"- Иди сюда, открой рот!
Чувствуя, что сейчас начнут бить, нехотя открыла. Шефиня плюнула мне прямо в рот. У меня, надо сказать, сильно выражен рвотный рефлекс и меня, вследствие этого, тут же, без промедления, вывернуло прямо на обидчика. Били меня долго. Телевизионный шнур с вилкой на конце со свистом разрезал воздух. Я упала с первого же удара. Думая, что я придуряюсь, меня продолжали бить на земле.
- Хватит уже! Кровь хлещет!
Включили свет. Голые мои ноги были иссечены шнуром в лохмотья. Два месяца потом они были синими и распухшими."
Это рассказ моей нынешней знакомой о детдоме. Самые яркие воспоминания были о побоях и постоянном голоде. Есть хотелось всегда. Причиной было, наверно, не то, что кормили плохо и мало, а то, что дети ведь постоянно двигаются, растут, да и старшие еду постоянно отнимали. Можно представить картину - детей 4-6 лет запускают в столовую. Они бегут наперегонки к своим местам, роняя стулья и падая. Добежав до места, они жадно хватают еду и суют её в рот. Кто кусок хлеба, кто яйцо. Нужно спешить - сзади идут старшие, раздавая подзатыльники и отбирая то, что в голодные рты ещё не попало.
"Шефини - две девушки более старшего возраста, которые за нами в комнате присматривали - постоянно над нами издевались, "испытывали" нас. Насмотрятся, например, фильмов про фашистов, оденутся мужиками и нас "насилуют". Я не сдавалась до последнего - одежда уже изорвана в клочья до трусов, а я ещё отбиваюсь и царапаюсь, как кошка. В результате, я стала примером для всех девчонок, в глазах наших "шефинь". "Вот, мол, - говорили те, - поймают вас настоящие фашисты, станут пытать - одна Гуля своих не выдаст! Ненавидела я их страшно: "Когда вырасту, - думала, - замочу их финкой. Отсижу, плевать - я хорошая, меня долго держать не будут, амнистируют как-нибудь". Замочить я их не замочила, но когда выросла и окрепла, то стала отвечать обидчикам всё более и более активно, в результате чего я получила ещё большее уважение и кличку "Борзая". Однажды пришлось выдержать очень крепкую и принципиальную драку: народ стал кругом и мы дрались "один на один". Победила я. В результате, в моём присутствии еду у малышей уже не отнимали. Благородства с моей стороны в этом было не много - просто среди малышей была и моя сестра (она была слабой и еду у ней отбирали постоянно). Собственно, это и послужило причиной драки - сестру я очень любила, и в тот момент вышеупомянутая драка была просто необходимостью выживания.
Родилась я в Красноярске, куда мать приехала из Средней Азии на заработки. Отец был из местных, работал начальником цеха; мать устроилась крановщицей на стройке, предварительно пройдя обучение. Однажды случилось несчастье: мать прямо в кабине крана то ли от усталости, то ли от недоедания потеряла сознание. Дело было зимой, хватились её не сразу, а когда хватились и вызволили её оттуда, то она уже была очень сильно обморожена. Причём обморожены были, преимущественно, даже некоторые области головного мозга. Проявлялось это в том, что мать время от времени стала "выпадать из реальности", многого не помнила из прошлого и не могла порой внятно объяснить, что она делает сейчас. На стройке инвалида держать не стали - тем более на работе, связанной с механизмами и машинами - и она уехала обратно в Среднюю Азию.
Родителей к тому времени в живых уже не было, жила она у каких-то дальних родственников, работала на полях хлопчатника у какого-то местного бея, попав в почти полную от него зависимость. Мне было тогда 4 года, я была на работе рядом с матерью, помогая ей, и я хорошо помню, каковы на ощупь и на вкус хрупкие коробочки хлопчатника и сам хлопок. Потом меня, ребенка, "выдали замуж" - заплатили за меня калым с тем расчётом, чтобы по достижении совершеннолетия я стала молодой женой, пятой или шестой по счету. Жениху на момент совершения сделки было 30 лет, мне - 5. Потом, так вышло, мать от побоев и издевательств с плантации сбежала. Хозяин и родственники жениха устроили за нами настоящую погоню. Две недели мы прятались у добрых людей в погребе, пока всё не утряслось, и наши поиски не прекратились. Я хорошо с тех времён помню ситуацию "отсидки": холод, масляную светильню, земляные стены, лестницу, уходящую вверх и люк в потолке, откуда нам спускали еду.
Потом у меня родилась сестра. Болезнь матери всё более и более прогрессировала, она все чаще и чаще находилась в прострации. Чтобы выжить, я выходила просить подаяние, которым кормила мать и младшую сестру. В конце концов вмешались соседи по дому, где мы в тот момент жили - вот так я и моя сестра, в конце концов, и попали в детдом.
После опыта моей предыдущей жизни детдом показался мне раем. Нас кормили, одевали; раз месяц водили по городу строем в кино. Сейчас я понимаю, что мы много чего там были лишены - мы не знали нормальных человеческих отношений, не знали, например, что люди бывают разных национальностей, понятия не имели, что такое деньги (потом, во взрослой уже жизни, когда я покупала билет на самолёт в Москву, я оставила в кассе с пятидесятки двадцать рублей сдачи - я раньше просто не видела денег и не знала, что есть такое понятие, как сдача. Когда мне всё это потом объяснили, как я тогда ревела!)
В детдоме мои мечты о взрослой жизни были вполне конкретными: я была убеждена, что у меня будет обязательно своя квартира, свой диван, мягкий ковер, и обязательно цветной телевизор. Девчонки смеялись над моими мечтами. В семнадцать лет я упала со стены интерната. Дело в том, что в детдоме на ночь нас закрывали в комнатах, чтобы мы не ходили по коридорам, и с нами было меньше проблем и хлопот. Но нам было всё пофиг и мы лазили по ночам из комнаты в комнату прямо по стене (здание было старой постройки, с лепниной, выступающими кирпичами и портиками). Но в тот день я на стене не удержалась, руки, долго поднятые вверх, испытали отток крови, ослабли, и пальцы соскользнули. Я упала на асфальт с высоты третьего этажа и сломала позвоночник. Диагноз врача был такой: "Если не умрёт в течение двух часов, то будет жить, возможно." Я же не только выжила, но, пролежав в гипсе и на растяжках полгода, наконец-то стала ходить. Врачи были удивлены ("компрессионный перелом позвоночника" - диагноз очень серьёзный, после него человек очень редко возвращается к полноценной жизни). Ещё более врачи удивились, когда я в первый раз в их присутствии сделала мостик, причём так, что руки за ноги заходили. "Что ты делаешь?!" - воскрикнул врач. "А мне не больно!" - ответила я.
Наконец, закончилась школа, детдом остался позади. Я оказалась на улице, со справкой, с паспортом, с маленьким чемоданчиком в руке, с двадцатью пятью рублями в кармане, в чужом городе. Я шла по широким улицам и проспектам, смотрела на огромные, как корабли в открытом море, дома и с завистью думала, что у всех в этом городе есть своё место, своя крыша над головой. Нет её только у меня. Принятая тогда система была довольно жестокой - человек из детдома, без навыков свободной жизни оказывается без работы, без жилья, на улице, с деньгами, которых хватает только на несколько дней. Причем отслеживать дальнейшую судьбу детдомовцев существующей системой не предполагалось. Так что примерно половина детдомовцев садятся в тюрьму в первый же год после выпуска. Но я твердо решила начать свою новую нормальную жизнь. У меня не было ничего, кроме красного школьного диплома, настырности и детской, в сущности, наивности. Мне повезло. Я нашла работу, самую черновую, в цеху, и получила комнату с подружкой в общаге. Я была абсолютно счастлива. Мир оказался отнюдь не таким, как нам его рисовали воспитатели. Он оказался чистым, широким, светлым, наполненным радостными улыбчивыми людьми. Я сама почти постоянно смеялась. Мне дали прозвище "Гуля-колокольчик" - из-за неизменного моего звонкого смеха. Я завела себе кучу новых друзей. С превеликой радостью и с большой охотой я участвовала почти во всех цеховых мероприятиях и инициативах - стала председателем совета по молодёжи, ездила с поисковыми экспедициями по местам боевой славы, пела солисткой в заводском ансамбле. Работала с иностранными специалистами, с которыми очень сдружилась. Как-то они напросились ко мне домой. Вероятно, им было любопытно, отчего я постоянно так весела, улыбчива и счастлива - наверно, потому, что я как-то особенно живу. Как же вытянулись их лица, когда они увидели убогую мою общагу с облупленными сырыми стенами и тараканами на кухне. А потом меня выдвинули от цеха депутатом по социальным вопросам. Я вышла к трибуне и сказала: "Я не смогу, не справлюсь и прошу дать мне самоотвод!" Народ засмеялся. Самоотвода мне не дали. Вот так я стала депутатом. Помню, как я всеми правдами и неправдами добилась потом переселения одной старушки - у неё был ужасный артрит, она жила на четвертом этаже, и ей было трудно подниматься и спускаться по лестнице. Моими стараниями (я сама не знаю как, наверно, благодаря фантастической смеси моей настырности и наивности) ей дали квартиру на первом этаже. Потом эта бабушка пришла в техникум (где я уже преподавала), её задержали на вахте, вызвали меня, бабушка прилюдно плакала, благодарила меня, развернула целлофан, а там был большой, теплый еще пирог с капустой. Мне было неудобно и приятно одновременно.
Приятелей и друзей было много. Порой меня останавливали люди на улице, здоровались, спрашивали как дела, а я и не помнила, где мы познакомились и что за человек стоит передо мной. Было много знакомых и среди ребят. Один стал ухаживать. Всерьез. Сделал предложение. Я колебалась. Старшие подруги говорили: "Чего ты думаешь? Кто тебя сироту ещё возьмет? Соглашайся!" Жила я тогда ещё в общаге.. Результатом моих колебаний был ответ "Да". Сыграли свадьбу, "сделали" квартиру, стали жить. Жить получалось не очень. Многим он меня раздражал. Я боевая, он вялый. Получалось у нас, как у кошки с собакой. Иногда вообще мы не разговаривали неделями. Потом как-то в праздник мы пошли в гости к друзьям. Вернулись навеселе. Как-то так случилось, что в момент праздничного настроения мы вспомнили, что мы муж и жена. В результате появилась Эльмира. Впрочем, ребенок нас не объединил. Последней каплей терпения явилось следующее обстоятельство. У моей младшей сестры, о которой я говорила, сейчас слепая от рождения дочь. На её лечение, на операцию требуются деньги. Их нет. Чтобы как-то решить этот вопрос, Николай, муж сестры, пошел на преступление, на кражу. Его поймали. Ситуация, таким образом, ещё более усугубилась. Сестра осталась одна с ребенком-инвалидом на руках. Я обратилась к своему с просьбой оказать помощь. Ответ был: Это ТВОЯ сестра. Это было окончательным концом и предысторией развода."
Я видел как-то её бывшего мужа. Это был темноволосый человек со впалыми щеками, большими руками, редеющей макушкой; высокий и худощавый.
Сейчас у нее два высших образования, ответственная работа, с семи утра и до полвосьмого вечера (от неё зависит поставка сырья и материалов на наше предприятие численностью в 30 тысяч человек). С восьми до девяти каждого дня, вечером, она ведёт дочь в танцевальную студию - они готовятся там ныне к какому-то важному показательному выступлению. После девяти - ставит машину на стоянку и занимается домашними делами. Впрочем, на домашние дела, как легко догадаться, ни сил, ни времени часто уже не остается. Домашние дела постоянно копятся. В прошлом остались уже и заводской ансамбль, и выступления, и поездки на Грушинку, и веселая общага, и неизменный смех. Постоянная усталость. На работе выходных почти не бывает. Иногда садится вечером на минуту в кресло и засыпает. Просыпается уже утром. Орет радио, включен свет.
Мы сидим на диване у неё в квартире. Перед нами цветной телевизор. На полу пушистый ковер. Наверно, те самые, о которых она когда-то мечтала.