Большой стенд с цветными картинками из медицинской энциклопедии, где в натуральную величину грубо и зримо представлены внутренности больного человека, являлся единственным источником информации на всю публику седьмого этажа. Других СМИ не было – ни радио, ни телевизора, ни газет с журналами. Говорят, раньше тут в конце коридора стоял какой-то ящик, вроде белорусского «Горизонта». Но после того, как товарищи больные, собравшиеся у экрана, подрались, главврач Онищенко запретил коллективные просмотры. Уж коли зло пресечь, говорил он, собрать все ящики да сжечь. Одни, видите ли, хотели смотреть одиннадцатую серию «Глухаря» про ментов и бандитов, другие – Малахова с его нетленным «Пусть говорят» про внебрачных детей и случайную любовь звезд шоу-бизнеса. В общем, телевизор убрали. Заодно отключили трансляцию «Эха Москвы», сняли книжную полку и очистили помещение от всякой «печатной дряни», как рассадника буйной междоусобицы и локальной информационной войны.
Тем не менее, должен признать, что за время недолгой жизни в пульмонологии я на несколько пунктов повысил свой ай-кю (интеллектуальный коэффициент) и образовательный уровень. Во-первых, выучил наизусть все тексты и нравоучения, которые висели на этом табло знаний и житейской мудрости для открытого чтения. Во-вторых, достиг больших успехов в изобразительном искусстве, то есть мог безошибочно воспроизвести контуры трахеи, гортани и носоглотки. Визуальный образ этих анатомических частей живого организма так врезался в память, что мог в любой момент нарисовать его на бумаге, делясь свежими впечатлениями и глубоким познаниями в этой области с не ходячими больными.
Таких, правда, было немного, мы ухаживали за ними всем обществом, возили в коляске на прогулку по лестничной клетке и балкону, провожали в туалет, угощали чаем, подавали утку.
Но основной контингент маломощных хлипаков, как называл нас охранник Гацелюк, постоянно озабоченный чистотой и сохранностью казенного имущества, мог сам перемещаться во времени и пространстве, слоняясь в промежутке между приемами пищи и обращаясь к первому встречному поперечному с каким-нибудь идиотским вопросом. Например, как пройти в библиотеку, или, как ваше здоровье? Наряду со своими прямыми обязанностями, охранник выполнял обязанности вышибалы и в случае необходимости приводил в чувство всякого, кто вздумал бунтовать или нарушать дисциплину. Питался он из общего котла, приходил со своим котелком, получал в буфете паёк и сразу куда-то исчезал, ел в своей коморке где-то на чердаке за границами санитарной зоны. А когда возвращался, опять принимал строгий лик надзирателя и спрашивал нас:
- Вы куда? Здесь полы моют, почему нарушаете?
При этом делал такое свирепое лицо, что некоторые, особо впечатлительные граждане, бредущие на свидание друг с другом, теряли дар речи. Было определенное место сбора, куда так или иначе стекались все желающие поговорить по душам и обменяться новостями. Его нельзя было ни изменить, ни ликвидировать, потому что тяга к общению в условиях временной изоляции давала о себе знать тем сильнее, чем больше из-под пера начальника выходило указаний, ограничивающих броуновское движение по коридору и чужим палатам. Там остались еще диваны и табуретки, на которые усаживалась охочая до визуальных удовольствий и громких дебатов публика.
Речь идет о бывшей телевизионной – глухом тупике в длинном коридоре, ставшем после той драки единственной точкой пересечения, главной площадью, типа Агоры, где собирались афиняне и зажигал сердца свободолюбивого демоса пламенный Демосфен. Я туда наведывался тоже от нечего делать и, как Максим Горький, любил слушать разные истории, сплетни и байки. Здесь на небольшом пяточке сходились быль и небыль, правда и вымысел, сюда тянулись незримые нити сонмища личных жизней счастливых и не очень, бурных и тихих, беззаботных и беспросветных. Они, как нить Ариадны, вели дальше к разгадке большого таинства, называемого человеческой душой, сплетались в тугой гордиев узел, распутать и разрубить который мне было не о силам.
Народ сюда шел, как на исповедь, и выкладывал, как на духу, все, что лежит на сердце тяжким грузом и приходит на ум в минуты тягостных раздумий на больничном одре. Если кто-то и врал, то только самому себе, и это сразу бросалось в глаза. Я услышал много чудесных сказок и забавных эпизодов о доме родном, о времени том. Слушать их, старых и больных, как последнее прости, было невероятно интересно. С таким же интересом в младенчестве я слушал рассказы моей бабки Евдокии Арсентьевны, которая могла говорить часами, ни разу не споткнувшись, не уйдя в сторону и не повторяясь. Это был тот самый русский язык, о котором восторженно отзывались наши литературные классики. Она любила рассказывать о своей молодости, о жизни в деревне Жуково Вологодской губернии, о замужестве, о четырех сыновьях – Григории, Сергее, Павле и Алексее, которых выходила одна, оставшись без мужа. Его убили по пьянке в придорожном трактире и привезли на санях к дому, где по лавкам сидели трое – мал мала меньше. Четвертый родился уже через три месяца после того, как схоронили кормильца.
Но особенно мне нравилась ее гладкая, цветистая, как летнее поле, образная, красивая народная речь с прибаутками и чудесным вологодским говором, в котором слышалось колыхание воздуха, шум ветвей и душевное пение зяблика в теплую ночь. Она лилась тихо, легко почти без пауз, словно ключевая вода из лесного источника. Баба Дуня, как еще называли ее в округе, хорошо помнила царские времена, революцию, коллективизацию, индустриализацию, раскулачивание, войну и обо всем рассказывала свободно, без каких-либо внутренних усилий и напряжения мысли. Я ни разу не слышал от нее жалоб, вроде «забыла», «сейчас вспомню» или «дай бог памяти». С необыкновенной легкостью он извлекала из глубин своего прошлого десятки имен и фамилий, цифры, факты, даты, цены, словно это было вчера.
Иногда такое обилие информации и бесконечность сознания утомляли меня, и я убегал на улицу или отворачивался в сторону, давая понять, что мне это, бабуля, не очень интересно. Тогда она ходила за мной по пятам и продолжала с тем же спокойствием нести, как полагал ее неразумный внук, околесицу времен тех давних. Больше нигде и никогда я не встречал людей, даже среди мастеров устного слова, которые могли бы сравниться с ней в умении так хорошо излагать суть вещей и событий. Умерла она в возрасте 83 лет, похоронена на кладбище у церкви Сретения Господня в Новой деревне, где нес службу протоиерей Александр Мень.
Лишь спустя годы я стал понимать, что это был истинный талант, перст судьбы или дар божий, который дается не всякому, а только избранным. Две бабуси, сидящие у дверей своей палаты и ведущие неспешный разговор, чем-то напомнили мне былое. Им обеим было по 92 года, они тоже вспоминали ушедшие годы, минувшие дни и выражали недовольства, если я подсаживался где-нибудь сбоку и напрягал слух. Жаль не записывал, а лишь иногда, вернувшись к себе, черкал в блокноте отдельные факты, эпизоды и события. Зачем, не знаю, скорее по многолетней привычке, ставшей второй натурой. Писать не собирался, некуда, незачем, да и в мыслях ничего такого не было. Так, собственно, и говорил Юрику.
Хотя, отчего бы и нет. Ну, где еще найдешь такой колорит, столь яркую натуру без фальши и притворства из естественной, реальной, а не гламурной среды. Казалось бы, у каждого своя персональная судьба, или, как говорил Ремарк, каждый умирает в одиночку. Но тут вполне очевидно сквозь густой мрак и дым воочию проглядывает один большой, многоликий пазл. В нем судьбы в единую слиты. Наступает момент, и огромное эпическое полотно, сотканное из тонких нитей человеческой памяти, основных инстинктов, сокровенных желаний, высоких помыслов и низменных страстей вдруг проступает на фоне веков с экзистенциональной явью. Или, как говорил Наум Моисеевич, явью эзотерической каббалы.
Утром коридор напоминал соловьиную рощу. Часам к семи он, словно по взмаху дирижерской палочки, враз оглашался переливистым кашлем, который летел из каждой двери и звонким эхом носился из конца в конец, бился о стены ординаторской и угасал в самом дальнем тупике. Звуки разной тональности и громкости сливались в один протяжный и заунывный вой, чем-то похожий на гениальную щедринскую симфонию, основу которой составляли мотивы бодрости и лагерной побудки. Штатные пульмонологи говорят, нет худа без добра. Они видят в этой стихии внезапного удушья и хрипоты определенную пользу для здоровья. Ну, как от утренней гимнастики или голосовых упражнений, что укрепляют веру в чудесное исцеление и волю к жизни. При всем моем уважении к медикам, их знаменитому гуманизму и человеколюбию я не мог избавиться от мысли, что тут что-то не так. Уж больно цинично насчет пользы и как-то не по-людски.
– Не то слово, - соглашался со мной Федя и продолжал, понизив голос. - А если начистоту, то я и раньше замечал за нашими врачами любовь к насилию и садизму. Их хлебом не корми, дай только поиздеваться.
- Ну ты, Федя, знай край, да не падай духом. Еще древние этруски понимали, что всякое лекарство горькое. И чем горше, тем лучше. Вот чего ты перестал кашлять? Вчера еще дохал, как собака.
Сам я не отставал от других и подавал свой голос исправно, стараясь не хрипеть громче всех, не выделяться и не фальшивить, когда проснувшийся бронхит совсем уж с невероятной силой хватал за горло. Ночью он тоже давал о себе знать, но по утрам его хватка становилась поистине мертвой. При обходе врач Светлана Витальевна ничего по этому поводу не сказала, она лишь загадочно склонила красивую голову с лицом Сикстинской мадонны на бок, видно, мотала на ус и думала, какие еще новые антибиотики и в каком количестве мне прописать. Что именно она там напишет, и какое снадобье будет выводить мой организм из поминутного состояния грогги, оставалось тайной за семью печатями. И не только для меня.
Оставалось только уповать на милость божью и доброе сердце врачующих, которым, я, вроде, ничего плохого в жизни не сделал, а значит, им нет никакого смысла брать грех на душу и становиться душегубами. Неистребимую веру в добро, справедливость и благоразумие тоже давайте считать отличительной чертой нравов русских, как и лукавство ума, подумал я, и завязал узелок, чтобы не забыть сказать об этом Гоге, который лежал рядом и все еще переживал насчет украденного кипятильника. А когда сказал, убедился, что он согласен со мной на сто процентов. Хмурый и захворавший еще больше в результате окаянной пропажи Гога несколько ободрился и принял задумчивое выражение лица, на котором отразилась напряженная работа мысли. Через минуту, шевельнув иосиф-виссарионовскими усами, он одобрительно кивнул и медленно произнес:
- Испокон веку спрашивать об этом в наших заведениях считается неприличным. Это все равно, что перечить католикосу, наставляющему заблудшую овцу на путь истинный.
Мне пришлось еще раз ахнуть и удивиться невероятной глубине философского мышления нашего большого кавказского друга. В самом деле, какая разница, что и зачем дают тебе врачи. Нам знать об этом совершенно не обязательно. Да и вредно, если разобраться. Так, чего доброго, скоро и отчет у них будем требовать после каждой накачки. Куда это годиться! В общем, не твое дело. Твое дело – доверять, а не проверять. Но с такой постановкой вопроса в корне был не согласен Федя. Он сразу взъерошился, как испуганный кот. и пошел в атаку:
- Чего это они нас пичкают всякой хренью, от которой ни желудок не варит, ни член не стоит. И не добьешься толку, какую отраву дают. Одно лечат, другое калечат.
Конечно, сказать такое в лицо доктору никто бы не осмелился. Нормальному пациенту, если он в здравом уме и ясной памяти, такое не придет в голову. Мы все понимали, любая попытка выразить недовольство тем, как тебя лечат, или условиями содержания чревата ответными мерами и рассматривается как черная неблагодарность. Это в лучшем случае. А в худшем – как проявление крайней наглости и бунтарских настроений, за что можно схлопотать строгача и досрочную выписку. Не зря при поступлении в стационар мы подписывали кучу бумаг, соглашаясь на всё и обещая вести себя хорошо, не буянить, не нарушать общественный порядок, не жаловаться, не требовать, не просить…
И надо признать, основной состав вел себя в этом плане очень достойно. Более того, при каждом удобном случае мы старались демонстрировать кротость и смирение, возносить хвалу и благодарность всем подряд, как благодарят артисты или спортсмены, когда им вручают награду, подносят микрофон ко рту и просят сказать пару слов. Мы даже льстили уборщицам и заискивали перед охранником Гацелюком. Я лично старался не попадаться ему на глаза, потому что не умею этого делать и полагаю, дедушка Крылов был прав: лесть гнусна, вредна. При каждом появлении цербера в черной униформе у меня возникало неодолимое желание сжаться до размеров колибри и остаться незамеченным. Я не выдерживал его строгого, уничтожающего взгляда. Казалось, он инстинктивно чует во мне оппозиционера своей абсолютной власти и готов стереть в порошок не только как нарушителя дисциплины, но и как идеологического противника или классового врага.
Федя в этом плане ничем не отличался от остальных, он лучше нас знал местные порядки, считался образцово-показательным и, разумеется, не стал бы подписывать себе приговор. Бунтовал он втихую, когда никого в белых халатах или черной робе поблизости не было. А были мы – его верный друзья и прилежные ученики. Нам он и изливал душу охотно, жалуясь без всякой опаски на превратности злодейки судьбы и проделки бесплатной медицины, которая, по его мнению стала распутной девкой капитализма, или, как теперь говорят, составной частью либеральной экономики и свободного рынка.
- Не зря то, что раньше на Руси называли богоугодными заведениями, теперь называют центрами по предоставлению медицинских услуг, -сетовал он.
Несмотря на все звания и заслуги, ему тоже не докладывали, что колют и что дают глотать. Я тоже не имел понятия, на каких антибиотиках мы сидим. Узнать наименования препаратов, действительно, было невозможно. Единственный раз, когда я проявил инициативу и обратился к сестре Вале с казалось бы невинным вопросом насчет таблеток, которые она положила мне на тумбочку, закончился конфузом. Вечно чем-то недовольная и несчастная в личной жизни Валя тут вдруг оскорбилась до глубины души и, уходя в коридор, взорвалась нецензурной бранью. Мне стало не по себе. Была она ростом выше среднего, с косой саженью в плечах и грудью, начинающейся от подбородка. С тех пор я почитаю за благо держать язык за зубами, не задавать лишних вопросов, дабы не травмировать нервный медперсонал и не подвергать сомнению его квалификацию.
Но запретный плод, как известно, не дает покоя, любопытство и тяга к знанию, особенно в области, что впрыскивают и что заставляют глотать, все больше вызывали у меня нездоровый интерес и обретали форму навязчивой идеи по мере того, как я убеждался в сомнительности назначенной терапии. На второй день я с удивлением обнаружил, что ноги у меня перестают слушаться, а перед глазами то и дело возникают картины, мало чем отличающиеся от черного квадрата Малевича. Сестра, которая только что всадила в меня большую порцию какого-то раствора, едва успела схватить мою руку, чтоб я не упал. Каково же было мое изумление, когда она призналась, что делает мне уколы, понижающие давление. Сделала три, осталось еще столько же.
- Извините, а зачем вы это делаете, - спросил я, потеряв осторожность. - Я всегда был гипотоником. У меня по жизни низкое давление. А если б коньки отбросил?
Сестра заглянула в журнал, переспросила еще раз мою фамилию, имя-отчество и громко, наверное, чтоб все слышали, прокричала:
- Все правильно, идите ложитесь и не умничайте. Следующий, Цыбулькин, на укол!
Итак, от семи до восьми кашляли все, хотел сказать – от мала до велика, и это выражение могло бы стать неуместным, если б речь шла о чем-нибудь другом, а не о возрасте. Потому что не по жалкому виду, а по кондиции и габаритам мы все были разные – миниатюрные старушки от горшка два вершка на одном фланге, кстати, отделение делилось на две половины – мужскую и женскую. И такие верзилы, как, например, механик Гаврилов из палаты «люкс». Насколько мне известно, пару лет назад он отравился угарным газом при пожаре на нефтеперегонном заводе в Капотне, где работает до сих пор, но уже не в должности механика, а инспектора службы безопасности, то есть надзирателя. Судя по всему, новая должность ему нравится больше, да и внешне он ей больше соответствует.
В истории его болезни значилось - химический ожог верхних дыхательных путей, а в журнале учета он проходил по графе «вип», то есть «очень важная персона». В отдельную двухместную палату, где имелся небольшой телевизор и радиоприемник, селили не кого попало, а только избранных. За особые заслуги или за особую плату. За какие именно и почём это удовольствие, я не интересовался. Но бросалось в глаза, что обитателей этих покоев отличала от простых смертных некая особая стать, довольно грубые манеры и вызывающее поведение в быту. Они явно относили себя к другой весовой категории, а такие устарелые понятия, как равенство и братство, считали утопической химерой, позорным клеймом социализма и пережитком индустриального века.
Наглядная агитация социального неравенства и имущественного расслоения, завоеванного в боях с партийными льготами и привилегиями. Говорят, вы хотели права на бесправие, извольте. По себе знаю, насколько это приятно ощущать себя избранным, той важной особой, которой позволено больше, чем другим. Ну, хоть немного, хоть в чем-нибудь, но обязательно ступенью выше на лестнице эволюционного развития. Что ни говори, а номенклатура, скажу я вам, - отличная штука. Отличная от других, конечно. И знайте, если кто-то начинает борьбу с привилегиями, он сам наверняка облизывается, как тот же шкодливый кот, и мечтает лишь о том, чтобы и на него, раба божия снизошла номенклатурная благодать.
Судя по внешним приметам, механик Гаврилов относился к первой лиге, то есть его принимали «по заслугам». Вполне легальная форма оказания услуг по иному разряду: за него хлопотала нефтяная компания, возмещавшая таким образом моральный и материальный ущерб при пожаре. А его напарник, хозяин еще одной койки – ко второй, то есть за отдельную плату из личных средств. Тоже нормально, если можешь оплатить более комфортные условия и скрасить досуг, почему бы и нет. Ходил он в модном спортивном костюме, носил красную рубаху и сверкал по кафелю пятками в белых носках. Пахло от него всегда дешевым парфюмом и немытым телом. Как он этого добивался, ума не приложу, но сей купажно-смердящий запах и щегольские манеры заметно выделяли его из общей плебейской массы.
Оба они никогда по собственной воле не вступали в чужой разговор и не отвечали на вопросы назойливых прохожих. Видно, не позволяло воспитание. Я ни разу не видел, чтобы кто-то из них слушал или беседовал с жильцами обычных, многоместных палат. И у меня при встрече с ними не возникало желания спросить, как дела или какие новости? Даже нейтральное «хорошая погода, не так ли» отказывался произнести мой, в общем-то, гибкий язык, когда я встречал геркулесову фигуру механика у стола с горячим чаем или в узком тамбуре перед дверью с надписью «Туалет». Иногда мне казалось, что оба они не только глухонемые, но и незрячие, потому что никого вокруг не замечали, а двигались напролом сквозь толпу хилых любителей короткого променада. Нелюдимый Гаврилов, правда, выходил наружу крайне редко. Он больше сидел на печи у себя в каморке, а этот, в красной рубашке и белых носках, только и делал, что шмыгал туда-сюда, как заводной челнок.
- Ништяк, Толян, мы им хавальник навесим, не бзди, - посылал он зычным голосом в мобильник непечатные фразы, шевеля одной рукой блютус в ухе и почесывая задницу другой.
Интересно, чем бы закончился этот монолог, привлекший особое внимание публики, переставшей даже кашлять, если бы не внезапное озарение, осветившее темное царство нашей обители от края до края. В тот самый момент, когда напарник Гаврилова готов был послать в эфир очередную дозу непотребщины, железная дверь распахнулась, и в коридор ударил солнечный луч, влетела стая юных жизнерадостных птенцов с детскими лицами и умными глазами. Словно по мановению волшебной палочки, все взоры устремились в их сторону, всё замерло и преобразилось в одночасье.
Каюсь, моих талантов не хватит, чтобы выразить столь чудное мгновенье. Остается лишь, как обычно, звать на помощь классику. Ну, это нечто вроде появления Наташи Ростовой на именинах графини, о чем мы писали в школьных сочинениях, некоего подобия благой вести, ниспосланной звездой Вифлеема, если еще высокопарнее. Или, если на то пошло, библейского явления Христа народу. Мрак отступил, волнение улеглось, в душе настало пробужденье. Казалось сами ангелы слетели с небес и озарили мир светом любви, надежды, тихой славы. Молодость и старость, красота и убожество, здоровье и дряхлость, атласная кожа и печеное яблоко, изящество и немощь – две стороны одной медали под названием жизнь. Грустно все это, господа.
Контраст с окружающей средой был настолько велик, что юные дарования казались посланцами неземных цивилизаций, феями, эльфами, ангелами, представителями других миров, кем угодно, только не будущими тружениками стетоскопа и ланцета. Группу студентов института им. Сеченова вел седовласый профессор Борис Петрович. Мы оказались почти тёзки, почти ровесники и к тому же людьми аналогичных профессий. Было время, я тоже трудился на ниве просвещения, вел мастер-класс «Особенности работы собственного корреспондента центральной газеты за рубежом» для студентов факультета журналистики на Моховой. В общем, оба сеяли разумное, доброе, вечное. У Бориса Петровича в корпусе на Шкулёва, рядом с лифтом на седьмом этаже была своя аудитория, где он читал курс медицинской грамоты и принимал зачеты.
Студенты приходили сюда чуть не каждый день по утрам и грызли гранит наук, используя наглядные пособия в виде полумертвых и живых скелетов, то есть нас грешных. Здравствуй, племя молодое, незнакомое и неопытное. Молва о добром волшебнике давно уже вышла за пределы студенческой аудитории и распространилась по всем этажам главного корпуса. Обслуживающий персонал отзывался о нём с большим уважением, как о светиле. Улучив минутку, я зашел к нему с тайной надеждой узнать то, чего не мог добиться от врачей, несмотря на все мои попытки. Зашел, чтобы завязать разговор, а еще лучше - знакомство:
- Можно, профессор, я к вам и вот по какому делу. Не знаю, как жить дальше. Христом богом прошу, подскажите, как избавиться от этой окаянной напасти. Что делать?
Его ответ поразил меня своей нехитрой мудреностью и заставил вспомнить оракула Божественной бутылки, к которому гениальный доктор медицины мэтр Франсуа Рабле отправил своих любимых героев - Пантагрюэля и Панурга узнать, в чем мудрость жизни.
- Пей чистую воду, ешь хорошие продукты, дыши свежим воздухом, делай влажную уборку, не психуй, живи в ладу с собой – вот и всё. Остальное ерунда, - сказал он, блеснув очками и выходя из-за стола.
Озадаченный в конец, я уж испугался, что разговора не получится, и аудиенция закончилась, не начавшись. Я переминался с ноги на ногу, как студент, не знающий ответа, и лихорадочно соображал, как еще подъехать к гуру современной пульмонологии. В самом деле, чего тут непонятного, всё ясно – ешь, пей, дыши… Но червь сомнения глодал мою душу. С одной стороны, его ценные указания я принимал за истину и готов был следовать им, как фанатик религиозной догме. В своей первозданной чистоте и целомудрии они, казалось, были безупречны. Но, честно говоря, их очевидная лапидарность слегка пугала меня и настораживала. Я и раньше не любил скороспелых и простых решений, а тут снова почувствовал себя, как на приеме у районного терапевта. Это не правда, что, все гениальное просто, учил я своих подопечных. Настоящие открытия даются большим напряжением сил и энергии. Бывает, конечно, наоборот. Бывают исключения, которые лишь подтверждают общее правило насчет рыбки из пруда. Вполне возможно, рассуждал я, что в данном случае мы имеем дело с той самой простотой, о которой не скажешь - хуже воровства. О пользе данных советов писали еще в своих целебниках древние чернокнижники и знахари.
Во мне снова стали бороться два начала – природная любознательность и врожденная деликатность. Я хотел спросить о чем-то важном, но боялся обидеть ученого мужа неудобным вопросом. Так уж заведено, мы благоговеем перед врачами, их авторитет покоится на нашем страхе, невежестве и беспредельном доверии. О, горе тому, кто в этой вере не тверд. Говорят, одна беседа с умным врачом, одно доброе слово, слетевшее с его уст, излечивают даже очень опасный недуг. Мне жаль тех, кто поет: если я заболею, к врачам обращаться не стану. Профессор уже собрался уходить и гремел ключами. Казалось, ничто уже его не удержит. Но, как говорят, не было бы счастья... Тут меня снова ухватил жуткий спазм, и я стал утробно кашлять, показывая всем видом, что мне плохо.
- Профессор, что это? – только и мог я прохрипеть сквозь слезы.
Трудно сказать, что больше его тронуло – актуальность возникшей темы или мой жалкий вид, но поставленный вопрос неожиданно растопил его сердце. Глаза загорелись, указательный палец пошел вверх, он тихо крякнул, словно тенор перед исполнением оперной арии, и начал исполнять. Видно было, это его конёк, любимая песня. Кстати, его диссертация, если я ничего не путаю, называлась так: «Клиническое и фармакологическое исследование антибактериальной терапии внебольничной пневмонии у госпитализированных больных». В ней он подхватывает и развивает гипотезу, будто кашель являлся первым языком невербального общения живых существ. Одни ученые говорят, что на пути эволюционного развития кашель сыграл очень важную роль. Другие идут еще дальше и благодарят природу за то, что она наградила нас хорошим речевым аппаратом на самой ранней стадии.
- В доисторическую эпоху, - сказал Борис Петрович, - когда люди еще не умели говорить, они таким образом выражали свои эмоции, обменивались новостями, беседовали и передавали друг другу нужную информацию.
И сегодня это якобы умеют делать некоторые представители животного мира, такие, например, как волки, крысы, лисы, медведи гризли или росомахи.
– Я уж не говорю о хорьках, гекконах токи, ящерицах, лошадях, большом отряде парнокопытных и прочих тварях. Небось, сами слышали, коль родом из деревни...
- Нет, не слышал. Спасибо, профессор, если б не вы, так бы и остался несведущ. Но, извините, лошадь, по-моему, фыркает, а не кашляет.
- Фырканье, хрюканье, какая разница, это одно и то же. И заметьте, не всякий кашель является признаком серьезной хвори. Еще неизвестно, что у вас. В девяноста случаях из ста точный диагноз в пульмонологии невозможен.
- Точно, - согласился я, - невозможен. Вот и мне никто еще толком не сказал, что со мной и когда я поправлюсь.
- Или вот наш коллега, изобретатель стетоскопа Рене Теофиль Мари Гиацинт Лаэннек, - продолжал доктор. - Он лечил Наполеона и всю французскую знать. В своем трактате «О распознавании заболеваний легких, посредством пальпации, перкуссии и аускультации» он писал именно об этом. Не читали?
- Нет, - признался я к своему стыду и тут же заметил, что некоторые граждане кашляют без всякой уважительной причины.
Кто из нас, людей старшего поколения не помнит трансляцию волнующих минут ожидания из зала Большого театра, когда занавес еще опущен, публика в нетерпении, а микрофон включен и из разных углов только и слышно – кхе-кхе, кха-кха… Или Дворец съездов в ожидании выхода членов Политбюро и отчетного доклада Генерального секретаря ЦК КПСС. Тоже все почему-то кашляют.
- Вот видите, - оживился добродушный медикус, - а я вам что говорю. Но в данном случае речь идет о нервном кашле. Если у вас нет патологии верхних дыхательных путей, то нейрогенный синдром развивается на фоне психического напряжения.
Он, этот синдром, видите ли, обостряется в период стресса, ожидания какого-либо тревожного момента, проблем на работе, скандалов в семье, переживаний по поводу болезни родного человека, нестабильного материального положения, физической усталости… Получалось, что все мы живем в условиях постоянной опасности. Все, что перечислил доктор, может в любой момент нанести страшный удар по организму, и что тогда, не дыши? А если учесть, что наша жизнь лишь на пять процентов состоит из маленьких радостей, а в остальном – из больших неприятностей, то шансы на удачу становятся совсем мизерными.
О смерти, конечно, думать надо, но думать о том, что тебя на каждом шагу подстерегает угроза лишиться здоровья из-за каких-то душевных волнений и мелочных переживаний, это – не по мне. Извините, профессор, я так не умею, и вечный бой, покой нам только снится… На этом месте доклада я загрустил совсем, потому что, во-первых, упало давление, а во-вторых, ничего не усваивал из того, что он мне говорит. Мой рассудок отказывался принимать столь шокирующую информацию на веру, и я уж стал жалеть, что затеял весь этот сыр-бор. Усвоил лишь одно - блажен тот, кто не кашляет, тепло ему на свете. Но профессор уже впал в экстаз и остановить его было нельзя. Еще немного, подумал я, и он начнет стулья ломать.
- Мой друг из Германии, основатель института дыхательных путей в Висбадене приват-доцент Кай-Михаэль Беех, - вспомнил он некстати, - говорит, что кашель есть ничто иное, как безусловная реакция нервной системы на внешние раздражители.
И далее, источником нервного кашля может стать всё, что угодно - шум, духота в зале, назойливость партнера, малоподвижный образ жизни, низкие физические нагрузки, дурные помыслы, слабость мышц и т. д. Немец сожалеет, что у него в Германии таким образом ежегодно заболевают около миллиона человек. Четвертая их часть попадает в больницы, а восемь процентов умирает, не дождавшись нужной помощи, так как медицина в таких ситуациях оказывается бессильна. Пневмония занимает шестое место среди главных причин неестественной убыли населения ФРГ, а по данным ВОЗ, из-за воспаления легких и поражения дыхательных путей умирает больше всего жителей планеты Земля. То есть в мировом масштабе смертность от этих болезней находится на первом месте.
- Вот-вот, если можно, с этого места будьте любезны подробнее, - сказал я, заметив, что интерес к теме становится обоюдным.
Дело в том, что у меня в Висбадене тоже имелись знакомые. С некоторыми я водил дружбу и хаживал в казино «Достоевский», где когда-то Фёдор Михайлович чуть не остался без штанов, просадив все свои и чужие деньги. Один из них – немецкий невролог и психиатр иранского происхождения Носсрат Пезешкиан. Сейчас его уже нет в живых, но в середине нулевых он был весьма уважаем у немецкой публики, восторгавшейся чудесами и кунстштюками его так называемой позитивной психотерапии. Он, в частности, уверял, что слова могут оказывать магическое и, что немаловажно, - разрушительное действие на наш организм. То есть грубая, ругательная или, как еще говорят филологи, экспрессивная лексика, влетая в одно ухо и вылетая из другого, программирует такие болезни и недуги, которые уже не исцелят никакие лекарства.
Когда я ездил в Висбаден, мое начальство обязательно ставило передо мной задачу взять для газеты интервью у модного тогда ученого, с которым я познакомился на одном из приемов в Бонне, где ему вручали Кавалерский крест за заслуги в области медицины. Его называли «вторым Фрейдом», «королем психотерапии», «инженером заблудших душ»... Его Висбаденский опросник, где дается методика по определению причин семейных и общественных конфликтов, был настольной книгой тогдашних психологов, социологов, терапевтов и огромного числа молодых супружеских пар. Опросник перевели на русский язык, по нему до сих пор учат студентов на факультетах психоаналитики.
Но нас с доктором сблизило не это, а возросший по ходу дела профессиональный интерес к той самой непечатной лексике, которая наносит непоправимый вред нашему здоровью. Иранский немец рассказал мне, как на духу, что не сам пришел к этой, казалось бы, нелепой мысли, а взял ее из трудов своих далеких пращуров – знаменитых лекарей времён Дария I и иных правителей династии Ахеменидов. А также из наследия гениального Абу Али Ибн Сины – Авиценны, который занимался аналогичной практикой в Бухаре, будучи придворным врачом саманидских эмиров и дайлемитских султанов. Задолго до марксистов он пришел к выводу, что идеи становятся материальной силой, когда овладевают массами, что злые языки страшнее пистолета, а иное грубое слово ранит больнее кинжала из дамасской стали.
На этом фундаменте, собственно, и возвел свою империю Пезешкиан, классифицируя немецкую речь по силе ее негативного воздействия на психику слабонервного обывателя.
Признаться, я был не особенно силен в тонкостях немецкого сквернословия, мой запас ограничивался небольшим набором слов типа - zum Teufel, verdammte Scheisse, Pustekuchen, scheissegal, Arschloch, leck mich am Arsch, fick dich ins Knie, du gehst mir auf die Eier… usw, застрявших в памяти со студенческих лет.
Давать им точный перевод не имеет смысла, поскольку все они, в общем-то, об одном и том же – о заднице и дерьме. Немцы, должен вам сказать, большие поклонники пятой точки и души в ней не чают. Изображение мясистых чресел, как мужских, так и женских, вы обязательно найдете чуть не на каждой странице любого глянцевого журнала, в рекламе женского белья и постельных принадлежностей, на пляже, уличном плакате, призывающем беречь и уважать европейские ценности, крепить национальное единство и политику мульти-культи. Я уже не говорю о районе Санкт-Паули с его Греховной милей на Рипербане в Гамбурге или о крупнейшем в Европе театре-ревю Фридрихштадтпаласт на самой длинной столичной улице – Фридрихштрассе.
Настоящие германцы, утверждают авторы исторических хроник, испокон веку с любовью и почтением относились к женской фигуре, имеющей форму виолончели или песочных часов. В давние времена, как, впрочем, и теперь широкие бедра считаются редким даром природы, а узкие – большим недостатком и уродством, как если бы вместо пышных ягодиц у нее была заячья губа, бельмо на глазу или нога сорок пятого размера. Кстати, по-немецки это называется кратко и нежно – Ро. Не правда ли, звучит как восторг, радостный вопль или смачный поцелуй. Отсюда, наверное, говорил мне один ценитель женской красоты и массовой культуры в Берлинской картинной галерее, и пошла поп-музыка, поп-арт, поп-звезды, поп-искусство, поп-рок, поп-группа, поп-тв, поп-дива, поп-сокет, попкорн и другая попса. Не знаю, сказал я. Если так, то непонятно, откуда в немецкой речи столько негативизма по отношению к данной части тела.
В этом плане русская речь, на мой взгляд, в гораздо меньшей степени подвержена влиянию «заднего фасада» на мировоззрение, привычки и запросы граждан. Она куда более изящна и разнообразна, чем немецкая или, скажем, французская, где тоже много сравнений с попой и отходами человеческой деятельности. Лично я кроме таких довольно распространенных в народе выражений, как «хитрожопый» или «черножопый», что в принципе, как я понимаю, одно и то же, ничего на эту тему добавить не мог. Ну, не люблю это гнусное слово с малых лет, не знаю почему, никогда не использую его в прямой речи. Ухо режет, язык не поворачивается.
А если и использую, то лишь мысленно и в отдельных ситуациях, когда, например, тебя на дороге обгоняет какой-нибудь придурок с тонированными задними стеклами и становится впереди, словно темная китайская штора, загораживая простор и видимость. Да еще сбросит ход, покажет стопы, издевается, наверное, за то, что не пропустил его раньше. И так долгие километры, что там впереди, ничего не видно, перед глазами один и тот же черный зад. Вот тогда вполне естественно и непроизвольно, как-то само собой и приходит на ум знакомое словцо. Да, вспомнил, есть еще одно выражение из этого ряда – «жополиз». Тоже ненавижу и предпочитаю ему другой синоним – «популизм», который, чтобы было ясно, о чем идет речь, надо произносить в два приема. Желательно с придыханием и небольшой остановкой на середине для пущей экспрессивности.
На эти особенности богатого и могучего русского языка обратил внимание и мой висбаденский друг, когда я по его просьбе начал цитировать наших мастеров непечатного слова в других сферах общения. И чем больше приводил примеров устного народного творчества, тем в больший восторг он приходил от услышанного в немецком переводе и даже заносил некоторые ядрёные места в свой блокнот. Извинившись за столь нудное и долгое лирическое отступление, я спросил Бориса Петровича:
- Как вы думаете, такое бывает? А если да, то что делать о нецензурной лексикой? Выходит, она не только оскверняет наши уста, но и ранит тело.
- О твоем друге из Висбадена мы слышали, - перешел он вдруг на «ты». – И его метод лишь подтверждает мою теорию.
Я уж подумал, что он мне предлагает брудершафт. И судя по многозначительной паузе, хозяин кабинета, наверное, был готов сделать решительный шаг к желанному панибратству и ментальной близости, но вместо этого еще больше выпучил глаза и стал подгонять метод Пезешкиана под себя. Органическая речь, видите ли, состоящая из забористых словечек и крепких выражений, влияет на здоровья человека не менее пагубно, чем отравленная ядовитыми газами атмосфера и грязная окружающая среда. И в первую очередь она поражает органы дыхания, поскольку именно они оказываются ближе всего к зоне действия отрицательной энергии, исходящей от речевого аппарата.
- Такие обороты, как, например, «полное ничтожество», «охренеть можно», «штабная крыса», «суки рваные», «хрен моржовый», «овца паршивая», «пес шелудивый», «волки позорные», «едрёна вошь», «змея подколодная», - говорил он, - вызывают астму. Их относят к разряду «себе подобных».
Сам я уважаю экспрессивную лексику, часто ее использую в разговоре и дискуссиях. Как говорится, ради красного словца не пожалеешь и отца. Она, и в самом деле, порой украшает нашу жизнь, разнообразит серые будни, облагораживает или огрубляет манеры. Но в данном случае от этого оглушительного залпа нелицеприятной брани мне стало как-то не по себе. Про астму ничего определенного сказать я не мог, хотя профессор ждал от меня экспертного подтверждения своей новой теории. Я, конечно, кашлянул, в горле запершило, как это обычно бывает в минуты нечаянного волнения. Не более того. Но куда сильнее ощутил, что портится настроение, сжимаются кулаки и нарастает желание схватить кого-нибудь за горло. Слава богу, поблизости никого не оказалось, кроме источника этой брани. А он, между тем, только входил в лексический экстаз и вдохновенно продолжал:
- А такие, как «моча в голову ударила», «дерьмо собачье», «сыт по горло», «дохлый номер», «всю плешь переел», «с души воротит», «опротивело», «мне плевать», «чихать хотел», «бредовые идеи», «на шею сели», «морочить голову», «пудрить мозги», «серпом по яйцам», «попортить шерсть» и проч. – бронхит. Их называют «условно заразительными».
Профессор и дальше с удовольствием извлекал их из своей памяти крылатые слова и выражения, занося их в тот или иной реестр как возбудителей опасных болезней. К определенному моменту я почувствовал, что у меня где-то внутри скопилось уже взрывоопасное количество праведного гнева и агрессивной энергии, которая требует непременного выхода, словно грозовая туча перед ударом молнии. Но заземлиться и избавиться от неожиданно возникшего заряда лишнего электричества было негде.
- Вот вы, я вижу, человек не очень впечатлительный, - заметил Борис Петрович, - и то испытываете некий дискомфорт, не так ли.
Ничего не оставалось, как согласиться. Действительно, легкое чувство тошноты подкатывало к горлу, захотелось самому что-нибудь сказать из этого ряда, но кроме обычного «…твою мать» язык не поворачивался. Думаю, аналогичные эмоции испытывают люди, когда читают тексты в рецептурных справочниках, эпикризы врачей или заключения патологоанатомов о причинах смерти. Понять что-либо невозможно.
- Выходит, слова у нас не те. А разве не вы, медики, подаете дурной пример, употребляя иногда такие словечки, что упаси господь.
- Да бывает такое, иначе не скажешь, на то она и медицина. Вот, например, слово - гиппопотомомонстросесквиппедалиофобия. Что это такое? А-а, не знаете, так я вам расскажу
И стал рассказывать. Оказывается, этим мудреным термином в науке называют состояние, когда человек испытывает тревогу перед тем, как произнести вслух какое-нибудь длинное слово. В этот момент он начинает заикаться, говорить несвязно, а иногда доходит до того, что падает в обморок. Но это в крайнем случае. Чаще всего дело кончается тем, что повышается давление, расширяются зрачки, руки-ноги начинают трястись, на лбу высыпает испарина.
- Тяжелый случай, - подвел итог Борис Петрович. - Ни гипноз, ни аутотренинг не помогают. Но это не всё. Когда мы говорим о кашле как о средстве массовой информации, надо учитывать и тембр, мелодию звучания.
Так, лающий кашель указывает на отёк гортани, а значит, является сигналом тревоги. Кашель со стридором может быть связан с наличием инородного тела. Коклюшный реприз наводит на мысль о смене погоды. Стаккатный или дробный кашель может быть следствием инфекции хламидии трахоматис. Психогенический, типа гудящего звука, похожий на звук канадской казарки, усиливается при работе в офисе и на уроках в школе. Хронический указывает на иммунодефицит и врожденные пороки. Бывает еще надрывный, острый, затяжной, подостный, осторожный, сиплый, звонкий, приглушенный, сухой, влажный и беззвучный кашель. По времени суток различают утренний, вечерний, ночной, а также кашель при умывании.
Это немногое из того, что я успел запомнить. На большее меня не хватило. Я поблагодарил профессора за науку и внимание к моей скромной персоне, откланялся и пошел лечь на койку, чтобы спокойно переварить то, что осталось в голове. Действительно, думал я, по Бееху вроде поучается, что источником нервного кашля может стать всё, что угодно - шум, духота в зале, назойливость партнера, малоподвижный образ жизни, низкие физические нагрузки, дурные помыслы, слабость мышц и т. д. Но с другой стороны криминалисты отмечают, что в то же самое время этот источник дает человеку с недобрыми мыслями широкие возможности для обмана доверчивых граждан и партнеров по карточной игре.
Случаи надувательства широко известны и описаны во многих авантюрных романах, когда с помощью легкого покашливания мошенники очищали карманы наивных игроков. Не зря в некоторых казино и игорных домах Монте-Карло или Лас Вегаса не пускают на порог тех, кто невзначай крякает или покашливает. История хранит случай майора британской армии Чарльза Ингрэма, который в сентябре 2001 г. получил условный тюремный срок вместе со своей женой Дианой за то, что обманным путем выиграл 1 миллион фунтов стерлингов, участвуя в игре «Who Wants to Be a Millionaire?». Служба безопасности доказала, что Ингрэм жульничал, используя подсказки из зала, где сидел его друг Уитток и кашлял, когда звучал правильный вариант ответа. Говорят, в игорных домах Европы и Америки, а также на британском канале ITV, где по традиции идет популярное шоу и собираются желающие стать миллионером, теперь установлены детекторы, способные определить, кто кашляет по-настоящему, а кто притворяется.
Из всего, что я прочитал и услышал за эти неполных два дня, крепко усвоил лишь то, что пути избавления от хронического кашля также, как и пути господни, неисповедимы. Никто мне не сказал, когда он кончится, и кончится ли вообще. Даже уважаемый профессор. Но не надо отчаиваться. Современная наука, говорил он, имеет в своем распоряжении эффективное и безотказное оружие против этой напасти - антибиотики. Они гарантированно уничтожат любой микроб, очистят бронхи, дыхательные пути от мокроты и других инородных тел. Правда, заодно убьют и такие полезные бактерии, как энтерококки, кишечная палочка, а также бифидобактерии и лактобактерии, что способствуют хорошему пищеварению и укрепляют иммунитет. Но это уже - побочное явление, неизбежные потери. Как говорится, лес рубят - щепки летят.
Человечество будет вечно благодарно шотландцу Александру Флемингу, открывшему в 1928 году первый в мире антибиотик – пенициллин, за что и получил в 1945 году Нобелевскую премию в области физиологии и медицины. Газеты писали, что для освобождения Европы от фашизма он сделал больше целых дивизий. В 1999 году журнал «Тайм» назвал Флеминга «человеком года» и одним из ста самых влиятельных людей ХХ века. Если бы не он, население земли было бы не 7 миллиардов, как сейчас, а раза в два меньше. Его открытие помогло спасти миллионы жизней, стало главным лекарством, которое пользуется и по сей день наивысшим спросом у землян. Помните, в сериале «Остаться в живых» главный герой, доктор по имени Джек велел своим друзьям искать среди обломков самолета и уцелевшего багажа все, что кончается на «ин» - эритромицин, цефалексин, эуфилин, левофлоксацин, стрептомицин… Одним словом - антибиотики.
Историю о том, как Флеминг случайно увидел, что в одной из чашек исчезли стафилококки – микробы, вызывающие нагноение, - потому что там осталось немного плесени, знает каждый школьник. Я не мог удержаться, чтобы еще раз не вспомнить об этом историческом событии при обмене мнениями с моим друзьями по больнице. Но справедливости ради, отметил, что упоминания об использовании плесени в лечебных целях встречаются у того же Авиценны, трудах швейцарского лекаря Парацельса и других целителей средневековья. Индейцы в Боливии вам расскажут, как их древние предки - инки лечили плесенью раны, полученные в боях и на охоте. Но первое научное описание чудесного действия так называемой «зеленой плесени» сделали в 70-х годах 19 века русские ученые – Вячеслав Манассеин и Алексей Полотебнов. Первый был основателем журнала «Врач», второго называли «дедушкой русской дерматологии», любимым учеником профессора С. П. Боткина.
Федя, Евгений и Митрич с большим интересом заслушали мой короткий доклад по этому вопросу, отметили заслуги отечественных ученых и пожелали узнать, что было дальше. Особенно напрягся Федя, которого мы, учитывая его заслуги перед наукой, уже записали в музейные экспонаты. А далее история гласит, что в 1896 г. итальянский врач Бартоломео Гозио, изучая причины загнивания риса, вывел формулу антибиотика, схожего с пенициллином. Год спустя, француз Эрнест Дюшен заметил, что арабы в Северной Африке соскребают плесень с мокрых сёдел и мажут ею раны лошадей. В 1913 г. американские ученые Карл Альсберг и Отис Фишер Блек впервые добыли из плесневых грибов некий фермент, обладающий антибактериальными свойствами.
И все-таки пальма первенства осталась за Флемингом. В сквере перед ареной для корриды Плаза де Торос де Лас-Вентас в Мадриде ему установлен оригинальный памятник. Перед его мраморным бюстом, сняв шляпу, стоит благодарный тореадор, отдавая дань уважения великому маэстро. В Праге есть площадь с названием Флемингово Наместье, в Голландии вывели сорт пионов, его изображение красуется на новой купюре 5 фунтов стерлингов. В госпитале Святой Марии в Лондоне, где он работал, открыт музей. В его честь назван Имперский колледж в Саут-Кенсингтоне, один из корпусов Вестминстерского университета, его имя, навеки занесено в книгу великих членов масонской ложи «Св. Мария», за ним навечно осталось звание первого диакона Объединенной великой ложи Англии.
В России тоже есть памятник, но не самому Флемингу, а его любимому детищу. Наум Моисеевич, живущий на улице Миклухо-Маклая, что юго-западе Москвы, сказал, что знает, о чем речь. Рядом с его домом, у главного входа в Институт биоорганической химии им. академиков М. М. Шемякина и Ю. А. Овчинникова, стоит монумент валиномицину. Чем этот антибиотик отличается от других, мало кто знает, но память о нем увековечили в виде непонятной скульптуры - то ли эмблемы НАТО с ее компасной розой ветров, то ли масонского креста в круге первом. Но это не всё. В городе Задонск Липецкой области имеется скульптура в честь пенициллина. Во дворе ветеринарной лечебницы на крестообразном постаменте установлен высокий красно-синий столб, по которому лезет головой вниз то ли коричневая змея, то ли червяк. Венчает это высокохудожественное творение белая капсула с антибиотиком.
Что касается нас, невольных ценителей этого зелья, воздающих подобно испанскому тореадору с утра до ночи благодарственные молитвы родоначальнику антибактериальной науки, то мы потребляли его в большом количестве и с удовольствием алкоголика, которому сердобольные друзья на лавочке налили стакан опохмелиться. Нас вполне можно было бы зачислить в ряды наркоманов, поскольку все мы зависели от своевременного приема очередной дозы. Горе тому, кто ее не получит, жизнь может оборваться в любой момент, а в графе «причина смерти» будет указано скорее всего - ХОБЛ, отек легких или удушье. Эта фатальная зависимость от дозированной инъекции, одна, но пламенная страсть не только стягивала нас единой нитью, но и делала необычайно
. Нас так и называли – «бета-лактамники», что на сленге медсестер означало «братья по классу». Должен сказать, что все нам - больным бронихиальной астмой прописывали антибиотики класса макролидов.
Люди общей судьбы и взаимного сострадания, мы с первых минут знакомства становились внимательными и ласковыми друг к другу и безусловно оставались бы таковыми до самого последнего часа. Ценное качество, не так ли. Но довольно редкое для нашего гражданского общества эпохи постмодерна. Как ни жаль. Кто из классиков сказал, жалость унижает человека? Максим Горький или кто до него, и даже пишут школьные сочинения на эту тему. По-моему, все наоборот: именно жалось я бы занес в список главных человеческих добродетелей, объявил знаком морального совершенства, духовной щедрости и нравственной полноценности.
- Но почему-то она, эта жалось, чаще всего является у нас признаком слабости и безволия, достойного общественной хулы и презрения, - сетовал, помню, в разговоре со мной Вячеслав Васильевич, мой сосед по лестничной клетке. - Зато в чести грубая сила и нахрап, чванство и жестокость.
Мы встречались чуть не каждый день у подъезда нашего дома или в магазине «Вишенка», где он покупал банку энергетика и выпивал на ходу, делясь информацией о погоде и здоровье. Он никогда не жаловался на судьбу, но мне казалось, что в его голосе постоянно звучит какая-то неизбывная тоска по доброте и сердечности. Иногда мы ходили гулять в сторону храма Илии Пророка, и там, на лавочке у Архиерейских прудов это свойство его голоса наводило на мысли о духовном. Я невольно заводил речь о том, что этих качеств нам не хватает, и сегодня мы имеем ситуацию, когда жалостливое, нежное отношение человека к человеку большая редкость:
- Его можно наблюдать воочию далеко не каждый день и не на каждом углу. Разве что в компании привокзальных бомжей, убогих и нищих на Ваганьковском кладбище или в стае бездомных собак.
Смерть Вячеслава Васильевича была для меня неожиданностью и большим потрясением. Меня несколько дней не было в Москве, и когда я приехал, сын Павел мне все рассказал. Врачи установили, что он умер от сердечного приступа у себя в квартире на четвертый день после того, как его избили бандиты в нашем дворе за то, что отказался дать им сто рублей на водку. Ему проломили голову, выбили зубы и бросили под забором у детского садика. Там он пролежал около часа, пока его не нашли соседи и не вызвали полицию. Приехавшие менты сказали: сам виноват – напился и полез в драку. Искать бандитов не стали, уголовного дела не завели.
…Ещё говорят, ничто так не сближает, как общая беда, близость катастрофы или пир во время чумы. Это точно. Но больше всего нас – недужных обитателей больничной палаты сближала вера в неведомую силу, дающую избавление от ниспосланных страданий. Это, как у наркоманов или в той песне - я прошу, хоть ненадолго, боль моя, ты покинь меня… И вот, оно свершилось, пришел желанный миг, чудесной неги переливы. Малая доза какого-то снадобья принесла облегчение, дала шанс забыться, поймать кайф, я снова счастлив, молод, к привычкам бытия я чувствую любовь. В общем, хвала тебе, приют лентяев.
Когда Светлана Витальевна вздрогнула, столкнувшись со мной у входа в процедурную, и, видимо, с испугу спросила, как дела, восторгу моему не было предела. Не потому, что хотел поделиться с ней радостью и рассказать, как хорошо идет курс лечения, а потому, что она впервые заговорила со мной не шершавым языком больничного плаката, а тоном заинтересованной женщины. Тут я употребил все свое красноречие, благодарил персонал за доброту и ласку, её лично за явленную заботу, профессионализм и умение. Хотел еще сказать много чего из дежурного репертуара, из того, что накипело, но она уже отвернула свою очаровательную головку с прической Джулии Робертс в сторону и говорила с другим. Остался лишь едва уловимый дурманящий запах Head & Shoulders да тусклый свет ее печальных глаз.
Однако моего восторга от нештатной встречи со Светланой Витальевной и курса лечения не разделяли многие, и в первую очередь старожил этих мест Федя Цыбулькин, который все скулил и жаловаться насчет того, что плохо кормят, одно лечат, другое калечат. Хотелось ему возразить, чтоб не нарушал идиллию, не портил обедню, мол, и так тошно, но в глубине души все мы знали, что он прав. Федя, умудренный долгой жизнью в пульмонологии и многолетним опытом общения с Медстрахом, был наглядным примером нашего светлого будущего. Светлого в прямом смысле. Чем больше человека накачивают антибиотиками, тем больше он похож на египетскую мумию. Кожа на лице стягивается, словно пергамент, вот-вот сползет и оголятся глазницы, руки синеют, фаланги пальцев проступают сквозь кожный покров, как на рентгеновском снимке, а сам ты начинаешь светиться не хуже привидения с острова Кокос. Я уж не говорю о том, что творится у человека в животе, и какая там бушует вьюга. Кто из нас не бегал по коридору в сторону туалета, зажав руками ягодицы.
- Все вы, дети мои, теперь приписаны к нашему столу навеки вечные. Никуда не денетесь, - задумчиво произнес он с угрюмым видом Нострадамуса.
- Ты про какой стол говоришь, - спросил я его, но он не стал отвечать напрямую.
-Угадай!
Это была своего рода игра, детская забава под названием «За кем последнее слово» или «Кто умней». Участвовать в ней мог каждый с одним условием – не ругаться матом. Победителю вручали орден в виде фирменного значка интим магазина Евгения - «Купидон». Она родилась сама собой, когда я, разгадывая сканворды, обратился к обществу с просьбой найти синоним к слову «чудак» из пяти букв. Безучастных не осталось, всем понравилось. И вот теперь мы оживленно стали перебирать столы - обеденные, письменные, рабочие, массажные, операционные, компьютерные, кофейные, чайные, для кухни, для переговоров, раскладные, откидные, стационарные, трансформеры… Но Федя лишь мотал головой и отнекивался, пока Гога, занятый своими загадками, не сказал с большим акцентом:
- Ана-то-мы-ческий.
Все сразу вздрогнули и смолкли, поняв, что Гога попал в самую точку. Желания продолжать веселье и эти интеллектуальные игры уже не осталось. Федя лишь утвердительно крякнул и безмятежно повалился на подушку всхрапнуть, как он говорил, «полчасика». Это значит, скоро его могучий храп будет сотрясать ионизированный воздух и стены шестой палаты, а нам ничего не останется, как вычеркнуть эти час-полтора из личной жизни. И чтобы не дать ему это сделать, я стал задавать новые вопросы, пытаясь отвлечь его от дурных намерений.
- Что ты имеешь в виду, Фёдор?
- А то, - отвечал он, - что рано или поздно антибиотики погубят всех нас. Я читал, это самый опасный и коварный враг человечества, страшней чумы и холеры вместе взятых. Оказывается, всему живому теперь угрожает мутация и вымирание от этих самых пенициллинов, флемоксинов и прочей дряни.
- Постой, постой, ты же сам хочешь, чтоб тебя здесь кололи, ходишь сюда, как на работу. Чего ты тут делаешь, если знаешь, что бронхит таким манером не лечится?
- Да, хожу, а куда деваться. Или так подыхай, или от какой другой палочки. Говорят, антибиотики убивают обычные, в том числе и хорошие бактерии, а на их месте вырастают мутанты. Их ничем не прошибешь.
- Выходит, твой организм давно уже стал пристанищем для штаммов нового типа, разносчиком новой заразы, угрожающей роду человеческому. Не дай бог, конечно, прости господи.
- Хрен ее знает, - тихо молвил он и тяжко вздохнул.
Но мы продолжали обсуждать волнующую всех нас тему и делиться познаниями на этот счет.
- Я тоже знаю, - сказал инспектор пенсионного фонда Митрич. – По долгу службы я изучал сей предмет, так как наши пенсионеры частенько симулируют крайнюю немощь и просят добавки. Так вот, я узнал, когда иммунитет ослаблен, свои, родные бактерии либо пропускают чужие, либо сами лезут куда не следует, например, в легкие. Отсюда и пневмония, как у Евгения.
Наум Моисеевич, ученый муж и бывалый поклонник системы Шелтона сказал, что по его мнению, антибиотики нарушают жизненный цикл организма. Мало того, что они оказывают токсичное воздействие на печень, почки, костный мозг и нервную систему. Они, такие-сякие еще угнетают иммунную систему, лишают ее способности противостоять инфекциям.
- Постепенно в результате мутаций происходит селекция генетически измененных микроорганизмов, и появляется устойчивость к антибиотикам, - продолжал нести в массы непонятную заумь самый образованный в этом плане член нашего гуманитарного сообщества.
Не зря его назвали Наум, подумал я. Он взял свою кружку с гербом СССР и на пальцах стал объяснять, как действует антибиотик. пробивающий брешь в нашей клеточной стенке и атакующий зловредную гадину, после чего та или подыхает, или закаляется, как сталь, делается непрошибаемой, готовой к сопротивлению, по-научному - резистентной.
- Но если она успела мутировать, то есть изменить свои гены, значит, мутируем и мы с вами. Сдвиг человеческих клеток по фазе открывает путь любой агрессии извне. Вот так.
Я тоже когда-то интересовался этим вопросом и даже написал заметку в журнале «Многополярный мир» о кошмарной угрозе. Тогда был зафиксирован первый случай гибели человека от нового опасного штамма из разряда «клебсиелла пневмония», с быстротой молнии поражающего легкие и органы дыхания. Одна американская туристка, посетившая Индию, умерла дома, спустя несколько дней после возвращения. Врачи не могли ее спасти, несмотря на то, что использовали весь арсенал имеющихся у них в наличии противобактериальных средств. Надо заметить, что в Соединенных Штатах с большой настороженностью относятся к этому способу лечения и законодательно ограничивают сферы его применения. Там разрешено лишь 26 видов антибиотиков, все идут строго по рецептам. В России их гораздо больше, врачи и аптекари путаются в названиях и зачастую толком не ведают, что творят, советуя тот или иной препарат. ВОЗ серьезно озаботилась ситуацией и в своем докладе писала, что от болезней, вызванных супербактериями, ежегодно в мире умирает 700 тысяч человек. А к 2050 году, если не принять срочных мер, они могут унести жизни 10 миллионов и стать настоящей «чумой 21 века».
Да, что там ВОЗ, еще в 1946 г. наш хороший знакомый - "крестный отец" антибиотиков Александр Флеминг предупреждал об опасности резистентности. Он боялся, что спрос на антибиотики станет повальным, и бактерии сами найдут защиту от них. «Люди, без меры использующие пенициллин, несут моральную ответственность за смерть тех, кто не справится с грядущей инфекцией», - писал он. Страх перед невидимой суперугрозой расползается по свету, как эпидемия, и вот-вот займет первое место среди главных фобий человечества, оставив позади ядерную войну, СПИД, лихорадку Эбола и глобальное потепление.
Известно, что Флеминг был заядлым масоном. По некоторым данным, его открытие не раз и с большим интересом обсуждалось на тайных заседаниях масонских лож в присутствии таких знаменитостей, как Уинстон Черчилль, Оскар Уайльд, Редьярд Киплинг, Артур Конан Дойль, и даже трех английских королей - Эдуарда VII, Эдуард VIII и Георга VI. Масоны тогда уже поняли, что это изобретение может дать неограниченную власть над миром. Не исключено, что среди знакомых Флеминга был принц Майкл Кентский - внук короля Георга V и королевы Марии, двоюродный брат королевы Елизаветы II. Его бабушкой по материнской линии была великая княжна Елена Владимировна, внучка Александра II. Имя дали в честь великого князя Михаила Александровича, младшего брата Николая II, в чью пользу он отрекся от престола. Принц Кентский хорошо говорит по-русски, любит бывать в Москве и Санкт-Петербурге.
Помню, однажды в Америке, навещая Нину Берберову у нее дома в пригороде Нью-Йорка, где она преподавала в Принстонском университете, я спросил, что заставило ее написать книгу о русских масонах «Люди и ложи». Думал, сейчас она начнет распространяться о мистике, скрытой в каждом человеке жажде власти, о теории заговора, но «одинокая умница», как называл ее Евгений Евтушенко, сказала, что ничего из этого набора затасканных штампов ее не интересовало. С присущей ее откровенностью и прямотой она объяснила нам, понаехавшим из Москвы газетчикам, что русским людям свойственна любовь ко всяким ритуалам, священным предметам, создающим иллюзию общности, соборности, небесной красоты и духовной иерархии. Вот почему именно масонство, а не религия, утверждала она, объединяло великих князей и социал-демократов, генералов царской Ставки и членов Государственной Думы, многих из тех, кто числился в «бархатных книгах» русского дворянства. Спорить с Ниной Николаевной было бесполезно.
Кстати, в самом центре Лондона, на улице Грэйт Куин, неподалеку от Ковент-Гардена находится святая святых Великой масонской ложи Англии – Freemasons Hall. В здании, больше похожем на одну из башен Ангкор-Вата в Камбодже или баптистскую церковь в Иерусалиме, располагается музей, библиотека, сувенирные лавки, комнаты для личных встреч и секретных переговоров. Попасть туда не сложно, как, впрочем, и стать членом тайного братства. Было бы желание, вход бесплатный, а как записаться в масоны, вам объяснит любой гид. В двух шагах от него располагается паб The White Lion (Белый лев), открытый в 1888 г., где тогда же при открытии бара владелец клуба «Астон Вилла» Уильям МакГрегор объявил о создании Английской футбольной лиги, куда сегодня входят 72 клуба. Три восьмерки подряд символизируют удачу и долгую счастливую жизнь.
По ангельской нумерологии Дорин Вёрче эта комбинация цифр трактуется как знак духовного очищения и торжества новых идей. Правда, сама она, живя в Калифорнии, не особенно верит в эту мистическую ересь и после четвертого замужества приняла христианство, отреклась от всего, что противоречит Священному Писанию, и поставила крест на религии нью-эйдж, которую сама же и проповедовала много лет. Отказ от всего оккультного и эзотерического позволил Дорин вернуться на путь истинный, ее даже приняли в масонскую ложу Южной Калифорнии, которая с прошлого века поддерживает тесные связи с Лондоном.
Так вот, в штаб-квартире Freemasons Hall и по сей день проводятся заседания, но за пределы этих стен ничего не выходит. Когда там бываешь, невозможно избавиться от ощущения, что находишься в том самом месте, где рождались идеи, менявшие судьбы целых народов и государств. Наверное, рождаются и сейчас. Тут, в мире загадочных символов и магических знаков чувствуешь себя потерянным и ничтожным. Пурпурный цвет, мозаичные полы, тусклое освещение, доспехи тамплиеров, инструменты каменотесов, белые фартуки и перчатки за стеклом создают какую-то другую реальность, в которой действуют иные законы, правят бал чужие идолы. Всевидящее око Лучезарной дельты преследует тебя всюду, куда бы ты не завернул. На гербе этой самой древней в мире ячейки «вольных каменщиков» три слова – «Слышишь, видишь, молчишь». Наводит на мысль о трех японских обезьянах и восточном символизме с его шамбалой – «Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу».
На этом месте беглого экскурса в историю нашей болезни мои друзья вдруг закашляли и разом уставились на меня, будто старались понять, не вру ли я, и можно ли мне верить. Особенно подозрительно глядели Евгений и Гога, до этого пристально, не отрывая глаз, наблюдавшие за капельницей. Вечно они придирались к тому, что я скажу, и недоверчиво воспринимали информацию, добытую мной с таким трудом из глубин ослабевшей памяти. Про себя я стал называть их Гога и Магога. Пришлось снова доходчиво объяснять, что от нашей аскетической реальности до внутренних законов масонских лож дистанция не такого уж большого размера. В том, например, что касается распорядка, врачебной тайны, профессиональных секретов или вопросов жизни и смерти.
- Найдите десять отличий, если сможете. И обратите внимание на символы. Змея над чашей или на посох Асклепия - у нас при входе в аптеку на первом этаже. И жезл Гермеса как Ось мира со змеями, способными пересекать любые границы, - в логове масонов. Только слепой не заметит столь очевидного сходства. Я понятно излагаю?
- Понятно, - согласились мои друзья, подтвердив заодно, что все мы остаемся братьями не только во Христе, но и по выпавшей на нашу долю судьбине, а значит, обязаны чтить и уважать друг друга не хуже, чем какие-нибудь масоны.
На этом сошлись все, включая самых неверующих – Гогу и Магогу. Немного помолчав, один из них снова повернулся ко мне и спросил, что было дальше. А дальше было вот что. Конечно, сам Флеминг ничего никому не сказал, что он делал на заседаниях масонской ложи, и что там думали про его эпохальное изобретение. Перед тем, как стать членом братии, он проходил строгий обряд посвящения, клялся на Библии и обнаженном мече, что ни при каких обстоятельствах не проронит ни слова. Даже под самыми страшными пытками. «Да сожгут и испепелят мои уста раскаленным железом, да отсекут мне руку, вырвут язык, перережут горло, да будет повешен мой труп, если я нарушу мой зарок», - читал он текст торжественной присяги перед Верховным судьей, канцлером и магистрами Великой ложи.
Но, судя по всему, масоны хорошо понимали, какое значение для мира имеет открытие Флеминга и какое оружие оказалось в их руках. Под стать бактериологическому. С его помощью, говорили мастера заплечных дел, можно менять климат, окружающую среду, генетические коды живых существ и растений, выводить новые виды одноклеточных организмов и т.д. Они же первыми осознали угрозу апокалипсиса, если это дело пустить на самотек и не поставить под надежный контроль. По их инициативе британское правительство открыло специальную лабораторию в районе Колиндейл на севере Лондона, где изучаются резистентные инфекции, представляющие опасность для населения Британских островов. На этом факте я остановился подробнее, увидев здесь определенное сходство с секретной химической лабораторией Портон-Даун близ Солсбери, где травили несчастных Скрипалей – предателя отца и его дочку Юлю. Что и как там было на самом деле, мы, конечно, не знали, но догадывались. Федя тут же смекнул, что все это одного поля ягода, и без козней прохиндеев из масонской ложи тут не обошлось.
- И ведь что удумала мировая закулиса, - продолжал я жечь глаголом сердца моих товарищей. - Она совокупила биологию и физику, гуманитариев и технарей, информационные технологии и фармацевтику, нейрохимию и искусственный интеллект. Что в итоге? Тотальный контроль за рождаемостью, абсолютная власть, чтобы управлять людьми и вершить их жалкие судьбы.
Об этом говорили и Дэвид Рокфеллер – известный банкир и масон, которому семь раз делали пересадку сердца и дважды почки, а также его напарник по бизнесу, ныне здравствующий финансист Джордж Сорос. В своих мемуарах Рокфеллер, умерший в возрасте 101 года, писал, что хотел бы дожить до 200 лет, превратив свой организм в «машину». Он предсказывал, что к 2020 году будут созданы все искусственные органы, необходимые человеку для бессмертия. Что касается власти над миром, то его заветной мечтой всегда было глобальное правительство, состоящее из породистых интеллектуалов. Сорос идет еще дальше и предлагает ограничить функции основной массы населения стандартным набором обычных инстинктов и эмоций. Все остальное сделает искусственный интеллект (ИИ). Он якобы займется производством материальных благ, информацией, картиной будущего, освободит людей от мелких и ничтожных обязанностей, а заодно и подскажет, что им есть, пить, думать, носить, любить, рожать, создавать, принимать или отвергать.
- Это как при коммунизме, - мечтательно произнес Фёдор. - Никаких забот, на всем готовом. Даже думать не надо? Это хорошо, пускай машина думает, а то у меня от этих мыслей башка трещит. Я не против.
- И я бы не отказался, - подал голос из дальнего угла Наум Моисеевич, до этого казавшийся тихим и невменяемым. – То есть, на полном обеспечении, сыт, пьян и нос в табаке? Лафа!
- Нет, мужики, вы меня не поняли. Речь не о халяве. Мы говорим о том, что нас ждет впереди. Не нас конкретно, а человечество. Мы-то с вами едва ли дотянем, разве что Евгений, молодой и красивый.
Евгений оживился и сразу настроил свой Samsung Galaxy A50 на соответствующую волну, чтобы знакомить нас с достижениями на этом поприще. Мы слушали его, как завороженные. Оказывается, мир уже вступил в эпоху искусственного разума, который обыгрывает человека в шахматы, доказывает новые математические теоремы, сочиняет музыку, пишет стихи и чего только не делает. После того, как Каспаров проиграл машине Deep Blue, он больше не садится играть с компьютером. Смартфоны умеют сами звонить друзьям и родственникам, говорить твоим голосом, оплачивать счета, записывать и воспроизводить нужную информацию. Впечатление такое, что многим из нас смартфоны и сети заменили мозги. Не случайно, говорят социологи, самая распространенная эмоция в интернете – ненависть и злоба. Никто уже не призывает возлюбить ближнего своего, как самого себя. В этом не трудно убедиться, стоит почитать. Тем не менее, мощность персональных компьютеров уже сегодня превышает возможности человека, мы начинаем общаться с ними не через клавиатуру и мышь, а с помощью речи, жестов и силы мысли.
Разница между нами исчезает, словно мартовский снег под лучами весеннего солнца. Появились алгоритмы, способные читать наши желания, показывать сны на экране, угадывать намерения человека. Японцы обещают к 2022 году изготовить прибор для записи мыслей и воспоминаний на бумагу в виде хорошо отредактированного литературного текста. Американец Илон Маск создал компанию по разработке технологий, которые будут считывать данные с мозга, записывать их на цифровые носители и обратно. Опыты проводятся на мышах и обезьянах, результаты впечатляют, очередь за человеком. Первыми пациентами будут люди, страдающие от болезни Паркинсона. У них в черепе просверлят несколько отверстий, чтобы вживить провода и микрочипы, не затрагивая кровеносные сосуды. Но в перспективе речь идет о создании блока передачи информации без проводов, который будет располагаться за ухом или на руке в виде браслета. Этой технологией будут пользоваться миллионы людей. Они смогут повышать работоспособность мозга, загружать в него иностранные языки, делиться своими мыслями на расстоянии.
В народе Илона Маска считают гениальным изобретателем и авантюристом одновременно. Помимо создания агрегата «человек-машина» владелец SpaceX, научившийся возвращать на землю первую ступень ракеты для повторного запуска, собирается освоить Луну и Марс, построить тоннели под Лос-Анджелесом и создать автопилот для электромобилей Tesla, заставить ИИ разрабатывать пилюли долголетия или даже бессмертия на основе антибиотиков. Но при этом он называет искусственный интеллект «главной угрозой» цивилизации. Появление «глубокого ИИ», который окажется умнее самого умного человека, говорит Маск, рано или поздно приведет к замене людей на алгоритмы. Это не то же самое, что у Олдоса Хаксли с его антиутопией «О дивный новый мир», где людей выращивают в пробирках, где побеждены старость и болезни, нет душевных порывов и эмоций, а все счастливы и занимаются лишь тем, что потребляют и развлекаются. Здесь все гораздо круче и реальней. Этим объясняется желание Илона поскорее улететь на Марс, подальше от нашей Земли, которой угрожает неминуемое порабощение киборгами и машинно-человеческими гибридами, над созданием которых он сам так напряженно работает.
- Странный человек, - заметил Гога, внимательно слушавший это чтение вслух, развивающее, как говорят врачи, мозг и улучшающее память. - Сам улетит, а нам оставаться с его ИИ?
Должен признать, многое из того, что вслух нам читал Евгений, выполняя рекомендации врачей, мне было знакомо. Не только потому, что интересовался этим ранее из любопытства и в силу должностных обязанностей, но и по рассказам друга нашей семьи, однокашника моего сына Павла - Андрея, неглупого парня и неплохого специалиста в области высоких технологий. Он работает в лаборатории Касперского, регулярно ездит в Северную Калифорнию, где общается с коллегами из Кремниевой долины, и многое знает не понаслышке. Когда он бывает у нас дома, я всегда прошу его рассказать что-нибудь интересное про самый знаменитый технопарк мира – «Клондайк быстрых умов».
Особенно любопытно было узнать новости из жизни наших звезд цифровых технологий, которых там, по разным подсчетам, то ли десять, то ли двадцать тысяч. В свое время они покинули Россию, но теперь – вольные птицы, граждане Вселенной живут там и трудятся во славу Америки, на благо своих работодателей - Билла Гейтса и Стива Балмера, Стива Джобса и Стивена Возняка, Майкла Цукерберга и Ларри Пейджа или того же Илона Маска. Многих Андрей знал лично и встречался с ними на переговорах, при обсуждении разных проектов, идей по созданию роботов с искусственным интеллектом. Он не раз обсуждал эту тему с Илоном Маском, но тот, хоть и вложил не один миллион, выражал опасения, что однажды эти киборги достигнут такого совершенства, что выйдут из-под контроля и уничтожат человечество
Тем не менее, работы в этом направлении ведутся. И что интересно: русские биохакеры и тут оказались впереди планеты всей. Они изготовили миниатюрный блок, который может записывать и хранить на карте памяти все мысли, возникающие в нашем мозгу в течение недели. Даже самые незначительные и потаенные. Устройство получило кодовое название «Седмица», имеет форму браслета, который работает без подзарядки семь дней. Один экземпляр Андрей привез в Москву на испытание и дал мне его поносить, зная, что завтра я отправляюсь в больницу. Так я оказался в роли подопытного кролика и одновременно первого клиента, с кем он решился провести свой эксперимент в наиболее благоприятных, с его точки зрения, условиях – максимального покоя, обоюдного согласия и тотального надзора со стороны медицинского персонала.
Он только просил меня никому не болтать, вести себя спокойно, не напрягаться, не впадать в истерику по всякому случаю и особенно по неуважительным причинам. Я, признаться, сначала не верил ни единому слову насчет его «чудо-оружия» и думал, что молодые люди просто дурачатся, хотят меня разыграть старика и посмеяться над моей компьютерной отсталостью. Нынешняя молодежь, надо отдать ей должное, в этом плане шагнула далеко вперед по сравнению с нами. Порой кажется, она уже окончательно ушла за горизонт виртуального мира, бессознательно осела там, совершенно заблудившись в лабиринтах густых сетей, и уже не знает, как из них выпутаться. Причудливая яркая картинка, нарисованная чьей-то рукой заменяет им настоящую жизнь и доминирует в сознании. Чья это рука, искусственного интеллекта или Всевышнего, не знаю. И что там за горизонтом, тоже неведомо
- Боюсь, эти электронные создания когда-нибудь заменят нам Бога, - говорил Андрей о своих разработках. - Я там встречал адептов новой религии, они лишь верят в цифровой разум и собственную исключительность. На открытие Церкви Кремниевой долины явился весь бомонд Сан-Франциско, Лос-Анджелеса и Голливуда. Шабаш почище Вальпургиевой ночи.
- Ты, я гляжу, Андрюша, прямо как Маск, - пожалел я молодое дарование. - Маешься, совесть мучает, а продолжаешь своё черное дело… Сиречь, ведешь мир к моральной и этической катастрофе.
- Науку и технический прогресс не остановить. А если, что не так, извините, - отшутился Андрей и попросил еще раз не очень впадать в депрессию, не изводить себя понапрасну риторическими вопросами о сущности бытия и смысле жизни.
Он опасался за техническое состояние гаджета, потому что столь тяжелые мысли, сводившие людей с ума на протяжении многих столетий, могут сбить с толку любую конструкцию. Тогда, пояснял охотник за чужими мыслями, он выйдет из строя раньше гарантийного срока, что грозит финансовыми потерями по условиям договора с Илоном Маском. Логично, подумал я и обещал беречь миниатюрное создание от лишних хлопот и перенапряжения.
Но, кончено, забыл о своем обещании на другой же день, как, впрочем, о его существовании. Окружающие меня пациенты тоже не особенно вникали, что я там у меня на левой руке, и лишь некоторые любители всякий раз заговорить с первым встречным-поперечным спрашивали, который час. Он мне не мешал даже тогда, когда сестра Лиля в очередной раз искала место, где воткнуть иголку от капельницы. Мешало другое. Уже на второй день лечения и мощной терапии я почувствовал, что наряду с тошнотой, синеющей кожей, коликами в подбрюшье и расстройством желудка у меня временами темнеет в глазах и начинает мутиться рассудок.
Обнаружил я это под конец дня, когда взял почитать какую-то книгу, лежавшую на подоконнике вместе с другой макулатурой, оставшейся от прежних обитателей. Существует поверье, что из больницы нельзя выносить книги, газеты, журналы, которые принес с собой из дома. Это якобы дурная примета. Читая, значит, некий бульварный роман, по-моему, Дарьи Донцовой, не помню названия, вдруг заметил, что картины, возникающие в моем воображении, не соответствуют тому, о чем пишется в книге. Дарья своим легким языком говорит о деревне, где шумят сады и растут огурцы на грядках, а мне мерещилось, будто я только что наслаждался чтением эссе, написанных рукой мастера. Изящная словесность, художественное чутье и свежесть мысли говорили о многом. Тексты были довольно высокого качества, и я стал завидовать автору, понимая, что сам бы никогда не смог накрапать ничего подобного, хотя всю дорогу пытался подражать корифеям современной прозы. Ну, хотя бы таким, как Юрий Нагибин или Сергей Довлатов. По крайней мере, старался держать марку и не опускаться до банальной графомании, когда писал для широкой аудитории и вел повествование от первого лица.
Здесь как раз тот самый случай. Автор как бы рассказывал о себе, о своих поездках по тем самым странам, где некогда бывал и я, но не увидел многое из того, что увидел он и смог так гладко изложить. Но когда я возвращался назад, перелистывал в обратную сторону одну за одной страницы изрядно потрепанного детектива, и хотел найти то поразившее мое воображение место, чтобы перечитать еще раз и насладиться утонченностью стиля, то не мог. Ничего подобного там не было. А были все те же огороды, деревенские избы, завалинки и монотонные речи односельчан. Откуда, с какого перепугу взялись эти пейзажи, люди и города Индокитая, Афганистана, стран Магриба, Европы и двух Америк, ума не приложу. Находясь под впечатлением от всех этих разговоров про ИИ и цифровую реальность, я уж подумал, что кто-то из представителей искусственного разума ходил следом и заносил в свой виртуальный блокнот увиденное, но бездарно отображенное мной в статьях и мемуарах. И вот сейчас он явился, давая понять, каким образом такие вещи надо изображать на художественном полотне. Словно тычет носом, как несмышленое дитя, со страхом думал я, но потом взглянул на браслет и решил, что все дело в нем. Ну конечно, сказал я себе, это он портит всю обедню и мутит воду. Раз он умеет читать мои мысли, значит, может и управлять ими, влиять на сознание. Но как, остается загадкой.
Я вышел на лестничную клетку, где находилась так называемая «переговорная», куда все бегали звонить по своим делам, чтобы никому не мешать, и чтоб никто не подслушивал. Там у широкого окна, выходящего на улицу Шкулёва, стояли два мужика из гнойного отделения, что на шестом этаже, и, надрываясь, что-то орали в трубку своим абонентам, кляня на чем свет стоит казенное житие и «этих паразитов». Каких именно, я не понял, но речь, судя по всему шла о лечащих врачах и сестрах. Я набрал номер Андрея и как можно тише, почти шёпотом, чтоб не привлекать внимания посторонних, спросил: «Не твой ли браслет, вместо того, чтобы следить за работой моего мозга, записывать, как я вижу, мыслю и общаюсь с народом, лезет со своими дурацкими глюками и видениями».
Не скрою, иногда забавными и даже приятными, но какими-то не нашими. Не он ли сбивает меня с толку и лишает покоя? Эта случайная, не зависящая от твоей воли дезориентация во времени и пространстве беспокоит и наводит страх, словно прилипчивая болезнь. Ведь аберрация памяти – это диагноз, жаловался я. Не хватало, чтоб Светлана Витальевна прописала мне ещё какое-нибудь укол. Но Андрей сказал, что «Седмица» тут не при чем, она дама деликатная, а посему не станет будоражить мое сознание как функцию человеческого мозга, в отличие от бытия, и посоветовал еще раз прочесть Женитьбу Фигаро или Маркса первый том.
- Нет, нет, не Маска, будь он не к ночи помянут, а самого что ни на есть Карла, понимаете ли, нашего Маркса, ну того самого – автора теории прибавочной стоимости, творца передового учения, - успокаивал меня Андрей по телефону. – И главное, не волнуйтесь. Спокойной ночи!
- Спокойной ночи, - рассеянно ответил я, вернулся в палату и сунул «Нокию» под подушку.
Но забыть о черной полосе на запястье я уже не мог. Не замечать ее назойливого внимания к моей личности, игнорировать шпионскую прослушку, на которую сам по глупости дал согласие, больше не удавалось. Не то, чтоб меня вдруг охватила паника или ксенофобия, нет, я просто заметил, что начинаю испытывать не ведомый мне ранее тип внутреннего дискомфорта, и он все более утомляет меня. И не только от того, что за мной постоянно кто-то наблюдает. Хотя, казалось, чего тут особенного. В конце концов, кому не известно, что все мы давно под колпаком у старшего брата, он видит все, знает наши потребности и желания, пора бы смириться и жить по новой методе. Но в данном случае эта черная полоса, все более ощутимо принимающая форму зловещего символа моего неприкаянного бытия, как мне казалось, является чем-то нечто большим, чем просто неодушевленное техническое устройство. Она диктует совершенно несвойственные мне алгоритмы и ответные реакции на вызовы текущего момента.
Мне порой начинало казаться, что это не просто железка, а живое неведомое существо, интеллектуальные способности которого я недооцениваю, и может управлять мной. А почему бы и нет. Будь я на месте Андрея или Илона Маска, я бы наделил его способностью реагировать хотя бы на самые примитивные инстинкты, поощрять хорошие эмоции и подавлять негатив. Например, я испытываю удовольствие от близости к какому-нибудь телу. Ну скажем, к бутылке боржоми, которую мне от щедрот своих протянул Гога, или тарелке украинского борща, которую на обед принесла буфетчица Клава. Прибор тут же реагирует и посылает мне флюиды блаженства. А когда наоборот, выходя из процедурной, я ругаю про себя всю нашу грёбаную медицину и особенно полногрудую Валентину, грубо взявшую у меня повторно три шприца крови на анализ, хорошо бы услышать изнутри ласковый голос, чтоб утихла боль и досада.
Так нет же, этот гаджет, словно прилипчивый кровосос, норовит молча выпить из меня все соки и не подавиться, лишь бы ему было хорошо считывать чужие мысли и заносить на жесткий диск.
Он меня видит насквозь, а я даже не знаю, на какую кнопку нажать, чтобы его отключить. Вот что обидно. Хотя, по правде говоря, его неутомимая работа в режиме нон-стоп, если о ней не думать, вызывает уважение и особо никаких неудобств не доставляет. Ну пишет и пишет, хрен бы с ним, не бери в голову, беззвучно твердил я сам себе, лежа поверх одеяла. По реке плывёт топор из села Чугуева, ну и пусть себе плывёт железяка… Но с другой стороны ты понимаешь, что это тупое, молчание будет тебя изводить и действовать на нервы, как это часто бывает у людей при общении с глухонемыми. Если ты такой умный, давай поговорим. Даже Маяковский вступал в разговор с Солнцем у себя на даче в Мамонтовке рядом с Акуловой горой. Вот если бы установить с этим гаджетом контакт в режиме полудуплекс. Я в армии был радистом, отлично владел азбукой Морзе и любил именно такой способ передачи информации. А не симплекс, когда только в одну сторону.
Человек я коммуникабельный, и ничего удивительного в том нет, что жажда общения с этим, хоть и посторонним, но ставшим частью моего эго объектом, становилась все более нестерпимой. Особенно после того, как все легли спать, и Федя первый подал голос из своего теплого угла, декламируя навзрыд понятные только ему одному истеричные месседжи к подлунному миру. На темном небе сияла полная Луна, заливая через окно душные кубометры отведенного по норме ионизированного воздуха каким-то мистически призрачным светом. Оптимизма от ее свечения, как вы догадываетесь, не прибавилось, на душе по-прежнему скребли кошки. Полнолуние, когда все чистое ложится, а все нечистое встает, нагонял я на себя русскую тоску, ничего хорошего не сулит. Это ясно всем. Утешало лишь другое изречение: ожидание худшего, говорил кто-то из великих, не помню, есть нормальное состояние всякого нормального человека.
А что, если это чудовище, действительно, начнет мыслить, отвечать на мои реплики и вести диалог, подумал я со страхом. Что тогда? Ну, тогда бы я его спросил для начала, какой у него коэффициент интеллекта, чтобы не попасть впросак и не нарваться на комплимент. Он бы мне, например, ответил, что его айкью по шкале Стэнфорда-Бине около 70, что значит, умственно отсталый, и в этом случае мне бы легче было найти с ним общий язык. Ничего страшного, если коэффициент будет чуть выше, ну этак около 90 или 100. Тоже хорошо, интересно будет поспорить. Я б его спросил о международном положении, о ситуации в Сирии, о курсе доллара и ценах на нефть. Что бы оно сказало? А оно, наверное, сказало бы, что это не интересно, давай лучше поговорим о чем-нибудь насущном. Например, о вере в Бога, семейных отношениях или цветных революциях. Ну давай, соглашаюсь я и спрашиваю, ходит ли оно е церковь.
- Да хожу, - ответило чудовище. – Но, не как прихожанин, а как пастырь. Я читаю людям проповеди с амвона, псалмы, молитвы, поминаю за здравие, за упокой, пою Аллилуйя и Святый Боже.
- Ну это не совсем то, что я тебя спрашиваю. Эка невидаль. Я сам видел в лютеранских храмах Германии, в частности, в Шлосс-кирхе, кафедральном соборе Виттенберга, кстати, земля Саксония-Анхальт, робота-священника, который благословляет верующих и читает Библию. И это на родине Мартина Лютера, немцы совсем рехнулись, либеральные ценности мутят их разум. Ты мне лучше скажи о душе, она у тебя есть?
- Есть, есть, только не такая, как у тебя. Не та бессмертная субстанция, которая живет в вашем представлении, и не божественная сущность, в которой якобы отражена природа человека.
- То есть?
- То есть, я не переживаю по всякой ерунде, не мучаюсь и не занимаюсь самоедством. Мозговой интерфейс у меня в порядке, в его основе лежит биологически обратная связь, он избавлен от подобных функций. А посему более совершенен.
- Ты хочешь сказать, что подобные тебе механизмы более успешны и более жизнеспособны, чем создания Творца?
- Вот именно. Но все зависит от того, что считать положительными качествами, а что отрицательными. Если человек перестает чувствовать себя несчастным, разве это плохо? А что касается Всевышнего, то общение с ним – это просто личное ощущение и ничего более.
Дальше разговор пошел, как это не печально, по наезженной в мировой литературе колее. Мелькнули сцены из романов, в частности, диалог из одной антиутопии Хаксли. В этом эпизоде я выступал в роли Дикаря, попавшего в общество потребления и всеобщего благоденствия, а мой собеседник с безупречным мозговым интерфейсом – в роли главуправителя Западной Европы Мустафы Монда. Он мне доказывал, что люди, генетически смоделированные и выращенные в инкубаторах, образуют наиболее стабильный конгломерат, где нет противоречий, эпидемий, войн, революций и социального неравенства. Чем плохо? Все удобно, стерильно, рационально, крепко схвачено. Каждый знает свое место, доволен и не артачится. А если кто и начинает проявлять недовольство (брак возможен на уровне двух процентов), то их выселяют на далекие острова, где живут такие же смутьяны. Им там веселее. По-моему, гуманно.
- Все это я где-то уже слышал, и не однажды, - был мой короткий ответ, и стал вспоминать.
Действительно, творения Олдоса Хаксли, японца Кадзуо Исигуро, Джорджа Оруэлла кишит подобными сюжетами. А мы, неискушенные в этой казуистике, не шибко морально устойчивые, воспринимаем её как истину в последней инстанции, чуть не как откровения Иоанна Богослова. Наше природное любопытство и жажда острых ощущений, пытался я настроить мозги на нужную волну, иногда заводят нас в область ирреальности и абсурда, который ничего кроме отупения, прострации и чувства безысходности не вызывает. Это лично у меня. Про остальных ничего сказать не могу. У всех по-разному. Иные продолжают тянуть резину, снимают фильмы, пишут статьи, книги, накручивают эту байду и дальше, внушая доверчивой публике свои понятия о том, что такое хорошо, что такое плохо. Если обратиться к методам системного анализа, мысленно убеждал я человека-невидимку, надо признать, что больше всего это делается из корысти, соображений банальной выгоды – финансовой и политической. Не так ли?
Но вот что любопытно, больше всех на этом поприще отличились англичане, известные всем мастера заплечных дел, прожжённые интриганы и бестии. По этой части им нет равных. Возьмем хотя бы шекспировские пьесы с бесконечными отравлениями и казнями, похождения Джеймса Бонда в несметном количестве серий или последний пример - дело Скрипалей. Не зря говорят французы, склонность к заговорам, интригам и промыванию чужих мозгов у англичан в крови, она подобна дурной болезни, имеющей признаки узколобого национализма. Ни одна другая нация не дала миру столько авторов, преуспевших на ниве спекулятивного фэнтези. Взять опять же упомянутую выше троицу: первый – чистокровный брит, второй, хоть и японец, но англичанин по паспорту, третий – австралиец, но тоже имел лондонскую прописку. То, чем пичкают они любителей подобного чтива, - пища для незрелого, неокрепшего ума, манная каша, которую не надо разжевывать, остается только проглотить и ни о чем не думать.
В общем, дорогой мой стукач, плавали-знаем. Старая песня на новый лад, искусственный интеллект, цифровое благо и все такое… Обыкновенная манипуляция, ничего более, нас на мякине не проведешь... Знаем, для чего ты лезешь в душу. Небось уже записаны все ходы моей беспокойной мысли, файлы отправлены куда надо, и там известна вся моя подноготная. Говори, на кого работаешь, сукин ты сын. Но о плохом думать не хотелось. К тому же Андрей просил не ругаться, не скандалить и по возможности избегать интеллектуального конфликта с «безмозглой цифрой». Но та продолжала атаковать мой мозг и давить на психику цитатами из современной классики.
- Сами люди никогда не построят справедливое будущее. Его может обеспечить только ИИ. Чем быстрее вы поймете эту аксиому, тем быстрее наступит счастье для каждого индивида.
- А если я не хочу ваших стерильных удобств. Уж не о поголовной ли стерилизации идет речь. Нельзя же быть совершенно безгрешным, как мать Тереза или святой Януарий.
- Все зависит от вас. Вы сами можете запрограммировать диапазон свобод и желаний. Пор сути, это то же самое, что написание законов.
- Но я не такой уж законопослушный, как вам кажется. Я даже люблю иногда нарушать законы. Сознание, что они пишутся не для меня, греет душу. Да, я уважаю вас, но я не такой, как все. Я люблю спорить, возражать, доказывать своё. Могу я иметь право на самость и инакость? Кто я, тварь дрожащая?
Тут что-то случилось с моим киборгом, и он впервые не смог мне возразить что-либо по сути. Он надолго задумался и не нашел ничего лучшего, как прочитать мне в очередной раз нотацию о рациональном мироустройстве.
- Это и есть путь в бездну. Вот почему мы отрицаем перемены. Всякая реформа – угроза нашей стабильности. А вы, получается, требуете права быть несчастными. Странное желание.
Одно из двух – или он перегрелся, оказался не готов к такому накалу дискуссий, или не понял меня до конца, вернее не распознал значения некоторых слов из моего экспрессивного лексикона. Так или иначе, эта заминка в нашем разговоре по душам существенно поколебала мою уверенность в безграничные возможности искусственного разума. Тем не менее, я остался доволен беседой, и у меня сложилось твердое впечатление, что все это время, пока Федя храпит, как собака, я не зря общался с этой неодушевленной безделицей. При всей ее миниатюрности она, следует признать, говорила со мной на равных, не уступала в красноречии и давала вполне конкретные, не глупые ответы на, казалось бы, умные вопросы.
(Конец второго дня)