Продолжение. Начало -
http://www.proza.ru/2019/05/10/81
У меня ничего не получалось, даже то, что легко проделывал раньше. Я подносил к растению маятник, ожидая его вращения или отклонения по прямой, в ответ на мысленно заданный вопрос, но маятник не шевелился, протянутая ладонь не ощущала ни тепла, ни холода, пытался взлететь, или хотя бы просто двигаться вверх, по проложенной мысленно тропке, и не мог оторваться от земли. «Да ты просто трус и лентяй! – корил я себя. – Неужели так сложно сосредоточиться и сделать?! Небось когда перепугался, взлетел так, что над горой очутился… Перед детьми не стыдно?! Других учишь, а сам?!»
– Усмири гордыню и перестань прикармливать эго, если хочешь чему-то научиться! – подсказал, видя мои мучения, Петерс.
– Какую гордыню?! – слова брата вызвали во мне почти гневный протест. – Я самый трусливый и неумелый человек! Лучше передать эту Силу кому-нибудь другому! Она не только не продвинула меня вперёд, но и заблокировала всё то, что я умел раньше!
– Успокойся, и усмири гордыню, – в голосе брата послышался смешок.
– Ты издеваешься надо мной?!
– Я?! Да это ты сам над собой издеваешься, причём своим самым любимым способом: «Стой там, иди сюда!»
– Я просто пытаюсь преодолеть себя.
– Как?! Превознося своё эго чуть ли не до небес?!
– Превознося?! Да я ругаю себя последними словами за свою неспособность справиться с простейшими действиями, даже с теми с которыми легко управлялся прежде!
– Об этом я и говорю: сам взращиваешь своё эго и сам же пытаешься через него перепрыгнуть. А надо – всего-то усмирить гордыню.
– Смеёшься?! Я уничижаю себя, а ты твердишь о какой-то гордыне.
– Это и есть самая скверная форма гордыни – принимать каждую свою ошибку или оплошность, как катастрофу, забывая, что ты всего-навсего человек!
– Но раньше у меня же всё получалось!
– Раньше ты принимал себя со всеми своими недостатками, радовался когда у тебя что-то получалось, терпеливо учился, когда не выходило и тренировался, совершенствуя новые навыки. А теперь ты возомнил себя безгрешным и всемогущим, почти дойдя той стадии, на которой перестают отождествлять себя со своим собственным телом и рубят руку «возжелавшую», хотя «возжелали» мозги.
Пойми, Арси, – сменил он тон, – мы всего-навсего люди и, какими бы талантами не обладали, имеем право на ошибку. Смешно ругать себя за то, что ты человек и не всё, и не сразу, у тебя получается, а что-то и не выходит вовсе. Примирить себя со своими ошибками тяжело, но мы ведь умеем прощать других, вот так же надо простить и себя. Критерий здесь один – оценка возможности исправления совершённого. Если есть шанс исправить – надо пытаться, если нет – понять, простить себя, отодвинуть подальше, постараться абстрагироваться и примириться с новой реальностью, находя в ней точки соприкосновения.
– Прости, Петерси, я идиот, ведь почти теми же словами, десятки раз, объяснял это другим, и вот сам закопался по самую макушку. Я многие годы видел с какой лёгкостью получалось всё это у детей и теперь, узнав о прасиле, решил, что это одно из её свойств, забыв, что «птица долго машет крыльями в гнезде, прежде чем совершить свой первый полёт».
– Тогда расслабься и отдыхаем, – улыбнулся Петерс. Ох, как хорошо знал я эту его улыбку, а самое смешное, что и он знал, что я знаю. – Смотри! Как красиво вокруг! – продолжил он.
– Красотища! – засмеялся я, пытаясь понять в чём подвох.
– Идём, пройдёмся, – предложил Петерс, – не так часто мы можем позволить себе просто погулять.