С тобой и без тебя

Год 1966. 28 августа.
               
У нас билеты на вечерний поезд до Ачинска. (Красноярский край). Я слыхом не слыхивала о городе, куда ты предложил мне поехать, но там побывал в командировке твой школьный приятель и рассказал тебе, что город перспективный, идёт большое строительство. Багажа у нас – твой небольшой чемодан с носильными вещами, в основном, армейскими; а у меня чемодан пошире, внутри – чёрный костюм с белой блузкой, смена постельного белья, ну, и ещё кое-что. Зато к чемодану верёвкой привязано двуспальное вишнёвого цвета ватное одеяло и вложенная в него подушка. Это моё приданое. Я уже работала в автоколонне, когда ты приехал из Германии и сел на пассажирский автобус. Я увидела тебя возле диспетчерской. Ты прошёл   мимо, а мне кто-то сказал: - Галя, посмотри, какой парень из армии вернулся! У нас будет работать!

Стоял декабрь. Ты был в солдатском бушлате, галифе и яловых армейских сапогах. Но и ты, оказывается, уже чуть раньше заметил меня, да так и смотрел пятьдесят с лишним лет! А пока нас манила неизвестность. На нижних полках пассажиры менялись: одни выходили, другие занимали их места, а мы с тобой оба на средних полках ехали трое суток. Последний день народу в вагоне осталось  совсем мало. Наше, и соседние купе были пустыми; и, посидев внизу, мы с тобой забрались на одну полку. И как поместились? Вероятно, тогда это было несложно! Твой рост 175 см, вес не больше 70 кг; мой – 164 см, вес около 60 кг. Мы лежали рядышком, смотрели друг на друга и…, целовались!

Официально мы ещё не были женаты. Ты мечтал о небе и уже в августе уехал в Ригу, поступив в авиационное училище. Писал мне, я отвечала. А моя мать, прочитав без меня твои письма, не преминет высказать своё суждение: - Сиди, сиди! Дожидайся Славу! Думаешь, таких дурочек, как ты, в Риге нет? А Слава парень видный! Не такую Галю найдёт!

Вот тогда я и совершила непростительную глупость - хвостом  вильнула, о чём сразу же тебе написала. А на зимние каникулы ты приехал домой и после нового года пришёл ко мне (один не решился, Толю Иванова пригласил). Я сидела дома одна, матери не было. И когда я увидела тебя, такого желанного, с застенчивой улыбкой на губах и грустными глазами, я подошла к тебе, сунулась лицом в курсантскую шинель твою и замерла! Толя сразу вышел. А мы стояли, обнявшись, молча, в мозгу же у меня сверлило: - Что же я натворила?

Уже в  марте ты бросил училище, снова сел на автобус. Родня твоя, безусловно, знала – кого ты провожаешь с танцев. Городишко-то  маленький. А мы постоим с тобой возле дома часик и ты 4 километра пешком топаешь домой! А к шести утра тебе на работу. Вечером же, вместо  того, чтобы выспаться, ты снова едешь ко мне! А уж как я рада!

А тут, уже летом, мать куда-то уехала дня на три. Ну, после танцев ты и остался у  меня ночевать. Ты взрослый, отслуживший армию, мне двадцать два года. Оба молодые и пригожие! И матери дома нет! Уже днём слышу – на улице какой-то  шум, крик.  Занавески на кухне у нас задёрнуты. Барабанят в дверь и  кричат: - Открывайте, и мать-перемать!

Сбрасываю с двери крючок. Сама в халатике. Ты сидишь на кровати в одних трусах. Врывается в кухню незнакомая женщина, бросает мне в лицо: - Таких бл…й надо выселять! – и в комнату!

- Ты-ы, брат, домой ночевать не пришёл, мать довёл до обморока! Она в беспамятстве лежит, а ты тут с проститутками прохлаждаешься! И  снова мать-перемать!

Стою на кухне возле плиты, смотрю на  тебя, а ты с опущенной головой сидишь. Хоть бы слово сказал в своё оправдание.

Накричалась Маргарита, насовала мне в хвост и в гриву. С такой же яростью на улицу выскочила. А там соседок человек пять. Она же всех собрала, когда спрашивала – где живёт эта…? Ещё и на улице поорала, что таких как я, надо выселять!

Села я с тобой рядом, ты поднял на меня глаза, и с такой нежностью и любовью обнял меня, сказав: - Мне двадцать четыре года! Я – мужик! Ну, не пришёл ночевать! А у меня в голове: - Завтра же мать приедет! Что-о будет! И точно! На следующий день ноги с работы не несут. Только вошла, мать меня встречает: - Ну-ка, рассказывай! Как ты тут без меня время проводила? Тогда ведь другие нравы были, а у меня штамп в паспорте. И родня твоя взбеленилась, что ночевать не пришёл. Я допускаю, что Вера Григорьевна и расстроилась. А сёстры? И вместо того, чтобы успокоить мать, Маргарита помчалась меня позорить, да тебе кричать: - Ты что, порядочную девку найти себе не можешь?

После того, как мать меня отругала, сказав напоследок: - Хоть из дома теперь не выходи! - вечером ты пришёл. Мать уже поостыла, встретила тебя улыбающаяся: - Ну, как дела, зятёк? Что делать думаете? Вот тогда ты и сказал: - А мы уедем! И ехали мы с тобой в тьму-таракань, где нас никто не знает, начинать новую жизнь, получив только расчётные.

Выйдя с поезда, сразу же двинулись вверх по улице, спрашивая, не сдаёт ли кто жильё? Домишки с низкими окнами, на окнах ставни. У нас в Ленинградской области ставен нет. Приютила нас старая женщина Секлетинья Тимофеевна, показав комнатку метров в 8. Запросила 20 рублей. Расчёт за месяц вперёд. Сходили в магазин, купили полутороспальную кровать  с панцирной  сеткой и односпальный тюфяк, пошире не нашлось! Посуду: ложки, вилки, тарелки, стаканы. Всё – на двоих. Чайник, кастрюлю и сковородку. Узнав, что я училась в Ленинграде, наша хозяйка рассказала, что во время революции жила в Петрограде, участвовала в маёвках, то есть «демистрировала», и гордилась, что видела Ленина.

Двери  в комнатку не было, а только проём, на который мы повесили ситцевую занавеску, отделив кухню с печкой. Вся печка стояла в комнате на хозяйской половине, лишь плитой выходила на кухню, а у нас – узенький припечек. И когда начались холода, тогда-то мы и узнали, что такое «сибирские морозы». А Секлетинья Тимофеевна сунет в печку два полешка, да совок угля кинет и больше ни… ни! У нас ещё и припечек не нагрелся, а хозяйка на моё: - Холодно! Ответит: - Всё, хватит! И так парко!

На работу мы устроились сразу. Сходив в автобусный парк и увидев пассажирские автобусы – расхристанные, с болтающимися дверями, доведённые «до ручки», ты всё удивлялся – как такую технику выпускают на линию? На ней ведь людей возят! Но других, видимо, не было. И ты сел на грузовую машину. А чуть позже приехал с работы и говоришь: - Галя, мне предлагают новый КРАЗ! Я заверещала: - Слава, это ж такая тяжёлая машина. Одно колесо выше тебя. А руль смену покрутить? Пожалей себя!               

- Да ты не волнуйся! На руле – усилитель! Машина с пневматикой. Ну, и сел  на КРАЗ. Секлетинье Тимофеевне то ли дров, то ли угля привёз. И хотя топить печь она лучше не стала, но тебя ещё больше зауважала. Меня же невзлюбила и дочке своей, живущей неподалёку, жаловалась: - Он-то хороший, а она не пара ему – уж больно гордая!

На работу и тебе, и мне от вокзала ездить было далеко. И мы нашли жильё поближе. Вернее, помещение, где хозяева держали телёнка. Короче – хлев! Вычистили, кизяком обмазали стены и потолок. На два раза побелили, привели в порядок печку. Выкрасили окно, пол. Хозяева – Марина и её не молодой муж, увидев преображённое пристанище забитого телёнка, от изумления ахнули и сказали: -  «Вы нам за месяц не платите!» Однако, мы тут же вручили обговорённые ранее 20 рублей. И отправились за своей кроватью. Так, уже в марте мы переехали. В соседнем флигеле жила молодая  семья с ребёнком. Мы подружились, и они стали свидетелями при нашем бракосочетании. А хозяева так часто ругались, что нам это было в диковинку. Она с воплями прибегала к нам. Он врывался следом и, после бурных разборок: - «Ты, идиот, снова напился? Чтоб ты сдох, паразит!»

Он: - «Опять шаталась по деревне, курва? Дома ничего не сварено! Я тебя съем!» – совал ей кулаком под глаз. На этом пыл его иссякал. Она, повиснув у него на руке, божилась, что голодным его не оставит. И, увидев наши с тобой смеющиеся лица, извиняясь за беспокойство, хозяева, уже под ручку, направлялись к  себе. При этом оба «заговаривали нам зубы» - «Ребята, вы такая пара чудесная! Все соседи вами любуются и завидуют, что вы у нас поселились!»

В этом жилище у нас и Светланка появилась. В конце июня в пятницу вечером ты отвёл меня в роддом, а в воскресенье она родилась. Схватки длились 4-5 часов. В субботу нас выписали, и ты принёс её домой. Тогда молодых мам в том роддоме не учили, как обращаться с ребёнком, и мы этому учились  сами. Первые несколько ночей дочка спала у нас в корыте на столе. Матрасиком служило моё зимнее пальто. Ты утром уходил на работу, и я забирала её к себе. Грудь она сосала хорошо, но молока у меня было немного. Ей, видимо, не хватало. Ночами она плакала. Я качаю её на руках; хожу, хожу по комнате. Когда же валюсь с ног, разбужу тебя. И хотя тебе рано вставать на работу, но на час-полтора ты меня подменишь, а я провалюсь в сон. Когда купили для неё кроватку, я очень боялась, что не услежу, как жучки двоякой разновидности заползут к ней в постель. Стены, оштукатуренные кизяком, и пол в щелях позволяли этой живности забегать к нам, и однажды двух особей я обнаружила у неё на простынке. Но, к счастью, всё обошлось! 

Однажды, когда я уехала в управление,  со Светланкой остался ты. Меня не было долго, часа три. Трамваи не ходили. А когда вернулась, ты мне сообщил: - Она хотела есть, и так плакала, что я накормил её киселём! – Как киселём? – не поверила я.   – А так! Сначала с ложечки, но она облилась! И я сделал из марли для неё соску. В кисель окуну её, и в рот. Ей понравилось, она почмокает; я опять соску в кисель. Она наелась и заснула.

Самое удивительное, что пустую соску Светланка наша не сосала. Немножко её пошамкает, ручкой вытащит  изо рта и выбросит! – Но она же соску выбрасывает! – усомнилась я. Ты ответил: - Пустую выбрасывает, а  самодельную, да ещё с киселём, сосёт! Вот так ещё в дочкином месячном возрасте ты нашёл выход из затруднительного положения.

Получив декретные, мы с тобой купили одноместный диван. И сами же, сделав две ходки, принесли его из магазина. А в сентябре в управлении мне сказали, что нам выделили в новом доме на третьем этаже двухкомнатную квартиру. Но в профсоюзном комитете треста переиграли и новую квартиру отдали заведующей детским садом, а нам досталась  квартира, в которой жила она. Таким образом, мы въехали в двухкомнатную квартиру на первом этаже; грязную, замызганную и с клопами! Я пыталась оспорить решение влиятельных мужей из треста, но представитель, побывав у нас, сказал: - «Ну и  что, что обои клочьями висят. Вы ж молодые, отремонтируете! А этих красненьких  и ползающих можно вывести!»

Так мы с тобой и поступили. Никого не нанимали, лишних денег не было. Ремонтировали  сами. А вскоре к нам приехала твоя мать внучку нянчить. Мне нужно было выходить на работу, двухмесячный декретный отпуск заканчивался, а к приезду Веры Григорьевны ремонт ещё продолжался. Поэтому она захватила и побелку потолков, и остальные работы. А чтобы избавиться от клопов, обои клеить мы не стали.

А ты к этому времени пересел на новый МАЗ.  Машина красивая,  салатного цвета, кабина вместительная (я однажды с тобой прокатилась). Тебя назначили бригадиром. И у тебя был пропуск в зону, где работали заключённые на строительстве гиганта – глинозёмного комбината. Однажды в зоне к тебе обратился средних лет мужчина и, дав тебе деньги, попросил привезти  чая. Ничего запретного ты никогда не возил, на въезде в зону машины осматривала охрана. А тут – чай. «Привезу!» – пообещал ты. Чёрного чая поблизости в продаже не оказалось, и ты отоварился брикетами с фруктовым чаем. А мне потом рассказывал: - «Мы в детстве этот чай жевали, он сладенький и дешёвый!»

А дальше: - «Ну вот, привёз я в зону мно-ого  брикетов. На все деньги купил. Заказчик тут как тут! – Когда я вывалил ему этот чай, тот чуть не упал». – Это что? – спросил, причём растерянно.

Чай! – ответил я. – Ты же заказывал. – И что с ним делать?   - Жевать! - Да я же просил чёрный чай. Чифирь заваривать! Тут уже растерялся я. – Ну, извини! Я ж не знал! У Заказчика (я тогда понял) на лице высветилось: - Ну, и недоумок же ты!  И, забрав брикеты, он, понурый, удалился.

Когда ты эту историю рассказал мне, я хохотала: - Как он тебя ещё не побил?  - А ты знаешь, Галя, там ведь тоже люди живут! И когда он увидел, что я не вру, даже не обматерил меня – что с недоумка возьмёшь? А в свои  двадцать пять я и вправду ничего не знал о пристрастии заключённых к чёрному, крепко заваренному чаю.

Вера Григорьевна Светланку тогда нянчила месяца три, а потом уехала – дочки её вызвали. И нам пришлось искать няню. Примерно месяц я носила дочку к женщине с повреждёнными руками. Кроме Светланки у неё  ещё было трое грудничков. И забрав после работы дочку домой, Светланка сразу засыпала. Наревётся днём у няни, на руки-то её никто не брал, как и остальных тоже. А заработать няне хотелось. Как-то мы тогда пережили это время. То ты во вторую смену выезжал, то я полдня на работе. И когда Светланка встала на ноги, мне кто-то подсказал: - «Да вот в этом доме бабушка живёт, она раньше брала ребятишек, а  теперь – нет. Поговорите с ней». Так мы познакомились с бабушкой Соней. Сначала она отказалась: - «Милая, мне уже тяжело поднимать ребёнка»!

- Да не надо её поднимать! Она ходит, ходит! – настаивала я. - Ладно, приведи! Я посмотрю на неё!

Вот так наша дочка стала родной в семье удивительной, добрейшей Софьи Ивановны. В ту пору ей было лет семьдесят. Первые дни я носила туда и еду. Но бабушка Соня сказала: - «Да не приноси ты больше кашу! Она с нами горячее ест».  И наша Светланка вместе с бабушкой, её внучкой Тамарой – семиклассницей и внуком Женей – пятиклассником, а также дочерью бабушки 40-летней Зинаидой уплетала и картошку, и макароны, и всё то, что поставят на стол. А мы с тобой не могли нарадоваться, что дочка попала в эту семью. Для нас это было неожиданно и непривычно. Да и нас бабушка Соня отпускала то в кино, или на концерт. Мы ж молодые были, хотелось и самим развлечься!

А мы с тобой к Сибири так и не привыкли. Может, и остались бы. Но в город эшелонами на стройку везли условно освобождённых. К кому-то приезжали жёны и снимали квартиры. Но большинство жили в общежитиях. Метрах в двухстах от нашего дома находился продуктовый магазин, к которому вёл бетонный тротуар. А возле магазина поставили бочку с вином (так называемой бормотухой). Вот у этой бочки каждый вечер «отдыхала» толпа приехавших и почувствовавших свободу мужчин. Пили тут же. И когда ноги уже не держали, падали у тротуара с одной и с другой стороны. Идёшь в магазин как по минному полю. Один лежит справа, другой – слева, третий мычит. Все живые. И  в сторону ступить нельзя. Земля вязкая, богатая гумусом. Ноги проваливаются.

Задумались мы с тобой. Дочка подрастает. Гулять после работы с ней выйдем, а возле бочки патрульная машина: - то одного поднимают, то второго грузят…! Пейзаж безрадостный. Приехала к нам моя мать. Светланку она ещё не видела. Однако, мы и при ней дочку продолжали водить к бабушке Соне. Считали, что там ей лучше. Мать жила у нас  до февраля. Но мы с тобой уже надумали вернуться. Тем более, что Вера Григорьевна позвала нас к себе. И тогда мы решили отправить Светланку с моей матерью к твоей.  Пришли к бабушке Соне проститься. Я до сих пор помню это прощание! Светланке не было ещё и трёх лет, у неё в памяти ничего не осталось. А вот в моей…!

Через несколько лет и семья нашей няни переехала в Крым. Мы переписывались до 93-го. А потом я куда-то засунула  адрес и обнаружила его только в 2016-м. Написала, просила откликнуться тех, кто знает эту семью, но ответа не получила. Да и неудивительно, столько с тех пор воды утекло! Перечитав последнее письмо из Крыма, я поняла, что у Тамары другая фамилия (вероятно, по мужу), а Женя учился в военном училище.

И когда ты мне рассказывал о своей первой, ещё в подростковом возрасте, влюблённости, я в своём сборничке «Белая радуга» в одноименном рассказе девочку писала с Тамары. Только такая девочка, как она, могла привлечь твоё внимание, заставить думать о ней и вспоминать не один десяток лет. Тогда я заслушалась, и мне так захотелось рассказ твой переложить на бумагу. Что я и сделала. А Светланка наша, прочитав его, подметила: - «Мама, это ведь папа тебе его наговорил! Сама бы ты так не написала!»  А я и не отпиралась.
 
СЕМИДЕСЯТЫЕ

Мы с тобой уехали из Сибири в мае 70-го. Я обещала зайти перед отъездом к бабушке Соне, но замешкалась. Нас кто-то провожал и, выйдя из дома, мы увидели нашу дорогую няню. Не дождавшись нас, она  сама пришла попрощаться. Мне было так неловко! Чтобы хоть как-то загладить вину, я вынула из чемодана отрез на кухонные шторы. Со слезами на глазах я благодарила эту прекрасную женщину, совала ей отрез: - «Пожалуйста, возьмите! Это Вам подарок! Спасибо Вам за дочку. Я никогда Вас не забуду!»

Она отказывалась: - «Не надо! Не надо! Я тоже вас не забуду. И Свету помнить буду. Она такая девочка умненькая. Берегите её!» Всё же отрез я засунула ей подмышку. И мы распрощались. Нашей Светланке пятьдесят! И бабушки Сони уже давно нет на свете. Но таких, как она, я больше не видела.

Поселившись у Веры Григорьевны, я пришла устраиваться на работу в новую организацию, занимающуюся домостроением. Молодая женщина, сидевшая в приёмной, узнав, что я интересуюсь вакансией машинистки, оглядев меня с ног до головы, нахмурилась и сказала: - Начальника нет! Люську не обрадовало, что я буду сидеть у неё под боком. Она рассчитывала на дурнушку. И, чтобы подписать заявление, приезда начальника я ожидала на улице. Откуда-то появился Виктор Уваров – главный энергетик. Ещё до знакомства с тобой он ухаживал за мной, а когда, спустя пять лет, увидел, то воскликнул: - Галка, откуда ты взялась?

Я тоже повеселела: - Как-никак знакомое лицо! И мысли: - Возьмут меня на работу? Не возьмут! – отступили. Узнав, зачем я пришла, Виктор меня чуть-чуть обнадёжил, сказав: - Начальник раньше в Москве в министерстве работал. Давно ищет грамотную машинистку, чтоб печатала без ошибок. Виктор куда-то спешил и, бросив мне напоследок: - Ты замечательно выглядишь! – умчался. И пока мы с ним болтали, все бабы к окнам прилипли: - Кто такая? Откуда?

Виктор уже был женат, имел двух сыновей. Его жена тоже работала в управлении. И, несмотря на то, что Виктор и отцом был замечательным, и мужем верным, его жену вовсе не радовало, если Виктор где-то в предпраздничном веселье отпустит в мой адрес комплимент, или взгляд подольше задержит. А я как-то сразу нашла общий язык с тогдашним председателем профкома Сашей. Да и вообще, с мужиками мне было легче разговаривать, чем с бабами. И невдомёк мне было в ту пору, что рядом со мной такой мужчина, какие встречаются один на тысячу, а может, и того   реже! И я, похоже, мало дала тебе любви и нежности. Наверное, от природы холодная и неласковая.

А тут ещё и болячка ко мне прицепилась. Но на людях я редко унывала, хотя все знали про мою болячку. А инсулины в то время выпускали в Прибалтике, на мясокомбинате. Очистки никудышной. Сижу за машинкой, стучу и… поплыла! Люська повернётся, а я – никакая! Голова на столе, глаза закрыты. Очухаюсь – Люська со стаканом сладкого чая стоит, отпаивает меня. Я ещё осоловелая, но уже слышу брюзжащий Люськин голос: - Пей, давай! А то помрёшь ещё!

Опять я Люську напугала! И хотя она в работе нередко помыкала мною, но и отваживалась со мной не раз. И я благодарна Люське за те стаканы с чаем, за её однотонное брюзжание и за то, что именно Люська стала прототипом главной героини в рассказе «Бацилла», напечатанном в «Белой радуге». Я с такой точностью и любовью; да,  да – любовью высветила в Марианне Павловне Люську, что и сама этому не поверила! Но в рассказе я упустила эпизод, когда за сданный в эксплуатацию дом всем начислили премию. После того, как тройка (начальник, секретарь парткома и  председатель профкома) распределили премию по должностям, приказ нужно было отпечатать. И он попал к Люське на стол. Взглянув на сумму против своей фамилии, означенную цифрой 40=, а ниже моя фамилия с цифрой 50=, Люська под нос себе забрюзжала: - «Что это такое? Ей – 50, а мне – 40?»  После чего, схватив приказ, отправилась к начальнику. Тот к Люське благоволил. Случалось, что занимал у неё деньги и не всегда отдавал.  Но об этом знала только я, когда Люська брюзжала: - «Всё! Больше не дам!»  А вообще-то Люська не болтушка, и молчать умела!

Таким образом, рассерженная Люська из кабинета начальника вынесла мне приказ, где и против её фамилии красовалась цифра 50=. А сев на стул, ещё долго бурчала: - «Каждый сверчок знай свой шесток! Должна быть  субординация!» И пока я печатала, Люська мне понятливо объяснила, что мой шесток по статусу ниже, чем её -  Люськин шесток! Напоследок моя начальница успокоилась, заявив: - «Это всё председатель профкома козни мне строит! Пусть только появится!»

А председатель и в самом деле относился ко мне очень хорошо. И моё усердие в работе: печатки накопилось много, готовя документацию к сдаче дома, я и в обед постучу, и вечером на пол часика задержусь, решил поощрить лишней десяткой.

Ах, Саша, Саша! Весельчак, белозубый симпатяга,  любимец женщин, бессменный председатель профкома Саша сделал для меня очень много. А я в то время больше всего хотела отдельную квартиру. Работая в управлении, я уже могла предположить, что получу однокомнатную раньше, чем подойдёт очередь. Мы тогда много строили. Кому-то давали более просторное жильё, что-то освобождалось. Но о двухкомнатной я даже мечтать боялась! Всего полтора года прошло с тех пор, как устроилась  на работу. И шесток у меня самый, что ни на есть, нижайший. Характер же мерзкий. И на язычок остра! Вместо того, чтобы лишний раз промолчать и склонить голову в поклоне, я,  словно мои старшие подружки Ольга с Люськой, так и  лезу куда-нибудь – обострённое чувство справедливости гложет меня. Мол, тоже собственное мнение имею! Да и высмеять какого-нибудь прощелыгу могу, если своими сальностями  он меня достаёт. Не всем это нравилось. Я же субординацию соблюдаю плохо. И на шестке слыву заводной, порой – чересчур!

Мы с тобой тогда, съехав от Веры Григорьевны, уже почти год жили в бараке. Каждое своё утро я начинаю с укола. А для этого надо вскипятить шприцы. Выключателем щёлкну – света нет. Вот тогда на помощь мне пришла Лидия Васильевна,  терапевт-эндокринолог. Как достала, не знаю, но появился у меня пластмассовый спиртовой стерилизатор, где в спирте хранился шприц и три иголки. Как же я плакала, узнав, что без уколов жить не смогу! Но ты и моя мать в два голоса утешали меня. Мать: - «Да я буду приходить, и делать тебе уколы!» А ты: - «Этого ещё не хватало! Я сам справлюсь! Ты только не расстраивайся! Нам с тобой Светланку надо вырастить! Всё у нас будет хорошо, поверь!»

Тогда же и начальник, который принимал меня на работу, вернулся в Москву, освободив квартиру. Главный инженер, севший теперь уже в директорское кресло, квартиру эту предложил своему водителю. Тот отказался, у него двое сыновей, и он рассчитывал на трёхкомнатную. Председатель профкома про болячку мою знает, как-то раз вместе с Люськой отпаивал меня. Знает Саша и мою заветную мечту. Когда же мы переехали в барак, Саша и подсказал: - «Обязательно пропишись! Сумеешь?»

- «Ой, Саша, не знаю! Барак-то списанный!» И всё-таки я постаралась! Виктор – зам. председателя профкома говорит: - «Галка, собирай побольше справок!» Я – к Лидии Васильевне! Та пишет справку, что нуждаюсь в улучшении жилищных условий. Комиссию из пяти человек к нам в барак Саша направил. Трое вошли, двое остались за дверью – не поместились. Хоть и не с первого захода, но сумел Саша уговорить и директора. Оставался последний этап – заседание профкома. Из управления трое членов профкома  проголосуют за меня,  один – под вопросом; а из цехов и стройучастка 10 человек? Ведь уже прошёл слух, что квартира достанется мне. А так как жильё – это самая больная тема, то и Саше уже задавали вопросы: - «А почему ей? За красивые глаза? Или ещё за что-то? Пусть очереди ждёт!»

Я на своём шестке, словно на углях. Четверо против десяти. Нет, не дадут мне квартиру! И тогда я, набравшись смелости, а скорее – бесцеремонности, говорю председателю профкома, что сама приду на заседание. Саша сначала мнётся: - «Да не стоит! Получишь ты квартиру! Получишь!» Но, видя мои полные отчаяния глаза, и опасаясь, что я сейчас разрыдаюсь, тут же соглашается: - «Хорошо, приходи! Только сначала в коридоре постоишь! Тебя  вызовут, когда вопрос о квартире будем решать, а он в повестке последний». Тогда впервые белозубого, улыбчивого Сашу я увидела с другой стороны. Все данные в мою пользу он преподнёс так, что никто из членов профкома не посмел возразить председателю. И я долго гадала, то ли моё присутствие так подействовало, то ли Саша своей волей подавил инакомыслие?

Вот так квартирным своим благополучием мы с тобой обязаны Саше. И ведь я ничем не платила ему. Он всё сделал бескорыстно. После заседания профкома шепотки утихли не сразу. Даже Люська за моей спиной с женой Виктора увлечённо делились друг с другом: - «Надо же, квартирой начальника завладела! Больно быстро!»  Да и разговоры, что я получила квартиру одним местом, а каким – это Маргарита подробно объяснила мне и соседям ещё много раньше, велись довольно-таки долго. Родня твоя в моём присутствии вроде бы радовалась, что квартиру нам дали, но как только мы за порог, пересуды возникали с новой силой. Но меня это мало трогало. Я уже получила ключи, и когда мы с тобой переступили порог теперь уже собственной, тёплой и светлой квартиры, нашему  счастью не было предела.

А ещё года через полтора в наших добрых отношениях с Сашей произошёл раскол. Я не знаю, кто рассказал Сашиной жене о его служебном романе. Мы с Люськой знали об этом, но, как могли, оберегали Розу от слухов. Она уже что-то подозревала, а после того, как «доброжелатель(ница) её просветил(а), Роза нам с Люськой обидчиво выговаривала:- Девчонки, вы то почему молчали? Не стыдно вам?

Саша остался в семье, но посчитал, что донесла на него я. Мы не выясняли отношений, просто он перестал замечать меня. А я, посчитав для себя недостойным что-то объяснять, повела себя также. Хотя и переживала: – «Как он мог подумать, что за всё хорошее я способна навредить ему? Но кто-то ведь подставил меня? Может, Ольга? И даже сомнения были – она? Не она?» Тогда я ещё верила в порядочность. Мы дружили. И она тоже не без нашего с Люськой участия получила без очереди квартиру на Святухе.

А ещё через год Саша погиб. Когда привезли его в реанимацию, вроде, надежда ещё была. Но, не приходя в сознание, прожил он меньше суток. Роза на похоронах не плакала. Она словно бы одеревенела. Провожали Сашу всем предприятием. Народу было так много, что мы с тобой, кинув в могилу по горсти земли, встали немного в отдалении. На Розу было больно смотреть. Лицо серое. Но здесь же в чёрном платке стояла женщина, которая никогда не скрывала, что у них с Сашей роман. Когда разлили водку, разложили кутью, кто- то окликнул и нас: - Галя, идите сюда! Вы же дружили. И вот тогда раздался голос Ольги: - Хм, дружба! Если и дружили, то из-за рюмки водки!

На поминках, чтобы Роза хоть немножко забылась, мы с Люськой намеренно подливали ей спиртное. Вскоре, после двух-трёх рюмок на щеках у Розы появился румянец. У меня же ещё долго звучала в ушах реплика Ольги. И я вновь вернулась к вопросу: - Кто же мог меня подставить? 

Ольга в то время разругалась со всеми, кто работал с нею в отделе. Вплоть до начальницы. Её она терпеть не могла, всё и подсиживала. И подсидела! Вернее, пересела на её стул, выселив из отдельного кабинета в предбанник, а сама расположилась за закрытой дверью. Было очень смешно, что начальник отдела ютилась с тремя сотрудниками в клетушке, а старший инженер Ольга …  восседала за стенкой в гордом одиночестве. И со мной она была в ссоре. Отпечатанные документы, если не было запарки, я разносила по кабинетам сама. Зайду к Ольге, вижу – Саша сидит.  Лица у обоих оживлённые. При мне замолкают. Мы с Люськой, посмеиваясь, сплетничаем: - «Александр Алексеевич к секретарям теперь редко заглядывает, чаще старшего инженера навещает».

А когда на кладбище, у могилы Саши Ольга бросила в мой адрес оскорбительную фразу, меня и осенило: - «Уж не Ольга ли подложила мне такую свинью?» Хотя и теперь я не могу утверждать, что это её козни! Мы с ней мирились, ссорились снова.

А в начале девяностых, когда у моей сестрицы случилась беда, Ольга дала мне силы всё это пережить.- «Твоей вины тут нет! Не казни себя!» – утешала меня Ольга. Я много думала, почему же так случилось в семье моей матери? А, не найдя ответа, однажды села за стол и написала рассказ «Земляничное варенье», как бы скинув с мятущейся души глыбу терзаний. А, поделившись с читателем тем, что давило и о чём хотелось забыть, я и в самом деле почувствовала облегчение. И я благодарна Ольге за поддержку в трудный период. Ну, и конечно, тебе – моему дорогому, твёрдости твоей и двум фразам, отрезвившим меня: - «Ты в семье Татьяны ничего не изменишь! Там будет нескончаемый сериал!»

С Люськой же я отработала 10 лет, а когда началась реорганизация, меня перевели в отдел снабжения. И два последующих года Люське я уже не подчинялась! В конце прошлого века Роза нас с Люськой пригласила к себе. Она уже находилась во втором браке. И в тот день, позвонив мне, сказала: - «Галя, сегодня Саше день памяти. 25 лет, как его не стало. Приходите!»

Просматривая альбом, я задерживаю взгляд на любительских снимках. Там нет Саши, а те, на каких был, я отдала его жене. Оставила себе только две. На одной – мы вдвоём с Розой, молодые, смешные, слегка поддатые; на второй – наша компания. И все ещё живы!

Люська, думаю из-за скупости, книжки мои не покупала, но, прочитав «Вдоль по времени…», брюзжала: - «Кто бы мог подумать? Писательница у нас появилась!»      «Белую радугу» ей подсунули. И, познакомившись с «Бациллой», Люська обиделась и хлюпала носом: - «Надо же! Теперь все будут знать, что это про меня!»

Наша общая знакомая Лида её утешала: - «Да почему все будут знать? Там же нет твоей фамилии, и никто тебя не узнает! Это всего лишь рассказ!»
Люська ругалась: - «Вот ведь сволочь какая! О себе, небось, так не пропишет; а меня, да Ольгу на посмешище выставила!»

Ольга две первые книжки купила и тоже рассердилась, одно время даже не здоровалась. А потом встретила и, как ни в чём не бывало, воскликнула: - «Здравствуйте, Галина Петровна!» Мне пришлось остановиться, чтобы обменяться любезностями. Однако, Ольга тут же не преминула язвительно спросить: - «А ты, случайно, картины не пишешь? Раз уж у тебя такой талант объявился, может, ты и художником стала?»

В десятом году мы с Люськой сидели на одном шестке. Я имею в виду рынок. Она торговала овощами и клубникой, а я – малиной и «Женихами…»
Кстати, название такое придумал ты! Я хотела озаглавить рассказики «Бредни старой бабки», но ты отговорил, сказав: - «Да таких бредней на помойке куча лежит! Лучше назови «Женихи до смерти». Я засмеялась и, конечно же, предложением твоим воспользовалась. Когда книжка уже была распродана, на рынке я встретила и Ольгу, которая стояла у Люськиного прилавка. – «Где можно прочесть твою книжку? В библиотеке есть?»

«Да. Там есть два экземпляра. И десяток имеется в продаже!» – ответила я. - «Нет, купить не могу, дорого! Прочитаю в читальном зале».

После смерти мужа Люське  пришлось самой торговать. До этого своей продукцией она грузила Лиду. Я же всегда удивлялась: - «Лида, неужели ты одна столько выращиваешь?» - «Да нет! Половина – Людмилина!»

Люська изредка появлялась на рынке, как покупатель. И сесть на один шесток с Лидой и со мной явно не желала. Но, похоронив мужа, с большой неохотой, стесняясь знакомых, Люська вышла на рынок. И первое лето сидела молча, решала кроссворды; а если кто-то выражал ей соболезнование – плакала! Через год я увидела уже другую Люську, причём, проще и без высокомерия. Видимо, шесток пониже оказал и на неё благотворное влияние. Торговала она хорошо. Пучки укропа и петрушки вязала очень приличные, клубника отборная. Перезнакомилась с товарками по бизнесу; и если кто-то из них подсовывал ей для продажи пучочек размером с мизинец, брюзжала себе под нос: - «Совсем обнаглела! Подумают, что это мой укроп. Стыдно перед людьми!»  Я хохотала: - «Так откажись! Не бери!» - «Да-а, попробуй-ка, откажись! У нас тут солидарность!»

Вот ведь как изменилось время. С верху до низу рыночные отношения. Мне – легче! Я кошка, гуляющая сама по себе, и никакой солидарностью не связана. А, наблюдая тем летом торговлю во всей её красе,  кукарекнула, что напишу рассказ «Свирский черкизон», причём, в лицах. Дня через два все на рынке уже знали об этом. Наиглавнейший же торговец, а он приходится родственником мужу моей племяшки, стал поглядывать на меня с опаской! Ты же смеялся: - Напиши, напиши! Может, тебя ещё раз побьют?

В июле, перед отправкой внука домой мы с ним пришли на рынок за клубникой. У Люськи стояла всего одна банка, а та ягода, что продавали другие, мне не понравилась. – «Чего не заказала? Я б тебе оставила!» – заворчала Люська. – «А сегодня я уже всё продала!»                - «И что, больше нет?» – забирая последнюю банку, спросила я.

- «Ну-ка, дай я на тебя посмотрю! Похож ли ты на деда с бабкой?» – уставилась Люська на Митю. – «Нет, не похож! Когда уезжаешь?»

- «Сегодня ночью!» – смущаясь под взглядом незнакомой старушки, ответил внук. Люська  просияла: - «А вот голос, как у Славы!»  – и повернулась ко мне: - «Приезжай вечером на дачу. Думаю, что соберу!»

Мы с тобой приехали: - «О, да у тебя тут столько насажено! Как же ты одна управляешься? Сокращай площади, а то ведь ляжешь!» – я удивляюсь нынешней Люське и пытаюсь повлиять на неё.

- «Уже лежала! В  прошлом году на клубнике едва не ослепла!» – грустно отвечает Люська.            

– «Ну, и в чём дело? – загнёшься ведь!» Но Люське жалко  расставаться с хорошими урожаями и она полусерьёзно, полу иронично брюзжит: - «работник мне нужен! В прошлом году сватался один, тоже вдовец, так я его к другой пересватала!» - «Чего ж ты шанс такой упустила?» - «Так ведь я думала, что очередь из мужиков ко мне выстроится, а оказалось –  шиш! Ты-то никого не знаешь?»  - «Хм, дай подумать! Во, у Славы сосед по гаражу, только учти – он нудный!» Люська улыбается: - «Да? Так ведь и я нудная!»               

Осенью, когда мы с тобой ездили на кладбище к Вере Григорьевне, могилка Люськиного мужа стояла ухоженной, с оградой и памятником. Она у самой дороги. – «Надо же, как постарались сыновья!» – подумала я. А встретив её, выразила одобрение: - «У Вели-то уже всё приделано, памятник стоит!» - «Да! На фотографии он самый красивый на кладбище!» – с гордостью и, конечно же, с печалью ответила Люська. – «Молодцы у тебя ребята. Щебёнки мелкой завезли, и всё с любовью сделали!» – продолжила я. 

– «Ага, ребята? У них времени нет. Сама всем занималась!»  Что ж, такова жизнь! И пока Люська ещё в силе, она с  узлами и кошёлками   будет спешить на рынок, а встретив меня, тихонечко брюзжать: - «Вчера больше заработала, сегодня – мало! Внуку надо то-то, и то-то! Сын всё ещё болеет. На операцию денег не хватает. А кто им поможет, если не я?»

Ах, Люська, Люська! Смешная ты, Люська! Мы с тобой знакомы целую вечность! И хотя мы уже давно не подруги, и ты обиделась на меня за «Бациллу», но я-то знаю, что за твоим брюзжанием, кроме занудства, ничего не стоит. А название  рассказу придумала не я, а Слава. Но оно так подошло тебе, что я, хихикая от удовольствия, сразу же ухватилась за это короткое словцо. Ты уж прости меня, Люська!

Ольга оказалась более предприимчивой. После смерти Вадима она сразу забросила огород. Подрабатывает на инженерной должности, когда позовут, в МЖБК. И пристроилась к родственнице мужа, которая купила участок недалеко от Люськи. Сажает там всего одну грядку зелени. Учение Порфирия Иванова она забросила давно, но для своих лет выглядит прекрасно. Ольга к Люське захаживает, и после смерти Вели помогла ей справиться с тоской. Но Люська недолюбливает хитренькую Ольгу, а если и привечает её, то обязательно кому-нибудь набрюзжит: - Придёт, а я разве  отпущу её без огородных припасов? Могла бы и сама что-то выращивать!

Как Ольга, так и Люська свои трёхкомнатные квартиры продали. Роза, уже со вторым мужем построила дачу в Сидозеро. Когда-то давно заикалась: - «Галя, приезжайте! Мы живём сразу на въезде. Увидишь – белых цветов полно. Соседи говорят – «дом невесты»!» Но мы в Сидозеро не были ни разу. Две мои книжки Роза читала – у меня брала. А когда вернула, сказала: - «Галина, ты молодец! Так легко читается!»      За третьей пока не приходила. У неё – горе. Мы с ней встречаемся теперь мимоходом.               

У каждого из нас своя жизнь и, оставив ту работу, подруг я больше не имела.  Как и у тебя, мой дорогой, после смерти Вадима, друзей не было. Нас всегда тянуло на третий этаж в свою маленькую квартирку, где с фасада – лес, во дворе же – пространство пустое, глаза отдыхают. Короче – благодать!

ДЕВЯНОСТЫЕ

Я  вспоминаю то время, когда в 92-м ты ушёл на вольные хлеба. Ещё работая главным конструктором в почтовом ящике, ты объяснял мне: - «Да не могу я больше там работать! У меня зарплата высокая, а инженеры мои в отделе получают 2-3 тысячи. Стыдно же! Если же я буду возмущаться, то и со мной контракт не продлят. Это же унизительно. Тем более, что верфь на грани остановки, заказов нет!» И после ухода в этом же году ты сразу оформил предпринимательство. Меня же успокаивал: - «Не горюй, старушка! Машина есть, проживём!»

И стали мы с тобой раз за разом ездить в Ленинград за товаром. Сначала в Апрашке приобретали кое-что понемножку. Денежный запасец-то невелик. Возили и продукты. Сыр прямо на заводе брали: развесной, «янтарь» и шоколадный в баночках. И уже на следующий день мы въезжали в садоводство, где останавливались чуть ли не у каждого дома, предлагая дачникам свежайшую продукцию, подтверждая это документально. Магазина там ещё не было, а кушать хотелось. Поэтому и встречали нас приветливо.

Но продукты – дело хлопотное. И мы, однажды попав на новую швейную фабрику «Искра», которую открывал ещё первый мэр города господин Собчак, отоварились таким постельным бельём, какое в город наш ещё не поступало! И стали мы туда ездить, по меньшей мере, раз в месяц. А чуть позже мы с тобой нашли «золотую жилу». Ну, скажем так, не золотую, а тюлевую. Приехав на фабрику Чапаева закупить тюлевые шторы на окна, мы узнали, что там бывает тюль с браком. И продаётся не метражом, и не штучно, а на вес. Вот это и была та самая жила! Сколько этой тюли мы с тобой перевозили, теперь даже вспомнить страшно! Приедем, мешки разберём, всё перегладим и начинаем шить занавески.

Побывав в магазине на фабрике, где продавались уже готовые изделия, запомнив модели, ты сделал мне лекала. И я, вырезая брак, кроила, а потом на машинке «Зингер», доставшейся от матери, шила разные комплекты. На большие окна, на кухонные, на деревенские. Хотя до этого кроме, как поставить заплату да пришить пуговицу, ничего не умела! В основном, тюль была качественной и метражом стоила дорого, но с браком обесценивалась и комплекты наши, по сравнению с магазинными, стоили в несколько раз дешевле. Попадалась в мешках и разноцветная тюль: розовая, сиреневая, редко зелёная и голубая – тюль в клеточку. Вот её мы пускали на отделку. Я – торопыга, ленточки резала сикось-накось! Ну, а ты, как и в любой работе, аккуратист, ножницы вёл ровненько, с одной на другую клеточку не заезжал; и отделка у тебя всегда получалась, словно фабричная!

Непосредственно торговлей занималась я, а всю подготовительную работу выполнял ты. В те лихие девяностые, когда страна была раздетой, разутой и голодной, мы с тобой выживали, как могли. Торговали и занавесками, и клюквой, собирая её в разливе на островах. Возвращаясь на «Каблуке…» с вокзала, где я в вагон-ресторан продала два ведёрка клюквы, а ещё два – не успела (поезд тронулся), уже в городе нас остановили двое гаишников. Один из них приказал тебе выйти из машины, а сам сел на твоё место за руль. Почему он решил проехаться примерно километр по дороге, не объяснил. А я вообще ничего не поняла. Как сидела в кабине, так и осталась сидеть. – «Посмотрим, что у вас за машина?» – сказал он мне.
- «Машина старая, но исправная, и ездит хорошо. Муж ремонтировал её сам. Он инженер-механик и водитель первоклассный!» – ответила я.               

– «Ну, ну!» – усмехнулся тот.  Вернувшись, проверив документы – водительское удостоверение, справку о пройденном техосмотре и, не найдя нарушений, милиционеры забрали права, оставив только талон (они ведь тебя уже знали). И составили протокол, оштрафовав тебя на 30 рублей. Ты с самоуправством таким не согласился, о чём и сделал запись в протоколе. Штраф ты заплатил, сказав мне: - «Не могу же я без прав в Ленинград ехать! Но заявление в суд я подам!» Судья твои доводы слушать не стал. И, сказав: - «Вы же штраф уже заплатили!» – решение вынес в пользу золотопогонников. А после суда ты объяснял мне: - « Как же я мог не заплатить штраф, если по закону на это даётся 10 дней. Когда же в коридоре, ещё до начала судебного  заседания, я увидел, как милиционеры, здороваясь, жмут руку судье, уже тогда понял, что в милиции, как и в суде, - все свои!»

И вот, в конце октября, на своём «Каблуке…» едем мы с тобой из Ленинграда с товаром. Где-то на полпути нас обгоняет милицейская машина – та самая, которая ожидала нас с  ж/д вокзала с клюквой. В кабине двое. – «Они?» – спрашиваю я.   – «Они!» – говоришь ты. А «Каблук» у нас   приметный – со стёклами в грузовом отсеке и в задней двери, то и обгоняющие нас узнали. – «Они будут ждать нас в Лодейном Поле!» – говоришь ты.– «Неужели?» – мне странно это слышать, и я не понимаю, зачем? – «А вот увидишь!» – ты уже предвидел это.               

В октябре темнеет рано, дорога чёрная. Мы въезжаем в Лодейное. Сумерки уже сгустились, прохожих совсем мало. А у гостиницы, на самом видном месте под двумя фонарями стоит милицейская машина, и возле неё два уже знакомых нам милиционера. Они ожидают твой «Каблук». Чтобы они убедились, что в кабине ты не один, я в белой пуховой паутинке прилипла к окну, и гляжу уже на них! - «Слава, на выезде пост ГАИ, давай остановимся там, пусть проедут! Посидим часик и тронемся в путь!» – я уже прилично струхнула и готова хоть ночь у поста ГАИ простоять. Но ты не испугался: - «Нет, стоять нигде не будем. Как ехали, так и дальше поедем!»               

А милицейская машина уже сзади едет, нас не обгоняя. Проехали пост ГАИ, свернули на дорогу в наш город. Машина сзади. В то время машин было мало и на федеральной трассе, а уж на нашей – совсем пусто. На дворе 10 часов вечера. Темнота – глаз выколи! И лишь машина сзади освещает нас своими фарами. Километров двадцать пилит за нами. Я на сиденье вся извертелась! Оглянусь – свет фар бьёт в заднее стекло. Они же знают, что  ты предприниматель (при торговле я всегда указывала номер свидетельства). Значит, не дураки, и понимают, что мы с товаром едем. А то, что у нас «Каблук» забит мешками с бракованной тюлью, а других шмоток – кот наплакал, об этом же им неизвестно. Ну, и накручиваю себя: - «Пропадём мы сегодня за понюшку табака!»  И в то же время с ехидцей улыбаюсь: - «Вот уж «обрадуются», когда вскроют «Каблук» и «богатство наше» увидят». Но пропадать мне всё же не хочется, и я предлагаю тебе: - «Скоро ж/д переезд, там дежурный сидит. Давай у переезда постоим». – «Нет! Едем дальше!» Сразу за переездом машина нас обошла. Но ты ещё не уверен, что нас оставили в покое, и говоришь мне: - Сейчас за поворотом узкая дорога. Они могут ждать нас там.

– «А если  машину они поперёк дороги поставят?» – я всё ещё не успокоилась.   – «Тогда держись покрепче! Если поставят, «Каблуком» я бью «Москвич» в бок, и с дороги его столкну!» - «А дальше?»  - я ещё не всё понимаю.  – «Дальше же еду в милицию сдаваться, а ты утром сядешь в поезд и поедешь в Москву в Генеральную Прокуратуру. Расскажешь, как дело было!»

К счастью, преследующие нас довольно-таки долго, грех на душу брать не  стали, посчитав, что уже достаточно нас испугали. И за поворотом машины не было. Но ты-то никогда никого не боялся и, если был прав, считал, что и органы, назначенные властью осуществлять контроль, прежде всего, сами должны быть справедливыми и беспристрастными! Поэтому, не прибавляя скорость, не пытаясь уйти от погони, ты продумал свои дальнейшие действия, и меня заранее предупредил – что я должна буду делать в предполагаемом повороте событий. Приехав домой, у меня вся  спина была мокрой (вероятно, от страха). Не знаю, как себя чувствовал ты, а только во сне всё и дёргал ногой, а встрепенувшись, просыпался! Я, уже много позднее, спросила: - «И кто  бы меня в Генпрокуратуре слушать стал? Неужели ты мог предположить, что достучаться я куда-то могу?»
               
  - «Ну, а что мне оставалось делать, если бы ночью дорогу перекрыли? Поэтому и подготовил тебя. Хотя бы попробовать стоило!»

А как мы в Важинах с тобой поначалу торговали? Там небольшую земельную площадочку то ли скупил, то ли арендовал новоиспечённый городской бизнесмен. Мы оба его знали. У нас он работал прорабом, а у вас в почтовом ящике уже заведовал столовой! При развале Союза не оплошал, человек предприимчивый. И вот на этой площадочке шла торговля ширпотребом, продуктами, овощами. Стояли три деревянных стола, на которых лежал товар. И мы с тобой занавесочки, да постельное бельё предлагали селянам. Часам к  двенадцати появились на площадке две важные дамы. Обе – с папками подмышкой и авторучками в руках. Одна собирает деньги за право торговли, другая – за место на столе. Всех продавцов как ветром сдуло! Столы спешно освободили и площадочка опустела. Но торговля не прекратилась. Уселись метрах в десяти, разложив свой товар: кто –  на сумках; кто – на подстилках. Кто как!  И только мы с  тобой остались на площадочке и торгуем из «Каблука».

Дамы к нам: - «Платите за право торговли!»  - «А мы платим. Вот наше свидетельство!"                - «Это не то! Вы обязаны нам заплатить!»   Ты молча стоишь рядом со мной, и у тебя такое лицо, что я без смеха не могу на тебя смотреть!

Дамы: - «Платите за место!» - «За какое место? Мы ваши столы не занимаем, у нас своё место!» Окружение продавцов и покупателей невдалеке внимательно наблюдает за нами и за представителями с бумагами, которые уже папки раскрыли и пытаются объяснить нам свои полномочия. И тогда ты, своим бархатным, задушевным голосом, без тени насмешки, полный радушия и участия к их нелёгкой и такой неблагодарной работе (никто ж платить не желает, да и не с чего) говоришь: - «Девочки, как я вас понимаю! А не могли бы вы оставить папки на столе; одна или по очереди сходить за метлой и лопатой, да выгрести отсюда все кучи  собачьего дерьма! Поглядите, сколько их! Да заодно и столы вымыть?» Поднялся такой хохот! Но дамы  совету не вняли и, пригрозив, что  сейчас приедет начальник, спешно ретировались. Я заливаюсь смехом. Гогочет и окружение.

Вскоре рядом машина остановилась. Выходит наш знакомый и… к «Каблуку». Вероятно, проповедь читать приехал. Но, увидев нас, слегка опешил. – «Здравствуй, Семён!» – приветствуешь ты его. – «Я тут девочкам твоим вместо папок и авторучек посоветовал взять метлу и лопату, да кучи собачьи убрать. Как ты думаешь, дельное предложение?» Больше мы с тобой Семёна не видели. Говорят, в наше отсутствие приезжал. А позднее его жена, купив мои книжки, звонила и благодарила за интересную прозу. Теперь Семён один из  самых богатых предпринимателей в городе. А мы с тобой занавесками обшили почти всё село. Да и в городе, нет-нет, и увижу своё «произведение» на окне. И, проходя мимо, думаю: - Надо же, столько лет прошло, а они всё ещё висят!               

А вот в посёлок, где стоит «почтовый ящик», ты ездить не любил. По первости те, кто с тобой работал, в обеденный перерыв прибегали поглядеть на тебя. Тебе это так не нравилось, что оставив меня, ты уходил на речку, в парк, лишь бы не стоять у машины и не слышать: - «Главный конструктор торгует!» Я знала это и старалась не оставлять тебя с товаром одного. Если же отлучусь на минутку, то вернувшись, бурчу уже себе под нос: - «Да разве покупатель подойдёт близко, увидев твоё лицо?» Ты это знал и говорил: - «Я не половой! Всё сделаю, но с полотенцем на руке стоять не буду!»

Зимой же на торговле ты так замерзал, что впоследствии ещё много лет помнил это! В морозы ты настаивал, чтобы я надела твой полушубок, иногда – унты. А ты в китайской курточке на рыбьем меху, и в подшитых валенках просто околевал, но до двух часов терпел, подпрыгивая возле «Каблука». И, когда уже не было сил, говорил: - «Всё, заканчивай! Не могу больше!»

Ты закрывал заднюю дверь, садился в остывшую на морозе кабину и, с огромным желанием принять горячую ванну, мы с тобой ехали домой. Но горячую воду нам в ту пору уже не давали, не было в продаже и титанов. Выручала нас 25-литровая кастрюля с тэном (ты сам установил в неё тэн). Я закладывала  в неё мешочек с травами, какие заготавливали летом на огороде, и где обязательно лежали две-три веточки вереска. Кипятила одну кастрюлю, вылив её в заранее налитую воду в ванне, сразу же кипятила другую. И вот в этот настой зеленовато-жёлтого цвета, благоухающий мятой и можжевельником, ты, стуча зубами от холода, погружался медленно. И, тихонько попискивая от удовольствия, блаженствовал; согревался постепенно. Любил, чтобы горячая вода покрывала тебя полностью, наверху торчала одна голова. И только согревшись, брал в руки мыло! Выходил из ванной распаренный, красный, надевал утеплённую на подкладке рубашку в клеточку, которую использовал только после бани; садился в кресло и наслаждался теплом, уютом, и теми маленькими радостями, какие привносила в твою жизнь я!

Летом ванну тебе заменяла баня. Ты сам её выстроил, лишь бак для горячей воды тебе сварили на работе. Полотняный мешочек я заполняла свежей таволгой, иван-чаем, зверобоем. Вода, часто дождевая, также благоухала; а веники, до этого висевшие в предбаннике,  разбавляли этот аромат своим - берёзовым запахом. Ты мылся долго, часа два, подбрасывая в каменку кипяток; чтобы забраться повыше, на лавку ставил деревянный стул, садился на него, и в этой жаре под потолком пыхтел, хмыкал и снова хлестал себя веником!   

Я в горячей бане мыться не могла, да и метраж нашей баньки не позволяет находиться там вдвоём, поэтому после тебя открывала нараспашку дверь в предбанник и, пока температура не упадёт, туда не заходила. Меня уже изрядно доставал хондроз, я вязала веничек из крапивы и, легонько пошлёпав себя по ногам, просила тебя похлестать мне плечи и спину. Ты, взяв в правую руку это жгучее, ощетинившееся «лекарство», не хлестал, а чуть-чуть дотрагивался до меня. Сочувствовал: - Не больно?  И старался погладить мне  спину не крапивой, а рукой. Я видела, что ты меня щадишь, но старалась «держать марку» - упрямая же! И настаивала: - Да не жалей ты меня, не жалей!   После крапивы тело покрывалось беленькими пупырышками, спина и плечи горели, а мне казалось – хондроз отступил!

Всё, что стоит у нас на огороде – домик с комнатой и кухонькой; сарай; баньку с предбанником ты выстроил сам. Привёз с работы машину досок – разобранную опалубку. Выгрузили её метрах в ста за оврагом. Ты всё перетаскал на себе. Я по пути захвачу одну доску полегче, ты – пять, шесть. Сколько в тебе было силы, умения, сноровки! А ведь ты ещё работал. В 7 утра уезжал, в 7 вечера приезжал! В магазинах же не было ничего. В Лесокомбинате выписал плиты на стены и потолок. На крыше «Запорожца» их вывез. И пока я находилась в Ленинграде у Светланки, ты из опалубного домика сделал конфетку! Таким образом, и у нас появилась дачка! А уж когда на «вольных хлебах» мы с тобой заработали на новую «Таврию», тогда и я поняла, что новая, хоть и маленькая машина старому «Каблуку» - не чета! А уж как ты за ней следил – не передать! Мне казалось, что её ты любишь так же, как и меня! Да, похоже, я не далека от истины!

В те неспокойные девяностые на трассе от Петербурга до Лодейного Поля орудовала безработная челядь с кистенём. Предприятия закрывались. Типовые скотные дворы после развала Союза зияли чёрными проёмами без дверей и окон. Птицефабрики зарплату рабочим выплачивали яйцами. Бумажный комбинат в Сясьстрое рассчитывался с людьми своей продукцией. И стояли по всей трассе люди: кто – с яйцами, кто – с курями, кто – с туалетной бумагой. Кто что имел, тем и торговал! Мне  запомнилась картинка. Заехав на автозаправку, а в то время на триста километров было их две-три, я увидела мальчонку лет восьми, держащего за руку девочку лет пяти. Стоял ноябрь, под ногами кисель из воды и снега. Мальчишечка в больших, не по размеру, резиновых сапогах; девчушка – в худеньких ботиночках и таких же колготках. Оба – без рукавиц!

- «Что они делают здесь? И почему одни?»   Было заметно, что не первый раз они на заправке. Только что от впереди стоящей машины отошли. И пока ты заправлялся, я вышла, чтобы узнать – как они здесь очутились? Оказалось, что живут они с мамкой. Папки нет, недавно умер! Мамка не работает, ферма закрылась. А на заправку они приходят, чтобы выпросить немножко денег.  - Дома есть совсем нечего. Мамка семечек купит, вот они и щёлкают то, что в карманах.

– «А в школу ты ходишь?» – спросила я.   – «Не-а!» – ответил мальчишка.        -  «Сестрёнку-то с кем я оставлю?  Мамка  совсем худая стала, кашляет!  - Тётенька, вы не могли бы дать нам рубль-два? А я вам семечек на дорогу!»      Он вынул из кармана горстку семечек и протянул мне. У меня в портфеле были какие-то продукты, достала кошелёк…!  Они так обрадовались, что сразу вприпрыжку припустили к виднеющимся невдалеке домам. Мальчишка в больших  сапогах бежал неловко, заплетаясь ногами, но руку сестрёнки не выпустил и, перебегая дорогу, зорко смотрел в обе стороны!

Ты тогда усомнился, что всё именно так, как я, со слов мальчугана, тебе рассказала.  – «Не может такого быть! Во всяком случае – не должно! Куда же власть-то  смотрит?»               

- «Куда, куда? – Видит наша власть такие вот брошенные, забытые богом и людьми, деревни? Нужны они ей! Как бы ни так!» – сердито бормотала я.

В том же году нас с  тобой «пасла» та самая челядь, которая грабила на дороге машины, выбрасывала из иномарок водителей, а приличную технику угоняла! Ты от шоферов уже знал об этом. А тут и наши знакомые, имеющие небольшой автобус, рассказали, что тормознули их на дороге трое, водителя вытащили из-за руля, а сами ринулись в салон за товаром! Только не учли  грабители, что в автобусе на полу дремала овчарка. И когда её хозяин, уже на улице, скомандовал: - Джек! Взять их! – овчарка и цапнула первого попавшегося за штанину, вместе с ней повредив и, где помягче, ногу! Тот взвыл, заорав: - Братва, тут  собака! Братва, ясное дело, рванула назад! После этого ты сказал: - Надо купить газовый баллончик! Вдруг, пригодится? И когда любители лёгкой наживы – двое в машине, а трое на дороге высматривали  подходящую иномарку, мы в это время и проехали мимо. Тут же троица запрыгнула в машину и погналась за нами! Ты скорость слегка замедлил: - «Пусть обгоняют!»   Что те и сделали! Обогнав же, притормозили и едут у нас перед носом. При этом трое на заднем сиденье машут руками, призывая остановиться! Ты пытаешься уйти  влево, влево двигается и передняя машина. Ты – вправо, вправо и она. Вихляется перед носом, словно маятник. Ни обогнать её, ни объехать! На остановках у населённых пунктов срываются и мчатся вперёд;  миновав скопление народа, вновь тормозят, ожидая, когда приблизится к ним голубенькая наша машина. А, увидев, занимают место впереди; также вихляясь, призывают из кабины остановиться!

- «Что им надо?» – не понимаю я.    – «Да, вероятно, нашу «Таврию» перепутали  с иномаркой! Машина-то новая, сверкает вся! А для них чем новей, тем лучше!  - Да ты не волнуйся! Всё будет в порядке!» – успокаиваешь ты меня. Я хорохорюсь: - «Да не волнуюсь я! Просто тревожно! Их же пятеро! Не боишься?»    

- «Да, видать, бандюки-то они не совсем конченые, молодые ещё. Иначе не вертелись бы полста  километров на заднем сиденье!» – просвещаешь ты меня.    – «Да, вот ещё что: - сейчас справа будет деревня. Они уедут вперёд. И уже за околицей будут нас ждать.  Они, вероятно, решили, что я – лох, рядом же – баба!»   

- «Лохудра?» – нервно веселюсь я. Тут уже смеёшься ты. – «Да не трясись ты, а лучше соберись? Поняла?»

Всё вышло так, как ты и предсказывал. Только теперь они все пятеро стояли у машины. Что-то пили из бутылок. Трасса же в том месте прямая, несколько километров без поворота. Заметили нас поздненько, увлечённо о чём-то спорили. Спохватились, а мы уже рядом! Толкаясь, потеряв драгоценные секунды, втиснулись в машину. А ты, мужественный, уверенный в себе, заранее включив пятую скорость, пролетел на «Таврии» мимо, показав такой мастер-класс вождения, что догнать и перегнать тебя не  смогла бы и дорогущая иномарка! Я боковым зрением видела твоё сосредоточенное лицо; руки, ни разу не дрогнувшие на руле, лишь губы твои трогала едва заметная усмешка. И мысленно тобой восхищалась! Не напрасно же ты, работая в семидесятых мастером, а позднее – директором в училище, преподавал ребятам автодело и учил их вождению. Твои первые ученики уже и сами воспитывают внуков. Но ты для них как был Вячеславом Ивановичем, тем и остался. Сколько же теплоты, уважения они оказывают тебе при встречах! А я, видя седовласых мужчин, обычно  спрашиваю: - «Это кто?»- «Мой ученик!» – отвечаешь ты. И хотя не каждого помнишь по имени, но приветствиям таким рад. Я вижу это!

А уж как ты со мной возился во время приступов? Первый, серьёзный, с потерей сознания, случился где-то году в 72-м,  поэтому и не забыла его. Мы с тобой в воскресенье отправились к Ольге и Вадиму. Шли на Святуху пешком. И, уже придя в квартиру, я и потеряла над собой контроль. Ольга, естественно, перепугалась. Пригласила соседа – хирурга. Тот прибежал, это уже ты мне рассказывал, похлопал меня по щекам и, не приведя в чувство, сказал: - «Вызывайте Скорую!»   Привезли меня на Скорой в приёмный покой (ещё в старую больницу). И отправили Скорую за Лидией Васильевной. Она уже в нашем доме жила, в соседнем подъезде. Через какое-то время открываю я глаза и, ещё не понимая, что лежу на носилках на полу, а вокруг люди в белых халатах (ты стоишь у меня за спиной), спрашиваю – «Где я?»  Ещё раз обвела всех глазами и, увидев знакомое лицо, уже радостно восклицаю: - «Здравствуйте, Лидия Васильевна!» -   «Здравствуй, Галя!» – выдохнула она с облегчением. – «Ты укол делала?» ( ей же нужно было срочно выяснить – от низкого  сахара я потеряла  сознание, или, напротив, без инсулина впала в кому).    – «Делала, Лидия Васильевна, делала!»

Я, после глюкозы, уже снова здоровая! Мы трое на Скорой едем домой, а в машине я замечаю, что одна нога у Лидии Васильевны в сапоге, вторая – в домашней обуви. Это она так торопилась, что забыла переобуться. В то время нас – пациентов на инсулине было у неё 9 человек. Как же она заботилась о нас! Танечке после десятого класса помогла устроиться на работу в лабораторию больницы. Недолго красавица-девочка жила, наследственной болезнь оказалась! Через несколько лет умер и отец Танечки. А вот с её мамой мы порой видимся. Мало в ней осталось от былой красоты, а радушие и приветливость никуда не ушли. Любят её племянники, помогают и заботятся о ней. Тонечка Афанасьева, с которой мы когда-то по путёвкам, какие выхлопотала для нас Лидия Васильевна, ездили в Ессентуки, тоже ушла из жизни. Да и все остальные, кроме меня, уже давно покинули этот мир!  Когда-то Лидия Васильевна сказала: - Галя, у тебя мирный диабет! Радуйся этому!

И я всё ещё живу!  Только благодаря тебе, хожу по земле. Вспоминаю ещё случай. Зимой, часов в 9 вечера, мы с тобой вышли на прогулку. Нередко гуляли перед сном. Тогда ведь город был спокойным. Ужастики ещё не наступили! Ну, и вероятно, меня опять зашатало! Магазины уже не работали, стояла открытой одна «Блинная». Завёл ты меня туда, усадил перед столом на стул и… к стойке буфета. Народу в «Блинной» никого нет. В 10 часов  закрывается. За стойкой буфетчица и рабочая. – «Заказываю я сок и ещё что-то. Подхожу к тебе и пытаюсь тебя напоить! Ты, как всегда в таких случаях, подчиняться не желаешь!» И слышу, как две женщины за стойкой переговариваются: - «Ты погляди, баба- то пьяная, где-то ведь напилась в стельку! И ведь по виду не скажешь? Вроде и одета прилично!» – говорит одна другой.    – «А мужик-то, мужик-то как увивается возле неё! Она ж ещё кочевряжится! Везёт же пьянчугам!» – вторит ей другая.

С тех пор в эту «Блинную» я не зашла ни разу. Вдруг, узнают? И хотя прибалтийские инсулины уже давно канули в лету, но случается, что и на современном гормоне могу отключиться. Просто ты за столько лет уже знаешь моё поведение, и когда видишь, что я становлюсь не совсем вменяемой, заранее несёшь чашку сладкого чая. Если же опаздываешь и не справляешься, то «Скорая» приезжает уже через пять минут. И когда врачи в спальне стоят надо мной, я, словно запрограммированная на приветствие, также радостно восклицаю: - «Здравствуйте!»  После отъезда «Скорой» я хожу за  тобой виноватая, извиняюсь: - «Прости, я опять тебя напугала!»   А ты хоть бы раз упрекнул меня! Лишь притянешь меня к себе, головой покачаешь и просительно вымолвишь: - «Галюша! Ты уж следи за собой!  Да и чай, если предлагаю, не отталкивай!»  Вот так, дорогой мой, ты и спасаешь меня не один десяток лет!

Лидия Васильевна уже давно не заведует терапевтическим отделением и как-то поделилась со мной: - Из-за своей работы я всю семью потеряла! Мальчишки, ещё маленькие, уцепятся с двух сторон за подол, когда я вечером на дежурство собираюсь, и хнычут: - Мама, не уходи!  Да разве это было возможно?

И по прошествии тех лет казнит себя безутешная Лидия Васильевна. Велико её материнское горе, что не уберегла, не сохранила, не продлила жизнь сыновьям. Чувствую и я перед ней свою вину за то, что порой отнимала у неё личное время, какое могла бы она разделить  со своей семьёй. И себе в укор ставлю!
Она же не умела отказывать, жила для людей. Ты, как и я, тоже безгранично доверял Лидии Васильевне. Да у вас с ней обоюдное уважение друг к другу. Она всё ещё работает – на УЗИ. Сначала на полставки. А теперь четверть ещё сократили. И работает Заслуженный врач России, Врач высшей категории, терапевт-эндокринолог Лидия Васильевна за 4 тысячи рублей.  -  Хоть коммуналку заплачу!  – говорит доктор. Полвека отдала она городской больнице.  Да и теперь, пока всех не примет, из кабинета УЗИ не уходит!

А ты в конце девяностых свидетельство о предпринимательстве сдал и торговлей больше не занимался.  Валяется  в гараже и газовый баллончик, каким ты ни разу не воспользовался! Ну, а я, изредка бывая на рынке, торговала выращенной на собственном огороде, продукцией.

ДВУХТЫСЯЧНЫЕ       

У нас с тобой внук. Митя, Митюшка, позднее – Дима. Он родился в конце восьмидесятых. Светланке надо было закончить учёбу в институте, встать на ноги. Тогда и поселился в нашем доме светловолосый малыш. Он ещё и на ногах не стоял. Ты привёз его из Ленинграда на поезде, а в вагоне женщины-попутчицы всё удивлялись: - Надо же, какой спокойный ребёнок!

А ты его перепеленаешь, бутылочку с соской в рот, он и молчит. Я поздно вечером встречала вас на вокзале. Народу в автобусе было много. Ты стоял, а он у тебя на руках всё и поглядывал недоверчиво на свою бабушку, которая от умиления что-то булькала языком; и не могла дождаться, когда разденет и прикоснётся к маленькому созданию, уложит в кроватку. И с этого момента, словно наседка, станет кудахтать над ним, волноваться по каждому пустяку, беспокоиться и тревожиться!

Мы с тобой не завели второго ребёнка. Причина опять же в моей болячке. Поэтому Митя стал для нас и сыном, и внуком. Заменил уехавшую в 17 лет дочку, которая родителей видела совсем мало. Оба работали, встречались за завтраком, и вечером за ужином. Светланка же была предоставлена сама себе. Училась, читала, взрослела. Любила бывать у своей тётки – Маргариты, которая боготворила только свою дочку. Ира для неё была смыслом жизни. Всё свободное время она посвящала Ирочке. А муж для Маргариты – Васька! Другого имени я не слышала.

Мы с тобой Светланку воспитывали иначе. Нашей же Светланке не хватало материнского тепла. Тогда я этого не понимала. Да и вряд ли я могла ей что-то дать? Мне казалось – накормлена, обута, одета. Папа с мамой рядом! Что ещё надо? Оказывается, ей любви моей недоставало! С тобой она не чувствовала себя обделённой! Ты добрее меня, мягче и рассудительнее! А я – порох! Поэтому и тянулась Светланка наша к сёстрам твоим сводным. Правда, Лидия не очень её привечала. Пока все магазины не обойдёт, да у Веры Григорьевны не поужинает, домой не спешит. Её не очень беспокоило, что Люба может весь вечер просидеть под столом под скатертью с кистями, страшась отцовского гнева, который в подпитии имел привычку воспитывать дочку!

У Маргариты же Вася всегда оставался на заднем плане, и Светланка чувствовала себя там свободно. Ну, и к Вере Григорьевне Светланка забегала часто. А вот у моей матери бывать не любила. Не нравилось ей там. А если, по моей просьбе, и навестит бабушку Катю, то ночевать редко останется, старается вернуться.

А вот ты к  тёще своей частенько заглядывал. С Верой Григорьевной отношения были ровные. Ты любил её, как сын. Никогда ни в чём не отказывал. Она знала это, но без дочерей она жить не могла! В первой книжке «Вдоль по времени…» в рассказе «Свекровь» я попыталась высветить эти чувства, обосновать материнскую и  дочернюю любовь. Удалось ли? Не знаю! С моей же матерью у тебя отношения были доверительные. Никогда ты не сказал ей ни одного дурного слова. Ты любил меня, но считал, что частичку этой любви ты должен уделить и тёще. Она видела это. И ей от этой маленькой частички всегда было теплее, чем от меня. Я ведь почтительностью не отличалась. И при любых обстоятельствах моя мать всегда была на твоей стороне. Защищала тебя от моих нападок, если ты выпьешь! Причём, делала это весело. Если же я не унималась, она гладила тебя по плечу, и утешала: - Не слушай ты её, Славушка! Она покричит, и тут же забудет. Она ж отходчивая! Вскоре у меня пыл иссякнет. Моя мать, как я говорила – «провокаторша», при расставании нашепчет тебе: - Ты, Славушка, приходи завтра! Гальки не будет, и мы с тобой похмелимся! И хотя ты  никогда не похмелялся, но у очага своей тёщи чувствовал себя, как дома. Ваши застольные, полные юмора, беседы и теперь у меня на слуху.

И твоя, и моя мать – обе женским счастьем обделены были. У каждой – по три голодных рта! А мужики? Где они – мужики-то? После войны любой гуляка, дебошир, забулдыга или бабник на вес золота ценились. Я уж не говорю о вернувшихся с фронта! Только мало их вернулось! Вот и жили наши матери  для детей. Работали для детей. Сами не доедали, не допивали, лишь бы ребятишек поднять! По праздникам сами себя веселили! Купят бутылочку красненького; или бражку, как моя мать, поставят – тому и рады! Не знаю, как у вас, а у нас в праздники  соберутся человек семь-восемь – ещё сравнительно молодых, но безнадёжно одиноких женщин, хлебнут по стаканчику бражки, песен попоют, наплачутся, (или напляшутся), да и разойдутся по  своим углам!

Бывало, приткнётся к одинокой молодухе командировочный, или приезжий какой объявится! Тогда уж это событие  мусолят со всех сторон. И если молодуха за столом сидит, то ответ ей держать перед всей честной компанией!  Она ещё и сама не знает – кого пригрела, и надолго ли? Но ведь бабы есть бабы! Одна – от зависти, другая – от любопытства, третья – по злобе; но все участвуют в обсуждении претендента на роль мужа! А моя мать, или кто-то другой, могут и частушку выдать:

У Марины новый хахаль,
К ней приходит вечерком.
Уж не знаем – что за пахарь?
А по виду  -  с огоньком!

Марина, ясное дело, краснеет. И хотя «пахарь» ничего серьёзного ей не предлагал, да и сыну не глянется. Ну, а вдруг…?  Но, чтобы не выделяться, Марина завидущих  успокаивает: - Ладно, бабы! Ничего ещё не решено! Ну, зашёл пару раз. Па-адумаешь!   Ну, а в душе Марина, конечно же,  рада, что заезжий молодец её одну выглядел! Она не хочет думать, что тот командировку отметит и … был таков!  Какое-то время бабы будут спрашивать: - Марина, хахаль-то пишет?

- Да, скоро заберёт меня к себе! – Марина всё ещё верит тому, что  говорит. А через 9 месяцев родилась у Марины девчушка, да такая славная! Вылитый «пахарь». Выросла девчушка без отца. Никогда его не видела! Вышла замуж. Троих сыновей родила. И Марину в своё время проводила достойно!

Мы же с тобой, пока Митюшка жил у нас, не могли нарадоваться. Я уже не работала, да и ты в его трёхлетнем возрасте на вольные хлеба ушёл, поэтому внуку досталось любви нашей много больше, чем Светланке. А он никогда не капризничал. И на торговлю с нами ездил не раз. Пока я завлекаю  покупателей, вы с ним и на речке побываете, и мороженое ты ему купишь, и другие, не менее важные вопросы, обсудишь! Оставляя же его на короткое время в Петербурге, мы обязательно приезжали к нему с подарками. Тогда ещё только-только стали появляться в продаже новомодные трансформеры, каких мы с тобой никогда не видели. Как-то стоим мы в отделе «игрушки», и рассматриваю я башенный кран. Высокий, но простенький и недорогой – 48 рублей. Ты говоришь: - Купи! Но мне хочется что-то необыкновенное, и я спрашиваю у продавца: - А получше у Вас ничего нет?   

Молодой продавец достаёт большую коробку, открывает её и вынимает оттуда машину. Щёлкает какой-то пимпочкой, и машина … поехала! Я, как зачарованная, не свожу с неё глаз. Наконец спрашиваю: - Купим? Ты в сомнении. Игрушка дорогая – 300 рублей! По тем временам деньги немалые! Но меня уже понесло! Приехали к ребятам. Вытащил ты из коробки подарок, щёлкнул пимпочкой – загорелись все огоньки, красные, зелёные, фиолетовые. Ездит машина в одну сторону, в другую. Задом сдаёт, поворачивает, и на месте крутится!

Надо было видеть глаза нашего внука! Радиоуправляемая игрушка так его заворожила, что и он оторваться от неё не мог! Ты только один раз показал ему – что надо включить, он тут же всё понял, и направил машину на меня. Я сделала вид, что испугалась, негромко заверещала: - Ой, боюсь, боюсь! – и в сторону отскочила! Восторгу его не было конца! Целый вечер он знакомился с подарком. Осваивал премудрости самой умной в его четырёхлетнем возрасте игрушки. Я и сейчас  помню его счастливый смех! А когда мы легли спать, и от тебя я услышала слова благодарности: - Спасибо, что выбрала Митьке ты эту машину!
               
У нас жилось Митюшке хорошо. Первые шаги он сделал у нас. Кажется, мы с ним были у Веры Григорьевны. Она уже болела, спустив ноги, сидела на кровати. И Митя, в ситцевых колготочках, от меня, ещё неуверенно ступая, двинулся к своей прабабушке. Я обомлела – пошёл! Сам! Ему только что исполнился год. У кровати остановился и смотрит: то – на меня, то – на Веру Григорьевну.
               
– Миленький мой, взяла бы я тебя на руки, да боюсь – не удержу! – обратилась к правнуку твоя мать. Через полгода её не стало. И в сознательном возрасте свою прабабушку Митя не застал. Зато я с ним и с горки каталась на санках, на попе. От Дома пионеров горка длинная. Едет он на санках метров триста вниз. А назад надо санки тащить, да в гору. Кому хочется? Когда был совсем маленьким, я стояла внизу. Следила, чтобы не вывалился в снег. Если же такое случалось на половине горки, обязательно помогала вновь забраться на санки, отталкивала и сама бежала рядом с санками наперегонки. А когда подрос – сам управлялся на горке. И в начале прогулки не ленился, тащил санки назад. А уж когда уставал, я волокла и санки, и его за руку тащила. И сама с трудом брела в гору!

А на лыжах кататься ты его учил. Сначала, до школы, на маленьких. А когда подрос, мы купили ему другие. Он как-то быстро освоился на лыжах и катался с удовольствием. Однажды вы вдвоём отправились на лыжную прогулку. И на открытой местности, рядом с лыжнёй, какой-то умелец выстроил из снега городок с башенками, с воротами. И охранял эти ворота  снеговик с ведром на голове, с красным носом из морковки, и с метлой на длинной палке подмышкой. В общем, картина! (это ты мне рассказывал) А наш внук, как и все мальчишки в его возрасте, лыжной палкой посбивал все башенки, разрушил ворота. Да и снеговику не поздоровилось, (ведро с головы упало, морковка отвалилась). Как он всё это рушил, ты не видел. Впереди по лыжне бежал. Оглянулся и … назад повернул!
- «Митя, ты это строил?»  Внук лыжной палкой махать  перестал.                – «Ну, что молчишь? Ты это строил?»                - «Нет! Не строил!»      
- «А если не строил, зачем рушишь? Красота же была!»       

Насупился наш внучок. Носом шмыгает, а ты продолжаешь: - «Разрушать, конечно, легче! Я сейчас круг по болоту сделаю и вернусь. А ты к этому времени восстановишь всё, что разрушил, понял?»  И поехал вперёд.    

Я у тебя спрашиваю: - «И ты уехал? Оставил его одного?» - «Да недалеко я уехал! Оглянулся, а он пытается исправить то, что порушил». Ну, я и вернулся. Гляжу, глазёнки у него мокрые, руки без рукавичек, старается башенку из снега укрепить! Я говорю: - «Давай, помогу!» Голову поднял, на меня ещё не смотрит, обиделся. Однако, повеселел! Восстановили мы с ним ворота, ведро на голову снеговику надели; морковку, куда надо, воткнули! И уже вдвоём дальше поехали.               

-  «И тебе не жалко его было?» – спрашиваю.   – «Конечно, жалко! Но теперь, я убеждён, он никогда не разрушит и не разобьёт то, что сделали другие. Уроком это для него будет!»

Вот так, не ругая, не наказывая, не упрекая, ты воспитывал своего внука. Любовью, своим примером, трудолюбием и сноровкой учил его всему, что знал и умел  сам.

А летом не только ты, но и я с ним на рыбалку ходила, кораблики пускала. Сделаете вы с ним кораблик в гараже, радиоустройство поставите, а на озерко я с ним иду. Запустит он кораблик, сам с берега управляет. Ребятишки местные соберутся. Интересно же всем! Митя наш гордый, капитаном себя чувствует. А кораблик, нет-нет, да и зацепится за что-нибудь. Митя  и так подёргает, и эдак! Стоит кораблик на одном месте, держит его зацеп! Надо лезть в воду. Хорошо, если кто-то из ребятишек местных отважится и, засучив штаны, освободит кораблик. А если нет? Тогда на подхвате бабушка, которая не может допустить, чтобы её внук полез в воду. Вдруг простудится и заболеет? Что она потом дочке скажет? Что не уберегла? Уж лучше сама! Снимаю обувь и, если не глубоко, осторожно, маленькими шажками двигаюсь к севшему на мель «судну». А если глубоко? Значит, кораблик остаётся там, где застрял. А расстроенный внук и его бабушка, оплакивая потерю, возвращаются на дачу.

Ты в таких случаях спрашивал: - «Ну, как прогулка? А кораблик где?»                Митька, хмурый, молчал. А я, чтобы разрядить обстановку, объясняла: - «Уплыл кораблик! Ничего, новый построите!»               

- «Вам бы только терять! Нет у меня больше радиоустройства! Лодку из полена выстрогаем, так, Митя?» Внуку ничего не оставалось делать, как согласно кивнуть головой.

Детство внука прошло у нас. Мы так к нему привязались, что у меня возникло желание отправить его в ту же школу, где училась Светланка. Но тут уж дочка воспротивилась: - «Мама, папа, спасибо, что помогли! Мы уже сами в состоянии вырастить сына. В школу он будет ходить здесь!»               

Да и ты сразу её поддержал: - «Это неправильно, если дед с бабкой ребёнка воспитывают. Пусть живёт с родителями!»               

Вот так и вернулся наш Митя в Петербург. А мы, наезжая к дочери, вместе с внуком считали дни – сколько осталось до каникул? У меня же появилось свободное время. Чем его занять? Ладно – летом огород. А в межсезонье? Я уже пописывала в районную газету статейки на злободневные темы. Так-то ж изредка. А как-то взяла бумагу, авторучку и села за письменный стол, за которым дочка занималась. Села и задержалась! Чуть позже стол этот переехал в Митину комнату для уроков. И я поселилась на кухне. Домашние дела приделаю, освобожу стол кухонный, и сажусь за недописанное! Начала с себя. Дальше появились рассказики: «Мать», «Свекровь» и …                Рукописный текст следовало отпечатать. Время компьютеров ещё не пришло. Звоню на прежнюю свою работу: - «Мне нужна пишущая машинка!»  Обещают, однако, без директора не смеют, а тот в отпуске. Но мне, скороспелке, приспичило!   - Ага! Выручат знакомые  секретари! - «Приезжай!» – доброжелательно вещает телефонная трубка.

Приехала. Машинка древняя, тяжеленная в металлическом корпусе.   – «Галя, тебе её не унести! Отправим машиной, если не сегодня, так на днях!» Но жареный петух в одно место меня уже клюнул и реприза: - Дают – бери! Прочно сидит в голове, правда, с дополнением: - «А вдруг, передумают?»  Поэтому со словами: - «Спасибо, спасибо! Я справлюсь!» – укладываю «подарок» в большую сумку и на пассажирском автобусе везу его домой.  Когда я подняла его на третий этаж и ввалилась в квартиру, ты ахнул: - «Как тебе удалось приволочь её? Завтра я бы сам за ней съездил!»

- «Ну, чё уж теперь говорить? Лучше посмотри – как печатает? Мне сказали, там одна буква проблемная! Западает!»       

- «Это не страшно!»      И правда! Рядом со мной жил такой умелец, что не только блоху подковать мог, а всякую неисправность в любой технике устранял играючи! Так и в машинке припаял всё, что барахлило, вычистил, отрегулировал. И служила мне она безупречно добрый десяток лет!

Написала я восемь рассказиков, объединив их в повесть. Отпечатала на машинке. Озаглавила «Вдоль по времени», и на тебя вопросительно смотрю, как бы спрашивая: - «Подходит?»

- «Хм! Добавь – или Записки инвалида» Я недоумеваю: - «Почему?» Ты, как всегда в таких случаях, улыбаешься: - «Но ведь это на самом деле так!» И столько в твоём голосе тепла, нежности и такого пронзительного юмора, что я не могу тебе отказать!
 
И опять жареный петух не даёт мне покоя! А тут встретила нашего общего знакомого Петра Михайловича, который работал в то время в газете. И протягивает он мне свою книжку стихов: - «Галина Петровна, подарок Вам от меня!»        С благодарностью принимаю, перелистываю и спрашиваю: - «Где печатали?»      - «Да в типографии районной газеты!» –  отвечает.

Задумалась! Петру Михайловичу легче. Он корреспондент районки, а я? Да и средства надо где-то найти! Просить не умею! И тогда ты мне говоришь: - «Сходи в редакцию, переговори! Узнай, сколько книжка будет стоить? Если недорого – отпечатаем на свои!»

Услышав такое напутствие, я не пошла, а подгоняемая «петухом», за десять минут примчалась туда, куда надо! Начальник типографии Зоя Алексеевна, кому вручила я машинописный текст, сказала: - «Я посмотрю, прикину и позвоню. Сколько экземпляров Вы планируете заказать?» - «Всё будет зависеть от суммы, но, примерно, пятьсот!»

Через пару дней Зоя Алексеевна позвонила: - «Приходите!» Сумма оказалась вполне приемлемой. Сразу же был выплачен аванс – половина суммы. Вскоре я снова была в типографии, где услышала от  Зои Алексеевны ещё новость: - «Вашу книжку я прочла и сдала в набор, Девочки работают. Сказали, что интересно.   На эту сумму мы решили отпечатать вам тысячу экземпляров, только остаток денег внесите  сейчас!»                Советский Союз уже канул в лету. Редакция испытывала трудные времена и радовалась любому заказу.

Вот так и появилась у меня тоненькая, в 150 страниц книжка – «Вдоль по времени или Записки инвалида». Когда же  мы привезли 50 пачек по 20 экз. в каждой и выгрузили их в гараже, радость моя пошла на убыль. Куда мне столько? Что я буду с ними делать? А принеся домой пачку, огорчилась ещё больше. Ошибок много. Орфографических и стилистических. Пропущены слова, предложения.

- «Ну, что ж теперь поделаешь?» – говоришь ты. – «Проиграла в качестве, взяла количеством!»

- «И кому это количество пригодится?» – я всё ещё в растерянности. И ты вновь разумно советуешь: - «В библиотеку отнеси! В горсобес. Ты же любишь подарки делать!»

И в самом деле! Дарить – люблю, получать подарки – нет! Так я и поступила. Вскоре в городской радиопередаче прозвучала информация о книжке.  Ведущая Тамара Николаевна так её представила, что я, услышав добрые, трогательные слова о содержании повести и новоиспечённом авторе, даже прослезилась у репродуктора. Слушал эту передачу и ты. Когда же она закончилась, было заметно, что хвалебный отзыв в мой адрес доставил и тебе несколько приятных минут. Но ты ведь человек сдержанный, на похвалу скупой, поэтому лишь воскликнул: - «Ну, Галя, ты ва-аще! Гордись!»

А перед тем, как книжка поступила в продажу, один экземпляр я отправила дочке. Мне было важно – как Светланка отнесётся к написанному. Там ведь есть и о ней рассказик. Звонила она часто, но о книжке, ни гу-гу! Тогда я решила, значит, не понравилась!

А тут позвонила и говорит: - «Мама, когда я получила твою книжку, сразу читать её не стала. Думаю: - Что там мама могла написать? И забросила её куда-то. А потом заболела, валялась с температурой. И вспомнила, где-то мамина книжка лежит? Достала, уткнулась и … не могла оторваться! А перевернув последнюю страницу, поняла, что это литература!»

Не скажу, что реализацией занималась одна. Помогали многие. Раиса Викторовна из собеса, библиотека устроила встречу с интересными людьми. Районная газета не осталась равнодушной и публиковала отзывы читателей. Но куча  убывала медленно. И хотя 200 экземпляров (не знаю – по чьей рекомендации) попали в администрацию губернатора, а пять тысяч рублей мне привезли ещё раньше, книжек оставалось ещё много. На деньги, полученные из Петербурга, мы с тобой купили  телевизор «Самсунг» и поставили его в спальню.

Получила я от вице-губернатора и благодарственное письмо за книжку. Но куча-то в гараже мозолит глаза. Сажусь в машину, а она в углу лежит, посмеивается: - «Что, писательница, всё ещё надеешься на успех? Да теперь писателей больше, чем читателей! И не таких, как ты, а настоящих, заслуженных и с именами!!!  А ты – тьфу! Бумагомаратель!»

Давно, ещё с советских времён, выписываю газету «Литературная Россия», из которой черпаю сведения о незавидной участи российских писателей. Есть, конечно, и раскрученные. Но большинство, особенно из глубинки, нищенствуют, и перебиваются с хлеба на воду от безденежья. Ты газету мою не читаешь, считаешь её оппозиционной, лишь изредка просматриваешь! И московский вестник, который выходит миллионным тиражом, тоже игнорируешь.   – Как можно верить этой белиберде? Неужели ты настолько глупая, что пятый год подряд выписываешь эту муть?

-  Муть, не муть! А погляди, какой тираж! – я, как и водится, артачусь. А тут, получаю тот самый вестник и, прочитав «колонку редактора», на новой странице вижу что-то знакомое! Только заголовок новый – «Это же наша жизнь, другой не будет!»   

- Батюшки! Да ведь это заставка (начало) повести «Вдоль по времени…»  И точно! А в конце – моя фамилия и домашний адрес. Буквально через несколько дней в наш почтовый ящик стали  приходить письма из разных уголков России. От Калининграда до Хабаровска. Подписчики вестника, прочтя последний номер, просили меня выслать книжку. Конверты я покупала десятками, и чуть ли не каждый день ходила на почту, отправляя бандероли с книжками наложенным платежом адресатам.

Ты смеялся: - «Отправляй, отправляй! Получишь ли назад деньги?»                - «Ну, если и не получу, не велика потеря!» – читая очередное письмо, говорила я. Самое удивительное, что ни один перевод не задержался! Читатели, в основном, люди нашего поколения, воспитанные в Советском Союзе, рассказывали мне о своих радостях, горестях. Кто-то просил совета, кто-то делился сокровенным. Ни одно письмо я не оставила без ответа. Хоть несколько строчек, да напишу! В книжку вложу и … на почту!

С некоторыми переписка велась 3-4 года, а с читательницей Мариной Демьяновной из Орска Оренбургской области лет 10 точно. С учительницей Ниной Ивановной из г. Карталы Челябинской области – столько же. Евгения Кузнецова из   города Бабаево Вологодской обл., Инесса Юзефовна Позднякова из Хабаровска – да разве всех перечислишь? Марина Демьяновна писала: - «Галя, когда мне грустно, я читаю твою книжку. Когда мне весело, я тоже её читаю. А если ложусь в больницу, обязательно книжку беру с собой и читаю её в палате. Все плачем и смеёмся!»  Для меня эти письма – бальзам на душу. Вся полка в прикроватной тумбочке была заполнена письмами. И только в прошлом году я освободила её. В какой-то год на 8-е марта и я получила бандероль из Орска. Марина Демьяновна прислала мне подарок – белую пуховую паутинку. Я и сейчас ношу этот платок.

Те письма, в которые вложены фотографии – одиночные, а то и семейные, выбросить не поднимается рука. Предполагаю, что кого-то уже нет – на погостах лежат! И при жизни я их не видела; только нет-нет, да и выну листочек из конверта, перечитаю с каллиграфическим почерком письмо Нины Ивановны – учительницы, витиеватое сообщение Марины. Отыщу конверт Натальи из Костромы, и тут же на глаза попадётся письмецо Евгении из Самары. Чем-то ведь затронуло моё заурядное повествование души тех, от кого в начале века я получила столько писем!

В 2004 году была опубликована «Белая радуга». Это Светланка постаралась и сделала мне такой подарок ко Дню рождения. Книжка издавалась в Петербурге и нам она ничего не стоила. Все расходы взяла на себя дочка. Тираж тоже был значительный, но продавалась она уже легче. Кто купил первую книжку, тот приобрёл и вторую. И я также ходила на почту, отправляя бандероли и получая переводы.

Но писанина моя немало огорчений в этом же году доставила мне и тебе. И хоть виновата была только я, но поплатились за неё мы оба! Отдельные герои моих рассказов оказались людьми узнаваемыми, и так на меня ополчились, что вылилось всё это в большую неприятность для нас! Хотя должно было влететь мне. Я же – писака! Но досталось и тебе!

Мы выстояли! Только вот людская молва бежала впереди нас! Вот так и появилась у меня третья книжка «Судебный роман». Она не опубликована. Ты на компьютере размножил её крошечным тиражом. Я сунулась с нею в Москву в два издательства с надеждой – вдруг опубликуют, но куда там? Правда, из одного позвонили и сказали, что это не их профиль! По экземпляру я подарила родным и близким, да ещё несколько книжек ушли на сторону. Одна книжка осталась у меня. Жаль, если с «Судебным романом» не познакомится читатель. Может, у меня слишком много гонора, но считаю, что это лучшая моя работа. Ты ведь посоветовал написать её, направлял меня в нужное русло и всячески поддерживал.

В декабре прошлого года меня пригласили на презентацию новой книжки бывшего главного редактора районной газеты и, увидев меня в зале, он обратился ко мне: - Галина Петровна, я советую вам  «Судебный роман» отправить в Петербург на конкурс. Я, вроде бы, загорелась! Но условия конкурса таковы, что мне с моим умишком нечего туда соваться! Не осилю!

В 2010-м была опубликована книжка с рассказами «Женихи до смерти». Редакция газеты сумму за издание запросила неподъёмную, поэтому сговорились с предпринимателем. Тираж всего 200 экземпляров. И реализовала я её в течение месяца.  После этого я перестала надоедать тебе с компьютером: - Слава, включи! Слава, куда я опять корявым пальцем своим ткнула? Слава, сохрани! Слава то, Слава сё!    Я пообещала тебе, что остановлюсь! А к этому времени и принтер сдох, что вызвало у тебя облегчение!

У нас с тобой жизнь протекала ровно, без потрясений, по заведённому смолоду порядку. А вот у дочки карьера шла успешно, только семья распалась. Развод был не простым и дался ей трудно. Но ещё тяжелее перенёс его Митя. Для подростка в 14 лет это была душевная травма. Как бы мальчишка ни любил мать, но и отца своего он любил не меньше. Оставшись без отца, наш внук как-то сразу повзрослел, замкнулся в себе. Он ведь ребёнок закрытый, и старался о родителе не говорить. Светланка стала для него единственным кормильцем, опорой в жизни. Ну, и конечно, ты. Среди мужского населения ты был для него непререкаемым авторитетом. Таким и впоследствии остался! Вы с ним могли часами молчать, занимаясь каким-то делом, и понимая друг друга без слов! Но если уж хохотали, это было так искренне и заразительно; как ни один из вас не смеялся поодиночке! Всё также каждое лето Митя приезжал к нам, но случалось, что тянуло его домой. Он взрослел, а дед с бабкой оставались людьми прошлого века.

Дочка вышла замуж второй раз. Я порадовалась за неё. Да и ты принял зятя по-доброму. Очень уж первое время внимательным был к нам. Мне же хотелось, чтобы внук его принял, подружился бы с ним. И Митя принял, только дружбы не получилось. Не смотря на то, что я просила зятя заменить Митюшке отца, которого внуку не хватало, а зять обнадёжил меня: - «Да, да! Галина Петровна, так и будет!»  -  считать его сыном у зятя не получилось! Митя видел это, и ещё больше привязывался к тебе. Я с тобой на лодке плавала уже редко, поэтому напарником твоим стал Митя. И уезжали вы с ним в разлив, на Онегу, привозили мне ведро; а случалось, что и два уже очищенной и подсоленной рыбы. Я готовила из неё консервы. Обрезала плавники, промывала  и укладывала в пол-литровые стеклянные банки, до половины заливала юшкой, а сверху – оливковым маслом; ставила банки на противень (16 штук) и на 2 часа в духовку! Одну партию вынимала, ты закручивал банки, я переворачивала и ставила их до утра под шубу. В духовку же попадал второй противень.

Ты приезжал с рыбалки усталый, загорелый и ухайдаканный в усмерть! И в то же время довольный, что уловом оправдал бензин; что Митька побывал на Онеге, где купался и валялся на тёплом и чистом песке. И что у нас с тобой зимой за ужином на  столе будет стоять рыба, какую нигде не купишь! Особенно хорош в консервах был судак, да и щука с окунем ему не уступали. Я ведь умудрялась и с окуня снимать чешую. А за 2 часа в духовке и от косточек ничего не оставалось. Даже у костлявого леща после духовки, кроме белого рыбьего мяса, ничего обнаружить не удавалось. Я никогда больше не ела таких консервов. Да и Светланка наша любила такую рыбу!

Митя заканчивал школу.  Аттестат зрелости внуку вручали при нас. Когда вызвали его к столу, охарактеризовав: - Получает аттестат самый скромный ученик 11-го класса Дмитрий …, я не могла сдержать слёз. У нас с тобой не было техники, чтобы запечатлеть этот момент. Кто-то из родителей снимал своих детей на камеру; кто-то фотографировал, а наш мальчик в новой замшевой курточке, подаренной мамой на окончание школы, в стильной рубашке и хорошей обуви видел только нас! Наверное, в тот день не хватало ему родителей, но мама работала в другом городе, вызвав в Петербург нас.  А папа… Папа хоть и жил рядом со школой, на выпускной не пришёл!

Поступив в университет, внук наш переехал в новую квартиру. Муж дочку нашу не захотел делить с сыном. Собственником оказался. Поэтому уже в 18 лет Митя стал жить один. Правда, недалеко от мамы, в 10 минутах ходьбы. Когда ещё жил внук с мамой и папой, приезжали в Петербург и родители его  папы. Я знала об этом и как-то у дочери спросила: - «Ну, как тут Антонина Тимофеевна жила?  Чем занималась?»                - «А ты знаешь, мама, её не видно, неслышно было!» – ответила мне Света. Я поняла, что должна следовать примеру сватьи, а то меня бывает слишком много.

Я тогда много думала: если бы Митя после развода родителей выбрал проживание с отцом – как долго мы вытерпели бы разлуку с ним? Возможно, первый год и не виделись бы, а второй, третий…? Как же не дрогнуло сердце у тех, кого «не видно и неслышно»? Он же их внук! За все годы Митя даже открытки не получил. Это для нас долгая разлука с внуком неприемлема. И я убеждена, сидели бы мы с тобой, сидели, а потом покидали бы в сумку свои лекарства;  да и рванули бы на день рождения к внуку, как в Петербург, так и в Рубежное. Конечно, это не просто. Надо было загранпаспорт оформить. Но меня бы опять стало «видно и слышно», как в ту пору, когда мы вытаскивали семью дочери из общежития. Мы приехали бы туда, где он жил, а встретив внука, я закормила бы его вкусненьким; и, без сомнения, разговорила, объяснив, что родители расстались, однако у него есть и вторые дедушка с бабушкой! Но история не имеет сослагательного наклонения, а Митя наш с бабушкой Тоней и дедушкой Лёней никогда больше не встречался.

У Светланки уже была вторая  семья. Её муж показал ей мир, Они много путешествовали. Только вот нас с тобой зять всё меньше, и меньше хотел видеть! Мы не понимали – за что попали в немилость? А дочка не объясняла. И если летом мы с тобой занимались огородом, то с приходом  ненастья ты  ещё больше молчал; ну, а я нередко  мысли свои о дочери, о наших с ней отношениях, выкладывала на бумагу:

У тебя работа и курорты,
А для нас дежурный лишь звонок.
У отца - раздумья, словно вёрсты,
Да за шкафом мягкий уголок.

Всё приделал на участке, в доме;
Огород к весне перекопал!
Баню истопил последнюю в сезоне,
День октябрьский даром не пропал!

Дальше - осень! А за окошком
Грядут дожди, метели, холода!
И блёклый свет, словно через лукошко,
И думы - вёрсты бегут в никуда!

Посидит, немножко почитает!
Мог бы больше - не дают глаза.
Уйдёт в гараж, где "Таврия" скучает.
Ещё разок проверит тормоза!

А думы-вёрсты не дают ответа:
- "За что оклеветал жестокий зять"?
И внучку не избавить от наветов!
И дочку не обнять, и не понять!

Одна "старуха", что из "русской сказки"
Покуда "тикает", как ходики в дому!
Порой - бурчит. С обеда моет чашки.
Порою - пишет, чтоб не мешать ему!

Звонил нам зять только в тех случаях, когда ему было нужно, чтобы мы помирили его со Светланкой. Ревновал он её не только к сыну, но и к нам. Работать по специальности не стал (пилотом был) и решил помогать жене. Сначала, вроде, работали в тандеме. А когда появилась Настюшка, начались распри. Мы, если и приезжали, то у Мити останавливались. Нас на дух не переносил. И внучку мы видели урывками. Обидно, конечно, было, но терпели. Хотя и не ведали - чем не угодили?
Ты говорил мне: - "Ну, ладно! Он для нас человек чужой! А Светлана?" Дочка же наша порой не знала - как вести себя? Между трёх огней находилась: сын, муж и мы! Ей хотелось ладить со всеми. Но не всегда удавалось. А я долгими, в межсезонье, ночами ворочалась без сна и, встав с постели, шла на кухню и выливала на бумагу свои расхристанные мысли:


Октябрьский дождь осенней зыбкой хмарью
Уныло, едва слышно шелестит.
И накрывая город мокрой шалью
лезинками в окно моё стучит!                                                
               
Бессонница сегодня с полуночи
Незванно и нежданно заползла!
И нехорошим чем-то душу точит,
Но я-то знаю - это не со зла!               
   
Я не гоню её – пусть порезвится
Бессонница - подруженька моя!
Знать, в непогоду ей самой не спится
Вот и решила навестить меня!
               
И стала напевать мне прямо в ухо:
Мол, будь терпима, не руби с плеча!
Не суйся, как назойливая муха,
Куда не просят, даже сгоряча!
               
Седая уж, а значит, стань мудрее!
И лишний раз, быть может, промолчи!
Непросто всё, но верю, что сумеешь
Совет мой добрый услыхать в ночи!
               
И словно я куда-то провалилась
С бессонницей, вздремнувшей в уголке!
А за окошком небо прояснилось
И жёлтый луч блеснул на потолке!               

Было и такое. Как-то вызвала нас Светланка в Петербург, а сама с мужем улетела в Таиланд.  Митя уже один жил. А его комната у них в трёхкомнатной квартире пустовала. Каждый день после университета он заходил к нам. Я кормила его обедом, что-то из припасов укладывала ему и на ужин. И говорю ему: - «Митя, оставайся, комната твоя свободна! Утром позавтракаешь, и на учёбу поедешь!»

- «Нет, бабушка, не останусь!» - «Ну, почему, Митя?» – не понимаю я. Мне так хочется его приласкать, чтобы с нами он подольше пожил, хотя бы до возвращения мамы. Он это знает и … молчит!

Тогда и ты предлагаешь: - «Митя, правда, оставайся! Что тебе дома одному делать?»      Внуку не хочется нас обижать. И он знает, что я не успокоюсь, поэтому объясняет: - «Для меня здесь больше места нет!!! Пойду к себе!»   И…  уходит. Мы с тобой весь вечер промаялись, понимая, что всё дело в новом дочкином муже.  Они прилетели отдохнувшие, счастливые, и тогда же оповестили нас, что ждут ребёнка. Мы с тобой тоже обрадовались, полагая, что общий ребёнок семью укрепит.

И когда родилась Настюшка, в этот же день – 15 февраля, мы с тобой пешком отправились на погост сообщить Вере Григорьевне о только что появившейся правнучке! День был солнечный. В ту сторону 5 километров я прошла легко, а вот назад уже еле-еле плелась! А ты же быстроногий, убежишь вперёд, и ждёшь меня на дороге, приплясывая от холода! Однако, терпеливо ожидаешь! Знаешь, что дорога длинная. А чтобы хоть как-то подстегнуть меня, говоришь: - Это хорошо, что ты красную куртку надела! Если и отстанешь – не потеряешься. Издалека видно!     Я захихикаю, и побыстрее начну ногами двигать. А потом снова отстану. В то время обе ноги ещё служили мне исправно. Но всё равно за тобой я не успевала! В общем, вернулись домой мы уже в сумерках, а ушли часов в 12 дня. И рождение внучки я запомнила той долгой февральской прогулкой. Да ещё тем, что тогда же начала писать «ИСПОВЕДЬ НА СКЛОНЕ ЛЕТ».

Через два года, когда летом к нам приехал внук, я попала в больницу. Мы трое поехали на Свирь, на рыбалку. Митя и я забросили  удочки, а ты куда-то исчез. Возвращаешься и говоришь:  - «Галя, вон там, на горке земляники много!»  Ясное дело, взяв кружку, я полезла на горку. А сапоги литые, ещё со времён Советского Союза, протектор износился. В одной руке кружку держу, другой – землянику беру! Опоры нет и … на скользкой подошве, словно по льду, вниз покатилась! Очнулась – на земле лежу, левую руку поднять не могу. Думаю – вывихнула! Пытаюсь встать – куда там? Стала кричать, однако, пригорок звуки глушит! Вам не слышно! Значит,  сама должна подняться! Поелозила на заднице, поелозила, правой рукой за кустик уцепилась и, охая от боли, непослушное туловище от земли оторвала! Вы с Митей, похоже, ждали, что с земляникой приду. А я, с повисшей, как плеть рукой, скуля и причитая, спрашиваю: - «Где у нас аптечка? Достань мне две таблетки анальгина!»    Конечно, рыбалка наша сорвалась.   

В больнице рентген показал, что это не только вывих, а ещё и перелом плеча. Потом три часа сидела в приёмном покое и ждала оформления на госпитализацию. Анальгин действовать перестал, боль усилилась, а в 5 часов вечера уложили меня на операционный стол. На следующий день, до пояса в гипсе, я снова на рентген пошла. Снимок высветил, что первую операцию провели неудачно. Легла на вторую. А позже операционная, уже в возрасте, сестра рассказывала: - «Галя, на второй операции хирург уже не щадил тебя! Было страшно смотреть, как он исправлял то, что накануне не сделал!» 

Но я ничего не чувствовала, под наркозом была. А потом всё боялась, что кости не срастутся. На мне ведь всё плохо заживает. Может, поэтому и от пластины, предложенной хирургом, отказалась. Правда, с тобой предварительно посоветовалась. Митя же вскоре уехал. И перед отъездом зашёл в палату попрощаться со мной, а взглянув на меня, лишь прошептал:  - «Бабушка, поправляйся!» Тогда  я впервые у своего взрослого внука увидела в глазах слёзы сострадания. И силуэт его, трогательно склонившийся ко мне, ещё долго преследовал меня. Я тогда не спала до самого утра. После  укола анальгина с димедролом я на короткое время забылась. Но вскоре усыплённая ненадолго боль проснулась, а вместе с нею и я. Чтобы не думать о боли, пыталась выстроить в логическую цепочку свои мысли в голове.

– «Судьба всегда была ко мне благосклонной, а тут отвернулась! Но ведь  кто-то в тот день на меня смотрел оттуда, сверху? Причём, смотрел строго и неласково! Почему Он пнул меня под зад, да так, что сапоги с горки поехали вниз? Я ведь ничего плохого не сделала. Наоборот, хотела внука порадовать земляничкой, и дочке своей отправить баночку с первой ягодой!»

Он перебивает меня: - «Внук твой, что ли,  сам ягод набрать не мог и порадовать тебя? А дочка? Если уж она не сочла нужным праздник твой разделить вместе с вами, - ей земляничка твоя нужна?» Мне не нравится, что Он говорит, и слушать его не хочу. Поэтому протестую: - «Дочка у меня замечательная! Сама на юбилей не приехала, так внука с подарком отправила. И потом – она занята. Работы у неё много!»

- «Себе-то хоть не ври!» – вновь обрывает Он меня. «Сколько лет она не видела родителей?  И за эти годы не нашла полдня; чтобы навестить отца и мать? Скажешь, муж у неё сюда ехать не желает? Так если бы захотела, автобусом бы добралась, или такси вызвала. И муженёк её славный никуда бы не делся. Следом бы прикатил. Так что пинок под зад ты получила за дело. Может, хоть теперь перестанешь впереди паровоза бегать!»

Нет, не унимается боль. С трудом поднимаюсь с постели и иду в санузел. Вернувшись, сажусь на кровати и тупо гляжу в зеркало, висящее напротив. Ночи ещё светлые и в зеркале – моё отражение. Смотрит на меня оттуда Катя – героиня Ольги Волковой из кинофильма «Небеса обетованные» Это, когда Фима (Лия Ахеджакова) для того, чтобы создать образ нищенки, мимо которой не пройдёт ни один нормальный человек, чтобы не кинуть ей денежку, говорит своей подруге: - Думай, Катя, думай!                Так вот Катя из фильма; и перебинтованная, до пояса в гипсе я – близнецы! Улыбнувшись зеркальной Кате, забираюсь под одеяло. И в который уж раз хочу спросить себя: - Думала ли ты, Галя, что единственная твоя дочка станет с возрастом такой чужой и далёкой? А сама я разве из другого теста? Я ведь тоже, когда мать моя в 80 лет сломала бедро, не взяла её к себе. Хоть и бегала к ней через день, а жить не взяла. С Верой Григорьевной не в однокомнатной квартире, а в отдельном доме, несомненно, ужилась бы. А вот с матерью – вряд ли! Оказывается, всё в жизни повторяется!

Плечо я сломала на следующий день после своего юбилея. А за месяц до него позвонила дочка и сказала: - «Мама, Дима к вам на несколько дней собирается! Я отправлю с ним вещи тебе. Они хорошие, а мне велики!» Я отказываюсь: - «Да не надо мне ничего! А если велики, зачем покупала?»   - «Да я же в магазины не хожу. Мне некогда! А выбирала я их по каталогу. И не всегда получаешь то, что заказывала!»      

Из «ИСПОВЕДИ…»
 
Митя приехал, привёз от тебя жакет, две кофты-двойки, летний костюм и халат. Все вещи стильные, по последней моде. Халат не подошёл – мал. Я отдала его Ольге, а чуть позднее поняла, что отправила ты его не просто так, а чтобы угодить мне. Ты прекрасно в этом халате могла ходить  сама. И не велик он тебе вовсе!         

Костюмчик летний – прелесть! В юбку залезла, а вот жилетка – тесновата, причём – изрядно!

Незадолго до своего отъезда, когда отец был в гараже, Митя вынул коробочку и сказал: - Бабушка, мама дедушке на день рождения отправила подарок, и просила тебя передать ему!

После его отъезда я всё и вынимаю твой костюм. Прикидываю – как сделать так, чтобы жилетка оказалась впору? Сбоку обнаружила «молнию». Ага! Если расстегну, то жилетка станет пошире! А застегнуть её я смогу уже на себе. На корсаже можно ослабить завязочки, утягивающие фигуру. Всё, влезла! Но с оголёнными плечами выйти не могу – не тот возраст! Купила тёмненькую, с рукавчиками, блузочку под цвет кубиков на костюме. Надела её под жилетку. Юбка хоть и расклешена книзу, но удлинённая и полноту скрывает. Кажется, неплохо!               

Уже конец мая. Завтра воскресенье. На огород не поедем. Решила: - Выйду в «свет»! «Свет» - это дорога на рынок, сам рынок, и обратный путь домой! Вышла! Слишком модных вещей у меня и раньше было немного. Просто сидело на мне всё хорошо. А тут – костюм потрясающий! Знакомых в городе – не счесть! Те, с кем когда-то работала; те, с кем уже 40 лет живу в одном квартале; те, кто книжки мои читал. Иду это я  в чёрных очках; на голове хоть и привычная «кичка», но волосы пушистые – химию недавно сделала! Иду, и как бы со стороны, оглядываю себя…  Потрясающий костюм, хоть и в облипочку, но сидит великолепно! Фалды на юбке ветерок летний слегка  колышет. А на мне ещё и босоножки новые – под цвет костюма. Продавец-кавказец запросил за них 300 рублей, сторговались – на 150. При такой цене и  качество никудышное, а каблук, хоть и устойчивый – но высоковат! А я уже лет двадцать ношу обувь с низкими каблуками. Поэтому говорю себе: - Галя, умерь скорость, а то обязательно ногу подвернёшь!   

Таким образом, выгляжу сногсшибательно! И отец твой, Света, когда вышла из  спальни, раскрыл глаза от удивления: - Га-а-ля! Ты сегодня… Мм!  -    Ну, дак! Зря я, что ли, минут сорок торчала у зеркала? Все 28 зубов на месте, из них один – свой! Обычно нацеплю только 14, вторую половину, как правило, забываю. Духи, хоть и не «шанель», но аромат тонкий, приятный. (это Ольгина Настя меня не забывает). Портфельчиком твоим, дочка,  помахиваю. Одним словом бабушка-модель!                В своём районе первая со встречными не здороваюсь, а быстренько проскакиваю мимо. Не хочу слышать: - «Галя, а я тебя не узнала!» Предвижу, что восклицания такие услышу «в свете»! И в самом деле – знакомые лица то тут, то там. И возгласы: - «Галина Петровна, Вы сегодня прекрасно выглядите!»  или: - «Галя, ты ничуть не стареешь!!»  и ещё: - «Галь, я тебя так давно не видела, а ты ни капельки не изменилась!» Это мои ровесницы, обогретые солнышком, тоже выгуливают себя «в свете»! Таким образом, прогулка моя оказалась более чем приятной!

Завершив свой выход «в свет», я вручила отцу твой подарок, Света,  за неделю до его дня рождения. Спрашивая себя – может, обрадуется? Он открыл коробочку, вынул часы и сказал: - «Зачем? У меня трое часов лежат без надобности!» Взгляд его сразу потух. А убрав часы в шкафчик, он опять замолчал, причём, надолго. Я тоже молчу, понимая, что никакие подарки, дочка, сколько бы они ни стоили; и как бы мелодично не тикали, не заменят ему тебя! Хоть и втайне, но он надеялся, что дрогнет у тебя сердце, и ты приедешь поздравить его сама. Он ведь не знал, что отправив с Димой часы, ты уже всё решила: - Не ждите! Не приеду!
         
В гипсе я находилась тогда три недели. А ты, Слава, каждый день приносил мне холодец. Сам покупал ножки, копыта и рульки. Сам ночью в духовке варил его, утром разливал и остужал. Раньше я только на праздники варила холодец. С горчичкой и с хреном угощение великолепное! А тогда, в июле, я так наелась, что потом, года два я вспоминать о холодце не могла! Ты порой говорил: - Может, на Новый год холодец сварим?   Ну, уж нет! – восклицала я. – Лучше пельмени сделаю!
Зато плечо у меня срослось! Правда, рука вверх плохо поднимается и слабее стала, но жить можно! И, несмотря на то, что несколько раз кастрюлю роняла, но с супом холодным; и не на тебя, а рядом. Ты пугался и предлагал помощь: - Давай, я!  Но хозяйка на кухне должна сама с посудой управляться, поэтому желание твоё всерьёз я не принимала.

Нашей Настюшке было уже два с половиной года, но к нам ни Светланка, ни её муж ни разу внучку не привозили. Зять доверял дочку только своим родителям. И хоть жили они далеко, но для него расстояние значения не имело. Как говорится: - «Семь вёрст – не околица!» Куда угодно, лишь бы не к нам! Мы с тобой, конечно же, обижались. Но на сердитых воду возят!

Из ИСПОВЕДИ…
 
« Сидели мы с тобой вечером, сидели; посмотрели один на другого, и в один голос выдохнули: - Ну что, поедем в Петербург?" Нам ведь не надо убеждать,  уговаривать друг друга. Порой мы одинаково думаем, одинаково относимся к Мите и к Настюшке, одинаково тоскуем по дочке. И хотя мы с тобой абсолютно разные, но жизнь нас так связала, что ничего удивительного в этом нет. Думали, груза будет немного, однако, набралось порядочно.  – «Ничего! БОльшую часть Мите оставим. Съест!»  – говоришь ты. В ночь перед поездкой не сомкнули глаз. Да и предыдущую спали урывками. Я всё и думала: - Как доедем? От больших расстояний мы уже отвыкли. А тут дорога дальняя. Машина хоть и ухоженная, но старая, а о годах наших и говорить нечего! Будильник поставили на четыре утра, чтобы в пять выехать. Но какое там? В два часа уже оба на ногах. – Поедем пораньше! – говоришь ты. – Всё равно не спим!

Пока вынимали из двух холодильников замороженные ягоды, банки со свежими заготовками, позавтракали – прошёл час с небольшим. Выехали в начале четвертого. Как только  сели в машину, я успокоилась. На улице хоть и ночь, но встречных машин немного. А водитель рядом со мной – дай Бог каждому! Где-то посредине пути заправились, и я пару часов поспала! В половине девятого подъехали к дому Мити. Пялюсь на четырнадцатый этаж, может, увидит? Вынимаем часть груза. В правую руку беру сумку, а в левую – ящичек с яблоками, но тут же опускаю. Рука не держит. Ты, нагруженный, идёшь впереди, я – сбоку. Входная дверь закрыта, ключа у нас нет. Кто-то из жильцов открывает дверь изнутри, и мы ныряем в подъезд. Митя, уже одетый, встречает нас в коридоре. Ты, конечно, не можешь допустить, чтобы внук один разгрузил машину, и вместе с ним ещё дважды спускаешься за сумками. Всё, коридор заставлен! Тебя от усталости шатает! Митя заваривает чай. Звонит его мобильник. Переговорив по телефону, сообщает: - Мама звонила. Я  сказал, что вы только что приехали.

Тебе надо поспать хотя бы 2-3 часа. Я отправляюсь в «Пятёрочку», чтобы купить внуку-студенту продуктов. Возвращаюсь где-то в половине одиннадцатого. Ты спишь, Митя спит. Начинаю варить солянку. И временами заглядываю в духовку, где стоит тесто. (дрожжи, 3 литра деревенского молока, творог и сметану я привезла с собой). Тесто почему-то поднимается плохо. Недовольно бурчу под нос: - «Дрожжи, что ли, старые? Так я их только вчера купила!» Около двенадцати снова звонок. Я не успела подбежать к телефону. Ты меня опередил. Ответив на звонок, говоришь: - Светланка звонила. Сказала, что Олег Настюшку увёз на дачу. – Как на дачу? – недоумеваю я. – Он что,  специально это сделал? - Умышленно! – резко бросаешь ты.  Звонок разбудил и Митю. Подняв палец вверх, внук наш иронично произносит: - Заговор!  Он ещё не понимает, что своим звонком дочка раздавила нас, как двух паршивых червяков!

-  «А-а когда привезёт?» – я всё ещё не могу прийти в себя и, как загнанная птица, пытаюсь найти какой-то выход. Она сказала: - "Или сегодня вечером, или завтра утром!" -  ты сделал вид, что реплику Мити не заметил, но я-то вижу, как тебе тяжело!

У меня всё валится из рук. Продукты в солянку опускаю машинально, творог для ватрушки готовлю машинально, тесто раскатываю машинально. А в голове, будто молотом,  стучит: - Как же ты, Света, могла допустить, чтобы муж твой увёз Настеньку на дачу? Ты ведь знала, что приехали мы только ради  неё. Митя нас летом проведал, а внучку не видели целый год! Ведь мы старые. Думаешь, нам ягоды надо было куда-то пристроить? Да плевать мы хотели на эти  ягоды! Всё равно ведь Олег выбросит их. Сквасит и выбросит! Ничего больнее для нас твой муж, Света, придумать не мог. Для него мы как были чужими, так чужими и останемся. Но ты-то наша дочка! Не очень покладистая с нами, не очень вежливая, не очень внимательная, а теперь ещё и равнодушная. Но у нас-то дороже тебя никого нет! Да ещё Митя и Настюшка! А может, ты просто не хотела портить из-за нас отношения с Олегом? Не исключено, что ты просила мужа своего оставить Настюшку дома, а он не послушал?

На все вопросы не нахожу ответа. Как и ты, дорогой мой, молчу и хмурюсь. Как и ты, ни о чём другом думать не могу! И если у меня дела на кухне. То ты, вместо того, чтобы прилечь (всего ведь два часа подремал), сидишь на диване и, обхватив голову руками, уставился в пол! 

- Идите обедать! – я наливаю солянку, разрезаю ватрушку. Аппетита нет ни у   тебя, ни у меня. И только Митя за обе щеки уминает всё, что ни предложу! После обеда прилегла на диван я. Ты остался неприкаянным. Это дома у нас две комнаты, а тут трое в одной.

Раньше в больших семьях говорили: - В тесноте, да не в обиде! Сейчас время другое. И хотя в телефонном разговоре со мной дочка предложила: - Можете к нам приехать!  Но сказано это было вскользь, уже после того, как я сообщила, что остановимся мы у Мити. А мы с тобой уже давно уяснили: хоть и большая квартира у дочери, но для нас, как и для Мити, места там нет. Часов в пять ты звонишь дочери: - Света, ну как, привезёт Олег Настю?    Ответ: - Он звонил, но, наверное, приедет завтра утром! Ты спрашиваешь: - Так, может, мы придём? Принесём ягоды, банки? - Конечно, приходите! 

Мне, честно признаться, уже ничего не хочется. И хотя я не видела дочку давно, но болит душа: - «За что же вы нас так?»  И всё же идти надо! Ты же напросился! Собрав три сумки, отрезав пол ватрушки, все трое идём на Комендантский. Дочка ставит на стол конфеты, вафельный торт, наливает чай. Говорит: - «Какая вкусная ватрушка!»  Я стряпнёй недовольна. Тесто не пышное. Митя с удовольствием ест тыквенный суп. Ты выпиваешь стакан чая, я – полстакана. И всё! Не могу я взять ничего со стола. Вдруг зять чего-нибудь опять не досчитается, когда мы с его подачи «вымели всю кухню, и  съели курагу!» Я надеялась, что у нас получится откровенный, непринуждённый, как раньше, разговор с дочкой. Не получился! Не могла я смотреть ей в глаза, когда она весело щебетала: - «у нас Настя такая дачница! Уже с самого утра твердила: - С папой а дачу! А дачу!»

Не знаю, как я сдержалась  и не спросила: - А разве ты не могла ей сказать:              - Настя, бабушка с дедушкой приехали! Привезли тебе подарки, мороженое! Да она бы по пятам за тобой ходила и твердила: - Де бабика, дедика? И «кое ли пидут?»  до тех пор, пока бы мы не появились. Она же губка и впитывает всё, что слышит. Не сказала я ничего, лишь твои слова помнила: - «Пусть уж всё идёт, как идёт! И ты, Галя, не вспыхивай по пустякам! Береги хрупкий мир! И я постараюсь дочку свою лишний раз приласкать хотя бы словами. Чтобы в трудную минуту не было у неё повода, как уже случалось,  бросить своим родителям:  - «За меня же некому заступиться!» А то, что Олег так  себя ведёт, это он ещё одну чёрную кошку запустил между нами и дочерью. Теперь выжидает, что из этого получится?»

Посидели мы у Светланки часа два, поговорили ни о чём, и отправились назад. – Как только завтра Олег приедет, я вам сразу позвоню! – сказала дочка. Ночь у Мити провели беспокойно. Часов до трёх он сидел за компьютером. Потом компьютер ещё долго светился, пощёлкивал. Мне было то жарко, то холодно. Я несколько раз вставала, открывала и закрывала балкон. Ты уже с трёх часов смотрел в потолок, и тревожно забылся только перед рассветом.

Утром позавтракали, телефон молчит. Мне надо что-то делать, иначе разревусь. Стала варить тыквенное варенье. Дома сварю тыкву с лимоном – объеденье! А тут тыква выросла большая, лимонов всего два, и оба толстокожие, пожалела сахару. И получилось не янтарное варенье, а какая-то бурая каша! Уверена, что есть её никто не будет. Только продукты перевожу, но торчу на кухне! Не хочу, чтобы ты измученными глазами смотрел на меня. Стараюсь проглотить комок, который стоит в горле с утра. Пусть уж душа тихо плачет, а завыть по-бабьи я ей не дам! Если же не выдержу, ты коротко бросишь мне: - «Не нюнь! А собирай манатки!» Попрощаешься с Митей и, сказав мне: - «Я жду тебя в машине!» – закроешь за собой дверь.

Манатков в обратный путь у меня немного. Я побросаю в портфель свои уколы и твои капли; в сумку – тапки, ночнушку, ещё одну-две тряпицы, и понурая, пойду следом. После этого Митя позвонит маме и сообщит, что мы уехали. Дочка наша протяжно скажет: - Нн-да-а! и сделает удивлённое лицо. А у зятя появится ещё один козырь убедить Свету в том, что мы - «нелюди!»

Нет! Уж лучше я останусь на кухне. Навожу у Мити порядок в шкафчиках, до блеска чищу плиту. В 12 часов раздаётся звонок, и дочка сообщает, что Олег на даче уложил Настю спать. Мол, она набегалась, устала;  поэтому он решил, что  ей надо отдохнуть. Мы с тобой прячем друг от друга глаза. Пообедали! Маята сидит у меня на плечах и ухмыляется: - «Что, наладили вас? Опять в угол поставили?»

Тогда ты говоришь мне: - «Если к 5-ти часам Олег не привезёт Настю, то мы с тобой уезжаем!» Я это предвидела, поэтому возражаю: - «Чего, на ночь глядя, ехать? Ведь через пару часов темнеть начнёт! Сегодня воскресенье, встречные машины с дач пойдут потоком. Фары у всех мощные! Глаза свои пожалей!»   Однако, ты упрям: - «Ничего страшного! До темноты из города выедем. А на полпути встанем и отдохнём!»     Но тут подключается Митя. Он уже не говорит: - «Заговор!» А видя второй день наши расстроенные лица, присоединяется ко мне: - «Правда, дедушка, переночуйте ещё ночь, а завтра утром поедете!»   Я благодарна Мите за поддержку, хотя прекрасно понимаю, что мы стесняем и его. Он уже привык жить один.  В половине четвёртого звонит дочка и сообщает: - «С дачи уже выехали!» Я накладываю в банку ещё тёплое варенье-кашу, при этом убеждаю себя: - «Лучше выброси!» Но отправить содержимое кастрюли в помойное ведро не поднимается рука.   И вот, словно песня, звучит: - «Приехали!»   Мы быстрым шагом, обгоняя друг друга, мчимся к внучке. Пять часов! И мы успеем с Настюшкой погулять!

Приехав домой, я села за продолжение «ИСПОВЕДИ…»

В прошлом году я сказала тебе, что сожгу её, но ты ответил: - «Не торопись! Пусть полежит!»   Теперь я уже точно знаю, что никому её не оставлю. И только некоторые отрывки сохраню. Вот один из них:

25 сентября. Здравствуй, Настенька! Мы только что приехали из Петербурга. Встреча наша была совсем короткой – 3 часа, но во мне музыкой звучит твой ангельский голосок. И я благодарю судьбу, что поездка наша была более-менее удачной, что нам снова повезло, с внучкой встретились. Это ли не радость? Перед тем, как появиться у вас, мы зашли в магазин, и я купила самую большую коробку с мороженым, и конфетки в куколке. Когда мама твоя развернула обёртку и оттуда выглянула китайская куколка, я зажмурила глаза. Твоей старой бабке было неимоверно стыдно за эту лохматую девчушку по имени Дзян-Бао, что в переводе на русский означает Катя. Но конфетки оказались вкусными. Ты с большим удовольствием их скушала, не забыв угостить и маму.

Я специально не покупала тебе игрушек у нас, рассчитывая, что ты сама выберешь, что захочешь, в Петербурге. Когда вместе с тобой мы пришли в магазин с игрушками, ты посидела в большой машине, залезла на велосипед, потом перелезла в лодку и покачалась там. В общем, опробовала всё, на чём можно было посидеть, покачаться и повисеть. Куклы тебя почему-то не трогали (как и маму твою в детстве). Ты больше интересовалась занимательными играми. Я спрашивала: - Купить?  Ты утвердительно кивала головой. У кассы, когда я уже расплачивалась, ты увидела детские зонтики. Я спросила: - Настенька, у тебя есть зонтик?   - Неть! – ответила ты. Продавщица показала нам три расцветки – красный, оранжевый и жёлтый. Тебе понравился лимонный. Когда мы вышли из магазина, чуть-чуть накрапывал дождик.

Дед открыл тебе зонт, ты подняла его над головой и так важно зашагала по тротуару; что мы – два старых дурня -  оба рассмеялись в голос. Ты слегка опустила ручку, зонтик накрыл тебя с головой, а в это время и дождь прекратился.  – Настенька, - говорю я – Давай зонтик закроем! Дождика больше нет!    - Неть! – отвечаешь ты, продолжая шествие, словно гриб под шляпкой. Опасаясь, что из-под зонта ты можешь не увидеть ямку или бордюр, настаиваю: - Настенька, больше не капает! Неть! Наню капает! – уверенно доносится снизу. До чего ж ты славная, внучка. За год ты подросла и похудела. Бабушка Зоя отучила тебя кушать по ночам, что, думаю, пошло тебе на пользу. Наконец, дедушке удаётся заинтересовать тебя свистком на зонтике. – Настя, а зонтик-то у тебя со свистком! Давай-ка свистнем!  Один только раз он показал тебе, как это делается, и ты тут же засвистела! – Настя! Во! – подняв большой палец, дед восторженно хвалит тебя. Ты снова свистишь, поднимаешь вверх свой большой пальчик и повторяешь за дедом: - Во!   Мы с дедом смотрим на тебя, и наглядеться не можем! У обоих – рты до ушей! Смеёмся, словно из ума выжили!

Зонтик ты отдала мне. У самой руки в карманах. Мы идем в магазин, где продаются конфеты. У перекрёстка дед говорит: - Настя, давай ручку! Ты послушно вынимаешь руку из кармана и стоишь до тех пор, пока не зажёгся зелёный свет. На тротуаре ты вырываешься и убегаешь вперёд. Я – следом. У тебя в голове и на языке один вопрос: - Де кифеты? Скоро, скоро придём! Вон за тем домом магазин. – Я с трудом поспеваю за тобой. – Всё, пришли! Дед остался на улице, а мы с тобой у прилавка. Ты берёшь всё, что попадается под руку: ириски, так ириски; шоколадные, так шоколадные; карамель, так карамель. Я укладываю пакеты в корзинку и спрашиваю: - Хватит?     В ответ: - Неть!    Ну, правильно. В корзине же ещё нет шоколада! Ты укладываешь в корзину три плитки шоколада, две из которых я возвращаю на место. Он чёрный, и тебе его не дают, оставляю только молочный «милки-вэй».

Кажется, всё! Иду к кассе и жду своей очереди, чтобы расплатиться. А ты, Настенька, стоишь у входной двери, легонько постукиваешь кулачком в стекло и повторяешь: - Я тяс пиду! Я пиду тяс! (Я сейчас приду! Я приду сейчас!) Свои призывы ты обращаешь к человеку, который стоит за дверью на тротуаре. До сих пор ты его не знала, а оказалось – он твой дедушка Слава. Ты беспокоишься – вдруг он не дождётся тебя, поэтому из магазина объясняешь, мол: - Не уходи! Кифеты уже в портфеле! Как только бабушка расплатится, мы ещё погуляем! Выйдя из магазина, ты вопросительно уставилась на меня. – Шоколадку дать? – спрашиваю.  Могла бы и не спрашивать! У тебя, Настенька, всё на лице написано. Сунув в рот лакомство, ты продолжаешь путь. Идёшь быстро, чуть ли не бегом. Дед отстал, да и я не могу за тобой угнаться. Поэтому говорю:  - Настенька, давай дедушку подождём! - А де дедика? – спрашиваешь ты. И, оглянувшись, зовёшь: - Дедика, ди к нам!

- А вот я тебя сейчас догоню! – кричит дед и переходит на бег.  Со смехом и визгом: - Неть! Неть! – ты удираешь от погони. Пришли на детскую площадку. Ты легко взбираешься на горку; отталкиваясь одной ногой, крутишься на каком то приспособлении. Я всё беспокоюсь – не упала бы, и стараюсь тебя поддержать. Но тебе не нужны поддержки. Всё у тебя получается  превосходно. Ты на каком-то круге катаешь ещё и мальчика. Он постарше тебя, но пассивен, а его мама говорит: - Надо же, такая маленькая девочка, а так ловко отталкивается ножкой, и не боится упасть!

От усердия ты раскраснелась, да и одета тепло, поэтому катание-верчение заканчиваем и направляемся к дому. Идём мимо школы, а там – колонны. За одной из них я прячусь, дед же говорит: - Настя, а где бабушка?   Ты внимательно осматриваешься; замечаешь, что одна колонна шире других – там мой бок торчит, и с криком: - Бабика, бабика! – устремляешься ко мне. Потом прячешься ты, а мы с дедом занимаемся поисками.  – А где же Настя? – я заглядываю за одну колонну, дед – за другую. – Куда она спряталась?

Несколько мгновений ты за колонной стоишь тихо. Но тебе весело. Ты хочешь, чтобы тебя поскорее нашли, и в то же время ты понимаешь, что «изюминка» в игре – наши долгие поиски. И это недолгое счастье «найдут-не найдут» заставляет тебя непроизвольно повизгивать и приплясывать.   Мы с дедом с хохотом: - А! Так вот ты где? – с двух сторон бросаемся к колонне, тормошим тебя; и от удовольствия, непосредственности, исходящей из твоего нутра, смеёмся так заразительно, как не  смеялись уже много лет!  Дальше то же самое: - «Де дедика?»  - «Де бабика?» и         – «Где Настя?»

Всё! Я запыхалась и говорю: - Настенька, давай отдохнём немножко! Дед куда-то скрылся. Заглянув за одну колонну, за другую, ты развела ручки и говоришь: - Дедики неть!    Я успокаиваю тебя: - Да сейчас дедушка придёт! Ты: - Пидёт? Тяс пидёт?    В это время из-за угла появляется дед и ты с визгом: - Дедика! Дедика! – бросаешься к нему.   Дед говорит: - Настя, а мы что-то давно не свистели! Ты ведь покажешь маме, как умеешь свистеть?  Я подаю тебе зонтик, ты свистишь. Дед опять поднимает вверх большой палец, и говорит: - Во!

Ты настолько сообразительная, что поднимаешь сразу обе с зажатыми кулачками ручки с двумя торчащими вверх пальчиками, давая понять, что и похвала должна быть двойной!

Начинает темнеть, и мы отправляемся домой. В своём дворе, Настенька, ты прекрасно ориентируешься. В два года и 7 месяцев ты уверенно шагаешь в нужном направлении; знаешь – когда и куда свернуть, и сама выводишь нас туда, где живёшь, по пути объясняя: - Дём! И останавливаешься у своего подъезда. Кое-кто во дворе знает и тебя. Какая-то тётенька, встретив тебя, заулыбалась и сказала: - Настенька, здравствуй!  Ответив ей: - Датте! – ты продолжаешь путь.

Всё! Пришли! Я вынимаю из портфеля подарки, конфеты и зонтик. Твоя мама говорит: - Зачем вы зонтик-то купили? У неё их целых два! И правда, на вешалке два детских зонта. Но у нас-то итальянский, самый красивый, да ещё и со свистком! - Настя, а ну-ка, свистни! – говорит дед. Ты свистишь.  Мама затыкает уши: - Ой, как громко!
Ты опять звонко смеёшься, снова повизгиваешь от удовольствия и поднимаешь кверху палец: - Во! Мама твоя, Настенька, все ириски, конфеты возвращает мне: - Это ей нельзя! Несите Диме! Оставляет только «милки-вэй». Но днём раньше я принесла и вкуснейшие «мулен-руж».  Надеюсь, что маленькую дольку дадут и тебе.                Раздевая тебя, мама говорит: - Настя, да ты вся мокрая!  Я объясняю: -Просто она тепло одета, вот и вспотела! Мама надела на тебя очень  симпатичный халатик.  Ты в нём крутишься перед «бабикой» и «дедикой».

Мама спрашивает: - Где вы так долго гуляли? Я уже потеряла вас! Ты, Настенька, отвечаешь: -  Мы у кои гаи пятки!  Мама твоя пожимает плечами и вопросительно смотрит на меня: - Что она говорит?  Ты, внучка, после прогулки всё ещё возбуждена. Тебе хочется рассказать маме, что шумные, непонятно откуда взявшиеся вторые «дедика» с «бабикой» доставили и тебе радость; вместе с тобой носились, словно оглашённые! Поэтому ты повторяешь: - Мы у кои гаи пятки! 

А мама, ну никак тебя не поймёт! Да и дед пожимает плечами. И только я, до краёв переполненная щенячьей радостью от общения с тобой, Настенька; от того, что понимаю тебя с первых минут, с удовольствием перевожу. – Она говорит: - Мы у школы играли в прятки!
                Ах, так вы в прятки играли? – восклицает мама. – «Дя! Пятки гаи!» – ты довольна, что мама наконец-то оценила нашу прогулку и уточняешь: - У кои!      Мама твоя объясняет: - Мы теперь в детский сад не ходим. Нам там не понравилось, и Олег возит её в школу (частный детский сад). Ты согласно киваешь головой: - Дя! Кою!   Потом ты показываешь нам свою комнату, которая вся сверкает. В ней детский мебельный гарнитур, светлый ковёр. Всё лежит на своих местах. Да и сама ты излучаешь такой свет и очарование, что мы с дедом просто умиляемся. Однако день закончился и на улице - темень.    

А с зятем мы так и не встретились. В пять часов дочка объяснила: - Олег поехал машину в гараж ставить! И после прогулки отсутствие своего мужа оправдала: - Олег уже приходил, но ему позвонили – что-то там надо сделать, и он снова убежал.     Светланка наша делает вид, что муж её очень занят, а я делаю вид, что верю ей! Мы сидим в большой комнате, Настенька крутится перед нами. Дочка говорит: - Мама, я вчера с таким удовольствием пила чай со смородиной! Целую чашку съела. Ем, ем, а самой хочется ещё!   Я безумно рада: - Света, пожалуйста, ешьте, пока она не закисла! Постарайтесь долго не хранить. Это ж такие витамины! А ягоды в заморозке можно съесть и попозже. Знаешь, какая вкусная малина или клубника с мороженым!
                – Съедим! Всё съедим! – успокаивает меня дочка. А потом тихонько говорит: - Мама, давай я отдам тебе деньги. Вы столько всего привезли! Я знаю, что дочка у нас добрая. И будет рада, если мы возьмём у неё денежку. Но нам с тобой хватает двух пенсий, а летом с огорода мы имеем возможность ещё что-то и отложить. Поэтому отказываюсь: - «Да ты что, Света? Не надо нам ничего! Не обижай нас!»               

Вот и наступил миг прощания. Светланка говорит: - Ну, до свидания! Приезжайте ещё!     Дед, обнимая свою дочку, отвечает: - До свидания! Приезжайте и вы!        Ты, Настенька, стояла рядом с мамой, а потом бросилась к деду и закричала: - Я пиедет! Пиедет!

Возвращаясь к Диме, мы с дедом, словно те печальные Осёл и Петух из «Бременских музыкантов», которые после расставания с любимым человеком грустно выводили: - ла, ла, ла, ла, ла, ла-а!» - ещё и улыбались!

Распрощавшись с дочкой и с Настенькой, уже затемно, по дороге к внуку, ты мне говоришь о реплике Светланы: - "А я уже Диме звонила! Думала, что вы туда ушли".                Я недоумеваю: - А зачем бы мы пошли к Диме? Мы же гулять отправились! - А это Олег ещё одну «телегу» против нас заготовил и Светланку настропалил. Раз уж так долго нас нет, он и выдумал, что мы решили увезти Настю с собой. Вот она и всполошилась!               

- Чего ж он всех по себе-то меряет? – возмущаюсь я – Если уж сам заподлянку устроил, думает,  и мы на подлость способны? Поэтому и на глаза не показался?
- Не показался, и не надо!- говоришь ты.

У нас было желание позаниматься с внучкой в понедельник. И ты даже спросил: -  А когда завтра Олег привезёт Настю? Часов в пять?  И услышали ответ:   - Да, где-то так! Мы надеялись, что дочка скажет: - Мама, папа! Вам, наверное, трёх часов мало? Оставайтесь! Но, к сожалению, этого не случилось.   И всё же, повидав Настю, мы  как-то отмякли душой. Избавились от гнетущего ожидания, от обиды, нанесённой зятем, и той недосказанности при встрече с дочкой. Проведя три часа с обожаемой внучкой, мы словно отхлебнули глоток счастья, и  ещё долго будем смаковать его по капельке!   

Теперь мы уже дома. С лица твоего деда, Настенька, постепенно исчезает хмурость. При этом у него разглаживаются морщины и смеются глаза. Я знаю, что в эти минуты он вспоминает тебя, нашу встречу и прощальные твои слова: - Я пиедет! Пиедет! А вчера позвонила твоя мама и рассказала, что после нашего ухода ты весь вечер лепетала что-то вроде «бабука», «дедука». А когда перед сном тебя купали, ты, внучка, так     веселилась, что тебя было трудно успокоить. Мама сказала: - Я думала, соседи прибегут!  Видимо, мы с дедушкой Славой наградили и тебя нежностью и любовью, какие переполняли нас целый вечер.   

Как же замечательно, дорогой мой, что мы  съездили в Ленинград, хотя ты и устал безмерно.  После встречи с Настенькой прошло уже три недели, но словно это было вчера. Теперь мы часто употребляем словечки из Настиного разговорного запаса. – Ты чай будешь? – спрашиваю я. – Неть! – отвечаешь. Или: - На улице ясно?    - Неть, капает!    А уж прощальные словечки: - Я пиедет! Пиедет! – словно бальзам на душу.  Так что, спросив себя, правильно ли мы поступили, что не уехали домой, не повидав Настеньку? Отвечу: - «Правильно!»   И ты со мной согласился: - «Возможно, что Олег на это и рассчитывал, что у нас не хватит терпения, поэтому и тянул время! Но мы, Галя, опять выстояли и хрупкий мир сохранили!»

Из «ИСПОВЕДИ…»


Вчера зашла в магазин и купила Насте на День рождения игрушку. «Музыкальный алфавит» называется. Хотя день рождения у неё ещё через два месяца, но увидев понравившуюся вещь, не сдержалась. Тем более, что внучка буквы учит! Понятно, что она ни в чём не нуждается, но это больше нужно нам с дедом. Помню я, Света, и день рождения твоего мужа – 1 января. Но уже давно ничего ему не дарю.  С тех самых пор, когда Олег забраковал ту тёмную, с белыми полосками сорочку, сказав тебе: - «Что это она тут купила? Нитки не обрезаны, и швы не ровные!»                Не знаю! Вроде я выбирала. Не от Диора, конечно, но и не Китай, а Турция. И если даже не понравилась, то повесил бы в шкаф, или переподарил бы кому-то. Я ведь не думаю, Света, что приняв в дар от Зои Васильевны китайский халат с птицами, который отдала мне, ты могла сказать Олегу о его матери: - Что это она тут мне подарила?

Вот в чём разница между Олегом и тобой! Я, Света, понятливая, и больше сиротские подарки мужу твоему не посылаю.  Знаю, что они ему неприятны. А, купив Насте игрушку, я пришла домой и попросила отца: - Включи!  Он зарядил алфавит, нажал кнопку, и я услышала голос: - Привет! Давай поиграем!  Я впала в детство и несколько раз включала, и выключала кнопку, пока отец не отобрал у меня игрушку: - Отдай! Сломаешь! – После чего убрал её в книжный шкаф. А вечером, уже в постели, всё и представляла Настеньку, как она своим пальчиком нажмёт кнопку и услышит: - «Привет! Давай поиграем!»

Заканчивается год. Дима повзрослел. Настенька растёт. Ты, Света, мягко перешла в средний возраст. Старше стал отец, а склон моих лет стал круче ещё на один год!

В прошлую субботу отец после ванны прилёг, а когда встал, то говорит: -  Меня что-то качает; так же, как у Мити. Я забеспокоилась:- Почему? Давление в норме, а при ходьбе – пошатывает!   Но он же, как и ты, Света, лечиться не любит. А с тех пор, как у него обнаружили повышенный сахар, он ещё и сладкое перестал есть. Значит, клетки на голодном пайке.  – «Может, пойдёшь к врачу?» – говорю ему.  Замахал руками: - Нет, нет! Пройдёт!   День шатает, два шатает, три шатает!               

А тут позвонили из редакции: - «Галина Петровна! Получите гонорар за статьи, а то год кончается» (до этого лет пять не платили). Получила. Иду домой и думаю: - Куда же мне истратить сумму, заработанную столь «непосильным трудом?» Ноги сами привели в аптеку. Купила уколы «актовегин». Эти уколы мы с ним уже несколько лет делаем друг другу в феврале-марте. Набрала шприц, и говорю: - Поворачивайся!  Смотрю – глаза квадратные. Сам и уколов боится, а ещё больше моих холодных рук. Что это? – спрашивает. – Гонорар мой! Может, шатать тебя не будет?        Десять уколов выдержал.   Говорит: - Отпустило!

А вот со сном проблемы у обоих. Но мы не расстраиваемся. Одну ночь не поспим, наверстаем в следующую. А то и днём подремлем. И пока нас двое – не страшно! И хотя в голову лезут всякие мысли, но записав ночные свои бдения, уже под утро спрошу себя: - Что, старая, успокоилась? Вылила на бумагу всё, о чём думала?        - Вылила! – отвечаю.  Понимаю, что это бесталанная белиберда, но посвящение любимой внучке осталось:


Зажгутся свечи. Только три пока.
Их с каждым годом будет прибавленье.
А баба Галя лишь издалека
Тебя поздравить может с Днём рожденья!

Поздравить, пожелать тебе сполна
Любви негаснущей и бесконечной!
Ещё здоровья, радостей, тепла!
Ну, и конечно, доброты сердечной!

Так получилось! Не привёл Господь
С тобою маленькой нам с дедом повозиться.
И мы не видели твоих первых шагов!
И не случилось вместе веселиться!
 
И я не пела песенок тебе!
Не рассказала ни единой сказки,
А дед молчит, лишь боль таит в себе!
И ты не знаешь, как он щедр на ласки!
               

Из «ИСПОВЕДИ…  15 февраля.


Настенька, снежинка наша февральская, здравствуй! Тебе сегодня три года. И по телефону ты мне сказала об этом. Я услышала твой голосок. Ты говоришь теперь хорошо! А я  – слушала бы, и слушала! Мы с дедушкой Славой послали тебе и маме подарки. И сегодня в «школу» мама отправила тебя в обновке. Но больше всего я смеялась над тем, что мамин подарок ты решила оставить себе. А мне по телефону сообщила: - «Брюки велики!»   Ещё бы! Это же 50-й размер!

Настенька, день у нас сегодня такой же чудесный, как и три года назад, когда ты на свет появилась. Но тогда ты была маленькая, а сейчас – звоночек, колокольчик серебряный! Мама говорит, что в воскресенье ничем заниматься не может, тебя только слушает! А забавная ты какая? Мама рассказывает: - Я сижу за компьютером, работаю! Заходит Настя, одной рукой держится за попку и говорит: - «У меня что-то сердце болит!» - "Настя, да сердце-то в другом месте находится!»                Но ты, серьёзная, повторяя: - «Сердце болит!» поворачиваешься и идёшь к папе. Мама рассказывает, что ты складываешь предложения, какие твоим ровесникам ещё не даются. Обедаешь и говоришь: «Сегодня котлетки с капустой изумительно вкусные!» или «Мама, мы с папой предлагаем тебе пойти погулять!»

Мы с дедушкой Славой тоже предложили бы тебе пойти погулять. И котлетками «изумительными» я бы тебя накормила. Да только нереально всё это! Взамен я написала тебе стишки. Их мама прочитала тебе с открытки. Но открытку ведь долго хранить не будут, поэтому пусть они останутся здесь:               
               
Настенька!

Твой День рожденья в феврале,
когда ещё колючи ветры!
И  тётя Вьюга на метле
отсчитывает километры!
 
Когда ещё короткий день,
а солнце светит, но не греет!
И утром просыпаться лень,
но папа над тобою млеет!

Он говорит: - «Настя, вставай!
Нам «в школу» надо собираться!»
А ты, смешливый месяц май, -
«Нет!»  - говоришь, и -  кувыркаться!

Хотя, быть может, и не так
Ты своё утро начинаешь!
А, впрочем, всё это пустяк –
Ты третий год свой провожаешь!

Ты в нём росла, словно цветок!
Купалась в тёплом, синем море!
И тот солёный ветерок
с тобою бегал на просторе!

И вот три года позади – счастливых,
Радужных три года!
Что будет, внучка, впереди?
Какая ждёт тебя погода?

Желаем, Настенька, и впредь
Здоровья, радостей и смеха!
Чтоб яркой звёздочкой гореть!
И достигать во всём успеха!

Нам с дедушкой Славой  так и не удалось повидать тебя, Настенька, зимой;  в снегу с тобой поваляться, снежками покидаться и с горки покататься. Как было это каждую зиму с Митей. А на вопрос деда: - «Настенька, ты приедешь к нам?»  последовал ответ: - «Нет, у нас дача близко!» и «Мы поедем на море, а потом к бабе Зое!»

Так что надежды узнать тебя поближе – у нас нет. В третьей декаде мая тебя увезут в Самару; и я опять только в мыслях своих буду желать тебе здоровья и смеха, да просить Всевышнего, чтобы ничего с тобой не случилось ни в небе, ни на земле! А пока мама твоя по телефону радует нас с дедом всем, что с тобой происходит: - «Мама, она такая артистка! А уж певунья! Как ты, и как бабушка Катя!» (твоя прабабушка.)

Ну, что ж, Настенька, и мама твоя талантами не обделена. Лучше всех читала стихи, любила на сцене выступать! Когда-нибудь, если представится случай, мы покажем тебе диафильм, где мама твоя на сцене. А песен я и сейчас много знаю! Правда, пою в одиночестве, когда никто не слышит – голос не тот! Но тебя обязательно научила бы русским народным песням. Некоторые из них напевные, и несказанно красивые. Да и среди советских немало замечательных, раздольных и трогательных песен. Когда слушаешь такую песню – душа замирает! Так пела твоя прабабушка Катя, а немножко похуже – и я! Вот и всё, лапушка, на сегодня! Лети в Самару к бабушке Зое и дедушке Толе! Возвращайся подросшей, повзрослевшей!          

Пришло и к нам лето! Мы с тобой заняты огородом.  В банки ничего не закатываю – есть некому. Вся консервация – в прошлом. Только ягоды заморозила, и всё! «Вишенка» краснеет на улице. Дней 10 сидела на рынке с огурцами, с малиной и с «Женихами…» А как-то и помидоры пришлось захватить. Вдобавок набрала «Вишенки», разделила на три пакета граммов по триста.   Подходит пара, спрашивают: - «Это у вас что?» «- Помидоры! – говорю.  – Для внучки сажала! Да только нет её здесь! Пробуйте!» «- У-у! Какие вкусные! Берём всё!» Я слегка ошарашена: - «Так ведь дорого! Любовь свою продаю!»  И цену называю баснословную. Не торгуясь, протягивают мне 200 рублей. Говорят: - «Столь сладкая любовь  дешёвой  не бывает! Наш сын постарше Вашей внучки, и вместо чипсов у него сегодня будет «вишенка»! Спасибо!»

Я: - «А книжку мою не хотите купить?»  Теперь уже пара ошарашена. Жена перелистывает страницы, муж заглядывает из-за плеча. Недоверчиво спрашивают: - «Это Вы написали?» Утвердительно киваю. Безусловно, покупают. К этому времени я уже три четверти тиража реализовала. И это в нашем-то городе! Да и цена не шуточная – 110 рублей! От тех же, кто приобрёл книжку, нередко слышу: - «Я купила у Вас книжку! От Ваших рассказов светло на душе!» Или: - «Купила Ваших «Женихов…», поехала поездом в Петербург. В вагоне прочла на одном дыхании и оставила её дочери, сказав: - «Посмотри, местная наша писательница  какие рассказы пишет? А сейчас жалею – зря оставила! Ещё бы с удовольствием перечитала!»

Сегодня на рынок ходила последний раз, и книжек взяла мало. Думаю: «- Хватит! Все уже накупились!»   Ошиблась! Не хватило! В течение часа все   книжки продала. Вдруг подходит незнакомая женщина. Во всяком случае, я не помню её. Говорит: - Галина Петровна, мне сказали, что Вы новую книжку написали? Вы приходили к нам на фабрику, и я купила у вас две книжки, а сейчас пришла за третьей.          – Опоздали! – говорю.   – Всё продала!

- Ой, как жаль! Я ведь специально пришла!  Сегодня в деревню еду – у меня дом в Ояти, хотела взять с собой. Я ведь ваши книжки не по одному разу перечитала. Никто так о жизни нашей не пишет, как Вы! И вот, не успела!        Говорю: - Не огорчайтесь! В книжном магазине есть. Только там дороже -  130 рублей.         – Ой, спасибо! Я бы и дороже купила. Пойду в книжный!                И отправилась совсем обыкновенная женщина, а попросту – швея за моими «Бреднями…», то есть «Женихами…»

Светланка же наша, прочитав книжку, сказала: - «Грустновата что-то!» Я согласилась. Наверное, грусти в ней больше, чем в первых двух; и с «Судебным романом» не сравнить, так и во мне оптимизма всё меньше и меньше! Годы! Вероятно, размышляю больше. И всё лето не могу выкинуть из головы: - Как там Настя, в Самаре-то?  У нас месяц жара была, и то тяжело! А там с мая плюс 35-40. Я вся извелась, да и тебе на мозги капаю. А наша Светланка говорит: - «Ничего страшного! Они каждый день с мазями и кремами уезжают на Волгу!»  А на Волге что – оазис? Или солнца нет? Да там такое пекло, что всё сгорело! По телевизору видела деревню под Самарой. Жительница говорит: - «В этом году нет ни огурцов, ни помидоров, ни капусты! Всё сгорело!»   А фермер, который коров держит, сетует: - «Всю скотину под нож пускать придётся. Травы нет, кормов не заготовили!»  И: - «В огород не захожу! Лунный пейзаж! Пепел!»

Зато у нас в этом году урожай невиданный! Ты мне говоришь: - «Теплица сошла с ума!» И это правда. Огурцы дешевле картошки! Раздаю, продаю. А самые большие, так называемые «оковалки» складываю в пакеты; и ты выносишь их к мусоросборнику – кому-нибудь сгодятся! В январе купила красный испанский перец. Ты вынул семена. В феврале десяток сунула в землю. Взошёл – один! Разглядываю его и гадаю: - Оставить? Или выбросить? На кой он мне – один-то?    Ты говоришь: «- Посади! Зря я, что ли, семена снимал?» Оставила! На днях сняла восемь перцев:  три – по 400 граммов каждый, пять – по 300! Самые большие – ярко-красные. Остальные – наполовину! Каждый из них по весу и росту превзошёл своего  прародителя. Один перец съели. Вкуснятина – слаще испанского. Остальные – в холодильнике. Думаю, может, Митя приедет?


Из «ИСПОВЕДИ…» 15 июля.


Настенька, звёздочка ясная, здравствуй! Тебе сегодня 3 года и 5 месяцев. Ты всё ещё в Самаре, а там, по прогнозу, жара изнуряющая. Как ты, северная девочка, переносишь это пекло? Я спросила об этом у твоей мамы, но она сказала, что тебе там хорошо. Вам с Ритой купили бассейн, вы купаетесь, а после холодной зимы жаркое лето тебе не повредит! Дай-то Бог! И всё же, наряду с плюсами, в жаре так много минусов. Когда температура за сорок не день, не два, а месяцы, так хочется спрятаться в тень; чтобы небесное светило умерило жар и пыл, а прохладный ветерок чуть-чуть остудил бы головку, плечики твои нежные и личико ненаглядное!

И у нас, в Подпорожье, уже три недели жара, в иные дни плюс 30. ( но всё равно это не 40) На даче много ягод. Мы с дедушкой Славой собираем их. Самую крупную малину я отбираю и укладываю в морозилку, лелея в душе надежду, что замораживаю её для тебя. И горько-горько жалею, что ручки твои маленькие не срывают эту крупную, как клубника, ярко-красную ягоду; а глазки лазоревые не раскрываются пошире от восторга и удивления от такой вкусноты и сладости. Я видела этот восторг и удивление два дня тому назад, когда со своей мамой за малиной пришла к нам соседская девочка Даша. Она – твоя ровесница. С каким она удовольствием ела малину – не передать! Ополовинив литровую банку, и  показывая пальчиком на банку в три литра, всё и спрашивала у меня: - «А это твоя банка?»         

 «- Нет, Дашенька! – говорю ей. – Это твоя банка!» Она не поверила (у них нет малины) и переспросила: - Это моя банка? Моя?  И столько радости я услышала в её голосе, что сама едва не заплакала. Не от жалости к себе, а от той невыносимой тоски, что не ты, Настенька, а другая  девочка наслаждается сладчайшей в этом году нашей северной ягодой! Когда Даша с мамой, забрав малину, ушли домой, у меня в ушах целый вечер звенел голосок Даши. Её мама обнаружила в банке маленького червячка и сказала ей: - «Даша, смотри внимательнее, червяк!» Даша воскликнула: - «Чевяк, да? Покажи!» После этого несколько ягодок осматривала, а потом говорит: - «Малина вкусная, значит, и чевяки вкусные! Я тоже их люблю!»    И снова запустила ручку в банку.               

Конечно же, у бабушки Зои и дедушки Толи есть дача, но ведь в Самаре – засуха. И хотя теперь можно купить всё на рынке, но, поди знай, где росла эта ягода, и чем её обрабатывали? А у нас всё чистое – без химии!           Вот и   могу я, Настенька, поговорить с тобой только на бумаге; рассказать белому листу, как безумно скучаю, как завидую бабушке Зое, что уже третье лето каждый день она видит тебя, играет с тобой; радуется твоим радостям и огорчается, когда ты плачешь!


Из ИСПОВЕДИ…  15 ноября…


Настенька, здравствуй! Тебе сегодня 3 года и 9 месяцев. Неделю назад ты прилетела из далёкой страны под названием Тунис, где десять дней сверкала на пляже голой попкой, едва прикрытой трусиками; избавлялась от вирусов, настигших тебя и маму в Петербурге. Мама твоя стала часто простывать, да и тебя насморк долго не оставлял, поэтому и махнули вы в далёкую Африку, где даже зимой тепло, и плещутся волны. А незадолго до отлёта твоя мама позвонила нам и сказала, что у тебя в детском саду проходил «осенний бал», где ты была самой активной участницей всех мероприятий.

- Она поёт, танцует! – услышала я от мамы. Ещё мама сообщила, что шубка – наш подарок, тебе подошла. Только длиной, как курточка! Шубку тебе я купила спонтанно. Пошла на выставку-продажу купить что-то себе на зиму, а выбрала – тебе! Сначала выбрала голубенькую, с белым песцом по капюшону. Думала, что ты в ней будешь похожа на зайчика. Принесла домой. А чтобы примерить, отправилась к соседской девочке Даше. Ну-у, той самой, которая за малиной к нам приходила. Даша шубку одела и… утонула в ней! Я снова побежала на выставку, чтобы обменять шубку на размер меньше. И принесла домой шубку другого цвета – шоколадно-песочного. В ней ты будешь похожа на белочку. Мех натуральный и тёплый. С капюшоном и помпошками из песца. Представив тебя в этой шубке, мне хотелось думать, что зимой никакой мороз тебе не страшен. Капюшон защитит твою головку от ветра лютого, а носик свой маленький ты спрячешь в помпошках меховых. Но ты, Настенька, за лето изрядно вымахала; твой рост – 1 метр, 10 сантиметров. Я прикинула – сколько это будет, измерив шкаф. Выяснилось, ты и вправду высокая, но представить, какая ты сейчас, не могу. Мне всё кажется, что ты маленькая.

У нас за окном, с южной стороны, растёт ясень. Светлое такое дерево, поэтому и название у него – ясень! Твоя мама его не помнит. Когда уезжала, ясень был ещё кустиком. Летом у меня не было времени им любоваться. А во второй половине сентября, когда мы уже редко стали ездить на огород, я подошла на кухне к окну и …  обомлела! Ясень-то полыхает цветом осенним; не ярким, как багряная осина, или берёза золотая, а нежно-лимонным, но не жёлтым, а с едва уловимым оттенком лучика солнца! И это солнечное свечение озарило всё дерево, а так как лист ясень сбрасывает поздно, то и просветов меж ветвей нет. Я же, увидев за окном словно бы пушистое, как цыплёнок, изумительное по своей однотонности, без единой крапинки, чудо природы, просто ахнула: - Ясень! Какой же ты красивый!
И представила, если бы ты, внучка, была рядом, я взяла бы тебя на руки и объяснила: - «Вот, Настенька, смотри, это ясень! И ты – ясонька!»              Я часто тебя так называю. У этих слов один корень. А где ясно – там светло! И тебе -  светлой девочке я рассказала бы когда-то прочитанную, а может, выдуманную историю о тётушке Доброте, живущей там, где светло, которая вершит дела добрые. И о её сопернице тёте Злючке, живущей во мраке; и выскакивающей на свет божий, чтобы кого-то позлить.

И невдомёк мне было – старой, что ты уже выросла, что на руки тебя я вряд ли смогу поднять; и не нужны тебе мои восторги каким-то ясенем. Когда же я спросила у тебя: - Настенька, тебе понравилась шубка? В ответ же услышала: - У нас тут всяких шубок полно!               
         
Выходит, с подарком я опять обмишурилась? Ну что ж, не в первой!  А нам с тобой делать абсолютно  нечего. Шатаемся из угла в угол, чтобы не мешать друг другу. А я ещё и провинилась перед тобой. Пытаюсь вину загладить, но получается плохо. Хотя, как раздумаюсь, вроде и вины большой нет. А всё дело в том, что Ольге – племяшке моей 30 сентября исполнилось 40 лет. Я всегда  дарю ей какие-то безделушки. А тут, ещё зимой, предложила тебе: - «Слава, давай Ольге на день рождения купим швейную машину. Старую, машинку матери, я же у них забрала. А тут хоть память останется!»   Ты ответил: - «Старая-то была неисправна. Всё равно без дела стояла. Я хоть отремонтировал её!»

Тогда я поняла, что не убедила тебя. А, видя такое дело, с каждой пенсии стала откладывать на подарок по 500 рублей; и за 8 месяцев, отдельно от  домашних денег, скопила 4 тысячи. 29 августа, вынув из конверта заначку и взяв с собой ещё тысячу, я позвонила Ольге и вместе с нею отправилась в магазин. Машинку мы с нею выбрали всего за 3600, но она сначала отказывалась: - «Ой, тётя Галя, я не могу принять такой дорогой подарок! Вы же пенсионеры!» Но под моим напором, уступила и, вполне довольная, прямо из магазина машинку унесла домой. Я, тоже очень довольная, считая, что прилично сэкономила (1400) тоже отправилась восвояси. И уже дома, (а за язык меня никто не тянул) ляпнула:- «швейную машину Ольге купили!» И призналась тебе, что тайком 8 месяцев откладывала в конверт денежки.

Я, безусловно, понимала, что поступок этот меня не красит. У нас же друг от друга никаких тайн не было! Заначек денежных! Напротив, в молодости я деньги тратить не умела; растранжирю так, что перед зарплатой начинаю ныть: - «Ой! До получки не дожить! Занимать придётся!»   Ты в таких случаях меня не бранил, не укорял. Лишь усмехнёшься, достанешь из кармана десятку, реже – пятёрку, и спросишь: -  «Этого хватит?»    Я глаза вытаращу и от радости, что занимать не придётся, пытаюсь узнать: - «Откуда?»
- «Откуда, откуда? На обедах и командировочных сэкономил! Ты уж тяни до получки!» - скажешь.   Теперь я другая, и уже не помню, когда занимала! И сама могу одолжить небольшую сумму кому-то из соседей, племяшкам своим. Хотя они, как Лариса, так и Ольга, стараются не занимать. А Лариса – та и в полном достатке живёт. Да и Ольга не растеряха и не распустёха! И, кроме того, Ольга ещё и сама добрейшей души моя родственница! А зная о том, что достаток в семье у неё невелик, мне и хотелось порадовать её! А тебя я, похоже, не сумела тогда убедить в своих добрых намерениях, и когда пошла в магазин за подарком, ты мне сказал: - «Купи что-нибудь на тысячу!»     У меня на этот счёт было уже другое мнение. В результате вышло то, что вышло. Когда же я призналась, что тайком копила деньги, тебя это очень оскорбило! – «Ты целый год врала мне!» - обрушился ты на меня. – «Ври и дальше! Только теперь и я буду поступать точно также! И ты со своими расспросами в душу ко мне больше не лезь! Она для тебя закрыта!»

Я оправдывалась: - «Да не врала я! Ты же меня не поддержал! Что же мне оставалось делать? Я и скрыла это до поры, до времени, зная, что рано или поздно скажу тебе об этих деньгах!»               

Наша размолвка тогда длилась почти два месяца. Что спрошу – ответишь. Но  душа твоя для меня – потёмки! Мне от этого плохо. Но я знаю, что тяжких грехов за мной нет. Хотя недостатков – море! Тут и характер вредный, и неумение язык за зубами держать, и умишко невелик! Зато упрямства, как у бодливой коровы! И всё же, я никому не делала подлостей, не желала зла, а если и «продёрьнула» кого-то в своих рассказах, то без всякого умысла и коварства. Всё, о чём писала, брала из жизни, немножко фантазировала, придав незатейливой прозе красочность, но пагубных намерений не преследовала.  Кто-то из ближнего окружения остался недоволен. Но это только в нашем городе, где все знают друг друга.   

И хотя я повинилась перед тобой, но замечаю, что былой доверительности нет! И рассердился ты не из-за подарка, а только потому, что скверно я поступила. Я же ни у кого такой доброты, порядочности и честности, как у тебя, не встречала. А все последние годы мы вдвоём как-то  закрылись в своём мирке. У каждого из нас свои обязанности. И ты спокойной рассудительностью и трезвым умом бодливую корову свою ведёшь за собой уже давно, оберегая меня от любого негатива. И, прекрасно разбираясь в людях, понимаешь, что при поверхностном умишке могу куда-нибудь вляпаться. В том случае, если бодливость перевесит.               

Ты теперь уж совсем мало смеёшься! Мне же твоей редкой, но всегда к месту, заразительной весёлости не хватает! И в душу не пускаешь – потёмки! Утешает одно – потёмки долгими не бывают. То ли в ночь опускаются, то ли в рассвет переходят. Что будет дальше – не знаю. Как тут не вспомнить пословицу: «и на старуху бывает проруха!» Сорок пятый год вместе живём. Считала, что знаю тебя от пяток до кончиков волос, оказалось – плохо знаю! Сколько раз говорила себе, что не должна тебя огорчать, буду жалеть и беречь, чтобы пожил ты подольше; ибо для меня ты единственная опора и защита, в общем – свет в окошке!               

Рассеять потёмки в твоей душе могла бы Настенька. И я уже подумывала, чтобы напроситься к дочери в гости. И ты сказал: - «Конечно, съезди! Повидаешь дочку, внука и внучку! Но я не поеду! Не хочу, чтобы всё повторилось, как в прошлогоднем сентябре!» Когда осенью мы вернулись из Петербурга, ты заметил: - «Даже преступнику в тюрьме разрешают свидание с близкими на трое суток! А нам с родной внучкой позволили увидеться с 5-ти до 8-ми!»               

- «Нам зять более суровый приговор вынес! На высшую меру тянет!» - съязвила я.                Намеревалась позвонить Светланке и сообщить о своём приезде. Но ведь рядом её муж. Как он к этому отнесётся?  Вдруг из-за меня разлад в семье дочери произойдёт? - «Нет, старая! – говорю себе. – Несбыточные желания из головы выброси!»

Никуда я одна не поехала. Снова села за Исповедь…  А пока писала, и потёмки в твоей душе постепенно рассеялись! Уже поздней осенью занялся лодочным мотором, что-то усовершенствовал в нём. И тогда же сказал мне: - «Летом поеду на «Прогрессе»! Что я всё дома сижу?» Я спросила: - «Один?»        - «Один!»   Но позже смилостивился и предложил: - «Если хочешь, поедем вместе!»    Не знаю, загадывать не буду. У обоих – возраст! Сил нет, а возни с «Прогрессом» - уйма!

Из ИСПОВЕДИ…  15 февраля.


Настенька, здравствуй! Тебе сегодня 4 года. Поздравляем, солнышко ясное, тебя с Днём рождения! Расти, серьёзная девочка, разумной и здоровой! А почему серьёзная – так это Дима привёз нам диск, отправленный мамой, где ты вместе с другими девочками водила хоровод, танцевала, хлопала ручками и кружилась. Всё это было в другой стране, куда тебя возили в октябре. Ты в хороводе самая маленькая, но ни разу не вышла из круга, с большим усердием подражала старшим.

Я смотрела это кино уже три раза, и наглядеться не могла! Ты совсем мало похожа на маму, лишь серьёзностью мама тебя не обделила. И видно, что ты старательная! Эти качества я подметила в тебе, глядя на экран. А большего не дано! Отлучили тебя, Настенька, от бабушки Гали и дедушки Славы. Ещё Дима привёз фотографии твои. Оказывается, ты в январе была в Москве. Одна фотография с видом Кремля, и ты на ней – улыбающаяся очаровашка! А на других снимках, в различных шляпках и в мехах – не по детски взрослая, удивительно хороша и привлекательна. С Димой я отправила тебе ягоды, варенье, книжку «Сказки о животных» и… такие вот стишки:

ВНУЧКЕ…

Поздравляем Настеньку с четвёртым Днём рождения!                Мы светленькую девочку не видели давно!                А лик у внучки-Зореньки стал краше, без сомнения!                Но прикоснуться к Зореньке нам с дедом не дано!

Желаем, внучка милая, тебе улыбок, радостей!                И смеха серебристого, и вовсе не болеть!                Ещё, снежинка зимняя, забав и детских шалостей!                И на лету всё схватывать, чтоб многое уметь!


                ***

Обнять бы тебя, Зоренька, услышать голосок.
А дед в своей бы горенке обрадоваться мог!
И рассказал бы внученьке – насколько мир велик!
Так хочется, но … колется, и папа не велит!
               
А я б достала ягоды, которые храню,
И накормила внученьку тем, что сама люблю
Малиной и смородиной, замёрзших без тебя!
И морсом напоила бы, сварив его любя!

Потом гулять бы вышли по мягкому снежку.
Ну, а когда вернулись, поели б творожку
С крыжовником, со сливой, с морошкой, наконец!
Ах, что-то я забыла? Без памяти вконец!

Сметанку я забыла – домашнюю, свою.
Густую, от Бурёнки! Коровушку люблю!                А Настеньке «Агушу» всё покупают, вот!
Агуша – не Бурёнка! Не деревенский род!

Продукт «Агуша» чудный! – так бают в городу.
Ещё «даноны», «йогурты» и разные тьфу, тьфу!
А нам милей Бурёнка, что на селе живёт!
И молоко, как сливки, там каждый день даёт!

Тебе в четыре года вкус этот незнаком!
Без консервантов, свежий, и пахнет молоком!
От зависти «Агуша» засохнет, спору нет!                А маме же Бурёнка мычит такой сонет: -

«Агуша», ясно дело, безумно хороша!
Да только непонятна «Агушина» душа!
А молоко коровье, что бабушка берёт,
На доброе здоровье, на пользу всем идёт!

Опять поговорила с тобой, но без тебя!
Стих глупый сочинила – ведь праздник у тебя!
Теперь пойду печатать, и деда попрошу: -
«Оформи всё красиво!» - я Настеньке пишу.


           С Днём рождения, внучка!   Бабушка и дедушка из Подпорожья.

   
А летом 11-го на меня свалилась ещё одна напасть – нарушение кровообращения. Правда, в лёгкой форме и по левой стороне. Внешне изменений не было. Как была тарахтелкой, такой и осталась. Лишь нога  левая стала хуже слушаться. Шаг вперёд, два – в сторону! И временами  подволакивать её приходилось. Особенно на скользкой дороге!   Вот и дожила я до тех дней, когда левая рука хандрит, левое ухо недослышит, левая нога заплетается! А с тобой мы смеёмся: - «У нас на двоих – три глаза, три уха, три ноги, три руки, одна спина, одна голова!»                Лишь язык мой – ботало пустое – никак не угомонится! Ты слушаешь, слушаешь, а когда надоем, со смешинками в глазах скажешь: - Лучше бы ты онемела, а не с ногой маялась!

Я на минутку замолкну, но сердиться на тебя не могу. Ты так незлобиво меня поправишь, что и я в той же манере отвечу: - Ну, уж дудки! Может, для тебя нога и важнее, а без языка что я заведу делать? Как и ты – молчать? Это ж для меня – мука! А так хоть по телефону парой слов с кем-то перекинусь!  - «Да твоя пара дорого обходится! Никогда в лимит не укладываешься!»

Ответ у меня уже заготовлен: Как говорит наша с тобой дочка – «Не экономь на спичках!»  Вот так мы с тобой жили-поживали.  Скажу честно – хорошо поживали. Если ушла я куда-то и подольше задержалась, ты места себе не находишь! Я возвращаюсь – ты у окна стоишь, ждёшь меня! А если ты в гараже чем-то занимаешься, и в условленное время тебя нет, я у другого окна шею вытягиваю и тебя высматриваю – не появился ли на дороге?

Из ИСПОВЕДИ…

  Всё реже и реже  сажусь за стол с авторучкой. Одно и то же переливать из пустого в порожнее нет смысла, дочка же нам звонит примерно 1 раз в неделю. А 8-го марта звонила раза четыре. Я заикнулась, что мне нужна специальная шприц-ручка для инсулина. Просила Митю, чтобы он в Петербурге поискал.  Однако, Светланка сразу вышла в Интернет и нашла то, что мне нужно. 9-го марта позвонила снова и сообщила, что на днях сама её привезёт. Ты сразу же подъезд к гаражу от снега вычистил, чтобы машину выгнать. Но днём позже у дочери был визит к нотариусу, та чихала и кашляла; и её вирус сразу же напал на нашу дочку. Ты усмехаешься: - «Вообще-то вирус так быстро не скачет! Чтобы заболеть, проходит какое-то время, а тут сразу – недомогание. Странный какой-то вирус!»                Таким образом, визит к родителям дочка снова отложила. А уж как обещала! И на мои уговоры приехать с Настей, теперь уже сама заявила: - «Да Олег считает, что поездки к вам Насте пользы не принесут!»

Растерявшись, ответных слов я не нашла. Буркнула что-то в недоумении, и трубку на рычаг опустила. И только позже мы с тобой спрашивали друг у друга: - «Мы что, алкоголики, наркоманы, бомжи? Научим Настю чему-то непотребному?»                И если я всё ещё чего-то жду, по- матерински оправдывая дочку, то у тебя сердце покрывается панцирем. Я вижу это. Все эти годы мы ждём Светланку, как дочь! А вдруг приедет генеральный директор? И говорить по телефону о её занятости, хронической усталости уже больше невмоготу. Других тем нет. Настя – тема закрытая. Правда, недавно дочка обронила: - «Вольная стала!»    Вот нам с тобой и хотелось поглядеть на неё. – «Что за внучка?»      Когда-то в старину о чудесных ребятишках-последышах говорили: - «Помазанник божий!»  Поэтому нас интересовало  – чей она помазанник?  Хорошо, если Светланка помазала её своими хорошими качествами; если ты на генетическом уровне, сам того не ведая, помазком своим капнул в её душу толику сердечности, капельку рассудительности и крупицу мудрости! Мне мазать её нечем. Может, только песнями? А если Настя помазанник Олега? И больше ничей!

И вот, после ежегодных обещаний и моих зазываний, Светланка наша  навестила родителей. Привезла разных вкусностей. Приехала любящей и любимой дочерью. Но душу приоткрыла чуть-чуть. Не полностью. И о своей семейной жизни ничего не рассказала. Лишь вскользь  заметила: - «Я, конечно, не думала, что у Олега такой характер! Вначале он был совсем другим!»    Мы с тобой не удивились. Нам уже давно ясно, что зять себе в жёны искал курицу, несущую золотые яйца. И всё у него получилось!

Вскоре у нашего внука появилась новая машина, и в Петербург привёз нас уже Митя. Зятя дома не было, а Светланка пояснила: - «Олегу очень стыдно, поэтому встречаться с вами он не хочет!» Странная позиция. По моему, когда человеку стыдно, он ведёт себя иначе. В субботу Митя увёз Светланку на массаж. Мы с Настенькой погуляли, потом вы с нею ушли домой, а я отправилась в магазин за продуктами. Приготовила ужин. Внучка носилась по всей квартире. Играла, рисовала, смеялась. Выстроила в ряд на диване все игрушки, оставив в коробке розового медведя, подаренного нами. Мне объясняла: - «Смотри, это народ!»   Я поинтересовалась: - «А что же ты Мишку в народ не взяла?»     - «Он мне не нравится!»   И, секунду помедлив, спросила: - «Это вы мне его подарили?»      - «Мы. А почему не нравится? Посмотри, какой он красивый!»     - «Не нравится, и всё!»               

Так ответила маленькая девочка, которая ещё не умеет хитрить, притворяться и говорит то, что почерпнула от взрослых.  Вечером Светланке пришлось очень долго уговаривать Настю лечь спать без Олега. Она горько плакала, спрашивая: - «Где папа? Почему он не взял меня с собой? Когда он приедет? Я хочу к папе!» и т.д. и т.п.  Я тоже пыталась ей что-то объяснить: - «Папа в командировке. Он работает. А мама с тобой!»   Она захлёбывалась слезами и твердила: - «Я хочу к папе! Мне папа всё покупает!»  «Но и мама тебе всё покупает!» - убеждала я внучку.      – «Нет, мне мама ничего не покупает! Где папа, и почему он так долго не идёт?»

В воскресенье Светланка опять куда-то уезжала. Потом зашла в Лавру и вернулась часа в четыре, а может, и позже. Мы с Настюшкой гуляли, потом   зашли в «Пятёрочку», где она знала все полки со сладостями. Я сказала: - «Настя, купим только две вкуснятинки. Больше мама не разрешает!» - «Нет, сетыре! Пять!» - прозвучало в ответ. Сошлись на трёх. Домой вернулись с двумя полными сумками. Я встала к плите. Сварила картошку, очистила селёдку. Приготовила «селёдку под шубой». Ты занимался с внучкой. Она что-то опять раскапризничалась и заплакала. Ты говоришь: - «Настя, ты, когда плачешь, похожа на кислую капусту! Тебе это не идёт!» - «Ты сам капуста!» - громко закричала внучка.   – «Зачем же ты так кричишь? Можно ведь тихо разговаривать. Я хорошо слышу!» - ты, со смешинками в глазах; задушевным, негромким голосом пытаешься передать внучке своё доброе расположение к ней. В ответ, опять также громко слышится: - «Нет! По-твоему не будет! Я папе скажу! Он старше!»               

Ты: - «Нет, я старше!  Мне скоро семьдесят, а папе - сорок!»                Кое-как успокоилась. Меня эта маленькая сценка, честно скажу, слегка обескуражила. Все слова, манеры, интонация у девочки, не достигшей и пяти лет, приобретены в семье. Видимо, она слышит, как папа с мамой ругаются, и впитывает, примеряет всё на себя! Не забыла она спросить и у нас: - «Вы к моему папе плохо относитесь?»  - «Почему плохо? К тебе мы хорошо относимся?» - вопросом на вопрос ответил ты.   – «Ко мне хорошо!» - согласилась и внучка.

Досталось и мне. Когда-то старший внук Маргариты, который не ходил ещё в школу, своему деду Васе на даче заявил: - «А ты тут не командуй, старый пень!»      Маргарита рассказывала это с таким упоением, что все родственники Веры Григорьевны потешались: - «Надо же, какой мальчик остроумный!»  Нечто подобное от своей внучки услышала и я. Мне уже трудно скакать, прыгать. В пятницу, присев один раз, я свалилась на пол. А в воскресенье, дёргая меня за рукав, Настюшка воскликнула: - «Ты тё сидишь? Меня веселить надо, а ты сидишь, глупая баба!»     Перед сном в воскресенье субботний концерт повторился. Настя рыдала и не могла утешиться, пока не поговорила с Олегом по телефону. До этого муж названивал дочери, слал ей оскорбительные эсэмэски.   Она нервничала и, как сказал мне ты, уже с вечера тяготилась нами. В понедельник утром, разбудив Настю, Светланка минут тридцать уговаривала её: - «Настя, давай одеваться, пойдём в садик!»         В ответ: - «Нет! Не хочу! Не буду!»  Она привыкла, что каждое утро Олег отвозит её в сад, и вечером забирает. Светланка же работой занята! А чтобы семью обеспечить, день и ночь за компьютером сидит. Зато муж её живёт припеваючи. Занимается только Настюшкой. Машины через два-три года меняет!  С жильём проблем нет. А в гневе может и компьютер разбить!

В детский сад вместе со Светланкой пошёл и ты. Ещё в пятницу она обещала, что познакомит тебя с воспитателями и скажет, что Настю отводить и забирать будешь ты. Но в воскресенье её планы изменились. Она уже знала, что за Настей придёт Олег, и естественно, останется! Возвратившись из детского сада, Светланка томилась. И когда ты предложил: - «Света, так, может, мы к Мите пойдём?»          - «Конечно, идите!» - прозвучало в ответ. – «Так, может, мы и сумку возьмём?»      - «Конечно, возьмите!»               

Вот тут я оторопела. Дочка с такой радостью выпроваживала нас из гостей, что я не могла смотреть ей в глаза. Я быстренько переоделась, взяла сумку и устремилась в коридор. На сей раз мы даже с внучкой не простились. Ну, да ладно!  Я уже перегорела! А ты говоришь: - «Мите 23 года и от него, кроме, как «дедушка…», другого слова я не слышал. Внучке пятый год и…: - «Дед, иди сюда!»        - «Пообщавшись с Настей, я могу успокоить себя тем, что в её воспитании вины моей нет. Я в этом не участвовал!» - эту фразу я услышала от тебя, когда  мы уже приехали домой.    

А потом слепнуть я стала. Болячка давняя изгаляется! Очки не раз меняла – слабые на более сильные. А когда уже читать не смогла, поехали мы с тобой в Петрозаводск. Сначала в марте на консультацию, а потом, в апреле – на операцию. Как же ты промёрз тогда – в марте! В электричке было холодно. В Петрозаводске, когда в 7 утра вышли с вокзала, такой сиверок дул с Онеги, до костей тебя прохватил! Пока я ходила по кабинетам, ты сидел возле регистратуры, а рядом – входная дверь. Вышли из клиники примерно в час  дня. Зашли в кафе  попить чего-нибудь горяченького. Взяли по стакану чая и по бутерброду. А потом я до самого вокзала шипела: - «Ну и цены в кафе! Стакан чая без сахара – 100 рублей! Совсем рехнулись!»               

Ты, стуча зубами от холода, на шипение моё не реагировал. Лишь на вокзале тоскливо произнёс: - «До электрички ещё 4 часа!»    В зале ожидания батареи были едва тёпленькими. Онежский сиверок и там чувствовал себя превосходно – врывался через распахнутые двери, летал под потолком! 

- «Сейчас выйдем на перрон, скорый поезд приходит! Попросим проводников, может, возьмут?» – я пытаюсь тебя приободрить, иначе ты совсем замёрзнешь. Ты в удачу не веришь и говоришь: - «Не суетись! Лучше в буфет вокзальный сходим, может, там немножко теплее. До электрички и пройдёт время!»

Но меня переубедить трудно: - «когда я училась в Ленинграде, мы часто на праздники домой в безбилетное время ездили. С проводником договоримся. И нам хорошо, и ему неплохо – лишний рубль в кармане!»  Ты стоишь на своём: - «Ну, вспомнила, когда это было? Теперь своей работой каждый проводник дорожит!  Будет он из-за нас рисковать? И не надейся!»

- «Всё, скорый прибывает! Слышишь? Пошли на перрон! Попытка не пытка!»    Проводник-мужчина нас не взял, отправил к другому вагону. Там тоже сказали: - «Мест нет!»   Ты, сунувшись подбородком в воротник, (шарф оставил дома, а я не усмотрела) плетёшься за мной в полной безнадёге! Подхожу к вагону и умоляю женщину-проводника: - «Пожалуйста, возьмите нас! Нам всего 2 часа ехать, до первой остановки!»  Молчит, лицо хмурое, с ноги на ногу переминается! Я: - «Прошу Вас! Мы из клиники едем. Я Вам двойную цену заплачу!» Смотрю, лицо подобрело! – «Садитесь! Ищите свободное место!»               

Мы – в вагон! Где-то в конце вагона пристроились. Поезд тронулся. Едем, в вагоне тепло. И с твоего лица безнадёга сползает! Берёшь мою руку и заледеневшими пальцами легонько её сжимаешь! Я всё понимаю, и на пожатие твоё отвечаю! Вскоре появляется проводница и говорит мне: - «Пойдёмте со мной!» В служебном купе смотрит на меня выжидательно. Я вынимаю из портфеля купюру в 500 рублей  и, сказав: - «Спасибо!» - вручаю её проводнице. Цена одного билета на электричке 110 рублей. Я обещала двойную плату, и обещание выполнила. Возвращаясь в купе, кивком головы даю тебе понять, что всё в порядке! Мы оба довольны, скоро приедем! В пять часов вечера мы уже сидели за столом в своей кухне! Но я ещё долго помнила стакан чая без сахара за 100 рублей в столице Карелии!

К этому времени у нашей Светланки уже болел муж. Она ещё в августе позвонила и сообщила мне о его диагнозе, добавив, что жить ему осталось 2-3 месяца!  Я, признаться, не поверила, что отпущено ему так мало! Не может быть! Здоровенный, молодой мужик; высокий, красивый, весом – с центнер.  Выкарабкается!   

В середине апреля, опять же на электричке, ты повёз меня в Петрозаводск, уже на операцию. Операция правого глаза длилась минут двадцать. Боли не было, почувствовала лишь укол, да еле слышный посторонний звук. Молодой хирург-офтальмолог, да под стать ему две ассистентки негромко меж собой переговаривались, обсуждали купленную доктором иномарку. Но работу свою как врач, так и его помощницы, делали сноровисто, толково и быстро! А я, лёжа в белом одеянии на столе, как-то слабо верила, что прозрею! И, безусловно, была недовольна, что ведут они посторонние разговоры – про машину, про гараж, которого у доктора ещё не было. Словно и не лежит перед ними старая бабка, которая за свою долгую жизнь больше всего боится слепоты. И вдруг доктор говорит: - «Всё, операция закончена! Вставайте, осторожно!» – и поддерживает меня.                – «Завтра утром можете снять повязку. Но не забудьте надеть тёмные очки. А послезавтра – ко мне на консультацию!»

Остановились мы с тобой в студенческом общежитии. Комендант, за сравнительно недорогую плату, предоставил нам отдельную комнату. Я не могла дождаться утра. И когда сняла повязку, себя не узнала! Мне казалось, что я всё та же, когда была зрячей. А тут на меня смотрела вылитая баба-Яга! Лишь метлы в руках не хватало!   Ты спрашиваешь: - «Ну как? Видишь?»  - «Вижу!» – говорю.  А в голове: - Неужели это я?  И сразу мысль: - Если уж я такой стала, значит, и мои знакомые – бывшие приятельницы – тоже Яги?  А то здоровается со мной кто-то на дороге, а я, проходя мимо, голову ломаю: - С кем я поздоровалась? Голос, вроде, знакомый, а чей – узнать не могу! Когда же взяла с тумбочки кем-то забытый журнал, и открыла страницу, ещё больше повеселела. Я же вижу! Читаю! А когда очки надела, вообще, класс!

На следующий день доктор работой своей остался доволен, а я и того больше!  Правда, не преминула ему сообщить – на кого стала похожа. Но он лишь усмехнулся. Было заметно, что не я первая – кто после операции сравнил себя с героиней из русских сказок. Жаль, конечно, что героиня не «Царевна-лягушка», и не «Принцесса на горошине», но ведь кто-то должен стать и бабой-Ягой. Тем более, не все они вредные. А вдруг десяток-другой Яг исправился, из баб стали бабушками? Глядишь, и меня в это сообщество примут? И буду я, например, одна тысяча … надцатая бабушка Яга?  Лучше, конечно, бабуля …, но до бабули … ещё достучаться надо!                В тот день мы с тобой об электричке и говорить не стали, а дождавшись скорого поезда на Москву, как и в марте, напросились без билета в вагон. Две женщины, уже не молоденькие, но ещё и не среднего возраста, одна из которых оказалась бригадиром поезда, сказали нам: - «Постойте немного в сторонке! Если контролёры в Петрозаводске не сядут, мы вас возьмём!»            

И когда объявили, что поезд отправляется, позвали нас к себе. Вагон оказался купейным, новым. В служебном купе – комфорт, и чистота!                Я – тараторка, сразу объявила, откуда мы едем! Потом перешла на свою семью, стала хвалиться внуком! Мите в  то время исполнилось 25 лет. Он уже закончил университет. Работал по специальности, и неплохо зарабатывал! Одна из проводниц спросила: - Женат?  -  Да нет, что Вы?  У него и девушки ещё не было! Всё есть – и квартира, и машина! Да только один живёт!               

- «Вот бы Вашего внука с дочкой моей познакомить? Ей – 20! Она ещё учится!» – говорит проводница, которая интересовалась женитьбой внука. В разговор вступаешь ты. И по твоему лицу я вижу, что тебе моя откровенность не глянется! Если бы чем-то другим хвалилась – куда ни шло! А то – внук! Поэтому ты говоришь: - «И наш внук, и Ваша дочка сами найдут свою половинку. Не нужны им советы взрослых!»        И назидательно смотришь на меня, чтобы я в твоём взгляде прочла: - «Ну, чего раскудахталась? Первый раз человека видишь, а всё готова выложить!»               

Я прочла всё, что ты хотел, и … смолкла! Разговор продолжает бригадир поезда: - «Вы бы только знали, какая у них дочка? Папа с мамой в рейсе. Он – машинист в нашем поезде, она вот – проводник. А Ниночка с бабушкой – её мамой живёт. Бабушка, как и Вы, нарадоваться не может на свою внучку. Все разговоры – о Ниночке! И очень переживает, что внучка мало гуляет. Всё и сидит за учебниками!»          Я просияла! Выходит, не я одна бабушка такая!

Нас тогда проводницы чаем горячим напоили, выставив на стол печенье, конфеты и ещё какие-то вкусности! Когда же я достала кошелёк и, помня проводницу, которая в марте уважила мою просьбу, попыталась рассчитаться; эти две милые женщины замахали руками: - «Не надо! Уберите свои деньги!»  Я смутилась: - «Возьмите хотя бы за чай!» - «Нет! Нет!

Вы сегодня наши гости!» -  и купюру со стола вернули!   Они обе проводили нас в тамбур, и когда поезд тронулся, я ещё долго махала им вслед. У мамы Ниночки остался наш домашний телефон. Но связь не возобновилась. Видимо, и Ниночка не сочла нужным знакомиться с нашим внуком через его бабушку!

А назидательный твой взгляд я помнила, и уже дома попеняла: - Ты же говоришь – «время сейчас другое! И ни один проводник работой своей рисковать не будет!  А что ты скажешь о сегодняшней встрече?»

- «Да, Галя! Я и не знал, что встречаются такие люди? Когда учился  в университете, никогда не обращался к проводникам. Считал, что не возьмут без билета! А вернее, ничего не считал. Однако, эти проводницы – такая же редкость, как и белые вороны! Не зачерствели их женские сердца, не вышло из них стяжателей. А я, оказывается, сразу и не рассмотрел, что познакомились мы с тобой с людьми необыкновенными, не похожими на других! И сегодня мне за себя стыдно!»

Вот так ты всегда учил меня деликатности и благородству. Не знаю, где ты сам их познал? Может, гены по отцовской линии?

Приехав домой прозревшей на один глаз, я нашла нашу кухню и места совместного  пользования, скажем так, не в надлежащем состоянии. И тогда же поняла – почему иногда видела тебя с тряпкой? И тут же начинала брюзжать: - «Не мужское это дело – чистоту наводить!  Я же вчера всё выскоблила, вылизала, а ты почему-то вздумал после меня убираться? Я сама всё умею!»

- «Да ты же видишь плохо! И ничего страшного, если я что-то отчищу!» – успокаивал ты меня.       А я, уже зрячая, целую неделю ползала по своим, небрежно вымытым углам, и всё удивлялась – как допустила такое? Никогда я не слышала от тебя: - «Ты, что ли, слепая, не видишь грязь?»                И что бы я ни делала, для тебя всё было хорошо! На чёрные выключатели у электроплиты ты наклеил узкие полоски белой бумаги, а мне объяснил: - «Если полоска вверху, -  конфорка выключена. Когда уходишь, проверяй!»                И это, в самом деле, оказалось очень удобно! Входную дверь закрою, на счётчик взгляну – он часто мигает. Ага, что-то включено. Дверь открою – все белые полоски вверх смотрят, значит, работает только титан!   

Мы с тобой уже приехали из Петрозаводска, когда в конце апреля позвонила Светланка и сообщила: - «Мама, сегодня Олег умер, в час дня, у меня на руках!»

Да-а! Во время его 9-ти месячной болезни дочка с нами делилась, что прошёл её муж 5 сеансов химиотерапии, не раз лежал в онкологии. Однако, болезнь ухватилась за него крепко! Бессильной оказалась и медицина!        Вот и осталась наша дочка без мужа – с семилетней Настюшкой, которая заканчивала первый класс. А уж как наша внучка скучала по отцу? Он же, прекрасно зная о своём диагнозе, в феврале на весенних каникулах слетал с нею в Париж на Диснейленд; хотел, чтобы у Насти в памяти осталось их трёхдневное путешествие в детский райский уголок!
 

ИЗ  ИСПОВЕДИ…


…Незадолго до своего ухода Олег зарегистрировал Настю в своей однокомнатной квартире, а машину отдал Светланке. Она сказала, что оформила её на себя. Я спросила: - «А почему он не написал завещание на Настю?» - «Да его  родители  сказали, что им ничего не нужно!» Я тогда умилилась: - «Надо же, какие молодцы!  У самих горе – только что сына потеряли, а о наследстве не помышляют! Знают, что дочка осталась».Я искренне сочувствовала родителям Олега и всегда понимала, что самое страшное в жизни – хоронить своего ребёнка!- «Как они всё это переживут?» - думала.                –

«Всё-таки порядочные они люди!» - говорила я тебе. – «От наследства отказались, и Настю опять в Самару увезли на каникулы. Теперь хоть внучка в какой-то мере заменит им сына!»               

Ты словам уже давно не веришь, и вновь на землю меня опустил: - «Подожди, не торопись, полгода же ещё не прошло!»     И где-то в июне родители Олега сообщили Светланке: - «А у нас тут бумажка есть!»  И зачитали  ей завещание Олега, где он всё имущество (движимое и недвижимое) оставляет своим родителям!

Вот тут Светланка опешила и сразу нам ничего не сказала. А сообщила об этом уже в августе, когда отец Олега и муж сестры приехали за машиной. Квартиру для Насти отстоять удалось. Самарские родственники поняли, что получить всё, завещанное Олегом, им не удастся. Есть ведь ещё жена и дочка, поэтому скоренько ухватились за новый «Ниссан»,  написав отказ от квартиры.               

– «Мама, ты бы видела, с какой радостью они уезжали на машине! Приехали на два часа. Даже к Олегу не съездили, цветы не положили. А когда вернулись в Самару, мать про машину сказала: - «Олегом пахнет!» - «Да-а!» - усмехнулся ты. – Квартира ещё лучше бы пахла! А мы с тобой так и не поняли – как можно было перед уходом в вечность совершить то, что совершил?  И его восклицания: - «Я посвящу свою жизнь дочке!»  - вновь оказались лживыми и пустыми.               

Ну, да ладно! Ушёл и ушёл! Был бы здоров, в покое Светланку он бы не оставил. Она же любила его, и как-то сказала: - «Олег был человек - праздник! Он показал мне мир.  Лёгкий на подъём, обаятельный, энергичный. И пока не пил, у нас всё было хорошо!» Ты же своим высказыванием: - «Тогда, выходит, я человек-понедельник!» - вновь меня насмешил. И, подхватив: - «А я пятница, тринадцатое!» - мы рассмеялись уже оба.

В сентябре я должна была поехать в Петрозаводск на операцию левого глаза. Собрала уже все справки. Ты же сказал: - «Поедем на машине! Сам отвезу!  Хватит по вокзалам шататься!»     Я же в последний момент передумала: - «Вижу одним глазом и… хорошо!»  Ты пожал плечами и, сказав, - «Решай сама!» - дал мне время ещё ночь подумать. Повертевшись без сна и убедив себя, что «от добра -  добра не ищут!» позвонила в клинику и от операции отказалась! 

Дома, однако, мы с тобой не остались, а загрузив машину под завязку, поехали к дочери. Наша старушка «Таврия» к месту назначения прибыла. И хотя таких машин в Петербурге уже давно нет, а наша от пробок немножко закипела, но доехали мы хорошо.  Светланка живёт теперь на 17-м этаже. Две квартиры, объединённые в одну, куда приехали мы впервые, встретили нас теплом и новизной. Дочки дома не было. В этот день она сдавала экзамены  на права. Поэтому встречал нас Дима. Он-то и перетаскал весь груз.

Светланка пришла домой с правами радостная, и слегка возбуждённая (переволновалась). А я таила в душе надежду, что не сдаст. Я и сейчас тревожусь, представляя, какое движение в Петербурге! Уж на что ты – 55 лет за рулём, по трассе ехал спокойно, а в городе – нервничал; что реакция уже не та, и внимание рассеивается на множество знаков! А у дочери, ко всему, ещё и проблемы со зрением. Но она пока безлошадная. Зато есть Дима с машиной, и он во всём ей помогает. Свозил нас Дима и на дачу, правда, на пару часов, но и за это спасибо!               

За рулём Дима чувствует себя уверенно. Ты сидел с ним рядом и не скрывал своего удовольствия: - «Да-а, Митя, ты молодец! Я тобой горжусь!»  И тут же перевёл разговор на любимицу «Таврию»: -  «Митя, я думал, что у моей машины мотор работает, как часы. Однако, нет. У тебя мотора вообще не слышно. И ездишь ты замечательно!» Дима помалкивал (он ведь молчун). Но даже по затылку (я сидела сзади) чувствовалось, что внук, услышав столь неожиданное, по сравнению с «Таврией» признание достоинств «Хундая», и его собственных как водителя, чуть-чуть улыбался и, несомненно, был доволен. Да и как иначе? Ты ведь учил его всем премудростям, какие должен знать первоклассный водитель.               

На обратном пути с дачи Светланка с Настюшкой пели про рыжего кота и ещё что-то. Порой Настя подшучивала над братом: - «Дима, а как у тебя дела с личной жизнью?»  Не оставляла без внимания и Светланку: - «Мама, а как у тебя с головой? Я не в смысле ума!»   Потому что до поездки на дачу Светланка жаловалась на головную боль. Вот Настя и беспокоилась.               

Она уже не отталкивала нас. Гуляла со мной. Вместе ходили в магазин. Называла меня бабулей. И когда ей позвонили из Самары, сообщила о нашем приезде. Мы находились у дочери три дня и три ночи. И домой приехали налегке. «Таврия» наша и с этой поездкой справилась! А, узнав от Светланки, что и новую «Тойоту» несколько лет тому назад они с Олегом подарили его отцу, мы с тобой только головами покачали! Хотя, что не сделаешь для любимого мужа? Она, вероятно, выполняла все его желания и прихоти! Берегла его  и работой не загружала. А он грузиться не хотел. К своим родителям был внимателен и добр (за счёт жены). Пил и скандалил!

Мне всегда казалось, что наша с тобой дочка волевая, сильная женщина! Но почему с ним оказалась она такой слабой? Не хотела оставаться одна?  Я теперь много чего понять не могу. Олег нас не жаловал, поэтому и Светланка отдалилась? Нет у меня ответов.  И всё же я очень рада тому, что Настюшка стала признавать и Диму. Ведь в наш последний приезд на Комендантский, когда няня Ольга спросила у неё: - «Настя, Дима твой брат?»  Та ответила: - «Нет, у меня только сестрёнка Рита в Самаре!»  Теперь же заметно, что Настюшка с Димой дружат! Она, конечно, меняется. Болезнь и уход Олега повлияли и на неё! А Светланка старается приучать её к самостоятельности. Но всё равно дочери нашей трудно. Я в её возрасте уже бабушкой была. Да и ты – всегда рядом! А дочка – одна. И возраст здоровья не прибавляет! Часто  простывает – климат-то гнилой! Любит солнце и море! Постоянно летает – туда, сюда! Из зимы – в рай, и снова в зиму.

У меня же опять вопросы без ответов! Как долго ангел-хранитель будет беречь нашу дочку? Не устанет ли он? Сумеет ли защитить её от бед и страданий? От насилия в семье он не смог её уберечь! Терпел, смотрел, чего-то ждал, потом не выдержал – и освободил! Теперь бы Настю вырастить, да сына по жизни легонько направлять!

У нас же с тобой желание одно -  помехой и обузой нашим близким не стать. Помощи от нас уже никакой! Очень боялись, что не сумеем с Настей общий язык найти во время зимних каникул. И когда Светланка спросила: - «Возьмёте Настю на три недели? Справитесь?»- я неуверенно ответила: - «Привозите! Мы постараемся!»                С Настиного рождения и до её 5-ти лет я стонала и мечтала о том, чтобы она приехала к нам. Но за три последних года мы крепко сдали, и время наше ушло! Поэтому 21 день мы жили как на пороховой бочке!  Ребятишки сейчас совсем другие. И наша гиперактивная внучка как включала утром свой заряд, так не выключала его до полуночи, пока сон её не одолеет! Я, колченогая, моталась с нею на каток, на ёлку, в гости к Ольге, по магазинам. И очень боялась своих приступов и падений на дороге. Когда-то Вера Григорьевна наговорила мне несколько строчек молитвы…   И, выходя из дома, я каждый раз твердила оберег.   Может, и вправду, мне – неверующей, помогло это; или просто внушение, но мы выдержали!    

Ты 9 дней ходил с нею на лыжах. Мы с тобой не знали – каталась ли она раньше? Зато ты так интересно рассказывал: - «В первый день больше сидела в сугробе, чем стояла на лыжне! Упадёт – из снега вылезает, как бульдозер, но всё делает сама; не хнычет и помощи не просит. Только поехала, упала снова. Пыхтит, но выкарабкивается и… вперёд! На горку лезет и вниз  катится без страха!»  Зато придёт домой вся мокрая! Щёчки, как яблочки наливные! С аппетитом покушает. (каждый день ела суп, а щей из квашеной капусты попросила с добавкой). Я надеялась, что немножко похудеет. Однако, зря. Очень любит сладкое (есть в кого).
Первый день на катке падала часто, последующие – всё реже и реже.  Пекли с ней пряники, лепёшки, пирожки-пряженцы, печенье, блины, калитки. Правда, печенье у меня подгорело, но всё равно съели! За всё берётся с охотой и очень старается. Но бывает и недовольной. А уж общительная – спасу нет! Однако в людях – само очарование! Любит и умеет нравиться! И очень настойчивая. Генетика Олега – на все сто!

Ты ей не прекословил. Я иногда пыталась. Но чаще – уступала! И всё же договориться с нею можно. Лишь однажды, когда позвонила ей сестра Олега, внучку словно подменили. Это было уже вечером, и после десятиминутного чириканья она долго не могла уснуть: - «И зачем я сюда приехала? О-ох! Надо было с мамой в Таиланд лететь! Или в Самару! О-ох! Уговорили! О-ох!»  И так два часа! Извертелась вся! Извертелась и я. Потом, хоть и со всхлипываниями, но заснула. И ночь спала плохо. Однако, утром уже было всё в порядке. Хотя после разговоров с Зоей Васильевной и Анатолием Ивановичем никаких расстройств я не замечала.

В общем, мы с тобой хоть и устали, но справились. Да и она, я полагаю, с пользой провела каникулы. Может, и останется у неё в памяти что-то? Мы же, войдя в привычный, спокойный ритм жизни, каждый день вспоминаем свою неугомонную забавную внучку. Я как-то сказала ей: - «Божье наказанье ты моё!»      Она тут же  передразнила меня в стихотворной форме, прочитав с выражением и завыванием: -
« Божье наказанье ты моё!  Терплю, терплю, поэтом стать хочу!     И, пребывая в деле,…» -  «В каком теле?» – хохотала я.

И три недели у нас в квартире стоял бедлам и суматоха. А когда в субботу рано утром ты на автобусе увёз её в Петербург, я вздохнула с облегчением: - «Мы выстояли!» В воскресенье ты позвонил из Лодейного: - «Галя, я буду минут через сорок!»  Ожидая тебя, я стояла у окна. Ты появился на дороге, и я увидела своего мужа медленно идущим, чуть ли не шаркающей походкой. И такого усталого…  А когда сел обедать, тихо сказал: - «Всё, Галя! Я отъездился!» Потом я заболела гриппом – из поликлиники принесла. Семь дней лежала в лёжку. Через неделю заболел и ты. Уже десятый день, а выкарабкаться никак не можешь!

Вчера Светланка по телефону заикнулась: - «Может, на весенние каникулы Настю возьмёте?» Вряд ли. Поздно. Нет сил ни у тебя, ни у меня. Хотя я прекрасно понимаю, что дочке тяжело. А Настя постоянно требует внимания. Ей хочется праздника, веселья, развлечений! Что из этого получится, и не избалует ли её Светланка? Хватит ли у неё сил, мудрости и терпения воспитать и выучить её? Жили бы мы поближе, да не такие старые были, конечно, мы давали бы ей передышку. А так …

Восемь лет писала я «Исповедь на склоне лет», посвящая её внучке и дочке.  В полном объёме её никто не прочтёт! Как только попаду на огород, я пущу её на растопку! Кое-что я перенесла сюда. Оставлю и завершение… 

Из «ИСПОВЕДИ…»


…  Когда Слава был у тебя в январе, то привычно похваливая свою выручалочку - «Таврию», заметил: - «Нужды наши она справляет. На огород и за грибами возит. А после нас пусть Мите останется!» Однако, ты, Света, его предложение отвергла: - «Вряд ли Дима свою машину поменяет на "Таврию". Нам рухлядь не нужна!

Ну, зачем же так-то? Ведь его привязанность к семье, к милым сердцу лодке и машине дорогого стоит. Это больше, чем любовь! У нас были небольшие сбережения. И новую машину мы бы могли купить. Но как расстаться с той, которая за 20 лет ни разу не подвела? Она и сейчас у него сияет, старенькая голубая кнопочка, которая везёт больше, чем джип! А то, что накопили, мы предложили вам. На 5-6 квадратных метров в новой Митиной квартире. Хоть и незначительная, но поддержка.

И, всё же, я не судья тебе! А вся наша с отцом радость и боль, счастье и тоска находятся там – возле вас!

Сегодня 15 февраля. Насте исполнилось 8 лет . Мы поздравили её по телефону. Она пришла из парикмахерской весела и, в предвкушении праздника, хлопотлива. 

А  моя неброская материнская любовь пусть хранит тебя, Светонька, как Диму и Настю!

Закрыла ИСПОВЕДЬ! Писала её долго!
Захочешь ли прочесть – не ведаю пока.
Писала о любви, ещё о женской доле.
В ней смех и слёзы, а порой – тоска!

Что получилось? Толком не отвечу.
Быть может, бредни, или маята?                А мой уставший, поздний зимний вечер,                Спускаясь в ночь, исчезнет без следа!

Исчезнет – не исчезнет? Как придётся!                Давно ромашку снегом замело.                И всё же след в потомках остаётся -                Самой природой так заведено!

         Февраль 2015 г.

                ***

Зима не торопилась сдаваться. И хотя на календаре стоял апрель, обильно стучала ледяными каплями, от чего на дорогах и тротуарах образовалась водяная шуга. А женщины, собираясь на работу, беззлобно ворчали: - Опять вечером с мокрыми ногами приду!
                Ты уже застраховал на полгода свою машину, собираясь перед майскими праздниками, как и прежде, выехать на огород. Но погода плакала! А у нас с тобой в ванной вышел из строя титан. 12 лет служил исправно, и… дал течь! Поехали мы с тобой на оптовую базу. Новый титан ты сам выбирал, а мне сказал: - «Купим, какой подешевле! Все они одинаковые, китайские!»

И там же увидел дорогое, качественное покрытие для крыши гаража. Рубероид на крыше за 30 лет прохудился. Ты периодически латал крышу, но всё когда-то приходит в негодность! И, остановившись у рулонов, сложенных в кучу, прочитав характеристику покрытия, ты радостно воскликнул: - «Галюша, это такой хороший материал! Давай купим! Крыша будет вечной!» Новый титан ты установил в этот же день. И уже на следующий, прямо с утра, поехал за покрытием. Взял с собой и меня, сказав: - «Тебе делать ничего не надо, лишь поддержишь немножко, а рулоны в гараж я сам занесу!»

Дома же разговорился: - «Как только наступит лето, найму бригаду, чтобы в солнечные дни крыша была приведена в порядок!»  И… «Галя, я такое покрытие ещё в Ленинграде как-то видел! Мечтал: - «Вот это да!  Новые технологии! Не чета рубероиду!»     Я про себя улыбалась: - «Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало!» Ты же своим ребячьим восторгом напомнил мне прежнего, молодого Славушку. Всегда добродушного, полного оптимизма и сердечности!               

И у меня были свои радости! Рассада помидор уже ночевала на балконе. Набирая цвет, не вытянулась, а крепенько стояла на своих ножках. Я уже сходила к дороге, и у обочины нарезала вилочек, воткнула их в баночки с самыми любимыми томатами, чтоб те не упали. И так же, как и ты, ждала тёплой погоды. Второго мая ты накрыл теплицу. Плёнку мы больше не покупаем. Девочки в магазине надоумили меня купить на крышу лутрасил. И уже несколько лет в жару мы не ездим открывать форточки, а в холод – закрывать их. Крыша под лутрасилом держит тепло и пропускает влагу! Четвёртого мая я высадила в теплицу помидоры. Посеяла зелень, капусту на рассаду. Лук-севок посадила сразу на грядку. Оставались только огурцы, но их время ещё не подошло!  Ты выкатил из предбанника три бочки. Самую большую опустил в ямку, и подсоединил к ней шланг. Вода из канавы тугой весенней струёй устремилась в бочку. К этому времени в доме уже протопилась печка. На окнах занавески из красивой тюли, сшитые мной ещё в конце прошлого века, сияли белизной. А мы с тобой в маленькой кухоньке пили чай, смотрели друг на друга и радовались, что пережили зиму; что бродим ещё на своих ногах; что у ворот стоит лошадка – «Таврия», и что всё у нас с тобой хорошо! Да и у ребят тоже! Настюшка заканчивала второй класс. Дима работал, обустраивался в новой, двухкомнатной квартире. Светланка, хоть и простужалась часто, но больничный не брала, а лечилась морем и климатом там, где нет зимы.

Весь май, почти каждый день, мы ездили с тобой на огород. Работы в мае – непочатый край! Яблоневого цвета было не очень много. Зато слива стояла белым бела! Она у нас молодая. И годом раньше впервые с двух слив мы собрали плодов литров восемь. А что соберём в этом году – не ведали! Ещё осенью продавец цветочного магазина, в прошлом – агроном, сказала мне: - «Косточковые деревья на мел очень отзывчивы!»  Поэтому и удобрили мелом мы всю нашу сливу ещё в сентябре. На Николу посадили 4 ведра картошки. Помидоры уже вовсю цвели. Растений 20-30 (излишки) я вынесла на рынок, где сразу же продала. В первых числах июня высадила капусту: на еду – «грибовскую», на засолку – только «славу». Капуста «на меня растёт», занимаюсь ею давно. Много сортов перепробовала, но для засола – лучше «славы» нет!  Рассада капусты, как всегда, осталась. Отнесла соседке Любе: - «Галя, да у меня своя в теплице растёт! Погляди!»    Я: - «Не возьмёшь?»               Ответ: - «Возьму, Галя, возьму! Я же знаю, что у тебя каждый год хорошая капуста!»  И это правда! Когда мы с тобой жили на одну пенсию, уже тогда в июне-июле мы продавали «грибовскую раннюю» капусту, кочаны которой весили 4-5 килограммов каждый. Помню, некоторые хозяйки просили кочан разрезать. У нас же – нищий город, а зарплаты в то время задерживали. Случалось, что я принимала заказы на капусту от тех, с кем когда-то работала. И, уже осенью, прямо к домам подвозили мы на засолку «славу».
 Но такое количество капусты я выращивала давно. Когда ты, ещё работая, привозил из Москвы пакеты с семенами по 30-50 граммов каждый! Одного пакета мне хватало на несколько лет. Зато сейчас пакетики, стыдно сказать, по 0,5; 2-3 грамма. А то и штучно – по семечку! Когда я приношу домой эти разукрашенные, плоские пакетики, где семян огурца 6 (написано 7), а седьмого только кончик, я не уверена, что и они взойдут! Ты же, зная, что я ушла за семенами, обычно спрашивал: - «Опять фантиков накупила? И почём нынче огурец?»

И вот, когда рассаду я отнесла Любе, ты, поставив машину, сказал: - Юра – сосед по гаражу, спрашивал: - «У Гали нет лишней капусты?»                - «Была! Да она уже кому-то отнесла. Спрошу – может, осталась?»  Утром я выкопала всю рассаду (ростков 25-30), и ты отнёс её  соседу. Кстати, уже не первый год я снабжала Юру рассадой, просто на сей раз обратился позднее.

Июнь выдался солнечным. И где-то в середине месяца ты меня огорошил: - «Завтра пойду крышу крыть!» Я удивилась: - «А бригаду ты уже нашёл?»   - «Да ты знаешь, сколько они берут за работу? Сумасшедшие деньги!»   - «Ну и что? Пусть берут! – я пожала плечами. – Тебе же не справиться одному. Давай хоть Митю подождём! Он в июле приедет, вдвоём-то легче!»

- «Да, буду я ещё Митьку загружать такими пустяками? Сам справлюсь. Лестницу я уже удлинил. Гудрон у гаража на «шмеле» разогрею. Верёвочную петлю на рулон оденешь ты. Приспособление – лоток для рулона я на лестнице уже закрепил. Тебе останется только кинуть мне на крышу верёвку, да чуть-чуть придерживать рулон, когда я за верёвку буду тянуть его наверх!»  Я пыталась тебя отговорить: - «Слава, не мудри! Найди ребят, молодых, здоровых! У нас же есть деньги, заплатим!»

Бесполезно! Ты уже всё продумал, подготовил. Рулоны в гараже  расстелил, чтобы они отлежались. Один рулон раскроил, и убеждал меня, что всё у нас получится! Я не верила: - «А как же я подам тебе на крышу растопленный гудрон? Такую площадь надо обмазать! Ты соображаешь?»                - «Да не волнуйся ты! Зачем всю крышу мазать? Я проклею только швы. Покрытие тяжёлое. На заводе с изнаночной стороны специальным составом обработано. Гудрона много не надо. Полагаю, два-три котелка нам хватит!»   В общем, - убедил!   Утром говоришь: - «Я уйду раньше, гудрон разогрею! Ты придёшь через час!» Плетусь по дороге, и себя обнадёживаю: - «Сорок гаражей стоят друг против друга! Может, кто-нибудь увидит, как бабка с рулоном возится? Забьётся жалобно сердечко у молодого парня, да и забросит он рулон на крышу! А заодно и котелок туда же поставит!»     Пришла! Рулоны уже стоят у ворот. Лестница с удлиненными ногами, чтоб не двигалась, железными скобочками за крышу держится! Появилась новая ступенька – внизу; и гудрон в котелке пузырится – кипит!               

Ты подтаскиваешь рулон к лестнице, надеваешь на него петлю; после чего рулон находит своё место в неглубоком, из какой-то пластмассы, скользящем лотке, который по левому краю лестницы идёт до самого верха. Объясняешь мне мои дальнейшие действия, и сам лезешь на крышу!

- «Кидай верёвку! - говоришь ты. – А теперь двумя руками берись за низ рулона, и легонько направляй его. Поняла?»  Ответить я не успела, как рулон тронулся с места и поехал вверх! Гляжу, а ты уже перевалил его на крышу.            – «Теперь котелок! Да рукавицы надень – справа, на земле лежат. Видишь?   - «Угу!»     - «Взяла? Становись на нижнюю ступеньку! Левой рукой держись за лестницу, правой поднимай котелок! Осторожно!»  Ты, лёжа на крыше, опустив свою руку вниз, аккуратно принимаешь котелок! - «Уф! Получилось!»   Ты работаешь на крыше, а я, ступив на землю и оглядываясь по сторонам, не вижу ни молодых, ни старых мужчин. Лишь в начале первого ряда выехала из гаража тёмная машина. «Ну, правильно! По закону подлости так всегда и бывает! Не сбылись мои надежды!» Ты спускаешься на землю. К лестнице подтаскиваешь второй рулон. И дальше всё повторяется! Наклеив два рулона, ты разжигаешь шмель, и готовишь ещё один котелок гудрона. При этом я замечаю, что много кусков гудрона ты в котелок не кладёшь. И начинаю соображать: чем меньше кусков, тем меньше в котелке будет горячего гудрона! Ты беспокоишься обо мне! Вдруг, не удержу?  А половину котелка, может, и осилю?

Последний рулон был в два раза легче. Неиспользованная половина  стояла в гараже. Управились мы к обеду. Я ушла пораньше, а ты остался. Но уже не на крыше. Вымыл кисть, собрал куски гудрона, посуду.  А когда пришёл домой, уже посмеиваясь, сказал: - «Ну, вот! А ты боялась! Ещё Митьку хотела привлечь! Я ведь знал, что мы с тобой справимся!» - «Да-а, как же, мы? – забурчала я. – Под словом «мы» ты имеешь в виду и меня? Помощи от меня, как от козла молока!»         - «Галюша! Да разве бы я один управился? Конечно же – мы! И не спорь! Давай-ка обедать!»                А вечером разразилась такая гроза! Дождь хлестал в окна сначала с фасада, затем – со двора. Громыхало до полуночи! Ты стоял у окна и говорил: - «Как   здОрово, что до дождя мы крышу покрыли. Завтра и проверим – течёт ли где-нибудь? А утром, приехав за мной, радовался: - «Галюша, ни одной капельки на потолке нет! Знать, не напрасно я такое дорогое покрытие купил!»

Июль и август были уже не такими солнечными, как июнь. Тёплые дни сменяли дожди. Но в гараже у тебя протечек не было. Летом я там не была. Ты подхватывал меня на дороге. Ягод было много. Радовали помидоры,  огурцы, кабачки и тыквы. Но больше всего я удивлялась сливе. На двух деревьях листьев не видно. Одни плоды! По одной сливе; чаще – спаренные, они гроздьями свисали с веток, которые от тяжести гнулись, порой – ломались. И это у нас то - на севере! Ты косил траву и, обкашивая деревья, изумлялся вместе со мной: - «Вот это да! Что мы с этой сливой делать-то  будем?» А слива наливалась, уже начинала краснеть; часть сливинок приобрела цвет тёмный, переросла своих сестричек; и мы с тобой, сорвав их, спешили друг к другу, чтобы вместе порадоваться, вдвоём съесть это сладкое чудо природы и восклицать: - «Ребята приедут, вот подарок им будет!» (мы ж с тобой глупые. Можно подумать, что ребята наши никогда сливу не видели!?) Но нам хотелось так думать!  Вскоре мы собрали первый урожай, привезли домой два ведёрка сливы!

Ты поехал ставить машину, сказав: - «Разогревай обед, я сейчас вернусь!»  Я уже всё сделала: тарелки на стол поставила, хлеб нарезала. А тебя всё нет и нет! На балкон выйду, погляжу – не  идёшь ли? Из кухни выглядываю – не видно! Вернулся часа через два, и на мой вопрос ответил: - «Галя, у нас крышу украли! Я ещё утром заметил капли на потолке, но тебе не сказал. Решил, когда приеду, тогда залезу и посмотрю!» Я видела твоё расстроенное лицо и не знала – что сказать? А ты продолжаешь: - Нашёл я своё покрытие! Не в нашем ряду, а в спаренном – на три гаража ближе! Когда я увидел, что крыша оголилась, ну и решил поискать. Материал-то заметный. Недалеко и обнаружил. Гляжу – приклеена на гараж с другой стороны. Кое-где разорвана, видимо, когда тащили её по крышам, за что-то цеплялись. Разрывы жирно гудроном замазаны!»               

- «И ты знаешь – кто это сделал?» - «Нет, гараж закрыт, хозяина не знаю. А вот его сосед видел, как Мишка с напарником крыли крышу уже поздно вечером; и назвал мне его фамилию!»  - «Ну, и ну!» - только и произнесла я.    – «Не волнуйся! Я позвоню сейчас в дежурную часть и сообщу, что вора нашёл!»    Дежурный сказал то же самое, что и я, добавив: - «Сейчас наряд к вам приедет!» 

Из полиции приехали пятеро – четверо молодых парней и девушка. – «Ребята, садитесь, пожалуйста!» - засуетилась я. Сели. Чтобы не мешать, сама ушла на кухню.  – «А почему вы думаете, что это ваша крыша?» - спросил один из сотрудников.  – «Я не думаю, я знаю!»   - «И сможете доказать?»   - «Да, смогу!»     - «Тогда поехали в гараж!»               

Пока вы разговаривали в комнате, я в кухне вымыла всю сливу, наложила два пакета и, увидев, что полицейские в коридоре обуваются, пакет отдала девушке, второй – молодому человеку. Девушка сначала противилась: - «Да мы же ещё ничего не нашли!»    - «Так я просто вас угощаю! У нас сливы очень много. Возьмите, пожалуйста!»    - «Ну, спасибо! У нас смена длинная, на всех хватит!» - ответили ребята, и вместе с тобой уехали в гараж.

Оставшись дома, я размышляла: - Почему нечистоплотные люди приносят огорчения таким, как ты? Знают твою порядочность и считают, что связываться с ними не будешь?  Когда у моей племяшки Ларисы что-то украли на даче, её муж, обнаружив пропажу, с воришкой разобрался самолично – просто начистил ему физиономию! И я считала, что это правильно! Больше не полезет!  Для тебя же такие разборки не приемлемы! Тебе хватило одной распри в 2004-м, когда ты за меня заступился. И тогда, и сейчас ты станешь действовать только по закону!               

Полицейские, обследовав обе крыши, всё записали. И, как доказательство, ты предъявил им половину рулона, где на срезе остались зазубрины от твоих ножниц. – «Вот, смотрите! Я могу отрезать полоску от рулона. И если её приложить к рулону на крыше, зазубрины один в один совпадут! Кроме того, одного метра мне не хватило, и рулон я резать больше не стал. Ещё раньше нашёл три кусочка, (теперь же много чего выбрасывают), и заплатами этими заклеил голое место. На моей крыше я показывал вам отпечатки заплат. А воришка и заплатами не погнушался, к себе приклеил. Видели?»

Всё это ты рассказал мне, когда пришёл домой. Мы с тобой много лет берём молочную продукцию у деревенских женщин. Оказалось, что и любитель чужих ценностей летом живёт в деревне. И когда я назвала его фамилию, обе молочницы воскликнули: - «Этот? Миша? Да он же первейший вор! Маленький, плюгавенький, а мимо чужого добра не пройдёт! Утащит обязательно. Его уже не раз ловили!»  Полиция на этом не успокоилась! Привезли эксперта-женщину. Ты отрезал полоску с зазубринами, эксперт приложила её к срезу полотна на чужой крыше. Кто-то из ребят оторвал и заплатку. Эксперт сопоставила её с отпечатком на твоей крыше. Всё совпало. У полицейских сомнений больше не было. Оставалось только получить признание «деятеля». В гараже он так и не появился. Вероятно, сосед его предупредил. Ребята поехали в деревню сами. Дома была одна мать. Увидев милицейскую машину, испугалась: - «Нет его дома! Нет! На рыбалке он!» -«Передайте, пусть явится в полицию!»     Оставили координаты и уехали!            

Не явился! Поехали снова. Привезли часов в 6 вечера. И, как тебе рассказал дознаватель, признаваться никак не хотел: - Нет, я ничего не крал! Это бред! Сам я купил этот материал, он лежал у меня в деревне в сарае! Понятно?              - «А чек у Вас есть? У Вячеслава Ивановича и чек сохранился, вот он!»                - «Ну-у, буду я ещё чеки собирать?»  Вопрос: - «А когда Вы покупали? Мы на базу запрос сделаем!»  - «Ещё чего? Не помню я, когда покупал? И вообще, отстаньте от меня! У меня сахарный диабет! Мне надо срочно на улицу!»   И, уверовав, что сумел «выйти сухим из воды», сбежал!               

К тебе в гараж приезжали уже другие полицейские. Ты снова доказывал свою правоту. А как-то вернулся пораньше и говоришь мне: - «Галя, приехал молодой мальчишка-следователь, такой умница! Маленький сын у него болеет, и жена не работает. А родители – далеко! Я сказал ему, что сливу сейчас принесу. – Дашь?»     - «Ну, конечно, Слава! Возьми ведёрко!»

Наконец, все бумаги были оформлены. Составлен протокол, где не хватало росписи понятых. В вашем ряду все твои соседи следили за событиями. И, безусловно, обсуждали эту тему. Всегда относились к тебе с уважением, не раз обращались за советом. И ты, как профессионал, своими знаниями делился с ними. Иномарки тебе не знакомы, а вот «Запорожцы», «Москвичи»,  знал не понаслышке! Любую неисправность по звуку мотора мог определить. Да и владельцы дорогих машин, зная твою квалификацию и видя, в каком прекрасном состоянии находится старушка-«Таврия», искренне тебе сочувствовали, крыли матерком вора, и ждали – чем закончится дело?                - «Юра, подпиши протокол!» - обратился ты к ближайшему соседу. Тот ответил: - «Не буду я ничего подписывать! Я три дня тому назад подпись свою  поставил, когда другие полицейские без тебя приезжали!»               

- «Хорошо, Юра, не надо!» - сказал ты. И тут же увидел, что спешат к тебе трое водителей из параллельного ряда, которые и поставили свои подписи.           – «Ну, и Юра!» - негодовал ты. - «Когда он отказался, мне стыдно было перед ребятами. - «Чё это он?» - спросил полицейский. - «Мы, Вячеслав Иванович, со многими тут разговаривали!» Я плечами пожал и промолчал. Не мог же я сказать, что Юра за каждой мелочью ко мне бежит: - «Дай то! Дай это!»               

Я успокаивала тебя: - «Не переживай! Ты ж его знаешь!»  С тех пор и я, увидев Юру на дороге, лишь кивнув, скоренько проходила мимо. Он всегда останавливался, чтобы потрепаться, но и я своё отношение к нему изменила! Светланка звонила часто: - «Папа! Давай, я вышлю деньги на новую крышу? Могу и рабочих отправить!» Но ты стоял на своём: - «Нет, Света, не надо!»

В полицию деревенского воришку вызвали повесткой. Появился там поздно и допрос длился до 11-ти часов вечера. Следователь держал тебя в курсе: - «Снова юлил, отпирался! Но когда предъявили ему все документы, акт экспертизы и злополучную полоску от рулона – сознался!»   Тебя в полицию не вызывали, а вот звонить – звонили: - «Вячеслав Иванович! Михаил говорит, что он может рубероидом покрыть Ваш гараж?   Ты: - «Так что же он рубероидом свой гараж не покрыл? Что снял, пусть то и возместит!»   Днём позже снова звонок: - «Вячеслав Иванович! Михаил говорит, что такого материала на базе нет! Надо где-то искать!»  Ты: - «Ничего, я подожду!»             

Вскоре на твоём гараже появилась новая крыша. Похитители работали безлюдным вечером. Качество было уже не то! В полиции же завели уголовное дело и направили документы в мировой суд. И хотя претензий ты больше никому не предъявлял, ребята из полиции работу свою выполнили. Надо отдать им должное, старались! 

Михаила ты увидел в коридоре суда.   – «Правда, Галя, подошёл ко мне маленький, хлипкий мужичонка!»  Сказал: - «Извините! Так уж получилось!»  Ты: - «Выпороть бы тебя…! Да уж ладно! Я ведь отца твоего знал!»    Когда же понял, что зла на него я не держу, и требовать больше ничего не буду, повеселел. И в зале суда опять врал: - «Я не виноват, что ветром сдуло его крышу и на мой гараж занесло!»  Судья улыбался. Поэтому стал давить на жалость, что больной; предъявил справку, что воспитывает приёмную дочку!     После обеда, когда судья зачитывал решение, в зале суда тебя не было. Просто не пошёл! Сказал – «незачем!» И, посмеиваясь, сравнил меня с ответчиком: - «Галя, а ведь он твой «корешок», тоже диабетик!»  - Я от негодования фыркнула!

А сливы у нас в тот год было меряно – не меряно! Заморозила, варенья и компотов наварила. Свежей ребята в Петербург ящиков семь-восемь увезли. Раздавала, продавала!   Не знаю – как управились?          
 
В канун 2016-го Митя привёз Настюшку на каникулы. Сам же уехал. У него уже была девушка, и  Новый год он встречал с ней. А мы с тобой уже давно Новый год отмечаем дома. На сей раз пришла Ольга. Внучка, после боя курантов, уснула. А мы трое за журнальным столиком, с нехитрыми закусками (праздник-то ночной) старый год проводили и встретили новый! Ты расслабился и частенько стопочку свою наполнял водкой. Не забывал и нас с Ольгой. Но мы за одной рюмкой могли сидеть подолгу. А я, видя твоё «рвение», не преминула заметить: - «Слава, не  части! Завтра же болеть будешь!»   Ты пьяненько улыбался: - «Галя! Ну, как в хорошей компании не выпить?» И снова поднимал стопку!            

Проснулись мы часов в 9, и по многолетней традиции вышли на прогулку. Людей в это время на улице ещё нет. Машин тоже. Одни собаки бродячие  хвостами виляют! Ты каждую погладишь, языком поцокаешь и приголубишь! Прогулка тебя освежила, и ночной хмель улетучился!   На лыжах с Настей ты сходил только один раз. Больше не смог. 3-го января открылся каток, и неделю с открытия (с 13 часов)   мы с ней ездили туда на такси. Ты оставался дома один. Зато вечером всё в квартире ходило ходуном! С пятого этажа мальчишка, помладше нашей внучки, ежедневно гостил у нас. Настюшка называла его «мелкий!» И на пару с «мелким» они кричали, бесились, кувыркались! Сначала я оставляла их в спальне! Но куда там? Вскоре перебирались они и в большую комнату, где находился ты. Заглядывали в кухню: - «Бабуля, у нас есть какао? Кирилл, ты  сок будешь?»   И «покой нам только снился!»  Ты недомогал! В лото, в шахматы Настюшка играла только до обеда. Вечером же – обязательно Кирилл! К нему – в тесную однушку я её не отпускала. И однажды, когда   внучка канючила: - «Я за «мелким» схожу…!»   Прикрикнула на неё: - «Нет! Видишь, дедушке нездоровится?»

- «Мы тихо будем! Тихо…!»  Ты тоже меня поддержал: - «Настя, хоть вечер посиди спокойно! Одна!»     Ну, и посидела! Пришла в спальню смотреть со мной кино. Разбаловались мы с ней! Я попыталась выйти, она же у дверей встала – не пускает меня! И как уж я равновесие потеряла – не помню! А только при падении голова моя встретилась с каким-то углом! Ты, услышав грохот, прибежал, помог встать! Ладонь приложила – кровь! Намочила в перекиси ватку. Говорю тебе: - «Прижги ранку!» Ты пытаешься, но кровь не остановить! Настюшка на диване под плед забилась, плачет: - «Бабушка, я не хотела! Не хотела!»   

Ты вызвал «скорую». Приехали трое. Кровь течёт обильно, говорят: - «Надо зашивать! Поедем в стационар. Наденьте на голову платок, какой похуже!» Платков не ношу, обвязалась полотенцем. Времени 10 вечера. Дежурный хирург и две медсестры с непутёвой моей головой возились часа полтора. Никак кровь не могли остановить. Только зашьют, она снова пульсирует! Я на операционном столе в домашнем халате, с голыми ногами и растрёпанной гривой (частью выбритой) донимаю их своими россказнями, и только мешаю работать!               

Наверное, им хотелось оборвать меня: - «Да замолкни ты!» Не сказали, а жаль!      Хирург предлагает лечь в отделение.  Я: - «Нет, нет! Я рядом живу! Муж за мной придёт!»    Помогают встать со стола. В приёмном покое измеряют давление! Дают таблетку, и пока давление не упадёт, меня не отпустят! Хирург Ольга Александровна периодически меня навещает. Кровь всё ещё сочится. Повязка красного цвета. Хирург её снимает и бинтует голову заново. Давление снизилось. Ты ждёшь моего звонка. И в половине первого, в бинтах, с полотенцем на голове приводишь меня домой. По дороге сообщаешь: - «Светланка прилетела. Уже звонила. Я сказал ей, что ты в больнице. Завтра приедет за Настей!»  Я же после этого в течение десяти дней в обеденное время ходила в хирургию на перевязку и радовалась, что не в поликлинику. Ну-ка, зимой, да в такую даль!               

Встречая же знакомых, которые под лёгким шарфиком (в январе) замечали бинты, интересуясь: - «Галя, что у тебя с головой?»  их любопытство удовлетворяла ответом Шарикова, что ранена «на колчаковских фронтах!» И винила себя за то, что не уступила Настюшке, не разрешила пригласить «мелкого». А развлекались бы они вдвоём, глядишь, и голова моя осталась бы целой!  И в то же время мне было нестерпимо жаль тебя, когда они, как оглашённые, носились по всей квартире! А ты, словно неприкаянный, не знал – куда приткнуться?  И кто знает – где тут «золотая середина?»

Настюшка побывала у нас и летом. Дочка попросила: - «Родители, возьмите Настю на недельку? А в августе она поедет в лагерь!» Как не взять?   Когда приехали на огород, я говорю: - «Настя, вот эта грядка самая длинная! Давай договоримся, что ты будешь её поливать? Согласна?»  - «Да! Буду!»  -  и слово своё сдержала. Я ещё переодеваюсь, а она – лейку в руку и…  к грядке! Сначала из маленькой лейки прыскала. Но вскоре взяла большую!   Я: - «Настя, не черпай много! Смотри, литра два тебе хватит, потом ещё сходишь!»    Но ей ведь надо закончить работу быстро, поэтому торопится, зачерпнёт и 3, и 4 литра! Поливает старательно, не ленится!             А когда закончит, к ровеснику своему спешит. Ещё в июне соседка по огороду пришла к нам с внуком, приехавшим из Петербурга, сказав ему, что у нас есть внучка его возраста. Вот ребятишки и познакомились, подружились! То Ваня к нам идёт с миской клубники, которую бабушка его для нас соберёт. И пока они с Настюшкой в доме чай пьют, я ранней чёрной смородины миску наберу, да Ване и вручу: - «Это для твоей бабушки!»   На следующий день Настюшка идёт к Ване с шоколадками. Ещё через день Ваня приносит два мороженых! Так они и ходили друг к другу. Если играют у нас в бадминтон, я что-нибудь успею сделать на огороде. Если же исчезают из моего поля зрения, я, бросив работу, иду следом за ними. Наши дети уже все выросли! Вот я и пасла их! А ты на огороде делал не только мужскую, но и мою работу.      

В начале августа за Настюшкой приехала Светланка, но не одна, а с партнёром! У неё уже была своя машина, и за рулём сидел Андрей! Чуть раньше по телефону сообщила, что он на пару лет моложе. Но выглядит старше! Не скажу, что мы с тобой обрадовались новому   дочкиному ухажёру! Однако, о нём хорошо отзывалась Настюшка. Вероятно, Андрей сразу нашёл подход к сердечку маленькой девочки, которой так не хватало отца! И наши сомнения Светланку не остановили. Она просто поставила нас перед фактом! Это её жизнь!  А мы, собирая их в дорогу, выгребли из погреба все запасы, и были довольны, что наконец-то будет съедена кабачковая икра; уедут огурцы, помидоры и другие, заготовленные впрок соленья и припасы.    Перед отъездом дочка нас поблагодарила: - «Мама, папа! Спасибо, что с Настей провели 10 дней!» - «Не десять, а тринадцать!» - уточнила я.  Дочка улыбнулась и, с присущим ей юмором, воскликнула: - «У вас, наверное, как на войне, день за два?»

В сентябре приехал Митя. Познакомил с девушкой. Аня понравилась и тебе, и мне. Простая, не заносчивая! Забрал осенний урожай яблок, которых  столько уродилось, что хватило всем - Светланке, Ольге. Много раздали! До весны яблоки не покупала, ели свои!


        МОКРОЕ  ЛЕТО  17-го…


Новый, 2017 год мы с тобой встречали вдвоём. Нам хорошо вместе. Сидели за журнальным столиком, вспомнили молодые годы. Случалось, что и ряжеными в святки ходили. Ты инициатором таких походов не являлся, но никогда не отказывался и принимал активное участие в наших задумках. Конечно же, затейниками были мы – бабы! Люська наряжалась пиратом, где-то раздобыла чёрную повязку на глаз. Напяливала тельняшку, а сверху – полушубок Вели. Сам Вели изображал джигита. Ему это не трудно – он кавказец! Лицо Розы (или Саши) украшала  такая маска, что, взглянув на неё, все умирали от смеха. А тебя, мой дорогой, мы нарядили цыганочкой. Красные, на каблуке, сапоги. Мой фланелевый, в розочках, красный халат, подаренный Верой Григорьевной. Сверху куртка, а  на голове с кистями платок. Не лучше выглядела и я. Когда мы вывалились на улицу, зимний ветер распахнул полы твоего халата, а там чулки, подвязанные резинками. И выше – голые ноги! Увидев это, мы все попадали в снег! Лишь один ты стоял на каблуках, и горготал вместе с нами! В квартиры к чужим людям мы не заходили. Посещали только знакомых, которые, открыв дверь, от неожиданности отступали. А мы с припевом: - «Коляда! Коляда!» втискивались в коридор. Нас, хоть и не сразу, узнавали! В одном квартале живём. В одно и то же время получали квартиры. У кого-то и задерживались!

И к нам в квартиру во время святок порой звонили ряженые, в основном, ребятишки. Я открывала дверь и слышала: - «Коляда! Коляда!» Человек пять или шесть, маленькие и постарше, стояли за дверью: - «Тётенька, мы к Вам!»   - «Ну, заходите!» Кто-нибудь заходил. Остальные: - «Не-е! Мы тут постоим!»   Я шла в кухню, собирала пакет с гостинцами и выносила ребятам. При этом сама всегда помнила своё детство.

Училась ещё в начальной школе, и на каникулах отправились мы гурьбой колядовать! Тогда в бараках двери на ключ не закрывали. И каждая хозяйка от скудного стола своего завернёт в кулёк кусок пирога, горстку карамелек или подушечек туда же бросит и,  вручив всё это «незваным гостям», улыбаясь, выпроводит нас за дверь! И вот однажды заскочили мы в комнату к приезжей молодухе! У неё, видимо, болел ребёнок – животом маялся. Жидко, жидко в горшок покакал! После этого плакать перестал, успокоился, да и заснул! Молодуха, не спавшая целую ночь, облегчённо вздохнула и села пить чай. В это время с хохотом: - «Коляда! Коляда!»  мы, громкоголосые, и предстали пред очи уставшей хозяйки! В валенках, напустив в дверь холоду, заплясали, повизгивая, т.е. «колядуя!» Рассчитывая, что и здесь нас угостят!    

Ребёнок от шума проснулся и заплакал. А его мать, негодуя, схватила горшок, и всё его содержимое вылила на нас! Этого ей показалось мало! За горшком последовало ведро с помоями. А так как я, самая маленькая, замешкалась и выскочила из комнаты последней, то и помои догнали меня сразу за дверью! Домой я прибежала «Мама, не горюй!» вся мокрая, в луковой шелухе и картофельных очистках. И пахло от меня не морозной свежестью, а тем, что выплеснулось из ночного горшка! Я навсегда запомнила те «колядки».          

И, став взрослой, никогда в святки не отпускала ребятишек без гостинцев! Ты знал об этом. И, работая мастером в училище, был таким же радушным, как и я. Лишь предупреждал: - «Галя, только денег не давай!» 
Всё это в прошлом веке осталось! В нынешнем же, безусловно, люди стали жить лучше! И ребятишки в городе больше не «колядуют». Во всяком случае,  к нам в дверь не звонят! Теперь везде кодовые замки.

В конце февраля приехал Митя и увёз нас в Петербург. Светланка опять кашляла и улетела на море! С внучкой же оставались мы. Утром, собрав её в школу, я что-то делала по хозяйству. А ты  маялся.  Дома ты всегда находил себе работу. Что-то чинил, паял. Снег у гаража почистишь! А тут, с 17-го этажа машины внизу кажутся игрушечными; а люди, как знаки препинания, с той лишь разницей, что движутся. Ты в одной комнате у окна постоишь, в другой… В однокомнатную квартиру, где кошка обитает, заглянешь. А так как  тебе тоскливо, то и меня в кухне навестишь! Встанешь у окна, а перед глазами у тебя – крыши, крыши. Дом то  – высотка! Соседние много ниже. – «Галя, я здесь словно Карлсон на крыше! Быстрей бы домой!» - говоришь.               

А в канун женского праздника и Настюшка приболела. Капризничала, и всё названивала Андрею. Но тот на звонки не отвечал. Мы с тобой оба переволновались – как ей помочь? А когда справились, тогда и самим потребовались лекарства!

Светланка прилетела числа 12-го вечером. У нас Митя ужинал. Настя так по маме соскучилась, что ни на шаг от неё не отходила. А я, пока оладьи пекла, да чаем всех поила, даже не заметила, что Светланка не здорова! Утром же мы уезжали. А дочка наша привезла из южной страны болячку - тропическую лихорадку. И вытащила её из цепких лап болезни, приобретённой после укуса комара, мама Ани – девушки Мити. Врач по профессии, заместитель главного врача по должности, Людмила Васильевна сделала всё, чтобы Светланку избавить от вируса. Только, благодаря ей, дочке удалось избежать госпитализации. Курс лечения она прошла у своей будущей сватьи. Я у неё спросила: - «Света, нам не надо приезжать?»  - «Не надо, мама! У меня процедуры только с утра, а после обеда я уже дома!»

А ты без «эринита» обходиться уже  не мог. Если идёшь в гараж, я спрашиваю: -  «Таблетки взял?»  - «Да, в кармане!»    И если раньше стенокардия при ходьбе тебя душить начинала, то сейчас и в состоянии покоя не отпускала! Но ты весну ждал!  - «В середине апреля машину застрахую, и в конце месяца на огород поедем!» - успокаивал ты меня. Из страховой компании, в пятницу, ты пришёл с трудом. Я уже заждалась тебя!

- «Галя, не могу ходить, жаба душит! Два раза останавливался на дороге и отдыхал! А прошёл-то всего ничего!»  В воскресенье пришлось вызывать «Скорую». Сделали тебе кардиограмму, «Нитроспрей» дважды впрыснули, оставили нитроглицерин. А мне сказали: «Завтра участкового вызывайте!» В понедельник пришла Таисия Григорьевна, изучала кардиограмму, звонила в стационар. Узнавала – есть ли места? Место обещали только в четверг. – «Надо бы раньше ему лечь, но…!» Выписала направление и ушла! Ты, я смотрю, совсем сник! Выпил лекарство. Боль не уходит! Что же делать?

- «Славушка, ты лежи, не вставай! Я схожу на терапию, переговорю с заведующей! В прошлом году Оксана Юрьевна тебя лечила. Что она скажет?» На следующий день в 10 часов утра мы пришли в приёмный покой, чтобы оформить тебя в стационар. На кардиологии за неделю тебе не поставили ни одной капельницы! Я разговаривала с кардиологом: - «Какие лекарства ему необходимы? Вы только скажите, я всё куплю!»  Ответ: - «Ничего не надо! У нас всё есть!»  Ну, и пичкали тебя одними таблетками по 25-30 штук в день!          

- «Галя, медсёстры приносят кучу таблеток и говорят: - «Вам в столовую можно не ходить!»  А таблетки, в основном, нитраты. Ты, терпеливый, жалуешься на головную боль: - «Галя, у меня от этих таблеток голова раскалывается!»   Я утром к тебе приду, в четыре часа – обязательно. Стараюсь подкормить тебя, но ешь ты плохо и… худеешь! Навестила тебя и Лидия Васильевна, а мне сказала: - «Галя, он очень изменился!»  Через неделю на обходе кардиолог тебе говорит: - « Завтра я вас выписываю!»  После этого обрадовал ты и меня: - «Галя, я сегодня отпрошусь домой, а завтра утром приду, чтобы кровь сдать, и выписку после обеда получу. Ты принеси мне одежду часа в три!»  Мы пришли домой часов в пять. И уже дома ты мне поведал, что появилась у тебя мужская проблема… Вторые сутки…! Чувствовал ты себя плохо и ночь не спал! Всё и ходил по квартире: - «Я надеялся, что дома станет легче, а мне всё хуже, и хуже!»

В пять утра тебя настиг приступ, да такой… Ты стоял у дивана, согнувшись в три погибели, и шептал: - «Мне не дойти до больницы!» Привезли тебя в больницу на «Скорой». Я домой не ушла, ждала кардиолога. В начале девятого я встретила доктора. Она была в такой ярости, что, ничего не выслушав, огорошила меня: - «Я его не отпускала! Он самовольно ушёл! Я сегодня выпишу его с нарушением режима!»   Я, трясущаяся, пытаюсь объяснить: «Нина Витальевна, он не мог больше в палате находиться! У него мужская проблема…»   Доктор: - «Так почему же он молчал? Он же ничего не говорит!»   Я: - «Простите его, пожалуйста! Не каждый может…               

Не стала Нина Витальевна слушать меня, ушла. Пока доктора не было, я стояла  у ординаторской и ждала, когда она закончит обход. Я была готова валяться у неё в ногах, лизать сапоги, потому что моему большому, с сединой в волосах,  стеснительному ребёнку было плохо, а помочь тебе могли только врачи! И я буду унижаться, вымаливать прощение, хотя прекрасно знаю, что без разрешения ты никогда бы не ушёл из кардиологии! Не такой ты человек, чтобы нарушить запрет! Тебя перевели на хирургию. А встретив на лестнице Лидию Васильевну, через руки которой прошло множество пациентов-мужчин, она сразу выявила недуг: - « У него аденома!»  Врач с большой буквы, она и здесь не прошла мимо!    На хирургии ты попал в палату к Ольге Александровне – это она зашивала мою рану на голове. Позвонил мне: - Галя, сейчас всё в порядке! Но мне надо показаться урологу!»         

В нашем городе уролога нет. Есть уролог в Лодейном Поле.  Помогла племяшка моя Лариса, вернее, её дочка Катя – врач. Она-то и записала тебя на приём! Побывав на консультации, на такси возвращаемся в больницу. Ольга Александровна, прочитав рекомендации уролога, говорит: - «Мы ему   делаем то же самое, лишь антибиотик тяжёлый заменили на другой. Урологи Петербурга его своим больным не назначают. И мы отказались! А вот это и это – купите!»   Тебе каждый день ставили капельницы, и воспаление резко пошло на убыль!   

А сердце…!  Сердце работало всё хуже и хуже!  Днём ты не жаловался – процедуры, уколы. Только боль-то обостряется ночью! Когда всё замирает вокруг – природа, люди, эта самая боль утихнуть никак не желает! Напротив, ждёт, не дождётся, когда вечерний укол действовать перестанет; чтобы ты, проведя три-четыре часа в забытьи, вновь осознал могучую силу боли! А она, если уж вцепится, жжёт и давит; царапается и  душит! Никак отпускать тебя не хочет! А у вас ещё и палата тяжёлая! Один мужчина в коме лежит, без сознания. Другой, хоть и в сознании, но кричит!      Я приду домой часов в шесть. И сама не могу уснуть. Всё и думаю: - «Как ты там? Ты ведь домашний. Спокойный, выдержанный. За все годы на дневном стационаре лежал раза два!» Поверчусь, поохаю и засну! Я-то ведь дома!

Какую-то ночь телефон городской зазвонил! Ещё не очнувшись, ковыляю  в комнату, поднимаю трубку и слышу твой прерывающийся голос: - «Га-аля, у ме-ня приступ! Я ту-ут, как в склепе ле-ежу. Света нет, темно! Мне не встать! При-и-ходи!» 

Начинаю лихорадочно одеваться. Ноги – в туфли, куртку – на себя! Мельком на время – половина четвёртого! Мне казалось, что я бегу, однако, нога загребает сильнее обычного! Вот и приёмный покой! Дверь закрыта изнутри на ключ. Света в окнах нет! Одним зрячим глазом кнопку звонка не углядела, и начинаю барабанить в стекло! Дверь открывает сотрудница приёмного покоя: - «Что вы стучите?»  Я, скороговоркой: - «У меня муж в хирургии лежит! У него сердечный приступ, а помощь оказать некому! Можно, я пройду к нему?»  Молодая женщина недовольна! Да и с чего ей быть довольной? Похоже, она совсем недавно прилегла. А тут среди ночи  стучит в стекло и врывается к ней какая-то полоумная старуха, и  просит разрешения пройти к мужу; наверно, такому же ненормальному, как и сама!

Всё это я прокрутила в голове, и, уже елейным голоском, ещё раз пытаюсь объяснить ей своё нетерпение: - «Я пройду к нему?»  Не знаю, что она в это время в своей голове крутила, а только сказав: - «Да идите вы, куда хотите!» - ушла к себе, хлопнув дверью. Полагаю, что на языке у неё вертелось другое послание. А я, не мешкая, спешу на второй этаж. У твоей кровати уже стояла медсестра.  Приступ купировали, но подняться ты ещё не можешь! Через ночь, в пять утра, у тебя опять приступ! И я снова бегу к тебе! У медсестёр на хирургии работы и так невпроворот, а ты – сердечник. Конечно, и у них – недовольство. Не понимают – почему с такими приступами тебя выписали из кардиологии? Но все они относились к тебе очень уважительно. Как могли, старались облегчить боль. Да и ко мне были внимательны! Я далека от медицины, но даже мне – дилетанту, не верилось, что с таким низким гемоглобином и превышающей в 8-10 раз СОЭ тебя так поспешно «вылечили» в кардиологии! Зато в выписке – всё чин чинарём! Даны рекомендации. Указано, чтобы не слушал ни чьих советов. А сразу – к врачу!

Когда Нина Витальевна грозилась выписать тебя за нарушение режима, весь персонал, вплоть до начмеда, был оповещён, что ты самовольно покинул кардиологию. А Оксана Юрьевна – преемница Лидии Васильевны, поверив этой басне, тоже встала на сторону кардиолога и при переводе на хирургию сказала тебе: - «Оттуда не убежишь!» 

Светланка наша звонила каждый день: - «Мама, его надо отправлять в Петербург!» Я тоже понимала, что в нашей больнице шансов у тебя мало. И всё же была благодарна молодому хирургу Ольге Александровне за её внимание, и человечность!               

У вас в палате – новые пациенты. Двое тяжёлых – скончались! А я, побывав у тебя, хожу в терапию узнать – когда тебя направят в Петербург? Заглядываю и к начмеду! Лариса Васильевна обнадёживает: - «Каждую неделю машина ходит в Петербург. Как только дадут место – мужа вашего отвезём!» Наконец Оксана Юрьевна сообщает: - «В областной клинической больнице место   на 7 июня, в кардиологическом центре – на 30 мая!»               

Светланка говорит: - «Мама, это очень поздно! Попробую я подключиться!» А я в больнице, можно сказать, прописалась! Посидев у тебя в палате, ты провожаешь меня до коридорной двери; по пути мы ещё где-нибудь присядем, и наговориться не можем!  Кто бы тебя ни навещал, ты ждёшь одну меня! У тебя печальные глаза. Я стараюсь этого не видеть, улыбаюсь. А ты стараешься как-то приободрить меня! Мы пересказываем друг другу беседы с дочкой и новости из Митиной жизни. У них с Аней намечается свадьба. У выхода ты всегда обнимаешь меня, сунешься губами в мою щеку, а я уткнусь в плечо. На мгновенье мы замрём оба, и расстаёмся до утра!

Дочка наша выхлопотала тебе место в областной клинической больнице на 4 мая. А мне рассказала: - « Мама, я никогда и ничего для себя не просила! Отец меня так учил! Только другим помогала. Тут же подняла клиентскую базу свою, а все финансисты, главные бухгалтеры города – мои ученики! Ну, и позвонила в областной комитет здравоохранения. Так что собирай папу!»

Я обрадовалась, пришла к тебе. Смотрю, и ты повеселел! Переводной эпикриз Ольга Александровна оформила в этот же день. А утром тебя на «Скорой» увезут. Я спрашиваю: - «Слава, давай и я с тобой поеду? Лариса Васильевна сказала, что и для меня в машине место найдётся!» Ты, однако, минутку подумав, возразил: - «Нет, Галюша! Не надо со мной ехать! Когда ты дома, мне спокойнее!»  И я больше не настаивала!  А ты, видимо, вспомнил, как однажды в метро «я потерялася!» Мы с тобой уезжали домой от Мити. Он провожал нас. А в вестибюле вы, быстроногие, уже прошли турникет. Спустились на платформу к поездам, оглянулись – а бабки нет! В это время я, что-то разглядывая одним глазом на стенах, обнаружила, что близких моих и след простыл! Сначала испугалась: - «Что же мне – вороне делать?»  Кое-как сообразила, что должна остаться там, где стою. Вы спохватитесь, и вернётесь! И точно, минут через десять появились! Оба растерянные, увидели свою «пропажу», и засмеялись!   - «Давай руку!» - сказал ты.  А когда к нам приехала Настюшка, она и показала на своём «видео» передачу КВН, где талантливый и смешной Михаил Галустян сыграл девочку в косичках, которая на вопрос милиционера отвечала: - «Я потерялася!»  Тогда и    ты Настюшке рассказал: - «У нас бабушка тоже как-то «потерялася!»

Вот так и уехал ты один. В шесть утра я уже была в хирургии. В семь часов «Скорая» тронулась с места. А я лишь машину вслед перекрестила!  Пятого мая в 16 часов тебе сделали коронарографию, которая выявила от 70 до 95% множественные стенозы! И по жизненным показаниям предстояла тебе операция. Четыре праздничных дня и два – рабочих готовили тебя к операции. А ты, с детства влюблённый в технику, побывав на обследовании, рассказывал мне по телефону: - «Галюша, ты бы знала, какая это умная машина? Чудо!» Постоянно звонила и Светланка: - «Мама, всё будет хорошо, поверь! Мы успели! Как с таким сердцем он ещё жил и дышал?»                - «Ой, Света! Как он перенесёт операцию?» – тревожилась я.                – «Перенесёт! Он сильный! Я уверена!» – утешала меня дочка.

Оставшись дома, я каждый день плакала. Кто-то подсказал: - «Сходи в церковь! Легче станет!»   Я сходила. Поставила свечки. Подошла к Батюшке и попросила его помолиться за Вячеслава! Призналась ему, что в церковь не хожу;  так воспитана! О тебе рассказала, что в клинике лежишь. За здравие твоё просить пришла!   Батюшка пояснил: - К Богу никогда не поздно обратиться! И муж, если пожелает, может сделать то же самое. В областной больнице есть часовня, где священник служит!»   На прощанье ещё раз попросила: «Помолитесь за Александра!»  Вы же сказали: - «За Вячеслава!» - поправил меня Батюшка.   – «Конечно, за Вячеслава!» - оправдывалась я.      

После церкви легче мне не стало! Знать, не принял ОН меня, раз имя твоё из памяти выскочило! По дороге я винила себя: - «Что же ты, старая грымза, в самый ответственный момент так оконфузилась?  Не иначе, бес попутал?»
На операцию увезли тебя в полдень, и длилась она 6 часов. Одна бригада биоматериал добывала, вторая – на работающем сердце трудилась! Светланка позвонила в начале седьмого: - «Мама, закончилась операция! Папа в реанимации. Теперь будем ждать! Трое суток – самые тяжёлые!»             

Ох, и рыдала же я! Оля меня не оставляла! Ты, мой дорогой, выжил! Через 10  дней перевезли тебя в кардиологический центр! Светланка хотела, чтобы ты в течение месяца прошёл полный курс реабилитации. И меня убеждала: - «Мама, он ещё слабый! Рано ему домой!» Я соглашалась с ней. Но когда в городе выключили отопление, ты, мерзляк, запросился домой. А мне звонил: - «Галя, в палате так холодно! Тут я ещё больше заболею! Здесь везде плитка, чистота стерильная! Только неуютно мне. Я же в палате – один!» 

Второго июня, часов в шесть вечера тебя привезли домой. Из машины ты вылез сам и, не дожидаясь помощи, тихонько пошёл к подъезду. Сам и в квартиру поднялся: - Здравствуй! Разбери мне диван!»  Когда пришли Светланка и Андрей, ты уже лежал в своей «люле!»  Я хлопотала на кухне, и ликовала: - «Вернулся! На своих ногах! Спасибо, Господи!»  Ребята ужинали, и ты прошёл к столу. Немножко поел, глоточек коньяка за компанию пригубил и улыбчиво спросил: - «Неужели я дома?»  Ребята уехали под утро. Светланка, прощаясь, сказала: - «Мама, я пост сдала! Теперь всё от тебя зависит. Выхаживай его!»  Через день, ближе к полудню, мы с тобой вышли на улицу. Ты шёл с палочкой, которую в 11-м году сделал для меня. Тебе хотелось в гараж, но пройдя метров сто по прямой дороге, повернули назад. – «Ничего, Славушка! На сегодня хватит!» - утешала я тебя. Дня через два, открыв ворота, ты уже сидел в «Таврии», а мне сказал: - «Галюша, выйди на улицу! Я заведу машину!» Мотор завёлся сразу и  работал, как новый! А я стояла на солнышке и, глупо улыбаясь, флюиды свои  посылала тебе: - «Это ведь совсем не важно, что нынче  тебе не удастся выехать на огород!» 

Побывав в гараже, ты повеселел! Проверив свою голубую любимицу, погладив рукой «Прогресс», взглянув на висевшую под потолком лодку-тазик, которую склепал сам, ты словно ожил. Окунулся в привычный для себя мир. Тем более, что я стояла рядом и всегда была на подхвате! – «Галюша, возьми тряпку! Вытри капли воды у машины!»  Я старательно всё исполнила!  Твой день рождения – в первой декаде июня.  Дочка только что уехала, Митя с Аней готовились к свадьбе, и поздравить тебя пришла только Оля. Утром ты говоришь мне: - «Галя, я схожу в гараж?»   - «Славушка, не ходи сегодня! Скоро Ольга придёт. Завтра вместе и сходим!»  Ты остался дома. Я собрала на стол. Оле и себе налила по рюмке и прошла к тебе: - «Славушка, может, выпьешь немножко за свой день рождения?» Недовольно буркнув: - «Во! Во! В гараж идти нельзя, а выпить – так можно!!!»  к столу ты не сел. Ольга сидела   недолго. Она, тактичная, видя твоё состояние; понимая, что нам -  не до праздника, вручив тебе подарок, ушла!  Когда не было дождя, мы выходили на прогулку, Ты хоть и с палкой, старался увеличивать расстояние. Раза три мы уже огибали квартал, а круг этот - не  меньше километра! 

В мае мы с Ольгой два ведра картошки всё же посадили. Хоть и на такси ездили, но не пропадать же семенной картошке! Предстояло её окучить!  Ты предлагаешь: - «Давайте, я вас отвезу!»  Я – в штыки: «И не выдумывай! Без тебя управимся! Такси нас до самого огорода довозит!» Однако, тебе так хочется на свою дачку, хотя бы одним глазком взглянуть на всё то, что знакомо и любо; но, понимая, что ещё не время, уступаешь, не преминув заметить: - «В этом году по цене у тебя картошка золотая!»    

Каждый раз, после таких вот бесед, пропустив и через своё сердце твою печаль, мне хотелось улучшить твоё настроение, чем-то порадовать тебя дома. Поэтому, гуляя, заходили порой и в «Сказку»! В продаже стала появляться клубника. И продавец оставляла мне для тебя ягоду отборную! А без тебя я уходила на рынок, приносила домой черешню, нектарины и другие свежие овощи и фрукты. – «Славушка, милый, это всё – тебе, ешь, пожалуйста! Тебе надо поправляться, вес набирать!» - словно наседка, кудахтала я. Но ты никогда один не ел. Я отказывалась: - «Мне не надо! Не буду!» - и слышала от тебя: - «Галюша, ну хотя бы один нектарин? Вот этот, самый большой? А черешня – попробуй, какая вкусная! Ну, Галюша, мне же одному не съесть, не обижай меня!»   Разве могла я тебя обидеть? Хоть и через слёзы, но лакомилась и я!    Продольная рана на ноге местами кровоточила, но, хоть и медленно, стала затягиваться. Меняя пластырь, посыпав мокнущее место «банеоцином», я видела улучшение и радовалась  этому. А вот боль  под лопатками не давала тебе уснуть. Ты говорил: - «Это внутри швы заживают! Со временем утихнет!»               

Пока же ты знакомился с рекомендациями академиков, которые советовали пациентам – как им следует жить после шунтирования. Труд этот на 70 листах выбрала в Интернете и сброшюровала для тебя Светланка! Но за время болезни твоё зрение резко ухудшилось, и, прочитав 1-2 страницы, книжицу ты откладывал, а мне объяснял: «Не вижу, Галя, ничего! Глаза болят!»

В начале июля время наших прогулок сократилось. Квартал ты уже не мог обогнуть, а дойдя до «Сказки», говорил: - «Галя, пойдём домой! Устал!»  Мы поворачивали к дому. У подъезда ты садился на скамейку и, обведя глазами наше дворовое безобразие, тяжко вздохнув, заходил в подъезд. Безобразие же состояло в том, что 20 лет перед домом превосходно чувствовала себя большая «маркизова лужа»! Сколько мы – жители исписали бумаги, собирали подписи и просили нашу власть навести во дворе порядок! Тщетно!

Время, когда утихнет боль, так и не наступило! Приходила Таисия Григорьевна, выписывала лекарства. Я шла в аптеку и, купив очередную порцию, бодро обещала: - «Славушка, эти лекарства должны помочь! Вот увидишь!»  Отправила доктор к нам и медсестру. Та взяла кровь на анализ. Тебе нужно было в поликлинике сделать рентген – лёгкие проверить! Таисия Григорьевна: -  «Снимок сразу - ко мне! Зайдёте без очереди!»  Я знаю, что такое «без очереди»! Когда у кабинета сидит и стоит толпа, а приём длится всего 3-4 часа, это самое «без очереди» может иметь нежелательные последствия. Поэтому слово врача «без очереди» испугало, прежде всего, меня!  - «Таисия Григорьевна, я в больницу схожу! Может, там ему сделают рентген? – спрашиваю у доктора. Ответ: - «Вряд ли? Даже не пытайтесь!»   Ты говоришь: - «Галя, что ж делать? Если надо, значит – надо! Я выдержу, не волнуйся! Съездим в поликлинику!»       

«Может, и съездим! – соглашаюсь я.  – А пока дома посиди! Я – в больницу!»    Стучу в рентген кабинет, слышу голос: - «Подождите в коридоре!»  Жду. Выходит женщина в белом халате. Объясняю ситуацию. – «Если Вы до часу дня успеете – приводите мужа! Рентгенолог в два часа уходит на приём!»     Я: - «Конечно, успею! Мы рядом живём! Минут через 30 мы будем у Вас!»    И вдруг вопрос: - Галина Петровна, Вы не помните меня?»  Пожав плечами, молчу. – «Я – Марина! Занавески у Вас покупала! Они и сейчас, будто новые, у меня на даче висят. Я же домой к Вам приходила!»  Вот так, мой дорогой, наша добротная, выполненная ещё в прошлом веке, работа избавила тебя от поликлиники! После рентгена я увела тебя домой, сама же вернулась. Рентгенолог вручил мне снимок и объяснил, что после операции небольшая проблемка ещё осталась, но, в целом, лёгкие опасений не вызывают!    Зашла к нам проведать тебя и моя племяшка Лариса: - «Дядя Слава, как Вы? Как Ваше сердце?»   -  «Лариса, а ведь сердце меня больше не тревожит! Болит, конечно, под лопатками, но это не сердечная боль!»               

Перед сном болезненные места я смазываю.   Спрошу: -  «Полегче?» Ответишь: - «Да, вроде!»    Ну, я и уйду в спальню! При этом никогда не забывала дать тебе лекарства. А чтобы мне было легче, ты вручил памятку, где на картонке было написано: УТРО    ОБЕД     ВЕЧЕР.  В каждом столбике тобой была указана таблетка и доза! Поэтому я и не путалась!               

Однако, боль, замерев  на час-два, с полуночи становилась нестерпимой! Пришла Таисия Григорьевна, сказала, что у тебя очень низкий гемоглобин, выписала уколы железа (феррум-лек), обезболивающие (кеторол) и витамины. Десять дней медсестра колола тебя, и ещё раз взяв на анализ кровь, процедуры закончила! На улице ты бывал, но огибали мы с тобой три ближайших дома, и возвращались! Вес, килограмма три, набрал. Старался есть, и всегда хвалил меня: - «Галя, я так наелся в больнице кислой капусты, что до сих пор вкус этот помню! А ты молодец - готовишь то же самое, что и раньше. Хоть Светланка и говорила, что надо белое мясо есть, и рыбы больше! Но где же хорошую рыбу взять? Наше время судаков прошло! А котлеты, которые делаешь ты, не сравнятся с котлетами из птицы!»

Какую-то ночь ты не спал вовсе. Говоришь: - «Галя, у меня на ноге тёмные пятна появились!»  И правда! Величиной с большую горошину, пятен двадцать!  Вопросительно смотрю на тебя: - «Может, аллергия? Завтра врача пригласим!»  Ты: - «Заодно и спросим – как там гемоглобин? Может, от уколов единиц на 20-30 повысился?»  Пришла Таисия Григорьевна, провела осмотр и… - «Вячеслав Иванович, уколы не помогли! Гемоглобин низкий. У Вас заболевание крови, без химиотерапии не обойтись! Я запишу Вас на консультацию. Может, в сентябре придётся ехать в Петербург к гематологу!»          

После ухода врача ты мне сказал: - «Галя, у меня рак!!!» Я не верю и, находясь в прострации, убеждаю тебя, заодно и себя: - «Ну, что ты такое говоришь? Какой рак? Он ведь не сразу возникает? А ты операцию такую перенёс! Думаю, всё не так страшно! Вот швы заживут, боль исчезнет, и на поправку пойдёшь!»   

Ты, похоже, не веришь!  Я же, стараясь изгнать тревогу, спрашиваю: - «А если химиотерапия нужна – поедешь?»   «Поеду!» - отвечаешь ты.   – «Ладно, оставим этот разговор! Ничего ещё неизвестно! Не будем раньше времени паниковать!» - я вновь пытаюсь отвлечь тебя. Да и сама стараюсь изгнать плохое! Светланке же позвонила. – «Мама, его лечащий врач в кардиологическом центре намекнула мне об этой болезни! У него ведь и там, несмотря на лечение, низким гемоглобин был! А СОЭ…?»

А ты, мой родной, ещё нежнее стал относиться ко мне. Лишний раз обнимешь; благодарно к руке прикоснёшься, когда что-то вкусненькое тебе приготовлю! Стоишь как-то возле стенки, взором, полным печали, обвёл комнату;  на множестве картин, рамки для которых ты сам делал, задержался взглядом, и вымолвил: - «Галюша, я только сейчас понял, что у нас с тобой 50 лет счастья здесь прошло!» Я, встав с кресла, сразу ушла на  кухню, где, проглотив комок, задержалась на несколько минут! Не могла я при тебе заплакать. В себе слёзы держала!   Или спрашиваешь: - Галюша, на рынке продают грибы?»  Отвечаю: - «Не знаю, не видела!» - «А ты сходи, посмотри!»  Я: - «Зачем тебе грибы? У нас же с прошлого года сушёных много осталось!»  Ты, улыбаясь краешками губ, поясняешь: «12-го августа будет три месяца, как операция прошла!» Я не понимаю, куда ты клонишь: - «И  что?»  - «А то, что через три месяца я уже могу сесть за руль.  И в конце августа поеду в лес!»  Я в ужасе: - «Мы же договорились, что в этом году поездок не будет! Зачем тебе лес?»   - «Проститься!» - отвечаешь ты.   Я не знаю, что сказать? Напряжённо смотрю на тебя, а ты продолжаешь: - «Ты что, боишься со мной ездить?»   - «Славушка, да ничего я с тобой не боюсь! Куда угодно, хоть -  в пропасть, хоть под откос! Мне всё равно! Но давай до следующего лета подождём!» - наконец-то нашлась, что ответить. Говорю сумбурно, горячо!  - «А, правда, Галя, вот бы умереть вместе? В одну могилу…!»

Не раз за свою долгую жизнь я тебе говорила: - «Славушка, ты должен меня похоронить!» Но в повести «Дочки-матери» в её второй части «Старик и его старуха», где прототипами главных героев являлись мы оба, первым я похоронила старика, а через год ушла и старуха! И в «ИСПОВЕДИ…», обращаясь к Судьбинушке, писала: -

Прошу судьбу: «Дозволь уйти пораньше!
Не залежаться чтоб, и свет не заслонить
Тому, кто близко!Он мудрее, тоньше!
И я должна его благодарить!

Чуть не полвека он со мною рядом!
Меня жалел и не берёг себя!
Отец добрейший! Стал прекрасным дедом.
А жизнь прожил в заботах и любя!

Я неумеха с головы до пяток!
И без него я пропаду совсем!               
Будь милосердна, и возьми задаток!
Оставшиеся силы я б отдала взамен!

В молодости ты мои разговоры о смерти не разделял, лишь посмеивался. И только позднее стал отвечать: - «Галя, как получится?»               

В двадцатых числах июля Таисия Григорьевна, придя по вызову, сказала, что тебе надо лечь в больницу. В стационаре у тебя возьмут пункцию, и в Петербург отправят быстрее! В терапевтическом отделении тебя лечил молодой терапевт Павел Олегович. Он-то и поставил точный диагноз. Мне же  объяснил: -  «У него миеломная болезнь! На 90 процентов я в этом уверен! Окончательно сказать не могу, недостаточно материала. Надо ещё раз брать пункцию. Но это уже в Петербурге. Миелома – зло, но она лечится! Большее зло, если метастазы разрушают костный мозг! А пока мы поддерживаем его! Из Тихвина ждём кровь, сделаем переливание!»            

Придя домой, я открыла второй том Краткой медицинской энциклопедии и прочла – что такое «миеломная болезнь»? В конце сказано – прогноз неблагоприятный! И всё равно я  не верила. Как же так?               

По телефону ты мне сказал, что переливание сделают во вторник. Но Павел  Олегович несколько раз звонил в Тихвин на станцию переливания крови и, в пятницу, после обеда, кровь доставили! Часа три я сидела у твоей кровати. Один пузырь опустел, сестра принесла второй полный, и процедура длилась часов до шести! Ты лежал с вытянутой левой рукой, игла покоилась в вене, а я смотрела на тебя, и наглядеться не могла! Ни одним движением, ни охом, ни словом ты не показал, что устал! Что вены твои и запястья от уколов синие! А когда-то и одного укола боялся! И что в палате вашей у окна лежит буйный мужичок, которого побаиваются сёстры и санитарки! А мне, когда сижу возле тебя, обязательно скажут: - «Ваш-то хороший!»   - «Он всегда такой!» - отвечу. И в больнице держусь! Я же многих на терапии знаю!               

Я рассказала тебе, что ходила в церковь, когда ты после операции приехал. Ты как-то странно посмотрел на меня, но ничего не сказал! Попозже я пыталась объяснить себе этот взгляд. Может, мне показалось; а может,  так оно и было, только почувствовала я, что ты неоднозначно к этому отнёсся, как бы спросив: - «Чего ж ты туда пошла? Если уж раньше не ходила в церковь, стоило ли в горестные минуты просить милости? Это же лукавство!»  Я и сейчас не могу сказать – как ты  это воспринял?

Зав. терапией Оксана Юрьевна, похоже, меня успокаивала: - «Галина Петровна, не расстраивайтесь! Я не думаю, что всё так серьёзно. Диагноз ещё не подтвердился!» И с консультацией тянула. Только под нажимом Светланки она позвонила в областную клинику, где 1 августа (во вторник) в девять  часов утра ты должен был появиться у гематолога! Начмед Лариса Васильевна с машиной не отказала. В субботу я пришла к тебе в полдень. Предупредив медсестру, что мы идём на прогулку, заглянули домой. Ты дома пообедал, чуток полежал в «люле» и спросил: - «Галя, какой у меня диагноз? Ты же долго с Павлом Олеговичем разговаривала!»  Я, выдумав какой-то предлог, скоренько убралась на кухню. Когда же вернулась, перед тобой лежал первый том энциклопедии. Ты изучал недуг «Анемия»!                -

«Это не то! Галя, скажи, не тяни! Я ведь всё равно узнаю. Раз уж делали мне  переливание крови, значит, всё серьёзно!»  Я вынула второй том, открыла страницу и …  ушла в спальню.  Дочитав до … «прогноз неблагоприятный»,  какое-то время ты сидел неподвижно!  - «Пойдём, Галюша, чайку попьём!» - тихо, тихо сказал. Я не могла смотреть тебе в глаза. Лишь мысли в голове роились: - «Сколько в тебе выдержки? Господи, дай ему силы!» После чая ты снова обратился ко мне: - Галя, дай мне слово, что я умру дома!»

Вскоре мы вернулись в палату. Неуживчивый мужичок всё время дверь открывал, что-то бурчал, жаловался на жару. Ты из-за открытой форточки лежал на самом сквозняке, и я с тяжелым сердцем ушла домой! Ближе к вечеру буйный пациент запустил ведёрком с мусором в дедушку из Вознесенья, который лежал напротив тебя! Его и тебя перевели в соседнюю палату. Буян, сделав своё дело, остался в палате один. И, забыв про жару, сразу закрыл дверь! В выходной, лёжа в уголке, ты сказал: «Здесь спокойно! Семёныча на выписку готовят, а он от такого соседа ещё больше заболел!» Старого дедушку привезли на «Скорой» без ремня на брюках. Он ходил по коридору, поддерживая штаны. Ты,  попав в палату и увидев, что на старике не держатся джинсы, уже на второй день позвонил мне: - «Галя, в палате дедок лежит! Найди в моём шкафчике пакетик - там пояса, ремешки, верёвочки. Принеси!» Тихий Семёныч, уже подпоясанный верёвочкой, бесхитростно сетовал: - «Чё он ко мне пристал? Ка-бутто я виноват в евонной хвори!» Ты, глядя на беззащитного соседа, улыбался. Засмеялась и я.

В воскресенье наш поход домой повторился. Ты прошёл в ванну, чтобы вымыться. Хотел сделать это сам. Но я, помня наказ Светланки: - «Мама, для него сейчас даже малейшая травма может закончиться плачевно!» - стояла рядом. Вымыла тебе голову. Мягкой тряпочкой, прикасаясь к твоему телу, легонько гладила твои плечи, живот и спину.  – «Давай, я сам!» - отобрал ты у меня мыло. Из дУша я ополоснула тебя, и помогла выйти из ванной! Надев красивую голубенькую футболку и спортивные брюки, сказал: - «Ну, вот! Теперь и ехать можно!»    И, примерно через час, опять же возле своей «люли» попросил меня: - «Галюша, пообещай мне, что проживёшь без меня хотя бы год! Обещаешь?»       Я обещала!

Проводив тебя в палату, домой ушла ближе к вечеру. В понедельник, навестив тебя перед обедом, пошла собирать сумку. В пять часов, встретив возле больницы Павла Олеговича, несколько минут поговорила с ним. И от тебя  домой ушла часа через два,  сказав: - «В четыре утра я приду!»  Не знаю, спала ли я?  Лишь две твои просьбы сидели в голове прочно. Я должна помнить о них до конца своих дней!    В четыре часа утра я ожидала тебя в приёмном покое. Вскоре вышел ты.  Я спросила: «Спал?»   - «Нет! Не спал!»

Медицинская неотложка была оборудована всем необходимым. Тебя сопровождала молоденькая медсестра. В пять часов машина выехала за ворота. Однако, к назначенному времени ты не успел. Водитель сначала заехал на мойку, и только после этого доставил тебя в больницу. Светланка, с 9-ти утра сидевшая у кабинета врача, нервничала. И когда тебя с опозданием на час привезли, медсестре сделала выговор: - «Вы должны были сначала пациента определить, а уж потом на мойку ехать!»   «Так водитель…» - оправдывалась та. - «За больного отвечаете Вы, а не водитель! И я теперь не знаю, когда врач отца примет!» Долго  тебя держали. В пять часов ты должен был получить результаты обследования. Взяв же у тебя пункцию, гематолог Светланке сказала: - «Замучила я сегодня Вячеслава Ивановича!»

Худшие опасения подтвердились! 9-го августа ты должен был лечь в гематологию на химиотерапию! До этого твоё имя внесут в реестр для получения препарата! Светланка мне звонила: «Мама, если бы он захотел, до 9-го числа его можно было оставить в больнице, мог бы и у меня пожить!» Но он -  ни в какую: - «Домой!» - и всё.  «Договорились, что 9-го августа мы с Андреем его привезём!» Неотложка тебя ждала, и в начале десятого я встречала тебя на дороге. Медсестра помогла тебе выйти из машины, а мне сказала: - «Он часть дороги лежал! Устал, конечно!» Я подала тебе палку и, взяв под руку, мы двинулись к дому. Ты был такой слабый, (ну-ка, 600 км в дороге) что, поднимаясь, отдыхал на каждой площадке! Дома же сообщил: - «Мне надо сделать 3 капельницы здесь. Ампулы Света купила. Гематолог сказала, что на дневном стационаре прокапают! Но завтра, Галя, я никуда не пойду! Не могу! Дома останусь!»  Среду лежал, к столу же выходил!

В ночь на четверг температура 39,7. Давление, боль. Приехала «Скорая». Ты мокрый, как мышь! Врач сделал три укола. Ты сказал: - «Я утром пойду на дневной стационар, капельницу ставить!» Утром температура 37,9. Пришли в больницу около восьми. В приёмном покое регистратор сказала: - Рано ещё!  Поднялись на терапию. Оставила тебя в коридоре. Сама – вниз, время оформлять амбулаторную карту. Без неё делать ничего не хотят. – «Вот карту принесёте, тогда и будем разговаривать!»

Ты, мой дорогой, с температурой всё сидишь в коридоре! Села рядом! Люди в белых халатах заняты, мимо проходят! Оксаны Юрьевны нет – на больничном. Замещает её Людмила Сергеевна! Опять спешу в приёмный покой. По закону подлости – техника неисправна! Рвёт бумагу! Регистратор звонит мастеру, тот обещает, что скоро будет! В общем, как только.., так сразу! Возвращаюсь в коридор. Ты – ждёшь! Я – к Людмиле Сергеевне! Та предлагает: - «Идите на дневной стационар!»  Пришли. Но карты нет! Значит, и назначений нет!  «Ждите в коридоре!» - говорит медсестра.

Опять я в приёмном покое. Мастер копается в принтере! Я, словно на углях! Уже второй час бегаю туда-сюда! Наконец, карта в руках! Пока я сновала вверх-вниз, все места на дневном стационаре заняты пациентами! Над каждым – капельница! Ты  в коридоре сидишь такой унылый, что, ещё немного, и я разрыдаюсь! Но даже в своей болезни ты, прежде всего, думаешь обо мне: - «Галюша, иди домой! Ты же без инсулина ушла! Сделаешь укол и придёшь! Я ведь ещё не скоро попаду туда!»                - «Хорошо! Я – быстро!» - оставляя тебя, иду на выход. Навстречу – Людмила Сергеевна с твоей картой! 

Когда я вернулась, ты лежал под капельницей, но бутыль была ещё полной. Систему ставила медсестра, которая сопровождала тебя в Петербург. Ты разговаривал со мной, с ней. Часа два я сидела рядом и ждала, пока содержимое из бутыли, где были и 2 ампулы химического лекарства, отправленного Светланкой, по капле перетекут тебе в кровь. Тебе, вероятно, было нестерпимо больно; ты пытался приподнять спину, чуть-чуть шевелил плечом, но процедуру выдержал! Сестричка сказала мне: - «Какой же он молодец! Я, проехав туда и назад, устала! А он, словно и не было дороги, всё вытерпел.  Доброжелательный, спокойный!» После капельницы старшая медсестра Надежда  отпустила тебя домой: - «На сегодня всё! Придёте завтра утром. И не забудьте в 8 часов в лабораторию сдать анализы!»   Мы с тобой медленно шли к дому. – «Ну, вот Галюша, теперь уже и ты ходишь быстрее меня! – с тихой грустью заметил ты.

Дома немножко рисовой каши поел, в обед  - поварёшку супа. Спросил: - «А что на ужин у нас будет?»   - «Фаршированные перцы – твои любимые!» Полежал, посидел в кресле. У окна постоял. Собирался дождь, и дверь на балкон я закрыла! Часов в пять говоришь: - «Галюша, давай перцы оставим? У нас есть что-нибудь полегче?»   - «Творог со сметаной будешь? – спросила.  Вчера Муза привезла. Сам знаешь, какая у неё продукция!»   «Вот и хорошо! Только немного!»  Поужинали деревенским творогом.

В начале восьмого ты ещё мог ходить! Зашёл в ванну, умылся. Сделал всё, что требовалось! А вот назад, к дивану  самостоятельно, без моей помощи дойти уже не мог! Тебя бил озноб, тряслись руки и ноги! Уложив тебя в  «люлю», села рядом  в кресло. Сколько прошло времени – не знаю!  Ты, похоже, забылся коротким сном. Прилегла и я. Вероятно, задремала! Очнулась, услышав какие-то непонятные звуки. Поднялась, прошла к тебе. Ты пытаешься сесть! Поднимешь голову от подушки, стараешься прислониться к спинке дивана, и сразу падаешь на подушку! При этом стонешь, негромко и протяжно! – «Славушка, милый!» - прикоснулась я к плечу. – «Господи, а бельё-то, хоть выжимай!» Принесла сухое, переодела. Сунула подмышку градусник. Температура – под сорок! Ты открывал глаза. Пытаясь что-то вымолвить, шевелил губами! Я: «Славушка, дорогой, ну, что ты хочешь? Попей водички! Скажи, что мне сделать? Прошу, не молчи!» Ответа нет. Лишь звуки невнятные слышу! И ещё – стоны! Сама, словно на автомате, однако, «Скорую» вызвала! Приехал врач, пытался что-то у тебя спросить, но… Сделав тебе 3 укола, доктор сказал: - «Давление и температура скоро упадут! Сейчас легче ему станет, но лишь на время!»

Ты лежишь, я сижу рядом на табуретке. Затих, но ненадолго! Снова застонал! Желание сесть - не пропало, и голову ещё поднимал, но через мгновенье – голова на подушке. Лежишь на левом боку, ко мне – лицом. А правой ладошкой, нет-нет, да и прикоснёшься к щеке. Словно комара пытаешься согнать! Как будто мешает тебе кто-то? Я что-то шепчу, принесла вторую подушку. Изголовье стало повыше. Лицо меняется на глазах, Обострились скулы. Морщины скорби стали глубже и длиннее. А мне так хотелось, чтобы ты услышал меня, открыл бы глаза. Утешил бы словом, к себе бы притянул, по седым волосам рукой бы провёл! Ведь ещё на прошлой неделе ты стоял у своей «люли», где задержалась и я. Мечтательно произнёс: - «Галя, мне бы ещё лет пять прожить, и достаточно!» Загадав для  себя  меньший срок, сказала - «Я не жадная, мне бы и трёх хватило, лишь бы вместе!»  Ты тогда обнял меня. Мы стояли, прижавшись друг к другу. Ты, как старый изъезженный конь; и я -  разваливающаяся, хромоногая кляча! У тебя в глазах стояли слёзы, да и у меня капельки по щекам катились, но ведь трогательную эту картину не видел никто! На людях, как бы трудно ни приходилось, слабость свою ты никогда не показывал. Даже на похоронах Веры Григорьевны ты не плакал, а мне, уже много позднее, признался: - «Галя, я тогда впервые узнал, что такое сердечная боль?»

Пока же я, я всё разговариваю с тобой: -  «Славушка, попей водички! Может, соку?»  Не слышит!  Глаза откроешь – взгляд туманный! Где-то в подсознании ютится: - «Неужели ты уходишь? Не может быть!» Что-то пытаешься сказать, наклоняюсь ниже, вдруг, пойму? Нет, слышу только стоны. Кладу руку тебе на шею, нежно поглаживаю щеку! Не стонешь! Руку уберу – опять вздох со стоном! Уже на рассвете снова забеспокоился. Приподнялся и, как будто, сел! Глаза открыты! Не могу сказать, что ты меня видел, но, похоже, чувствовал, что рядом я. И ясно, чётко сказав: - «Галя, я умираю!» - снова на подушки упал.

Было это в шесть часов утра. Я позвонила Оле. Она прибежала, и не узнала тебя! За ночь ты так изменился, что и я видела тебя другого, не прежнего моего Славушку, а измученного болезнью, когда уже невозможно скрыть произошедшие в тебе перемены; усталого, с ввалившимися щеками, и всё-таки бесконечно родного, самого близкого дорогого человека, который уходил, оставляя меня одну!               

Я уже плохо соображала, лишь помнила, что должна отнести твои анализы.  В 8 часов я была в лаборатории, затем поднялась на дневной стационар.  – «А где Вячеслав Иванович?» - спросила Надежда.    Я ответила: - «Он не придёт!» - «Почему?» - «Он умирает!»   

Медсестра и доктор смотрят недоверчиво! Меня ничто больше не держало в больнице. Я выполнила обещание, данное тебе с вечера. И, более того, известила медиков о твоём состоянии. Мне нужно было срочно вернуться к тебе! Фраза медиков: - «Тогда пишите отказ!» - догнала меня в коридоре. Я не остановилась! Придя домой и сев на табуретку возле дивана, я снова осталась наедине с тобой. Оля ушла на работу. Сознание уже ночью было поверхностным, и окончательно покинуло тебя с той, последней фразой в 6 утра! Тело же ещё сопротивлялось! Но костлявая орудие своё уже занесла над головой, оставалось только взмахнуть косой! Всё это вернулось ко мне по крупицам много позднее. А тогда, видя твои мучения, на каждый твой стон и сама отзывалась стоном! И всё же я заставила себя встать, прошла к аптечке, набрала шприц и сделала тебе укол кеторола. Павел  Олегович говорил мне: - «При сильных болях мы вводим ему кеторол!»               

Ты стонать перестал, затих! Я вспомнила про инсулин. Примерно через полчаса в этой гнетущей тишине раздался резкий звонок домофона. – «Кто?» - подняла я трубку.  – «Скорая!»  Вошли две женщины. Обе – в масках.                – «Я же не вызывала «Скорую!» - говорю.  – «Нас Людмила Сергеевна отправила!» Молодая села за стол, попросила у меня твой паспорт. Та, что постарше, принялась задавать тебе вопросы. Ты домофон услышал, но вопросы остались без ответа. Ты лежал с открытыми глазами, только неживой взгляд всё, вероятно, врачам сказал! Старшая стала звонить на отделение, а мне приказала: - «Идите в кухню! Посидите там!» Переговорив по телефону, сказала: - «Мы его забираем! Ищите мужчин, чтобы помогли вынести!» Андрей с четвёртого этажа и Лёша с пятого спустились сразу! Водитель принёс носилки. Тебя, в футболке и трусах, уложили на покрывало, прикрыв сверху пледом. Словно безумная, я то ли всхлипывала, то ли за что-то хваталась, пока старшая не прикрикнула на меня: - «Ну, вы ещё тут будете…»  Тебя вынесли в «Скорую», я к машине приковыляла, едва на подножку забралась, и ехала отдельно от тебя!

Подняли тебя на терапию, в ту же палату, на прежнее место. Сразу появились Людмила Сергеевна, Павел Олегович и Лариса Васильевна – начмед. Кто-то из них оттянул тебе нижнее веко. Я помнила, таким способом на приёме доктор у пациентов «на глазок» определяла гемоглобин. У тебя внутренняя поверхность века была не красноватой, и даже не розовой, а белесой! Павел Олегович распорядился увезти тебя на рентген. Ушли за каталкой. Ты опять лежал мокрый, как мышь. Ни на что не реагировал! Сказав: - «Я сейчас принесу ему сухое бельё и вещи!» - из палаты я ушла. 

Вернулась примерно через час.  Зашла в палату, кровать заправлена, тебя – нет!  Спросила: - «А где…?  Кто-то ответил: - В реанимации!» Вышла за дверь, навстречу – Павел Олегович! Сказал: - Пойдёмте со мной!  На ватных ногах следую за доктором в ординаторскую. – «Садитесь! У вашего мужа геморрагический инсульт!» Я смотрю на доктора и ничего не понимаю! В голове же молоточком стучит: - «Он же мокрый! Его надо переодеть!» Спрашиваю: - «Можно мне к нему?»    - «В реанимацию вас  не пустят! Но вы сходите туда!»  Медленно, бездумно иду по коридору. Сворачиваю, читаю: «Реанимация». Выходит доктор: - «К Вам недавно мужа моего привезли! Я бельё принесла ему. Можно его переодеть?»  Доктор: - «Ему ничего не надо! Он без сознания. Сейчас он в искусственной коме. Будем ждать!»  - «Мне бы Ваш телефон?» - просительно шепчу я.  Врач даёт бумажку с координатами, говорит: - Звоните!    И уходит.

Не помню, как я пришла домой! Только села в кресло, раздался междугородний звонок из Петербурга. Женский голос сообщает: - «8-го августа, в понедельник лекарство для Вячеслава Ивановича привезут в аптеку поликлиники. Ало, Вы слышите? Ало?»  От лекарства я отказалась: - Спасибо! Не надо! Он в реанимации!       - «Соболезную!» и… гудки.  Я сижу с трубкой в руке, и в пустом кресле вижу тебя, когда ты говорил: - «Галюша! Звони уж ты в Ленинград, узнавай про лекарство! А если не привезут, сходишь к врачу и выпишешь рецепт. Гематолог сказала – можно и с рецептом приехать!»  Поэтому я и занималась тем, что ты мне поручил.  В реанимацию, мой дорогой, я не звонила. Боялась! Звонила Светланка – трижды! И сразу перезванивала мне. Переговорив с врачом в 9 вечера, известила меня: - «Мама! Доктор сказал  - изменений нет! Будем ждать до утра!»  Я ночью звонить не буду. Часов в 7 позвоню и сразу тебя наберу! Договорились?»

Славушка, я не знаю, а скорее, не помню – как прошла ночь? В четыре утра я встала с постели; за окном – дождь, свет в коридоре включила, на кухню прошла и в спальню вернулась. А на стене – твой портрет! Что-то тебе сказала – может, «здравствуй!», может, «доброе утро!» Не помню – что именно? Но точно знаю, что каждый свой день, пока ты болел, я начинала разговором с тобой! Но было ещё очень рано, и я снова прилегла! И ты на портрете – перед глазами! Поэтому беседу продолжаю. Шепталась с тобой, шепталась и, не услышав ответа, сморило меня время предрассветное! Не крепко сморило, а чуток, все шорохи и звуки улавливаю! Я уже привыкла спать в пол-уха, и в пол-глаза, когда ты дома лежал. И тут забеспокоилась – где-то пиликает! Прошла в большую комнату – городской телефон не так звонит! Но что-то подняло меня с постели? Опять – пиликает. Да ведь это твой мобильник! Звоночек негромкий и вдалеке; точно! В какую-то кнопку ткнула, слышу: - «Это из приёмного покоя говорят!   Вячеслав Иванович Ваш муж?» - «Да» - выдохнула я. – «Он сегодня умер! В четыре часа. Кто бы мог подумать? Ведь позавчера утром он ещё здесь сидел! Вы держитесь!»

Вот и всё!!! Стоять я не могла. Рухнула перед портретом и рыдала: - «Славушка, прости меня! Я не исполнила твою последнюю волю. Ты же взял с меня слово, что умрёшь дома! А я… Я позволила увезти тебя в больницу! Прости, мой дорогой!»  Светланке я позвонила с теми же рыданиями: - «Света, он же просил меня, и я обещала, что исполню его желание! И слово не сдержала!»     Светланка в своём дочернем горе успокаивала ещё и меня:  - «Мама, я уже вчера знала, что он уходит! Вечером, переговорив с доктором, я понимала, что до утра он вряд ли доживёт! А ты всё правильно сделала. Не вини себя! Он дома умер! В больницу же привезли его тело. Скафандр! Он уже ничего не чувствовал! Мама, ты должна выдержать! Ты – сильнее! Отпусти его!»

- «Доченька, да я ведь совсем недолго за ним ухаживала. Пусть бы он здесь лежал, только бы жил! Лишь бы видеть его, кормить бы его с ложечки, глядеть на него, только бы он жил!»    - «Мама, ну что ты такое говоришь? Он бы не смог жить с этим инсультом! А лежать без движения – не для него! Да и химиотерапия – страшная вещь! Вон Олег молодой, сильный, и то не выдержал! Так что ты, мама, крепись! Мы выезжаем. Сейчас Диме позвоню. Нам всем трудные дни предстоят!»   Я слушала дочкин голос и, не переставая рыдать, верила ей, как никому больше не верила! Она-то уже видела смерть близкого человека, столкнулась с этой болезнью. Теперь же, потеряв отца, которого безумно любила, утешала ещё и меня! Такая же разумная, как и ты, она убеждала меня, что для тебя лучше смерть, чем для кого-то стать обузой! Только вот я не могла, да и не хотела верить, что переживу тебя!

Ты, мой дорогой, ушёл в субботу. И, чтобы не находиться дома одной, я вызвала Олю. Переоделась в чёрное, и мы с ней пошли в Ритуалку! Выбрали то, что нужно.  Платить не стала. Ждала Светланку. Ещё предстояло определиться с местом на кладбище. Когда мы с тобой ходили на могилу к Вере Григорьевне, я всегда говорила тебе: - Слава, ты должен похоронить меня с правой стороны, чтобы я смотрела на дорогу! Кто-то пройдёт мимо, остановится, скажет: - «У, Галина здесь лежит! А у меня её книжка есть!» Может, и цветочек оставит!» Ты, услышав мою похвальбу, всегда улыбался. Я же, читая твои мысли, сразу спускалась с небес на землю, и продолжала уже с иронией: - «А может, увидев фотографию, кто-то и плюнет!»  В общем, пока я собиралась, все места на правой стороне оказались заняты!               

Пару лет тому назад, прихватив с собой последние 3 экземпляра книжек, я отправилась в Ритуалку. Двух сотрудниц я знала давно. А начальник, в прошлом главный врач больницы, с кем-то разговаривал на улице. И когда я подошла к нему с такой просьбой, вручив при этом «Белую радугу» и сказав, что в книжке есть очерк о его сослуживцах-медиках, он странно на меня посмотрел!  Точно так же, как и его собеседник. Но книжку взял, поблагодарил. Если уж бабка сбрендила, что ж тут поделаешь?  Два года истекли, только я всё ещё по земле хожу.               

Обговорив похоронные вопросы, сотрудница сказала, что с местом у дороги - трудно! – «Захоронение производим в глубине кладбища. Ближе все места заняты!»      - «Надежда Ивановна, мне ж далеко не пройти!» - представив себя, хромую,  бредущую между могил, совсем я сникла.  – «Хорошо, Галина Петровна! Бригадир с вами по кладбищу пройдёт. Позвоните, когда дочка приедет!»   Чтобы избежать вскрытия, оставалось получить согласие начмеда. Лариса Васильевна на даче. Номер её мобильника сообщает начальник Ритуальных услуг. Несмотря на то, что сам едет на электричке в Петрозаводск, номер Надежде Ивановне продиктовал. Сначала я позвонила Ларисе Васильевне. Чуть позже – Светланка. Вскрывать, мой дорогой, тебя не будут. Да и зачем?

Светланка, Андрей и Настюшка приехали днём. Митя с Аней выехали попозже. Встретила в коридоре. Обнялись, уже без тебя! У Светланки, у меня – слёзы ручьями! Настюшка – грустная, грустная! Андрей в комнату прошёл.  Светланка оглядела меня с ног до головы, спросила: - «Мама, а другой одежды у тебя нет? Это ж папина рубашка, она уж не чёрная, а от старости – блёклая! Сколько ей лет?»    - «Много, доченька! Он ещё в училище работал, когда я купила ему эту рубашку. А другой чёрной нет! Я же не готовилась к его смерти! В этой рубашке я мать хоронила, брата! В этой рубашке и его провожу!» 

Смотрю, Светланка ещё печальнее стала. – «Нет, мама! Ты погляди, на кого ты похожа? Тебя даже внучка испугалась, в комнату ушла! Я ведь помню, какими глазами в молодости папа на тебя смотрел! Поэтому сходим в магазин и купим тебе что-нибудь приличное!»    - «Зачем, Света? Не надо! Это же похороны!»      - «Надо, мама, надо! Не огорчай его!»               

А дождь льёт и льёт! Настюшка осталась дома, а мы поехали в Ритуалку. Светланка одобрила всё то, что мы с Ольгой утром насмотрели. Выбрали три больших венка, заказали надписи. Светланка расплатилась. Договорилась с  бригадиром – как только утихнет дождь, поедем на кладбище! Прошлым летом, возвращаясь от Веры Григорьевны к машине, я опять завела старую песню, где бы лежать хотела! Пустого места совсем мало оставалось, а ты сказал: - «Галя, вот смотри, ближе к воротам, где сосенки растут! Там песок, сухо!»  Я одобрила твоё предложение: - «Да, Славушка, хорошее место! И далеко ходить не надо!»   Но когда мы приехали, сосенок уже не было! На их месте сплошь и рядом могилы с датами – 2016 год.

Увидев, что и здесь я опоздала, уже ни на что не надеясь, ходила за бригадиром, словно тень! Где-то были кусочки земли, но везде стояла вода! Наш погост и так на болоте, а когда всё лето дожди проливные – чего уж тут ждать? Бригадир, по меньшей мере, с десяток местечек нам показал и с правой стороны, и с левой от дороги! Но мне казалось, вот ещё немножко пройдём вперед, и найдём что-то получше! Остановились на пригорочке слева от дороги! Вроде сухо! Но мне-то хотелось справа! Опять вперёд двинулись, бригадир говорит: - «Вот здесь можно кусты вырубить, на два места оградка встанет! И справа!» Я, вроде, головой кивнула! Мол, согласна! 

Светланка же обошла кусты, а там сразу дорога в сторону идёт, и вся дорога в воде утопла.  – «Мама, не надо сюда! Посмотри, какая здесь вода!» Дочка видит, что я, как Иван Сусанин, готова водить всех ещё долго, инициативу берёт на себя: - «Вернёмся на пригорочек! Ну и что, что слева? Там – сухо! А папа – человек не публичный! Ему там хорошо будет! Он не любил выделяться. Ему не надо, чтобы фотография на дорогу смотрела! Ему ближе лес, деревья. Вот и пусть смотрит туда, где душа отдыхает!» Вот так, дорогой мой, место тебе, а значит – и мне, выбрала Светланка! После этого мы отправились к Вере Григорьевне. В мае мы с тобой не смогли там побывать, а Светланка уже давно любимую бабушку не навещала!

Митя приехал такой расстроенный, каким никогда его не видела! Обнял меня в коридоре; высокий, статный, лицом сунулся мне в шею. И стояли мы с ним долго, вздрагивали оба, пока Анечка не подошла к нему сзади. Утешая его, прижалась, взяла за руку. Он, словно телёнок, оторвался от меня, пошёл за женой, и столько горя было в его лице, сутулой походке, что и я, с трудом сдерживая рыдания, побрела в кухню!  Митя с Анечкой не расставались ни на минуту! Всё и сидели, держась за руки!  А иначе и быть не могло! Второй месяц, как поженились! А нам и на свадьбе не удалось побывать! Митя, ещё в марте сказал, что летом женится. Пообещал: - «Я обязательно за вами приеду, заберу вас!» Только вот болезнь твоя не позволила осуществиться нашей мечте! Приехав же с консультации, три больших свадебных фотографии ты мне привёз! Митя-жених в таком же красивом – сизом костюме, какой висит у нас в шкафу, с той лишь разницей, что у тебя – из кримплена! Последний раз ты надевал его, если не изменяет память, лет 20 назад! И Светланка наша купила своему сыну костюм такого же цвета. Анечка же – в чудесном белом платье! Митя привёз нам и диск с записью свадьбы.

Славушка, милый, мы с тобой заранее и, уже не единожды, обговаривали друг с другом – что надо делать тому, кто остаётся; а второй – уходит! И уже после операции ты мне напомнил: - «Галя, о моей смерти никому сообщать не надо! Пусть у гроба стоят только самые близкие – те, кому я дорог!  Без речей – молча! Обещаешь?»     Поэтому, мой дорогой, я никого не оповестила о твоём уходе. Даже Люське я не позвонила. Она ведь знала, что ты болеешь. Ещё в июле, разыскивая меня, она звонила на твой мобильник и попала в больницу. Она дважды приходила с клубникой, сидела долго, а прощаясь, сказала: - «Галя, если со Славой что-то случится, ты позвони!»               

Я тогда досыта накормила тебя клубникой! Несмотря на дождливую погоду, Люська и в это лето умудрилась вырастить отборную ягоду. Два раза я приносила тебе в больницу по большой банке, говоря: - «Люся самую сладкую, крупную ягоду тебе собрала! Поправляться велела!» Первую банку ты съел. Вторую – с кем-то разделил! А из оставшейся –  я три пол литровых баночки варенья сварила! Думала, ребята приедут и заберут!               

Наказ твой я помнила, и уговор не нарушила. Если кому-то и звонила, лишь по необходимости. А в воскресенье целый день лило, как из ведра. Дочка  всё же вытащила меня на машине в магазин в конце дня, и в траур приодела!

В понедельник в 4 часа утра я вышла на кухню. Настюшка спала в кресле рядом со мной. Светланка и Андрей – в комнате на твоём диване. Митя и Анечка – на матрасе на полу возле балкона. Я замесила тесто на хлеб и поставила в хлебопечку. А сама взяла стул и села возле окна. Струи дождя катились по стеклу сверху вниз, наезжали друг на друга, замирали и, подхватив ещё порцию воды, уже не спешили, а ползли, словно черепахи, большими каплями хлюпаясь на оцинкованный подоконник снаружи. И уже оттуда ручьём падали на откос ниже этажом. И вместо предрассветной тишины воздух за окном был напоен дождём, дышал мокретью, причём, не сонно, а порой – всхлипывая; порой шлёпая мокрой листвой ясеня по гладким щёчкам растущей рядом, невысокой сирени.  Та не знала – как защититься от шлепков соседа, который вымахал с пятиэтажный дом! А она – сирень, хоть и была старше, но прежнее величие потеряла, была слабой и беззащитной! Её щёчки-листочки, в виде сердечек, уж который год росли в тени, без солнца.  И она уже не радовала жителей роскошным сиреневым цветом по весне, благоухая неповторимым ароматом. Запах этот через открытые окна проникал в кухни и спальни, волновал и тревожил молодых хозяек! Они выходили на балконы, и дышали, дышали! Как давно это было!

Под звуки дождя моя память об ушедших днях пряталась в подкорке, не желала встречаться с явью, отталкивала неизбежное! Накануне вечером дочка сказала: - «Мама, у нас завтра трудный день! Попробуй уснуть!»  Ближе к полуночи я напилась лекарств. Да и Светланка корвалол попросила! А вот спала я, или нет – сказать не могу! А что день трудный я, похоже, и в забытьи помнила! Нам всем предстояло с тобой проститься! Пока же сидела и ждала – когда хлеб испечётся! Раньше-то хлебопечением ты занимался! Увидев авторучку, машинально к ней потянулась…

Серое небо, серые мысли! Серые тучи и дождь!               
Как жить без тебя, дорогой мой, не знаю!
А ты никогда не придёшь!

И дверь не откроешь! Не скажешь: - «Я дома!
Что будет у нас на обед?» На кухне местечко до боли знакомо!
Теперь это памяти след!

Зачем от меня ты ушёл в это лето? Знать, прогневила судьбу я давно!
Не видно просвета! Как горько всё это,
Что жить одиноко мне впредь суждено!   

Одежду в последний путь нам обоим я приготовила давно! Под вечер всё достала, ещё раз пересмотрела твои вещи, что-то дополнила. Светланка говорит: - «Мама, давай вместо тапок туфли ему возьмём. Я же прошлым летом привезла ему две пары!»   - «Давай, Светонька! Они так в коробках и лежат. Он ни разу их не обул. Старые донашивал!»               

В 10 утра мы принесли одежду. Мне так хотелось самой тебя одеть! Ещё раз прикоснуться к тебе. Пошептаться, и руками, глазами, слезами выразить то, что не успела при жизни сказать тебе. Пообещать, что скоро приду, чтобы ты не очень печалился там – без меня, и попросить тебя чаще мне сниться! Я ведь знаю, что кроме медиков, к тебе не прикасалась ни одна женская рука. Поэтому мне хотелось ещё раз тебя погладить, частичку тепла своего отдать тебе, а всю оставшуюся любовь и нежность ты унесёшь с собой через несколько часов! И желание это было нестерпимым! Но Светланка говорила: - «Мама, не надо!»  Да и медсестра морга не разрешила!               

А дождь всё лил! Без четверти два родные стояли у морга.  Подъехали и мы. Спецмашина с рабочими уже прибыла. Самых близких пригласили внутрь.
Ты лежал в рубашке цвета морской волны, в костюме-тройке такой красивый! Словно и не было той последней, страшной ночи! Морщины скорби исчезли, и скулы не выделялись! Лицо было гладким, спокойным! Я положила руку тебе на лоб, и держала её там. Когда же рабочие вынесли гроб на улицу, дождь прекратился. Настюшка наша рыдала так, как могут рыдать только маленькие дети в самом безутешном, искреннем горе! Такое же горе испытал и Митя. Только плакал он молча, одной рукой обнимая меня, другой – держась за Аню. Настюшка горевала навзрыд, утешения искала у Андрея. Он поглаживал её по голове, успокаивал! Светланка, сама вся в слезах, не оставляла меня! Я, мой дорогой, намеревалась до кладбища ехать с тобой в спецмашине, но в тот момент, уже ничего не соображая, села туда, куда посадили! И к месту своего пристанища ты ехал без меня! На кладбище, у гроба внучка также рыдала на груди у Светланки! Все остальные плакали молча. Нас было всего 12 человек. Как ты и хотел – ни речей не было, ни высказываний! Лишь одно на всех – молчаливое горе! Я помню, прощаясь, прильнула к тебе губами.  А что потом – смутно! Настюшку и меня посадили в машину. Светланка и Андрей вернулись к могиле. Дочка наша поправляла венки, цветы. Вазу с гладиолусами установила. Андрей что-то доделывал. А Настюшка, словно взрослая, печально произнесла: - «Для меня это уже вторая смерть! Когда мне было 7 лет – папа умер! А теперь вот и дедушка!»  И снова заплакала. Она сидела на заднем сиденье, я – на переднем! Маленькая твоя внучка, с которой и общались-то мы всего ничего; и я, осиротевшая старуха – мы тихо плакали обе! Она – уже обессилевшая от слёз; а я, ещё до конца не осознавшая, что случилось? А все рыдания, вопли и стоны – у меня ещё впереди!

Поминальный обед у Светланки был заказан в кафе возле нашего дома. На четырёх машинах мы приехали туда.  И за столом говорили только о тебе. Никаких посторонних тем не было. У Ольгиной дочки муж такой славный! Они с Настей, как и Митя с Аней – молодожёны! И нас с тобой приглашали на свою свадьбу, когда ты в Петербурге лежал. А Светланка наша за столом восклицала: - «Костя, ты так похож на моего папу в молодости!»  Встретилась Светланка и с мужем Ларисы Сашей, которого не видела много лет. Костя и Саша спиртное не пили – оба за рулём. Тем более, что Костя с Настей должны были ехать домой в Петрозаводск. А вот Митя наш, поставив машину, выпил немножко. Светланка всем заправляла! Своим лекторским, хорошо поставленным голосом, дочка наша, встав и подняв рюмку, произнесла: - «Я всегда гордилась своим отцом! Пусть земля ему будет пухом! Помянем папу!»   Потом что-то говорила Ольга, Саша, Настюшка и опять Светланка: - «Мама, в последнем нашем разговоре папа сказал, что я теперь старшая! – «Передай это матери! И не оставляй её!»               

- «Да я и не возражаю!» - рюмки три, а может, и больше, я  выпила. С лихвой мне этого хватило! Последние четверть века к спиртному я равнодушна. Поэтому трезвой  не была! Лишь когда Митя встал, напряглась! Он ведь у нас не говорун, и такой же, как ты, не публичный! Но сколько тепла, любви, благодарности к тебе было в его словах – не передать! Невысказанным осталось и горе – оно заливало ему глаза, витало у губ, сжимало челюсти, но выдержка позволила нашему внуку остаться самим собой! Он сел, Аня прижалась к нему. Так они и сидели – счастливые в своей молодости; и несчастные одновременно!

Светланка тоже чуть-чуть расслабилась,  позволив себе лишнюю рюмку. Но она умеет владеть собой! У неё, мой дорогой, уже сформировалось  в голове посвящение, какое она прочла:

Провожаем отца! Он уходит!
Пришло время его отпустить!               
И хотя от тоски сердце сводит!
Важно верно его проводить!

От рожденья в войну до ухода 
Много трудных и радостных дней!               
Пусть ворота небесного свода
Принимают тебя поскорей!

Это ведь не конец, а начало
Новой жизни прекрасной души!               
И я знаю – по первому зову
Та душа сразу к нам поспешит!
 
И мы спросим тебя: -
Всё ли верно мы решаем для нашей судьбы?               
И мы справимся, папа, наверно!
В общем, справиться точно должны!
 
Мы запомним тебя сильным, добрым,
умным, честным, смешным, юморным!
И ещё бесконечно свободным
От любой мишуры-ерунды!
 
Не волнуйся за нас, будь спокоен!
Никуда не уходишь, ты - есть!!!               
В детях, внуках твой ум и достоинство!
Сила духа, надёжность и честь!      

Мне казалось, что я окаменела. Но, слушая нашу  дочку, не проронив ни звука,  обливалась слезами! Да и все остальные сидели с опущенными головами; кто-то плакал втихую, другие – не стыдясь, не пряча опухших глаз! И долго потом молчали. Пока Светланка не предложила: - Помянем.               

Вернувшись с поминок, Митя в квартире остаться не захотел: - «Бабушка, мы с Аней поедем на дачу! Я не могу здесь!» Ему нужно было побыть одному. В лучшем случае – с Аней!  Но ведь дача без тебя – не дача! Я уже собралась поехать с ними, убеждала: - «Митя, там же не топлено! Света нет, ставни закрыты. Всё бельё волглое!» Однако, он снял с меня куртку: - «Бабушка, я натоплю печку. Вскипятим чай. Ты не волнуйся, всё будет в порядке!» Подключился и Андрей: - «Галина Петровна, я увезу их на такси. Сам всё проверю и на такси вернусь!» Я вызвала такси, они уехали. Светланка отдыхала. Вскоре прилегла и Настюшка. Я ждала Андрея. Приехал он в сумерках, успокоил меня, что печка топится.               

Во время обеда он практически не пил и на трезвую голову поведал мне о разговоре с тобой: - «Галина Петровна, когда мы со Светой сидели в больнице с Вячеславом Ивановичем  в кафе – он обедал, мы с ним очень хорошо поговорили! И он принял меня – поверьте! Я Свету никогда не обижу, а Настя – моя младшая дочь! Старшая у меня уже взрослая, а теперь и маленькая есть. Я Свету очень люблю. И я никогда не видел, чтобы женщина так работала, как работает она! У нас с ней всё будет хорошо. Обещаю!»

Мне, мой дорогой, хотелось ему верить! Тем более, что и дочка наша днём раньше подтвердила его слова: -  «Мама, мы с папой часа два в кафе сидели, когда результат ждали! Они с Андреем общий язык нашли. Иначе папа не сказал бы тебе, что документы на лодку в жёлтой папке, которую просил передать Андрею. Я ж не думала, что последний раз его вижу! И лишь теперь понимаю, как плохо ему было, если в конце беседы  задумчиво, грустно и мечтательно он произнёс: - А мне бы ещё молоточком постучать!»          

Вот и я, Славушка, слушая тем вечером Андрея, старалась не плакать. Была благодарна ему, что все эти чёрные дни он – мужчина подставлял своё сильное плечо мне, Светланке, Настюшке, и в какой-то мере даже внуку! Сопереживал вместе с нами, в любую минуту готов был ехать, куда надо. И, не скрою, часть хлопот взял на себя. Долго мы с ним сидели на кухне, часа три – не меньше! Я уже полностью отрезвела,  сидела квёлая, но всё слушала и слушала дочкиного … спутника! Что меня подкупило – он не поносил свою бывшую жену. В том, что они расстались – обвинял только себя! Хотя и сказал, что никогда её не любил. Просто – дружили со школьной скамьи! И, только познакомившись со Светланкой, он узнал настоящую любовь!               

В общем, мой дорогой, Андрей так красноречиво рассказывал о своих чувствах к нашей дочке, что в его искренности и я сомневаться перестала! Однако, сама я больше молчала! Ты же многому меня научил!

Когда, услышав звонок, я распахивала дверь и сразу же приглашала войти женщину размером в три обхвата, которая развесисто причитала: - «Купите, пожалуйста, мёд! Мы – из Воронежа! Целую машину сельхозпродуктов привезли! Завтра днём будем торговать в Вашем дворе! Лук по 7 рублей, масло подсолнечное – по 25; семечки, орехи – всё дёшево! А сегодня у нас только мёд. Вот трёхлитровая банка – 600 рублей! Берите!»  Я, оторопев, спрашивала: - «Гречишный?»  - «Гречишный, гречишный! Не сомневайтесь! Пробуйте!»   Пригласив даму к столу, слизнув с кончика чайной ложки мёд, я смаковала его во рту, думая: - «Вроде, гречишный?»   И хотя мы с тобой уже много лет покупаем мёд у нашей общей знакомой, родные которой держат пасеку в Краснодарском крае, но у дамы-то 3 литра – 600 рублей! И банка полна доверху! Ты мне говоришь: - «Зачем тебе мёд? У нас же ещё с прошлого года осталось! А в сентябре Людмила Ивановна опять привезёт. У  неё  каштановый мёд!» Я думаю: - «И правда! Зачем?»               

И тут наша гостья, сообразив, что приветливая хозяйка в нерешительности, хватается за голову и причитать начинает  уже с завыванием: - «Ой, такую дорогу проехали! Давление, голова раскалывается! Работаем в совхозе, денег не дают! Зарплату получаем тем, что выращиваем! Вот и торгуем сами этой продукцией. Купите мёд – за 500 рублей отдам! Ой, голова…!» И тяжело плюхнулась на лавку в коридоре, закрыв глаза! А когда открыла, я, уже с таблеткой от давления и стаканом воды, стояла возле неё. Отсчитала ей и 500 рублей за мёд. Гостья наша, взяв с меня слово, что оповещу соседей о продаже дешёвых продуктов из Воронежа, уже, похоже, с нормальным давлением, удалилась! Соседей я оповестила, попросив, чтобы и они предложили знакомым натуральную продукцию, которую привезут в 3 часа дня. А сама всё и выглядывала во двор – не пришла ли машина? Звонили и соседи: - «Галя, а машины во дворе что-то не видно! Или мы уже опоздали?

Ох, и смеялся же ты! И моя доверчивость резко пошла на убыль! Не скажу, что шибко поумнела, просто в похожих случаях я всегда представляла твоё лицо и помнила одну фразу, которую герой Евгения Лебедева в фильме «Свадьба в Малиновке» говорил своей жене и  - Трындычихе. То же самое сказал мне и ты: - «Гапуся, не спеши!»  А мёд тот «гречишный» прямо с банкой я вынесла к мусоросборнику. Мёда там оказалось не больше одной столовой ложки, у горлышка!  Остальной «мёд» закаменел, словно глыба льда замёрзла в банке, которую от глыбы освободить я не сумела. Поэтому, когда Андрей убеждал меня в добрых своих намерениях, всё равно, видимо, по привычке, я слышала твой голос: - «Гапуся, не спеши!»

Утром, часов в 7 позвонил Митя и попросил Андрея приехать за ними. Тот сразу выехал. Ребята так продрогли, что и дома не могли согреться. Ночь в тёмной, отсыревшей избушке, при полном запустении на участке, где уже никогда не постучит молоточком дедушка; и не раздастся нетерпеливый голос бабушки, приглашающей всех к чаю, - всё это, полагаю, навсегда отбило охотку у нашего внука побывать на так называемой «даче!»  Мы же, как и в прошлом веке, называли участок огородом, без которого летом не могли представить свою жизнь. Где уже выросли и плодоносили деревья. Лишь высокий пушистый кедр, сбрасывая на землю пожелтевшие иголки, обещал, что уже совсем скоро он обрадует нас шишками с орехами! Не случилось!  А на всё остальное огород был щедрым; участок, благодаря тебе, ухоженным! Когда же не стало хозяина – всё заросло! Яблони и сливы – отдыхали!  И домишко встретил внука без прежнего радушия, дав понять, что отживает и он. Как-никак 30 лет с гаком! А без фундамента век его недолог!

И на кладбище Митя с Аней дрожали, словно листочки на ветру. После обеда  они уехали. Обоих ждала работа. Однако, Митя свалился с температурой. Да и Анечка приболела. Светланка же ещё задержалась. Она  договаривалась с рабочими, чтобы к 9-му дню местечко в ограде было ухоженным. Андрей с бригадиром обменялись телефонами. Выполнив всё, что хотела, уехала и наша дочка! Ей нужно было Настюшку в лагерь отправить. Путёвку она купила ещё в июне. Мне же сказала: - «Мама, через 3 дня мы приедем!» 

Понимая, что на этой земле нам уже никогда не встретиться, духовную близость, или душевную, не знаю – как правильно выразиться, я держала с тобой постоянно! Будь я дома или, надев траур, выходила на улицу, ты всегда был рядом! Мне предстояло закупить кое-какие продукты. Со Светой мы обговорили, что на девятый день обед проведём в домашней обстановке. Для этого мне следовало наварить большую кастрюлю мясной солянки, в трёхдневный срок подготовить свежепросольные огурцы, ну, и ещё кое-что! На улицу меня не тянуло! Каждое утро, в 4 часа – время твоего ухода – я открывала глаза и обращала взор к тебе – на портрете! Рассказывала, что ребята уехали, что жить без тебя не могу, и не хочу! Что Светланка звонит каждый день, и не по одному разу! Утешает меня. Ещё делилась с тобой: - «Славушка, я Лидию Васильевну встретила!» Она мне сказала: - «Ты только не раскисай! Займись чем-нибудь!»  И, поделившись с тобой всем, о чём думала, смежив глаза, забывалась коротком сном!               

Дважды ходила на рынок. Чтобы приготовить огурцы «в сухом засоле», нужны огурчики небольшие, и в этот же день снятые с грядки! Как я прежде солила свои! Огурцов приносили мало – год неурожайный!  Я же приходила к «шапочному разбору» и, сетуя, что опять опоздала, оставшуюся кучку получила бесплатно! На рынке знали о постигшем нашу семью несчастье! Мы со Светланкой покупали там лилии, гладиолусы! И Тамара Фёдоровна, с кем я когда-то сидела рядом и торговала рассадой, денег за огурцы с меня не взяла. А ещё одна, уже распродав овощи, в 6 часов вечера прямо домой привезла мне 2 кг чудесных огурчиков! Поэтому к девятому дню огурцы «в сухом засоле» оказались бесподобно вкусными; с горячей картошкой на тарелке смотрелись аппетитно, и понравились всем, кто сидел за столом!

Дорогой мой, я не афишировала горе, однако траурная одежда, скорбь, застывшая на лице, и глаза, смотревшие на мир через пелену слёз, выдавали меня! Многие же в квартале знали, что ты болел. Дорога в больницу идёт мимо нашего дома. И в стеклянном городе практически невозможно ничего скрыть. А, встречаясь со мной, люди старались хоть капельку, хоть толику сердечности уделить мне! Понимая, что прежней я уже никогда не буду, многие из тех, кто уже пережил подобное, плакали вместе со мной. Как, например, Люба – соседка по огороду. Она похоронила Толю в конце мая.  Или Римма из шестого подъезда. Та не знала, что тебя уже нет! Ей позвонила Женя Трюмова, спросив: - «Римма, ты не знаешь, как у Гали муж себя чувствует? Говорят, очень болеет?»  - «Не знаю! – ответила Римма. – Я с балкона вижу, что Галя всё в больницу ходит!»      В нашем доме меня все знают. Я ж 10 лет была председателем Совета дома! Ты хоть и ворчал на меня, будто бы я сама себя назначила, но прекрасно знал, что не могла я отказаться, когда жители – мои ровесники выбрали меня. Из молодых же никто не хотел браться! А мне пришлось. Потому что была уверена – все технические проблемы по дому ты обоснуешь грамотно; разъяснишь мне – куда и к кому следует обратиться? Пусть не всегда удавалось решить вопрос положительно, но дорожку в Управляющую компанию за 10 лет я протоптала. Случалось, что и власть беспокоила!               

В общем, Славушка, встречаясь с людьми, я видела участие, доброту и желание разделить со мной горькую ношу, приободрить меня. Мне нужно было сходить в ЗАГС и получить свидетельство. Пугала же меня очередь – я боялась скопления людей; опасаясь, что при народе не выдержу, завою! И решила сначала позвонить, рассчитывая, что трубку поднимет Наташа. Она живёт в соседнем подъезде. Это она приносила подарок от администрации и  поздравление с Золотой свадьбой, когда в марте мы отказались прийти на торжество. Наташа взрослела у нас на глазах и, будучи ещё школьницей, выйдя из подъезда, всегда смотрела на окна пятого этажа. Помахав рукой тому, кто провожал её взглядом, она бежала в школу. Наташа выросла, вышла замуж. Её старший сын заканчивает школу. И каждое утро, выйдя на улицу, он помашет рукой своей бабушке - Наташиной маме, которая на пятом этаже стоит у окна.

Сама Наташа выходит из подъезда за ручку с маленьким сыном. И они, отправляясь в детсад, уже вдвоём обязательно поднимут вверх головы, чтобы попрощаться до вечера с той, которая вырастила двоих детей, выучила; теперь же хорошим манерам учит внуков.   В прошлом Валентина работала воспитательницей в детском саду. И Наташа видела, как её мать долгие годы ухаживала за мужем, любила и боролась за Наташиного отца, оставаясь при этом берегиней домашнего очага, уюта. Когда же схоронила его, всю любовь отдала дочке и внукам. В прошлом году Валентина и сама заболела. С трудом преодолела  крепкие объятья немощи, оставив той несколько килограммов веса, и много чего впридачу! Болезнь мамы и Наташу подкосила. Но рядом находились муж, сыновья. И я убеждена, сыновья Наташи, став отцами, уже своим детям передадут всё то, что почерпнули в детстве. Такое в этой семье воспитание! Между прочим, это ты, Славушка, давным-давно обратил внимание на маленькую Наташу. И мне рассказал.   Я заинтересовалась. И не напрасно! Сама из окна не раз наблюдала приятную сценку у соседнего подъезда! А во время твоей болезни, перед операцией на сердце Наташа  и в меня вселяла надежду: - «Галина Петровна, в областной больнице замечательные доктора!»               

И это правда! Только начальную стадию смертельной болезни упустили наши врачи! Когда ты принёс диспансеризационную карту, датированную 2016 годом, ни ты, ни я даже предположить не могли столь страшные последствия. Если верить этой карте – тебя можно было в космос запускать!  Так что вся наша  диспансеризация – это такая лажа! А пенсионеры – материал отработанный! И чем многочисленнее у кабинетов в поликлинике очередь, тем больше денежек в карманах! А зарплата персонала зависит от количества посещений, да ещё от множества никому не нужных бумаг!   

Позвонив в ЗАГС, Наташу я не застала. В отпуск ушла. Трубку подняла её  начальница. Я объяснила, что мне нужно получить свидетельство, но сидеть в очереди не могу!  - «А вы приходите завтра, часам к 12-ти!»                ЗАГС находится в Администрации и, начиная ходить по инстанциям, я уже точно знала, чем смогу отвлечь себя! Мне надо сесть за повесть «С ТОБОЙ И  БЕЗ  ТЕБЯ…» Только это позволит не расстаться, нет, а хотя бы приглушить боль разлуки с тобой! Заставит ещё раз вернуться в прошлое, переворошить в памяти то светлое, а порой – и с  пятнышками, пятидесятилетнее наше совместное житьё! 

К назначенному времени я пришла в ЗАГС. Была пятница, день, похоже, не приёмный. В коридоре – никого! Чуть ли не час сидела я в  кабинете. И пока молодая девочка в соседней комнате готовила документы, я изливала душу Наталье Ивановне. Она ни разу не перебила меня! Полагаю, была у неё своя работа, но такое внимание, тепло и благожелательность, какими встретила меня начальница ЗАГСа, в среде чиновников редко увидишь! Я, безусловно, поведала, что напишу повесть, где обращусь к женщинам с просьбой беречь свою половинку. – «И Вас, Наталья Ивановна, прошу – берегите, пожалуйста, мужа!» Наблюдая за старухой, которая уже захлюпала носом, видя её открытость, и Наталья Ивановна поделилась со мной: - «Галина Петровна, мы давно с мужем живём! Но я так на работе устаю, а дома – трое мужчин! Мне бы отдохнуть вечером, да куда там? И, только приехав к маме, я могу ничего не делать! Она меня и пожалеет, и приголубит, и готовить не заставит!»  Я спросила: - «Откуда Вы?» Оказалось, что мама у неё живёт в Вологодской области. И ты, мой дорогой, тоже на Вологодчине родился! Да и прежняя начальница ЗАГСа, которая уже на пенсии, как-то рассказывала мне: - «Я сама с Вологодской области, и смену себе искала из тех же мест! И рада, что не ошиблась в выборе!»               

Так что и я, Славушка, познакомившись с твоей землячкой, из ЗАГСа ушла без слёз и с напутствием: - «С этим свидетельством пойдёте в Пенсионный фонд, и уже там оформите все документы!»  Очень хорошо отнеслись ко мне и в  библиотеке, когда нужно было снять несколько ксерокопий. Денег не взяли, а мне сказали: - «Вы приходите к нам! Приходите! Не замыкайтесь в себе!»    

Возвращаясь же в пустую квартиру, прямо у входа расстёгивала молнию на твоей синей куртке, и поспешно, чуть ли не отрывая пуговицы на рубашке, я погружалась лицом в мягкую ткань и вдыхала, вдыхала твой запах! В этой одежде ты ездил на консультацию. В ней же я привела тебя с капельницы! Так она и висит на плечиках у входа. Ты ведь никогда не пользовался косметикой. Даже в советское время, посещая парикмахерскую, на вопрос мастера: - Вас освежить? – отвечал отказом. И своё неприятие одеколона «Шипр» объяснял так: - «Галюша, от мужика должно пахнуть мужчиной! Чистым телом, свежей рубашкой, но никак не духами! Какой же он мужик, если пахнет от него, как от женщины?» То же самое ты говорил и Мите. Однако, последние год-два, обнимая при встрече внука, я чувствовала едва уловимый, чаще – холодный аромат туалетной воды. У Мити своя жизнь, другие наставники; он может себе позволить дорогой парфюм, и прочие излишества, чего не было у нас. Может, поэтому ты всю жизнь оставался мужиком, а не Нарциссом!

 Я же, сунувшись лицом в одежду, окропив слезами твою рубашку изнутри, на все пуговицы застёгивала её; до самого верха тянула «молнию» на куртке, чтобы «на дольше» сохранить твой запах, не дать улетучиться! Безусловно, когда-то он исчезнет, и я простирну твои вещи, а пока – это часть тебя! Бестелесный, всего лишь запах, но до боли знакомый – твой!  Ну, а в спальне, глядя на твой портрет, я каждый вечер шептала: - «Славушка, милый, приснись мне! Пожалуйста, приснись!» 

А в ночь на субботу, когда уснула я у самой стенки, уткнувшись в ковёр, почувствовала, что прилёг ты за спиной, и левой рукой обнял меня! Проснулась ли я, или уже не спала, только дыхание задержала! Видимо, боялась тебя вспугнуть! Всего лишь миг между прошлым и настоящим, в не ясном сознании я чувствовала себя счастливой! Один лишь миг я ощущала прикосновение твоих пальцев к своему плечу. И мне казалось, что  стоит только повернуться – всё будет, как прежде! Лица твоего не видела, не разговаривала. Ты поднялся и бесшумно, неслышно из комнаты вышел! Я окончательно проснулась, а в голове: - «Ты же был здесь!  Но почему половица не скрипнула, когда выходил? Или не был?»  Взглянула на часы – десять минут пятого! И повернуться к тебе я не успела! 8-я ночь это была.

Девятый день пришёлся на воскресенье. Светланка с Андреем в субботу  проехали на кладбище, чтобы принять работу у бригадира. И, вернувшись, рассказали мне, что все в порядке! В воскресенье и я убедилась – оградка стояла прочно: скамеечка с ящичком, покрытая лаком, тоже нашла своё место. Мелкая щебёнка выровняла все бугорки и кочки! В общем, благодаря нашей дочке, и рабочие постарались! Обед мы провели дома. Раздвинули у твоего дивана стол и все поместились! На следующий день ребята ближе к вечеру собирались в Петербург. С утра же опять поехали к тебе. Ночь была холодной. И фотография, защищённая целлофаном, отпотела, словно бы плакало твоё лицо! Я осушила слёзы платочком. И взгляд твой, уже не плаксивый, снова стал ясным, приветливым! А губы, чуть-чуть улыбаясь, как будто шептали: - «Это не я плачу, а погода! И ты, моя родная, держись!»    От тебя мы сразу проехали на огород. Это ж недалеко – километра два, не больше! Андрей возле дома траву выкосил. Светланка и Оля собрали ягоды. А я лук сняла, и попыталась дополоть картошку. Мы с Олей в июле несколько борозд оставили, а в середине августа на этих бороздках травища стояла выше картофельной ботвы! Заплетаясь ногами и путаясь в разросшейся, появившейся невесть откуда, дикой поросли, мне не хотелось верить, что это наш огород!

Светланка понимала моё состояние и, чтобы совсем уж я не одряхлела, старалась успокоить: - «Мама, ты не расстраивайся! Приедем на сороковой день, Андрей картошку выкопает. Огород к весне подготовит! Теплицу отремонтирует!»     - «Да, да, Галина Петровна! Я всё сделаю. Вы не волнуйтесь! Я ведь не белоручка, а родом – из села! Я всё умею!»               

Вот так, мой дорогой, наша дочка и Андрей  утешали меня. И во мне зародилось: - «А чем чёрт не шутит? Может, и вправду, он работящий? Не даст захиреть участку, а заодно – и мне? И Светланке с Настюшкой, что ни говори, опора в жизни!»  Да и ты с предостережением: - «Гапуся, не спеши!» вроде приутих. Перед отъездом Андрей забрал неисправный принтер, обещал его отремонтировать, а если не удастся – поставить новый картридж! Дочка же обнадёжила: - «Мама, Дима приедет через две недели и привезёт тебе свой компьютер!»   - «Ой, Светонька, не осилю я!»   - «Осилишь, осилишь! Дима поможет!»   Вот так, Славушка, и девятый день миновал!

И теперь, до зимы я стану ездить к тебе только по воскресеньям! Ибо только в воскресенье городской автобус делает два рейса на кладбище. При тебе я этого не знала. К Вере Григорьевне мы ездили на машине. А после твоего ухода и «Таврия» стоит в гараже осиротевшей. Поэтому каждую субботу вечером я звонила знакомой цветочнице, выращивающей удивительные гладиолусы. Когда-то она покупала у меня малину, а теперь пришёл мой черёд покупать у неё цветы. В день похорон два букета она принесла на рынок,  за цветами на девятый день мы ездили к ней. По субботам же я заказывала букет из 4-х, 6-ти гладиолусов. В воскресенье к 9-ти утра спешила к её дому. Она выносила букет, и на автобусе  в 9.20 ехала я к тебе. В прохладе  гладиолусы долго стоят, и до сорокового дня каждый выходной я приносила свежий букет, бутыль воды и… плакала, и плакала! 

В будни же, когда пешком, чаще – на автобусе здание Пенсионного фонда пришлось посещать. В приснопамятные годы, являясь ст. инспектором  отдела кадров, сдавая в горсобес документы для оформления пенсии работникам, достигшим пенсионного возраста, я видела, что в заведении том работали всего 3 женщины. Без компьютеров, без охраны на входе, и занимали всего один кабинет в Горисполкоме!

 Они выполняли обязанности и социальных работников, и Пенсионного фонда. Да тогда им никто и не интересовался! Но пенсии начислялись исправно. А Закон о пенсиях был настолько простым, что каждый свою пенсию мог безошибочно подсчитать! Другое дело – постперестроечное время!  Закон  же о пенсиях так запутали, что врагу не пожелаешь с путаницей этой столкнуться! И ведь не только обычные граждане, но и работающие в этой системе не всегда могут разобраться с подзаконными актами, всевозможными инструкциями федеральными, региональными, и проч., и проч.! Кто-то, может, и схватывает всё на лету! А если нет? Засилье же бумаг бьёт все рекорды!

 А штат? Это ж уму непостижимо – сколько чиновников, клерков дублируют друг друга! И  самое главное – все при работе! Хоть и очень редко, в присутственных местах я бываю. И наблюдая за молодыми, дипломированными специалистами, замечаю, что большинство из них старается! Но встречаются и нерадивые, кому не только путаница в законах надоела, но и сами просители симпатии не вызывают! Сидит за компьютером с личиком Эсмеральды девица, и работа эта ей так опостылела, хоть волком вой! Ей бы на подиум, в столицу. Все данные для этого есть – и рост, и фигура; пусть не 90х60х90, а немножко с плюсом, но тоже ведь хороша! Но самое обидное, что повышение ей не светит! Два года на должности сидит, а всё ещё многое не понимает! Как пришла рядовым исполнителем, такой и осталась. И работу свою ненавидит; равно, как и бестолковых граждан, которым не по одному разу приходится объяснять – почему такая маленькая пенсия? И как на неё можно прожить?

Вот и я, побывав в Пенсионном фонде, первый раз просидела в коридоре около часа, и столько же – в кабинете. К слову, меня обрадовали, что к своей минимальной пенсии я получу надбавку из твоей пенсии, мой дорогой! Но для этого я должна принести недостающие документы – твои. И назначили время – через неделю к 10-ти часам утра! Я подготовила всё, что нужно и, полагая, что теперь-то уж долго ждать не придётся, в Пенсионном фонде появилась вовремя! Из кабинета, где была раньше, отфутболили в другой. Там – не приняли! Сказали – возьмите талон, ждите в коридоре! Вас вызовут! В коридоре народу – тьма! Старушки, молодые мамы с детьми.
 Все стулья, скамейки заняты! Стоят и возле стен. Рядом – будка для охраны. В ней – плотного телосложения женщина в форме!  - «А где талончик можно взять?» - спрашиваю. – «Вам куда? – кто-то из очереди стоит у …   и вопросительно смотрит на меня. Я: - «Да мне только документы недостающие сдать. Я уже была здесь!»   - А-а, так это в общую очередь! – и ткнув пальцем в кнопку, женщина протягивает мне бумажку. Смотрю – талон № 46. А в коридоре только что прозвучало: - талон № 3. 

Не зная, куда присесть, пытаюсь сообразить: - Это когда же я попаду в кабинет? Кто-то уступает мне стул. Сажусь. Очередь безмолвствует! Лишь двое ребятишек на руках у мам егозят и, ещё не зная, что такое очередь, пытаются сползти с колен. Наконец, одному удаётся. Он, прихрамывая, направляется к девочке и та, видимо, от радости тихонько повизгивает и смеётся! Я поглядываю на малышей. И мне так хочется, чтобы не знали они очередей! И чтобы детство у них было безоблачным. Да только, похоже, не всё ладно у мальчика с ножкой. Иначе не сидела бы его мама с лицом угрюмым, измождённым! Да и очередь в коридоре – это просящая публика! Нет в ней людей состоятельных! Да и я – разве не за подаянием пришла? Конечно же – за подаянием! Пусть – тобой, Славушка, заработанным! И всё же – подаянием! Просто, в свою минималку мне не уложиться! А с прибавкой, может, и обойдусь без дочкиных денег? Хотя, вряд ли? Не велика прибавка. Но для меня и это -  деньги! Очередь же совсем тихо движется – талон № 5, прозвучало!   Поэтому и говорю себе:
 - «Нет, Галя! Впереди ещё сорок человек! В час дня сотрудники уйдут на обед. Очередь же так и останется сидеть в коридоре. Думай, Галя, думай!»   

А и правда, чего это я должна целый день высидеть в очереди? Мне назначили время, я не опоздала. Не хватает ещё, чтобы болячка моя характер показала! Кому я буду объяснять, что долгое отсутствие вне дома может сыграть со мной злую шутку! В очереди у всех  хмурые, а у кого-то и нездоровые лица! Значит, должна я найти какой-то выход! Женщина, уступившая мне стул, хоть по возрасту и моложе, но, чувствую, стоять устала! Поднимаюсь и говорю: - Садитесь, пожалуйста! Я немножко пройдусь! Из кабинета начальника выходит сотрудница. Я – к ней! И объясняю: - Мне назначили время на 10 часов. Уже – половина двенадцатого. А талон у меня № 46. Мне только недостающие  документы сдать!  - «Пойдёмте со мной!» - говорит молодая женщина, и приводит меня в кабинет зам. начальника, где и вижу я маму девочки Даши, которая приходила к нам за малиной. В то время, когда жила за стенкой у нас, она работала инспектором, а пост зам. начальника получила, когда уже переехала ближе к работе. Так что мне, Славушка, опять повезло! Взяли все документы, пенсию пересчитали уже с твоей надбавкой! И расстались со мной, словно я не просящая, а вполне почтенная особа! И ты знаешь, мой дорогой, мелочь – а приятно!  Если бы везде нас встречали не по одёжке, и не как, за подаянием  обратившихся, а по-людски! Глядишь, на порядок меньше  стало бы в очередях инфарктов, инсультов!         

А ещё, дорогой, довелось мне в нашем квартале услышать не совсем приятные вещи. Как-то у соседнего дома встретила Милу. Учились вместе и жили когда-то рядом. Ты тоже её знал – две сестры их было. Увидела она меня и воскликнула: - «Ну, что, Галина, привыкаешь без мужа?» – и засмеялась звонко, переливчато! Ничего я не ответила, лишь взглянула с укором и двинулась вперёд. Остановилась с Риммой – та на дороге меня поджидала. Мила, видимо, уразумев, что допустила бестактность, догоняет меня: - «Галя, ты обиделась, что ли?» Но я уже с Риммой беседовала, и на зов Милы не откликнулась. Ещё  встреча запомнилась – уже в «Пятёрочке»! Помнишь, Славушка, Валя Рамова в горкоме партии работала, а в девяностые – клерком в суде. Просто не виделись давно.  Встретились же, как добрые знакомые. Во всяком случае, мне так казалось. Ну, я и поделилась с ней: - «Валя, я ведь Славу похоронила!»  В ответ же прозвучало: - «Да-а? А я думала, что вы уже давно умерли!» И, как ни в чём не бывало, Валя побежала к выходу. Я же  стояла,  словно обухом пришибленная. Винить Валю не винила, а нашла изъян в себе: - «Ну, Галя, ты и пустомеля! Чего ты со своей бедой к Вале полезла? У вас и знакомство-то шапочное!» Вот так, мой дорогой, я ещё раз оплошала. И уже дома, разговаривая с портретом, я услышала от тебя  безупречную фразу классика, какая заставила и тебя не открывать, кому ни попадя, душу; с возрастом стать молчаливым и  сдержанным. И это ты мне когда-то сказал: - «Ты знаешь, Галя, чем больше я узнаю людей, тем сильнее люблю собак!»  Видно, и я должна спрятаться в своей оболочке. Но – как?    

Славушка, милый, ты уж прости меня, однако написала я в районную газету заметку, где просила нашу власть сделать дополнительную остановку автобуса у поворота на новое кладбище. Статью опубликовали, но вышла она с комментарием директора автотранспортного предприятия; которая «остановку по требованию» оценила в 150 тысяч рублей! Да к тому же – в необозримом будущем! Я ведь помню, что прежний главный редактор газеты всегда откликался на чаяния граждан, за что его и «ушли»! И в его бытность статейки мои частенько в газете появлялись. Другое дело – нынешняя газета. И ты запретил мне писать туда! Я ведь, дорогой мой, не знала, что горожане, схоронив своих близких на новом кладбище, уже не раз обращались к власти с аналогичной просьбой! Пока сама не столкнулась с этой проблемой. А проблема-то выеденного яйца не стоит! Ну, это я так считала! Посещая же по воскресеньям дорогую могилу, я с конечной остановки, где половина автобуса сворачивала на старое кладбище, а другая спешила на новое, к его воротам приходила последней! Эти 400-500 метров преодолевала с трудом. И уже у тебя в оградке обливалась слезами.  Как-то раз, попросив водителя автобуса остановиться у поворота на новое кладбище, услышала ответ: - «Нет, не могу! Я не хочу потерять права и платить штраф!» Выйдя из автобуса, я брела по обочине дороги, ничего не видя. И, чуть ли не с рыданиями, уткнулась в ворота! Две женщины пытались успокоить меня. Они-то и рассказали, что уже отчаялись достучаться до тех, кто облечён властью! Поэтому со смирением и мне объяснили: - «Не слышит нас никто! Это во времена Советского Союза было всё просто!»

Вскоре приехали Митя с Аней, привезли компьютер. Я до сих пор удивляюсь, как у Мити хватило терпения объяснять недалёкой своей бабушке премудрости современной техники. Включение и выключение, хоть и с трудом, я освоила. Пару раз, при внуке, вышла и в Интернет, но как только он уехал, я всё позабыла. И, выпучив глазки, в который уж раз читала самой же написанную шпаргалку, а ткнув пальцем, попадала не туда! Тебя же, мой дорогой, рядом не было. Поэтому, методом проб и ошибок, мелкие операции – азы я освоила! На большее – не способна! А, побывав в собесе, узнала, что, при желании, меня могут направить на компьютерные курсы. Желание было, возможности не совпали! Начало занятий с 5-го декабря в 17 часов! Зимой я и днём-то редко выхожу! А вечером…? Я, Слава, отказалась!

Дорогой мой, в конце августа, в лагере заболела Настюшка. Светланка и Андрей ездили к ней на праздник. Она же принимает участие во всех мероприятиях; пела, танцевала, садилась на шпагат! Ей ведь нравится, когда на неё смотрят. Тем более, что в зале сидит мама! Ей разных вкусностей привезли. И через  день живот у неё заболел. В лагере же не могли понять – что с ней? Светланка позвонила мне и сказала, что у неё все признаки аппендицита. И оказалась права! Хоть и с задержкой, но в детскую больницу Настюшку привезли. И хорошо, что вовремя! Сделали нашей внучке операцию! Светланка целые дни проводила с дочкой в больнице, и уже вечером звонила мне. Беда ведь не приходит одна! Сначала – твоё сердце, и скоропостижный уход от другой болезни, следом – Настюшкин аппендицит! А за 300 километров и я – немощная, одинокая старуха, о ком у дочери, безусловно, душа болела! В общем, Светланке нашей этим летом досталось! Начало учебного года Настюшка не в школе встретила, а в больнице!

Горожане уже копали картошку. А наш беспризорный огород ждал своего часа. Полагаясь на Андрея, с уборкой картошки я не торопилась и Олю  не грузила! Только зря, Славушка, я поверила Андрею!   Оказалось, что он – враль!!!  Перевесила «вредная привычка»,  и слинял Андрей!  Попросту – исчез! Поэтому на сороковой день Светланку с Настюшкой привёз Митя. Приехали они накануне ближе к вечеру. Гроза собиралась. И так хлынуло! Небесная колесница куролесила прямо над головой! Раскаты грома следовали один за другим; молния, словно неистовая, полыхала разрядами! А Света, Митя, Настюшка и я сидели в твоей комнате. Все вместе, и каждый по отдельности думали о тебе, вспоминали тебя и утешали друг друга!  Проснувшись же утром, Светланка сказала: - Мама, ночью на балконе кто-то молоточком стучал! Я думала, что мне привиделось, но и Настя слышала!          - Да, бабушка! Я тоже слышала! – подтвердила и внучка. Не знаю, что это было – мистика, или вправду ты молоточком постучал?  - но твои близкие  от стука молотка проснулись одновременно и поделились друг с другом.
 
На кладбище мы появились около 11-ти. Машина Саши уже стояла у ворот. У нас было 2 букета гладиолусов, и Лариса прямо  в вазе привезла букет. К тебе шли пешком. После грозы день был ясным, хотя и ветреным! Заменили воду и цветы в вазе, Лариса установила цветы и  корзинку. Поговорили с тобой, всплакнули и поехали в кафе на поминальный обед! Славушка, дорогой, после сорокового дня меня  увезли в Ленинград! Когда дочка приехала, сразу сказала: - «Мама, нечего тебе тут одной куковать! Поедем к нам! Внучку из школы будешь встречать! Собирай сумку!» Ну, а мне собраться без тебя и без груза – только подпоясаться! Тем более, что дочкин ха… (не хочу называть его так,  как слышала в детстве) убыл в неизвестном направлении! Картошка же оставалась не выкопанной.  Правда, Светланка попросила Ольгу кого-нибудь нанять. А я, понимая, что это нереально, махнула рукой, сказав: - Оля, да бог с ней, с картошкой! Всё равно ведь больше сажать не будем. Пусть она пропадает!

               
      БЕЗ  ТЕБЯ…

 

Вот и настало, мой дорогой, время, когда я учусь жить без тебя! Только в учёбе я и раньше не сильна была, а теперь –  и подавно! Умишко-то невелик! И каждый день перебираю я в памяти порой незначительные, но такие важные, подсказанные жизнью, твои ненавязчивые советы. Года четыре тому назад ты сказал мне: - Галя, нам фотографии надо сделать! На памятники! Чтобы у Светланки, когда уйдём, хлопот меньше было!               

Надо, значит, надо! Мы принесли в фотоателье два снимка и попросили сделать для нас по 3 фотографии разных размеров. Твой снимок – очень удачный! Ты фотографировался в Ленинграде, когда обучался в институте повышения квалификации. И снимал тебя профессиональный мастер-фотограф. Снимок, любо-дорого поглядеть! Моя фотокарточка – для документов. Когда снималась, тоже училась на курсах – только в Ростове на Дону. Фотографии нам сделали. Теперь одна, небольшая – у тебя на кладбище; вторая, такого же размера стоит в рамочке у Светланки. Ну, а портрет – в спальне. Вот и гляжу я на твоё изображение денно и нощно! И рыдаю, и вою, и тоскую безмерно! Рядом с твоим портретом, в такой же рамке – мой портрет, но в чёрно-белом изображении. Каждому из нас на этих снимках – около пятидесяти! У тебя взгляд живой;  чуть-чуть ироничный. Когда же вою – укоризненный! Мол: - чего ты? Я на портрете – с глазками вытаращенными; сижу, словно истукан!               

На стене -   нас двое! Ты так хотел, сам и портреты повесил! А я не могу расстаться с тобой и продолжаю себя винить:
 
- О себе всё пеклась, недотёпа!
О тебе же заботилась мало!               
И теперь вот горюю, растрёпа,
Что  навеки тебя потеряла!
 
- Подскажи, где дала я промашку;
Допустила оплошность какую?               
Если б бил ты меня наотмашку,
Глядишь, вскоре нашёл бы другую!

- Чтоб любила тебя безоглядно
За твою доброту и сердечность!               
Ты не бил! Я была ненаглядной!
А теперь ты ушёл в бесконечность!

Славушка, приехав в сентябре к Светланке, я пыталась быть дочери полезной. И она старалась развеять мою тоску, хоть чем-то отвлечь меня от мрачных дум. Маме Анечки – Людмиле Васильевне исполнилось 60 лет. Я не хотела идти на юбилей. Сам понимаешь – праздники для меня закончились! Дочка настояла, да и Настюшка её поддержала! В небольшом ресторанчике, в том же районе, где живут Светланка и Митя, Людмила Васильевна заказала юбилейный ужин только для родных и близких, куда случайно попала и я! Там я и познакомилась с родителями Анечки. Тёща и тесть так хорошо отзывались о нашем внуке! Митя с Анечкой весь вечер сидели обнявшись, отвлекались, чтобы поздравить именинницу! Атмосфера за столом была непринуждённой, доверительной. А Людмила Васильевна – коренная петербурженка-ленинградка излучала такой свет, что смотреть на неё хотелось всем! Хрупкая, тоненькая, не по годам изящная, она своим радушием, душевной теплотой как-то незримо управляла своим громкоголосым мужем, вела по жизни старшего сына и дочку. А когда Анечка познакомила родителей с нашим внуком, она и к Мите отнеслась, словно к сыну!
 Я, Славушка, за столом сидела чёрной вороной, однако, подметила, что Митя наш счастлив; Светланка и Людмила Васильевна дружат. Настюшка рядом с мамой деликатна и не шумлива. Я же, хоть и поднимала рюмку с вином, но даже не пригубила, а думала о тебе: - Как жаль, что не познакомился ты с родителями Анечки! Уверена, что сватья  дочери  простотой и скромностью очаровала бы и  тебя! Да и со сватом ты  бы общий язык нашёл. Просто они с женой – разные! Как и мы с тобой!

Дорогой мой, у Светланки я тогда прожила 23 дня. Одна, без тебя! Так же, как и ты, стояла у окна на кухне и смотрела на крыши. Только Карлсон мой улетел, а вернуться – не обещал! Что-то делала по хозяйству; варила, пекла – по возможности. Светланка не загружала меня работой. Да и не велика у них загрузка, просто мне необходимо было чем-то заняться. И всё равно плакала каждый день! Она твою фотографию поместила в рамку, поэтому, входя в комнату, где спала, сразу встречал меня твой взгляд. Как-то раз, когда протирала полы,  во второй прихожей, у двери, где стоит у них комод, случайно задела я круг в уголке. И этот самый круг завертелся на месте, замигал огоньком зелёным; а потом взял и поехал, да не куда-нибудь, а в Настюшкину комнату забежать норовит!
 Я – остолбенела. Глаза, как у барана, а что делать – не знаю! Рядом никого нет, одна я! Схватила этот круг, принесла к двери и на место поставила. Думала, успокоится! Ан, нет! Только прикоснулся к полу, вновь завертелся, пилькает зелёным глазом и …  туда же, в комнату к внучке! Твоя бестолковая жена, вылитая Фрэкен-Бок, только постарше будет, на веки вечные оставленная Карлсоном, едва последние остатки разума не потеряла!  Два штепселя из розетки выдернула, оказалось – не те! А круг никак остановиться не может. Вертится на одном месте; через минуту – на другом елозит, в ноги мне сунется, а глаз всё мигает зеленью! Из нутра же круга едва уловимое пришепётывание идёт. Похоже, совсем доконать меня решило это неодушевлённое существо! И вот уже посерёдке крутится, едва не подпрыгивает от радости, что управу найти на него я никак не могу! Ещё раза два уносила его я на место. Ничего не помогает! Не знаю – как заставить его угомониться! И когда терпение иссякло, закричала я: - «Славушка, да сделай же ты что-нибудь!»   И, …как пну  я ногой этот круг! Замер на месте вертлявый остолоп. Потух и глаз! Затихла и я.

Славушка, Светланка для меня пригласила в свой офис массажистку, к кому ходит уже лет пятнадцать. Я и не предполагала, что сеанс может длиться полтора-два часа без перерыва! От затылка и до кончиков пальцев на ногах Руфина Васильевна массажировала меня. Вот это массаж! Странно, но она даже не запыхалась! Во времена же Советского Союза она работала в газете. Журналист с университетским образованием, после того, как газета  «приказала долго жить», ей пришлось осваивать новую профессию. В медицинской академии училась и сейчас, хотя уже на пенсии, повышает своё мастерство! Со мной же поделилась, что желающих попасть к ней на массаж очень много, но у неё свои постоянные клиенты. Больше трёх-пяти человек в день не принимает. Есть у неё  и массажный кабинет, на вызовы же ездит очень редко. Рассказала, что любит путешествовать, живёт вдвоём с мужем. Он у неё – домосед! Две взрослые дочери живут отдельно. Такая, Славушка, классная тётка!

Два часа пролетели незаметно. Светланка на лифте подняла меня в квартиру, сама же вернулась в офис. Руфина Васильевна ожидала на массаж и её. Теперь я понимаю, почему наша дочка свой  остеохондроз только у Руфины Васильевны лечит! Мне же сказала: - Мама, я много где массаж делала – за рубежом, и в России, но всегда возвращаюсь к Руфине!  После этого массажа хромать я стала меньше и уже без труда ходила за продуктами. Вымыла у Светланки окна. Может, и не очень тщательно, но вымыла!  Наверное, ей было спокойнее, что после твоего ухода живу я у неё под приглядом! Только не оценила я добрые намерения нашей дочки. С непреодолимой силой тянуло меня в родные пенаты!

Миновал сентябрь, дни убывают заметно, а я всё на 17-м этаже торчу! Настюшку из школы встречаю, уроки с нею пытаюсь делать. Но ей и без меня  неплохо! Усидчивости нет, по математике сама примеры решать ленится, в интернет заглянет, а там - готовый ответ! Читать не хочет, поэтому пишет с ошибками. И потом – очень уж много задают ребятишкам, да и учебная неделя – 6 дней. Если и выходим с ней куда-то, всё и сетует, что во всех школах – пятидневка, и только у них учатся по субботам! Светланка, как всегда, работает, готовится к семинару. Заглянет на кухню, пожуёт чего-нибудь, и снова за компьютер! Я же болтаюсь из угла в угол. Дела, вроде, все переделала! И отопление в городе включили; живи в тепле, в чистоте и радуйся! Так нет! Не живётся мне спокойно! Пока ещё не отдаю себе отчёта – почему маюсь? Сплю урывками – каждую ночь на балкон выхожу, чтобы на холодном полу постоять! После массажа три недели прошло, опять ногу сводит! Светланка говорит: - Мама, поедем к Руфине на массаж. Она в субботу будет нас ждать!   - «Это хорошо! – думаю. – Ещё раз полежать под умелыми руками превосходного мастера – разве не об этом я мечтала?»  Однако, не сбылось! В пятницу, уже ближе к вечеру пришла я к дочке. Она не работала, отдыхала.  Я присела рядом и, дёрнуло же меня сказать: - Света, я домой хочу! Хватит, погостила у вас!   

- Ну, и кто тебя дома ждёт? – не знаю, может с сарказмом она спросила, или мне показалось, только упрямо мотнув головой, я ответила: - Ну, как кто? К отцу съезжу! В гараж схожу – там машина, лодка!  Света воскликнула: - Да кому нужна эта машина, лодка? У тебя же здесь дочка, внуки! О них лучше думай!
  Не стала я, Славушка, оправдываться, и переубеждать её не стала! Да и зачем?   Просто поднялась и в кухню ушла. Ужин готовить. Не скрою, что обиделась! Рассердилась и Светланка! Ну, как же? Она столько для меня сделала, а мать – неблагодарная, всё и норовит дочке своей настроение испортить! У неё и так работы невпроворот, а тут ещё и мать с причудами! Разве будешь спокойной? В общем, сколько волка ни корми, а он …!   Поэтому и к столу дочка наша не вышла. Настюшка бегала туда, сюда: - Бабушка, мы скоро будем ужинать?  Я ответила: - Да, у меня всё готово! Зови маму!   Настюшка вернулась и сообщила: - Мама не хочет!            

Ужинала в этот вечер только одна внучка! Я в однокомнатной квартире весь вечер занималась шитьём. Дачный комплект постельного белья починила. Ещё на что-то заплатку поставила. Настюшка от Светланы бегала ко мне – вдевала нитку в иголку, и возвращалась назад. Вот так, Славушка, ни я к дочери не зашла, равно, как и она из своей комнаты не вышла! Занимаясь шитьём, у меня было время подумать: - Я что, приживалка? Или угла своего (нашего) у меня нет? В 11 вечера я достала из шкафа сумку свою, уже точно зная, что в гостях – хорошо, а дома – лучше! Правда, ночь провертелась! Где-то в начале пятого, вроде бы, засомневалась: - А может, не стоит так поспешно уезжать? Ничего ведь сверхъестественного не произошло! Однако сказав себе: - Нет уж, Галя! Раз решила – уезжай! В противном случае станешь «бабушкой для битья!»

В субботу утром, уже взяв сумку, я одевалась в коридоре, когда из своей комнаты вышла Светланка и гневно спросила: - Опять концерт устраиваешь? Однако, такси вызвала. Вместе со мной спустилась к подъезду и минут пять, пока не пришла машина, всё и выговаривала мне – какая я неуживчивая мать! Естественно, мой дорогой, я огрызалась! Яблочко от яблони недалеко падает! Расстались мы с дочкой – хуже некуда! На автовокзал я приехала около 9-ти,  полагая, что  в 10 часов уеду на Винницком автобусе. Но этот рейс отменили ещё в августе, и до половины двенадцатого я ждала автобус на Вознесенье. В 11 часов позвонила Мите и сказала, что уезжаю, сижу на автовокзале. Он сразу всё понял, говорит: - Бабушка, я сейчас приеду! - Не надо, Митенька! У меня уже билет в кармане. Я сама доберусь! Ты извини, я ведь обещала вам, что в воскресенье калитки испеку, а видишь – как получилось?  Старалась говорить без слёз, но едва сдерживалась.
    – Бабушка, приедешь домой – сразу позвони! А я сейчас маму наберу!               

Пять часов тряслась в автобусе. На автовокзале купила бутылку воды, да утром у Светланки сунула в портфель несколько печенюшек. С тем и уехала. В автобусе же внушала себе: - Галя, ты должна доехать! На остановке в Сясьстрое выйдешь – ногой подёргаешь! В Лодейном – то же самое! Галя, не вздумай раскиснуть! Нет рядом твоего дорогого, одна едешь, поэтому крепись!  Вот так, Славушка, и попадала я 7-го октября – в субботу домой!            

В автобусе народу было совсем мало, а после Лодейного осталось трое пассажиров. Я сидела одна, хоть и унылая, но не плакала. Когда же проехали ж/д переезд и невдалеке поворот в лес, куда мы с тобой ездили за грибами, я прилипла к стеклу, и долго-долго не могла оторваться! Это ведь туда ты хотел поехать в конце августа: – Проститься! - сказал мне. Это там ты нашёл болотце с морошкой. И каждый год, хоть ведёрко, да насобираешь! Это там, чуть подальше – твои грибные места! Я туда не ходила – у дороги, рядом с машиной бродила. Но и у меня были свои, потайные местечки. Если уж нашла один белый груздь, то рядом переворошу, чуть ли не носом  прощупаю каждый сантиметр, приподниму и потрогаю опавшие листочки. И безусловно найду братишку, или семейку ещё только-только вылезших из земли груздочков! Много не находила – 5, 13, 17. Какой-то год с двух сторон от дороги 35 белых груздей нарезала! Вот уж радость-то была!

Ты со своих мест принёс грибов полную корзину и пакет. Пришёл довольный, да только груздей у тебя было немного! Когда же увидел мой урожай, воскликнул: - Галюша, где же ты столько груздей нашла? А, услышав от меня хвастливое: - Места надо знать! – так заразительно рассмеялся, что и я последовала твоему примеру. Много лет мы туда ездили. Тебя грибы любили всегда.  И, это ведь благодаря тебе, я научилась распознавать полянки с белыми грибами, ельник – с груздями, сосняк – с боровыми, да и то поздненько!

А первые годы я ходила по лесу, словно гостья. Заблудиться могу в трёх соснах, и спорила с тобой, что не туда идём! Когда же ты выводил меня на дорогу, стыдливо опускала глаза - вновь оконфузилась! Даже за больницей у тебя были свои, пропущенные другими грибниками местечки, где всегда находил ты и белые, и подосиновики. А уж в лесу тебе равных не было! Я же, если наберу треть корзинки, радости…  Поэтому и запомнила то, богатое на грузди, лето! Насолила тогда отдельно бидон груздей, и столько же волнушек с гладушками. Я ведь перед засолом грибы отвариваю, поэтому и соли кладу не много! Это Вера Григорьевна, чтобы хватило на зиму, солила грибы сырыми в кадушке, и соли не жалела! А перед подачей на стол – вымачивала. Мы с тобой много грибов не солили. К тому же, они увариваются, уменьшаясь в объёме. Себя груздями мы не часто  баловали. В основном, дочке увозили. Она до груздей шибко охоча! Я это знала и старалась оставить для неё как грузди, так и маринованные маслята.

Так вот, проезжая мимо тех мест, где любил ты бродить по лесу – я всё это прокрутила в своей голове и, поверь, дорогой, не знаю, как не завыла! Телефон запиликал. Я вынула его из портфеля. – Мама, ты где? – услышала.   – «Ещё в автобусе, но уже подъезжаем к городу!»  От автовокзала тихо-тихо шла к дому. Отворила дверь, бросила сумку и сразу же сунулась в твою синюю куртку. Если бы ты только знал – как я рыдала!

Но я вернулась домой!!! Впервые за много лет одна, без тебя! Расставшись с дочерью на повышенных тонах, обиду я с собой привезла! Да и она, похоже, ещё не всё высказала мне, что хотела! А хотелось ей, чтобы я, наконец-то, перестала ей прекословить! После смерти Олега дочка наша стала изучать науку – соционику. И, приобретя новые знания, себя, тебя и Диму отнесла к одному классу. (точно не помню, кажется, «максим») Меня же – к другому! Как без соционики могли мы вместе прожить полвека – удивляюсь? Уже в понедельник Светланка по телефону вновь стала отчитывать меня. Услышав звонок, мне хотелось думать, что состоится наше перемирие. Не тут-то было! На беспочвенные укоры я что-то буркала и телефон отключала. А он снова звонил! Так, мой дорогой, уже бывало! Помнишь, в начале века дочка наша поздравила тебя с юбилеем? А в это время у нас с дочкой сложные отношения были. И, чтобы открыть тебе глаза на гадкую мать, она и решила посеять между нами рознь. Тогда она была любимой женой. А для полного счастья ей нужно было заставить и тебя встать на её сторону!

Ты, прочтя поздравление, молча протянул мне конверт. Я из этого послания сначала ничего не поняла и спросила: - Это каких же попутчиков она на седьмом десятке тебе ищет?   Ты же ответил: - Отправив такое поздравление, Света решила, что я бессловесный Герасим! А в «добрые попутчики» она предлагает мне себя с Олегом! На даче работник нужен. – Но у Герасима-то Мума есть! Мума-то ещё не умерла! – чтобы вызвать у тебя улыбку, я нещадно коверкаю склонение.  – А Мума там не нужна! Мума ведь может где-то и тявкнуть, порой – невпопад! А когда нас с тобой разделят – цель достигнута! Вот так, мой дорогой, ты объяснил мне фразу о «добрых попутчиках», какими хотела «наградить» тебя наша дочка.

Кроме того, ещё раз перечитав поздравление, ты написал дочери такой ответ, где не было ни одного грубого слова, ни одного упрёка – лишь мягкое отцовское напутствие! Что же касается меня, объяснил нашей Светланке, что для тебя лучше властная синица в руках, чем курлыкающая журавель в небе! И ещё дал понять, что никогда не будешь бессловесным Герасимом, чтобы избежать участи своей матери в конце жизни! Получив твой ответ, Светланка разгневалась ещё больше. Но тогда нас было двое! А она, хоть и была мужней женой, но и без папы долго обходиться не могла! Всё же, по большому счёту, она папина дочка! Теперь же мне предстояло ещё дня три  отвечать на нелицеприятные звонки дочери. Когда же Светланка сказала мне: - Ты по характеру вылитая Маргарита Павловна из фильма «Покровские ворота»! Помнишь такую? А если не помнишь, ещё раз посмотри фильм и сделай выводы!   Я сорвалась и прервала разговор: - Не звони мне больше! Оставь меня в покое!    После этих звонков я каждый раз, Славушка, выла в голос, рыдала так, что, наверное, весь подъезд слышал меня! Сквозь пелену слёз глядела на твой портрет, спрашивала: - Почему ты ушёл без меня?  Валялась на кровати и, закусив подушку, старалась унять вопли!

На следующий, после приезда день, в воскресенье мы с Олей поехали к тебе. С утра зашли в магазин, где я купила 4 живых красных розы и, втиснувшись в автобус, приехали на кладбище. Ты с фотографии безмолвно смотрел на меня, а я, когда Оля старые цветы унесла в мусоросборник, я шёпотом рассказала тебе о поездке к дочери; о нашем с ней тягостном прощании. Слёзы горошинами падали в цветы, окропив и краешек венка на могиле. А я никак не могла успокоиться, лишь взывала: - «Приснись мне! Приснись!»   У Светланки один разок я видела тебя во сне! Не разговаривал ты со мной, лишь за руку держал, где-то у нашего дома!  Оле я, конечно же, рассказала о размолвке с дочерью. Не забыла сообщить и про «Маргариту Павловну из «Покровских ворот!» Оля смеялась и меня утешала! А когда я клялась, что больше не поеду, вразумляла меня: - Тётя Галя, не зарекайся! Как только Света позовет, сразу поедешь! Я тебя знаю! После того, как я прервала с дочкой разговор, Светланка какое-то время  не звонила.

Я же, приехав в родной город, встретилась с осенью, чего с 17-го этажа  не видела! А здесь засилье осенних красок встречало меня на каждом шагу. С фасада, за больницей лес полыхает багрянцем, лишь ели не изменили свой цвет; во дворе берёзы роняют жёлтый лист, который позолотой накрыл и землю. А ясень за окном на кухне ещё зеленоват, шевелит листвой, однако, сбрасывать её не спешит! Не было в этом году жаркого, солнечного лета, не хватило ему тепла, и своей роскошной листвой заглушил ясень соседку-сирень! Совсем скукожилась! На глазах дряхлеет! И только стайки воробьёв, синичек, которые на ветках перекликаются меж собой, веселятся от обилия семян на деревьях, заставляют и слабую сирень как-то держаться! Может, и устоит - горемыка?

А я, Славушка, хожу в магазин. На рынке была, клюкву смотрела. Не купила! Дорого очень, да и мелкая!  А, возвращаясь домой, у синей куртки рыдаю каждый день! У портрета же стою долго, потом иду на кухню, сажусь с авторучкой за стол и говорю уже с тобой, сама с собой, и …

Всё скулишь от печали, Галина?
И не можешь унять эту боль?               
Подождёт тебя верный мужчина –
Свою старую, чахлую моль!

Допиши свою повесть на кухне!
Вдруг она пригодится кому?               
А потом станешь медленно жухнуть!
Иль мгновенно умчишься к нему?

Ты не знаешь – когда это будет?
А пока не спеши – допиши!               
Ну, а коли устанешь на людях –
Ты его на часок пригласи!

Вдруг приснится здоровый и сильный?
Ненароком зайдёт с хохотком:               
- Что за труд? Как и прежде, он мыльный?
Или этот уже с огоньком?

- Нет огня! Головешка погасла!
– тихо молвлю тебе я в ответ.               
– И смеёшься ты, право, напрасно!
У меня и души больше нет!

За тобой улетела, как птица!
Скажу правду – не догнала!               
И теперь я - глухая синица,
что тоскует без журавля!
 
- Не грусти, не печалься, не надо!
А закончишь писать – приходи!               
У дороги я, - слева,  рядом!
Не заблудишься, часом, поди?
 
- Заблужусь? Что я – бестолочь, что ли?
Дочка наша то место нашла!               
Всё приделала собственной волей,
Чтобы я без заботы жила!

Только жить без тебя не умею!
Прозябать ещё как-то смогу!               
Всё лелею мечту, всё лелею,
Что оставлю сей мир на бегу!            

Три литра клюквы, Славушка, мне принёс твой ученик. Запросил недорого. Я немного добавила. А чуть позднее Саша Медведев принёс кукили морошечные и гриб-чагу. Денег не взял. Я поняла – почему? Вы же с ним в детстве жили рядом. Он всегда тебя уважал, да и ко мне благоволит!

Дочка молчала с неделю, а когда позвонила, я поняла, что и ей было трудно!    - «Мама, я так тебя люблю! Прости меня!» Конечно же, дорогой мой, я сразу растаяла! Ты ведь понимаешь, что доброе слово и….  Естественно, что и я повинилась! Потом же, разговаривая с портретом, поругивала уже себя: - Ты, Галина, как будто впервые узнала, что характер у тебя мерзо-пакостный? И чего ты обиделась за «Маргариту Павловну», если это и в самом деле так! Ну, подумаешь, Светланка сравнила тебя с героиней из «Покровских ворот!» Хорошо ещё, что не с какой-то другой подлюкой! Могло быть и хуже!               

Вот так, Славушка, я пыталась утихомирить в себе непокорного «плохиша», который всё и норовит выскочить, дать жару и снова спрятаться. А надёжной и крепкой твоей спины, где раньше он безмятежно посиживал, у меня больше нет! Когда же «плохиш» чуть-чуть присмирел, я, уже сроднившись с «Маргаритой Павловной», пришла к выводу, что и наша с тобой дочка, унаследовав от тебя светлую голову, пытливый ум и работоспособность за пятерых, кое-что почерпнула и от меня! Она не будет терпеть над собой никакого давления, в ней преобладает чувство справедливости. Ну, и характер у неё – наполовину мой! Значит, и Светланка наша, хоть и не на 100 процентов, а всего лишь на 50, но и она та же самая «Маргарита Павловна»! Когда же я сказала и ей об этих 50-ти процентах от «Маргариты Павловны», она не вспылила, а просто засмеялась и ответила: - Да, мама, со мной трудно жить! Я очень требовательная!

Славушка, октябрь и половину ноября по воскресеньям ездила я к тебе. Уже одна, Олю не напрягала! Ей и так досталось! Она ведь картошку не оставила в земле, а выкопала сама. На автобусе вывезла её к себе домой, высушила, и когда из Петрозаводска приехали Настя и Костя, вместе с зятем привезла картошку тебе в гараж, опустила её в погреб. Чему я, приехав домой, несказанно удивилась! Побывав же в гараже, погладив рукой машину и лодку, вернулась домой с пакетом своей картошки, которую прибрала Оля!
 А я в субботу схожу в цветочный магазин, куплю тебе букет хризантем, а если нет, то розы, и в выходной на автобусе – к тебе! Пару воскресений по моей просьбе два водителя останавливались у нового кладбища. Другие  - опасались! Чтобы решить вопрос с остановкой, побывала я у директора автопредприятия, и в администрацию обратилась. Переговорила там, и там! Но спокойно объяснить не смогла – плакала! Получила и ответы-посулы, мол, улита едет, когда-то будет! Написала в администрацию Президента, приложив ответы. Там, похоже, и читать не стали, а сразу обращение переправили в правительство Ленинградской обл.    

Светланка звонила часто и, где то в начале ноября сообщила, что должна лететь в Краснодарский край по делам. Я, конечно же, позабыв клятвы, сама предложила: - Света, я приеду! Пока тебя не будет, останусь с Настюшкой! И 13-го ноября, опять же на пассажирском автобусе, покатила я в Петербург. На полпути нога онемела; в Сясьстрое с трудом спустилась на землю. Там стоянка 20 минут. Рядом с автобусом минут 5 ногой подрыгала, метров 20-30 прошла вперёд, вернулась и тем же макаром, передвигая непослушную конечность, залезла в автобус! Светланка встречала меня на автовокзале, вызвала такси. И вновь, дорогой мой, я оказалась на 17-м этаже. Доехала я, Славушка! А накануне, перед поездкой, я побывала у тебя.

Светланка улетела. Настюшка в школу ходила, в кружок. Освобождалась только к вечеру. Я опять что-то пекла. Внучку и Митю с Анечкой кормила. А когда Светланка прилетела, там вновь объявился Андрей. С гостевым визитом приходил и дочку нашу к себе приглашал. Две недели я там прожила. Домой же Андрей привёз меня на машине. Ездит он неплохо. Я обратила внимание, что на дороге – аккуратен! Правда, хвалился, что до Петербурга имел много машин, никак - 14. От «Запорожца» до нескольких джипов! Вновь Настюшку младшей дочкой называл, а Светланку – любимой женщиной! Я, конечно, слушала и мыкала (надо же было разговор поддержать), но уши не развесила. А в голове крутилось: - «Гапуся, не спеши!» На дорогу ушло 3 часа.

Славушка, ещё в свой первый приезд к дочери, Светланка предложила: - Мама, давай твои рассказы  начнём публиковать в интернете? Я обрадовалась: - А почему бы и нет?  Так на «Прозе.ру» появилась первая книжка,  а дальше – и вторая! И ты знаешь, я удивилась, что и у современных читателей незатейливые мои рассказики вызвали интерес! Хоть и не много, но появились рецензии; растёт и численность читающих, которая перевалила уже за полторы тысячи  человек! А мне – и в утешение! Если читают, значит, интересно! И хотя в графе зачастую можно увидеть «неизвестный читатель», а это говорит о том, что книгочей себя в интернете не афиширует; встречаются, и не по одному разу, читатели с именем. Они приглашают меня на свои странички, куда и я, порой, захожу. Что-то увлекает и меня! Кое-что дочитать не могу и бросаю! Особенно претит «литература ниже пояса!» Может, возраст уже не тот, а скорее, в нашем с тобой времени не было скабрезности! Не скажу, что в прошлом веке всё было чинно и гладко! Вовсе нет! Просто «это» на показ не выставлялось! А между влюблёнными, безусловно, происходило многое! Но «это многое» принадлежало только им двоим! Только они двое наслаждались «этим счастьем», а когда расставались, оно и в разлуке, если было обоюдным, долго не отпускало! Ну вот, мой дорогой, опять я полезла «не в ту степь», остановить же меня, когда заносит, больше некому!

Славушка, когда Андрей вёз меня домой, то предложил: - Галина Петровна, если вы не против, мы прямо сейчас можем проехать к Вячеславу Ивановичу? И хотя на часах был полдень, я, мой дорогой, отказалась. Мне не хотелось ехать к тебе с Андреем. Хоть он в дороге и старался втемяшить мне, что Светлана и Настюшка стали ему близкими людьми, но ты же понимаешь, что, раз обжегшись на молоке, я и тёплой воды не хлебну с бухты-барахты! Поэтому, к тебе я поехала на следующий день утром, одна! А дома с плачем всё и тыкалась в синюю куртку, шаталась из одной комнаты в другую. И страшилась зимы, не понимала – как в снежное время буду ездить к тебе? От этого ещё больше расстраивалась, куда-то выходила, купила небольшую лопату; и тосковала, и тосковала! В начале декабря мы объединились с соседкой по огороду Любой, у неё Толя похоронен чуть дальше. Стали вместе ездить на такси. Сначала меня высадят, такси едет вперёд к повороту, там минут 10 стоит, ожидает Любу, на обратном пути забирают меня. Очень удобно, дорогой мой! Наши дома рядом, и плату за проезд мы делим пополам! Только вот, когда я дома, соседи знают, что я вернулась от дочки!    

Зина с первого этажа звонит: - «Галина Петровна, ты опять на кладбище ездила? Слышу, что плачешь! Прекращай! Ты же его тревожишь! Ему там плохо, зимой часто не ездят! И портрет его убери подальше! Тебе легче станет!»  Я понимаю, Славушка, что к прошлому нет возврата, но поделать с собой ничего не могу!  Вспомнила, пришёл ты как-то из гаража, а я в это время по городскому телефону с кем-то болтала. Ты открыл ключом дверь, и замечание мне сделал: - Галя, я ещё только в подъезд зашёл, но уже на первом этаже слышно, что ты по телефону разговариваешь! Чего ж так громко-то?  Я тогда внимания не обратила на твою реплику.               

Теперь по городскому телефону я общаюсь только с Антониной Степановной. У всех родных и знакомых – мобильники! А мы с ней дружим по телефону. Не виделись давно, обе – немощные, мобильник есть у каждой. Но ни она, ни я городской телефон не снимаем! Хотя я уже начинаю задумываться – а нужен ли он мне? В лимит стараюсь уложиться, но чаще -  забываюсь. Антонина Степановна – на военной пенсии мужа. А он у неё был полковником. Ну, да ладно! Просто мне без её звонков, утешений и добрых пожеланий пока не обойтись! Очень уж она человек сердечный! Доброты неиссякаемой! Ты ведь тоже её знал! Когда в сентябре-октябре мой телефон на её звонки не отвечал, она по всему городу меня разыскивала.

Люська нашла меня в Ленинграде: - Галина, ты где? Я вечером иду мимо твоего дома; ни с фасада, ни со двора в твоих окнах света нет!                Роза приходила, долго в квартиру звонила. Она ведь не знала о тебе ничего – на даче всё лето жила. А когда сезон закончился, пришла меня поддержать. Встретившись же со мной, пояснила: - Люся мне сказала, что ты  у Светланы! Ольга, жена Вадима, увидев меня в магазине, сунулась мне в плечо, и мы долго стояли молча! Она шла со мной километра полтора, почти до самого дома меня проводила. Может, и хотелось ей зайти в квартиру, где когда-то встречали мы праздники, да только я пока не готова! Никого к себе не приглашаю.   

Где-то в октябре Роза с Люсей ехали на кладбище навестить своих близких. Автобус был набит битком – все дачники вернулись в город, ехали, можно сказать, всмятку! Мне удалось сесть на переднее сиденье лицом к пассажирам. Я бережно держала букет, но  Людмилу с Розой заметила. Они стояли у задней двери, и вышли первыми. Больше в тот день я их не видела. А чуть позже Роза мне сказала: - «Мы с Люсей были на кладбище, но Славу не нашли!»  Я подумала: - Ну, не нашли, и не нашли! Так ведь бывает! Зато меня ты каждое воскресенье ждёшь! Я знаю! И сниться ты мне стал. Правда, не так уж часто, как бы мне хотелось, но снишься! И спасибо тебе за это!   Первое воскресенье декабря я к тебе не ездила, таксист был занят. Я же намеревалась к тебе приехать во вторник 5-го декабря – четыре месяца после твоего ухода. Однако ты, начиная с воскресенья, три ночи подряд снился мне! Живой, в синей куртке и джинсах. Сны короткие, и говорил ты мало, но это был ты! Со мной! И я в тех снах ещё не такая страшная, как сейчас! Хоть и не красавица, но и не образина. И баба-яга, по сравнению со мной, нынешней, очень даже привлекательная особа!

Вот, мой дорогой, и заканчивается год, который стал для тебя последним. В нём 215 дней ты ходил по земле, пережил зиму, встретил весну и дождался лета – мокрого, холодного, и всё-таки, дождался! Надеялся и верил до последнего, что преодолеешь недуг, что не долюбил, не нагляделся на дочку, внука и внучку; не всё ещё успел. И, выполняя все предписания врачей, хоть уже и через силу, старался жить! И сгорел за сутки!!!

Новый год я не встречала. 31-го декабря примерно в 11 утра я была у тебя. Снегопады ещё не наступили, однако, землю припорошило! Время живых цветов миновало, искусственные же ты не очень любил. Но у нас ещё тобой были поставлены в вазу не вянущие цветы. Я вынула две веточки сирени, две ёлочки и поехала к тебе. А там взывала: - «Славушка, эти цветы - из дома, они родные, тёплые. Они тебя помнят! Ты уж прости меня, что живые не вожу. Сам понимаешь – зима!» Я глядела на фотографию, мокрая печаль текла из глаз, душа  же разрывалась – за много, много лет мне предстояло одной, без тебя вступить в новый год! Это было так непривычно, страшно и одиноко, что хотелось умереть! Подъехала машина, я с тобой  попрощалась  до 5-го января, и вернулась домой. В твою зелёненькую стопочку налила водки, выпила, что-то пожевала и ушла в спальню, к портрету! Больше к  обеденному столу в этот день я не вышла! Звонили из Петербурга наши с тобой любимые! Кого-то с Новым Годом поздравляла и я, как и меня не забыли  племяшки! Темноту я встретила у телевизора, и часов в 10 вечера уснула. В 2 часа ночи разбудил телефонный звонок. Это Анечка решила ещё раз меня поздравить! Вот так, мой дорогой, я проводила старый год – год невосполнимой утраты, где было вылито столько слёз! И где, вместе с тобой, похоронила я свою беспечность, наши общие маленькие радости и свою безмятежность! Ничего, кроме тоски, не осталось! Да ещё непреодолимое желание – не навредить близким! Ты  же понимаешь, что я имею в виду! Обузой не стать! И если от тебя ещё что-то зависит, не на земле, а Там, помоги мне, прошу тебя! Не дай свершиться тому, чего боюсь!

В январе, Славушка, по улице я уже не ходила – гололёд! Оля первого января, а Лариса с Сашей – второго привезли мне кучу продуктов, вот дней десять я и поглощала эту кучу. А 16-го января казус произошёл! Вызвала такси и поехала в дальнюю аптеку. Решила купить Светланке прибор с ультрафиолетовой лампой – ухо лечить. Ты своё ухо лечил обычной, синей электролампочкой. А теперь синих в продаже нет! И пока я на лавке изучала аннотацию – отключилась! Естественно, сотрудников аптеки напугала! Хотя и смутно, помню какую-то суету, тряску! Очухалась в приёмном покое в больнице. Увидела незнакомые лица и услышала мужской голос: - «Сейчас легче станет, уже второй укол я вам сделал!» Смотрю, рукав закатан, врач держит ватку и руку мне сгибает! От госпитализации отказалась, позвонила Оле. Она прибежала, написала отказ и на такси, ( 100 метров пройти я не могла) привезла домой! После этого Оля ушла  за прибором, где аптекари и поведали ей, что, пока я была в отключке, мне оказали первую помощь и вызвали «Скорую!» Видимо, я опять была никакая! Вот так, мой дорогой, болячка вновь напомнила мне, что «не живи, как хочется; а живи, как …!»

В январе же я получила ответ из Правительства Ленинградской области на обращение о злополучной остановке, где на двух листах было расписано, сколь дорого, сложно и трудоёмко сделать «остановку по требованию»! Указано, что шесть!!!  организаций из Подпорожского и Лодейнопольского районов должны вынести решение о возможности выполнить эту просьбу. Когда я прочла эту ересь, думала, что меня тут же «кондратий хватит!» Однако, получив газету «Литературная Россия» и, увидев в ней стихотворение «Приметы времени», поняла, что чиновничий беспредел задавил уже всю Россию. Позволю себе, да простит меня автор, хоть и без его разрешения, несколько строк привести и здесь:

Безмолвствует свободы торжество! Чиновник с установкой: - «Не пущать!»         Давно не выполняет ничего,  а только обещает обещать!
Отсутствуют приметы воровства, но если казнокрадство налицо,                то разве извиненья и слова ответственность снимают с наглецов?

Вот так, мой дорогой, я «облажалась» с остановкой. Знаю, что ты не одобрил бы мои потуги! И правильно бы сделал – бесполезно куда-то стучаться! Но я ведь обещала таким же «безлошадным», как и сама, что напишу в Администрацию Президента. Думала - уж там-то поймут, что проблема надумана! Каково же было удивление, что отписку из Москвы я получила молниеносно, мол, - «не все инстанции тобой ещё пройдены, субординацию надо знать; а в случае, если ответ не получу – то прибегнуть к суду!»
  Как же мне стыдно перед собой, перед тобой, что нарушила твой запрет, написав в газету! Не исключаю, будь ты жив, твой насмешливый взгляд, и мудрое, приправленное перчиком, едкое высказывание повлияли бы на меня. Как уже бывало не раз. Одна же я не угомонилась! В итоге же оконфузилась, прокукарекала, а в результате – пшик! Мне казалось, что доводы, приведённые в письме в Администрацию Президента: «…  ну, как тут не вспомнить времена Советского Союза, откуда я родом? Да одного телефонного звонка в Горком партии или в Горисполком хватило бы, чтобы незамедлительно была  удовлетворена просьба горожан с «остановкой по требованию». Ещё в том письме я приоткрыла душу и рассказала, что в двухтысячном году, возвращаясь от Веры Григорьевны, когда новое кладбище ещё только «обживалось», мы с тобой увидели, что кладбище приобретает цивилизованный вид! Обустраивалось оно тогда. А придя домой, я написала в районную газету большую статью «Светла печаль моя», где привела стихи Расула Гамзатова, музыка Яна Френкеля. А песню «Журавли» исполнял Марк Бернес. Вот эти строчки:

Летит, летит по небу клин усталый! Летит в тумане на исходе дня!                И в том клину есть промежуток малый – быть может, это место для меня?

На эту статью тогда столько горожан откликнулось! Да и тираж газеты был велик.  Много ли прошло лет, а новое кладбище уже заполнено. Теперь и я уже точно знаю – где моё место! Вот допишу повесть «С тобой и без тебя», да и начну собираться! А дальше уж – неисповедимы пути господни! Пока же безголосо, речитативом пою: «то-о не ветер ветку кло-онит, не дубравушка-а шумит; то-о моё-ё, моё-ё сердечко сто-онет, ка-а-к осенний ли-ист дрожит!

Славушка, в феврале мне опять довелось побывать в Петербурге. Светланка вновь по делам летала в Краснодарский край. Жила я там  всего 12 дней. Дочка теперь не задерживает меня, знает, что бесполезно! И даже как-то с иронией обронила: - «Мама, мы вместе не можем долго жить!» Да, Слава, это и в самом деле так. Равнозначные полюса отталкиваются; вот и мы с дочкой в разлуке скучаем, а рядом, нет-нет, да и вспыхнем! Ты ведь тоже  как-то сказал: - «И чего вас мир не берёт?»  Поэтому, когда необходимость во мне отпадает, я спешу домой. Туда и назад ехала на машине. Тем более что и Андрей с желанием отвозит меня, а в дороге говорит: - «Галина Петровна, как только Вы надумаете в Петербург, я сразу за Вами приеду!»

Я согласно киваю, прекрасно понимая, что моё присутствие у дочери  стесняет и его, заставляет чаще уходить к себе в квартиру. Равно, как и я чувствую себя не в своей тарелке, когда у Светланки обитает её ха… партнёр! Настюшка же без Андрея скучает, с ним ей интереснее, чем со мной. Я это замечаю и тороплюсь восвояси! Может, и неправильно поступаю, только пользы внучке от меня мало! Зато Митя всегда рад моему приезду. Знает, что его и Анечку будут ждать калитки с картошкой и с пшеном. Обещала накормить всех солянкой, но из-за гололёда за мясными продуктами не ходила и затею оставила. Запасы из холодильника выгребла, да молоко покупала!

Славушка, я уже писала, что Светланка стала публиковать мои рассказики на сайте «Проза.ру.» И в декабре, когда я находилась дома, она позвонила и сообщила, что меня пригласили принять участие в конкурсе «Писатель года». – «Мама, давай опубликуем рассказ «Белая радуга». Это же память о папе!» - предложила она. Я, конечно, обрадовалась. И вот, мой дорогой, в начале марта я получила из Москвы бандероль с пятью экземплярами двенадцатого тома альманаха «Писатель года 2017», где и увидела «Белую радугу»! Призовое место не заняла, да я и не надеялась! Однако, светлое пятнышко в душе появилось! Издание неплохое. 1 экз.  вручу Светланке, 1 – Мите с Анечкой, 1 – в библиотеку!  Вот бы ещё и «Судебный роман» опубликовать!!! Хоть дочка наша и говорит: - «Мама, я не могла его читать! Очень больно!»   Но это ведь тоже память о тебе, да и я больше трёх лет над ним сидела!

Да, мой дорогой, твой старый мобильник, перешедший в 17-м году ко мне, приказал «долго жить»! Вышел из строя, когда в ноябре гостила я у дочери. Светланка купила мне новый, той же марки – но более современный. Если бы ты знал – сколько трудов Свете пришлось затратить, чтобы научить меня пользоваться им. Когда она со мной, я, вроде, понимаю! Когда же одна беру мобильник – дура дурой! В старом же мобильнике ничего не высвечивается, только звонок работал. А тут, приехала я домой, мобильник чего-то мигает. Слово по латыни, прочла: «папироска приглашает…» Плечами пожимаю недоумённо и гадаю: - Это куда же меня «папироска приглашает?» Оказалось, «пятёрочка приглашает». Вот так, Слава, во всём. Куда бы ни сунулась – везде облом! А познавать новое – слабоумие не позволяет! Мобильник ещё не освоила – путаюсь!

Милый мой, я навещала тебя 5-го февраля – полгода минуло, как ты ушёл. Намеревалась приехать 23-го февраля, в мужской праздник, но не случилось – у Светланки жила. Однако, Лариса с Сашей в тот день побывали у тебя. Лариса мне звонила и сообщила: - А мы сейчас у дяди Славы!  Я ответила: - Лариса, поклонись ему от меня! Передай, что я уже домой собираюсь. Как только меня отвезут, уже на следующий день к нему приеду! Так и получилось! Снегу, мой дорогой, было уже очень много. Одной бы мне не добраться до тебя! Дорога выше, сугроб к оградке метровый. Из такси вылезла – гололёд, стою, качаюсь, двинуться боюсь! Но ведь рядом – Оля! Лопатой поработала, тропинку к ограде расчистила. Ступеньку пришлось сделать, иначе я бы ухнула вниз, и помогла мне к холмику добрести! Всю площадочку не чистила, а только проход. Постояли мы с ней у тебя, помолчали в белом безмолвии: я – в слезах и в печали, она –  трогательно опекая меня! Оля и на выходе снег немножко раскидала. Но решили - ещё не время. В апреле сугробы начнут таять, тогда и устраним последствия зимы.

Родной мой, из дома практически не выхожу. Зима снежная, морозная. Солнце в конце февраля и в марте балкон до 28-ти градусов нагревает! Дверь открою, сяду в кресло и вспоминаю – ты ведь в такие дни снимал рубашку и, подставляя грудь, плечи и спину жарким лучам, ласково жмурился. И, словно Кот-Матроскин, чуть ли не мурлыкал! Я приносила тёмные очки: - Слава, солнце яркое, глаза пощади!  Ты отказывался: - Не надо очки. Лучше кепку летнюю дай, там козырёк!  Теперь я одна посижу на балконе, посижу, погляжу на дорогу – Юра, твой сосед в гараж пошёл; Качёв с палочкой в руке из  гаража возвращается, тихо идёт – гололёд!                Я же, подходя к дому, на третий этаж глаза не поднимаю: закатилось моё солнце, не выглянет в оконце! Не встретит у порога, не возьмёт из рук сумку с продуктами и не скажет: - Галюша, ты, наверное, далеко ходила? А мобильник не взяла! Я уже беспокоюсь, не случилось ли чего?

Походы в магазин у меня редкие и недолгие! Оля принесёт раз в неделю продуктов, да за молоком по средам ходит, я и довольна! Хотя прекрасно понимаю, что выходить надо, иначе совсем обезножею! Да только боюсь равновесие потерять, грохнуться и …?   По квартире гуляю, и сама с собой разговариваю, но чаще – с тобой.  Когда огородная страда завершалась, мы с тобой больше дома находились! И, чтобы разогнать в жилах кровь, я занималась физкультурой, а вернее – подобием! Когда ты был  ещё в силе, мог отжиматься и приседать, на тебя было любо-дорого смотреть! Другое дело – я! Вытянув руки и чуть-чуть согнув ноги в коленях, открячивала седалище, выпрямлялась и вела счёт: раз, два, три…! Досчитав до 30-ти, я, запыхавшаяся, плюхалась на кровать или в кресло! Ты же, застав меня за «приседанием», от удовольствия щурил глаза, улыбался и спрашивал: - «Оттопырилась? Сколько раз?»   И вот настало время, когда «топырюсь» я в уединении! Если бы ты знал, как мне не хватает твоей ласковой, всегда к месту, ироничности! Если бы ты только знал?               
Порой мне кажется, что я слышу твои шаги в квартире, встрепенусь – неужели…? Но тут же одёрну себя: - Галя, это многоквартирный дом пощёлкивает углами, шебуршит крышей, дышит окнами и ходит своей – у кого-то счастливой, а где-то и трогательно-печальной реальной поступью! Ты смирись, Галя! Его больше нет! ОСТАЛАСЬ ПАМЯТЬ! Добрая, словно краюшка хлеба умирающему от голода! Светлая, как луч солнца в кромешной тьме! Безбрежная, словно океан! И вечная, как мир!

Крепись, Галя!  Лето уже не за горами. К августу ты, Галя, должна всё-всё предусмотреть, чтобы ему там было спокойно! Да и себе, дочери и внукам в утешение, если всё получится, как он хотел! Так что пока живи, Галя!               

Дорогой мой, 22-го апреля, в воскресенье у тебя в оградке снега уже не было. Оля покрыла лаком скамейку, а я горевала у фотографии твоей, влага слизала черты лица – остались глаза, лоб семи пядей и тёмные волосы! Больше такой фотографии нет; одна была – я увезла её дочери, сделали новую – приеду, заменю! А вчера, Славушка, я заглянула в альбом и обнаружила там поздравление такого вот содержания: - «С Днём рождения, Вячеслав Иванович! Дедушкин друг Митя».   Ниже рисунок – наш «Прогресс» под парусом на волнах, и дата - 7 июня 1996 год.  И снова я расплакалась! В этом же альбоме увидела рисунок-поделку Настюшки с надписью «Дедушка любимый», а какой год – не знаю? Скорей всего 15-й, 16-й?  Через пару дней, мой дорогой, должен приехать за мной «Дедушкин друг Митя». Собираюсь в Петербург, обещала Светланку на море отпустить. С Настюшкой остаюсь.
Вещи твои пока никому не отдавала. По осени хотела, чтобы Митя взял твою лёгкую, с мехом по капюшону, куртку, но он сказал: - Бабушка, не сейчас! – и ушёл в комнату. Я поняла, что он ещё не готов. У него душа плачет! Может, попозже что-то и возьмёт на память? Как знать?

Славушка, первого мая Митя увёз меня в Петербург, а с утра мы с ним заехали к тебе. Третьего мая Светланка улетела в Турцию. Я планировала вернуться через пару недель, однако Света, прилетев назад, попросила отпустить её на дачу. Баню строит. Поэтому прожила я там 25 дней. Родной мой, в этом году весна – чудо! Весь май стояло лето, в отдельные дни температура повышалась до 28-30 градусов. И это у нас-то, на севере! Уже в начале мая зацвела черёмуха, сирень. На газонах полыхали тюльпаны, нарциссы радовали глаза; голубые и белые крокусы вылезли дружно, но уже дней через пять отцвели – жарко. А я на семнадцатом этаже, открыв на балконах окна и напустив мух, наблюдала – как быстро преобразилась округа!
 Горожане скинули с себя тёплую одежду, и Настя в лёгкой блузочке ездила на самокате в школу. По воскресеньям пекла я пряженцы и калитки. Митя с Аней принесли  мне подарки от себя, и от Людмилы Васильевны. Родители Ани на майские праздники ездили в Германию, где мама Ани подвернула ногу. Анечка сказала, что бежала за трамваем. Я спросила: - Догнала?  Оказалось, что нет!

Я с Людмилой Васильевной разговаривала по телефону. Поблагодарила за подарок, приглашала на калитки, но они собирались на дачу. А я, мой дорогой, считала дни – когда же меня увезут домой? Пока Светланка отдыхала на море, я ночевала в комнате дочери, чтобы находиться рядом с внучкой. А потом перебралась в однушку, где обитает у них кошка. Кстати, кошке уже два года, а она всё ещё какает, где захочет! Несмотря на то, что у неё два раздельных лотка и, не как в хрущёвке, совмещённый туалет; а один – в ванной, другой же – в коридоре, кошка периодически свои естественные надобности справляет в библиотЭке! Там полумрак, шкафы с книгами, вот и повадилась в укромное местечко свои дела вершить. Она же иностранка – леди! А я до сих пор удивляюсь – как можно было купить такую страшилку? Наших с тобой близких русские Мурки и Васьки не интересовали. Они приобрели (как убеждают меня) голубую, гладкошёрстную чистокровную то ли англичанку, то ли … (запамятовала)? Потом всей семьёй выбирали ей имя!

Теперь они, как внучка, так и дочка, таскают её по своим кроватям. А эта, мышиного цвета важная особа с жёлтыми, как у дьяволицы, глазами до чего обленилась, что, кроме еды и сна, её ничто не волнует! Да ещё в библиотЭке напакостить! Леди же! Ну, а когда в квартире жарко, она устраивается в глубокой, белой ванне и уже там справляет нужду! Светланка говорит: - Она думает, что это большой лоток!  Не знаю, что уж она там думает, а я всё время вспоминаю беленькую персиянку Симку, помнишь, один глаз зелёный, другой – карий! Наша дочка с мужем  несколько лет подряд привозили её из Ленинграда. И на огороде она с нами жила, и в квартире. Но хоть бы раз где-нибудь напакостила?

Как-то Симка приболела, и мы с тобой возили её на уколы к ветеринару; где кошачий доктор, увидев красавицу с разноцветными глазами, и сама умилилась! А мне уж так хотелось, чтобы Симка продолжила род! И тогда ветеринар продиктовала мне телефон хозяйки, у которой и жил великолепный кот-перс по имени Тимофей! Доброжелательная хозяйка, ответив на мой звонок, без лишних слов отпустила Тимофея к нашей Симке. А я, когда увидела точную копию кота-Леопольда из мультяшного фильма, просто возликовала, представляя, какое потомство может получиться у этой пары! Ты посмеивался над моей глупостью, но возражать не пытался. А, выспросив у хозяйки, какие блюда предпочитает жених-Тимофей, принесла туда с килограмм рыбы, десяток яиц и литр молока, полагая, что коту всё это пригодится, когда он вернётся из гостей. То же самое я купила и домой, хотя Симка наша ни рыбу не ела, ни яйца не пробовала.

И вот, усадив Тимофея в большую коробку, мы привезли его к нам. Когда ты занёс коробку в коридор, котяра не шелохнулся. Симка сидела под столом на кухне. Кот приподнялся, расправил плечи и легко, словно мячик, выпрыгнул из коробки. Симка, как только увидела рыжее с белым, пушистое, раза в три тяжелее её самой, незнакомое существо, прижалась к полу и замерла. Однако кот, узрев миниатюрную Симку, на мягких лапах уже приближался к кошке. Вот тут Симка опомнилась! Тоненько взвизгнув, она перепрыгнула через Тимофея, через коробку и устремилась в спальню, где, вспорхнув, как птичка, на стол, уже через мгновение взлетела на шкаф. При этом на пороге спальни оставила маленькую лужицу. Описалась, бедняжка, от страха! Первый и последний раз она дала промашку, не сходив в лоток!

А что же Тимофей? Кот оказался истинным джентльменом! Если коту Симка не рада, значит, и ему не надо! Так они трое суток и просидели на шкафу, он у нас длинный. Симка в одном краю, Тимка – в другом, спускаясь  покушать. Тимофей аппетита не потерял. Чем бы я ни наполнила лакашку – рыбой, яйцом, молоком, всё котик уминал за обе щеки. Разборчивая Симка аккуратно поглощала дорогую еду, к какой привыкла! Рыбу только понюхала, к яйцу не прикоснулась, лишь фыркнула, молока пару ложек вылакала! Все остатки из её лакашки доедал Тимофей. После чего оба спешили на шкаф. Мы с тобой уезжали на огород. Я надеялась, что вдвоём они захотят узнать друг друга поближе. Но зря. Трёхдневный срок истёк, мы отвезли Тимофея на прежнее место жит-ва, а Симка, уже ничего не опасаясь, спустилась со шкафа. Ещё два последующих лета мы с тобой ездили за Тимофеем. Однако, Симка оставалась такой же недотрогой! А я, уже потеряв надежду оставить в нашем доме наследного котика, подражая Нани Брегвадзе с песней «снегопад», мурлыкала себе под нос: -  Тимо-о-фей, Тимо-о-фей! Если женщина про-о-сит, бабье лето-о её-ё торопить не спе-е-ши!

Зимой в Ленинграде Симка серьёзно заболела, ей сделали операцию. И в начале лета её, стриженую привезли к нам в гипсовой повязке. Чтобы снять повязку, я намеревалась увезти её к ветеринару. Но ты, взяв ножницы, сделал это очень осторожно. Я лишь придерживала её. Освободившись от бинтов, Симка без тёплой шерсти мёрзла. Мы тем летом жили на огороде, и я устроила ей постель на кресле, у печки. Вот и стала Симка обрастать шерстью! В жаркие дни любила на солнышке греться! У нас ещё и цыплята в загородке гуляли! Симка смотрит-смотрит через забор, и так уж ей хочется шмыгнуть в загон – мочи нет! И, как-то раз удалось! Гляжу, по завалинке лапками перебирает, вот-вот, да и цапнет несмышлёныша жёлтенького! Вовремя я заметила. Подошла, взяла её на руки: - Ну, что, хищница! Инстинкт пробудился? Значит, оклемалась! И правда! Ты за день с дровами, с водой умаешься и ближе к вечеру  спросишь: - Галя, что ещё надо сделать?

- «Ничего, Слава! Грядки я сама полью. Отдыхай!»  Ты в доме уже печку протопил, ко сну приготовился. А мы с Симкой всё по участку бродим. Округа угомонилась, цыплята в сарае на насесте примолкли, не чирикают. Я с полной лейкой направляюсь к дальней капустной грядке, а Симка, словно бес в неё вселился, всё и норовит под ноги мне сунуться! У неё, видите ли, игривое настроение, а то, что и я за день притомилась, ей до фени! Она-то днём отдыхала. А я, значит, должна понимать, что ей весело; бегает меж кустов, прыгает от кошачьей своей радости, зелёный глаз светится, карий же ничем себя не выдаёт, но, похоже, беспечен и он! Вот так мы с Симкой часов до 10-ти проводили вечера на участке. А когда становилось прохладно, я брала её на руки и заходила в тёплый дом. Ты, мой дорогой, если не спал, обязательно вставал, наливал мне чай, да и сам, за компанию, садился к столу. Ужинала и Симка, после чего, озябшая, устраивалась на мягкой подстилке в кресле, тихонько мурлыча и засыпая! Случалось, что  среди ночи я видела её возле своего изголовья. Она сидела на столе и буравила меня разноцветными глазами. Я просыпалась и недовольно бурчала: - «Ты чего тут сидишь? Замёрзла? Лезь под одеяло!»  Но это было крайне редко. К своей постели я её не приучала. К середине лета Симка обросла белой шерстью, и в Ленинград она вернулась прежней красавицей! Вскоре Митины родители развелись, Светланка с Митей переехали, а Симка осталась там, где жила! Больше мы с тобой её не видели.

А нынешняя Софа то у Настюшки на кровати спит, то у Светланки стресс снимает! А на ночь запускают её в однушку. Ну, она и начинает вяньгать, обратно просится! Ей же со мной неуютно, диван-то я заняла! Да и, шлёпнув её, в библиотЭке эту леди носом потыкала однажды! Думала – поймёт! Нет, не поняла. Иностранка же! Зато прибежала внучка и, взрыднув: - «Бабушка, не надо, ей же больно!» - схватила её на руки и …, чмоки, чмоки  в обе щёки! После этого русская старуха, чтоб не слышать, словно плач Ярославны, внучкиных всхлипываний, ледю больше не воспитывала! А я уже изучила её склонность к вредительству; носом поведу – ага …, иду за совком и тряпкой! Хитрая леди, себе на уме, в мою сторону не глядит; делает вид, что спит! Я же сердиться долго не могу и выговариваю всё, что думаю, благосклонно: - Опрасталась? Ну, ну! Какай и дальше! Ты, Софа, молодец! И сегодня после себя оставила не «жидкое «мерси», а очень даже легко убираемое! 

У нас с тобой тоже был кот Боцман, который путешествовал с нами на лодке. Как-то, пристав к берегу, кот вышел погулять. К лодке Боцман вернуться не захотел, знать, твёрдая земля стала ему ближе, нежели качка в корзине!  А у Мити с Анечкой живёт сибирский Пушок, ты видел его котёнком. Теперь же это взрослый, умный, абсолютно не пакостливый  красавец кот!   

Славушка, Настюшка пятый класс закончила без троек. Получила грамоту. Светланка с Андреем ходили в школу на последний звонок. И 26-го мая Андрей привёз меня домой. А на следующий день разобрал на огороде теплицу, и мы с Олей посадили туда полведра картошки. Съездили, мой дорогой, и к тебе. После зимы поставила в вазу живые розы. К Ольге на выходные приехали Настя с Костей, и они свозили меня на кладбище. Сначала мы побывали у Веры Григорьевны. Мы же с тобой каждый год навещали её в мае и в сентябре, лишь прошлый год не довелось. Но я, мой дорогой, как с тобой всегда ходила к твоей матери, так и без тебя, пока смогу, стану наведываться к дорогой свекрови! А 7-го июня, мой милый, тебе исполнилось бы 76 лет! Я вызвала такси, и мы с Олей уже в 10 утра приехали к тебе. Я привезла букет хризантем. Они дольше стоят! Настюшка в лагере где-то возле Геленджика. Улетела туда и Светланка. Приехал к ней и Андрей. Не знаю, мой дорогой, как у них дальше сложится? Но меня он уверяет, что  они обязательно поженятся! Не скажу, что я безмерно этому рада. Просто дочке одной, видимо, труднее, чем без мужика! Тем более, что и Настюшка тянется к нему! Поэтому помалкиваю, стараюсь ни во что не встревать.

Я же – дома! В коридоре –  синяя куртка, в спальне – портрет! Куда ни сунусь, на чём ни задержу взгляд, везде -  ты; и ещё авторучка, да лист бумаги:

И тоскую, и молю, и плачу!
Время идёт, но нет тебя со мной!               
Слово сдержала, да и как иначе?
Коль обещала год прожить одной!

Жила, или коптила небо? – не отвечу.
И горе от разлуки в узел завяжу!               
Уж не горят в душе, а зябко тлеют свечи.
При встрече всё тебе я расскажу!

Я не боюсь ухода, мой желанный!
И деревянный саван терпеливо ждёт!             
Лишь бы уйти достойно! Не стать бы окаянной!
А сколько мне осталось? – Судьба не выдаёт!!!
 
- Не велика потеря! - кто-нить  скажет. -
Заранее согласна – так тому и быть!               
И снова снег на землю белый ляжет!
Весною птицы станут гнёзда вить!

Солнце взойдёт, и летний дождик брызнет!
Родятся дети, уйдут старики!    
Всё повторится от рождения до тризны:
любовь, разлука, песни у реки!

И, рано утром разбудив мальчонку,
Рукой коснувшись старенькой блесны;       
Дед на рыбалку соберёт внучонка!
И будет рад, что дожил до весны!!!   

Славушка, дорогой, на дворе - лето. Ходила к Антонине Степановне. У неё был юбилей, я немного опоздала, но лучше поздно… Она встречала меня у калитки, а в дом я так и не зашла! Стояла на улице, где чайная роза-дерево благоухала шапками цветов; пионы ещё не расцвели, зато лилейник полыхал  желтизной, всё ухожено, выкошено. На крыльцо вышел, а перед глазами - красота неописуемая! И невдалеке увидела я крышу того дома, в какой  мы намеревались переехать с Верой Григорьевной! Полюбовалась я увиденным, подышала воздухом, напоенным цветами, да и отправилась в родную бетонную распашонку. Вспоминая, что и у нас когда-то на огороде всё цвело и пахло, куда манило нас по весне; где столько лет обитало неброское, казалось – незыблемое, и теперь ушедшее навсегда, счастье!

А в зеркало я больше не смотрюсь. Лишь когда расчёсываюсь, да шпильками закалываю реденькую кичку свою, тогда и обнаружу, что стала ещё страшнее! Лицо, словно тетрадка в клеточку! И грива на голове, с какой раньше справиться не могла, уже не грива, а седая куделя! Волосёнки длинные, ломкие; бровки белесые, нос пятнеть стал! Уставится на меня потухшими глазками зеркальное отражение, я чуточку усмехнусь, и скажу: - «Ну, что глядишь? Хорошо, что дорогой твой тебя больше не видит! Увидел – испугался бы!» А в памяти, как бы невзначай, отзовётся - ведь что-то было во мне, если за пятьдесят лет ты не поглядел ни на одну бабу! Наверное, было! А теперь это быльё такое неприглядное, что ни в сказке сказать, ни пером описать! И всё же  я приведу пару эпизодов из  совместной жизни.

В нашей местности, богатой дарами леса, жители никогда не брали грибы-опята, считая их поганками. Эти поганки на вырубках росли колониями прямо на обочинах. И мы с тобой обходили их стороной. До тех пор, пока в лес мы не отправились вчетвером. Вадим с Ольгой, и мы! Машин у нас тогда не было. На общественном транспорте ездили. Я – полоротая, нашла один-два подберёзовика; вы с Вадимом, разумеется, больше! И вдруг я слышу голос Ольги: - Идите сюда, сюда!  Спешим на зов. Вижу – Ольга с такой радостью режет поганки и верещит:- «Смотрите, это же опята! Глядите, сколько их!» Я пожимаю плечами, всё ещё не решаясь два гриба прикрыть этой семейкой Ольгиных находок. И говорю: - Оль, это же поганки!                - «Сама ты поганка! – возмущается та. – Смотри, видишь, перепонка на ножке? Это самые настоящие опята! У нас на Урале их солят, маринуют! А сегодня я такую жарёху сделаю, пальчики оближете!» И правда, набрали мы опят, приехали к Ольге. Та опятами с картошкой сварганила вкуснейшее  блюдо! Вот с тех пор и я стала собирать опята. А ты, всё же, оказывал предпочтение грибам солидным – белым, подосиновикам, маслятам, груздям, волнушкам, гладушкам.

В какое-то лето год выдался не грибной. Отыскав с пяток волнушек, я уже потеряла надежду вернуться домой с грибами, когда наткнулась на огромный пень, со всех сторон усыпанный опятами! Грибочки молоденькие; день-два, как вылезли на свет; такие симпатюшки – не передать! Ну, я и нарезала одних только шляпок премиленьких опят полную корзину! Ты, побывав на своих местах, уже возвращался назад с неполной корзиной, что случалось крайне редко. И не на пне, а в траве обнаружил кучку переросших, отживающих свой век, опят, чем и дополнил корзину. А, выйдя к машине, сказал: - «Галя, нет грибов! Вот, посмотри - какие опята! Может, на икру сгодятся?» И когда я увидела тёмные  пятнистые шляпки размером с чайное блюдце, которые едва держались на длинных, кривеньких ножках, естественно, воскликнула: - « Да ты что, какая из этих грибов икра? Это ж старьё! Выбрасывай!»               

Разве тогда могла я предположить, что зеркало станет таким безжалостным? Вроде дружила я с ним, а теперь престарелый гриб-опёнок насмешливо оттуда глядит и соображает – чем бы ещё меня «приятно удивить?» А я уже знаю, чем. Потому что при рождении, когда с небес ребятишкам раздавали хорошие качества и недостатки, я за плохими первая в очереди стояла! Вероятно, ещё в люльке причмокивала: - «Это мне, мне…!» Не ошиблась и сейчас! И зеркальный, сморщенный опёнок, чуток поразмыслив, выдаёт: - «Ну, ты и карга!»  Я не в обиде. И «неча на зеркало пенять, коли…» 

Славушка, знать, не напрасно я стремилась в мае домой. Когда проводила Андрея, уже после обеда отказали ноги, причём – обе. Вот тут я растерялась! Если свалюсь, скоро ли меня найдут? А на дворе – лето … ! Приковыляла к  аптечке, измерила всё, что надо и сообразила - без медпомощи не обойтись! Ближе к вечеру привезли меня в больницу. Врачи «Скорой»  уколами боль купировали дома, однако в палату доставили меня на каталке.

День субботний, в палате две бабушки – Надежда из Винниц, ей девятый десяток; и Нина – из Вытегры, той далеко за семьдесят. Обе – лежачие! Ну, и меня к ним поместили. Полный комплект – ни одна не ходит! После двух капельниц полегчало. Но вставать не разрешают! Ещё и ночь кололи. Утром по стеночке, держась за углы, походкой нетрезвого человека сама дошла, куда надо! И, безусловно, радуюсь, что прихватило меня дома, а не в Ленинграде. Пятеро суток находилась в палате, а когда из отпуска вернулась Оксана Юрьевна, на ночь я стала уходить домой.
 Мои соседки без посторонней помощи обходиться не могли. У Нины дочка врач, работает в поликлинике, о маме заботилась. А вот Надежду никто не навещал – ни сын, ни дочка, ни внучка. Санитарки ей купят что-то в аптеке, в буфете, старушка и рада! Надежду должны были увезти в Винницы в социальный дом. Она сама туда попросилась. В своём доме с безработным сыном жить не хотела, обижал он её. И, несмотря на жару, старушка всё время мёрзла.
 Побывав дома, я принесла Надежде фланелевый комплект постельного белья, какой для тебя шила! И две пары тёплых шаровар! И в дорогу Надежду приодели потеплее! Прощалась она с нами со слезами на глазах, да и мы с Ниной едва не плакали. Вечером выписали и Нину, на их места поступили новые пациенты - ходячие.  Через неделю отпустили и меня. А я всё старушек вспоминаю – как они там, удалось ли бабушкам встать на ноги?

На дворе конец июля. У тебя в оградке порядок. Как мы с тобой когда-то обговаривали, я постаралась всё так и сделать! Памятник стоит. Светланка ещё не видела! По воскресеньям навещаю тебя. А дома… что дома? Говорят - время лечит! Только ничего оно не лечит! Просто выть в голос я перестала! И если бы не бумага, да авторучка , не знаю – как бы я этот год пережила?

На днях позвонила Клара: - «Галя, я к тебе собираюсь!» А меня, мой дорогой, просквозило. На улице и в квартире жара, поэтому сплю с открытым балконом, и окнами. В итоге носоглотка осипла, и отдельные согласные коверкаю! Спрашиваю: - «Клара, ты когда дамереда ко бде прийти?»  - Что ты говоришь, Галя? Я не поняла!     - Клара, пока де приходи, де дадо!   - Галя, что у тебя с голосом? Что – де дадо?   - Клара, у бедя дос де дышит, подяла? Дос! Дасморк! 

Чувствую, что  флегматичная приятельница Клара ничего не поняла, поэтому разговор заканчиваю: - Клара, я позводю дебе, позводю! – и кладу трубку. После чего представила на минутку, если бы ты сидел рядом и, услышав от меня «ко бде» и «де дадо!», ты бы так заразительно смеялся, что и я, гундосая, захихикала! Звонить Кларе и приглашать к себе не стану. Нет у меня потребности с кем-то общаться. Хотя трижды приходила Люська, приносила клубнику. Посидели, попили чайку! Сообщила, что с Розой и Ольгой собираются на экскурсию в Вытегру. Они молодцы! Роза – поёт, Люська – чтец, стихи наизусть шпарит – будьте, нате! Обе танцуют и пляшут! И Ольга в общественной жизни участвует. Я видела Ольгу в автобусе, когда ехала к тебе. Сказала: - «Поклонись Славе от меня!» Я поклонилась! Ну, а я – затворница! Тут же позвонили из библиотеки и пригласили меня на День города! Я пришла, однако пробыла там минут 20, не больше! Посмотрела – как чествуют почётных граждан, а среди них и Лидию Васильевну!         

Слава, я всё ещё пеку хлеб. Хотя и стараюсь замесить маленький  колобок, но угадываю редко. Как правило, растворю «на маланьину свадьбу», а потом караулю, чтобы квашня не вылезла из ёмкости. Если же провороню, живое тесто, пришепётывая: - пых, пых! – обляпает всю хлебопечку! В таких случаях горе-пекарь непременно обложит себя «изысканным русским языком!» После чего достанется и хлебопечке! Её же надо чистить. Вроде и стараюсь вымыть её, как следует! Но выглядит она замызганной! Да разве одна хлебопечка? Без хозяина и дом – сирота! А уж хозяйка …!  Э, да что говорить?

А Настя с Костей подарили Оле внука! И у меня появился правнучатый племянник! Наши же Митя с Анечкой с потомством не спешат!

Славушка, скоро – в начале августа должны приехать ребята! Годовщина у тебя! Ну, а я завершаю свою повесть. Не знаю, будет ли она опубликована в бумажном варианте? Всё зависит от дочери. Захочет ли она издать книжку, появится ли у неё возможность – неизвестно? На всё деньги нужны, к тому же – немалые!  А теперь ещё и пенсионный возраст увеличили, причем изрядно. Светланка же говорит: - «Мама, мне пятьдесят, а я уже вся выработалась!»

Зато власть наша по всем каналам  в унисон талдычит «ОДОБРЯМС!» Как раньше функционеры от комсомола и партии дружно скандировали «Одобрямс! - так и сейчас мало что изменилось. И когда я вижу на телеэкране ухоженную, холёную дамочку, которой уже далеко за … (полагаю, она давно на пенсии, но всё ещё занимает крупный пост), мне хочется спросить: - Уважаемая … …,  почему бы Вам не отказаться от пенсии? У Вас же зарплата более, чем …! Льготы, привилегии! Глядишь, и ровесники Ваши  с призывом «Одобрямс!» поддержат благородное начинание. При таком раскладе и денег  в Пенсионном фонде останется меряно-немеряно! А если кто-то не захочет пожертвовать пенсией, значит, уйдёт на заслуженный отдых. Тем самым освободит занимаемое место. А что продолжительность жизни выросла – это правда и неправда!

Многие из тех, кто ещё в прошлом веке кричали «Одобрямс!» сами живут до глубокой старости, причём безбедно. А, например, у нас в р-не в прошлом году смертность в два с половиной раза превысила рождаемость! И если бы не материнский капитал, пришлось бы кричать «АУ» в поисках ребятишек!               

Вот тут я себя одёрнула: - «Ох, Галя, Галя! Куда тебя опять понесло? Если уж обделил Господь разумом – твоё ли дело сильным мира сего неудобные вопросы задавать и  базлать о высоком?»  И ты, Слава, с портрета совсем не строго глядишь, а, как и раньше, упреждая, мол: - «Дотумкала? Неужто – сама? Вот и славно!  У тебя же всё есть! Чего не хватает?»
- Да-а!  Мне бы ещё повесть хотелось издать! Не все ведь с интернетом дружат. Вот и нотариус мне сказала: - «Книгу берёшь в руки  - совсем другой настрой! Книга – осязаема. Кстати,  ваших «Женихов…» я читала!»   И потом, я опять прокукарекала! Всё тот же петух жареный трепыхается!               

Славушка, Светланка на «Прозе.ру» опубликовано всё, что было в трёх книжках. Читателей за 10 месяцев – около трёх тысяч. Не так уж и много, но если читают, чего ещё желать? В июне же из Москвы пришла посылка с книжками и дипломом «номинант национальной премии Писатель года 2018 г.» Вот так, мой дорогой, и существую!

А дописывая повесть, ещё раз хочу обратиться к тем, кто, может быть, когда-то её прочтёт: - Милые, уважаемые читатели, берегите свою половинку.  Это же благо, когда рядом любовь, опора, доброта! По себе знаю! Могу предположить, что кого-то устраивает и одиночество! А вот насколько оно счастливо – судить не берусь!

Мой дорогой, с тобою не прощаюсь!
А просто задержусь на пару-тройку? лет!   
Всё так же маюсь, и сама пытаюсь
Нести свой крест и выполнить завет!
 
Завет житейский: - «Что произойдёт, Галюша! -
Ты много слёз не лей,  лишь изредка всплакни!» - «Ы-ы…!»   -
«Не возражай! Ты до конца дослушай –               
С улыбкой, добрым словом помяни!»

Ты ж не была такой, какою стала!
Я помню хохотушку без ветрил!
Неугомонную, глазастую сначала!
Позже - степенную, когда иссяк твой пыл!

Какое ж счастье дали мы друг другу!
Чего ж теперь былое ворошить?             
Я – здесь, ты – на земле! Не дёргай за подпругу!
Придёт и твой черёд!  Насущным – дорожи!


ВМЕСТО ЭПИЛОГА


«Всё когда-то кончается!» - эти слова из последней главки «Судебного романа». Уместны они и сейчас. Но тогда это «всё» было обоюдным. Одно – на двоих! А год тому назад разделилось на «до» и «после». «До» ушло вместе с тобой. В молодости изредка суматошное; с годами – спокойное, сдержанное! И всё-таки родное, близкое безвозвратное! А вот наступившее «после» -  другого склада. Но мне с ним жить, дышать одним воздухом. Я так и делаю. А что ещё остаётся? Попишу, возьму это «после» под ручку, прислонюсь к нему, и на улицу! Полюбуемся мы с ним природой, пройдёмся немного одиноко-беспризорные, да и в своё лежбище! Глядишь, отпустило!

А недавно это «после» шепчет: - Включи телевизор, посмотри спектакль, какой видела ещё «до…». Днём редко смотрю телевизор – ни политику, ни прежние говорящие головы видеть почему-то не хочется! Люблю классику, старые фильмы, перечитала Распутина! Тут же, по совету «после», нажала кнопку и, не отрываясь, досмотрела спектакль, где главные роли играли мэтры советского кино Фаина Раневская и Ростислав Плятт. Название, кажется, « А дальше – тишина…», может, и ошибаюсь? Но что-то похожее! Мы вместе видели эту постановку. В самом же конце, когда поднялся занавес, и любимые артисты вышли на поклон, весь зрительный зал долго рукоплескал, приветствуя их стоя! А главные герои-артисты, кого уже давно нет на свете, благодарили публику не менее достойно! Я же  сидела у экрана со своим «после» и наслаждалась игрой великих артистов!

Лето же в этом году прекрасное! В такую пору, случалось, мы отдыхали на «Прогрессе». Хоть и не всё лето, а лишь отпуск, но всё равно это было «до…»!             Пытаюсь быть тихонькой старухой, лишний раз не высовываться, стать гибче и покладистей, но какая уж тут гибкость, если всегда была прямая, как столб! Останавливает твой взгляд с портрета: - «Галюша, уймись! Пустое выбрось из головы! Ты же написала в мае у Светланки новый рассказ, ребята одобрили. Вот и займись тем, что душу греет; не ищи правду там, где её нет!»                -  «Славушка, я постараюсь, постараюсь! Оттаиваю я постепенно! Обещаю!»

Плачь, не плачь – не воротишь прошедшее!
Грустью светлой напьюсь; тем, что было!    
Всё ненужное стёрла из памяти!
Всё житейское – сохранила!

Сквозь года окунусь в синь безбрежную,
Где Онего заманчиво плещется!
И где ночь, словно день, белым белая!
Да и счастье у лавочки вертится!
 
И где пара, на отдых приплывшая,
У костра ухой наслаждается!               
Двое их, и без лишних свидетелей
Улыбаются, забавляются!

Ну, а жизнь, знать, на то и дадена,
Чтобы выпить до дна, что положено!            
Что судьбой при рождении кладено,
То и сбудется, коль заложено!

Вот и я, расставаясь с повестью,
Прожила вновь полвека обыденно!               
Не юлила, познАла и горести!
Лишь грядущее – непредвиденно


          2018 год