Angel of Mercy, angel delight,
Give me my reward in heaven tonight
And if I give up my sword,
Won't you give me the right
Dire Straits*
26.
В комнате Полины царил полумрак. Тонкие занавески... Ну, в общем-то, они почти не мешали солнечному свету проникать в скромное жилище крепостной компаньонки. Просто солнце скрылось за крыши соседних домов. За окном давно уже вечерело, и нужно прямо сказать, что теперь оттуда можно было получить не так уж много естественного освещения. Все-таки после того как они отужинали в столовой и поднялись сюда, наверх, в покои госпожи-американки, прошло уже больше полутора часов. Небо потемнело и больше не отсвечивало закатным отблеском багрового цвета. Так что, свет керосиновой лампы был теперь весьма кстати.
Сразу же после ужина, миссис Фэйрфакс заявила Варваре Петровне, что сегодня они с Полиной сильно устали. В связи с этим, она распорядилась их более не беспокоить, во всяком случае, до утра. Домоправительница произнесла свое обычное, «Слушаюсь!», высказав это неопределенно-значительное слово со всем пониманием ситуации, и далее проследовала вниз по лестнице, чтобы со своей стороны принять, так сказать, надлежащие меры для приведения в порядок всех необходимых вечерних дел, связанных с ведением домашнего хозяйства. Полина это видела, поскольку именно ей госпожа-американка молчаливым жестом приказала запереть дверь на засов за той самой серьезной женщиной, на плечи которой временно переложили исполнение обязанностей распоряжаться по дому. Ну а после этого, хозяйка заявила, что девушке следует пройти в свою комнату и...
Как это она сказала...
«Не беспокойся по поводу приготовления... там. Я сама все сделаю так, как нужно. Так, как мне нужно. Когда закончу, я сама тебя позову».
Полине оставалось только согласно кивнуть головою и пройти в указанном ей направлении. То есть, к себе. Чтобы ждать и, так сказать, морально готовиться.
Забавно, но поначалу она никакого страха не испытывала. Нет, девушка прекрасно понимала – то, что ей предстоит, в принципе не может быть приятным. Ну... с точки зрения любого нормального человека. Ведь ей, Полине, уже доводилось получать «телесные вразумления» подобного рода. Правда, тогда, в те поры, когда она служила у графа Прилуцкого, все это было обставлено совершенно иными условиями. В тех случаях, когда ей, крепостной компаньонке, доводилось ложиться на деревянную плоскость скамейки... В общем, тогда ее именно наказывали. И, как правило, наказывали справедливо, как говорится, за дело. Вспомнить, к примеру, ту же самую их совместную шалость с графской дочкой, по поводу жабы, подложенной в постель родственнице графа, несколько загостившейся в его доме. Да, Полине тогда было больно и несколько... стыдно. Но все-таки, в том самом случае вопрос «За что?» у девушки не возникал.
А сегодня... Сейчас...
То, что ей предстояло... Это не было наказанием, заслуженным ею ввиду какой-либо значимой и серьезной провинности. Миссис Фэйрфакс подчеркивала, что Полина в этот раз получит розги вне какого-то проступка, безо всякой вины. Что это необходимо именно ей, как хозяйке, чтобы ее раба приняла на свое тело боль за-ради ее господского удовольствия от причинения Полине страданий... и лицезрения их результатов, на лице ее и на теле.
И еще, ей для чего-то очень надо, чтобы Полина приняла все это... добровольно. И даже, скорее, как своеобразную награду... за все, сделанное девушкой для своей госпожи.
Если бы недавно... Ну, скажем, еще несколько недель тому назад, крепостной графа Прилуцкого сказали, что ее продадут этой странной иностранке**... Что новая госпожа окажется в высшей степени симпатичной и, откровенно говоря, достойной и уважения, и даже любви со стороны своей «одушевленной покупки»... Ну, любви, конечно же, в самом общем, уважительно-общепринятом смысле этого слова! Что Полина будет рада ей служить, будет счастлива ее вниманию к своей скромной персоне... Наверное, в это крепостная девушка вполне могла бы поверить.
Просто... каждый человек надеется на то, что перемена личной его судьбы приведет его к счастью, разве нет? Иначе...
Зачем тогда жить, ежели от повседневности веет, в лучшем случае, беспросветными муками - не предполагающими прекращения никому не нужного истязания человеческого существа вечным-постоянным погружением в бессмысленный серый мрак обыденной бессмыслицы и унижений? Если нет, и даже не предвидится никаких улучшений ни условий, ни обстоятельств существования конкретного человека?
Тогда ведь и вправду, легче сразу... Из тела – вон.
Например... головою в петлю и шагом марш с табуретки. Тело – вниз... А душа... То ли вниз, то ли вверх, то ли просто куда-то туда, в неведомое... Как говорится, на Суд Божий...
Что, Боженька? Приятно видеть Тебе людей, перешедших грань отчаяния… вместе с гранью, разделяющей жизнь и смерть? Эдаких… загнанных лошадей человеческого профиля? Беглецов из мира, которому ты попустил существовать в его запредельной бессмысленной мерзости... Ты ведь правишь всеми мирами Мироздания? В том числе и им? Хорошо правишь, так держать...
Это ирония, есличо :-)
В общем, Полина предпочла бы рассчитывать на какой-либо светлый вариант последствий той самой... сделки. Соглашения, по которому одна весьма эксцентричная американка приобрела себе занятную вещицу… одушевленного плана - крепостную компаньонку для совместного проживания в этом уютном и удобном доме.
Однако в то, что хозяйка заявит о своем вожделении к ней, а после примет меры к ее, Полины, освобождению от крепостной зависимости... Нет, все-таки, столь странных перемен своей участи девушка и вообразить себе не могла.
Но то, что последовало далее в их отношениях... Все эти странные мистические «проникновения» в мыслительные, воображаемые пространства друг друга... После которых Полина никак уж не могла считать себя некой отдельной личностью, вовсе не связанной судьбой своею с этой загадочной Колдуньей...
Нет-нет-нет... И снова-сызнова не-е-ет... Про те дела странного рода и смысла, никому и никогда рассказывать не след. Упекут в доллгауз, что в Сокольниках*** и поминай, как звали! Говорят, что там с умалишенными поступают... много хуже, чем с крепостными или даже с тюремными колодниками! Судьбой большинства из них никто даже не интересуется, так что, смотрители вольны делать с ними все, что взбредет в их полупьяные умы. Заковывать в цепи, лить на голову воду... И вытворять всякое... жуткое, пользуясь собственной безнаказанностью и ничтожным положением своих жертв!
Нет, «Из огня – да в полымя!», эта поговорка вовсе не про нее, не про Полину Савельеву! Она себя в обиду не даст!
Поэтому... Никто и никогда не узнает о том, что Полина и ее странная госпожа связаны чем-то, помимо обычных отношений услужения с одной стороны и господства с другой.
Но тогда...
Увы и ах, как ни крути, а здесь, в Москве, всем и каждому ясно-понятно, что розги это просто один из атрибутов власти барыни над холопкой - вполне привычный для всех окружающих, в чем-то даже тривиальный до пошлости. И не ей, Полине Савельевой, числящейся собственностью поверенного миссис Фэйрфакс – который, скорее всего, еще не справил документы о ее, Полины, освобождении из крепостной зависимости! - спорить с этим обстоятельством, утвержденным законами и вековой традицией.
А это значит, что ей, Полине, придется подчиниться. И, так сказать, исполнить желания госпожи своей. В противном случае...
Нет, ее госпожа обещала... Да, она точно обещала не делать с нею ничего чрезмерно дурного и унизительного. Именно такого, что по-настоящему напугало бы ее рабыню. Например, Полине было твердо обещано, что ее ни в коем случае не отправят для наказания на съезжую. И, в этом смысле, все, задуманное для нее госпожой-американкой на сегодня, это так... не слишком сурово. И даже, как бы, по честному. В определенном смысле.
Ведь ее госпожа… могла бы поступить вовсе иначе. Придраться, к примеру, ну, скажем, к некой оплошке, заминке со стороны своей «привилегированной горничной». Да запросто! А если припомнить ту глупость – благожелательную, но от того не менее досадливую! – что она, Полина совершила в первую же ночь своего пребывания в доме Зеленоглазой колдуньи… Ну, когда девушка весьма некстати заявилась спасать свою хозяйку от некой предполагаемой беды и… застала ее там за весьма своеобразными делами, не шибко приличного свойства. Ведь наутро, после той некрасивой истории, Полина сама готова была лечь на скамью, именно за ту самую провинность. Стоило госпоже-американке... даже не приказать, а просто согласиться наказать свою компаньонку за вопиющую бестактность ее вторжения, и тогда она, Полина, в то же самое утро была бы выстегана до слез, до криков! Причем, именно за дело, так что и не поспоришь!
Так ведь нет. Ее хозяйка хочет, чтобы сечение юной рабыни было обставлено вовсе иначе. Не как справедливое наказание за вполне реальную провинность. И уж тем более, не как результат придирок, имеющих целью получить хозяйский повод для того, чтобы разложить неглиже эту самую крепостную рабыню, да и всыпать ей лозанов по филейным частям, и крепко, крепко!
Нет-нет, ничего такого и вовсе не предвидится. Нынче госпожа-американка желает играть с нею. В такие... странные игры. Те самые, в которые она когда-то играла с прежней подругой ея.
И самое главное. Миссис Элеонора Фэйрфакс жаждет любви. Странной, безумной любви. Взаимной и... понимающей. И ведь она, Полина, ее искренне любит. Вот только...
Какой именно любви ждет от нее безумная женщина с зелеными глазами? Та, что сейчас готовит в соседней комнате все, необходимое для сечения своей...
Рабыни?
Приближенной горничной?
Подруги?
Сколько может быть оттенков у любви? Пятьдесят? Сто? Тысяча? Тем более, у любви такой вот редкой, почти что уникальной, в своем изысканном... безумии?
Впрочем, насчет безумия... Все не так-то просто и однозначно. Их общие ментальные секреты... Они, пожалуй, не менее безумны, чем все эти особые влечения госпожи-американки к своей привилегированной рабыне. Так что, одно другому, как бы, соответствует, и в целом, и частями. Каковы секреты – такова и любовь. Во всех ее проявлениях и странностях.
А странностей в их отношениях много... Ой, как много!
Взять, к примеру, это навязчивое стремление ее хозяйки добиться от Полины непременно добровольного изъявления... Ну, ежели не страстного желания, то хотя бы простого согласия исполнять все эти жуткие действия болевого рода. Кто же в здравом уме и трезвой памяти добровольно пойдет на такое? Но миссис Фэйрфакс все время настаивает на том, чтобы Полина сказала, дескать, она сама – именно сама! - желает всего этого. Госпожа-американка заявляет, будто вовсе не хочет принуждать русскую девушку ко всем и всяческим... непотребствам. В том смысле, что именно принуждать не хочет. Но, при этом, сама же ее хозяйка всячески намекает на то, что не откажется от добровольного исполнения своих... странных и, откровенно говоря - ежели глядеть на это со стороны! – страшных желаний.
Впрочем, похоже, что вся эта «добровольность» уже осталась далеко позади. Не стоит забывать, что госпожа-американка, не далее как несколько часов тому назад - сразу после очередного странного общения между ними в том, почти непредставимом для нормального обывателя, воображаемом пространстве, где она, Полина, вынуждена была спасать свою хозяйку – фактически отказалась от всех своих прежних клятв и обещаний.
Хотя... это самое исключение, с ее стороны, вроде бы обозначено только «на сегодня». Но... не факт, не факт.
Полина попыталась в точности припомнить ее слова, что именно и как сказала она тогда своей крепостной. Миссис Элеонора Фэйрфакс вроде бы заявила, что она непременно хочет, чтобы Полина повиновалась ей, безо всякого ропота и рассуждений о нарушении хозяйкой былых обещаний и жестокости ее настоящей любви. Ну, вроде бы, теперь между ними будет все иначе, ее госпожа осознала всю ценность своей рабыни и числит ее вовсе не вещью, а некой условной частью самоё себя.
С одной стороны, это все, конечно же, выглядит почетно и красиво... Однако, в то же самое время, не будем забывать, что подобное сближение для госпожи-американки, скорее всего, просто повод для того, чтобы устроить Полине давно обещанные страдания особого рода. Как она тогда воскликнула? «Прочь маски! Оставим лицемерие и ханжество тупым обывателям!» И добавила тогда еще, что пора, мол, Полине телесно изведать свою госпожу такой, какая она есть на самом деле.
Правда, чуточку ранее, госпожа-американка заявила, будто бы она жаждет стать для нее неким очагом, дарующим тепло для жизни юной рабыни. Но ведь... согреть можно по-всякому. Красные полосы от ивовой лозы горячи! Ой, как горячи! Желает ли она, Полина Савельева, крепостная компаньонка, от своей госпожи именно такого странного тепла? От разного... хлесткого и жгучего?
К вопросу о тепле. В этот вечер Полина, отчего-то, не стала раскрывать окошко. Несмотря на то, что все время этого своего условного отдыха она чувствовала нечто вроде дискомфортного ожидания свежести.
Да. Ей было...
То ли душно, то ли томно и тошно, в одно и то же самое время. Не поймешь. Но все же, невзирая на такие неприятные ощущения как бы внешнего плана, Полина даже не отворила форточку, хотя любой человек, обычный-и-нормальный, первым делом распахнул бы свое окно, просто пытаясь хоть как-то освежить, обновить эту странную атмосферу. Дело в том, что обитательница комнаты сей в точности знала, что причина здесь вовсе не в наличии или же отсутствии формального притока свежего воздуха.
Это странное, давящее ощущение... оно незримо висело в атмосфере тех самых комнат, которые занимали госпожа-американка и ее крепостная компаньонка. На каком-то ином уровне, еще менее ощутимом и познаваемом, чем обычные явления, доступные наблюдению физиков, химиков и прочих специалистов по вопросам естествознания. Все пространство вокруг переполняло некое особое, странное томительное напряжение - доходившее в своей смутной и тягомотной раздраженности до ощущения эдаких мурашек под кожей. Это невидимое давление исходило от ее хозяйки. И все это продолжалось... Да, почитай, что на протяжении всего вечера. Причем началось все еще во время ужина. И далее это странное незримое напряжение развивалось-давило на нервы, все время и по нарастающей.
К вопросу об ужине и том, что с ним было связано. Нынче вечером госпожа Элеонора Фэйрфакс была за столом чуточку более насмешливой, чем обычно. Чего только стоило, к примеру, высказанное с ее стороны предложение своей компаньонке «Принять на грудь пару лишних рюмок рейнского, для храбрости и веселого расположения духа!» - да-да, именно так она и выразилась! Одна эта фраза точно обозначила степень напряжения чувств хозяйки дома сего. И Полина, откровенно говоря, прекрасно понимала его причины.
Разумеется, как за столом, так и несколько ранее, госпожа-американка вовсе не напоминала ей о своем обещании. Об этом ни разу не было упомянуто в течение всего времени, прошедшего после того их... послеобеденного разговора. Можно сказать, что на протяжении нескольких часов миссис Элеонора Фэйрфакс вела себя в точности как обычно.
Ну... почти как обычно. Например, перед ужином она устроила Полине небольшой урок чистописания – диктант из французского. Возможно, тот факт, что в этот раз под диктовку пошел один из своеобразных по содержанию отрывков того самого специфического произведения известного французского автора, которое Полина периодически читала своей госпоже, был просто забавным совпадением, а вовсе не очередной издевательской шуточкой, на тему обещанного ей. Ведь несколько позже госпожа-американка предоставила своей рабыне для чтения вслух вполне себе нейтральный текст, куда более скромный, чем то, что ей довелось, так сказать, записывать незадолго до устной части их вечерних занятий. Для изустных упражнений по французскому языку Полине был предложен отрывок лирического содержания, что-то про природу и погоду, лужки-пастушки и прочие перелески с одуванчиками и всяческими пасторальными пейзажами, короче, из авторов обычной французской сентиментальной прозы прошлого века.
Между прочим, сразу же после этого Полина и вовсе, читала вслух и делала попытки перевести на русский язык общий смысл какой-то статьи, напечатанной в иностранном научном журнале, только уже по-аглицки. Статья сия изобиловала многочисленными формулами и невнятными рассуждениями о некоем свойстве пространства, обозначаемом автором как «поле». Свойства этого самого «поля», согласно высказываемой им ученой позиции, позволяли считать его несколько сродни упругой жидкости.
Полина тогда отчего-то подумала, а вдруг сей ученый деятель, светило научных кругов Кембриджа или же Оксфорда – да не суть, которого именно из них, все равно аглицкое заведение! – так вот, вдруг он... Ну, не то, чтобы совсем уж заблуждается насчет истинных свойств этого... проявления пространства – что, кстати, не факт! Просто, Полине показалось, что этот самый ученый использовал, в общем-то, весьма и весьма грубые аналогии... Впрочем, они, эти самые аналогии пояснительного плана, наверняка были вполне адекватны понятиям его научно-университетского окружения.
Полина с трудом смогла тогда уяснить для себя хотя бы самую общую суть всех этих физических выкладок. А уж какие-то частности «буквенных» полуалгебраических вычислений показались ей и вовсе недоступными для точного понимания. О чем она смущенно заявила своей госпоже. На что получила устное заверение о том, что «От девочки, не прошедшей суровую школу науки «Туманного Альбиона»****, никто и не ожидает попытки квалифицированной критики работы одного из тамошних мэтров!». При этом ее госпожа подчеркнула, что ценит старания своей компаньонки и особенно довольна ее терпением.
Слово это было сказано… вроде бы и обычным тоном голоса, но при этом, интонационная пауза, сделанная перед его произнесением, четко обозначила некое... расширительное значение, которое придавала этому самому слову особа, властвующая над крепостной девушкой.
Ну… в общем-то, и все. Никаких иных-и-прочих подтверждений обещанного-предстоящего ей, в общем-то, не последовало. В смысле, в то самое «предужинное» время. Однако же, и отмена того, что ее хозяйка, ранее днем, наметила для них на этот самый вечер, тоже, вовсе не была хоть как-то обозначена четкими и недвусмысленными словами.
Ergo...
Кстати, стоило припомнить тот эпизод, когда госпожа-американка приказала своей компаньонке сходить вниз и пригласить Варвару Петровну, чтобы, как она выразилась, «дать прислуге отбой до утра». Так вот, сразу же после этого, хозяйка пожелала, чтобы потом девушка «немного отдохнула»... Можно сказать, что на этой самой фразе все, в общем-то, встало на свои места. Слово «немного», при его произнесении, было отделено паузой, короткой и многозначительной. Вернее, придающей этому, казалось бы, нейтральному распоряжению оттенок, который вовсе не оставляет никаких иных вариантов развития событий, помимо распланированного заранее, и вовсе не самой Полиной.
Ну а последующие фразы, насчет приготовлений… Расставили все точки над «i». Миссис Фэйрфакс определилась в своих планах на вечер, и теперь Полине оставалось только ждать, когда ее позовут для участия в их реализации.
Вспомнив все это, девушка вздохнула. Наверное, она могла пойти ва-банк и… отказать своей хозяйке. Просто отказать, прямо и недвусмысленно. Сказать короткое - но вовсе не кроткое! - слово «нет» и остаться до утра здесь, в своей комнате.
Ее госпожа... Вряд ли бы она унизила себя попыткой забрать с собою обычной и банальной грубой силой ту, кто является объектом-предметом - скорее даже, сущностной целью! – ее странного вожделения.
Впрочем... Что сейчас гадать. Могла - и не сказала. А это значит, что добровольная раба все-таки исполнит свое...
Свое что?
Обещание?
Долженствование?
Или, может быть... предназначение?
Девушка, предназначенная для ублажения истязательской похоти и прихоти одной... извращенки. Забавно, да?
Возможно, именно так бы высказалась об этом сама миссис Фэйрфакс. Ну... ежели Полина рискнула бы обратиться к ней по этому поводу, по вопросу своих сомнений.
И еще. Скорее всего, произнеся эту тираду, госпожа-американка очередным эффектным жестом предложила бы ей «выбирать».
Хотя… вряд ли. Скорее всего, ни о каком «выборе» уже не зашло бы и речи. Ну... памятуя о том, что именно ее госпожа провозгласила нынче, сразу же после обеда. Сейчас она, наверное, усмехнулась бы, то ли горько, то ли сочувственно, и предложила бы девушке терпеть и принять все как есть. И ее саму... в смысле себя, госпожу Элеонору Фэйрфакс. И ее, госпожи, желания... особого рода.
Готова ли Полина принять то, что ей предстоит?
Да. Она готова. Дни, проведенные наедине с этой странной женщиной, не прошли понапрасну и даром. Полина... как бы уже и привыкла к тому, что госпожа ее обладает теми самыми особыми желаниями в отношении своей крепостной. И самое главное, Полина изнутри самоё себя уже почти приняла тот факт, что ее хозяйка имеет право на реализацию этих своих... желаний.
Вправе ли Полина теперь отказать ей?
В общем-то… да.
Заявит ли она такой отказ своей госпоже, своей Старшей?
Ни в коем случае.
Она, Полина, исполнит ее желания. Она сделает это. Может быть, из чувства благодарности, или же... из странного желания исполнить мечты той, кого она, Полина, искренне любит. И не важно, получит ли девушка хоть какое-то удовольствие от того, что приготовила ей госпожа-американка, или же просто будет страдать от всего странного, что составляет суть интимных устремлений той безумной женщины, которую она, Полина, сейчас намерена одарить собою.
Между прочим, судя по специфике напряжения, повисшего в этом замкнутом, отгороженном запертой дверью от прочих помещений, пространстве покоев госпожи-американки, сама владелица дома сего и самой Полины Савельевой уже готова на все. Возможно, она, вот прямо сейчас, сидит в кресле у камина и смотрит там, у себя в комнате, в сторону своей малой библиотеки, пронзая стену алчным взглядом голодной волчицы. Представляя свою рабыню в соседней комнате, разложенную на скамье и уже приготовленную для... удовлетворения ее прихотливой похоти. А может быть, она, госпожа-американка, ходит сейчас по своей спальне, неслышным шагом, в мягких своих домашних туфлях... Мечтая об эдаком... жестоком, сверкая в полумраке зелеными своими глазами, грозная, аки лев рыкаяй...
Да, в таком состоянии миссис Элеонора Фэйрфакс по-настоящему опасна. Не исключено, что она и вправду способна на любое насилие, лишь бы только удовлетворить этот самый... затянувшийся приступ своего жестокого вожделения.
Нет. Не будет никакого насилия. Просто потому, что госпоже-американке оно вовсе не понадобится.
Полина готова. Она...
Трудно в точности сказать, что она сейчас чувствует. Наверное, просто желание поскорее принять все то, что госпожа пожелает сделать... с нею. Принять это без сопротивления. С надеждой на то, что все это будет не очень... страшно.
Господи, Боже ты мой! Ну что же она все тянет… Не идет, и даже не призовет свою прислужницу голосом. Поскорее бы уж…
Однако минуты тянулись мучительными промежутками немилосердной вечности. И это странное зудящее напряжение, царящее там, за стеной, периодически прорывалось на ее, Полины, теле, дрожью и мелким зудом «гусиной кожи» - на плечах, на спине и... там, на тех самых округлых мягкостях, кои предназначены для того, чтобы на них усаживаться... в обыденной жизни. Ну... и еще для того, чтобы в особых обстоятельствах рисовать на них разными предметами, гибкими и хлесткими, выписывая на оголенной белой коже строчки и знаки, красные да с синевою.
И еще. То самое напряжение периодически било ее по всем нервам сразу, эдакой мелкой вибрацией, действующей в глубине, изнутри мышц ее, Полины, тела. Вибрацией неустранимой и мучительной, хуже звона комара, истязающего слух человека, измученного бессонницей, напряженным ожиданием. Доводящего этого самого полуночного страдальца до состояния, когда он уже готов истерически простонать, мол, укуси, ужаль, только уж потом не звени... над ухом...
Это было особое, странное... изысканное мучение ожиданием. Истязание неизвестностью, начавшееся задолго до самих ее, Полины, телесных страданий. Доведение ожидающей до странного «неотмирного» состояния, когда уже само время тянется, как некая липкая масса, сродни капле смолы, неумолимо обволакивающей-засасывающей незадачливое насекомое, оказавшееся на пути ее вниз. Да, именно внутри такой... тягучей «временной капли» сейчас находилась Полина. Эта липкая, необоримая масса заполняла все ближайшее пространство, блокировала все возможные движения... Вернее, делала их бессмысленными, по причине замедленности каждого из них и невозможности достигнуть ими ни одного из желаемых положений.
Самая жуть состояла в том, что такое подчиненное нахождение внутри всей этой тягучей массы «темпорального вещества» было странным результатом ее же, Полины, собственной покорности. На сей раз, выражающейся в этой совершенно бессмысленной готовности ждать, в этом нелепом и молчаливом непротивлении обстоятельствам, внешним по отношению к ней. Вместо того чтобы...
- Полина, нам... пора!
Казалось бы, именно этих слов она ожидала... должна была ожидать. И все-таки, от внезапного появления своей хозяйки девушка вздрогнула. Силуэт миссис Фэйрфакс возник в проеме двери совершенно бесшумно. Совсем недавно девушка зажгла керосиновую лампу, с целью подсветить-высветлить страницы книги, взятой ею в руки, для того, чтобы скоротать этот томительный весенний вечер. Вернее, ту его часть, которую девушке было дозволено провести в некоем... условном одиночестве, без непосредственного присутствия возле нее госпожи-американки. И вот теперь эта лампа обозначила светом своим приход той самой женщины, которая вознамерилась ее, Полину, истязать.
- Я готова... моя госпожа, – тихо откликнулась Полина на ее призыв.
Миссис Элеонора Фэйрфакс восприняла эти ее слова как приглашение войти внутрь. Она переступила порог комнаты своей рабыни, сделала пару шагов и... снова остановилась, как бы в нерешительности. Тогда Полина поднялась и сделала пару шагов ей навстречу, оказавшись почти вплотную к своей Старшей. Ее госпожа замешкалась, потупила очи долу, как-то нервно сглотнула перед тем, как подобрать-произнести нужные слова.
- Ты позволишь мне тебя... обнять?
Госпожа Фэйрфакс не спросила, а скорее уж попросила Полину. Как о некоем особом одолжении.
Полина сделала еще один шаг-подшаг ей навстречу и прижала к себе эту... странную особу. Ту, которая, властвует над нею и, одновременно с тем, все еще стесняется власти своей - оттого и смотрится, как вопрошающая и даже просящая. В ответ девушка получила резкое движение навстречу и руки... вернее, пальцы – жадные пальцы! – пробежавшие по телу Полины чуть пониже талии... Скорее даже сыгравшие на верхней части ее задних половинок.
И губы... коснувшиеся ее левого ушка. Раз, другой, третий...
И шепот... торопливый и сбивчивый, искренний в своей нелогичной и неряшливой словесности взволнованного рода.
- Не пытайся мне сопротивляться, - шептали эти губы. – У тебя все равно, ничегошеньки не выйдет. Я... я сильнее тебя. И знай, моя милая девочка, что мне... все труднее контролировать мое вожделение. Пожалуйста, не дай мне повода поступить с тобою неподобающим образом. Просто, если это случится именно так, то мне потом и самой будет от этого крайне неловко. Если ты попытаешься мне противостоять... я не смогу ручаться за то, что ты не подвергнешься от моих рук насилию... самому... грубому и гнусному...
Полина отодвинулась от нее. Не резко, нет. Мягко, но этак... настойчиво. Скорее даже, настоятельно. Она даже отступила назад - чуть-чуть, меньше чем на четверть шага. При этом госпожа ее ослабила захват и даже расцепила свои руки. Те самые руки, которые предполагались для девушки как источник неких грубостей и гнусностей телесного рода. Миссис Фэйрфакс с явной тревогой вглядывалась в черты лица своей возлюбленной рабыни, несколько затененные, поскольку лампа, стоявшая на столе, осталась сзади и сбоку от девушки.
- Я не стану сопротивляться тебе, - тихо сказала юная раба. – Я отдаюсь тебе добровольно. Сделай со мною все, что пожелаешь. Так, как ты этого сама захочешь. Я буду покорна твоей воле. Обещаю.
Адресат сей оферты еще раз нервно сглотнула и усмехнулась.
- Ну что же, - сказала она, - я... рада тому факту, что все обойдется без лишних грубостей.
Она снова усмехнулась, а потом в свою очередь сделала шаг назад и далее... иронически поклонилась своей рабыне – по-старинному, с глубоким приседом, весьма церемонно и в высшей степени насмешливо, в одно и то же время.
- Моя дорогая Полина Савельева! Ежели никакого сопротивления с твоей стороны не предполагается, я приглашаю тебя присоединиться ко мне, в моей малой библиотеке.
Так заявила ее госпожа, вернувшись из этого насмешливо-гимнастического упражнения – весьма непростого, надо отметить! – обратно, в исходную позицию.
- Впрочем, - добавила она, - перед этим, будь так любезна, выполнить три моих поручения. Всего три.
- Я слушаю, моя... Элеонора, - Полина не стала обижаться на подчеркнутую иронию этого самого обращения со стороны своей хозяйки. Она просто хотела узнать, что же от нее требуется на этот раз.
- Не волнуйся, ничего излишне сложного я приказывать тебе не стану, - госпожа произнесла эти слова серьезным тоном голоса своего. Пожалуй, даже чересчур серьезным. – Во-первых, тебе следует посетить... э-э-э... отхожее место. Ну... так, на всякий случай. Ты ведь меня понимаешь?
- Разумеется, - Полина даже позволила себе улыбнуться такому... ну... естественному предложению.
- Нет-нет-нет, ты не думай! – заверила ее хозяйка. – Я верю, что ты у меня... девочка весьма терпеливая. Но... мне кажется, что все, чему я собираюсь тебя подвергнуть... Все то, что тебе предстоит претерпеть... Да, лучше это воспринимать на тело без излишнего... дискомфорта.
- Хорошо, - Полина снова улыбнулась ей. Пускай улыбка эта и была теперь несколько... напряженного рода.
- Во-вторых, - продолжила ее госпожа, - я прошу тебя проверить, заперта ли дверь. Ну... просто, чтобы нам с тобою не помешали.
- Хорошо, - Полина произнесла это слово во второй раз, и даже кивнула головою, подтверждая тот факт, что поняла и суть, и смысл этого требования.
- Ну... там ведь рядом,- дополнила свое распоряжение госпожа-американка. – Как только ты... э-э-э... сделаешь свои дела и выйдешь... оттуда. Это там, сразу же, рядом и направо. Я про дверь, которую стоит запереть, - какой-то особо серьезной тональностью голоса уточнила она.
Полина с трудом подавила внезапное желание... то ли ругнуться, не слишком приличным образом, то ли просто тяжело вздохнуть. Ее хозяйка была в своем репертуаре, снова-сызнова и как всегда. Однако, между этими двумя вариантами проявления эмоций, девушка не выбрала ни одной. Просто обозначила на лице своем некое условное подобие улыбки, дежурной и неискренней. И еще кивнула головою в знак того, что правильно поняла высказанное ей... уточнение.
Она и правда, все поняла. И поэтому, вместо законной обиды, позволила себе задать вопрос, проясняющий для нее общий расклад заявленных распоряжений.
- А... третье твое поручение? – спросила девушка, добавив в свой голос некую толику иронии. – Что еще мне нужно будет сделать? Ну, помимо того, что ты... уже придумала?
- О-о-о, это самое главное! – усмехнулась ее хозяйка. А дальше, заявила в продолжение ранее сказанного, причем снова самым, что ни на есть, серьезным тоном:
- Постарайся не потеряться. Ну... там, по дороге обратно.
Сказав это все, госпожа-американка, то ли поклонилась своей рабыне, то ли просто кивнула головою, как бы давая ей понять о завершении своей речи.
- Будет исполнено, - ответила Полина. И тоже поклонилась ей в ответ.
А что она могла поделать?
Миссис Элеонора Фэйрфакс молча сложила руки и эдаким странным, почти молитвенным жестом указала ей направление движения. Полина также молча повернулась и вышла из своей комнаты. Она прошла направо по коридору, в сторону обратную направлению на ту самую комнату, где ей предстояло получить... обещанное. А ее госпожа, чуть погодя, вышла в тот же самый коридор и свернула налево. В руке своей она несла зажженную лампу, позаимствованную из комнаты своей... то ли подруги, а то ли рабыни, освещая себе путь. В принципе, Полина хорошо ориентировалась в том незначительном пространстве, которое ей предстояло пройти, и полумрак не создавал ей никаких проблем с перемещением. Отсветы лампы, которую прихватила ее хозяйка, в этом смысле, ей, скорее мешали. Кроме того, девушке вообще не хотелось, чтобы госпожа-американка видела, как она войдет… в нужной чулан. Поэтому она дождалась, чтобы миссис Фэйрфакс прошла в малую библиотеку, и только тогда уже потянула на себя ручку двери, чтобы войти в это особое помещение, для выполнения первого из полученных ею поручений.
Покончив со своими... «отхожими» делами... ну, скажем так, уклончиво, связанными с предотвращением возможного дискомфорта, Полина сполоснула руки, аккуратно вытерла их полотенцем и взяла с полки зажженную свечу.
Уважаемые читатели, возможно, поинтересуются, откуда там взялся сей скромный светильник? Он там был. На своем обычном месте. Просто, делать все то, что, согласно незыблемым и обязательным правилам гигиены, требовалось делать в подобных случаях вовсе без света, девушке было бы крайне неудобно. Поэтому, войдя в помещение для удовлетворения телесных-естественных надобностей, в приличном обществе обычно неназываемых, она, первым делом, не закрывая за собою дверь, воспользовалась малой толикой освещения из коридора и зажгла шведской спичкой огарок свечи в небольшом подсвечнике, стоявшем на полочке. И далее пользовалась этим самым источником освещения во время... скажем так, исполнения данного ей поручения. Ну, а покончив с делами необходимого свойства, однако же неназываемыми по причине деликатности, девушка вышла обратно в коридор, освещая себе путь этой же самой свечой, для совершения других-и-прочих дел, предписанных ее суровой хозяйкой.
И тут, внезапно, в голову ей пришла интересная мысль-идея, несколько шаловливого рода. И даже с некоторым оттенком мстительности, вернее, эдакого, справедливого возмездия за все обидные и, откровенно говоря, издевательские намеки со стороны госпожи-американки. А что, если...
Полина коварно улыбнулась. И тут же начала претворять в жизнь внезапно созревший план. Она... громко – намеренно и преувеличенно громко! – щелкнула задвижкой на открывание, а потом приоткрыла дверь. После чего сделала многозначительную паузу.
Она представила себе, как сейчас ее хозяйка... напряженно вслушивается, мол, не почудилось ли ей. Как широко раскрываются ее зеленые глаза. И только одна мысль в голове: «Не может быть... Только не это...»
Далее Полина действовала более чем странно, однако вполне осмысленно. Она, послюнив пальцы, потушила свечу, потом, опять-таки, с излишним шумом, топнула-переступила ногами в домашних туфлях, рядом с выходом, при этом не переходя за порог. А после хлопнула дверью. Опять-таки, очень громко - так, чтобы было отчетливо слышно дальше по коридору и даже в покоях самой госпожи-американки.
Так... чтобы звук этот сейчас... резанул слух той, кто, в этот самый миг, наверняка, стояла посреди своей малой библиотеки... даже не в удивлении. Скорее уж, в отчаянии и страхе. Той, чьи губы сейчас шептали слово «Нет...»
Да, Полина сейчас... то ли угадывала, то ли чувствовала все, происходившее там, в особом месте, где все было уже приготовлено для ее, Полины, экзекуции. И она находила в деяниях своих странное... удовольствие. Скорее даже, наслаждение этой мелкой и, откровенно говоря, подленькой местью.
Девушка как-то сурово усмехнулась и тихо-тихо прикрыла дверь. По счастию, все обошлось, петли, щедро смазанные жиром, не скрипнули, не выдали ее проделки. Далее, Полина осторожно задвинула засов, до упора, но все так же, совершенно беззвучно. И только тогда она двинулась назад по коридору, тихонько, на цыпочках ступая по паркетному полу.
Когда Полина вошла, ее поразило странное зрелище. Миссис Фэйрфакс стояла посреди комнаты и...
Кажется, госпожа-американка собрала в своей малой библиотеке все, что только обладало способностью освещать - все, кроме того огарка на маленьком подсвечнике, который Полина принесла сейчас с собою. Некоторые из этих самых осветительных приборов домашнего пользования светили сейчас хозяйке дома сего в спину, поэтому лицо ее было видно не очень четко. Впрочем... видеть его было необязательно. Достаточно было чувствовать ее отчаяние… А потом сразу же шок-удивление и растерянность от того, что все, вроде бы, обошлось, и ее рабыня вовсе никуда не сбежала.
Полина тут же обозначила на лице своем некое подобие беззаботной улыбки – О, Господи, да кого же это она сейчас хотела обмануть! – а после этого показала принесенную с собою погашенную свечу. Дескать, стоит, наверное, зажечь и ее тоже.
Миссис Фэйрфакс, в ответ, молча указала на полку. Полина тут же затеплила принесенную свечу от одного из подсвечников и поставила ее туда, подчиняясь жесту-указанию со стороны своей хозяйки. Потом миссис Фэйрфакс, все так же молча, поманила девушку к себе. Полина, слегка оробев, предстала пред зеленыя очи ея, ожидая или очередных объятий... или же пары затрещин, наказания за дерзкую свою выходку, за пакостное свое поведение.
Не случилось ни того, ни другого. Миссис Элеонора Фэйрфакс... просто тяжело вздохнула, но вовсе не попыталась сблизиться со своей рабыней. Ни для объятий, ни для... ударов.
И еще, подойдя к своей хозяйке ближе, Полина отчетливо увидела, как на правой щеке госпожи-американки блеснула слеза.
- Toucher****, – тихо произнесла ее Старшая. – You f****d me, dear Pauline*****.
Полина не очень-то поняла смысл этой фразы. Что поделать, слово «f****d» было ей совершенно незнакомо. Впрочем, контекст его употребления, особенно тональность, с которой это слово произнесла госпожа-американка, говорил о том, что ничего приятного и хорошего этой... глагольной формой слова обозначено быть не могло.
- Я... не очень поняла, что Вы имели в виду, - ответила Полина. – Наверное... Вы недовольны мною, сердитесь на меня? Ну... поскольку я совершила нечто дурное?
Юная раба произнесла эту фразу, просто констатируя очевидный факт. Очевидный для нее лично.
И еще.
Тональность риторических вопросов, заданных юной рабыней, определенно свидетельствовала о личной ее готовности ответить за все, что она, Полина Савельева, только что совершенное. Ответить... в том числе и телом своим, как, собственно, и планировала поступить с нею ее же хозяйка несколько ранее.
- Да как сказать... – вздохнула госпожа-американка. И тут же дала себе труд обеспечить условный перевод сказанного. Ну... весьма и весьма условный. – Можно сказать, что ты... победила меня. Во всех смыслах. Да, ты... молодчина. А я... просто дура. Безумная идиотка, одержимая тобою. Вернее, одержимая желанием манипулировать тобою, использовать тебя за-ради моих бредовых наслаждений. Бредовых и желанных. И вот сейчас...
Она усмехнулась. Грустно, невесело. А потом дополнила-продолжила только что сказанное:
- Сейчас ты так легко и просто дала мне понять, кто я на самом деле... без тебя.
И снова странная смесь усмешки и вздоха. Без малейшей доли радости или чего-то похожего на нее, в тональности этого... вербального акцента.
- Ты... моя госпожа, - в этот раз Полина обозначила на лице своем несколько виноватую улыбку. – Прости, я не должна была так глупо шутить.
- Почему? Ты имела полное право ответить на мои издевательства. И ты... поступила правильно. Как говорят в таких случаях, для моей же пользы.
Так заявила ее хозяйка, по-прежнему воздерживаясь от любых и всяких действий, направленных на снятие дистанции, обозначенной теперь между ними. И это Полину встревожило уже не на шутку.
Однако когда она попыталась обозначить движение по направлению к своей Старшей – обозначить одними руками, причем весьма нерешительно и даже неловко! – ее госпожа отрицательно качнула головою. Едва заметно, но все-таки отрицательно.
- Я люблю тебя, Полина Савельева, - сказала госпожа-американка. – Однако теперь я осознала, что любовь моя... она тройственного рода. Да, я как будто разделена натрое – там, внутри самоё себя. Одна часть моей натуры требует извращенных наслаждений, жаждет причинять тебе боль, испытывает острое желание наблюдать за тем, как вспухают полосы на твоем теле, и как ты бьешься, не в силах вырваться из пут, привязанная к скамейке... Слышать, как ты стонешь и вскрикиваешь, жалобно и жалко. Эта часть меня... ее волнуют жгучие перипетии такого извращенного приключения для твоего тела, которое она намеревается устроить тебе, чтобы наблюдать за тем, как ты реагируешь на ее жестокость. Другая часть меня желает обладать тобою куда более нежным образом, заласкать тебя на шелковых простынях моей постели... Она тоже... мечтает заставить тебя стонать и кричать – однако, вовсе не от боли, а от наслаждения. Греховного, извращенного, но далеко не столь жестокого. И, наконец, третья часть моей натуры, она...
Миссис Фэйрфакс тяжело вздохнула, ее взгляд проделал странную эволюцию. По направлению вниз, в сторону, а после... Зеленые глаза госпожи-американки обратились к лицу ее русской рабыни. Так, что Полина вздрогнула, в ожидании того, что услышит сейчас нечто более чем интимное...
Она не ошиблась.
- Третья часть моей души главенствует над прочими, - сказала ее странная хозяйка. – И ей не нужны ни боль, ни слезы одной русской девочки, ни даже ее ласки извращенного рода. Ей нужно нечто иное. То, что прячется куда как глубже, поскольку сам объект ее вожделений куда тоньше и нежнее, чем какие-то зримые проявления любовных желаний и стремлений. Она желает обладать тем, что воистину значимо.
- Чем именно? – спросила Полина. – Скажи мне, чего желаешь ты, главенствующая, от моей... души?
- Твоей любви, - ответствовала ее госпожа. И разъяснила нечто... странное:
- Любви искренней и настоящей. Не обозначения неких условных телодвижений или же ритуальных жестов интимного рода. Нет-нет, это все просто дополняет то самое, настоящее, истинное - то, что придает всему прочему и смысл, и вкус, и цвет. Мне нужно от тебя именно это. И если того, глубинного, почти невыразимого словами, я от тебя в итоге не получу...
Госпожа-американка резко вздохнула, на секунду прикрыла глаза. А далее, распахнула их, так, что в комнате буквально полыхнуло зеленым. И слова ее... тоже показались Полине чересчур яркими. Почти что жгучими на слух.
- Если когда-нибудь ты захочешь меня убить... тебе достаточно будет просто разлюбить меня. И я умру. Надеюсь, что... быстро.
- Не шути... так, - Полина попыталась улыбнуться несуществующему юмору. Вышло не очень.
- Да какие уж теперь шутки, - снова вздохнула ее госпожа. И тут же пояснила:
- Когда я услышала, как ты уходишь от меня... Ну, когда ты там закрыла за собою дверь... Как бы закрыла, я понимаю, да… Так вот, тогда я решила, что довела тебя моими выкрутасами до необходимости бежать. Бежать со всех ног от жестокой психопатки и извращенки. Мелькнула мысль, что ты разлюбила меня, и что мои шутки… вернее, мои утонченные издевательства заставили тебя выбрать свободу. Свободу от моих безумств и жестокости. И... В общем, если бы ты не вернулась, я не стала бы тебя преследовать. Во всяком случае, не в этот раз. И не в этом теле.
- Почему?
Вопрос прозвучал чрезвычайно глупо. Но Полина не смогла выжать из себя сейчас какие-то иные вербальные проявления. Ей вдруг стало очень неуютно. А госпожа-американка усмехнулась. Снова-сызнова и невесело.
- Я вовсе не уверена, что мне было бы дозволено Свыше следовать за тобою в виде призрака. Да и ты... вряд ли пришла бы от этого в восторг. Ну... от столь занятной компании мистического вида, причем, как говорится, на всю твою оставшуюся жизнь. Просто ты знаешь, обычные трупы не склонны к самостоятельным перемещениям. Да это, наверное, и к лучшему.
Так сказала миссис Элеонора Фэйрфакс. И адресат ее слов, крепостная девушка Полина Савельева поняла... почувствовала, что ее хозяйка вовсе не шутит. И сейчас девушка по-настоящему испугалась. Даже холодный пот выступил у нее на спине, там, сзади, между лопаток. Ей стало очень неуютно.
- Не надо... так пугать меня, - тихо сказала она.
- А я не пугаю, - ответила ей госпожа. – Я просто выражаю тебе благодарность. За то, что ты явилась достаточно быстро. Ну... после того... После этой твоей... имитации побега. Промедли ты еще пару минут и... тогда священник из храма Петра и Павла, что в Милютинском переулке******, имел бы все шансы получить некое денежное вспомоществование. На отпевании усопшей рабы Божией Элеоноры. А может быть, вместо него какой-нибудь другой поп, простой, из местных православных, получил бы некий подобный приработок. Ну, если бы, к примеру, до проведения моих похорон допустили Варвару Петровну или же Глафиру... Я знаю, мои слуги, между собою, числят меня русской, пускай и родившейся, так сказать, в неположенном месте. Дай им волю, они бы устроили мое отпевание по православному обряду, даром что я католичка! Хотя... навряд ли. Здесь ведь, в православных церквях, не принято отпевать лиц, крещеных в католичестве?
Миссис Элеонора Фэйрфакс даже не улыбнулась, произнеся сейчас одну из своих тирад, каковые в обычных обстоятельствах следовало бы числить по разряду шутейных. Странного такого... специфического юмора, свойственного, пожалуй, только ей одной. Но Полина не склонна была принимать сказанное как очередное шуточное поучение со стороны своей Старшей. Ибо чувствовала, что на этот раз все куда как серьезнее, чем обычно.
- Но ведь ты всегда чувствуешь меня, - заметила она. – Ты же всегда знаешь, как я себя ощущаю и о чем я думаю. Ты не могла не заметить, что я никуда не ушла, что я просто... пошутила!
- А я сейчас... уже ничего не чувствую, - ответила ее хозяйка. – С того самого мгновения, когда я решила, что потеряла тебя, я вовсе уже не ощущаю никаких проявлений ментального пространства. Даже твоих. Думаю, это ненадолго, возможно на час, два... Или даже на несколько дней. Можешь считать, что прямо вот сейчас, рядом с тобою, я вовсе не сенситив, не медиум. Так... простая смертная женщина. В чем-то привлекательная, в чем-то омерзительная... Сейчас мне недоступно восприятие тонких пластов бытия. Ты знаешь, так со мною уже бывало. Два раза.
И снова она сказала это все слишком спокойным голосом. Поняв намек, Полина почувствовала, как краска стыда заливает ее лицо. А госпожа-американка, как ни в чем не бывало, продолжала свои пояснения. О жутком и постыдном смысле деяния одной крепостной крестьянки, юного возраста и весьма недалекого ума. Да еще и неблагодарной, ко всему прочему.
- Наверное, это к лучшему, - заявила госпожа Фэйрфакс. – Считай, что ты сегодня, вот прямо сейчас... вернула меня с небес на землю. Дала мне понять, кто я такая, на самом деле, и... еще кое-что, о чем мне забывать вовсе не следует.
- Я... совсем не хотела... не думала тебя обидеть, - Полина потупила очи долу, не в силах перебороть ощущение мучительного стыда за свой поступок. – Я просто не знала... не понимала, что это так тебя... заденет. Прости меня... если можешь.
- Ну что ты, напротив, все было, в общем-то, и правильно, и даже... по-своему честно, - отозвалась на эти ее сбивчивые извинения госпожа-американка. – Очень даже полезно узнать, как все обстоит на самом деле.
Голос хозяйки по-прежнему звучал совершенно спокойно. И без обычной иронии, что означало...
- Тебе сейчас очень плохо, - Полина не спрашивала, она просто констатировала факт.
- Ничего, моя дорогая, я справлюсь, - ответствовала ее госпожа. – Бывало, знаешь ли, много хуже. И раньше, и... сегодня. Когда ты уже хлопнула дверью, но еще не успела сказать мне, что это шутка.
Произнеся эту фразу - отозвавшуюся на лице девушки очередной волной... э-э-э... физиологической реакции на моральную рефлексию, оттенка «маков цвет»! - миссис Элеонора Фэйрфакс шагнула несколько назад и... повернулась в сторону деревянной скамьи.
- Пожалуйста, помоги мне, - сказала она.
У Полины отлегло от сердца. Вот сейчас ее госпожа должным образом распорядится... И тогда...
Да! Да! Да! Конечно же, да! Полина сама, без малейшего принуждения, и даже... охотно ляжет на эту самую деревянную плоскость – ту самую, которая так ее пугала все дни, что девушка провела в этом доме. И тогда… пускай жгучая боль заглушит ее стыд! Пускай! Своей дурацкой выходкой она, крепостная рабыня по имени Полина Савельева, полностью заслужила такое наказание!
Вместе с хозяйкой они подняли-выдвинули деревянную скамейку, перенесли сей массивный предмет меблировки – госпожа за один конец предмета сего, холопка за другой. И поставили скамью прямо на середину комнаты – той самой комнаты, вдоль стен которой стояли шкафы, заставленные разными книгами. Пускай и малая, но все же... библиотека!
Да, наверное, когда эта скамья применялась по своему особому назначению в прошлый раз, все было примерно так же. Ну, в тот самый день, когда миссис Фэйрфакс здесь же наказывала Дуняшу. А теперь вот, пришел черед Полины...
И она готова... Готова вытерпеть все, что положено. Все, что сейчас определит ей хозяйка. Да, миссис Фэйрфакс говорила, что одержима желанием получить особое изысканное удовольствие от сечения своей компаньонки. Ну что же, вот теперь уж она точно, в своем праве. Пускай сечет.
Ее госпожа вправе... Наверное, даже обязана... наказать ее, Полину, именно так, и никак иначе. Так будет... справедливо.
И вот они, вместе с госпожой-американкой, стоят рядом с той самой скамейкой, ими обеими совместно выдвинутой на середину комнаты. Для удобства, так сказать, употребления в дело. В то самое дело, которому предполагается состояться... вот прямо сейчас! И все-таки… миссис Фэйрфакс зачем-то медлит.
Полина ожидала от своей хозяйки четкого и однозначного распоряжения. Наверняка, ее госпожа сейчас точно укажет своей крепостной, что именно ей предстоит сделать. Возможно даже, обозначит свое распоряжение простым жестом. Может быть, миссис Фэйрфакс, молча, укажет девушке направление, небрежным движением руки прикажет ей подойти к стулу - он там, возле стоящего под окном стола. Да, вне всякого сомнения, ее хозяйка поступит именно так, она вовсе не будет тратить на нее лишних слов! И ей, ничтожной рабыне, сгорающей от стыда и вовсе не помышляющей сейчас ни о чем, кроме справедливого наказания, придется, так сказать, приступить к разоблачению.
Однако госпожа-американка поступила вовсе иначе. Она повернулась и... присела на скамейку, аккуратно, изящным жестом подобрав-поправив платье так, чтобы действия ее выглядели красиво. А дальше...
Действительно, обошлась без лишних слов. Коротким жестом она... нет, не повелела. Скорее уж предложила Полине занять место на этой... деревянной плоскости известного предназначения. Но только в сидячем положении тела, рядом с собою, справа от себя. Так сказать, ближе к выходу из комнаты.
Между прочим, жест, который госпожа-американка обозначила в адрес своей крепостной компаньонки, вовсе не был повелительного свойства. Скорее, эдакое молчаливое предложение некой условно свободной личности телесно перейти на одинаковую с нею позицию. Вниз-и-вровень с собою. Рядом.
Естественно, Полина отреагировала на сию оферту незамедлительным выполнением ее условий. Она уселась, оставив между своими коленями и коленями госпожи-американки небольшой зазор-расстояние - на ширину ладони, не больше. Девушка не рискнула придвинуться ближе, по умолчанию предоставив своей госпоже право непосредственно самой снять эту короткую символическую дистанцию. В принципе, она ожидала, что миссис Фэйрфакс ее обнимет. Или же хотя бы... просто возьмет ее за руки.
Нет, ее госпожа положила свои ладони на свои же колени, обозначив тем самым определенную отчужденность. Непривычную девушке и очень неприятную.
- Я хочу попросить у тебя прощения, - сказала госпожа-американка. – Сегодня, сразу же после обеда, я позволила себе нечто возмутительное. Я обезумела настолько, что отказала тебе в защите твоих интересов, объявив недействительными все те клятвы, что я принесла тебе ранее. Фактически, теперь я... клятвопреступница.
- Но я ведь поняла и приняла твои... желания, - мягко возразила ей Полина.
- В наших с тобою отношениях ты заведомо слабая сторона, - не согласилась ее хозяйка. И добавила:
- Впрочем... теперь я не уверена в том, что это в точности так. Однако же, вспомни, Полина, ведь ты даже не рискнула мне возразить. Ну, когда я посмела заявить о том, что желаю... властвовать над тобою без каких-либо ограничений. Ведь ты восприняла все это так, будто бы у меня и вправду есть некое бесспорное право на столь возмутительное беззаконие и вероломство.
- Ты... осуждаешь меня? – голос Полины дрогнул. – Ты считаешь, что я не вправе была принять твои намерения властвовать надо мною? Что я должна... обязана была тебе отказать?
- Ну что ты, моя дорогая, - ее хозяйка вздохнула. – В этом я могу упрекнуть одну только себя.
Она на мгновение отвела в сторону свой взгляд, а потом продолжила.
- Нет, Полина, ты вовсе не обязана была оказывать сопротивление моим безумным желаниям и поступкам. Однако я... Именно я, как властвующая в этом раскладе, обязана была держать себя в руках. Это мое безумие... Оно привело тебя сюда, на эту вот скамью. И ему, этому приступу моего жестокого вожделения, не уняться до тех самых пор, покуда ты... Покуда я не получу желаемого. И это все... эти мои сумасшедшие фантазии о твоей... покорности...
Госпожа-американка недоговорила, снова вздохнула и покачала головой.
- Полина, - сказала она. – Если когда-нибудь ты захочешь наказать меня... Наказать по-настоящему жестоко, то... Тебе будет достаточно оставить меня. Не обязательно навеки, нет. Просто уйти, удалиться, выйти из моего дома. Уйти безо всякого моего на то дозволения. Уйти и оставаться вне этих стен, сколько ты сочтешь нужным. Поверь, к моменту твоего возвращения, я буду совершенно как шелковая. А может быть, к тому самому времени я просто умру, освободив тебя на веки вечные от всех моих безумных желаний. И я...
Миссис Фейрфакс сделала паузу и усмехнулась. И эта усмешка получилась совершенно такая... невеселая.
- Я не знаю, - заявила она, - сколько будет длиться эта моя агония. Мучение безысходностью и пустотой бесцельного существования. Но я точно знаю, если ты оставишь меня по своей воле, я умру.
Полина судорожно попыталась сглотнуть слезный ком. Не получилось. Нервное движение только добавило дискомфорта в горле и ей пришлось сделать короткий резкий выдох, прозвучавший как резкое «Ха!», весьма похоже на эдакий смешок недоверия. Почти что оскорбительно по отношению к той, кто сейчас изливала ей свою душу.
Однако миссис Фэйрфакс то ли не обратила внимания на такую нервную реакцию со стороны своей подвластной, то ли посчитала, что девушка вправе обозначить свое отношение к ней даже таким проявлением откровенного неуважения.
- Впрочем, - добавила госпожа-американка, и голос ее прозвучал как такая... грустная насмешкой над собою, - если я сама когда-нибудь дозволю тебе меня покинуть... Та форма бытия, которая ждет меня в этом случае – такое мучительное существование с половинкой сердца в груди... Вряд ли это можно будет назвать жизнью в полном смысле этого слова.
- Эле...о...нора...
Это имя Полина произнесла с трудом, на судорожном выдохе, борясь со слезой в своем голосе. Но госпожа-американка коротким жестом приказала ей молчать.
- Я не знаю, - сказала хозяйка, - является ли тому причиной моя одержимость тобою... А может быть, мы и впрямь предназначены друг другу – мерзкая жестокосердная извращенка и несчастная девочка, обреченная ей в жертву, прекрасная парочка, что ни говори! Но я не могу без тебя. И это правда.
Снова пауза, вздох и... еще одно откровенное заявление со стороны хозяйки дома сего.
- Я клятвопреступница, - сказала госпожа-американка. И сразу же добавила-пояснила:
- Сегодня я совершила в отношении тебя клятвопреступление. А значит... все данные тобою клятвы более недействительны. И сейчас ты... свободна.
- Матушка-барыня... – начала было оправдываться Полина, но хозяйка резко мотнула головой, снова приказав ей заткнуться. И девушка вынуждена была снова подчиниться этому молчаливому требованию.
- Ты свободна в своем выборе, - немедленно уточнила свою мысль госпожа Элеонора Фэйрфакс, - убить меня своим уходом, вот прямо сейчас, или же... Помиловать преступницу, сиречь меня, оставив в живых из присущего тебе милосердия.
- Я... не покину тебя, - живо ответила ей Полина. Она уже справилась со своими нервами, неприятные ощущения во рту куда-то пропали и девушка могла теперь говорить достаточно четко. Поэтому она сразу же смогла добавить, несколько смущенным тоном:
- Я же обещала тебе... что останусь!
- Ты вправе... – миссис Фэйрфакс отвернулась, однако Полина сама придвинулась к ней вплотную, бедро к бедру, и сама обняла свою... госпожу.
Незадачливую и плачущую от радости.
Живую.
* Ангел пощады, Ангел услады!
Отдай мне мою награду, этой ночью, на Небесах!
И если я не подниму мой меч,
Пожелаешь ли ты даровать мне право?
Дайр Стрейтс
**Пардон за акустическое подобие тавтологии! :-)
***Преображенская больница для умалишенных.
****Аллегорически-мифологическое название Британии, распространенное в России XIX века.
*****Судя по контексту, слово сие французское было употреблено госпожой-американкой в несколько... спортивном смысле. Например, в борьбе это слово может означать прикосновение борца обеими лопатками к ковру, в фехтовании это слово обозначает укол или удар, нанесённый в соответствии с правилами. И то, и другое знаменует поражение.
******Автор услышал выражение именно так. Возможно, услышал его неточно :-)
Да, и еще. Кажется, англоязычное выражение, употребленное госпожой-американкой, по общему кругу смыслов как-то... пересекается с первым словом, сказанным ею в этой же самой реплике по-французски. Такова моя, как сейчас говорят, ИМХА :-)
*******Один из трех исторических католических храмов Москвы, действовавших до 1917 года. В нашей с вами современности этот католический храм, построенный в середине XIX века, находится в светском владении некоего ОАО «Гипроуглемаш». В так называемые «лихие 90-е» светская организация сия приватизировала бывшее здание храма, часть его ныне сдается в аренду под офисы, как бизнес-центр «Милютинский 18».