На сцене изящные стол, стулья, кресло, банкетка (или диван). Пространство организованно уютно и со вкусом. Большое зеркало на подставке. Чуть в глубине – рояль. Силуэт огромного окна с цветными стекляшками витража. Может быть, деталь балетного станка, или тренажёр. Где-то пристроен телефонный аппарат на длинном шнуре. Впрочем, на площадке ещё полумрак, загадочный и нарядный. Пятно света, разве, там, на нотных листах, где мерцает полировкой инструмент и МАЭСТРО трогает клавиши.
На авансцене (ближе к порталу) видавший виды театральный столик. Там, в колючем желтоватом свете, гримируется АКТРИСА. На спинке колченогого стула пристроены наушники. Доносится ритмичная мелодия.
АКТРИСА – (прижимая к уху наушник) Слишком много ударных. Хотя, выбирать не приходится. Зрителю нет дела до личных пристрастий исполнителя… (на разные лады) ис-пол-ни-те-ля! Ни! Ни-теля… ни! Кажется, сегодня не в голосе. Ни! Исполни! (горько) Зрителю нет дела до личных пристрастий… а-а-а! Пристра-а-астий! (Радостно) Нет дела до личных пристрастий. (Злодейски) Зрителю нет дела? Ха-ха! (Варианты. Закончив макияж, АКТРИСА обращается к залу) Что хочет актриса? Чтобы возможно скорее открылся занавес. Сразу найдётся, чего желать.
(Свет на сцене, АКТРИСА оглядывается)
Красота! Наверное, меня зовут Анна. Хорошее имя. Добрый день, Анна! Как дела, Анюта? (Страстно) Аннет, дорогая, твои губы пахнут мёдом… может быть. Конечно, я молода и красива. А ещё – богата. Так получилось, семья – матушка, отчим, сводный брат Петер – погибла в авиакатастрофе. Но я об этом узнала позже. Когда Эдвард нашёл меня. Нашёл… нет, не в капусте, в прочих местах (в руках у нее портрет)… Эдвард похож на старую крысу, но скоро об этом забываешь. Или привыкаешь. А, может быть, внешность Эдварда уже не имеет значения, потому что, вопреки судьбе, он отыскал меня в приюте, куда матушка определила свою единственную малышку Аннет, чтобы впоследствии, когда выпадет случай, ненавязчиво представить крошку-ягодку-пичужку отчиму и сводному братишке. Которые, надо полагать, должны были бы чрезвычайно удивиться, потом… кто угадает наверное? Потом, пожалуй, даже возмутиться и, наконец, обрадоваться. Конечно, я бы на их месте вела себя именно так. К сожалению, радоваться случилось одному Эдварду. Адвокату и школьному другу покойного отчима, который нашёл меня, чтобы огромное наследство отчима не пропадало зря. И с тех пор оно уже не пропадает, честное слово! Представьте себя на моём месте, ну-ка, ну-ка! Кто первый? Есть желающие на моё место? (Смеётся) То-то же…
(Может быть, исполняет песню “О наследстве и наследниках”)
Моя жизнь – визиты, приглашения и опять визиты. О мужчинах… то есть, о поклонниках: разумеется, их столько, сколько я захочу. Выбор огромен, если не сказать, бесконечен. Очень скоро это понимает любая молоденькая девушка, уверенная в себе и в своем финансовом положении. Но подходящие поклонники – наперечёт, требуют серьёзного внимания. Изучения, разнообразных импровизаций. Вдохновения, заботы, почти всегда искусства. А иногда – мёртвой хватки. Впрочем, происходящее так увлекательно!
Значит, что у нас сегодня получается? Симпатичное начало: у меня есть всё, а кем я хочу стать – ещё не решено. Престижную школу давно бросила, пробовала пить – неинтересно, травка тоже не вдохновляет. У меня есть жених и сегодня – наша помолвка. Но, вообще, это событие произойдёт вечером, при свечах. Я сбиваю крем, готовлю торт…
(Начинает действия)
…очень захотелось по такому важному поводу исполнить всё самой, и ресторанную прислугу на сегодня не приглашаем. А ещё я занимаюсь аэробикой…
(Музыка, движения)
…во-первых, потому, что до вечера ещё далеко, а во-вторых, для такого рода удовольствия находится время всегда. И каждый день. А надо – несколько часов подряд, чего и вам советую!
(Упражнения, музыка. Потом АННА смеётся)
Только не стоит думать, что так будет продолжаться ближайшие три часа. Начались гроза и дождь, электричество отключили, магнитофон заглох. (Кричит в сторону окна) Маэстро! Нужны сентябрьские гроза и дождь образца 1986 года! (Слушает музыку) Нет. Такой потрясающей грозы больше не случится. Она уникальна. Её сдадут на хранение в банк, спрячут, чтобы не пугать людей. А ключ от сейфа потеряют. Много позже будет позволено возвратить долю той самой грозы. Но очень небольшую. Воспоминание, аналог. Порцию газированного, с пузырьками дождя. Влагу урожая 1986 года. В тёмных бутылях с яркой этикеткой… (откупоривает вино, пьёт) Нет… (отхлёбывая, морщится) Неинтересно. А жаль. Это мог быть выход. Вполне стандартный, но – выход.
(Музыка. АННА слушает)
Несколько слов о маэстро… разумеется, он гениален. Но для того, чтобы однажды это услышать, нужно и самому (ищет слово)… «распахнуться». Попробуйте представить себя скрипочкой, или, хотя бы, флейтой, и вам захочется такой музыки… захочется почувствовать руки музыканта… ощутить его мягкие губы, которые строят мелодию. Впрочем, никто из нас не торопится в скрипочки или флейты, а жаль. Такие превращения освежают, дают яркие впечатления. Я вижу это так: маэстро садится и сочиняет. Пишет набело.
(Подходит к окну)
Смотрите-ка, вот мой дом – квартира занимает третий этаж, – а напротив раскрытое окно противоположного здания, где на пятом этаже импровизирует маэстро. И поначалу это невыносимо. Потому что маэстро импровизирует день и ночь, а мелодия «грузит». А через некоторое время уже подчиняет. И ты становишься частью мелодии. И что с тобой сделает маэстро предвидеть невозможно, но такая изысканная зависимость… по законам Гармонии, прошу заметить! Зависимость эта переживается ярко и значительно. Происходящее, конечно, акт интимной близости, уж я-то знаю, поверьте… но близости нематериальной, которая складывается в иных пространствах со всеми признаками чувственной любви. И, как честный человек, маэстро должен быть готов немедленно жениться на всех девушках, у которых достаточно храбрости, чтобы вообразить себя скрипочкой или хотя бы флейтой…
(Кричит в окно)
Сколько можно бренчать, как вас там!? Эй, в доме напротив! Слышите?
(Пауза. Мелодия продолжает звучать)
Здесь от вашей музыки молоко скисло! Представьте себе!
(Пауза, мелодия)
Удивительная наглость… (листает телефонную книгу) Номер телефона можно легко выяснить у консьержки дома напротив.
(Набирает номер)
Тысяча извинений… (зрителю) кстати, в доме напротив оказался консьерж, а не консьержка, что существенно облегчает дело – с мужчинами можно не церемониться, они такие нечуткие.
(В трубку)
Не откажите в любезности подсказать номер телефона музыканта, проживающего на пятом этаже. Ах, вы не предоставляете сведений такого рода? Удивительно! То есть, конечно, частная жизнь постояльцев предполагает деликатное невмешательство… с вашей стороны это очень предусмотрительно и весьма похвально, но, согласитесь, для сегодняшнего дня просто невероятно. Ах, вы – консьерж в третьем поколении? Вашим жильцам можно позавидовать. Благодарю и… не буду настаивать… тем более, что предмет разговора вполне пустяковый. Нет, нет… прошу вас, не беспокойтесь! Дело в том, что королевской семье требуется аккомпаниатор для вечера мелодекламации, нам рекомендовали господина виртуоза. Но теперь, разумеется, придётся подыскать кого-нибудь другого: Шопена или Брамса. Не надо Брамса? Ну, если вы настаиваете, из уважения к потомственному консьержу, записываю номер телефона.
(Пишет, кладёт трубку)
Пауль. Нелепое имя. Германское. Какое-то неромантичное. Чего ждать от мужчины с таким именем?
(Набирает номер)
Господин Пауль? Вас беспокоит секретарь муниципального суда. Вы приглашаетесь в качестве ответчика по делу «о нанесении ущерба». Кому? Окружающему пространству: бабочкам, пчёлкам, соседям напротив. Ваши пассажи чересчур меланхоличны. Окружающие бабочки и пчёлки перестают размножаться в третьем поколении. Подарите нам глоточек тишины… какие шутки, когда от впечатлений спина чешется! Нет, вы опять не ослышались, чешется спина: от ваших импровизаций режутся крылья там, под лопатками. А я категорически возражаю, зачем изменять природу человека? Это я-то не понимаю в музыке?! Хотите спою?
(Подходит к окну, раздёргивает шторы)
Если окажете любезность и подойдёте к окну, вы не только меня услышите, но и увидите. Впрочем, маленькая пауза!
(Уйдя за ширму, достаточно быстро возвращается в вечернем туалете)
Ну, как, хороша? То есть, я имею в виду, хороша ли модель от Кардена? Или вы предпочитаете туалеты в стиле другого модельера?
(Поёт, раскланивается)
Не слышу заслуженных оваций… (по телефону) Вам понравилось? Алло!
(Растеряно, обращаясь к зрителю)
Представьте, господин виртуоз позволил себе бросить трубку.
(Яростно кричит в раскрытое окно)
Эй, в чём дело?! Вы престарелый горбун или кастрат?! А, может быть, ориентируетесь на мальчиков? Где мои аплодисменты?
(Стук в дверь)
Он пришёл!
(Зрителю)
Какой поворот сюжета: сцена следующая, те же и маэстро, разумеется, со словами восхищения...
(Идёт к двери. Останавливается. С удовольствием сообщает зрителю, предваряя события)
…входит маэстро. Лицо пылает, но держится бодро. Анна подаёт руку, маэстро целует её, оба смущены.
(Возвращается с букетом цветов и письмом)
Здесь ошибка. Слова восхищения, увы, отменяются. Надеюсь, временно отменяются.
(Обращаясь к зрителю, имитирует происшедшее за дверью)
«Извините, мадмуазель, я – посыльный, в доме, видите ли, отключили электричество, поэтому звонок не работает, приходится стучать!»
(Зрителю)
Нам принесли цветы и записку.
(Музыка, Анна читает. Затем, бросив письмо на стол, готовит вазу, пристраивает цветы)
Когда что-нибудь не так, я вспоминаю старых друзей.
(Приносит из глубины сцены потрёпанный чемодан, открывает. В нём - игрушки. Пристраивает их в комнате)
Это – плюшевый Том, приютская игрушка. Он самый старший, старше меня. Я украла его и ничуть не жалею. Помнится, косолапый ушёл со мной по собственной воле, чтобы не умереть от тоски. С Томом можно пококетничать, он всегда оценит ваш внешний вид. Если потрепать по щеке – темнеет от смущенья плюшевой шкуркой. Том – молчун, потому что чрезвычайно деликатен.
Зато Лайза – на удивление энергичная личность! Умеет посмотреть насмешливо и сердито, а иногда с большим недоумением, как настоящая леди. Можно спросить совета и по её виду сразу понятно, что следует, а чего ни в коем случае не надо делать. Я никогда не забываю, что Лайза – подарок матушки. Единственный её подарок за всю мою жизнь. Бывает, что я стесняюсь распахнутых глаз этой особы. И сажаю её лицом к стене (исполняет).
А это – Лео (достаёт роскошного льва) – новенький друг. Который обещал заступаться или, хотя бы, не давать меня в обиду. Вон, какой рыжий здоровяк с золотой кисточкой на хвосте. Его принёс мой жених. Мой бывший златовласый жених...
(Оставив льва, берёт со стола записку)
…даже не успела рассказать, какой он хороший, а он уже – бывший, и приходится изо всех сил забывать его.
(Зрителю)
Помолвки не будет! (Льву) Ну, что же ты? Обещал, заступайся! Самое время показать на деле, какой ты защитник.
(Пристраивает льва на верхушке зеркала, прогуливается, жестикулируя и наблюдая за собой)
Отказаться от меня? Умотать с моей лучшей подругой? Впрочем, ещё поправка: в моей жизни подруги – явление скоропортящееся, почти всегда ненадёжное. Умотать с кем-то случайным! Отказаться от меня? (Любуется собой в зеркале) От меня?!
(Зрителю)
Когда смотришь в зеркало, это регулирует настроение. (Смотрит на себя критически) Простая, но трудная для каждого дня мысль: рядом с тобой всегда найдётся тот, кто умней, талантливей, чище. Кто больше тебя заслуживает… чего? Воздуха, смеха, любви, удачи. Нужно только набраться храбрости и честно оглядеться вокруг. Отказаться от меня, всего и дел-то! Как... (ищет образ) посмотреть на часы. Выкурить сигарету. Элементарно, как пройти мимо нищего с протянутой рукой, скомкать этот лист бумаги. Нажать на спусковой крючок.
(Читает из письма)
«Дорогая, примите извинения, но, как выясняется, я женюсь на другой девушке: нашей общей знакомой, скромнице по имени Марта. Надеюсь, вы легко утешитесь и, в свою очередь, найдёте достойную замену в коллекции одураченных поклонников, видящих в вас наивного ребёнка, краснеющего от неосторожных намёков, а не уличную потаскушку… а не уличную потаскушку, волею случая – наследницу состояния с бессчётными нулями в конце итоговой цифры. Впрочем, благодарю за счастье и боль. Сожалею, что кто-то, теперь уже посторонний, имеет право вывалить на бумагу столько обиды и презрения. Вынужден заметить, что для меня любая ложь, тем более осознанная, – мерзость и тупик. Прошу прощения за жестокие слова, написал то, что думаю».
(Пауза)
Элементарно, как пройти мимо нищего с протянутой рукой!
(Подходит к окну, кричит)
Где же ваше искусство, маэстро?! Было бы вполне уместно подвесить в окружающем пространстве что-нибудь душераздирающее, как в немом кино!
(Пауза, тишина)
Самая драматическая мелодия, это, конечно, тишина.
(Прислушивается, потом неожиданно кричит)
Стив – жадный и старый! У Поля – кривые зубы и загребущие руки! Марта не умеет двух слов связать… это удручает, потом наводит тоску, будто ты один на один с грязным зеркалом… Фрэнк – существо с другой планеты! А, может быть, набитый опилками «кожаный друг человека» среднего рода. Что прикажете делать в толпе братьев по разуму? Нет совершенства среди тех, кто известен! Пит – оболочка, которая даже не притворяется разумной. Белковая масса в штанах и при шляпе. А тот, кто тебе дорог, с кем ты не хочешь разлучаться… для него ты недостаточно хороша!
(Подходит к зеркалу)
Ты нехороша, слышишь? (Зрителю) В конце концов, я всего лишь уличная потаскушка, вообразившая себя героиней американского сериала. Кстати, что делают в критических ситуациях героини сериалов?
(Музыка)
Ну-ка, ну-ка… в таких случаях можно очень даже просто развести некоторое количество известных таблеточек…
(Исполняет)
…но, во-первых, это чересчур банально, а во-вторых, - музыка мешает. Раздражает. Не даёт как следует помереть. Собственно, а как следует? Беспечно. Легко. На «раз». Или на счёт «три». При свечах!
(Начинает расставлять свечи, подходит к столу, в руках у неё – коробка для торта)
Помнится, в возрасте нежном я любила маленьких лягушат. Зелёных, симпатичных, с резными лапками… или, может быть, точнее было бы сказать, «с лапками перепончатыми»? Я находила лягушонка, и мы начинали игру: он убегал, а я догоняла. И никогда наоборот, ему было всё равно, если убегала я. Как выясняется, тот, кого любишь, кто особенно дорог, не очень-то расположен тебя удержать. Но это становится понятным не сразу, а потом. В следующих сериях. Чтобы не расставаться никогда-никогда, я находила коробку для торта и мастерила своему любимому дом… (Исполняет)
…устраивала постель из листиков, обеденный стол из спичечного коробка… чтобы можно было предложить что-нибудь вкусное – конфету, или половинку яблока – пусть знает, как я его люблю. Даже вазочки с цветами предусматривались в этом доме. Даже коврик у входа… (любуется исполненным) Кто хочет быть моим лягушонком? К сожалению, на ночь приходилось расставаться: ему в постель и мне спать.
(Колыбельная)
На ночь я закрывала дом крышкой, аккуратно заклеивала щёлочки скотчем, чтобы любимого не беспокоил свет. И каждое утро я горько плакала: мой друг умирал. Наверное, думала я, не понравились вазочки… а, может быть, постель слишком жёсткая… как же так? Всё устроено с такой любовью. Однажды я поняла: лягушонок умирает от огорчения, из-за разлуки со мной. Ну, так кто же хочет быть моим следующим лягушонком?
(Ударяет по коробке, сминая её)
Женщина должна быть замужем! Сама по себе она – ничто. Так нас воспитывали. Вдалбливали с детства. Это подразумевалось всем укладом. Женщина находит мужа и оплетает его, как лиана! Она должна иметь семью. Родить ребёнка. Должна… кому?!! Природе, обществу.
(Смеётся)
Пожалуй, я раздумала умирать. Чем умирать, лучше стать знаменитой. Давно пора было догадаться: я рождена, чтобы восхищать, кружить голову, потрясать окружающих. Невероятную, трагическую… даже грязную историю прожить публично на сцене и, через боль, обрести примирение, понимание. И спеть об этом…
(Обращается к зрителю)
…в эти широко распахнутые глаза… искать искру сочувствия и петь… решено!
(Музыка. Анна набирает номер телефона)
Послушайте, маэстро! Не могли бы вы сыграть то же самое, только в два раза быстрее и в мажоре? Ахинея? Проверьте на мне, как на крысе, или на лягушонке! Может быть, вы просто не умеете? Или не хотите сочинить шлягер? Песенку про зелёных лягушат?
(Слушает музыку)
Но это слишком темпераментно для лягушат. (Про маэстро) Нет, он не немец. Скорее – испанец. Когда я стану знаменитой, у меня будет такой поклонник: порывистый, темпераментный. Тягучий голос… когда он произносит слова, природа замирает! Жгучий брюнет… чёрные блестящие волосы, что ещё? Грудь колесом, густая растительность… так что, если он присел в кресло в расстёгнутой рубахе, вспоминается шкура медведя. Плечи широкие, кожаный пояс, на нём – мачете…
(Сажает в кресло медведя, оглядывает его критически)
…жаль, в доме нет подходящего мачете! Хотя, конечно, мачете – сувенир из Мексики, а у нас – Мадрид. Мужчина – абсолютная надёжность и нежность там, в глазах, которые сияют. Он позовёт танцевать…
(Танцует. Разумеется, нечто испанское)
…в его руках я почувствую себя птицей, которая самозабвенно и по собственной воле бросается в силки.
(Танец)
У нас будет потрясающая ночь. И только под утро, гладя его небритую щёку, захочется, наконец, спросить: представьтесь, amigo, как вас зовут?
(Музыка, Анна слушает)
Однако… мой друг – определенно северянин, как требует эта мелодия! У нас будет потрясающая ночь, и только под утро, перед тем, как попросить незнакомца наконец представиться, я трону рукой его тяжёлый квадратный подбородок, который нависает, вызывающе торчит над землей. Как зверь, готовый защитить своё логово. Да, именно скандинавы способны поделиться силой и уверенностью в себе. Подарить равновесие, сосредоточенность. Север, снега, может быть, даже льды, чёрно-белые просторы воспитывают людей поразительного мужества. Решено: мой друг оказывается русским офицером, уроженцем Сибири. Его глаза полны безграничной любви и восторга. Плохо представляю себе как человек этот держит в руках книгу, воображаю, как валит лес, идёт напролом... или, наоборот, противостоит стихиям. Боевой командир, офицер подводной лодки признаётся на ломаном английском языке, что у него всегда с собой моя фотография, вырезанная из бульварного журнальчика. Он вернулся из полугодового плавания… из «самоволки»… кажется, это у них называется так. Случилась авария и подлодка легла на грунт. Их объявили пропавшими без вести – так всегда бывает у военных моряков, тем более у русских. Через месяц, когда надежды уже не осталось, каким-то чудом они всё-таки всплыли. Моряк отдал мне письмо, которое написал там, где должен был умереть. Письмо адресовано не матери, не жене… да, мой русский друг женат и любим, но прощальное письмо, как это ни жестоко, написано и адресовано незнакомке, распевающей песенки про зелёных лягушат. Такова жизнь. Я не смогла прочитать это письмо. Я сказала: всё, что там, на бумаге, пожалуйста, можешь произнести вслух, товарищ «микхаил сергеевитчч»! Горели свечи, письмо мы сожгли. Он говорил что-то по-русски, я плакала…
(Плачет, смотрит в зеркало)
…и была просто ослепительно хороша собой. Уж не знаю, почему так сложилось. Наверное, из-за музыки.
(Зрителю)
Слышите? Это поют наши души. Моя душа и душа русского моряка… (по слогам) ми-кха-ила-сер-ге-еви-тча, Мишеля. В какой-то момент я назову его «Мишель», и он откликнется. Будет потрясающая ночь, Мишель – на удивление изысканный и чуткий любовник – в этих огромных ладонях осталась бы невредимой трепещущая бабочка, расправляющая крылья. И только в его дыхании можно будет услышать отзвуки стихии… голоса ветра, шелест листвы, движенье и стон набегающей волны…
(Пытается это продемонстрировать. Смеется)
…в общем… сопение, бульканье, всхлипы и довольное поскуливание.
(Пауза)
Меня изнасиловал сын директрисы приюта в перерыве между уроками…
(Берёт куклу, демонстрирует дальнейшее)
…в закутке перед кабинетом матери. Через стену слышался голос директрисы. Мать строго выговаривала кому-то из учителей. Сын, булькая горлом, посапывал и скулил от вожделения. И всё, что делали с моим телом, которое уже сформировалось и было достаточно соблазнительным, всё, что с ним совершалось, почти не имело значения: в двух шагах, через стену находилась директриса. И, если я закричу, она, конечно, убьёт насильника здесь же, на месте. А, может быть, не совсем здесь, не вовсе «на месте», это случится позже и все узнают, какой он мерзавец и пакостник. И ещё будет стыд перед окружающими за то, что происходит… в первую очередь думалось не о себе, а именно о том, насколько непоправимо и как гадко то, что происходит.
Рядом со мной никогда не было отца, который захотел бы приласкать малышку Аннет. Что касается матери, время от времени появляющейся из ниоткуда… мать, наверное, не умела, или не желала быть нежной. Позже я поняла: ребёнок, обделённый любовью, не способен ценить себя, считает личные переживания непозволительной слабостью, а иногда постыдным недомоганием.
Учитель физики однажды потрепал меня по щеке, и я едва не стала гением этой науки, от ужаса и любви почти мгновенно решая самые занудные и мудрёные задачи. Влюбилась в этого испачканного мелом рассеянного очкарика, у которого по случаю оказались не застёгнутыми брюки, так что можно было несколько секунд наблюдать фрагмент бесцветных, застиранных мужских трусов, невероятно трогательных и домашних.
Когда симпатичный и весёлый доктор – белоголовый, без бровей и ресниц толстяк, согласившийся помочь «пятнадцатилетней деточке» избавиться от первого ребёнка….
(Отбрасывает куклу)
… когда врач, которому я не могла заплатить за аборт, вознаграждал себя за предстоящий труд и деликатно насиловал меня с разного рода профессиональными присказками:
– Лежим спокойно, не мешаем доктору, не волнуемся! Будет немного больно, мадемуазель, дорогая, но придется потерпеть… Зажмурьте глаза и представьте, что вас укусил комарик…
Когда всё это так законно и естественно происходило, а защитить меня в целом мире оказалось некому, я в подробностях рассмотрела скомканные на полу стандартные мужские трусы. Бесцветные, застиранные, невероятно трогательные и домашние!
(Музыка)
Ах, маэстро… меня бросил любимый. Бедное сердце разбито, а в руке – красная роза. Я – тонко чувствующая натура с гибкой талией и соблазнительной попкой. А вы – незнакомец, которому легко рассказать… честно признаться в том, что в моем мире сначала произошёл пожар, а потом случился потоп… нет, мне не нужен врач или психоаналитик, я ищу того, кто молча выслушает… ищу случайного попутчика.
Сколько вам лет, попутчик?
Хотя, молодой вы или старый, наверное, всё равно. Когда появился Эдвард – чистенький, как из магазина, «старичок в хорошем состоянии», начались чудеса. Было совершенно неважно, что он похож на крысу, что помешан на своём здоровье, посмеётся и сразу же достаёт тюбик крема от морщин – увлажнить кожу в уголках глаз. Помню, когда подарила ему почти невинный дочерний поцелуй, он украдкой сплюнул в целлофановый мешочек, освежил полость рта из шипучего баллончика.
С приходом Эдварда начались независимость и свобода.
– Кем бы тебе хотелось стать в этой жизни, дитя моё?
– Не знаю, дядюшка Эдвард.
– Загляни в свою душу, крошка! И, пожалуйста, не называй меня «дядюшкой». Для тебя я – Эдвард. Старина Эдвард, не более…
– Не знаю, что ответить.
– Напрягись. Хотелось бы в общих чертах представлять твоё будущее в мире, где каждая счастливая судьба определяется суммой вложенных денег, то есть, ценой. Это означает, что наши возможности практически безграничны.
– Ух, ты!
– Нравится?
– Ещё как! С вывертом говорите, дядюшка! Как в кино.
– Я бы употребил эпитет «нестандартно». Может быть, в данном случае «цивилизованно излагаете». Не умею повторять дважды, но для тебя сделаю исключение: не называй меня «дядюшкой».
– Извини, Эдвард!
– И ответь на поставленный вопрос.
– Кем хочу… честно?
– Открой своё сердце, малышка!
– В этой жизни… хочу быть сытой и ухоженной. Хорошо одетой и счастливой. Стоять где-нибудь и щуриться от счастья. И улыбаться всем желающим. А ещё...
– Смелее!
– Ещё влюбляться, хотя бы время от времени. И быть, конечно, любимой. Ну, и не забывать с первого раза делать всё, что от меня потребует Эдвард! То есть, почти всё, что потребует…
Эдвард купил платьице. Хорошо помню цвет – розовый, как раздавленная ягода клубники. Долго и подробно примеряли обновку, любовались мною. Эдвард заставлял выходить и входить в комнату. Здороваться, подавать руку. В какой-то момент пришлось взгромоздиться на стол, приседать и кружиться. Наконец, старина Эдвард торжественным голосом потребовал замереть там, на столе, чтобы «улыбаясь, щуриться от счастья» для всех желающих. Возникло жутковатое ощущение, что он играет в меня, как в куклу или в зелёного лягушонка. Можно было вполне представить, что под вечер он спровадит меня в шкаф и запрёт до утра на ключ, а, может быть, накроет картонной крышкой и не оставит щёлочки для воздуха.
– Есть у тебя любимое занятие? – среди прочего спросил он.
–Люблю петь.
– Вот как? – удивился Эдвард. – Петь? Глядя на тебя, трудно даже представить.
– Люблю тихонечко петь, – объяснила я. – Жду, когда все заснут, чтобы найти подходящий угол, где можно тихонечко, вполголоса петь.
(Здесь может быть исполнена песня)
– И часто такое случается?
– К сожалению, нет. Это оказывается очень нелегко: дождаться, пока все заснут. Почему-то, как ни стараешься, засыпаешь первой. А утром, конечно, обидно – опять не случилось попеть.
Вместе с престижной школой начались уроки вокала.
(Начинает распеваться. Маэстро подхватывает, и это выглядит почти естественно. Дальнейшее происходит в паузе между упражнениями)
– Ми – ля – бе – ля – ми – ля – бе – ля – ми – ля – бе – ля – ми – ля – бе – ля…
Разумеется, мне казалось, что я так или иначе уже умею петь, во всяком случае, представляю, как это должно происходить.
– Ми – ля – бе – ля – ми… (и так далее)
Начались занятия вокалом и обнаружилось, что необходимо научиться особенным образом дышать, извлекать звук и посылать его в определенные места.
– Ми – ля – бе – ля – ми…
Когда всё это выяснилось, голос пропал. Звуки перестали «извлекаться» и «посылаться».
– Ми – ля – бе – ля – ми…
Нужно научиться «петь в маску», «подавать дыхание на диафрагму». Профессионалы вдыхают нижней частью живота… то есть, в идеале, процесс происходит по кругу: дышишь спиной, грудью и внизу живота.
(Демонстрирует)
– Ми – ля – бе – ля – ми…
Тогда звук «идёт в маску». Профессионалы поют «на кончик носа». При этом необходимо выдыхать так, чтобы грудь не опадала… живот уходит в себя, а грудь остаётся высокой.
– Ми – ля – бе – ля – ми…
В общем, для начала ты надуваешься, как лягушка, и совсем не можешь выдохнуть. Попробуйте-ка, даже не петь, а просто вдыхать и выдыхать таким образом, чтобы живот уходил в себя, а грудь оставалась высокой! Чтобы помочь справиться с этим, преподаватель вокала кладёт вам руку на грудь или на живот. Ничего удивительного, что однажды именно так и поступил Шарль, мой красавец-учитель. Своей прекрасной, узкой, с длинными и тонкими пальцами, горячей ладонью он коснулся моего живота. Другую, еще более жаркую и, кажется, трепещущую ладонь положил на грудь. У меня потемнело в глазах, закружилась голова, пропал голос.
– Достаточно ли высоко я держу грудь, господин учитель? – выговорила я громким шёпотом, после чего Шарль – роскошный мужчина, звезда оперного театра, смутился и убежал.
Понятно, что я по уши влюбилась, но почему полюбил он? Настолько, что не трогал меня, как женщину.
Вы когда-нибудь летали во сне? Дождь, но светит солнце, я бегу… пытаюсь перепрыгнуть лужу, оттолкнулась от земли и, неожиданно зависнув, продолжаю лететь среди лучей и капель!
Я ждала, когда закончится очередная ночь, потом занятия в школе, чтобы скорее встретиться с Шарлем, чтобы продолжать летать, но уже днём… непостижимым образом выхватив из ночных сновидений способность пребывать между небом и землей.
Занятия вокалом продолжались, и мой голос начал звучать на дыхании. Однажды, через несколько месяцев каждодневных упражнений, я испытала то, ради чего, наверное, люди и прилагают столько усилий. Взяв ноту, я физически ощутила место, где начал формироваться звук, который уже не принадлежал мне, потому что я пела не связками, звучало все тело, и, вместе, пело пространство вокруг – у люстры вибрировали висюльки – пришло ни с чем не сравнимое ощущение свободы...
(По возможности демонстрирует)
…чувство того самого полёта между небом и землей, но на высотах иного уровня, на территориях заоблачных, может быть, звёздных, вполне метафизических. Впрочем, это случилось единожды и почти мгновенно иссякло. Здесь, на земле мы гуляли по улицам. Когда выкраивали время, отправлялись в городской парк. Молчать, иногда даже не смотреть друг на друга. Как две птицы, оседлавшие скамью в парке, чтобы всего лишь побыть рядом.
Доложили его жене. Одновременно кто-то позвонил и сказал Эдварду. Хорошо помню, как в последний раз мы сидели в кафе. Глаза Шарля полны ужаса и любви. Помню липкие кружочки апельсина в кожуре, посыпанные сахарной пудрой. У меня останавливается сердце, перехватывает дыхание. Мы едим мороженое в вафле: ломкой, колючей, отвратительно хрустящей, почти скрежещущей.
Через несколько лет, проездом в Марселе, я наткнулась на расклеенную по всему городу афишу музыкальной антрепризы из Канады, где вместе с прочими упоминалось имя Шарля...
(Рассаживает зверей, как зрителей в театре)
…через годы поисков, отчаяния, надежды!
Второе отделение концерта уже началось, когда я добралась на окраину города в полупустой, с большим изяществом оформленный зал. Всё это время мы будто бы и не расставались! Благодаря ему и, в каком-то смысле, вместе с ним сложилось всё лучшее, наиболее значительное с тех далеких пор. Казалось, Шарль должен… обязан был знать, может быть, даже наблюдать мою жизнь, день за днём разделяя лучшее, поддерживая в неудачах, которых случилось преодолеть, ого, сколько!
В зале – фигуры, силуэты, тени… очень немного зрителей первых рядов – начинка ажурных, красного бархата кресел. Чьё-то бледное лицо в профиль. Блестят чьи-то очки. Я опоздала, хочу найти место где-нибудь в последних рядах. Подходит служитель и, взяв меня под руку, ведёт в полупустой партер, к свету, который, в свою очередь, катится навстречу волной, перехлестнув рампу: чем ближе, тем ярче. Служитель усаживает на свободные места в третьем ряду, получив чаевые, отступает.
На сцене Шарль и пианист. Идеё вступление к музыкальному номеру.
Наши глаза встречаются. Седые виски, морщины и тени на прекрасном лице, которое я мысленно столько раз изучала губами… как они смеют здесь быть, эти морщины?!
Пассажи вступления звучат дважды, потом в третий раз.
Оглядываются зрители, не понимая, что происходит. Какое-то время в зале и на сцене – тишина. Потом Шарль делает два медленных шага… под ослепительно белым концертным пиджаком топорщится солидный животик! Шарль выходит на авансцену, смотрит в самую глубину моей души, и вместе с ним в упор таращится кое-кто из публики. Наконец, не отпуская меня глазами, Шарль начинает петь…
(Две строки текста)
…поёт без аккомпанемента что-то очень незатейливое про дождь и солнце, пузыри и лужи. Про девушек с разноцветными зонтиками, вырастающих на улицах города, как грибы… Поёт негромко и замедленно. С паузами между слов.
(Демонстрирует ещё две строки текста)
Такое «рваное» исполнение создает поразительный эффект. Никогда, ни до, ни после, я не слышала подобной тишины в зале, которая наваливается и бросает в дрожь, шевелит волосы.
(Подстраивается музыка, Анна поёт)
Осторожно, аккордами вступила музыка, организуя мелодию, ритмически выправляя ее…
(Поёт далее, до проигрыша)
На проигрыше Шарль храбро прыгнул со сцены, может быть, не очень твёрдо, но благополучно приземлился, подошёл ко мне, и, предложив чудесную, с длинными и тонкими пальцами, кажется, трепещущую ладонь, двинулся к выходу из зала. К безграничному восторгу немногочисленных зрителей, понявших то, что случилось, как сценический прием.
Позже, за кулисами, в полумраке актёрского ресторанчика при театре, я сидела за столиком Шарля и его последней жены Евы – маленькой, с узкими азиатскими глазами женщины неопределённого возраста. Шарль пил коньяк, вспоминал города и поездки. Его жена – администратор антрепризы – рассказала о приглашениях на гастроли, планах и перспективах.
Горели свечи… я заметила на стене тень головы – живое пятно с вытянутым носом, толстыми губами, острым подбородком – профиль ведьмы! Задохнувшись от неожиданности, рассматривала гипертрофированную, расползшуюся по стене кляксу профиля жены Шарля. Тень двигала губами, корчилась, существуя, кажется, сама по себе.
Скосив глаза, Ева осмотрела стену. Продолжая рассказ о гастролях, чуть отвернула голову. Тень уменьшилась, перестала кривляться. От обыденной, вполне машинальной корректировки – так смахивают соринку, прячут выбившийся локон, поправляют угол воротничка – от этого стало страшно, потом жутко. Теперь в лице Евы в полной мере обозначилось ведьмачье, гипертрофированное, потустороннее.
Через два часа – какое милосердие! - канадская труппа улетала в Монреаль.
– Наверное, она зарежет меня! – всхлипнув, прошептал Шарль в самое ухо, обнимаясь со мной на прощанье. – А, может быть… – произнес он вслух, оглянувшись на Еву, – может быть, я это сделаю первым.
Влажные зрачки… невидящие, почти зеркальные глаза потерявшего над собой власть мужчины, сколько раз я видела это!
Именно так лоснились глаза у Эдварда, а сам старичок, одуревший от вина и похоти, гонялся за мной по комнатам в восторге от того, что к нему возвратилась молодость.
– Ты обещала слушаться! – жизнерадостно вопил он, опрокидывая журнальный столик. – У меня в деловом блокноте записано: ты обещала исполнять всё, что потребует старина Эдвард.
Я скакала через кресла и кушетки, теряя силы, захлёбываясь от иступленного смеха, который выворачивал наизнанку, душил. Старик потерял штаны. Уши его пламенели, а бледное лицо было одного цвета с ягодицами. То, что моталось внизу живота, он придерживал левой рукой, а в правой – в какой-то момент появилась тяжёлая статуэтка бронзовой богини. Прижав меня к стене, старик тяжело дышал. Запустив руку под блузку, ухватил грудь. Его била крупная дрожь, стучали мои зубы. Мы замерли так у стены в ожидании продолжения, которое явно задерживалось. Потому, что Эдвард был пьян или стар, а, может быть, из-за того и другого вместе. Так или иначе, страсть отступила, старик глубоко и горько вздохнул. Рука его ослабла, он освободил мою грудь, разжал правую ладонь, где по-прежнему находилась статуэтка. Тяжёлая бронзовая женщина обрушилась ему на ногу. Эдвард заскакал по комнате. Повизгивая от боли и возмущения.
Стыдно признаться, но, глядя на охромевшего дядюшку, я опять хохотала до слез, не в силах себя остановить. Поначалу старик даже как-то растерялся.
– И это награда старине Эдварду? – (сказать, что он был в ярости, значит, ничего не сказать!) – Из комочка плесени, заброшенного в первый попавшийся приют и забытого, по возможности, навсегда… усилием воли сделать шикарную леди, «красотку-пальчики-оближешь»! Сочинить её, вытащить на свет, набить деньгами, ценными бумагами, недвижимостью, дать образование… – казалось, сейчас Эдвард укусит меня и не делает этого только потому, что не может решить куда… то есть в какую часть тела вцепиться фарфоровыми зубами. – Спровадить семейку будущей сиротки в места, откуда не возвращаются! Своевременно и элегантно… комар носа не подточит… Эдвард не умеет ошибаться… организовать это! – одну за другой он отпускал мне пощечины. – Финансовые затраты! Изобретательность и моральные издержки! Энергия и безупречная организация!
(Может быть, демонстрирует происходящее на кукле)
Боли я не чувствовала. В памяти остались возгласы бесштанного дядюшки, взмахи пухлой ладошки. И ещё там, внизу впалого стариковского живота, стебелёк детородного органа, взлетающий в воздух перед очередной пощёчиной.
(Пауза. Анна слушает музыку)
Господин виртуоз! Изобразите-ка нам в звуках белесое раннее утро, пустые улицы и тёмные окна, фрагменты из жизни молоденькой женщины, которая счастлива… (слушает) вот, вот! Что-нибудь такое бескрайнее, почти птичье… для женщины, которая не знает, где будет ночевать и что есть. Она наполучала пощёчин, ушла из дома. Побитой, но свободной, как Божья птица. Может быть, в первый раз я сделалась такой счастливой. Настолько. Потому, что независимость пришла без предела, я была, кажется, свободна ото всего вообще, сверх всякой меры.
Через день это стало очевидным. А после двух ночей, проведённых на улицах, в городском парке, в обществе пьяненьких нищих, обкуренных бродяг, извращенцев и побирушек – озлобленных, грязных, шибающих бранью и кислыми ароматами – меня дважды вытошнило! После всего этого перспектива остаться птицей почти не вдохновляла. Независимость потеряла романтический флёр. А, может быть, наоборот, предстала в суровой реальности.
К счастью, я не хотела денег, «элегантно организованных» Эдвардом. Позже выяснилось, что дядюшка – мой адвокат с неограниченными правами – заблокировал все счета так, что какие бы то ни было выплаты исключались. Разумеется, человек опытный достаточно просто мог справиться с этим, но сама мысль о возможности объяснений с убийцей моей матери представлялась отвратительной.
(Музыка. Из чемодана, где лежали игрушки, Анна достаёт одежду. Здесь хотелось бы видеть именно отдельные детали, которые смотрятся смешно и нелепо. Надеваются, может быть, поверх платья, прикладываются к одежде, когда актриса примеряет так называемый «костюм»)
Быть не может… вот так сюрприз! Нужно очень похудеть, чтобы позволить себе возвратиться в эту одёжку. Впрочем, у каждого возраста свои преимущества.
(Берёт в руки поднос, установив на него вино, прочее, подхваченное со стола, прохаживается вокруг кресел, сколь возможно демонстрируя себя)
Прохладительные напитки, сигареты! Виски и коньяк, господа!
В нашем заведении, джентльмены, разрешается всё, кроме консуммации…
Кон-сум-ма-ции, господин офицер, то есть всё, кроме интимных услуг. У нас не бордель, и того, кто начнет приставать к беззащитной девушке, вышвырнут вон. Примите извинения, но это именно так.
Вы можете пригласить девушку за столик, угостить её сигаретой… спасибо, сигары я не курю, любезный герр в золотых очках!
Вы можете позвать девушку на танец. Все вместе, или отдельно, как самостоятельно существующий живой организм из Японии… из далёкого Гонконга? О! Это щедрые клиенты, несмотря на рост и цвет лица. Как мило с вашей стороны быть изыскано жёлтеньким, то есть, солнечным, со всеми оттенками цитрусовых с ног до головы…
Да, господин мавр, в Европе не существует дискриминации! Можете не стесняться с нашими девушками, но деньги вперед, вот сюда, за чулочек, за его краешек… нет, в трусики деньги не кладут! Не гигиенично? Вы – шутник, господин из Африки. Деньги гигиеничны, во многих случаях целебны… наши трусики «сидят» чересчур в обтяжку. Они очень узенькие, здесь много не поместится, а главное, это нарушит эстетику…
Кто такая Эстетика? Богатая дама из Греции!
Насколько богатая?
Миллиардерша!
О, благородный дон! Ваша щедрость производит впечатление… вот как? Господин – лидер местных патриотов? Простите необразованную девушку, далёкую от политических страстей. Что в этой жизни выше политики? Разумеется, любовь! Ах, для вас любовь – ипостась политики? Какое утончённое извращение… то есть, конечно, я хотела сказать, «сексуальное ноу-хау», браво, господин лидер! Брависсимо!
(Возвращается к зеркалу, смотрит на себя)
То, что поддерживает грудь, называется «кружевным бюстиком». То есть, грудь открыта, хотя лифчик есть. И маленький передничек – или прозрачный, или кружевной. Попка голая. На голове – кружевная наколка… вообще, кружева – везде, как ажурная пена. Спереди – листик трусиков, пояс и чулки с длинными резиночками. Но, главное – обувь. Элегантные лодочки с удлинённым носком, на высокой шпильке… шпилька шпильке – рознь! Моя – шесть с половиной дюймов...
(Разглядывает сидящих в зале)
…для мужчин с влажными губами и белыми комочками в уголках глаз, натруженных зрелищем… для тех, кто сопит от удовольствия… у кого вечный гайморит, и для тех, у кого в предвкушении хлюпает и посвистывает в горле! У кого щёлкают суставы, и сияет лысина… для тех, кто сегодня платит, мы выходим в прозрачном передничке, с голым задом… выходим на подиум и, перед тем, как предложить выпивку, поём. Разумеется, от счастья.
(Песня)
Целых два месяца я была замужем за скульптором. Томным и кудрявым молодым человеком, который готовился лепить нечто гениальное. Усадив меня голую на стул, часами рисовал эскизы. В результате обоюдных усилий получались картинки из жизни страдающих клубочков и глазастых, телесного цвета червяков. Завязанных узлом, на ножках, с подробно выписанными красной тушью гениталиями.
Молодой человек был талантлив: толпа уродцев страдала, и как! Все, как один – с моими глазами, существа корчились. Терзали друг друга, захлёбывались слюной и пеной. Сеансы страшно утомляли, а клубочки и червяки на ножках смотрели со стен, умоляя о помощи. Однажды, вернувшись домой в необычное время, я наблюдала, как мой смазливый супруг развлекается с мальчиком. Со стороны однополая любовь выглядела весьма тривиально: два червяка телесного цвета сплетались и расплетались. Перед тем, как уйти, я вылила на этих двоих банку красной туши. Чтобы приблизить художника к воплощенному идеалу.
(Музыка. Анна ищет в чемодане. Разворачивает афишу, вешает её на высокой спинке стула. Разглядывает)
Это Симона. Для близких друзей – Си. Наша лучшая «стрипта». Очень длинноногая, с точёным лицом без тени порока. Единственная изо всех представляла «обнажёнку» под классическую музыку. Девушка, способная взглядом поднять клиента из-за столика, выставить его на помост. Не кого-то из подставных или завсегдатаев, обычного середнячка заставляла скакать от страсти. Чтобы, может быть, потом помочь раздеться догола, не мешать ему корчиться и содрогаться в публичном одиночестве возле металлического шеста. Часто это выглядело потешно, в отдельных случаях жутковато, но всегда с большим энтузиазмом, в согласии с классической мелодией. Симона ненавидела мужчин, от которых, естественно, по окончании работы отбоя не было. Всех их тянуло к танцовщице, певичке, публичной женщине.
– Рано или поздно ты не выдерживаешь прессинга, – наставляла она меня, – и, вопреки опыту, теряешь бдительность. Среди воздыхателей и поклонников возникает «он». Очередной мужчина, который, наконец-то, подарит тебе белоснежную яхту, море-океан, остров под синим небом. И ты начинаешь готовиться, чтобы идти всему этому навстречу. Глубоко внутри переживаешь такую долгожданную неожиданность, пытаешься как-то осознать происходящее… глядь, а мужчина уже титьку сосёт! Что там, он уже попользовался и выглядит совсем другим. Сытеньким и надменным. Снисходительным за твой счёт.
(Снимает афишу, продолжая разглядывать её)
В течение года мы делили квартиру на шестнадцатом этаже доходного дома. Казалось вполне естественным, что Симона попыталась соблазнить меня лесбийской любовью.
(Комкает афишу)
Раз и навсегда выяснилось, что к «лесбищу» я не способна. Гнев и отвращение оказались настолько первобытными, что мы испугались этого чувства, прорвавшегося из самых глубин души, способного уничтожить и меня, и Симону. К счастью, Си не обиделась, наши отношения стали, пожалуй, ещё более дружескими, хотя, казалось бы, дальше некуда. Я исполняла куплеты, предлагала клиентам выпивку, Си демонстрировала безграничный потенциал, обнимая и поглаживая металлический шест.
Свет мигал, кружилась голова от музыки и табачного дыма. До времени, пока какие-то подонки не выследили Си, чтобы затащить в машину и, накрыв голову одеялом, многократно изнасиловать.
В тот вечер я обнаружила, что мужчины, сидящие за столиками орехоподобны макушками. И чем больше смотришь сверху вниз на голову клиента, тем отчётливей видишь орех, перезревший от вожделения и желания лопнуть, чтобы освободиться от собственной мерзости. И кто-то должен, наконец, помочь. Влепить, расколоть, шибануть. Не надо только стеснять себя!
Когда рыжебородый клиент, заказавший пиво, ущипнул меня за бедро, я обрушила ему на темечко поднос с ассортиментом напитков.
Получилось – хуже не придумаешь!
Во-первых, чрезвычайно громко, несмотря на то, что в зале играла музыка.
Во-вторых, когда рыжебородый вскочил со стула, отшвырнув столик, потянулся ручищами… и каждая из них оказалась больше моей ноги! Когда столик с грохотом развалился, а двое охранников, отброшенные к стене, пытались прийти в себя, чтобы, по возможности, усмирить, или хотя бы остановить рыжего гиганта, который выглядел устрашающе… готовился разорвать меня на месте… когда всё это уже сложилось в пространстве, но, перед тем как обрушиться, на секундочку остановилось… появился Анри.
Худощавый, со спины даже хрупкий. С седыми прядями, сигареткой в углу рта. Нелепым платочком в верхнем кармане распахнутого пиджака. Со светлыми, как оказалось, почти белыми глазами, где, при большом желании, можно заметить крапины зрачков. Однако подавляющее большинство предпочитало смотреть в сторону. Человеку, заглянувшему в глаза Анри, становилось зябко. Дрожь пробирала, как выяснилось позже. В тот вечер Анри сказал только, что «рыжий свободен», и этих простых слов оказалось более чем достаточно. Громила отступил, и первые несколько шагов пятился, с ужасающим грохотом сшибая спиной столик за столиком.
Через некоторое время Анри объявил, что будет моим покровителем. Сейчас же выяснилось: когда он принимает решение, чьё-то согласие, прочие мелочи, значения не имеют, Анри всегда добивается своего.
Нужно было уволиться с работы, чтобы научиться по возможности деликатно отдавать все свои силы, внимание и время мужчине, пришедшему живым с очередной войны. Специалисту, который знает, когда нужно стрелять в лоб, а когда в затылок на территориях, где убивают чужих друзей, и спасают, отдают жизнь за своих. Чтобы потом, в коротенькой мирной передышке, мучиться и страдать от ран, шрамов и неумения жить.
Несколько бесконечно длинных месяцев я замирала от страха и сочувствия к Анри. Ему было, чем ужаснуть и причинить боль обыкновенному человеку, не представляющему, что такое напалм, как выглядит штыковая рана и чем хороша разрывная пуля.
Анри умел кривить губы и зловеще щуриться… (демонстрирует) сжимать кулаки и скрипеть зубами. Напиваться и вспоминать какую-нибудь особенную мерзость, от которой уже нельзя освободиться. Из тех, что требуют возвращения, ждут внимания знатока, или случайного ротозея, сострадающего чужой беде, рядом с которой собственные заботы представляются ничтожными.
Иногда мой покровитель появлялся в комнатах шестнадцатого этажа, пробираясь откуда-то с крыши, через окно кухни, по перилам лоджии, демонстрируя навык десантника. К счастью, такое случалось не более раза в неделю, как правило, ближе к ночи, в подходящий дождь или снегопад. Очень скоро я научилась не содрогаться от беспомощности и страха. Потом акробатические экспромты начали раздражать.
Однажды я нашла в себе достаточно мужества и обмотала колючей проволокой перила балкона, форточки, наружную часть окон. Анри был счастлив! Одолев самодеятельные укрепления, в очередной раз ввалившись в комнаты через окно, он впервые на моей памяти широко улыбался, демонстрируя под верхней губой блистающий золотой зуб.
На следующий день я объявила Анри, что не хочу его видеть, и с удивлением поняла: да ведь это чистосердечная правда!
Началась война за мою свободу. День за днём Анри доказывал безусловное и полное превосходство. Взгляд его стал почти человеческим. Может быть, даже сочувствующим, глаза приобрели серый со многими оттенками цвет.
Не могу без содрогания вспомнить, как победоносно сиял полированный кусочек золота там, под вздернутой губой моего покровителя! В одну из особенно глухих ночей, когда очень нетрезвый, но пылкий Анри по-солдатски бесцеремонно ломился в дверь спальни, я позвонила в полицию.
Приехали сразу три машины. Потом ещё две.
Худенький Анри от души веселился. Ему доставляло удовольствие расшвыривать толстозадых, брюхастых полицейских.
– Господа юристы! – радостно кричал он. – Тоже мне, защитники, нечего сказать! Господа юристы!
Офицер полиции выхватил пистолет. Секундой позже Анри был мёртв, а полицейские морщились, хрипели, дружно блевали и таращили глаза от ужаса и отвращения.
(Пауза. Анна оглядывается вокруг, словно возвращаясь в начало пьесы после долгого путешествия или глубокого сна. Может быть, она прохаживается по сцене, беря в руки предметы, касаясь их, будто желая убедиться, что окружающее реально на самом деле)
Красота! (Голос её печален) Наверное, меня зовут Анна. Как дела, Анюта? Добрый день, Анна! Анет, дорогая, твои губы пахнут мёдом… Хорошее имя. Конечно, я молода и красива. А ещё – богата. Богата опять и, кажется, надолго.
Обстоятельства изменились почти мгновенно. Старина Эдвард вторично нашёл меня. Убийца моей матери предложил хорошо оплачиваемую работу: в качестве горячо любимой приемной дочери я должна была день и ночь находиться в специальной палате частной клиники возле прикованного к постели смертельно больного Эдварда.
– Хотелось бы надеяться… – хрипел умирающий, что там, на Небесах, по достоинству оценят отказ от неправедно нажитого имущества... Или как? – мучился он. – Высочайшая человечность, бескорыстная жертвенность в пользу ранее обиженной сиротки… жертвенность без принуждения, прошу иметь в виду! Добровольное и полное раскаяние в конце жизни… с одной стороны, а со стороны другой… – больной задыхался от слез. – Да! Со стороны другой!
Старик ругался страшными словами, требовал «снисхождения», «верховной амнистии», «гарантированного всепрощения». Он молился и снова ругался, был, кажется, не в своём уме. Так продолжалось около месяца. Он мучился, мучилась я… в какой-то момент, ночью, одуревшая от усталости и страданий дядюшки я запела колыбельную...
(Поёт две строки)
Лицо Эдварда разгладилось. Даже как будто помолодело. Гримаса ужаса и боли отступила, ослабила хватку. Вместе с тем, наверное, отступила жизнь.
(Поёт ещё две строки текста)
Я зажмурилась, чтобы не подглядывать за дядюшкой. Чтобы раньше положенного не знать, что там, за чертой, куда рано или поздно уходит каждый.
(Поёт колыбельную. Пауза)
Моя жизнь – приглашения, визиты, и опять визиты. (Печально) Представьте себя на моем месте. Ну-ка, ну-ка, кто первый, есть желающие? (Вздыхает) Ах, я потеряла горячо любимого отчима!
(Берёт с журнального столика несколько газет)
Говорят, нам оставили миллионы, общество желает знать: сколько именно и в какой форме?
(Читает)
Вы действительно сирота, воспитывались в приюте, или это очередная басня про Золушку? Что нужно сделать, чтобы состоятельный старик осчастливил юную сиротку? Её вкусы и пристрастия? Планы на будущее и несколько слов о прошлом? Кстати, насколько этот старик богат (в конце концов, назовите конкретные суммы!), и в каком возрасте драгоценная наследница? Девушка, у которой есть всё мыслимое, в том числе – многочисленные поклонники! Выбор огромен, если не сказать, бесконечен. Девушка, уверенная в себе и своём финансовом положении, число воздыхателей которой превышает разумную потребность. Впрочем, опытные сердцеедки уверяют, что подходящие поклонники – наперечёт, что они требуют заботы и усилий, а иногда – мёртвой хватки.
(Подходит к зеркалу)
Анна хорошо сохранилась. Это очень кстати, если начинаешь жизнь заново. Трудно, по частям заставляешь себя вспомнить, что такое радость, счастье. Если хочешь взять из прошлого. Возместить упущенное. То, что должно было бы сложиться в свое время естественным образом: первое свидание, первый поцелуй. Надо учиться быть среди людей. Изображать интерес и производить впечатление. Наблюдать себя со стороны и лгать, лгать. Оставаясь настороже, строить глазки, выставлять ножки, по возможности естественно прижиматься грудью к непостороннему молоденькому мужчине, который искренне невинен, испытывая по отношению к женщине чувство уважения и почтительного восхищения. Не умея победить предрассудки слишком нравственного воспитания.
А ведь, как я готова любить!
Слышать, видеть, ощущать. Мчаться ночью на мотоцикле через дождь, сквозь него… в восторге от силы, удесятерённой железякой… обнимать спину в кожаной куртке. А на следующий день собирать в лесу землянику. Чтобы предложить горсть рубиновых, душистых ягод и ощущать в ладонях губы, острый подбородок, лицо… кажется, так лакомится щенок, а, может быть, птенец... ах, задержать бы его! Оставить в руках, греть и греться... но нет, запустив коготки в твою живую плоть, птенец, а, может быть, щенок выбирается на волю, а у тебя в сердце – боль, нежность, лёгкая дрожь страха… и окружающие пространства пахнут ветром и земляникой.
Ты продолжаешь играть в невинность, пытаясь угодить мужчине, которому трогательно, по-детски необходимо, чтобы его возлюбленную вскормили голуби, а потом в строгости и чистоте воспитали пастухи с целью передать незапятнанные душу и тело знатоку рок-н-ролла, породистых лошадей и английской поэзии начала века.
Наконец, волевым усилием ты организуешь очередные небо и солнце, сияющие капли летнего дождя, яблоко и кислые от сока этого яблока губы… ты намеренно соединяешь обстоятельства, чтобы вручить себя Любимому и быть в его руках скрипочкой. А жизнь в самом деле начинается сначала! Я имею на это право… имею право любить и быть любимой… но, главное, начать сначала…
(Пауза. Потом Анна подходит к телефону, набирает номер)
Господин Пауль? Нет, к сожалению, мы не знакомы, но вас рекомендуют, как сочинителя национального масштаба… если я ошиблась и величина вашего таланта существенно выше, примите извинения! Хотелось бы заказать пьесу. Что-нибудь вполне идеальное, в вашем стиле. С переходами из минора в мажор и обратно. Трагическое, но с элементами надежды… реквием? Мировую общественность ждет сюрприз… пожалуй, реквием, меломаны будут счастливы! Текст? Канонический или свободный? Разумеется, по вашему выбору. Деликатный момент… если качество сочинения определяется суммой вложенных денег, то есть, ценой, можете не стесняться! Наши возможности практически безграничны. Достаточно ли «цивилизованно» я выражаюсь? Сумму гонорара определите сами… вот как? Вы давно подумываете о реквиеме? Может быть, уже имеются заготовки? Варианты для последующей доработки… выслушаю немедленно! Именно так, по телефону. Начинайте, прошу вас!
(Звучит реквием. Анна откладывает в сторону телефонную трубку. Идёт к окну. Заложив руки за голову, потягивается всем телом)
Я могла бы стать хорошей птицей. Чтобы с наслаждением летать. Набирать высоту и упадать из облаков. Рассекая воздух крылом, грудью.
Наверное, я была бы честным деревом, или просто растением. Но – никудышным насекомым. Неталантливым зверем.
Рыбы из меня не получилось бы. Вода – сдерживает, не позволяет, в ней тесно. Я не умею скользить, может быть, ленюсь…
(Анна уходит со сцены, свет гаснет. Пятно света – на авансцене, где перед гримёрным столиком сидит АКТРИСА. В руках у неё – фотографии)
АКТРИСА – Это Мария и Конкордия. Воспитанницы частного пансиона… хорошо оплачиваемого, комфортабельного приюта. Анна их обожает, хотя со временем Конкордия все больше становится похожей на отца. И внешне, и поступками. Разумеется, в жизни Анны дети потаскушки и офицера-контрактника категорически не предусмотрены. Пока так будет лучше и для самих девочек. Главное, Анна их обожа… жа! Обо-жа! Не в голосе сегодня. (Проникновенно) Анна обожает своих детей, и это самое главное! (Злодейски) Она обожает крошек-ягодок-пичужек, а также малышек и худышек… (Горько) И малышки обожают матушку… (Варианты)