихийном стрельбище! И меня с ходу, в страхе — за грудки! Я не сразу, погодя кинулся в полную, так сказать сознанку.
Жена, подперев бока, стала ором по башке мне колотить:
— Пулями они постреляли, дурачки! Да у вас, у самих, у каждого по етой пули сидит в голове, бестолочи! — Ты охренел совсем? Зачем приволок побитое чужое ружо? Мол, ты не знаешь, что да как с дружком твоим, сейчас?.. Мож он концы двинул, пока ты здеся сопли пускаешь. И ты, дурило, свидетелем будешь во всех документиках части и суда плясать! Тебе это надо, охотничек безмозглый?..
В общем, гневно, напористо изводилась его половина, боясь накликать беду на свою общагу, родной батальон, на послужную карточку мужа.
«…Это же другая часть!.. — изнемогала перепуганная жена напарника. — Ты хочешь, чтобы наш комбат тебе люлячек навалял? Зачем хранить эти обломки у себя дома? Неси эту страшную гадость в его общагу!».
9.
Пока напарник, в словесной трескотне с жинкой упражнялся, я уже конкретно подлеченный, ковылял в свой городок, домой. Напарник рассказывал дальше:
— Ну что делать? Мой комбат семейный, — жена! Приказ надо исполнять. И немедля! Пришлось опять свёрток в руки, оторвав задницу от стула, прямиком к первой вашей общаге бежать.
Зашёл тихонечко в здание, и сразу ногами мягонько так, словно в меховых тапочках, к твоей двухсотлитровой бочке с водой. Нагнулся, только положил «это» на пол, и... тут... выходит «твоя». Вся в хозяйских делах суетливая, и ковшом воду из бочки, в ведро — раз вода, два вода! Льёт и внимательно смотрит на меня.
А я как воришка, замер у твоей хижины. Ну, твоя жинка ведает, что я чужак в этом строении, но знает факт моего общего существования на свете. Знает, что служба моя тянется в соседнем батальоне. Странностью этой взволнованная, стала происходящую сцену внимательно рассматривать. Глаза: то на меня, то на свёрток. А потом выводит:
— Что там лежит?..
Я выпрямился в струну, ни глазами правду родить, ни словом подобное произнесть! Стою как пень, прибитый к полу, замер в полной немоте! Она медленно ведро в сторону. Понятно, не вода в приоритетах в мыслях сейчас. Здесь картинка поинтересней, раскрывается перед её воображением, глазами.
И сама шасть к свёртку. За тряпку ручкой хвать, дёрг её к верху, на полный разворот! И посыпались на пол остатки, останочки, головешечки, кривые железячки, от ещё совсем недавно, такого красивого, играющего изяществом и совершенством советского оружия.
Его ведь мастера в далёком Ижевске, на свет родили, выходит для такого бестолкового, — говорил и смеялся дружок, вспоминая тот самый волнительный миг.
— Ну, «твоя», — испуганными словами сразу к стенке меня:
— А где муж?.. Что с ним?.. Почему ружо такой сумасшедший вид имеет?
А я, что-то лепечу про то, что все нормально, что он в медпункте, что должен сам приковылять, что вроде живой, что должон ногами своими притопать домой!
Она, глядя на металлолом, — в крик! За ведро, и в хату, шмыг! Я так понял, за одежонкой кинулась, чтобы бросить на себя, и гнать на всю мощь в часть, к красному кресту над входом. Пока спектакля сцена разворачивалась, я говорит, ноги в руки и быстро, бочком-бочком, к себе в общагу, подальше от греха, на успокоение жене и себе родного…
10.
В этот миг, драматичного представления, навстречу наспех одетой жене, захожу в СПЗ и я, весь целый, слегка хромающий. Чтобы сильно не подвергаться наезду психологического катка, мгновенно, на опережение, выставляю вперед лицо страдальца! Этакого битого, перебитого несчастного «кота», который попал под метлу сварливого дворника, пьяницы.
И с глазами полного сострадания, начинаю клеить несусветные оправдания и отмазки. А жена, только вздыхая и охая, причитала:
— Дурья твоя башка! Как такое могло случиться? Ведь не первый год с ружьями спишь в обнимку? Это всё, потому что с отключенными мозгами дела делаешь, — и дальше, подхваченная эмоциональным приливом, понеслась в океан своего бабьего возмущения и сострадания…
Убедив жену словами и всеми частями тела: что все цело, крутится, вертится, гнётся и стоит, я сразу бросился к зарядному ящику. В молодости мы крепкие на рану, сразу не падаем на кровать, охать да ахать. Не спешим заниматься оправдательным, ничего неделыванием, под приятное ухаживание родной половинки. Поэтому к делу! Понять и расследовать надо, пока ещё раны не зажили, чтобы больше не повторить такого позора больше в жизни.
Вытащив все патроны из патронташа, стал их аккуратно разряжать, проверяя правильность зарядки. Подвергая каждый патрон тщательной весовой проверке. Постепенно, всё стало проясняться. Все патроны с «Соколом», имели безупречную развеску. А снаряжённые дикой кошкой, имели около ТРЁХ НОРМ ЗАРЯДА, — вместо одного!!!
Ну что? Надо шевелить мозгами, думать, как падать ниц, и бить челом перед Александром Васильевичем Еремеем, перед родной разрешительной системой! Опять мчусь в Чегдомын. Мелькают знакомые места. Всё в снегу: и бело-серебристый горб батюшки Баджала, и реденький чахленький маревый лес, и тёмная холка пихтового леса по берегам Ургалки.
Подпрыгивая на ямах, любуясь суровой красотой любимого края, вдруг почему-то вспомнил старого эвенка с Амгуни, его мудрые слова: «Ко всему, что окружает тебя в этом мире, надо относиться с почтением! Надо учиться всю жизнь осторожно и умно вести себя со словами. Не сорить ими, сотрясая воздух, в чужие уши людей, уши всего того, что окружает нас, движимое и недвижимое, одухотворенное и застывшие на века».
«Господи!.. Как легко это помнить и знать, но как порой невозможно это соблюсти…» — вздохнул я, оголяя в памяти, главные слова, того уже старенького, очень доброго и уже больного человека. Сызнова подкуривая потухшую трубку, глянув на потухающий наш общий костёр, он тогда сказал: «Каков будет привет, таков будет и ответ!»
11.
Под ногами чистый, ватный снег посёлка, под мышкой — рваный металл, а в голове мысли, живые и цепкие: «Так, судьба преподала мне умный урок, на всю оставшуюся жизнь!.. Умей только правильно его выучить, глупец! Чтобы больше не повторилось такого никогда…».
В милиции, выждав очередь в кабинет разрешительной системы, заглянула моя морда, и спросила разрешения зайти. Первое, что она увидела, это удивленные глаза капитана. Потом прозвучало, не менее удивлённое:
— А мы вроде, Вам всё оформили раньше, — а? Фамилия, если не ошибаюсь… — и называет! Стал быстро перебирать учётные карточки в старой деревянной коробке.
— Ну да?!.. Вот!.. ИЖ–27… с такого числа и такого месяца уже на руках!
Я глазами по сторонам вожу, пока слушаю ментову правду. В кабинете ещё два посторонних офицера. Ох, как не хочется песнь заводить при чужих. При тех, кто не должен быть в теме. Но мой капитан, огромного, крепкого рыжего вида, не ждёт от меня упорного молчания.
Ему слова мои нужны! Я выжидаю, а он глазами мне давит на лоб, и молвит:
— Ну-у, типа рожай товарищ, гражданин СССР, с чем пришли опять?.. Ещё хотите приобрести ствол, — а? Секундные молчаливые отрезки... И на одном дыхании, вываливаю в его уши нехорошую правду, при этом осторожно разворачиваю на столе тяжёлый свёрток.
Увидев железного огнестрельного мертвяка, развалившегося на его инвентарном, стареньком столе, капитан невольно встал со стула. Глаза его приняли не моргающую форму, округлившись, как у филина на охоте за мышами:
— Дрип пздып, вот это шутки-и-и!?.. — Такого за всю практику не видел! Это что, дяденька, к дереву его привязывали, что ль,— а? — бормочет большой, приятный и очень добрый человек. Я, стыдясь темы, покорно смиренный, с виновными до глубины океана глазами, опять начинаю рассказ с самого начала.
Александр Васильевич, возбуждённый от увиденного, смотрит на меня целого, спрятанного на раны и зашитьё, и не может принять на веру то, что несу уже минуту. С громкими возгласами удивления и даже смеха, к нам подваливают те двое, что еще минуту назад, нас и не замечали, ковыряясь в своих бумажках.
Мой милиционер, вдруг произносит:
— Стойте здесь! Ничего не трогайте, — я сейчас!
Через пару минут, в кабинет ввалилась вся милицейская братия, разного размера на звезды и лычки, на рост и объём тела, и конечно мироощущения.
Окружил нас, мужского вида пол, и те, кто в юбках ходят на работу. Команда громкая и шумная, меня вежливо посторонила от главной роли, отодвинув в сторону. Стала всё железное и деревянное разглядывать, крутить, вертеть.
12.
Каждый, трогая руками такое форменное безобразие, пытался дать свою оценку: при этом бабы, словно курицы — «кудахтали», мужики же, словно петухи, важно — «кукарекали». Отдельные лица, периодически оглядывали меня с ног до головы; по всей видимости, считали парность моих ног, рук, ушей и глаз. На счёт мозгов, я думаю, им было уже всё ясно!..
При таком огненном хлопке, от чего так разметало сталь, по всем законам жизни и законам разных наук выходило, что я должен быть наполовину лишен этих парностей. Не верилось доблестной милиции, что может человечек так красиво быть цел, от стрельбы из этой штуковины, при таких ужасных его видах.
В кабинет вошёл майор. Соблюдая важность шага, он нёс на лице маску большого начальника. По поведенческой реакции присутствующих, я понял: на содеянное мною зрелище, так сказать, спектакль, пожаловал кто-то из самых-самых этой конторы.
— Ну, Василич, — показывайте этого чудака, и его творение, — пробасил вошедший.
Моё тыльное место напряглось. Меня не надо было специально показывать, я весь был виден, как шахтер на белом снегу.
Толпа расступилась, начальник подошёл к столу моего капитана, стал смотреть на искорёженные фрагменты оружия. Разглядывая мою «пищаль», важно, но лениво спросил:
— Чей будите? Чей-го роду племени, чьи земли топчет ногами? И всё в этом духе!..
Васильевич, опередив меня, отрапортовал по форме, выложив ясные мои небольшие ещё данные.
В завершение добавил: что меня бес попутал, при работе с новым порохом. Мол, этого «зверя» пока никто не знает, даже он сам, — охотник с двадцати летним стажем. Типа, этот порох, только-только появился в розничной сети.
13.
Тот, слушая подчинённого, взял приклад со стола, с нижним рваным, загнутым вниз стволом, и заговорил:
— Я так понимаю, ситуация была такая: целился человек с колена, да? Он повернулся ко мне.
— Да, с левого колена, — промямлило моё лицо, с не моргающими глазами.
Майор спокойно приложил к плечу вещ. док.
Встал на левое колено, приклад к щеке. Мозг начальника, привыкший за столько лет мыслить логически, скомандовал ему сделать, практическую имитацию моей глупой позы. Чтобы все его младшие и по званию, и по уму поняли, чего должен лишиться человек, при таком разносе в хлам металла.
Все молчали, а руководитель протокольно начал утверждать:
— Покалечиванию по-полной, должны были подвернуться: правая щека и за нею, спрятанные зубы, — раз! Да и левой стороне, должно было достаться до крови, — два!
Помолчав, покрутив глазами, повыгибав брови дугой, поиграв морщинами на лбу, подвигав мыслями в голове, продолжал:
— И зубы, вместе с бритой челюстью, должны по идеи, прикладом, словно кованым сапогом с размаху биты, – три! А левая рука, вообще, должна висеть на сухожилии, — четыре!
От такого выстрела, согласно баллистическим законам, и логическому мышлению молодого и перспективного майора, мои глаза по кривой траектории, должны были залететь на рядом стоящую березу. Но больше всего, этого важного человека удивило то: как мог замок цевья, который двумя шурупами держится, в момент взрыва, разуться от шурупов? Если они на воле впритык вкручиваются!
В кабинете летали майоровы вопросы: «Как мог железный замок минуть руку, не зацепив её? Рука-то параллельно находится под цевьём, при прицеливании с колена. Выходит, железяка, минуя руку, как бы обогнув её, воткнуться в ногу?». Я видел, как у присутствующий плавился мозг, от таких доводов-догадок их умного боса. От каких-то фантастических непоняток!..
14.
Майор ещё что-то говорил, но мне это уже не было интересно. Ведь он всё правильно говорил. Ведь всё должно было случиться по его логическим раскладам, выкладкам. Я стоял и тихо благодарил Господа, что он мне сохранил жизнь, а больше конечно Ангела-хранителя. Ведь наверное не зря, из жилища выходя, я всю жизнь говорю: «Ангел хранитель пойдём со мной, ты впереди, я за тобой!»
Присутствующие слушали докладчика и согласительно мотали своими ментовскими головами. При этом одни поддакивали, умилённо глядя в глаза шефу. Другие, — важно поднадутые, задумчиво почёсывали темечко, представляя себя на моём месте. Потом, попросили показать кисть левой руки. Она бинтами была стянута, под курткой спрятанная.
Я без напряга, спокойно, завернув рукав, показал факт, что конечность не сшита, не прикручена болтами. Там, где носят часы, на этом месте, лежал правильным рядком белый бинт, не имея красных и багровых пятен. Пальцы сжимались, могли в один миг показать им кулак, и фигу тем более!
Согласно логике правильного майора, я должен быть сейчас лежать в реанимации. Но визуальный осмотр меня грешного, в разрез доводам начальника, приводил к мысли всех присутствующих, что Господь Бог есть на земле, и что парниша родился, не только в рубашке, но и в бронежилете.
Тем, кто не верил в силу Всевышнего, наверное думалось: «А может, брешет вояка?.. По пьяной лавочке, с дружками видно шутку сотворили придурки?.. А здесь несёт хрень такую-ю?..». Потом, начальник дал указание всё оформить законным путем, с обязательным изъятием из меня подробной объяснительной.
После «ЦУ», шеф удалился из помещения. Мимолётный консилиум знатоков пришёл к выводу, что даже при таких навесках пороха, хорошая сталь не может так вдребезги разлететься, глупо погибнуть.
15.
Комиссия предложила состряпать письменную «бяку» в виде экспертного заключения на месте, и, приложив её к мертвой ружбайке, отправить на оружейный завод. Пусть там, специалисты скрупулёзно ковыряют металл, делают правильные выводы и заключения.
Нужно было только моё согласие. Я, выслушав тягомотные, бюрократические мотания и дела, в которых я должен был участвовать при этой экспертизе, я решил дать отказ.
Сейчас, когда миром правит интернет, прочёл на форумах, что свирепый зверь «БАРС», многих заломал под себя. Многим пустил кровь, и сделал больно, ни один десяток стволов разметал в хлам.
Многих скальпелем резали, иголками кололи и нитками шили. Этот порох на нитроглицериновом растворителе, склонен к очень резкой, мощнейшей детонации.
Я прекрасно понимаю, что весь пострадавший народ, в том числе и я, — это прямые и единственные виновники в своих потерях и бедах. Все «подраненные», явно неподобающим образом отнёслись к правилам заряжания патронов, не соблюдая элементарные нормы безопасности.
Подробно изложил, — в назидание МОЛОДЫМ, НАЧИНАЮЩИМ! Чтобы кто, вступая в ряды охотничьей братии, всегда помнил: Взяв ствол в руки, ты автоматически вписываешь в группу риска, свою жизнь, и жизнь других!
Пусть мой горький урок будет на зубок выучен теми, кто первый раз счастливчиком сейчас несётся за ружьём в магазин. Кто, удобно усаживаясь в кресло, готовится впервые творить зарядное дело.
Вывожу буквы для того, чтобы учились решать, мыслить и работать, с учётом чужих ошибок и трагедий. Дабы умели правильно пользоваться чужими просчётами, всегда зная, во что может вылиться простая безалаберность, невнимание и беспечность!
Пишу для тех, кто беспечно забывает, что «ЗАКОН ПОДЛОСТИ» никто не отменял... и он будет вас поджидать, преследовать всю сознательную жизнь! Поэтому, мостите свои дороги, всегда держа уши востро, дабы никогда не познать того, что я пережил. С Богом!
Июль 2019 г.