…Часа через два, кажется, я понемногу успокоилась. Как будто мое нахождение здесь – это вполне обычный факт, как будто я уже была в Третьяковке и прежде.
Огромные залы с запутанными переходами и сам воздух в галерее пытались и не могли вместить это навязчивое желание художника остановить время, поймать и запечатлеть чей-то легкий вздох или нежнейшее трепетание весенней былинки; эту болезненную творческую потребность быть, оставить память и остаться в памяти.
Совершенная красота, выплескивающаяся на меня с картин, сконцентрированная и перемноженная сама на себя, просила тишины, и я с трепетным уважением соблюдала нигде не указанный, но очевидный для всех посетителей галереи обет молчания.
А потом боковым зрением, лишь краем правого глаза я увидела полыхание цвета. Я вздрогнула от этих немыслимых огненных, красных, бардовых, малиновых земляных, рыжих живых переливающихся всполохов. Это было настолько ярко, не виденная мной, еще ожидающая меня картина так пылала, что мне пришлось закрыть глаза, даже находясь в удалении от нее.
Смотреть другие картины теперь было совершенно бессмысленно – я все равно не смогла б ничего увидеть, я уже была ослеплена. С колотящимся сердцем, с перепрыгивающими друг друга мыслями я приближалась к Ней, к пылающей картине.
Оказавшись рядом с Картиной, я была так оглушена Ее масштабом и бьющей из полотна мощью, что поначалу не смогла различить сюжет. Передо мной рвался ветер в кровавых парусах. Паруса были красного и синего цвета, но даже синий цвет, как это ни странно, был кровавым.
Лишь отойдя на пару шагов назад, стали различимы женские лица, но этот вихрь сарафанов был настолько явственен, настолько физически ощутим, что неподвижные головы женщин казались искусственно приставленными к шумному хороводу юбок. В безостановочном кружении одежд цветы, украшающие подолы сарафанов, не удержались на ткани и рассыпались вокруг, как мозаика.
Несущиеся с картины женщины были похожи на языческих жриц огня, озаряющих, согревающих, животворящих, наполняющих пространство жаждой жизни. В какой-то момент мне стало жарко, на щеках выступил румянец. Мне казалось, что эта живая сила, передающаяся мне от созерцания Картины, не сможет во мне поместиться, что она заполнит меня до краев, а потом перельется через край и выплеснется. Так и случилось. И мое улыбающееся лицо украсили тихие сладкие слезы…