Как-то бабушка спросила:
- Я тебе не рассказывала, как меня вербовали в анархистки? Так слушай. Правду говорят: от тюрьмы и от сумы не зарекайся… – так она начала свою очередную житейскую историю.
…С детских лет была у меня подружка – Аня Варшавская. Ненамного младше, но не по годам развитая, бойкая и дерзкая, она имела на все свое мнение и любила верховодить. Иногда Аня казалась мне старшей…
Жили они в соседнем доме, и, конечно же, мы ежедневно общались. Но однажды, когда ей было лет восемь, Аня пришла очень расстроенная, и, что совсем было на нее не похоже, готовая заплакать. Оказалось, родители купили квартиру в другом конце города, и через пару дней они переедут.
- А, что если я останусь у вас жить? Давай вместе попросим твоего папу, пусть он разрешит! – предложила Аня.
Идея мне понравилась, но я была старше и, по-видимому, благоразумнее, и понимала, что такой вариант неосуществим. Я постаралась ее успокоить, дав слово, что все равно, несмотря на расстояние, останусь ее подругой, и при всяком удобном случае мы будем видеться.
Они переехали. Вскоре Аня поступила в гимназию. И хотя там у нее появились новые друзья, а с годами и, отличные от моих, интересы, но мы не теряли связи и были рады нечастым встречам.
Ежегодно их семья летом переезжала на дачу, где обычно снимали полдома у пожилой вдовы. Жила та одна, сын обитал в другом городе.
Я уже была замужем и ожидала ребенка, а Аня, дай Бог памяти, не то оканчивала гимназию, не то это должно было состояться в следующем году, но точно ей было полных семнадцать, когда свалилась на нее эта беда...
Семья вернулась в конце августа с дачи, а Аня вдруг хватилась: забыла там книгу, и, что главное, не свою. Она помнила, что читала в тот момент, когда вещи уже грузились в экипаж.
Через пару дней, воспользовавшись оказией, подруга поехала за книгой. Будучи в полной уверенности, что хозяйка на месте, Аня зашла на веранду, где, к радости, увидела оставленную ею не скамейке книгу. В дом, который, как обычно, стоял с незапертой дверью, она не вошла, а, приоткрыв ее, крикнула приветствие.
Хозяйка не отозвалась. «Вышла, наверно», - решила Аня, и, подождав немного, обошла двор. Но ни на грядках, ни в саду хозяйки не было. Время подпирало, и, очень пожалев, что не удалось повидаться, гостья взяла книгу и поспешила к околице, где ее должен был ожидать проезжавший мимо и привезший ее селянин, знакомый семьи.
Недалеко от дома Ане повстречался хозяин соседнего двора. Поздоровались, и каждый пошел своей дорогой.
…А через два дня в их дом пришли с обыском. Аню арестовали по абсурдному обвинению в убийстве и ограблении хозяйки дачи. Там, будто бы, исчезли деньги и золотые украшения, а труп несчастной нашли на дне колодца.
Отец Ани обратился к самым известным в городе адвокатам. Он имел большой мануфактурный магазин, и, естественно, был готов заплатить любые деньги, чтобы спасти дочь и избавить семью от страшного позора.
Разумеется, любой, знавший Аню, поверить в то, что ей приписывалось, не мог. Все надеялись на тщательное расследование и справедливый суд, но, вполне естественно, волновались.
Когда назначили день суда, у меня как раз подходил срок родов. Но, несмотря на уговоры мамы и всех наших, - мол, безумие рисковать, вдруг роды начнутся прямо в суде, - я отвечала, что договорилась со своим ребеночком, и он подождет (вот, что значит беспечность молодости!). Но, поверь, - продолжала бабушка, - до сих пор удивляюсь, как там не разродилась? Эмоции, которые испытывала, могли вызвать не только роды…
Аня, увидев меня в зале, улыбнулась, довольная, что я пришла. Она, как всегда, была восхитительна. Чудесные, озорные глаза не утратили своей лучистости, несмотря на то, что, наверно, она не смыкала век не одну бессонную ночь, о чем свидетельствовали большие сенцы на побледневшем и осунувшемся лице.
Зал был полон неравнодушными людьми. Казалось, тут не было ни одного, кто поверил в навет. Начался допрос свидетелей. Сначала пытали селянина, довезшего Аню до дачи. Тот сказал, что ехал на хутор, отстоящий от этого села всего на три версты, и захватил дочь хозяев его крестной, которая служит в семье девушки. Ехала барышня, держа в руке небольшой ридикюль, с одним им и вернулась в город.
Следующим свидетелем вызвали соседа убитой. Вот он вывел Аню из себя, когда заявил, что, встретив ее, удивился: бывшая дачница так спешила и была так озабочена, что даже не ответила на приветствие и вопрос.
- Ложь! Я поздоровалась первая! – еще спокойно сказала Аня. Ей сделали замечание. – Простите, ваша честь! - вежливо ответила она.
Судья продолжил допрос свидетеля:
- А какой вопрос вы задали?
- Не помню, давно было… Кажется, почему мало гостила, и чего так спешит?
- Врет! Никаких вопросов не задавал! – крикнула Аня.
Она получила еще одно замечание и угрозу лишения слова. Свидетелю судья напомнил об ответственности за дачу ложных показаний и спросил, что обвиняемая держала в руках. И тут медведеподобный мужик выдал:
- Ей Богу, клянусь, в руках девка держала не то мешок, не то кошелку, чем-то набитую, не иначе…
Судья его перебил:
- Говорите конкретно, а не рассуждайте! Опишите вид и размеры ноши обвиняемой.
- Большая была ее поклажа! – мужик даже развел руками.
По залу прокатился приглушенный ропот. Было видно, что Аня еле сдерживается.
Явно стремясь ее окончательно утопить, сосед покойной вдовы добавил:
- Не сумлевайтесь, господин судья, девка много чего там захапала!
Тут Аня не вытерпела:
- Не слушайте его, ничего я не несла! Выдумывает он!
Судья в наказание лишил ее последнего слова.
Следом за мужиком, который все уверял, что за полчаса до появления Ани видел соседку в полном здравии, стали допрашивать его жену, такую же дородную, как и он, и, на удивление, обладавшую писклявым, совсем не подобающим ее размерам, голосом.
- Господин судья, - пропищала тетка, - я честно, как батюшке, вам доложу: видела и я из окна собственными глазами, как подобная этой девице, а скорее всего она и есть, что-то тащила в мешке.
- Они же сговорились! Вы что, не видите? – не удержавшись, опять возвысила голос Аня.
А баба закончила своим вердиктом:
- Точно, энта девица порешила покойницу, и утопила в колодце! Крест вам даю!
Благоразумие покинуло Аню, и она бросила судье:
- Как вы можете слушать эту ересь? Где ваша голова?
- Выведите обвиняемую! – строго приказал судья.
Выходить из зала Аня не хотела. Конвойный силой выволок ее, а она все кричала:
- Поймите, я не виновата! Только болван может поверить в эту брехню! Что тут за суд, если меня выгоняют, а этих гадов слушают, и не замечают, что они заинтересованы свалить все на меня?!
И действительно, чувствовалось, что парочка, неуклюже обвиняя ее, выдает себя, и что у этих двоих рыльце в пушку…
Давал свидетельские показания и сын покойной, который в заключение сказал, что даже представить не может, чтобы его тучная мать была убита и выброшена в колодец «этой шмакодявкой».
- Ищите в другом месте! – обратился он к присяжным.
Он был прав: представить толстенную куда больше центнера весом погибшую, и рядом с ней Анечку, тонкую, как тростинка, - еще вопрос, кто кого способен был укокошить…
Я сидела, как на сковородке, переживая за подругу, и понимая, что своим поведением, невыдержанностью, она сердит судью и вредит себе.
После перерыва, в котором пришлось успокаивать заливающуюся слезами мать Ани, отпаивать ее валерьянкой, наконец, началось оглашение приговора.
Обвиняемую ввели под конвоем. Она прошла к своей позорной скамье с гордо поднятой головой.
Вердикт присяжных заседателей был таков: за недоказанностью вины Варшавскую Анну во вменяемом ей преступлении оправдать и считать невиновной.
Однако, учитывая злостное непочтительное отношение к суду, Ане присудили двенадцать месяцев поселения в Вологодской губернии для перевоспитания…
В общем, отбыла подружка в Вологду, на прощание сказав мне:
- Им захотелось взять меня на казенный счет? Мало, видно, без меня расходов… Ну и черт с ними! Ничего, узнаю новый край. Вот только маму жалко... Она все воспринимает, как трагедию. Конечно, ее можно понять: у всеми уважаемой мадам Варшавской дочь – арестантка...
- Но тебя ведь оправдали! – парировала я.
- Да, конечно, убийство сняли. Но, невоспитанность моя подлежит перевоспитанию. Я должна понять, что к власти надо относиться почтительно, даже когда она слепа или неправа. А я этого не знала…
Аня оставалась, как всегда, сама собой.
Она провела в вологодском краю более года, так как, когда вернулась, я была с большим животом, уже с твоей мамой, - уточнила бабушка.
Увидев меня снова в положении, Анечка воскликнула:
- Душка, – она так меня называла, - опять тебя вижу в предродовой готовности! Это что у тебя – перманентно?
Вернулась Аня не одна, а с полугодовалой дочкой, и с мозгами, зараженными анархизмом.
Кто отец ребенка, так и осталось тайной… Она ответила на мой вопрос так:
- Не все ли равно? Был и сплыл… Теперь я у моей ляльки и мама, и папа в одном лице.
И тут же подруга свернула на другую тему: начала меня пичкать идеями создания нового, свободного общества, которое приближает движение анархистов.
Вскоре Аня принесла книгу Кропоткина и строго-настрого велела не только проштудировать труд, но и, как она выразилась, поумнеть. В ее понимании это означало отбросить в сторону пресловутый быт, который засосал меня, и превратил в неузнаваемо однобокую мещанку. За мое прозрение Аня вознамерилась побороться всерьез…
Уходя, она пообещала принести другую нужную литературу: Бакунина и других, чьи писания вправят мои мозги, покрытые плесенью ограниченного существования, и превратят индифферентное существо в активного борца за народное благо.
Но готовности вступить в борьбу за общее счастье я не ощущала, а вот стать матерью стремилась, и вскоре родила доченьку. А твой дедушка, мой муж, увидав принесенные Аней брошюры, порвал их и сказал, чтобы больше этой сомнительной литературы в нашем доме не было.
- Твое дело – растить детей, а не забивать голову черт знает чем! Так и скажи своей подружке, а не то я откажу ей от дома, если будет сводить тебя с пути истинного. Нам еще тут анархистов не хватало!
…А скоро Аню опять арестовали, уже за политическую пропаганду. Случилось это как раз после революции девятьсот пятого года. Быть может поэтому, но, не исключено, вдобавок из-за ее дерзкого поведения на суде, - я там не была, но догадываюсь, - Аню сослали в суровую глухомань, за Енисей, в Туруханский край.
Там она сошлась с таким же ссыльным, но не анархистом, а большевиком, Антоном Бабичем. Он оказал на нее огромное влияние, в пух и прах разнеся идеи анархистов. В лице Ани революционер нашел нового самоотверженного борца с самодержавием, и вскоре она пополнила ряды партии большевиков.
Аня объявилась у родителей в конце пятнадцатого года, вновь готовая рожать. Тогда мы очень редко виделись. Я, помимо семейных дел, помогала больным в госпитале. Она же, несмотря на то, что была в положении, все так же занималась политикой...
Аня благополучно родила сына, которого, как и отца, назвала Антоном. «Один - Тоня, другой Тоша!» – разъяснила она.
«До такого могла додуматься только твоя сумасбродная Анька!» - резюмировал твой дед, услышав про это.
По утверждению подруги, Антон-старший был сейчас на фронте, ведь шла первая мировая.
Однажды, это было летом шестнадцатого года, Аня, не забыв, пришла меня поздравить с днем рождения. Мы чаевничали, разговор зашел о детях. Ее малышу было что-то около пяти месяцев. Я тогда спросила:
- А ты что, уже не кормишь своего Тошку?
- Нет, - ответила Аня, - у него кормилица. У меня, наверно от переживаний, через месяц после родов пропало молоко...
Разговор прервала вбежавшая дочь их няни, посланная ею. Девочка сообщила, что в доме Ани сейчас идет обыск и ее разыскивают…
Услышав эту новость, подруга засобиралась.
- Ты куда? – спросила я обеспокоенно.
- Еще не решила… Пойду к кому-нибудь из товарищей.
- Никуда ты не пойдешь, оставайся у нас! - сказала я.
Твой дед оказался того же мнения – рисковать ей опасно, ведь и у других ее соратников могут идти обыски, – высказал он предположение.
В общем, уломали мы Аню и оставили у нас.
В тот вечер мы долго с ней сидели, и я многое узнала об ее Антоне. Оказалось, что муж уже давно перешел на нелегальное положение. В последнее время он вел активную пропаганду в казармах, среди отправляющихся на фронт, агитируя дезертировать и направлять оружие против царской власти. Кто-то его предал и Антона арестовали. За дезертирство, пропаганду и подстрекательство ему в военное время грозил расстрел…
Антон бежал. В него стреляли, ранили в ногу, но, все же, побег удался. Сейчас он скрывается, живет под чужим именем, но не прекращает борьбу.
- Ань, может в связи с этим тебя и разыскивают? – поделилась я догадкой, внезапно пришедшей в голову.
- Нет, - уверенно ответила Аня, - мы ведь с ним не венчаны и не расписаны. Я все еще числюсь в девицах! – улыбнувшись, сказала она. – А вот то, что среди нас затесался предатель, это точно. Я не первая, кого ожидал провал… Есть у меня одно предположение, надо будет проверить…
На следующий день Аня попросила паренька, работавшего у моего мужа подмастерьем, пойти в наш синематограф. Она дала ему денег на билет и наказала обратиться к одной из двух билетерш - той, что помоложе.
- Скажешь, - наставляла Аня, - привет ей шлет Незабудка, и ждет помощи по адресу Ямская, восемь. А если начнет обо мне расспрашивать, скажешь, что подошла к тебе на улице тетка и попросила передать эти слова, за что дала денежку на билет. А эту тетку ты впервые видел.
Юноша так и сделал, только добавил, что тетка эта, имя которой Незабудка, сама очень красивая.
- Может, не то сказал?.. – извинился парень перед Аней.
- Нет-нет, Витя, ты молодец, все правильно сделал! А за то, что меня красивой назвал, двойное спасибо! Кино-то было интересным?
- А я фильму не смотрел… - признался засмущавшийся паренек. – Билет покупать не стал, а деньги потратил на пахлаву, сельтерскую, и мороженое. Вы не сердитесь? – спросил он, развеселив всех.
Когда смекалистый помощник ушел, Аня обратилась ко мне с просьбой: послать в булочную на Ямской нашу няню.
- Пусть купит бублики, они у них отменные, или что иное, да потолчется там и прислушается к разговорам.
Маруся вернулась с бубликами и рассказала, что купила их не на Ямской. Тамошняя булочная оказалась закрытой, пришлось идти в другое место.
- Я так и знала! – довольная, сказала Аня. – Теперь надо предупредить наших, что Артистка, это ее подпольная кличка, – провокатор.
Выполнить это задание выпало на долю твоего деда. Аня так и сказала:
- Такую миссию я могу поручить только твоему Матвею!
Я, признаться, испугалась, что мой строптивый в этом вопросе муж ответит подруге отказом. Но все обошлось.
- Раз надо спасть людей, сделаю! – сказал он.
Аня направила его в переплетную мастерскую, расположенную на центральной улице.
- Обратишься к хозяину мастерской. Кстати, он хромает. Передашь от меня привет. Скажи, пусть за мной пришлет кого-нибудь со всем необходимым для маскарада. И пусть учтет: Артистка – провокатор.
- А не опасно ли довериться ему? – недоверчиво спросил твой дед, усомнившийся в надежности и этого ее товарища.
В ответ Аня рассмеялась:
- Ну, если я ему не надоела, то надежен. Ведь это мой Антон!
Вскоре она, переодевшись в привезенный для нее мужской наряд и надев парик, стала совершенно неузнаваемым симпатичным молодым человеком, и уехала на извозчике в сопровождении пожилого, молчаливого человека интеллигентного вида в пенсне и котелке.
Мы расстались с Аней на долгие годы. Как позже стало известно, в разгоревшейся гражданской войне принимала активное участие и моя Анька, - где-то на белорусской земле, откуда был родом ее Антон.
Их сын оставался у родителей Ани где-то до двадцать второго года. Ее отец умер от переживаний, когда остался без своего магазина и всего нажитого богатства, конфискованного советской властью, за которую боролась его Аня... Мать ее осталась одна, больная, с Антоном-младшим. Лиля же, дочь Ани, уже взрослая, уехала в Москву учиться. Затем Аня забрала к себе сына. Ее мама не пожелала уезжать и вскоре умерла…
Об этом я узнала, когда зашла проведать старушку. Соседи, которых к ней подселили, уплотнив, рассказали, что похоронили бывшую хозяйку шестикомнатной квартиры сами. Дочь, несмотря на то, что ей послали телеграмму, не приехала…
Потом Аня мне объяснила, что была в то время делегатом на каком-то съезде, а муж по горло занят коллективизацией. Ее Антон-старший работал тогда, не помню точно, в Бобруйске или в Гомеле, председателем облисполкома.
А в конце тридцать четвертого его арестовали, обвинили в троцкизме и сослали на Колыму. Там он умер. По документам – от воспаления легких…
Ее дети в то время работали в пионерлагере: Лиля была его начальником, а Антон пионервожатым. Их не тронули. Аню, как жену врага народа, сослали в Бухару.
Там ее и застала война.
Лиля погибла, сражаясь в партизанском отряде в белорусских лесах, а сын Антоша пал подо Ржевом…
Аня осталась одна, там, в Бухаре. Работала в библиотеке политпросвета.
Только в 1961 году, в канун своего восьмидесятилетия, как раз после полета Гагарина, она решила навестить родной город.
Мы, ставшие неузнаваемыми, шамкающими старухами, но, по-прежнему, преданные друг другу, были счастливы увидеться.
- Гляжу на тебя, душка, - сказала Аня тогда мне, - счастливая ты: дети, внуки. А я - одна…
- Каждый выбрал свой путь. Я выбрала семью, ты борьбу… - ответила я.
- Да, наши жизни, моя и мужа, легли на алтарь свободы! Но, все же, я ни о чем не жалею! Результат налицо: советский человек – первый в космосе! – сказала Аня, и, помолчав, тихо добавила: - Хотя живем совсем не так, как мечталось…
- Вот то-то и оно!
- Ты что, душка?! Тогда, в царское время, что у нас было? Кучка богатых угнетателей, прожигателей жизни, да тучи нищих телом и душой, бесправных, замордованных людей. Сейчас совсем другое!
- Но, какой ценой достигнуто? Ты, и твой Антон-старший, разве заслужили у власти, за которую боролись, то, что получили? - спросила я.
- Что ж поделать, лес рубят - щепки летят! – ответила несгибаемая Аня.
- Да, духом мы теперь богаты... Ну, а бедные, по-прежнему, почти все… - сорвалось у меня.
- Душка, куда тебя понесло! – Анька внезапно перешла на шепот. – Забыла, что и у стен есть уши?!
Я видела, что она испугалась. Передо мной была уже другая Аня. Однако не успела я об этом подумать, как моя восьмидесятилетняя подруга, божий одуванчик, вдруг выдала:
- Ну, ничего, мы еще повоюем! Есть и сейчас трезвые умы и горячие головы! - глаза моей Ани при этом зажглись прежним, как в былые годы, огнем…
Бабушка вздохнула:
- Да, горбатого могила исправит… А Анька моя была азартным и хорошим человеком! – так бабушка завершила свой очередной рассказ и по-доброму улыбнулась.
Продолжение следует...