- Как уехал ты, Веру до осени никто не видел. Ходила я к Найденихе узнать, а та, махнув рукой, ворчала, мол, перебесится девка. Видать и не знала о ваших ночных бдениях. А к середине сентября схоронили соседку.
Осталась Вера одна и то ли от горя, или же, - тётушка замолкла вдруг, осуждающе глянув на меня, - как с ума сошла. То одного парня, то другого, а то и мужиков зазывать к дому взялась.
Нехорошая слава по селу пошла, а мужики, как под гипнозом в очередь к ней.
Сколь драк учинёно было!
Участковый приезжал: и любвиобильщиков стращал и Верку, а как во второй раз явился, так неделю у ней и прожил.
И год и два девка куролесила.
Бабы к ней с осуждением; бывало, встретит какая жёнка Верку на улице и лишь рот-то откроет, высказаться, а и слова не вымолвит.
Глянет на неё рыжая с прищуром и мякнет пред ней «обманутая», в колоду обращаясь.
А вскоре, заколотила окна-двери мазанки, да и пропала на три года.
Явилась по осени с красавцем мужиком.
Тихо жили, а как через полгода муж на вахту устроился, так и взбесилась деваха! Вновь за старое взялась.
Как-то, муж явился с роднёй.
Сестра его с сожителем кавказских кровей домишко Веркин подправили, огородишко подняли и зачастили в гости. Тряпки какие-никакие, одежонку старую везли, мебель пользованную. Кавказец наладился рыбачить на старом пруду и, бывало, один навещал Верку, когда муженёк её вахту трубил.
Верка на людях не показывалась, и народ не заметил, как мальчонка у неё народился.
Чернявый, не похожий ни на неё, ни на белобрысого своего отца.
Кавказец к Верке ездить перестал, лишь с женой теперь её посещал, а через год, когда и чужому стало ясно от кого ребенок, сеструха мужа скандал учинила!
В кровь с Веркой изметелились! Да через месяц померились.
Вновь еженедельно гостить приезжали. Одевали обували мальчонку в поношенную одежонку.
А как два года ему исполнилось, день рождения справили шумно, после чего мальчонка и пропал на следующий день.
Двое суток мальца деревней искали, покуда участковый его не привез. Говорили, нашел у озера нечаянно.
С того дня золовка в селе не появлялась, а к осени кавказец наезжать начал на рыбалку.
С мальчонкой его никто не видел, Верка частенько у меня мальца оставляла, навроде к рыбалке пристрастилась.
К этому времени муж Веркин, как проснулся. Или народ ему нашептал, либо отлюбилась она ему? Начал поколачивать девку, а как выпьет, так и до полусмерти дубасил. А с ней и ребенку доставалось не менее. Особо перед отъездом усердствовал: синюхой Верка неделями ходила, а как чернота с лица счезнет, так и мужики к ней. Ну и по приезду муженёк ей «прикурить» давал лишь на порог являлся.
К новому году собралась семейка. Праздновать начали загодя, а в тридцать первое мужика Веркиного в райцентр фельдшер повёз.
Говорили, с утра в сарае на доску с гвоздем упал. Спьяну пролежал до вечера дома, отчего и до больницы не доехал, помер у её порога.
Схоронили мужика.
А через месяц милиция Верку в тюрьму забрала.
Слышала я, мол, золовка заявление написала, вроде своими глазами видела, как жена пьяному вусмерть мужу тот гвоздь самолично в печень и загнала.
А мальчонку в детдом свезли.
Крестная пригубила кваса, поморщилась.
- Согрелся на жаре напиток, снесу его в холодильник.
Меня не тронуло тетушкино повествование, и воспринял его обыденно, случай, каких в России-матушке, как под копирку.
Имея некоторое отношение к криминальной «прозе жизни» знавал и более трагичные истории.
Я закурил.
Дым густым туманом окутывал меня, не покидая пределов невеликой беседки.
Душная июльская ночь уплотнилась запредельно, и невероятная тишина порождала депрессию и чувство неизбывной вины.
« Перед кем? - дребезжало моё сознание. Я спас не одну сотню жизней, вернул здоровье тысячам, не имея «персонального кладбища», не предавал и не унижал».
Мне вспомнился укоризненный тётушкин взгляд при всяком упоминании о Вере.
Она винила меня в её бедах? От чего? И не находил ответа».
Назавтра я свалил голый ствол старика клена и, заготовив крёстной дров, вскоре вернулся домой.
Не получив ожидаемого удовольствия от посещения родных пенат, я лишь убедился, как годы меняют восприятие прошлого, не позволяя ощутить вновь, ушедший навсегда «вкус» и аромат» умершей молодости, и забыл историю, рассказанную тётушкой, выбросил из памяти за ненадобностью.
Следующим летом, меня пригласили в женскую колонию для консультации больных. Подобное мне было не в новинку, я давно привык к заколюченному пространству и посещал «не столь отдаленное место» с некой благостью и с тем, не буду скрывать, и долей тщеславия.
Именно в этом месте я ощущал свою истинную необходимость от человеческого ко мне отношение осужденных пациентов.
С ним вспоминалось не так давно ушедшее время, когда человек, облаченный в белый халат, представлялся не давателем медицинских услуг, как нынче, а именно доктором.
Прием был не велик: пять человек, двое из которых являлись умелыми «мастырщицами», как называли «службисты» эту категорию осужденных.
Явно недовольные раскрытием их аграваций, «полосатые» девы совершенно не выразили недовольства и агрессии ко мне, когда молоденький лейтенант уводил их в штрафной изолятор.
Остальные не нуждались в специализированной помощи, о чем и было сообщено начальнику.
- Теперь последняя пациентка, - начальник медчасти отворил дверь кабинета, - лежачая. Две недели, как принесли из отряда. Самостоятельно не передвигается, молчит и вроде не слышит и не видит. Хотя, до этого не в меру бойкою была и агрессивной».
Мы вошли в просторную комнату с пятью обитательницами.
Вполне приличная обстановка ничем не отличалась от обыкновенной больничной палаты.
Светло, чисто, кафель у умывальника, почти новые тумбочки, стулья и «дамы» средних лет в светлых халатах с добродушными лицами.
У окна, на кровати сидела женщина лет тридцати и смотрела в никуда удивительно ясными, голубыми глазами. Короткие черные ресницы едва подрагивали, лишь раздавались наши с доктором голоса, и мне показалось, она прислушивалась к разговору.
- Вы сможете раздеться,- обратился я к больной.
- Не слышит она, - чернявая на кровати рядом улыбнулась мне, и приступила к разоблачению соседки.
А та, тряпичной куклой позволяла снимать с себя одежду, неестественно двигая руками.
- Она сама принимает пищу?- обратился я к коллеге. Тот глянул на обитательниц палаты.
- Не ест она, - вновь ответила черноволосая.
- А воду?
- Отказывается,- дежурно ответил начальник, - проводим инфузионную терапию.
- Выйдете из палаты, - окинув взглядом осужденных, велел я, - и вы, доктор, позвольте нам остаться наедине.
- Конечно, конечно, - протараторил майор, закрывая за собой дверь.
Я присел на стул, пристально рассматривая пациентку, и отметил её великолепное сложение.
Упругая, смуглая кожа, сильные руки, правильной формы живот, изумительные бёдра, ровные голени, крепкие стопы.
Гармоничная фигура, и на ней не отразилась двух недельная болезнь.
Я коснулся её рук, не отметив ни единого движения мышц. Проверил рефлексы, реакцию зрачков.
Она же молчала, не отводя взора от неведомой мне дали.
И я засомневался в недееспособности пациентки.
Глаза её чувствовали каждое мое движение. Именно чувствовали, устремившись в пространство, ограниченное палатой.
Она видела, ощущала и притворялась!
Умело, будто знакома была со специальной медицинской литературой.
И делала это искуссно!
Я присел на стул напротив и теперь рассматривал уже не пациентку, а удивительно скроенное природой женское тело.
- Скажи, откуда столько умения так профессионально притворяться? Ведь ты здорова, - произнес я, вдруг, ощутив странное дежавю. Это предложение когда-то мною было сказано. В таком же тоне, с подобным восхищением!
И она вздрогнула, глянула мне в глаза и… «надевала сарафан, медленно застегивала пуговицы и смотрела, смотрела, смотрела…»
Я не узнал бы её, не будь этой реакции!
Лицо фигура, «протяжный» взгляд явились из моей памяти.
Её не изменили годы, лишь стерли веснушки со смуглого тела.
Я поднялся со стула и вышел из палаты.
В кабинете у начальника мед части мы закурили.
Я делал вид, что знакомлюсь с историей болезни пациентки, преодолевая желание вновь увидеть эту женщину.
- Редкий случай, - я нервно тыкал окурком в пепельницу,- необходимо исключить объёмный процесс головного мозга. Ну и лечение. Вы же понимаете, - мои пальцы истерли окурок и теперь елозили в пепельнице, вычищая её дно.
- Сегодня оформлю документы, - майор улыбнулся, - и завтра же отправим к вам в клинику. Спасибо Василий Петрович.
Я шел по тенистой улице и считал шаги, затем сбился, занервничал, с желанием вернуться и начать отсчет заново.
« Ты совершил преступление, - хихикнул внутренний голос, - и тебя в тюрьму посадят. К Верке. Ты же рядом с нею быть желаешь?»
А я и не понимал, чего желаю.
Оживший взгляд лазоревых глаз парализовал и мою волю и сознание. Я испытывал неведомое мне чувство и никак не мог определить его суть.
Ни любовь, ни желание обладать и даже не жалость.
Так и ходил, считая шаги по клинике, затем до дома и не мог заснуть, постоянно сбиваясь со счёта.
К полудню «больную» под конвоем доставили в отделение. Двое молодцев в камуфляжных костюмах, с черными дубинками на поясах присели у двери палаты, внимательно присматриваясь к обстановке.
Я вошел в палату.
Вера в свежей цветастой рубашке лежала на функциональной кровати, прикованная к ней наручниками.
- Зачем! - возмутился я, глядя на охранников
- Положено, доктор, - ответил молоденький сержант.
« Ох, Васька, посодят тебя, - назидало моё второе я, - а ты здоров, как черт и тебя никогда до «звонка» не положат в больничку»
- Мне нужно осмотреть больную, выйдете пожалуйста, - не глядя на охранников, нервично потребовал я. И лишь дверь закрылась, присел у кровати.
Вера молча смотрела в потолок, будто меня и не было рядом.
Я коснулся её руки и ощутил еле дрогнувшую кисть.
- Нам нужно поговорить, - провёл рукой по щеке, шее. И вновь молчание.
- Хорошо, - я привстал у кровати, - у нас будет достаточно времени,- и вышел.
К вечеру звякнул телефон в моём кабинете.
- Василий Петрович, зайдите ко мне, пробасил голос доктора Стёпкина.
Через минуту МРТ-олог, указывал на снимки, и будто студент на экзаменах, подробно описывал их, буднично щелкая мышкой.
Я слушал и не верил…
- С таким объемным процессом не живут, - завершил «доклад» Стёпкин.
Я всматривался в монитор, пытаясь найти хоть какую причину отвергнуть диагноз.
« Вот дак док-тор, вот дак канди-дат наук, - выговаривал внутренний голос под гулкий звук моих шагов в просторном коридоре, - симулянтка, значит?»
Я вошел к себе в кабинет растерянным и подавленным.
Меня совершенно не тревожила моя диагностическая ошибка. Где-то там, на уровне подкорки, моё сознание, не смотря на эмоции, возникшие в тюремной палате, «увидело» патологию невероятным мне действом и обязало не оставлять тяжело больную в колонистских застенках.
Или же я оправдывался?
Но в чем?
В дверь постучали.
- Разрешите,- на пороге стояла дежурная медсестра, - Василий Петрович, больная из двадцать первой палаты скончалась, - буднично произнесла она, поправляя свой чепчик.