А вы когда-нибудь замечали, что у нас не очень-то любят богатых людей? Можно даже сказать, временами терпеть не могут. Стоит человеку сильно разбогатеть, и каким бы он хорошим до этого ни был, допустим, спасал бродячих животных, помогал сиротским приютам, для окружающих он становится вором, взяточником и законченной сволочью. Кого из его соседей или тех, кто его хоть немного знает, может, просто слышал имя, что он думает об этом счастливчике, баловне судьбы, тот тебе сразу выдаст: «Да, вор он». И сразу начнёт расписывать, как он людей обирал в лихие девяностые, воровал народное добро, тётку родную грибами заморил, у соседа участок «отжал», ну и прочие сплетни, собранные по всем окрестным лавочкам и кухням.
Безусловно, вы можете сказать, что я просто всё мажу чёрной краской и на деле ситуация обстоит совершенно не так, это ваше право. Я всё-таки, несмотря на кривотолки, останусь при своём мнении: богатых просто-напросто практически все терпеть не могут.
Не знаю точно, в чём тут причина. То ли банальная человеческая зависть всему виной. А что, в чужих руках, как известно и свой…Думаю, вы люди грамотные, сами мысль продолжите. То ли так исторически сложилось, ведь когда-то, в одно прекрасное время, все граждане жили одинаково счастливо, потому что ни у кого ничего не было (кроме, разве что, небольшой группки людей, но так те являлись небожителями и им завидовать не разрешалось вовсе, поэтому и оставим их дальше за скобками), и не за что было драться, поэтому люди жили мирно, душа в душу, любуясь одними и теми же сервантами, в которых стояли однотипные сервизы, отличающиеся разве что, рисунком, несущих свою бравую службу в маленьких комнатушках скромных «хрущёвок», где и обои не всегда стенах встречались. И зависть в то время возникала только тогда, вгрызаясь толстыми корнями в жирный чернозём тихого житейского быта, когда кто-то привозил из заморских сказочных далей двухкассетный магнитофон, «джинсу» или иноземное кушанье под странным многообещающим названием «Бабл гам».
Вы мне опять же можете возразить: «Ты, сопляк, в это время не жил, так чего ж суёшь свой нос в колбасные обрезки? Сначала жизнь проживи, а потом лезь в душу». И плюнуть себе под ноги для предания своим сентенциям излишнего пафоса.
Справедливо. Так какого же чёрта я об этом думаю? Да, просто потому, что мне особо нечего больше делать в больничной палате на жёсткой койке, где я отлежал себе всю спину на этом треклятом пыльном матрасе от которого пахнет старческой ветхостью и чьей-то застоявшейся мочой. Возможно, запах мочи исходит и не от матраса, и я зря клевещу на медперсонал. Тут в палате у каждого второго старика под его роскошным ложем утка, и эти сладостные ароматы – пламенный привет оттуда, который так настырно битый час лезет в мои ноздри.
Как я сюда попал? Я, к сожалению, и ответить не могу на этот вопрос. Нет, не в гордости или каком-то там предубеждении дело, просто со сломанной челюстью особо не поговоришь. Теперь она стянута проволокой и, кажется, этот металлический привкус во рту никогда не пройдёт. Может, и нет никакого привкуса, просто я себе накручиваю. Надо будет спросить у тех, кто когда-то оказывался в моём положении, а то я в таком дерьме первый раз.
Ничего, надеюсь, этой скотине, ещё хуже. Про кого я? Конечно, про моего сердечного закадычного товарища Володю. Вон лежит на соседней койке, стонет. Ему-то хоть есть, чем стонать, падле. Это я тут ни два, ни полтора.
Естественно, всех волнует вопрос: как мы тут отказались, почему Володя может теперь вставать только с костылями, и голова у него замотана, как будто он только что не вернулся из боя (лучше бы не вернулся, паскуда), и где вообще у этого замечательного человека глаза, вместо которых теперь торчат в потолок две фиолетовые спелые сливы?
Да, расскажу, расскажу, не волнуйтесь. Но в хорошем рассказе всё должно быть по порядку. Порядок – всему голова. Или это про хлеб… Ладно вам, не судите строго, после сотрясения мозга мысли ещё и не так путаются, хоть что-то выдаю, и на том спасибо. Благо, руки целы остались, печатаю на ноутбуке, и стараюсь на Володю не смотреть. Нет, не жалко, просто хочется ещё усугубить немного его положение, а то слишком легко отделался: помимо того, что я описал – пара рёбер, перелом ноги, да вывих плечевого сустава. По сравнению с моей челюстью, можно сказать, ни один жизненно важный орган не задет. Так бы я сказал, если бы этому дураку ещё голову пробили…
Ах, да, порядок, порядок, куда же мы без него. Раз начал про богатых, значит, это важно для моего дальнейшего повествования. Меня с девства учили не судить о людях по одёжке, да и вообще людей не судить почём зря. Может, говорили, первое впечатление обманчиво, а на деле – хороший человек. Вот я и не судил до сей поры.
Рассказывал я вам уже однажды про богатого Володиного соседа. Он – бывший чемпион мира по боям без правил в какой-то там версии и т.д. и т.п. К чему вам его титулатура, если ни я, ни вы в этом особо ничего не понимаете. Нет, если, кто-то разбирается, можете потом мне черкануть пару строк, я вам напишу подробнее, что там да, как, но сейчас, поверьте, достаточно будет знать, что чемпион этот – здоровенный детина, три аршина в обхвате и косая сажень в плечах. Ну, само собой, приукрашиваю, но куда ж без этого! Рожа кирпича просит в любое время года. Головой разве что фонарные столбы не задевает, а руки длинные, как у орангутанга. Только вот приставили их к туловищу здоровенной гориллы, но это лирика.
Да, это я на бумаге такой смелый, а при виде этого амбала во плоти, в штаны-то напускал, будь здоров.
Интересуйтесь, с чего он нас колошматить начал? Правильно интересуйтесь! Упоминал я уже как-то и про ажурную его решёточку, которую он около дома себе соорудил, ведь у него, как у чемпиона чего-то там, без всяких «аких» денег одним местом жуй. Он себе и дом отгрохал, вам и не снилось, расписывать в красках не стану, а то обзавидуйтесь, а зависть, как известно, губит человека. Но, поверьте на слово, ещё чаще его губит глупость.
До этого вроде положительный был мужик, мы ему и дом этот поганый помогали с Володей строить, он нам денег не хило так башлял, напарник мой на них потом неделю гудел.
Но опять же, не отрываясь от темы. Облизывался, облизывался Володя на эту решёточку, она как-никак весит-то много, если сдать, то можно хорошо огрести. Но я всё не соглашался, как позже выяснилось, вполне резонно, огрести чего-нибудь другого. Теперь вагон и маленькая тележка, могу отсыпать всем желающим. Тьфу, опять не о том!
В один из прекрасных июльских дней, когда ветер трепал куски высохшей под палящем солнцем травы, а Володя не пил под сенью лазоревого неба, где паслись кроткими овечками белые кучевые облачка уже целых три дня, он, тварюга, звёзды в бескрайнем космосе сошлись так, что он-таки уломал меня пойти с ним на дело.
Мол, сосед уезжает скоро в отпуск на какие-то там острова, на какие точно не сориентирую, атласа под рукой нет, но вам скорее всего и плевать на это с высокой колокольни, а нам-де, сам Бог велел эту самую решёточку спилить при помощи подручного инструмента и отнести куда надо.
Не скажу уж точно, какой Бог там ему велел, но у меня были основания подозревать, что второе имя этого самого вселенского начала, Говорившего с Володей, звучало, как «Белочка». С тех пор, как он чертей стал гонять, закрались у меня такие подозрения…
Как не рассказывал про чертей? Упустил значит. Ну, ничего, это легко можно наверстать. Захожу я однажды за Володей, (помочь он меня что-то попросил, а после этой просьбы надрался, словно бес, но я пока этого не ведал), а он стоит на кухне, возле плиты уперевшись задницей в хлипкий стол, а в руках у него красная жестяная банка, которую он недавно извлёк из настенного шкафчика над этим самым столом. Потом он глядит поверх меня стеклянными глазами, открывает банку, швыряет крышку так, что та стукается о плиту, и по всему дому разносится страшный металлический звон, и запускает руку в эту самую банку, доставая оттуда по пригоршне муки, и начинает посыпать ею пол. Знаете, как обычно в фильмах показывают крестьян во время, сева и они разбрасывают зерно ступая от межи к меже. Вот так ступал и Володя по кухне, образуя широкими, от всей души, взмахами тяжёлой руки, белый туман, похожий на обман.
На мой вопрос «Что ты делаешь?», он бросил на меня взгляд, смерив как идиота, и парировал своим вопросом: «А ты что, разве не видишь?».
Я осмотрелся, но душу мою ничего в этой кухне не проняло, поэтому я честно признался:
- Нет, не вижу.
- Ну, ты посмотри внимательно, - не отрываясь от производства, недовольно проворочал Володя заплетающимся языком, - сколько их тут.
- Кого?
- О, - он бросил в меня столп муки, придав моей одежде небывалый лоск, до этого присущий только герою всех времён и народов, Колобку и, снизойдя, объяснил, - кого-кого, чертей!
- Каких к чёрту чертей, - не выдержал я.
- Гляди, как прыгают, не унимался Володя, не выпуская банку, - там, там, там, вон ещё в углу, но я их выведу, будь они не ладны, мне Гныш по телефону сказал, что надо мукой посыпать.
- Володь, -тут уж я и вправду забоялся, - Гныш уже сколько лет покойник…
Но тот не предал особого значения моим словам, продолжив свой невидимый бой со страшными врагами рода человеческого до тех пор, пока его снаряды не закончились. Тогда он, тяжело вздохнув, после страшного боя, сам опустился в эту муку и, понурив голову, затих.
Я же в это время не стол истуканом, а вовсю названивал в скорую, где меня заверили, что займутся Володиной «белочкой» и помогут ему в его борьбе подкреплением в виде эскорта скорой помощи с парой санитаров на борту.
Таким образом, Володя немного отдохнул, поискав своё душевное равновесие в лечебнице и покапав несколько капельниц, а я, знай, что будет с нами дальше, попросил бы рвача оставить там эту человекоподобную скотину на «подольше», чтобы успел окрепнуть и загореть.
Наверное, делать ему там было также нечего, как мне сейчас в этой палате, где нас истекало потом аж восемь человек, пока вечернее, но не ослабившее пыл, солнце поджаривало нас сквозь грязные стёкол ветхих окон, пространство между рамами которых давно стало кладбищем жирных чёрных и бронзовых мух, и в голове его созрел план, как мы доберёмся до вожделенной решёточки.
Перехожу к главному. Мы помахали соседу ручкой, дружелюбно улыбаясь, а за спиной его облизываясь, аки кот на сметану, а потом дело было вечером, делать было нечего, и мы курили на скамейке обдумывая хитроумную операцию, дерзкое ограбление, мать его, века.
Под ногами у нас недовольно ворчал пёс Адольф, а вокруг укладывались спать уставшие после трудоёмкой работы, пчёлы.
Самым сложным представлялись камеры, но эту проблему мы решили быстро: вылезли на Володину крышу, по ней перелезли, приставив лестницу, на крышу дома соседа, а там разыграли настоящий цирк. Я свешивался с крыши, с длинным валиком в руках, стараясь замазать объективы камер масляной краской, а Володя поддерживал меня за ноги. Немного запачкав фасад, с каждой секундой всё больше опасаясь; что неверные руки старого алкоголика внезапно дрогнут в самый ответственный момент, я всё-таки сдюжил, пересилив себя, и, подобно крутому шпиону, справился с невыполнимой миссией. Рыдай, Том Круз!
Потом, разумеется, соседи. Благо, слева давно уже никаких лишних глаз не было, потому что там открылся шиномонтаж и, все умные люди, работавшие там к столь позднему часу давно ушли домой пить пиво и смотреть футбол, и только непутёвые придурки, вроде нас шастали, а вот справа – располагались подозрительная чета старых пустобрёхов, которые, в отличие от всего квартала мало того, что в рот ни капли не брали, так ещё и обожали подглядывать за всем происходящим на улице, за неимением более интересного зрелища.
Я предложил замазать им окна краской, а Володя подумывал заменить её на дерьмо, но обе идеи мы в итоге забраковали, положившись на слепой случай и тот факт, что под покровом ночи вряд ли кто-то что-то сможет толком разглядеть.
Белозубая полная луна ухмылялась над нашей глупостью, когда мы в туго надвинутых по самые губы капюшонах камуфляжных рыбацких курток, которые Володя у кого-то одолжил, задним ходом через двор, вышли на тропу войны. Лезть пришлось огородами, но в этом районе никого это особо не канало, поскольку царствовала пятница, а это то бишь, «день шофёра», «день строителя», «день жестянщика» и иных благородных профессий, когда не грех расковырять чекушечку и уладить себя, став на несколько шагов подальше от мирских лишений и невзгод.
Мы пролезли по заросшим травою грядкам, через околицу, и я пару раз едва не порвал штаны о забор, но быстро забыл про мелочи жизни, когда мы вышли на пустынную дорогу, оказавшись на ней одни, как ковбои в очень плохих, полных банальных штампов вестернов, и только звёзды сверху удивлённо таращились на нас с немым любопытством; мол, чего ж вам-то сволочи не пьётся?
Но пить, родные, надо на что-то, а для этого надо было спилить решёточку. Я уже видел в рдеющей темени её, родименькую, со всеми вензелями, узорами, вывертами; чугунная, тяжёлая, должно быть, сука, но своя ноша не тянет. Хотя нет, пока не «своя». Никогда не говорите «гоп», товарищи, вот что я вас посоветую.
Вы, наверное, уже бузите, обвиняя меня в том, что я вам в подробностях не описываю, что же это за сокровище такое. На самом деле обычная чугунная решётка, длиной всего метра, а в высоту едва ли полметра. Может кто-то возникнет, так это ж забор. Ну, зовите забором на здоровье, никто вам не запретит, свобода слова, как-никак, а для меня –решётка. Несла она свою службу в качестве огранки большой цветочной клумбы под окнами дома и была приделана к двум, выложенным из кирпича столбикам. Вообще, некорректно будет тут говорить в единственном числе, решётки –то ведь три – по каждой стороне клумбы по направлению к стене дома. Нас интересовала фронтальная –самая большая и массивная и как я уже отметил. Красивая. Знатоки тут же начнут мне пихать, на какой говно вы позарились, за него же копейки ломанной за такое количество чугуна не дадут! Но мы изначально не предполагали укатить на эти деньги в солнечный Майями. Хотели бы – пошли бы грабить банк. А тут максимум – мелкая кража, на «уголовку», скорее всего и не тянет, но может, стоило и уточнить… Ладно, поздно рассуждать. К тому же, несмотря на кажущиеся на первый взгляд излишнее крохоборство, Володя знал людей, которые знали других людей, которые за эту дуру могли накинуть нам сверху по знакомству, так что нам хватит, не судите строго, если только вы не прокурор.
Хотя, кроме горбатых фонарей, как я уже отметил, на улице мы куковали одни одинёшеньки, на всякий случай, как заранее договорились, решили ползти по-пластунски, в смысле, на пузе. Если бы кто-то со стороны увидел нашу игру в казаков-разбойников, со смеху бы покатился. Разведчики хреновы, шпионы, твою мать, приёмные дети Штирлица, внуки лейтенанта Шмидта недобитые!
Наши тела приминали траву, и она недовольно шурша, колола нас своим сухим естеством, пока мы, сроднившись землёй, приближались к пункту назначения. Сзади побрякивал привязанный к спине инструмент. Вдалеке залаяла какая-то вшивая псина, за ней принялась вторая, потом третья. Любили они брехать по цепочке, такая уж природа. Вместе с ними взахлёб принялся тявкать Адольф своим противным писклявым лаем, и я услышал, как скрипят остатки Володиных зубов – так хотелось ему выматериться на этого вшивого кобеля, но он браво держал себя.
Внезапно мы услышали скрежет и рёв мотора: из-за ближайшего поворота, поливая всё вокруг ярким светом фар, машина. В салоне кто-то истошно орал и ржал, подобно коню в суровую весеннюю пору. Некий придурок решил, видимо, удивить свою новую пассию или пассий, и теперь, судя по тому, как заматывало несчастный автомобиль, они ехали добавлять, преследуя цель романтически закончить этот вечер в ближайшем столбе или овраге.
Мы с Володей буквально вросли в землю, ощутив лицом щербатый грунт, в который мы спешили зарыться, но, благо, «шумахеру» и компании было не до нас, а, можно сказать, глубоко до фонаря, поэтому их корыто на колёсах, цапнув асфальт, пролетело мимо наших застывших тел, даже не заметив два мешка с навозом в камуфляже, распластавшихся звёздочкой в паре метров от соседского крыльца. На прощание из окна вылетела пустая бутылка и, ударившись об асфальт, разлетелась кучей брызг во все стороны, отыскивая предел Володиного терпения. Он проигнорировал и этот сувенир, который с утра должен будет подметать и собирать в мусорный мешок, смекнув, что цель оправдывает средства.
Местные псины пришли в экстаз. Они лаяли на разные голоса, захлёбываясь от удовольствия, звеня цепями и брызжа слюной, клацая зубами и бросаясь на заборы. Особенно старался Адольф, который проявлял весь свой талант собачьего полководца, стучась лбом о прутья Володиной калитки.
Мы немного полежали и осторожно, на локтях, поползли дальше, за подарком судьбы, который сулил нам, пускай небольшие, а всё же шальные деньги, которые, как известно лучше всего греют душу.
Оказавшись на месте, мы сначала немного обождали, вдруг на собачий концерт кто-то проснулся и вышел на крылечко посмолить папироску или дотошные соседи лупят свои зенки в окно, но в их окне свет давно не горел (видать утомились за этим занятием за день), а на собачий зов никто не вышел то ли дойдя до кондиции, то ли, наоборот, до неё до гоняясь, что автоматически отнимало время от иных, «мирских» дел.
Выдохнув, мы принялись потихоньку пилить с Володей с разных концов, осторожно работая ножовками, в напряжённом ожидании очередной машины или других сюрпризов, но благо пока нас проносило. Работа была кропотливой и трудоёмкой – с меня, наверное, семь потов сошло, пока перепилил один только вензель. Володя работал быстрее, но уже тяжело дышал, видать, годы беспробудной пьянки давали о себе знать, и, хотя руки у него растут из того места куда правильнее моих, он работал уже на пределе и грозил скоро выдохнуться.
- Поднажмём, - шепнул он, тяжело и часто дыша, утирая лоб, а луна продолжала пристально следить за нами, явно развлекаясь.
Володя, разумеется справился быстрее меня. Он аккуратно слез и схватился за две своих опоры, ожидая, пока я закончу. Наконец, ножовка резанула воздух, и я понял, что чугун не сдюжил с жаждой человеческой наживы и отдал нам жертву, чтобы мы прекратили её так истово насиловать.
Я подхватил холодные грубые концы и приподнял эту здоровенную дрянь, кивнув своем пыхтящему, словно паровоз напарнику. Мы, пригнувшись, как можно ниже, крабиком, двинулись по направлению к шиномонтажу, потому что за ним находился один из многочисленных поворотов, куда один Володин знакомый обещал до рассвета пригнать машину. И под тяжестью вожделенного груза (кто скажет вам когда-нибудь, что своя ноша не тянет – плюйте ему с разбега в морду, потому что мне эта штуковина все руки оттянула) мы выступили туда, прижимаясь к заборчикам, чтобы нас не засекли нежелательные свидетели нашего грехопадения.
И тут старуху нашла её проруха, и наша операция дала огромную трещину. Пока мы корячились, я смотрел только вперёд, пытаясь заметить между домами какое-нибудь подобие грузовика, и не заметил, что Володя теряет хватку. Да-да, в буквальном смысле. В один прекрасный момент его руки разжались, и он ухнул нашу прелесть прямо себе на ноги ну и, соответственно, мне, потому что я от неожиданности тоже ослабил захват. Мы еле подавили вой, чтобы не провоцировать вторить нам собачий оркестр и я с великим трудом вытащил ноги из-под решётки, а потом захромал к Володе, который из последних сил стискивал зубы, пытаясь не заорать, чтобы помочь ему.
Он опустился на землю и стал тереть левую ступню, а я навис над ним и яростно зашипел:
- Ты, блин, чего?
- Слушай, - поднял он на меня свои томные большие глаза, на которые вот-вот собирались навернуться слёзы, - я больше не могу, руки ни черта не держат.
- Ты издеваешься?! – едва не в полный голос пробасил я, гневно зыркнув на него. - Ты меня на это подбил, а теперь сам вёсла собрался сушить?!
Тупая боль в ступнях раздавалась по всему телу, ноги и руки у меня отяжелели и гудели, как хорошая электростанция, а он заявлял мне, типа, «брось меня, командир, мне не дойти».
- Дай отдышаться.
- Может, ещё покурим?
- Не плохо б…
- Тьфу ты, твою мать! Давай яйца в кулак и хватай эту… Дальше пришлось использовать непечатную конструкцию для обозначения предмета, отбившего мне ноги и мирно улегшегося на земле, кого это коробит, прошу простить за мой французский, а кому плевать, вставьте сами по смыслу, полностью отдаю на откуп вашей богатой фантазии и хорошему словарному запасу.
Володя шмыгнул носом, смачно харкнул, а потом, согнувшись в три погибели, стал корячить эту злосчастную решётку, и, хотя и было темно, мне показалось, что его глаза вот-вот вываляться из орбит.
Я тоже, прокляв всё на свете, ругаясь шёпотом последними словами схватился, и мы кое-как отодрали наш клад от сырой матери-земли. Конечно, вру, никакая она была не сырая, просто надо же расцветить ход повествования.
Короче говоря, не буду утомлять нашими ахами-вздохами, решётку мы допёрли, даже смогли погрузить более или менее сносно. Мне пришлось заночевать у Володи, в его хоромах, слава Богу его дамы сердца отсутствовала дома, гостила у родственников, и не увидела, как мы ввалились в коридор грязные, потные, грохнули инструмент на пол и, ни слова не говоря, завалились спать. Через три дня нам отслюнявили хрустящие купюры (на самом деле засаленные и мятые, будто до этого момента их носили в трусах поближе к промежности), и мы усталые, но довольные, пошли в загул. Володя в свой, ликёроводочный, я в свой - наконец-то присовокупил вырученную сумму к своим накоплениям и смог прикупить себе большой плазменный телек.
Правда, счастье у идиотов длиться не долго, где-то неделю, по моим расчётам. Однажды ранним утром я зашёл за Володей (мы в этот день собрались на рыбалку). Размешивая себе кофе, пока он умывался, я смотрел, как лениво потягивается солнце, карабкаясь на крыши домов, и ласточки кружатся над электролиниями, а за ними голодным взором пристально наблюдает тощий облезлый дымчатый кот. В этот момент мимо окон проскользнула квадратная темь отца Гамлета с бейсбольной битой в руках (видать следил, ждал только меня), и через минуту дверь с прихожей с треском слетела с петель. Чтобы вы поняли, Адольф, для которого покусать любого мирянина было делом чести, когда этот бугай проходил мимо не то, что тявкнуть, даже дыхнуть не посмел, забившись под скамейку и свернувшись калачиком. Вот какой уникальный человек к нам зашёл – на расстоянии сделал из бравого зубастого кобеля трусливую сучку, чтоб этой псине кость после этого поперёк горла встала!
Я, не зная, куда деваться. Ринулся было в коридор, но тут же меня ловко перехватили, железной ручищей сдавив за шкирку, словно нашкодившего кота и для верности, погрозили битой. Володя, как истинный герой попытался уйти в окно, но его сняли прицельным броском биты, которую он метнул всё равно что соломинку, и тот, ухнулся в собственный огород в капустную грядку, попытавшись слиться со здоровым кочаном. Следом в оконный проём полетел я, для разгона получив отличный смачный пинок под зад и приземлился рядом со стонущим Володей.
Детина выпрыгнул за нами, а пока он подходил, чтобы поздороваться, я судорожно прикидывал в голове, где мы провалили явку. Камеры вроде замазали хорошо, на улице – ни души, но добрый сосед сам ответил на мой вопрос, не прибегнув к словам. Он достал из кармана Володин бумажник, в котором он какого-то чёрта таскал свою фотографию. Так что тут никак не отмахаться. Я только успел выдавить:
- Как?
- Не знаю, - прохрипел Володя, - когда пили, наверное, в клумбу из кармана выпал.
- Кто ж ходит на дело с кошельком?
Но наш диалог бесцеремонно прервали. Сначала с грядки собрали меня, поставив на ноги и врезав так, что для меня это закончилось уже известным финалом в виде кормления через трубочку и вынужденного обета молчания. Я вырубился и, наверное. Мне повезло, потому что потом, как мне рассказывали соседи (жалко сам не стал свидетелем), Володю методично мутузили битой и макали головой в его же нужник, чтобы ощутил, так сказать, вкус утраты решётки с чугунными розочками и ветвистыми вензелями. Жаль, я это пропустил, а то лежит вот теперь, паскуда, загорает, а я – страдай за его грехи.
Так мы провалялись до ночи, и мне пришлось в довершении ко всем мучениям, наблюдать, как лежачему старику напротив меня, сломавшему по собственной глупости (его замотало на лестнице, когда он поехал на дачу с пониженным давлением) шейку бедра, помогают сходить по «большому» в судно, и я явственно захотел устроить в этом судне Володе повторный заплыв, так сказать, на бис.
С другой стороны, может, я и рублю с плеча, ведь, на деле, меня никто не подбивал в эту историю с ним вместе лезть, так что, по большей части, сам грязи нашёл. Кто ищет, тот всегда найдёт…
Ах, я ж рассуждал про богатых и обещал свою мысль закончить. Простите, хоть сотрясение у меня и не очень сильное, но голова работает со сбоями, так что сейчас поставлю жирную точку в своих философских виршах. Короче говоря, сосед, несмотря на то, что отколошматил на обоих, как боксёрскую грушу, не стал заявлять в полицию, даже денег не потребовал, только морды набил, так что святой человек, добавить нечего.
Вот поэтому я и полагаю, что не стоит судить о том, что если человек разбогател, то он жадный, глупый, нечестный. Скажите, сельский наивняк, а мне плевать. Он свои капиталы заработал тем, что ему били кулаками и ногами в харю, а он лупил в ответ. Честно, и никаких гвоздей. Нам же били морду за то, что мы свои руки протянули к чужому, за что морду не подставляли, так что вселенский хаос может быть доволен – справедливость восстановлена – око за око, зуб за зуб, жалко только, что за мой.
Когда солнце окончательно скрылось за горизонтом, погладив напоследок макушки деревьев, а небо стало сиреневым, столкнувшись с остатками розовой вуали – прощальным приветом последних солнечных лучей, в больнице притушили свет, готовя всех страдальцев к отбою. Володя покушал похожей на клейстер овсяной кашки, я пососал её через трубочку и приготовился на боковую.
Только улёгся на бок, слушая, как храпят некоторые постояльцы сих роскошных номеров, отошедшие на боковую гораздо раньше наступления темноты, чтобы среди ночи усиленно заниматься тем, чтобы шаркать в туалет и обратно, тешить свой простатит, шлёпая тапками по полу. Каждый развлекается как может, не станем строго судить, правда?
- Эй, - Володю похоже приспичило поболтать, с наступлением темноты у него всегда развязывался язык.
Я демонстративно продолжал лежать, отвернувшись.
Он позвал меня один раз, потом ещё, на третий я понял, что так легко от него не отделаться. Пришлось, кряхтя, медленно повернуться, чтобы полюбоваться на его порядком заплывшие благоговейной синевой едва пробивающиеся сквозь неё глазки.
- Ты не спишь?
«Если повернулся, то не сплю, идиот», - собрался было огрыз6нуться я, но изо рта вышло только глупое мычание.
- Это хорошо, что не спишь. Слушай, я тут подумал, а ведь он мог нас и прибить ненароком… Ударил бы кого-нибудь посильнее и поминай, как звали. Он ведь мужик серьёзный, шутить не любит. Было время, когда он таких, как мы пачками в асфальт укатывал. Я ведь, знаешь, столько раз уже помереть мог, что и не сосчитать, - в полголоса начал он, а я закатил глаза в палатной полутьме, предчувствуя поток историй, которые я сто раз уже слышал. Мой коллега по несчастью любил в пылу тесного сотрудничества с зелёным змием вспоминать былые рыцарские подвиги спившегося сэра Ланселота, причём некоторые по нескольку раз за неделю, а то и за вечер, поэтому почти все его истории я знал наизусть.
- Вот, помню один раз, - невозмутимо продолжал он, несмотря на мой булькающий протест – учился я тогда ещё в институте во Владимире, сказал матери, что мне надо на сессию, взял у неё денег, а сам махнул в Подольск, к армейскому товарищу. Как сейчас помню, февраль месяц на дворе, снега намело по колено, а под ним – сплошной лёд. На поролись мы тогда, как свиньи, еле на ногах стоим, а добавить-то надо, вот и решили поехать какой-то там бабе его, позвонили, она говорит «Приезжайте, есть», ну, мы быстро пальто натянули, шапки напялили и в путь. Подходим к остановке, смотрим, вдалеке автобус, а на улице морозец, стоять не охота, хоть внутри и пригревает, мы возьми, да побеги. Мало того, что снег глубокий, тяжёлый, так ещё и ноги ватные, заплетаются. Но автобус мы всё-таки опередили, я ж тогда в хоккей играл, здоровый был. Мы уже почти к краю остановки подбежали, когда он подъезжал, и я, веришь-нет, возьми, да поскользнись, и башкой лечу прямо под колесо этого самого автобуса. Скорость-то вроде и небольшая, а наедет –мало не покажется, точно мозги вылетят.
«Или то, что от них осталось», - мысленно вклинился я.
- Так вот, лечу я, ору на всю улицу, вся жизнь, можно сказать, перед глазами, бах на лёд (там ведь другим транспортом было накатано), и колесо в двух сантиметрах от моей головы, шасть, и пролетает! Думал, тогда Богу душу отдам, аж протрезвел, будто и не пил вовсе. Приятель подлетает, чего-то спрашивает, а у меня только шум в ушах. Стою и выматериться-то толком не могу, представляешь?
Пока я представлял, Володя продолжил свои излияния:
- Потом домой приехал, матери во всём сознался, эх, и костерила она меня, а я думаю, чтобы больше меня так не наказывали, лучше выложить всё, как на духу, и баста. Долго потом ей не врал, до следующей её получки, когда у меня трубы горели, а аванс я уже пропил.
Помню, ещё раз был, когда пили мы в кабаке, ресторан, как сейчас помню, «Колокол» назывался. Сейчас не знаю, есть он, нет ли.
Я про себя вставил, что его «Колокол» закрылся лет двенадцать назад.
- Так вот, там у меня знакомая одна работала, баба моя, нравился я ей очень (в это, кстати, можно было поверить, в молодости Володя был мужиком видным и статным, когда у него по пьяной лавочке слюни изо рта в салат не текли). Всегда мне столик оставляла, большой такой, у стены. Как придёт кто-нибудь в пятницу, усядется, она сразу выгоняет, занято, говорит, сейчас придут, говорит, освобождайте, и я меня ждёт, глазами у входа шарит. Каждую пятницу мы там и, если без драки, то можно сказать, что и не ходили вовсе. Одну только водку обычно заказывали. Она зубами щёлкает, мол, нельзя так, надо поесть чего-нибудь заказать. Начинает мне пальцем в закуски тыкать, волнуется, чтобы я не набрался до синих соплей, а другие халдеи недовольно в нашу сторону поглядывают, потом, видать, намереваясь директору настучать. Я там двоим носы потом успел расквасить, пока меня пускать не перестали. Мы говорим, неси вот салатик овощной, самый дешёвый, а колбасу, нарезку. Себе оставь, мы сюда не есть пришли.
О чём это я? Да, точно, мы на втором этаже сидели, там ещё балкон был балкон, типа мансарды такой, туда всех желающих покурить выпускали. Ещё там цветники висели, знаешь, такие, которые на перилах держаться, деревянные такие ящики, а в них бессмертники обычно высаживали или ещё какую-то дрянь. Там они внизу были сделаны, у основания балкона.
В тот раз выполз я на этот самый балкон уже хорошенький, но на ногах стоял вроде крепко. Покурил, окурок вниз бросил, повернулся уже идти обратно, и тут меня зашатало и на эти перила бросило. А они, суки, как бы и высокие, а я перекувыркнулся и полетел. На моё счастье, не пролетел вниз на мостовую, а задницей между двумя цветниками застрял, благо торчали они довольно далеко. Вешу, ноги на уровне ушей ни туда, ни сюда. Сверху люди на меня таращатся, не знают, что делать, вниз толпа вывалила, орут: «Там Володя сейчас упадёт!», ловить готовиться. «Прыгай», слышу, кричат, а я не то, что прыгнуть, пошевелиться не могу. Хорошо, в этот момент там пил Витька Мамон, он штангой занимался, такой вес поднимал, что мы диву давались. Он вышел, руками показал «разойдись», взял меня за щиколотки и рванул на себя. Хребтом, я конечно, об эти грешные перила ударился, зато не упал. Там хоть и высота в два этажа, а если б башкой вниз, точно бы не оклемался или дураком остался на всю жизнь.
«Володь, а может ты и упал», - пронеслось у меня в голове.
Третий раз я в киоске (тут уж глаза я закатил так, что нутро своё увидел, я про эту историю с киоском, кажется, и вам когда-то упоминал, но ничего, я страдаю, ещё раз и вы послушайте) отравился. Я тогда мимо шёл, в магазин, кажется, а там друг мой Демид в ларьке, в котором овощами и фруктами торговали сидит, в гости зашёл, с Саней Черномазым - продавцом, пьют. Ну, что я, дурак что ли? Подошёл, выпил, но там мало было, они как раз привоза ждали, хозяин должен был подъехать с продуктами, и им добавку привезти для согрева. Осень тогда была мерзопакостная, дождь косой, в этой жестянке холодрыга, Черномазый всегда синий торговал, не в смысле пьяный, а потому что промерзал до костей. Хозяин киоска его жалел и иногда вместе с товаром подвозил ему чего-нибудь погреться. Черномазый, он молодец был, никогда больше положенного не принимал, чтобы работать потом. Пил ровно столько, чтобы на ногах стоять и деньги считать правильно.
Ага, о чём это я? Выпили мы, да не выпили, а только губы смочили, я говорю: - Давайте ещё, - а они, - Больше нет, скоро хозяин приедет, обещал угостить.
А я смотрю – в углу стоит бутылка, красивая такая с матовым стеклом, золотой этикеткой, думаю, может дороге чего-нибудь прячут. Спрашиваю:
- Это у тебя чего, - пальцем показываю, Черномазый плечами пожимает, - Не знаю, давно тут стоит, хозяйская, привёз, говорит, не пей, нужна, - я предлагаю – Давай осторожно откупорим, я только немного пригублю, на пробу.
Он мне эту бутылку протягивает, я пробочку свинчиваю, нюхаю, вроде спирт. Кончиком языка попробовал – обжигает. В общем, глоток сделал. Чувствую, что зажгло как-то совсем уж сильно, хотел плюнуть, а оно в горле стоит, и нутро мне прижигает.
Демид сразу за молоком рванул, чтобы я промылся, сразу смекнули тогда, что это ни черта не алкоголь, а дрянь какая-то химическая.
Я молочка-то попил, вроде отпустило, и вдруг, бац, пелена застилает глаза, чувствую рвёт меня, смотрю, прёт изо рта чёрная жижа. Я в неё прямиком и бухнулся. Потом всё, темнота, ничего не помню.
Открываю глаза, гляжу, на кровати, в руках катетеры, трубки непонятные, рядом капельница. Осмотрелся – никого, только дед на соседней койке лежит, в маске дыхательный, тощий, бледный, непонятно в чём душа держится, глаза закрыты. Я давай орать, попытался выдернуть из себя всё добро, влетает баба в халате, медсестра, высокая, темноволосая, с огромным бюстом и ножищами длинными, как стропилы и сразу коршуном ко мне:
- Ты чего делаешь, знаешь, дурак, где находишься?
Я её естественно матом поливаю с ног до головы. А потом до меня доходит, что и вправду что-то не то, успокаиваюсь, спрашиваю:
- Где?
Она запнулась, должно быть, в рифму собиралась ответить, но вовремя осеклась и отвечает язвительно так:
- В реанимации.
И глазищами своими зыркает, а я то в эти глазищи, то на дыни её. Но, чувствую, не до дынь мне: в горле суше, чем в пустыне, в голове – набат.
- Водички. – шепчу ей.
Она уходит, и приносит мне маленькую бутылочку дистиллированной воды, предупреждает:
- Я сейчас катетеры выну, но ты сам не вставай, воду никакую другую, кроме этой не пей.
Я кивнул, она своё дело сделал и скрылась куда-то. Тут уж я совсем остыл, хорошо, не в прямом смысле, осмотрелся, точно, реанимация, везде оборудование какое-то, мониторы всякие, капельницы, столы, несколько коек. Правда, пустые все, кроме одной, где старик отходит. Потом бутылочку-то эту махонькую раскупорил, вмиг проглотил, а пить ещё сильнее хочется. Я встал, осмотрелся – в углу раковина торчит. Не долго думая, подошёл к ней, кран повернул, а трубы как загудят, как завоют, я быстренько обратно всё завернул, и шмыг в кровать. Слышу цокает где-то в глубине коридора, бежит, значит, влетает коршуном, опять на меня глаза лупит – де, ты открывал? Я головой мотаю, плечами пожимаю. Она пальцем грозит. Тут я уже божусь истово:
- Не вставал, мать, не прикасался?
- А кто воду открывал? – рычит, зубы скалит.
- Не знаю, - отвечаю, лицо невинное делаю, чтоб отстала, - может, наверху где-то.
- Чтобы больше не вставал, – не поверила, значит. Кулаком для верности уже погрозила и скрылась.
Пришлось мне лежать до утра. А вечером ко мне друзья пришли Демид, Мамон, Черномазый, ещё кто-то, я к ним вышел, мол, не дождётесь, живой ваш Володя, он всегда смерть за грудки крепко держит. Сели мы в небольшом коридорчике, специально для посетителей, там скамейки стояли, они смотрят – нет никого, Демид из-за пазухи бутылку достаёт, спрашивает:
- Будешь.
Я головой мотаю:
- Ты чего, я ж чуть не сдох.
Хочется, конечно, но головой понимаю, что еле на ногах стою, живот ещё крутит, горло дерёт так, что говорить трудно.
Они меня не слушают, стаканы достают:
- Самогонка, попей, легче станет.
Я думаю, ладно, хрен с ним, двум смертям не бывать, машу, наливай. Они мне стакан плеснули, я его залпом почти опрокинул, губы утёр, прошу:
- Налей ещё.
Демид мне ещё полстакана.
Я выпил, чувствую, ноги твёрже стали, в желудке всё успокоилось, а горло маслом будто намазали. Так мы эту бутылочку и уговорили. И, поверь вот на слово, совсем ожил.
Вечером иду после ужина, недалеко от туалета стоят мужики, мнутся, меня подманивают.
-Чего вам? – спрашиваю.
Они шепчут:
- У нас там, в бачке унитаза бутылка припрятана, а медсеструха пасёт, стерва, чтоб ей пусто было, а ты вроде как новенький, тебя не заподозрит, сходишь, тебе немного нальём. А мне уже губу размочило, думаю, чего ж не сходить. Там из бочка её и извлёк, холодненькая, хорошенькая. Водочки с ними пригубил и совсем пьяный после всего этого добра спать увалился. А в голове последняя мысль: «Не проснусь завтра, значит, не проснусь». Ничего, встал, как ни в чём не бывало. Видишь, какая штука, вроде только недавно на самом краю был, а как не сдох, так заново набрался. Страха, наверное, у меня нет.
«Или мозгов», - про себя поёрничал мой внутренний голос.
- Эх, - тяжело вздохнул Володя, - нет их теперь, друзей-то моих, всех ведь похоронил, не придёт ко мне больше никто.
Я внимательно всмотрелся в его лицо, которое теперь подсвечивалось только бледным светом луны, поскольку, пока Володя изливался, свет успели давно погасить.
Он чуть привстал на кровати, как-то совсем съёжился, потух, а лицо у него было очень грустное, губы чуть подрагивали. Может он весь подрагивал, потому что после такой головомойки, которую нам устроили, было бы удивительно, чтоб у него ничего не болело.
- Вы заткнётесь сегодня или нет, - проворчал кто-то писклявым голосом в темноте, - спать мешайте!
Значит храп и газоотведение из чужих задниц никому не мешают, а Володино перешёптывание мешает, интересная логика, ничего не скажешь.
- Пойдём, - позвал он меня, пытаясь встать.
Я хотел спросить «Ты чего?», но опять только замычал и. плюнув, на бесперспективность своих потуг, слез с кровати, чтобы ему помочь, потому что сам устал от духоты и спёртого воздуха, запаха чужих немытых тел, скрипения пружин, храпа, кашля и прочих приятных звуков, которые заменяли нам соловьёв в кустистой роще.
Поддерживая Володю под локоть, пока он помогал себе костылём, я вывел его из палаты и мы двинулись по тёмному коридору в направлении туалета.
Мимо нас молча шмыгал медперсонал, санитарка в тусклом свете гудящих ламп, прервав натирание полов грязной дурно пахнущей застоявшейся водой тряпкой, подняла голову и скривила недовольную кислую мину, видимо, потому, что типы вроде нас, не давали ей поскорее закончить столь неприглядное занятие.
На повороте, когда мы в красивом вираже заходили за угол, меня кто-то ловко схватил за рукав. Я по началу перепугался, потому что никого перед собой не увидел, а потом опустил глаза вниз и обнаружил, что меня держит какой-то сухощавый мужичок в инвалидной коляске, весь сплющенный, словно мухомор, повстречавшийся с сапогом грибника, с лицом, покрытым грубой редкой, с огромными проплешинами, щетиной. Голова у него была щедро перемотана успевшими сбиться бинтами. Он повращал глазами, открыл рот, в котором желтели полтора зуба и прошамкал:
- Водку не пейте, губит она людей!
- Это ещё почему? – удивился Володя.
- Видишь, что со мной сделал, куда падла поганая усадила! – громко застенал он, и его причитания эхом гулко отразились от стен и понеслись по длинному коридору.
- Как же она тебя усадила?
- Представляйте, братцы, лежу ночью, заснуть не могу. Жена, жаба толстая, храпит, как паровоз, а я ворочаюсь, ни в одном глазу. Вспомнил, что у меня в холодильнике чекушка стоит чуть початая, дай, думаю, пойду немного пригублю. Встал, пошёл на кухню, открываю дверь и тут вываливается оттуда на меня маслёнка. Ах, думаю, дура старая, кикимора косорукая (это я на жену), ничего нормально делать не может. В темноте убрал кое-как, достал бутылку, отхлебнул – хорошо стало. Я ещё два глоточка. По телу тепло, в голове томно. Эх, думаю, теперь на боковую. Сделал шаг и, мужики, полетел и прямо на задницу приземлился. В итоге – перелом копчика и башку свою расшиб. Оказалось, масло напополам было разрезано. Я одну половину подобрал, а вторая в этой темени так и осталась валяться.
- А причём тут водка?
- Так если б я её пить не пошёл, в кровати остался, не сидел бы тут! – замахал на Володю мужик ещё сильнее вращая глазами. – Задница вот теперь болит, удержу нет, еле сижу. Сестра куда-то запропастилась, пока с перевязки меня везла. Сестра! – заорал он, грозя разбудить всё крыло.
- Хреново тебя перевязали, - критически оглядел Володя его забинтованную голову, -ну, бывай, лечись.
- И тебе попутного ветра в горбатую спину, - проворчал мужичок и принялся голосить дальше, желая вызвать кортеж, который его высочество доставит в палату.
Мы же с Володей доковыляли до туалета, который судя по состоянию внутри пережил две бомбёжки и три землетрясения. Около его двери кучкой жались какие-то мужики. Володя кивнул, проходя мимо них, и я тоже попытался, но у меня это вышло, в силу определённых причин весьма посредственно.
Я рванул на себя дверь и тут же ощутил, что в тапочки мне затекает ледяная вода.
- Там трубу прорвало, - отрапортовал один из кучки, толстый лысоватый мужик - осторожно, ноги не замочите. Курить собирайтесь?
- Нечего, - разочарованно вздохнул Володя.
- Всё равно не разрешат, они с недавних пор тут это блюдут. Нарвётесь на медсестёр, сразу штраф. Санитарка может только отчихвостит. Злые они тут, в травматологии, как собаки, вот в инфекционном…
Мы не стали слушать эту скорбную историю про то, как он отравился испорченным творогом, предоставив его почтенным слушателям, один из которых еле стоял на костылях, но подобно Атланту, держащему небосвод, храбро крепился, и молодому рыжему парню, лицо которого было усыпано веснушками, как будто на него брызнули из пульверизатора краской, у которого явно была интересная судьба: обе его руки находились в гипсе. Возможно, у нас ещё будет время узнать, как это произошло.
Люди тут любят поговорить о своих злоключениях, а мне нынче остаётся только внимательно слушать и угукать в ответ.
Мы хлюпали вдоль исписанных и исцарапанных всевозможными надписями стен, с которых местами обвалился белый кафель, хлюпая по мокрому полу, приближаясь, судя по шуму воды к эпицентру Всебольничного потопа.
- Быстрей, быстрей тащи, - командовал Володя, что грозило ему новым заплывом в Нарнию в виде туалетного очка, если я сильно разозлюсь, - а то сейчас кто-нибудь из персонала придёт воду перекрывать и тогда не успеем.
Я, признаюсь вам, немного удивился. Куда это мы так торопимся. Ведь, когда я вёл его сюда, то вправду думал, что ему надо в туалет.
Володя одним движением руки быстро отворил дверь в одну из двух кабинок, на которой чёрной краской было выведено сообщение потомкам предупреждающее о нетрадиционной ориентации некого Василия, как раз в ту, из которой хлестала вода и сказал:
- Иди, залезь в бачок.
Я не стал упираться, поскольку моё любопытство уже успело взять вверх над злостью. Я зашёл, бросил взгляд на видавший всевозможные виды старый, пожелтевший изнутри унитаз, разверзнувший такую жуткую хлябь, от которой у меня все тапки промокли, и осторожно подвинул массивную керамическую крышку.
На дне бочка мирно покоилась в воде бутылка чистой, как слеза, матери всех матерей – водяры, если без поэзии. Я брезгливо запустил руку и извлёк бутылку, протяну её Володе.
Тот осторожно принял её, обтёр рукавом больничной робы, и стал откупоривать.
- Будешь? – в знак почтения протянул он мне первому обнажившееся горлышко.
Я обругал его понятным только мне матом, а он снисходительно улыбнулся:
- Извини, я совсем забыл, - а потом, заметив, как я ошарашенно таращусь на бутылку, добавил, - говорил же, дрался я часто. Часто, но не очень хорошо. Лежал здесь иногда. Местная традиция это, - он, завороженно любуясь, помотал содержимое бутылки, - всегда кто-то оставляет новую, если находит старую.
И он сделал небольшой глоток, отдавая немой тост за дань традициям.
Что же сказать? Мне уже в принципе нечего. Остаётся только радоваться, что традиции со временем только крепнут, главное, на скользком полу не пожертвовать за нашу лёгкую слабость чьим-нибудь копчиком.
«Губит людей не пиво, губит людей вода». Тут уж лучше ничего и не скажешь.