Окна в доме были открыты. Ветер полоскал занавеси по спинам наших гостей, сидящих у окна. Отмечали день рождения мамы.
Больше всех шумела тётя Галя. Одновременно с наказами гостям произносить тосты, она распоряжалась своей дочерью и моей сестрой, носящих с кухни блюда. Да какие там яства, налепили пельменей огромное количество, как сибиряки на зиму! Девчонки варили и подносили к столу.
После первых порций гости сбавили темп поглощения еды и «помощницы» присели на свои стулья, а тётка всё командовала:
- Наливайте! Ещё Петрович не говорил. Что молчишь, или тебе наша именинница не мила?
- Уймись, говорильня! Чего мелешь попусту? А вот о Катерине скажу, что не берут её годы! Как была красавицей, так и осталась, хотя тягот немало выпало на неё! Да и на всех нас, но она любит жизнь, не гнётся! За тебя, Катюша!
А мама встряхнула красивыми вьющимися волосами, осторожно, словно пробуя голос, начала петь:
- Что стоишь, качаясь…
Это была её любимая песня про рябину, которая клонилась к дубу. Её голос слегка дрожал, словно боролся с волнением, но получались необыкновенные переливы, которые казались надрывами души, когда понимаешь, как это страшно и в то же время великолепной быть на этом свете!
Но женщины плакали от выпитого. Вернее, водка и вино провоцировали какие-то воспоминания. Весёлыми их не назовёшь. Песня закончилась, как исчезает пролитая из кувшина вода на песок…
- И вот летит пуля, - в какое-то мгновение слова дяди Пети, прячущего култышку левой руки, не сбережённой на войне, остановили разговоры за столом, да и во всём мире. – Конечно, кто увидит пулю в полёте? Никто. А вот почувствовать за мгновение до выстрела или разрыва получалось. Не у многих, правда, но было. Люди меняли положение, приседали, а то и неожиданно бросались на землю. Кто был рядом, погибали, а убережённые становились счастливчиками, которые боялись хвастать своим везением. Но мы, в окопах, твёрдо усвоили: погибают те, кто не сумел сыграть в «лото» со смертью. А вот эту кормилицу не сберёг!
Дядя Петя махнул култышкой и потянулся другой рукой за рюмкой. Сосед суетливо наполнил её.
- За тебя, Пётр, - сказала тётя Даша. Она подняла свою рюмку. – Насмотрелась я на раненых и убитых. Да наслушалась, работая в госпитале.
Она выпила легко и с некоторым удивлением.
- Пили мы покрепче в войну. Спирт. И не разводили. А насчёт везения, то было по-разному. Лежал у нас комбат, капитан. Молодой по годам, а весь седой! Контузило его, когда поднимал солдат в атаку. «Бегу, а сам не понимаю, что меня несёт на врага. Ничего не слышу, споткнулся и свалился во вражескую траншею. Фриц подумал, наверное, что я убитый! Ну а тут наши с криками. Очнулся, здесь. Вот так и «притворился» убитым!»
Она замолкла, наверное, вспоминая того капитана. Так и не закусив.
- А у меня был случай…
Гости вздрогнули от неожиданности, это заговорил мой папа. Он всегда и везде молчал, даже дома и просто смотрел на нас всех – маму, на меня с сестрой – с любовью и тихой нежностью. Перед сном приходил в нашу комнату. Он садился между нашими кроватями и гладил одновременно двумя руками, которые, на первый взгляд, виделись тяжёлыми, потому что были большими. А мы чувствовали лишь лёгкое прикосновение, словно у папы были крылья, и он дотрагивался до нас одним пером.
- Да не случай, - смущённо поправил себя папа, - а момент. Вы видели в музее как схлестнулись в полёте две пули – вражеская и наша? Это случай на миллион, а может и на несколько! Командовал я батареей. Стреляли 76-ми. Однажды во время перестрелки с немцами увидели взрыв между своей и вражеской позицией в воздухе. Никто бы и подумать не мог, что встретились два снаряда! И мы не могли понять, что произошло. А когда пошли в атаку наши, то их комбат принёс мне спекшиеся мешанину из металла, как будто кто-то не доварил кашу.
- А может ты на ядре катался? – весело спросила тётя Галя.
- Да иди ты… - только и отмахнулся папа.
Но здесь не выдержала мама.
- Зря ты Галина так! Мой Вася никогда не придумывал небылицы. А он знаешь, какой! Шли как-то мы с ним по улице под ручку. Тротуара в одном месте не было, ну вы знаете, на Уралке, возле кладбища, нас вынесло на проезжую часть у поворота. Я-то отскочила, точнее, Вася меня оттолкнул от летящей на нас легковушки, а сам слегка пострадал, нога попала под заднее колесо. Машина не тяжёлая, Вася на ходу толкнул её в сторону руками и правой ногой. А на левую тот и наехал и не остановился. Нам бы номер его эмки запомнить, а мы стали думать, как доскакать до первой же поликлиники. Нам помог другой водитель на грузовике, довёз до центра.
Профессор Климент Порфирьевич осмотрел, поставил гипс, обещал быстрое заживление. И спросил: как же, мол, нас угораздило?
«Так Василий почти отшвырнули машину», говорю.
Тот удивился: «Силён, брат, но ведь и времени не было?»
«Времени? –Василий возмутился. – «Его было навалом, времени-то! Оно стало вместо секунды целым часом! Ну гад, думаю, летишь, людей не видишь! Поднапрягся и двумя руками отшвырнул негодяя! А про ногу забыл».
Профессор усмехнулся, как ты вот, Галька, сейчас: «И убрал бы, вспомни о ней?»
- Убрал бы, – мой папа закончил мамин рассказ. Он обнял маму за талию и прижал к себе, мол, хватит обо мне!
Я долго помнил эту сцену на дне рождения мамы. А потом забыл. Ну а готовя кандидатскую, копался в архивах министерства обороны. Нашёл свидетельства встречи не только пуль и снарядов в войну, но и попадания мин и бомб в одну и ту же воронку. Но это было на то время засекречено, зачем пехоте знать, что укрываться в воронке не всегда надёжно. А вот в памяти человеческой можно прятать всё, что угодно. Правда до поры до времени!