Зигрфрид шел по улице Зальцбурга, тяжело опираясь на палочку.
-Чертовы болезни, чертов инсульт – думал он с улыбкой – не побегаешь, как раньше. Да и ну ее, эту суету, зато сколько времени можно себе посвятить. Сидишь – и думаешь, думаешь, и что может быть занятнее? И книжек сколько прочел за это время, как три года назад хлопнул по башке этот нечестивый. Вот уж не думал, что жизнь инсультом наградит, но ведь как удачно, жив, жив, и мозги работают.
- Папа, ты что будешь делать? – спросила дочка.
У них был сегодня релаксный день, уговорил дочку с внучкой в Музей природы сходить. Сам он любил раньше посещать его, интересно было понаблюдать людей, а заодно разных питонов, крокодилов, попугаев посмотреть, чучела динозавров.
- я присяду на улице возле кафе, книжечку почитаю, кофе выпью. Так что ты с Гретой иди, у вас часа четыре точно есть, а мне отдых.
- Дедуля, а ты что, с нами не пойдешь?
- Грета, милая, ты иди с мамой, а потом мне все-все, слышишь? – все расскажешь, да?
Грета обхватила его руками, прижалась всем своим шестилетним тельцем, в груди что-то зашевелилось, обдало горячим. Не было большей радости в жизни, чем общение с этим маленьким ребенком. Он это знал прекрасно, и был счастлив больше, чем когда-либо за свои 68 лет.
- Иди, иди с мамой, а я буду тут вас ждать, - и он разложил возле кафе небольшой раскладной стульчик.
Машину они поставили на этой тихой улочке Мюнцгассе, как раз свободное место для стоянки инвалидам было. До центральной пешеходной улицы Гетрайдегассе было совсем недалеко, но он решил, что здесь будет спокойнее, без толпы туристов. Он зашел в кафе, долго смотрел на прилавок с пирожными, выбрал, наконец, большое пирожное со сливочным кремом и вареньем внутри, заказал кофе с молоком и бутылку минеральной, попросил продавщицу помочь ему вынести все на улицу. Было более-менее свежо и комфортно, после 30-градусной жары на прошлой неделе. Сел на стульчик, поставил минералку на землю и откусил пирожное.
- о, какое счастье! – подумал он, запивая глотком кофе, и находясь еще под настроением от этого обнимания с ребенком.
И это было действительно счастье – вот так сидеть на стуле в центре Зальцбурга, пить кофе и облизываться, ощущая нежный вкус крема и чуть кисловатый привкус варенья или джема внутри. Сьев пирожное, он еще сделал глоток кофе, оставляя половину на будущий десерт, вытащил пачку сигарилок, достал и медленно провел сигарилой под носом, медленно вдыхая аромат живого табака, и прикрыл неосознанно глаза, наслаждаясь ощущениями замедленной и вкусной жизни.
- Идиоты, как можно курить эти сигареты, там ведь сплошная химия, - подумал он про себя, щелкнул зажигалкой и прикурил. Посмотрел на огонек кончика сигарилы, затянулся и не спеша выпустил в воздух дым, зная, что он пахнет вишней или ванилой, сам он этого запаха не ощущал, но посторонним он чувствовался всегда. Достал книжечку Буковски и открыл рассказ, который любил перечитывать.
- это же надо так перемешать творческую фантазию, раскрепощенное, свободное мышление алкоголика в легком подпитии, чувство стыда от вида тупых и жестоких людей вокруг, чувство безнадежности с глубоким желанием жить, море невостребованной и нереализованной любви в себе, чтобы написать такой потрясающий рассказик, как В моем супе печенье в форме зверюшек, - думалось ему.
- Поганец, гад талантливый, чертов любитель виски, ну как, как ему взбрело в голову придумать эту историю о тигре Соня, обезьяне Бильбо и еще 50 жильцах Освобожденного зоопарка с сумасшедшей Кэрол, которая сумасшедшей была только для тех ненормальных уродов, окружавших ее с разных сторон.
Он открыл страницу и в который раз уже начал читать: «Кэрол была совершенно голая, она лежала, распластавшись на низком столике — спиной на столике, а нижняя часть бедер и ноги свисали. Все тело ее было возбуждающе белым, как будто никогда не знало солнца, а груди были скорее не большими, а сильными — казалось, они живут самостоятельной жизнью и стремятся воспарить в вышину, и соски были не темных тонов, как у большинства женщин, а скорее розовато-алыми, как пламя, только по-розовее, почти неоновыми. Боже мой, женщина с неоновыми грудями! А губы ее, такого же цвета, разомкнулись в сладостном полусне. Ее голова чуть выдавалась над другим краем столика, а эти длинные рыжевато-каштановые волосы свисали, свисали, слегка колыхались и вились чуть-чуть на ковре. И все ее тело производило впечатление смазанного — казалось, нет ни коленных чашечек, ни локтей, ни острых углов, ни краев. Она была смазана гладко. Единственное, что выдавалось наружу, — это остроконечные груди. А тело ее обвивала длинная змея — не знаю, какой породы. Язык трепетал, а змеиная голова двигалась взад и вперед по щеке Кэрол — медленно, плавно. Потом, приподнявшись, змея изгибалась и смотрела Кэрол в глаза, на губы и нос — жадно вглядываясь в ее лицо. Иногда змеиное тело едва заметно скользило по телу Кэрол; оно казалось лаской, это движение, а после ласки змея немного сжималась и сдавливала Кэрол, обвиваясь вокруг ее тела. Кэрол задыхалась, вздрагивала, трепетала; змея сползала вниз возле ее уха, потом поднималась, смотрела ей в глаза, на губы и нос, а потом повторяла свои телодвижения. Змеиный язык порхал очень быстро, а пи..да Кэрол была распахнута, волосики умоляли, алые и прекрасные в свете лампы.»
- Хм, они прозвали ее Сумасшедшей Кэрол из Освобожденного Зоопарка, как же тогда прозвать их? Сколько любви, сколько жесткого трагизма в этой истории! Кто-то будет искать философии и смысла в Буковском, а ведь не надо, верно, он сам философия и смысл, - подумал он, перелистывая страницу, и потом закрыл книгу, пытаясь понять эмоционально и осознать умом те мощные аллегории этого безумного американца, передаваемые через грубые слова, жесткие интимные и физиологические подробности неустроенной жизни автора, пытавшегося себя «найти», по словам Кэрол, всю жизнь. Нашел он себя или нет – это осталось загадкой.
Зигрфрид дальше наблюдал прохожих на улице. Любил он это дело. Время было около одиннадцати, людей становилось все больше. Азиаты, австрияки, некие непонятные личности. Местные, не местные, спокойные, порой с картами в руках. Они мелькали перед глазами, создавая иллюзию жизни, приобщения к жизни, и были самой жизнью. В Зальцбурге почти никто не спешит, зачем? Раньше они были другие, более дисциплинированные, сдержанные, скованные. А теперь – интернет, гаджеты и прочая херня расслабили всех, весь мир в твоих руках. И лица туристов изменились, раньше были больше европейцы, сейчас уже разноликая толпа гуляла по городу, появились русские, все больше, в 70-е их не было. Он на заводе работал с русскими специалистами и выучил язык, его хватало для разговора. Он раньше любил гулять по Гетрайдегассе, нередко присаживался в кафе. Русских можно было отличить почти безошибочно. Это некая настороженность, плохо скрываемое любопытство к магазинам и желание, или привычка держаться стайкой. Когда он видел русских, то подходил к ним с улыбкой.
- Здравствуйте, как живете? – спрашивал доброжелательно, - нравится вам Зальцбург и Австрия?
Удивление на их лицах сменялось радостью, что с ними заговорили на русском, он приглашал их выпить кофе, поболтать, но чаще, то ли от застенчивости и природной сдержанности, они отказывались. Были случаи, что они пугались, скрывая свое внутреннее напряжение, и отшатывались от него и уходили в сторону. Он не обижался. С некоторыми он сидел в кафе, это были новые люди, не те, что в 70-80-ом, и он понимал, почему.
Чаще всего они были с детьми, детки были искренни и непосредственны.
- А вы были в зоопарке? Сходите обязательно, это прекрасный, живописный зоопарк возле естественной скалы, вы получите массу удовольствия. А в замке? И сьездите обязательно в Дворец Хельбрунн, там в жаркий день потешные фонтаны развлекут вас и доставят массу удовольствия, и не забудьте Музей природы.
Они расставались друзьями, и это тоже было счастье.
Сигарилка догорала, он выдавил остатки табака, а фильтр смял и положил в карман, потом выбросит.
Тут машина со стоянки перед кафе отьехала и почти в тот же момент на пустое место вкатил огромный, черный Land Rover Range Rover.
- И нахрен такие машины покупать, чтобы по Зальцбургу кататься?
Зигфрид смотрел на машину, сквозь затемненные окна почти ничего не было видно. Через минуту открылась водительская дверь и из нее медленно вышел молодой человек лет 28-30. На майке была надпись Gucci большими буквами, светло-голубые джинсы до щиколоток с подвернутыми краями и оранжевые спортивные ботинки. Мужчина, подняв подбородок, оглядывал улицу, медленно поворачивая голову справа-налево, его взгляд проплыл над Зигфридом, не замечая всего, что было ниже его 180 см.
Осмотревшись, он медленно пошел по улице, приподняв полусогнутую в локте руку и опустил пальца ладони вниз, рука его напоминала гусиную голову с опущенным клювом. Так ходят молоденькие недоразвитые инфантильные 25-летние девицы.
Зигрфрид наблюдал его из-под козырька кепки.
- Ну что же это с миром? – мучительно подумал он, - где же эти настоящие мужики, в простой одежде, с улыбкой на лице, открытые, мужественные и надежные? Весь мир заполонили эти педики, с экранов телевизоров, да и на улицах, везде и везде их слащавые, приторные лица!
Мужчина ушел куда-то в магазин, нежно вихляя туловищем.
Зигфрид погрузился в собственные мысли.
- Моцарт, да, черт, Моцарт, хоть и в парике и странных костюмах 18-го века, был в тысячу раз мужественнее этих недоростков.
Тут он вспомнил музыку Моцарта. Город жил Моцартом, Моцарт был везде.
- А какая музыка! – прищурив глаза, вспоминал он главную мелодию Реквиема.
- Та- тататата- та - Lacrimosa – какая музыка, эти три минуты звучания могут потрясти твою душу своей нежностью и мощью!
Он напевал эту мелодию про себя, слуха и голоса у него не было, но Эту мелодию он слышал, она звучала в его сознании, переворачивая сознание. Великая музыка.
- А ведь Моцарт шутник, шутник был, - улыбнулся он сам себе, вспоминая одну историю о Моцарте, как приятель Моцарта, будучи большим шутником, решил разыграть своего друга-композитора и послал ему огромный сверток, в котором не было ничего, кроме записки: «Дорогой Вольфганг! Я жив и здоров!» Вскоре он получил от Моцарта огромный ящик. В нем лежал большой тяжелый камень, на котором было написано: «Дорогой друг! Когда я получил твою записку, этот камень свалился c моей души!»
- Ха, - ухмыльнулся Зигфрид, - а ведь Моцарт такую замечательную музыку для детей писал, включишь ее ненавязчиво, а внучка своими делами вроде занимается, а вот он, Моцарт, рядом!
- Зальцбуржцы – неблагодарные свиньи, когда Моцарт умер, его похоронили вместе с бедняками за неимением денег, в общей могиле. Нет могилы Моцарта, нет, а сейчас каждый так и норовит туристу втюхнуть картинку с изображением Моцарта, пусть хоть на жопу наклеит, лишь бы купили.
Тут Зигфрид увидел возвращающегося молодого человека, в одной руке он величественно нес букет цветов, казалось, что он как павлин осматривает этот букет, самовлюбленно и гордо. Что-то дернуло изнутри Зигфрида. Он молниеносно стянул кепку с головы, положил на тротуар перед собой.
- Не пожалейте, подайте страждущему на пропитание, - выговорил он, пытаясь заглянуть в глаза этого Gucci –молодого человека.
- Работать надо, дармоеды, арбайтен, на халяву живете, пенсии получаете, - услышал Зигфрид, окинутый презрительным взглядом.
Молодой человек положил цветы в машину, и ушел дальше.
- Работать надо! - вдруг вспыхнуло в мозгах, вспоминая сложные 60-70-е, и шуточное настроение от безобидного поступка вдруг сменилось шуточно-азартным настроением. Тут его и понесло.
- А Моцарт-то шутник был! А Моцарт-то шутник был! Моцарт-то шутник был! Шутник! А на место для инвалидов нехорошо ставить машину, ой как нехорошо! – весело подумал он, достал ножик из заднего кармана, этот мужской символ, открыл его, взял палку и бутылку минералки и вышел на проезжую часть. Проходя мимо Range Roverа возле заднего колеса выронил минералку, наклонился, пытаясь поднять ее, а левой рукой незаметно тыркал ножичком в бок покрышки машины, тыркал, тыркал, пока не почувствовал, что попало. Потом встал, взял бутылку и прошел вперед, роняя минералку уже у переднего колеса, повторяя свои движения и тыркая ножичком в бок покрышки. Потом осмотрелся, поправил бейсболку, и пошел по улице. Обойдя квартал по Гетрайдегассе, вернулся минут через 15 на Мюнцгассе, зашел в угловой магазин и встал возле витрины. На улице известный молодой человек с озабоченным лицом ходил вокруг Range Roverа со спущенными колесами, разговаривал с возмущенным выражением лица по телефону, а Зигфрид мысленно потирал руки, улыбался сам себе и весело думал: «Работать надо, дармоеды, арбайтен, на халяву живете, машины за сто пятьдесят тысяч евро покупаете, нефть-алмазы продаете, Gucci-шмутками торгуете, арбайтен, Herr, mein Herr, sehr geehrter Herr!»…